О том, что много было таких, которые написали Евангелия, об этом свидетельствует и евангелист Лука, говоря: Как уже многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова (Лк. 1:1–2), это ясно показывают и сохраняющиеся до настоящего времени памятники, которые были изданы различными составителями и послужили началом разного рода ересей, каковы «Евангелия» и «от Египтян», и от Фомы, и от Матфея, и от Варфоломея, а также от Двенадцати апостолов и от Василида и Апеллеса и прочих, которых было бы трудно и перечислить. Вместе с тем в настоящее время нам необходимо сказать только то, что были некоторые из них, кто без содействия Духа и благодати Божией заботились более о том, чтобы только составить повествование, чем о том, чтобы представить действительно бывшие деяния. К этим именно по справедливости может быть применено такое пророческое слово: Так говорит Господь Бог: горе безумным пророкам, которые водятся своим духом, и ничего не видели! Они видят пустое и предвещают ложь, говоря: «Господь сказал»; а Господь не посылал их (Иез. 13:3, 6). О них же и Спаситель говорит в Евангелии от Иоанна: Все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники (Ин. 10:8), [и именно] приходившие, а не посланные, ибо Он Сам говорит: Я не посылал их, а они сами побежали (Иер. 14:14; 23:21). В самом деле, в приходящих обнаруживается безумная надменность, а в посланных — преданность верных рабов. А Церковь, основанная, по слову Господа, на камне, Церковь, которую Царь ввел в чертоги Свои (Песн. 1:3; 2:4) и которой Он протянул руку Свою через скважину тайного входа (Песн. 10:4), подобна дикой козе и лани (см. Песн. 2:9); через нее протекают как бы четыре райские реки (Быт. 2:10–14); она имеет четыре угла и кольца, посредством которых она движется подобно ковчегу Завета и стражу Закона Господня на деревянных, никогда не вынимаемых из колец шестах (Исх. 25:10, 12).

Первым из всех был Матфей, сборщик податей по прозванию Левий, написавший Евангелие на еврейском языке, может быть, ради тех главным образом, которые из числа иудеев уверовали во Христа и уже не хотели служить сени Закона, место которой заступила истина Евангелия. Вторым был Марк, толкователь (inter-pres) апостола Петра и первый епископ Александрийской Церкви; он сам хотя и не видал Господа Спасителя, но из того, что слышал в проповеди Учителя своего, изложил события, заботясь более об их правильной передаче, чем об изложении их по порядку. Третьим является Лука, врач, по народности сириец из Антиохии, что известно по Евангелию, он в то время был учеником апостола Павла. Он составил свою книгу в Ахайе и Беотии (2 Кор. 8:18), передавая наиболее известное и описывая, как он сам заявляет во вступлении, более слышанное от других, чем виденное самолично. Последний — Иоанн, апостол и евангелист, которого Иисус любил более всех, и который, возлежа на персях (Ин. 13:23; 21:20), напоялся влагой чистейшего учения, и который один только удостоился услышать известный возглас с Креста: Се, Матерь твоя!(Ин. 19:27). Когда он был в Азии и когда там уже давали росток семена ересей Керинфа, Евиона и других еретиков, отрицавших Пришествие Христа во плоти, которых он в одном послании своем называет антихристами (1 Ин. 4:3), которых постоянно поражает [отлучением] апостол Павел (Гал. 1:8–9; 1 Тим. 6:20), то был подвигнут почти всеми азийскими епископами того времени и представителями многих церквей написать о Божестве Спасителя более возвышенно и, так сказать, приникнуть к самому Слову Божию через полет [мысли] не столько дерзновенный, сколько счастливый. И церковная история рассказывает, что он, когда его братия убеждали написать [Евангелие], ответил, что исполнит их просьбу, если они все, наложив пост на себя, будут сообща просить Господа. По окончании поста он был озарен откровением и написал то ниспосланное с неба вступление, [которое гласит]: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога (Ин. 1:1). Эти именно четыре Евангелия гораздо раньше написания их были предсказаны, о чем именно свидетельствует свиток Иезекииля, в котором первое видение излагается так: И из средины его видно было подобие четырех животных. Подобие лиц их — лице человека и лице льва с правой стороны у всех их четырех; а с левой стороны мтс тельца у всех четырех и лице орла у всех четырех (Иез. 1:5, 10). Первое лицо — лицо человеческое — обозначает евангелиста Матфея, который начал писать [о Господе] как бы о человеке: Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова… (Мф. 1:1). Второе [лицо обозначает] Марка, в Евангелии которого слышится как бы голос рыкающего в пустыне льва: Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему (Мк. 1:3). Третье [лицо] тельца предызображает евангелиста Луку, начинающего повествование священником Захарией. Четвертое [лицо относится] к евангелисту Иоанну, который, приняв крылья орла и устремляясь в высоту, рассуждает о Слове Божием. И остальная часть [видения Иезекииля] соответствует тому же самому значению его. Голени их прямые и ноги крылатые, и куда шел дух, шли и они и не возвращались. Задняя сторона их была полна очей, и искры и светильники распространялись в середине; колеса были в колесах, и у каждого — по четыре лица. Потому и Апокалипсис Иоанна после изображения двадцати четырех старцев, которые, держа в руках арфы и чаши, поклонялись Агнцу Божию, присоединяет еще молнию и громы, и семь расходящихся ветров, и кристальное море, и четырех животных, полных очей, говоря: И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему; а немного ниже говорит: А внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет (Откр. 4:7–8). Из всего этого весьма ясно обнаруживается, что принимать должно только четыре Евангелия, а все апокрифические измышления должно предоставить скорее мертвым еретикам, чем живым чадам Церкви.

Возлюбленнейший Евсевий, я довольно сильно изумлен тем, что ты, имея в виду внезапно отплыть в Рим, захотел получить от меня как бы запас провизии на дорогу, именно: чтобы я, кратко изложив Евангелие, в немногих словах представил глубокий смысл его. Если бы ты вспомнил мой ответ, то не просил бы у меня исполнения дела, которое требует многих лет труда, в течение немногих дней. Во-первых, ведь очень трудно перечитать всех, кто писал относительно Евангелий; а во-вторых, гораздо труднее при обсуждении достоинства этих трудов заимствовать самое лучшее. Я признаюсь, что много лет тому назад я прочитал двадцать пять свитков Оригена для изъяснения Евангелия от Матфея и столько же его гомилий, а также краткий и точный способ толкования; затем толкования Феофила, епископа города Антиохии, а также мученика Ипполита, и Феодора Гераклеота, и Аполлинария Лаодикийского, и Дидима Александрийского, и маленькие творения латинян Илария, Викторина, Фортунациана, из которых я извлек, правда, немного, но нечто, достойное сохранения в памяти. И при таких условиях ты в течение двух недель, когда Пасха уже у дверей (imminente jam Pascha) и уже дует [попутный для тебя] ветер, принуждаешь меня приступить к диктовке сочинения. Таким образом, когда же начнут работу переписчики? Когда будут писаться пергаментные свитки? Когда их будут очищать? В какое время они будут приведены в надлежащий порядок? Тем более что я, как тебе известно, в течение трех месяцев был так болен, что теперь едва только начинаю вставать и по краткости [указанного тобой] времени не могу исполнить столь большой работы. Итак, не придавая значения трудам древних писателей, перечитывать которых и следовать которым у меня нет возможности, я составил краткое историческое толкование, которое ты главным образом от меня и требовал; и только по временам я присоединял цветы духовного толкования, оставляя на будущее время усовершенствование этого труда. Но если жизнь моя и далее еще продолжится и если, с другой стороны, ты исполнишь свое обещание возвратиться, то я постараюсь дополнить остальное, тем более что, положив основание и отчасти устроив стены здания, я положу прекраснейшую вершину, чтобы ты знал, какое различие между смелой работой, предпринятой внезапно, и тщательным неусыпным трудом для написания. Без сомнения, ты знаешь, да я краснел бы в случае, если бы сделал тебя свидетелем своей лжи, что настоящий свой труд я диктовал писцам весьма поспешно, так что ты можешь подумать, что я скорее читал чужое произведение, чем составлял свое. Но при этом не подумай, что я говорю это по тщеславию или самонадеянности; я говорю это потому, что желаю показать тебе, какое великое значение ты имеешь для меня, ибо я предпочитаю подвергнуться опасным нападениям людей ученых, чем отказать в чем-либо тебе, когда ты настоятельно просишь. Потому заклинаю тебя, чтобы ты объяснял поспешностью работы, а не отсутствием знания те места, в которых речь моя явится неискусной и слог мой не обнаружит обычной легкости и красоты, и чтобы ты передал один список девственнице Христовой Принципии, которая просила меня составить толкование на книгу Песнь Песней; от этого труда я был удержан продолжительной болезнью и теперь возлагаю надежду на будущее. Если ты возьмешь на себя обязательство (hac te lege constringens) доставить ей то, что написано для тебя, то и она также в своем книжном шкафу уменьшит [для тебя] то, что должно быть написано мной потом для нее.