Моё пробуждение снова происходит под пение соловья, но в голове до сих пор звучит, словно эхо, мужественный голос: «По серой коже их, вы узнаете Чужеземных ворогов…».

Вскакиваю на пол, украдкой бросаю взгляд на сопящую на кровати Ладу, на цыпочках босяком выхожу на крыльцо. Храповы, увидев меня, перестают колоть дрова, улыбаются, от разогретых тел струится пар, ни капли жира, рельефные мышцы безупречной формы — они словно молодые волки, сильные, но справедливые, безжалостные и добрые, но обладающие иммунитетом от наивности.

— Пробежимся по склонам? — предлагает, наверное, Лёша.

— Нет, хватит бездельничать, пора и честь знать. Спасибо за заботу, но мне пора в Град Растиславль.

Ярик в разочаровании рассыпает дрова: — Я думал, мы ещё чуток побудем здесь, тут так здорово!

— Ага, и заниматься не нужно, — с укоризной говорю я.

— Нагоню!

— Очень верю! Скоро тебя и Игорёк на лопатки положит, а начинал, ведь, с нуля.

— У него мозги чистые, не замусорены всякой ерундой как у меня, поэтому и даётся ему всё легко — хмурится сын.

— Просто, он не лентяй, — поучительно говорю я.

— Кто у нас ленится? — на пороге показывается Лада, прекрасная со сна — удивительное качество не каждой женщины, после ночи, выглядеть еще более обворожительно. Невольно залюбовался, взгляд скользнул сверху вниз и вновь взлетел к её огромным, как бездонные озёра, глазам. Лада насмешливо фыркнула: — Нам действительно пора, папа твой точно выздоровел.

Ярик попытался получить поддержку у братьев, но те лишь развели руками: — Извиняй брат, но без образования будешь как те лодыри, которых нужно постоянно подгонять, — указали они на вылезающих из шалаша хмурых, грязных парней, что раньше считали себя элитой общества, которые присасываются как пиявки к таким как Миша Шаляпин, постепенно заражая хозяев своей деградацией, низвергая их на свой уровень. Опасные они люди, не место им в нашем мире — мелькнула правильная мысль.

— Толк от них есть? — глянул я на братьев.

— Никакого. Лишь развращают своим видом и ничего не деланьем других.

— Гоните их отсюда.

Храповы кивнули, в глазах промелькнуло понимание. Как говорится, «на войне как на войне», врагов надо уничтожать.

Один из их команды, я сразу узнал его, это толстопузый «весельчак» в дурацкой белой панаме, сплошь увешенной блестящими значками и медальками. Правда от его весёлости и следа не осталось, белая панама превратилась в лохмотья, некоторую часть значков и медалек растерял, увидел меня, скоренько семенит в мою сторону.

Он приблизился, пахнуло давно немытым телом. Поморщился, уже давно успел отвыкнуть от таких запахов, в Граде Растиславле у нас прижился культ чистоты.

— Товарищ князь! Тьфу, извините, господин Никита Васильевич! Нас притесняют! Нас гнобят! Эти товарищи, тьфу, господа, издеваются! Заставляют камни таскать, а сами на тренажёрах качаются и с бабами заигрывают.

— Так уж и с бабами! — силюсь скрыть омерзение к этому мелкому человечку, но моё лицо непроизвольно кривится под его бегающими глазёнками, зло сверкающими из жирных складок лица.

— А ещё они Вована акулам скормили, для нас невосполнимая утрата, он был лучше любой женщины!

Вспомнил типа с масляными глазами, с голубизной во взоре, передёрнулся от отвращения. Я никогда не понимал и не приветствовал ни «голубых», ни «розовых», бог создал мужчину и женщину для продолжения рода, а не для утех своего уда. Словно из пространства выплыло воспоминание, теперь я не сомневаюсь, голоса Бога: «… и двуполы они, и могут быть женой, аки мужем».

— Ты тоже гомик? — усилием воли сдерживая тошноту, спрашиваю я.

— Некрасивое слово, — тупит глаза «весельчак», — да, я нетрадиционной ориентации и этим горжусь. А вы что, против общепризнанных европейских ценностей?

— У нас не Европа, — усмехаюсь я. Мне гадостно на душе, словно её поливают мерзко пахнувшим дерьмом, как это неестественно в чистом мире, такое ощущение, будто нагадили на клумбе из роз, вспыхивает острое желание смыть всю эту гадость в унитаз.

«Весельчак» не понимает моего состояния души: — Простите, — гнусно выводит он, — а вы, какой ориентации?

— Мужской, — я в раздражении сплёвываю на пол, мне смертельно надоело говорить с этим типом.

Братья смеются, у них иммунитет от такого дерьма, привыкли принимать радикальные меры.

— Как вы их до сих пор терпите? — удивляюсь я, с укором смотрю на братьев.

— Простите, не понял, так вы какой ориентации? — не унимается «весельчак».

— Пошёл от сюда! — не сдерживаюсь я.

— Что вы сказали? Вам нельзя так общаться с народом! Противный!! — в сердцах выкрикивает «весельчак», глазёнки ещё быстрее забегали, на лице появляются жирные капли пота.

— Сегодня же, вон из города, куда угодно, но, чтоб вас всех здесь не было. Если не уйдут, в море их, на корм рыбам.

— Это не демократично, у всех должна быть свобода выбора! — «весельчак» неожиданно со страху мочится в штаны.

— У вас выбор есть всегда, первобытный лес или акулы, — зловеще говорю я.

Вот как бывает, думаю я, кто-то чувствует себя в новом мире как в раю, а для кого-то он стал адом.

Братья Храповы незамедлительно подзывают к себе пару крепких мужчин, дают указания по поводу этой «ошибки природы». Слышатся возмущённые вопли, угрозы, затем всё переходит в обычный скулёж.

Лада гадливо морщится, сын заглядывает мне в глаза, в них понимание — какой светлый у него взгляд, будет настоящим мужчиной! С нежностью обнимаю Ладу и сына.

Напоследок купаемся в море, затем заходим к Игнату попрощаться. Он целует в макушку Ярика, обнимает мою жену, что-то не членораздельное буркает в мою сторону, сурово приказывает Надежде собрать нам, что-нибудь в дорогу. Благодарю, протягиваю ладонь для рукопожатия, но он, словно не замечает моего жеста, чешу себе затылок, никак не могу понять своего дядю.

В Град Растиславль идём с командой подводных охотников. Заодно помогаем нести их трофеи. Катерина в своём репертуаре, набили рыбы столько, что унести не могут. Ярик вертится у огромной белуги, её несут шесть человек. Рыбина тускло блестит на солнце, распространяя свежий рыбий запах. Из её живота выскальзывают чёрные икринки и как бусинки падают на землю, непроизвольно глотаю слюну. Лада, так же косится на белугу, в глазах тоска, вероятно, грезит о бутерброде с чёрной икрой. Катерина перехватывает наши взгляды, смеётся: — Завтра пришлите Ярика, отсыплю килограммов пять.

Наконец-то я дома, стоим у озера Лады, смотрим на город, в нём кипит жизнь. Не умолкая, стучат молотки, с грохотом падают брёвна, слышится смех, кого-то кроют матом, кого-то подбадривают. Развалин уже нет, виднеются добротные крыши. Из многих труб вьётся дым, а из загонов доносится рёв буйволов и фырканье гигантских оленей, визг диких свиней, громыхают тяжёлые повозки, пахнет свежим сеном, цветущими деревьями, дымом и водой, малышня ловит раков, чуть в отдалении женщины полощут бельё, с неуклюжих плотов мужчины бьют острогами рыбу.

Катерина с командой, поволокли рыбу на разделку, Ярик, увидев своих друзей, как-то незаметно исчезает. Обнимаю Ладу, идём к своему дому — там нас ждёт приятный сюрприз, Аскольд с Егором навешивают дверь, а в доме хозяйничает Яна со своей очаровательной дочуркой, Светочкой и доносятся умопомрачительные запахи чего-то давно забытого, рот наполняется слюной. Во дворе выстроен небольшой загон, в нём стучат копытами три оленёнка, подарок Семёна. Игорь кормит их из рук свежей травой, увидел меня, улыбнулся, блеснув острыми клыками — удивительный мальчуган.

Светочка повисла на моей шее и первый вопрос, который задала: — А что ты мне принёс?

Улыбаясь, дарю ей причудливо изогнутую ракушку. Здороваюсь с князем Аскольдом и вечно невозмутимым Егором, обнимаю Яну. Лада с Яной, моментально исчезают в доме. Втянул воздух в нос, едва не теряю сознание, соблазнительно пахнет жареной картошкой с луком.

— Где отец? — спрашиваю Игоря. Мальчик заглядывает в мои глаза, взгляд ясный и чистый. Как мне нравится этот сорванец! А ведь, иной раз похулиганить может, но он честен и справедлив, абсолютно никого не боится. Поначалу старшие ребята его задирали, но он дал сокрушительный отпор, да и Светочка вмешалась, её все уважают, настоящая бандерша.

Девочка встрепенулась: — Оперирует степного мамонтёнка, у саблезубого тигра отбили, слоник такой хороший, кончик носа мягкий, а уши как два лопуха, а ещё, дядя Семён, обещал волчонка принести, — за мальчика быстро протараторила она.

— Как в городе? — обращаюсь к князю Аскольду.

— По-разному, — уклончиво заявляет он, почёсывая куцую бородёнку, затем добавляет, — в основном народ понимающий, но иной раз прут такие пережитки прошлого, только радикальными мерами получается искоренять. Вот, недавно, один мужичок другого, на «счётчик» поставил.

— Это как? — удивляюсь я.

— Обычно. В голодное время поделился куском мяса, а за это потребовал вернуть два. Тот пообещал отдать через неделю, да ногу сломал, принести не смог. Время прошло, а благодетель требует уже целого оленя, — князь Аскольд бесшумно смеётся.

— И, что дальше было?

— Вещи отобрал, жену увёл.

— Негодяй, — возмутился я.

— Но даже не в этом дело, — неожиданно став серьёзным, говорит князь Аскольд, — я понял, это ростки будущего ростовщичества.

— И какие меры принял? Плетьми секли? Пятнадцать ударов, не меньше! — сверкнул глазами я.

— Нет, я посчитал, что ростовщичество, сродни государственной измене, а время у нас сейчас, почти военное — голову отрубили.

— Не перегибаешь палку? — вздрогнул я, в душе, что-то поскребло, но быстро отпустило.

— Народ иначе не поймёт, — невозмутимо произносит князь.

— Говоришь как чиновник.

— В какой-то мере я им стал, — не спорит Аскольд. Он отвлекается от разговора, с шумом выдыхает воздух, приподнимает дверь. Егор подсуетился, направляет петли под навесы, дверь мягко садится на своё место и легко закрывается.

— Ну, как? — поинтересовался князь, явно любуясь произведённой работой.

— Просто замечательно, — хвалю их.

— Мальчики, картошка стынет, мойте руки! — звучит звонкий голос Яны.

Садимся за стол, это моё творение, он грубый, тяжёлый, но прочный. Лада скрасила его неуклюжесть, застелив столешницу шкурой оленя. На деревянной подставке стоит безобразная сковорода, одно из первых произведений нашей литейной промышленности, но это не главное, она доверху наполнена поджаристым картофелем вперемежку с сочными кусками мяса, и всё это щедро усыпано золотистым луком. Разящий с ног аппетитный дымок вьётся над ней, сводя с ума наши желудки — они рычат, как тигры в клетке. На дощечках лежат всевозможные коренья, неизвестные мне овощи, свежие капустные листья, в плетёных корзинах — дикие яблоки, груши, сливы. В глиняном горшочке благоухает янтарного цвета дикий мёд, естественно, морс, из собранных на болоте ягод, даже сметана, наверное, буйволиц ухитряются доить.

Никогда б не подумал, что картошка может оказаться деликатесом. Хрустит на зубах и, одновременно тает во рту. Жареный лук приносит дополнительный колорит. Даже, успевшее надоесть мясо, и оно, в сочетании с картофелем, приобретает восхитительные оттенки вкуса — жизнь, определённо налаживается! Ещё б румяного хлеба, нахально мечтаю я!

Первые пять минут из-за стола доносится лишь интенсивное чавканье, затем начинаем нахваливать стряпню наших женщин, им это нравится, накладывают нам ещё, мы не спорим, даже Светочка с Игорем попросили добавки — что за чудо, жареная картошка с луком! С усмешкой вспоминаю прошлую жизнь, где это блюдо являлось дежурным, если не было чего получше. Как меняются приоритеты, простая еда возносится до небес, а от деликатесов, типа крабов, креветок, устриц и прочих, воротим нос.

Постепенно приходим в себя после сладостного потрясения.

— Откуда такое чудо? — набитым ртом едва проговорил я.

— Первый урожай. Помните то ведро картошки, что Аскольд хотел запечь? — Яна лукаво смотрит на мужа. — Больше десяти вёдер с него получили. Здесь почва невероятно богатая. Вот, решили побаловать вас, можно сказать, в честь выздоровления Никиты.

— Спасибо, — искренне говорю я. — Может, завтра борщечка сварите? — с придыханием прошу их.

— К сожалению никак нельзя, — Яна усмехнулась, — пару вёдер как НЗ, остальное готовим к посеву.

Лада обнимает меня за плечи, загадочно заглянула мне в глаза.

— Ещё один сюрприз? — догадываюсь я.

— Нашли ростки пшеницы. Мужичок один, вытряхивал свои вещи, среди них оказалось зерно. Хорошо, что птицы не склевали, теперь у нас есть надежда в будущем поесть хлеба, а может, даже булочек, — Лада глаза закатила в предвкушении.

— Мельницу необходимо строить, — с невозмутимым выражением лица шутит Егор.

— А ведь ты прав, — чешет тощую бородёнку князь Аскольд, — пока чертежи подготовим, для строительства лес подсушим, глядишь, и уже будет, что молоть.

— Вы это серьёзно? — не верит Егор.

— Более чем, — улыбаюсь я, — сегодня же найди специалистов, пусть готовят чертежи, — приказываю Аскольду. — И ещё, раз заговорили о чертежах, мужчины с плотов рыбу бьют острогами, непродуктивно. Семьи свои они смогут накормить, но, боюсь нам необходимо вводить налоги, чиновников надо кормить, — глянул я на хмыкнувшего князя, — строителей, военнообязанных… корабли необходимо делать! Геннадий пусть готовит специальные снасти, Игната привлеки, поможет в корабельном деле, а там, на своё усмотрение — время раскачки прошло. Жильё готово, быт — более-менее, впрягаться надо, как лошадки в хомут. Кстати, охотники видели табун лошадей, пускай жеребят отловят. Да и мамонтят необходимо приручить. Ждут нас серьёзные стройки. И ещё, — я мрачнею, — необходимо каждый день отслеживать ситуацию на Разломе. Сдаётся мне, скоро та нечисть начнёт проявлять активность. У входа в ворота Титанов необходимо удвоить пост. Анатолий Борисович должен продумать о всеобщей воинской обязанности и уже сейчас формировать регулярные военные отряды. Не ровен час, Вилен Жданович захочет подмять нас под себя, по слухам, у него конкретное рабовладельческое общество, выискивают по лесам народ и заставляют работать на себя.

— Есть такое дело, — соглашается князь Аскольд, — пару наших горожан выкрали. Пришлось встречаться с Росомахой, проблему решили, бедолаг отпустили, но это пока силы равные, почувствуют нашу слабину, никого не пощадят.

— С лесным народом необходимо наладить отношения, — продолжаю я, — под боком потенциально опасный сосед.

— Это так. Регулярно происходят стычки неандертальцев с нашими охотниками, но бог миловал, пока жертв не было, наши люди успевали уйти. И ещё, — князь Аскольд отхлебнул из кружки морс, старательно вытер бородку, — у лесных людей наблюдали оружие: искусной работы мечи, кинжалы — явно не они его изготавливают. Из этого следует, помимо нас, их, есть другой народ и весьма продвинутый, меня это беспокоит. А кто-то из охотников, якобы видел, как неандертальцы общались представителями подземной цивилизации, вроде бред, но проверить необходимо, предлагаю исследовать те пещеры, — Аскольд поморщился, вероятно, вспомнил, как мы едва остались живы, лишь слегка заглянув в них.

— Незамедлительно, — соглашаюсь я. — Разгребу дела и в путь, подбери пару крепких мужчин.

— Ты не пойдёшь, — невозмутимо произносит князь.

— Не понял? — округляю я глаза.

— После ранения ты ещё слабый, да и город бросать не советую… сразу я и ты — глупость несусветная. Великий князь, пара тебе остепениться и удаль молодецкую использовать разумно, — не то шутит, не то журит меня Аскольд.

Я долго смотрю на него, он невозмутимо почёсывает бородёнку, а взгляд как у кобры — холодный, но не злой. Но вот, он едва улыбается, щёки слегка розовеют, таким Аскольд мне больше нравится: — Никита, — говорит он, — тебе надо подумать по поводу плотины.

— Какой плотины? — не сразу понял я.

— Разлом затопить.

— Ах, да, — вспоминаю я. — Ты прав, этим тоже надо заняться немедленно… хорошо, на тебе пещёры, на мне плотина, — киваю я.

— Туда тоже не ходи, пошли подготовленных людей.

— А не пошёл ли ты! — возмутился я.

Аскольд и глазом не повёл на мою выходку: — Я знал, что ты меня пошлёшь, сам такой. Но вот в чём дело, Никита, ты знаешь про мою интуицию, никогда она меня не подводила. Так вот, чудится мне, твари из Разлома знают о тебе и испытывают огромный интерес к твоей персоне, они используют любой момент для нападения.

— Что за чушь, — крупно вздрагиваю я. — Откуда они могут знать обо мне?

— Мне самому непонятно, сильно с ними не пересекались, слегка пощекотали им нервы, но это не в счёт, мелкая стычка… но даже тогда, всё внимание этой орды было приковано к тебе, я чётко заметил.

— Безусловно, так и было, — пожимаю плечами, — тогда я немного пошалил, неосмотрительно близко подбежал к ним, копьё метнул и едва не задохнулся от их аммиачного выхлопа, лёгкие долго жгло.

— Поверь моей интуиции, они тебя запомнили и используют любой шанс, чтобы посчитаться за своё унижение. Сдаётся мне, тогда был первый случай, когда им дали серьёзный отпор, и ты для них стал врагом номер один.

— Умеешь ты подбодрить, мой друг, — криво ухмыляюсь я.

— Спасибо, что оценил, — широко улыбается Аскольд, его острая бородка взлетает к верху, словно хочет меня проткнуть. — А ещё, эти твари явно что-то изобретают, я считаю, они пытаются вывести мутантов, способных жить в нашем воздухе… не опоздать бы.

— Их надо утопить как крыс, — мрачнею я, мне очевидно, Аскольд прав на все двести процентов, время не на нашей стороне.

— Очень надеюсь, что вода поможет, — без особого энтузиазма произносит князь.

— А ты сомневаешься? — предчувствие беды кольнуло мне в сердце, я привык серьёзно воспринимать слова друга.

— Мне кажется, они боятся не воды, а тебя, — огорошивает меня Аскольд. — Ты найдёшь способ их извести… вода, так, отсрочка от решающей битвы.

— Какой-то ты странный, совсем на себя не похож, никогда не слышал от тебя столь путаных умозаключений.

— По природе я скептик, поэтому и рассуждаю здраво, но этот мир и меня изменил… некоторым образом… начинаю верить в предчувствие, а вот, недавно сон приснился, — он ухмыльнулся, заметив мой профессиональный взгляд врача. — Именно, сон, не смейся… он почему-то всколыхнул мою душу.

— Поделишься? — осторожно спрашиваю я.

— Изволь, — Аскольд пригладил взъерошенную бородку, — снился мне ты…

— Оп-паньки, это настораживает, — в шутку всполошился я.

— Иди в жо…у, — лихо посылает меня Аскольд, — слушай дальше, ты спустился в Разлом, а там пепел и всё дно завалено трупами, в руках держишь необычную вазу с запечатанным горлышком и я, как бы со стороны, понимаю — в вазе смерть для тварей, что затаились в пещере.

— Ваза? — напрягаюсь я, в голове, словно нехотя проявился сюжет из того далёкого сна у Разлома, я действительно держал в руках вазу с запечатанным горлышком и маску.

— Да, ваза… а на голове у тебя была маска…

— Какая маска? — дёргаюсь я.

— Мне откуда знать, тебе виднее, — бесшумно смеётся Аскольд, — это сон и, вероятно, он ничего не значит… хотя, что-то меня держит в напряжении, — нехотя сознаётся он.

— Ваза и маска, — медленно проговариваю я.

— Не парься, это просто сон, — на лице друга появляется дурашливое выражение, но глаза становятся ещё более холодные.

После разговора с Аскольдом, я некоторым образом не в себе, настроение упало ниже ноля, появились сумбурные мысли, мне неожиданно стало ясно, что затопив Разлом, проблему не решить, но, опять же, сидеть, сложа руки — непростительная роскошь. Пришельцы развиваются и производят на свет новые агрессивные формы, если не получается их уничтожить, то необходимо затормозить их развитие, остаётся вода, ничего другое мне на ум не приходит. Ваза и маска — как это эфемерно и глупо, их образы, результат переутомления мозга, как у меня, так и у Аскольда. Даже если гипотетически допустить, что подобные артефакты существуют, где их искать, не под землю же спускаться? Я осекаюсь в своих мыслях, вспоминаю разговоры о том, что неандертальцы общаются с некой подземной цивилизацией. Может разгадка там?

Князь уже собрал группу воинов из десяти человек, они вооружились топорами и луками, каждый подвесил за спиной по вязанке факелов, что-то ёкнуло в груди, мне стало страшно за друга. Что их ждёт в глубинах пещеры, если у самого входа такие страсти. Аскольд ловит мой взгляд, со смехом произносит: — Никита, у тебя такой вид, словно меня уже хоронишь.

— Типун тебе на язык! — зло оборвал его я. — Ты там не сильно развлекайся, почувствуешь, что наступает трындец, как можно быстрее дёргайте обратно, мне не нужны лишние трупы, и ещё, — я замолчал, пытаясь оформить мысль, чтобы она не казалась излишне глупой и дикой. Аскольд не мешает мне думать, его взгляд сосредоточенный и напряжённый, я решаюсь: — Что бы ты обо мне сейчас не подумал, но я приказываю найти, вазу и маску… они спрятаны в пещерах.

— Пойди туда, не знаю куда, — усмехается Аскольд.

— Принеси то, ни знаю что, — в тему добавляю я.

— Впервые сталкиваюсь с таким бессмысленным заданием, но что удивительно, оно мне нравится, — князь странно серьёзен.

— Тогда в путь, — провожаю я их.

Некоторое время наблюдаю, как небольшой отряд идёт вдоль озера Лады, подходит к скалистой гряде и скрывается в пещере. Ловлю себя на мысли, что я словно прощаюсь с другом навсегда, на душе тяжело и гадко. Едва переставляя ноги, иду к озеру, умываюсь, целиком окатываю голову водой, затем, понуро бреду в город. Но, по мере приближения к нему, успокаиваюсь, картина перед глазами радует взгляд: все дома с крышами, пахнет дымом, слышатся разнообразные звуки, характерно стучит молот о наковальню, у кого-то ревут быки, гогочут гуси, мальчишки играют в охотников, на берегу подготавливают место для закладки будущей верфи. У небольшого леса тренируются лучники, чуть в отдалении, крутятся тренажёры из брёвен, на них отрабатывают навыки воины, а рядом, бьются на топорах и палицах. На небольшом пригорке разбит тент, под ним расположились несколько офицеров во главе с князем Анатолием Борисовичем. Я подхожу, все встают, тесть докладывает о состоянии дел, хвалю, скидываю рубашку.

— Потренироваться хочешь? — догадывается Анатолий Борисович.

— Засиделся, надо размяться, — соглашаюсь я.

Тесть придирчиво оглядывает мои багровые шрамы: — Не рано?

— В самый раз, — отмахиваюсь я.

— На тренажёрах попробуешь?

— Нет, только рукопашный бой. Подбери мне парня покрепче.

Тесть ухмыляется, чуть прищурив глаза, одобрительно говорит: — Ладе повезло с мужем, — он хлопает меня по плечу, — себя вспоминаю, таким же был в молодости.

— Отец, ты и сейчас не слабый, — без всякого комплимента говорю я.

— Да, нет, руки уже не те, реакция подводит… разве что, мозги ещё варят, — улыбается он и подзывает крепкого парня, — Филипп, занимался боевым самбо. По каким условиям будете биться?

— До нокаута, — с удовольствием осматриваю парня, в прошлом я весьма успешно занимался боевыми единоборствами и поэтому понимаю, что соперник для меня выбран серьёзный.

Филипп с хорошо скрываемым пренебрежением кивает: — Для меня большая честь сразиться с вами, Великий князь.

— Не на собрании, — поморщился я, — мы сейчас на равных позициях, можешь называть меня Никитой.

— И это правильно, — неожиданно широко улыбается Филипп. — Никита, тебя как, можно сильно швырять на землю, вроде как шрамы ещё свежие?

— Жёсткий массаж не помешает, — я выхожу на импровизированный ринг, вокруг которого мгновенно собирается народ, краем глаза замечаю, некоторые заключают пари и многие ставят на моего соперника. М-да, не опозориться бы, как Великий князь сразу не состоюсь, а поддерживать статус необходимо, шрам в виде короны на плече одно, а дела — другое. Внезапно вижу Ладу, она идёт с Яной, энергично крутит шеей, видит меня на ринге, в удивлении округляет глаза, что-то возбуждённо говорит подруге, та кивает, но когда Лада пытается прорваться ко мне, удерживает за руку. В душе сокрушаюсь, не вовремя появилась жена, вспоминаю, как сегодня она осторожно ощупывала мои рубцы и требовала с моей стороны беречь себя, сильно не напрягаться, тяжести не носить, я кивал как послушный болванчик, она сокрушённо качала головой. А тут, на тебе, я в центре ринга, мой соперник уверенно поигрывает мышцами и, хотя весь его вид излучает благожелательный, глаза не предвещают ничего хорошего. Я усмехаюсь — вот влип, теперь получу от неё по полной программе. Лада укором смотрит на своего отца, Анатолий Борисович грозно сдвинул брови, показывая этим, что разговора не будет и даёт команду на сближение.

Филипп с ходу бросается мне в ноги, не удерживаюсь, падаю на спину, от боли в голове вспыхивает радуга, но она мобилизует на ответные действия. Под рёв зрителей, я подгибаю колени, затягивая соперника на себя и, резко распрямляю ноги. Он отлетает, поспешно выпрыгивает на пятки, становится в боевую стойку, но и я уже тоже стою на ногах, теперь его не пропущу к себе — сила борцов в ближнем бою, но Филипп прекрасен и в чистом рукопашном бою. Но тут он делает непростительную ошибку, вновь бросается мне в ноги, я резко отхожу назад и сверху наношу удар локтем в район лопатки и коленом в лицо. От таких жёстких ударов любой соперник был бы нокаутирован, но Филипп, охнув, вцепился в мою пятку и стал заворачивать ногу под болевой приём, ещё мгновение и кость пойдёт на излом. Толпа взревела. Обхватываю его шею в ключ, и получается интересная картина, чем сильнее он заворачивает мне ногу, тем мощнее происходит удушающий приём — теперь всё зависит от того кто выносливее к боли. Моя нога изогнулась, как лук, впору стрелу вкладывать, но и Филипп рычит, пуская изо рта пену, и крутит пятку словно чёрт. Но вот воздух в лёгких кончается, он ослабляет хватку, я высвобождаю ногу, перебрасываюсь через него и сильнее сжимаю шею, жду, когда он начнёт бить ладонью о землю, но соперник упирается изо всех сил, лицо побагровело, уже судороги пробегают по телу, про себя ругаюсь — так и удушить можно — отпускаю. Филипп производит стремительный перекат и уже стоит на ногах, грудь судорожно вздымается, белки глаз кровавые. Он с ходу наносит мощный удар кулаком, успеваю поставить блок, но он задевает бок, там, где багровеет шрам, рубец расходится, хлынула кровь. Как некстати появляется, затмевающая рассудок, злость, стараюсь её унять, так можно выйти из-под контроля. Гашу в себе раздражение и делаю вид, что «поплыл», замечаю, как в глазах у Филиппа вспыхнула радость, теперь он нанесёт мне последний, завершающий удар. В погоне за дешёвыми эффектами, он высоко подпрыгивает, целясь ногой мне в голову. Ожидая моего неминуемого поражения, вскрикивает Лада, но я прекрасно контролирую ситуацию, блоком отвожу летящую ногу, другую сбиваю перекрещенными руками, ловлю в блок, подсаживаюсь, заводя его ногу на своё плечо и, делаю бросок. Филипп не понял, что произошло, удар о землю был такой сокрушительной силы, что он, охнув, теряет сознание. Испугавшись, что я переусердствовал, наклоняюсь над ним, щупаю пульс и под радостные вопли толпы, произношу: — Жить будет… а он неплох, как я погляжу, такие бойцы мне нужны.

Привожу его в чувства, он открывает глаза, смотрит на меня с нескрываемым обожанием и спрашивает: — Где я?

— На земле, — улыбаюсь я.

— Но ведь был полёт.

Я помогаю ему встать, дружески хлопаю по спине: — Ещё полетаешь, а ты молодец, я даже вспотел.

— Никита Васильевич, вы ранены? — увидев кровь на моём теле, беспокоится Филипп.

— Ерунда, — отмахнулся я, — а меня называй просто — Никитой.

— Я с тобой дома поговорю! — нашу идиллию прерывает возмущённый выкрик Лады. В толпе рассмеялись, моя жена нахмурилась, но неожиданно светлеет лицом и тихо шепнула мне в ухо: — Я тобой горжусь… но всё равно ты несносный муж, Семёну покажись, пусть новый шов тебе сделает. Целую жену, опираясь о её хрупкое плечо, схожу с ринга, ощущаю на себе восхищенные взгляды, свой авторитет не уронил… а ведь мог… или нет? Мой тесть с теплотой смотрит на меня, многозначительно поджимает губы, размеренно подходит, ласково смотрит на дочку: — Всё правильно, Ладушка, ему давно надо было заявить о себе, я ждал этого момента, поэтому подготовил Никите самого лучшего бойца, чтобы наверняка… лишь Аскольд сильнее Филиппа.

— Мордобоем можно лишь дешёвый авторитет заработать, — поучительно заявляет Лада, у неё иногда проскальзывает от своей мамы — учительницы младших классов.

— Не скажи, сейчас как раз и нужен хороший мордобой, чтобы поднять авторитет, да и засиделся Никитушка, жиреть начал, — озабоченным тоном произносит Анатолий Борисович, — я с испугом глянул на своё тело, но вроде лишнего жира не обнаружил, но тестю виднее, раны заживут — на тренажёрах надо покачаться.

Семён поселился на краю города, к моему удивлению, он организовал лечебницу для животных, правда, и людей иногда принимает. Я вначале его не понял, почему именно зверей лечит, но он по секрету рассказал, как-то Игорь раненого волчонка принёс, с него, и началось, приёмный сынок постоянно находил нуждающихся в помощи животных и волок к Семёну, пришлось даже штат ветеринаров увеличивать. Что ж, это тоже нужно, а для людей, я на другом краю города первоклассную больницу создал, но все мои родные предпочитают ходить к Семёну, вот и я плетусь к нему.

Мой друг придирчиво осмотрел мою рану, советует сжать пальцами края разошедшегося шва, а сам ловко накладывает шинку лисёнку, затем отдаёт зверька Игорю и вновь подходит ко мне: — Зажило ведь уже, что произошло? — с укором спрашивает он.

— Удаль свою демонстрировал, — хмыкает Лада, — с Филиппом сразился.

— Побил? — спрашивает Семён.

— Нет, Никита его! — с жаром восклицает моя жена.

— Так я это и имел в виду, — улыбается Семён. — А про Филиппа я уже давно знаю, с десяток его бывших соперников лечил, крутой он боец.

— Не заметила, — поджимает губы Лада, — Никита его как Тузик грелку…

— Да-да, — соглашается Семён, однако шов разошёлся, — он достаёт хирургический инструмент, раскладывает скальпели, кривые иглы, готовит нитки из жил, затем снимает с полки пол-литровую банку, на которой ещё сохранилась этикетка ещё с той, прошлой жизни — консервированные кабачки, взбалтывает содержимое.

— Что там? — интересуюсь я.

— Обезболивающий отвар на основе дурмана.

— Однако, — хотел возмутиться я, но Семён уже промокает рану чистой тряпкой, смоченной в этой чудовищной смеси, почти сразу боль как бы немеет, затем растворяется, — однако, — теперь в иной тональности произношу я.

Семён ловко отсекает скальпелем рваные края и я совсем не чувствую боли, но Лада морщится, словно это её оперируют, но не уходит, предпочитает лично ассистировать. Скоро он виртуозно сшивает тонкими жилами обработанную рану, накладывает повязку с какой-то ароматной мазью: — Вот и всё, Никита Васильевич, постарайтесь хотя бы с неделю не поднимать тяжести, — несколько обречённо произносит мой друг, он уже прекрасно изучил меня.

— Да-да, конечно, — соглашаюсь я, и уже обдумываю на завтра свой поход к Разлому.