В следующей жизни, думала Гейл, у меня будут дети, которые в машине немедленно засыпают.

Всю дорогу из магазина Эмили распевала песенку Кейлу. Из всех мультфильмов, которые крутят по телевизору, в мультике про мальчика Кейлу самая зловредная музыка: раз услышишь — и засядет в башке на весь день. Судя по энтузиазму дочери, Гейл и до будущей недели не избавится от треклятой мелодии.

Гейл глянула в зеркало заднего обзора. Эмили задумчиво пела в боковое окно машины. С таким же выражением лица исполнители баллад напевают «Пыль на ветру». «Мне всего четыре года, зовут меня Кейлу. Люблю я приключения и каждый день расту».

«Я должна научиться дорожить такими мгновениями. И принимать успокоительное до похода в магазин».

— Пыззз… пыззз-ные!

Гейл стрельнула глазами в зеркало. Эмили уже не пела, а тыкала пальчиком в окно:

— Пызз-ные!

— Это еще что такое, Эмили Энн?!

В уши ворвался вой пожарной сирены. Фу ты черт!

— Скажи «по-жар-р-рные», Эмили. Пожар-р-рные.

Еще одна пожарная машина взвыла за спиной у Гейл. Охнув, та поспешно прижалась к бордюру, сердце едва не выскакивало из груди. Это ж надо было так увлечься предполагаемым сквернословием Эмили, что даже не заметить, как пожарные сели ей на хвост! До чего же нескладно устроен наш мир, думала Гейл. Ради детей ты хочешь ехать осторожно до чрезвычайности, но отвлекаешься на этих же детей и сама становишься угрозой их жизни. На Хэллоуин, при виде очередной ведьмы со сломанной метлой, Гейл всегда назидательно говорила детям: «Вы помните, что с ней случилось? Эту ведьму отвлекли дети, когда летели с ней на метле!»

Кстати, о ведьмах. Дома надо будет сразу же позвонить Клаудии. Та утром оставила невразумительное, как всегда, сообщение, требуя, чтоб Гейл перезвонила: «Это срочно!» Голос у нее был жутко встревоженный.

Ну и ну, сколько пожарных. Должно быть, где-то здорово горит. Уже третья машина их обгоняет — Гейл загодя свернула к тротуару.

— Куда едут пожарные, Эмили? Где-то, наверное, сильный пожар, а?

Они миновали перекресток на Эшленде, высотки на углу, и несколькими кварталами дальше стал виден столб черного дыма.

— Ты посмотри, какой дым…

Где-то рядом со школой мальчишек…

Нет. Не может быть. Мнительная дура! Трусиха безмозглая. Прекрати, сию минуту прекрати!

Умом Гейл понимала, что это чистой воды паранойя, и все же свернула в одну из боковых улиц, чтобы попасть на Бернс-стрит с другой стороны. О том, чтоб сначала забросить домой покупки, и речи быть не могло. Все вокруг затянуло пеленой, у подъездов стояли люди и, задрав головы, смотрели на запад. Чем ближе к школе подъезжала Гейл, тем гуще становился дым.

Свернув на Харкот, Гейл увидела впереди огни патрульной машины, перегородившей выезд на следующий перекресток, куда одним углом выходила школа. Сердце оборвалось. Нет. Нет!

Здесь было черно от дыма, едко воняло, но странное дело — и вкусно припахивало пылающими в печке дровами. Автомашины забили Харкот, и подобраться ближе не было никакой возможности. Гейл припарковалась во втором ряду, выдернула из салона Эмили (шапочка упала с головы дочери да так и осталась лежать на полу) и опрометью бросилась к школе. В спину ей надрывалась сигнализация: бип-бип-бип! Вы не выключили фары! Вы оставили ключ в зажигании!

Из восточных окон второго этажа вырывались языки пламени, несмотря на струи воды, которые направляли на них пожарные.

— Сюда нельзя, леди! Нельзя! — кричал полицейский, но Гейл даже не оглянулась. Сделала вид, что не слышит в общем гвалте и суматохе. Пускай-ка попробует не пустить ее к мальчикам!

Сейчас ее остановила бы только пуля.

Дети сгрудились на краю автостоянки, жались к учителям, кое-кто плакал. Десятка полтора ребятишек дрожали от холода в одной физкультурной форме. Гейл судорожно выискивала взглядом Уилла и Эндрю. Эндрю в синем свитере, Уилл в бордовом. Где же приготовишки? Где их учительницы — миссис Двайер или миссис Митчелл? Гейл обежала учительскую парковку, кинулась на игровую площадку возле другого угла здания, где были классы приготовишек. Везде сновали родители, дети, пожарные, полицейские.

Мимо Гейл в том же направлении промчались двое пожарных.

— Говорят, на втором этаже еще человек двадцать! — кричал в рацию один из них. — Боковая лестница перекрыта… они поднимаются по главной!..

Внутри остались дети?! Гейл коротко взвыла, а Эмили принялась грызть большой палец, который держала во рту.

На краю площадки малыши сбились в кучку вокруг учительницы — похоже, первый или второй класс. Гейл бросилась туда.

— Третий класс где? — крикнула она учительнице. — Класс миссис Митчелл?

— Не знаю. Не видела.

— А миссис Двайер с приготовишками?

Учительница покачала головой и сочувственно развела руками.

— Миссис Стоун! Кайла упала… — Мальчуган дергал учительницу за подол. — И лежит вот так… — Он закатил глаза, изображая Кайлу.

Миссис Стоун поспешила прочь от Гейл.

— Посторонитесь! Посторонитесь! — заорал в мегафон пожарный. — Все назад! С дороги! Зашибем!

Скорым шагом выбравшись на запруженный зеваками тротуар, Гейл устремилась к входу в горящее здание.

Здесь из второго этажа валом валил черный дым, но без огня, и толпы не было — ни учителей, ни детей, только спасатели. Гейл почувствовала, как подступает ледяной ужас, он кружил над ней хищной птицей, выжидая удобного момента, чтоб всецело завладеть ее душой.

Эмили разревелась, и Гейл притянула ее к себе, прижала крепко, радуясь хоть какой-нибудь опоре.

— Все будет хорошо, моя маленькая. — Гейл погладила спинку дочери. — Не плачь. Все будет хорошо.

Штаб-квартира чикагского Женского фонда занимала большой викторианский особняк в Линкольн-парке. Особняк знавал лучшие дни, можно вообразить, каков он был в те времена: наборный паркет, красное дерево, хрустальные канделябры. Однако с тех пор здание если и не пришло в совершенный упадок, то порядком обветшало. Женский фонд как-никак благотворительная организация и не может позволить себе швырять деньги на нечто столь несерьезное, как внешний вид.

В кабинете на первом этаже Линдси повесила трубку и заглянула в свои записи. Как член организационного комитета весенней демонстрации мод, она сотрудничала с отелем «Метрон», наимоднейшим и популярнейшим в городе. Через три недели (то есть в начале марта) там и пройдет показ мод. Линдси как раз закончила объясняться с организатором мероприятий из «Метрона», когда в дверь просунула голову Эвелин Кентвелл:

— Линдси! Здравствуй, солнце.

Эвелин имела обыкновение обращаться так ко всем женщинам в Фонде. Приятно услышать от нее «солнце» — значит, ты у Эвелин в чести, а так как она президент чикагского отделения Женского фонда и, следовательно, в ее руках ключи от дверей в чикагское высшее общество, быть у нее в чести очень даже неплохо. Беда в том, что сколько бы Эвелин ни чирикала свое «солнце», сама она ни капельки не грела.

— Эвелин. Привет, — улыбнулась Линдси.

— Бог мой, Линдси, выглядишь великолепно! Признавайся — похудела?

— Спасибо. — Линдси просияла — в последнее время эта тема ее неизменно радовала. — Да, немножко похудела. Приятно, что ты заметила.

Эвелин застыла в дверях. Сведя брови, она бесцеремонно разглядывала Линдси.

— Мне все уши прожужжали про то, как ты потрясающе выглядишь. Да, надо признать, ты просто светишься.

Линдси молча улыбалась. Вскоре, однако, ей стало неловко — сколько же можно сидеть и улыбаться (или светиться), — и она перешла к делу:

— Я только что с «Метроном» общалась. Джордж спрашивает, кто будет отвечать за цветы — их собственный флорист или мы сами этим займемся? Усиленно намекал, что будет лучше, если мы воспользуемся услугами их флориста, но, по-моему, нам не следует…

— Чего же еще ждать от Джорджа, верно, солнце? Прошлой осенью на заседании оргкомитета Фестиваля камерной музыки мы вдоволь налюбовались работой его драгоценного флориста — там были гвоздики! — Эвелин сделала круглые глаза: можешь себе представить? — Твоя интуиция тебя не обманывает. Мы сами закажем цветы. Как думаешь, с «Кейко» можно еще договориться? Не слишком поздно?

— Прямо сейчас и позвоню. — Линдси взялась за телефон.

— Что-нибудь такое… орхидейное.

Линдси согласно кивнула и улыбнулась: прекрасная мысль, изысканный вкус!

— И не простые фаленопсисы, а что-нибудь поэкзотичней. Ну, у «Кейко» сообразят. — Эвелин усмехнулась. — Займись, солнце. Хорошо работаешь, продолжай в том же духе. — Она одарила Линдси еще одной улыбкой и вышла.

Линдси подняла трубку и попыталась набрать номер, что оказалось не так легко. Она подскакивала на месте и никак не могла угомониться.

Гейл мчалась вдоль западного крыла школы с извивающейся Эмили на руках. С этой стороны здание ближе подходило к улице, и здесь тоже было затишье, только суетились несколько пожарных. Один из них крикнул:

— Сюда нельзя! Перейдите на ту сторону!

Его не услышал бы только глухой; пришлось подчиниться. Гейл свернула к дороге, протиснувшись между двумя автомобилями, — и одной ногой по колено провалилась в сугроб у обочины. Попыталась выбраться, нащупывая опору другой ногой, но поскользнулась на ледяной корке и рухнула. Эмили выпала у нее из рук, и в ту же секунду Гейл услышала хруст, колено обожгло острой болью.

— Эмми!

Гейл выкарабкалась из сугроба, поползла туда, где лежала на боку и плакала навзрыд Эмили, маленький розовый комочек.

— Что, куколка моя? — Гейл ужаснулась при виде крови на детской курточке. — Где больно, куколка? Где?..

Кровь шла из большого пальца Эмили. Уф-ф! Гейл протяжно выдохнула. Кажется, все не так страшно.

На глаза навернулись слезы. Что она творит? Таскает ребенка по морозу без шапки, без варежек, в расстегнутой куртке… Гейл крепко обняла малышку. Если бы только она могла сейчас так же обнять своих мальчиков. Трясущимися пальцами она застегнула на Эмили розовую куртку.

Боже милостивый, пусть с мальчиками все будет в порядке! Умоляю, сделай так, чтобы с ними ничего не случилось! Гейл бросила взгляд поверх плеча Эмили, где в дыму по тротуару метались люди. Хочу, чтобы Уилл и Эндрю подбежали ко мне, прямо сейчас. Господи, я все сделаю, только помоги им!

Гейл с Эмили на руках поднялась с грязного снега, скривилась от боли в правой ноге. Перешла дорогу, осторожно ступая по льду. На тротуаре было сухо, и она пошла быстрее, несмотря на пульсирующую боль в колене. Впереди толпились ребята постарше ее мальчиков — шестиклассники, наверное. И несколько учителей.

— Кто-нибудь видал приготовишек? Или третий класс? — крикнула Гейл. Глаза щипало от слез и дыма.

Все замотали головами.

Гей прокладывала себе дорогу, натыкаясь на людей, повторяя свой вопрос снова и снова.

— Мама! — донеслось издалека.

Гейл круто развернулась.

— Уилл? — В толпе, в дыму она его не видела. Обозналась? Такое с ней уже бывало прежде, и всякий раз вина занозой пронзала сердце. — Уилл? Уилл! Где ты?

Щурясь от дыма, Гейл повернула назад, туда, откуда только что пришла. И тут разглядела его спину, рыжеватые вихры, бордовый свитер, в котором он утром ушел в школу. Задрав голову, мальчик вглядывался в лица снующих мимо взрослых.

— Уилл!

Он обернулся, увидел ее, бросился со всех ног, налетел на них, едва не отправив Гейл спиной на асфальт. Она покачнулась, но устояла, а затем опустилась на колени и, не выпуская из рук Эмили, прижала к себе сына.

Мара сидела за письменным столом и разбирала накопившиеся за неделю бумаги, методично опустошая пачку мятных вафелек в шоколаде. Брючная резинка впилась в заметно округлившуюся талию — Мара немного поправилась. Ладно, чуть больше, чем «немного». А если совсем честно — прибавила, похоже, столько же, сколько Линдси сбросила.

«Ну и что? Могу себе позволить». К тому же ей пришлось взять несколько выходных, чтоб подлечить нос. (Отгулы плюс больничный — доктор Сили, надо думать, весь желчью изошел.) А когда сидишь дома, тут же начинаешь объедаться: холодильник-то под боком.

Однако кое-что переменилось. Мара всегда корчила брезгливые рожи зеркалу, разглядывая свою фигуру с заметным животиком. Но не в последнее время. Теперь она начала принимать собственное тело. И любить его таким, какое оно есть.

Подумаешь, велика беда! Да если захочет, она эти килограммы вмиг сгонит. Но пока придется подождать. Мара потрогала пластырь на носу. Пока надо поосторожнее. Идея! В следующую встречу Клуба желаний она загадает себе похудеть, как Линдси.

Больше всего Мара боялась, что если станет расхаживать на людях с перевязанным носом, все вообразят, что она сделала пластическую операцию. Кошмар! У нее и без того отличный носик. А еще она переживала (вместе с Генри), что люди решат, будто ее избил муж. Под каждым глазом у нее красовалось по огромному лиловому синяку.

Дня два назад кассирша в «Аптеке Тейта», тощая девушка с длинными неухоженными волосами, пробивала покупки Мары и после каждой сочувственно заглядывала ей в лицо. А вручая чек, бросила быстрый взгляд по сторонам и тихо сказала:

— Знаете, есть люди, которые будут рады вам помочь.

Судя по ее изможденному виду, девушка знала, о чем говорит. Отдавая чек, она задержала свою руку на ладони Мары, пока Мара не отозвалась:

— Помочь в чем? Оклематься после пластической операции?

Хорошо хоть доктор Сили сегодня утром воздержался от комментариев.

— У нас уйма бумажной работы, — объявил он, лишь только Мара вошла.

Когда она сняла пальто и повернулась к нему лицом, на его собственном лице отразилось удивление, но он промолчал. Решил, видно, что она сделала пластику.

Прежде чем отправиться к себе в кабинет, доктор, как обычно, помедлил, будто усиленно подыскивал какое-то доброе слово, но, так ничего и не придумав, поджал толстые губы и скрылся за дверью.

«Какой душевный и внимательный у меня шеф».

Мара снова хрустнула вафелькой и оглядела горы папок на столе. Все стопки высотой с полметра, только самая дальняя справа — всего сантиметров пятнадцать. Самая свежая — текущая работа. Мара облокотилась на стол и дожевала вафлю. С этими синяками под глазами она здорово смахивает на выглянувшего из норы енота.

Ох-ох-ох… Пациент на одиннадцать часов не явился, самое время заняться папками. Или сначала пообедать? Что-то она проголодалась. Ей вообще в последнее время постоянно хочется есть. Если б не была уверена в обратном, подумала бы, что беременна. Средний возраст, должно быть, или гормоны, или еще что. Обычное дело.

Что не обычно, так это волосы Генри. Пух на макушке становится все гуще, уже и лысины почти не видно. Если б захотел, он мог бы делать зачес. А вчера ночью Мара сделала открытие.

Она читала, когда Генри пришел спать. Повалился рядом, спросил, надолго ли затянется ее чтение.

— Только до конца главы дочитаю. Всего три странички.

Он согласно улыбнулся и повернулся на бок.

Мара чмокнула мужа в голову, погладила по спине… и обнаружила темную поросль. На спине! Неужели тоже фокусы среднего возраста? Вроде как у некоторых появляется буйная растительность в ноздрях, в ушах или на подбородке? У Генри никогда не было волос на спине!

Мара еще раз провела ладонью по мужниной спине. Генри глубже зарылся в подушку, вздохнул. Особенно густо обросли лопатки. Погрузившись в исследование, Мара склонилась над мужем — не слишком низко. Еще дернется, не дай бог.

— Генри, у тебя волосы на спине.

Понаблюдав некоторое время, как Генри, изворачиваясь по-всякому, пытается ощупать собственные лопатки, Мара поставила его перед зеркалом в ванной, дала в руки свое маленькое зеркало — пусть сам на себя полюбуется.

Вот они, два меховых лоскута на лопатках. Мара и Генри встретились глазами в зеркале.

Какое-то разумное объяснение должно быть, но в голову ничего не приходило — ни Маре, ни Генри. Мара считала, что следует показаться доктору.

— Это ж всего-навсего волосы, а не открытая рана. Ты из мухи слона делаешь, Мара.

Ясное дело, он-то рад-радешенек: лысина исчезла, да и Мара против волос на мужниной макушке ничего не имеет. Но волосатая спина — извините. Вервольфом отдает. Потребовались определенные усилия, однако в конце концов Мара убедила мужа позвонить врачу.

— Уж очень быстро они растут — везде.

— Ну ладно, ладно. Завтра запишусь к доктору Бернштейну.

Мара вздернула брови.

— Обещаю. Честно.

Надо бы позвонить Генри, думала Мара, вгрызаясь в очередную вафельку, напомнить о враче. А то ведь будет до бесконечности тянуть да откладывать, надеясь, что она забудет. Щепотка крошек просыпалась на папку. Сейчас ему и позвоню, решила Мара. Рассеянно собрала пальцем шоколадные крошки, отправила их в рот и потянулась за телефоном.

«Несколько приготовишек… застряли на втором этаже… научная ярмарка…» До Гейл долетели обрывки разговора, и мимо, запыхавшись, промчались каких-то два парня. Смысл слов дошел до нее, но не в ту же секунду, — как боль от пореза очень острым лезвием. Разжав объятия, Гейл отпустила детей, вскочила на ноги, но парни уже затерялись в толпе.

— Уилл! — Она обеими руками взяла сына за плечи. — Ты видел Эндрю, его класс?

— Нет, — помотал головой Уилл. Испуганными глазами (не должно быть у девятилетних мальчиков таких глаз!) он шарил по школьному двору за дорогой.

— У вас сегодня научная ярмарка? — допытывалась Гейл. Свой научный проект Уилл должен был сдавать только на следующей неделе — во всяком случае, так он сам сказал.

— Да, вчера началась. Говорят, там и загорелось.

О господи, нет. Нет!

— А где устроили ярмарку? Ты туда ходил… другие классы ходили?

Наморщив лоб, Уилл уставился на маму. Нашла время интересоваться научными проектами.

— Мы вчера ходили.

— Вчера… Куда? Где эта ярмарка?

— В лаборатории. На втором этаже.

Дурнота поднялась из желудка, выше, выше, добралась до головы. Гейл согнулась пополам, ухватилась за плечо сына. Ей удалось пару раз вздохнуть, и она было выпрямилась, но тут ее повело в сторону и вывернуло наизнанку.