Клаудия вынула конверт из своей ячейки. Странно. Обычно внутренняя школьная корреспонденция поступает только после полудня. Штемпель Академии. «Клаудия Дюбуа» выведено от руки черными чернилами. Она вскрыла конверт. Письмо было написано теми же черными чернилами.
Клаудия,Директор Чарльз Питерсон.
будьте любезны зайти ко мне после уроков.
Началось. Что-нибудь насчет Элиота. Клаудия покрутила листок в руках. Директор Чарльз Питерсон. Что за снобизм — напоминать о своей должности.
Она перечитала еще раз, пытаясь отыскать какие-нибудь зацепки, но ничего не обнаружила. Ну просто отлично. Прекрасный повод весь день сходить с ума. Есть чем занять мысли. Эйприл, наверное, во всем призналась, и теперь, когда Питерсон знает, что Элиот — его внучатый племянник, он потребует, чтоб Клаудия отказалась от усыновления. Она подумала об Элиоте, и руки сразу заныли, вспомнив малыша. Клаудия бросила взгляд на часы. Нет, не станет она терзаться весь день. До занятий целых сорок пять минут. Эйприл и остальные еще денек подождут своих отметок за работу по «Сердцу тьмы», а к Питерсону она отправится немедленно!
Клаудия вышла из учительской и быстро зашагала к директорскому кабинету. В коридорах было темно и пусто. У главного входа она свернула направо, прошла еще одним коридором. Кабинет Питерсона находился в самом конце, но свет там не горел, и в застекленной приемной тоже было темно. Но директор должен быть здесь, ведь записку-то он оставил.
Клаудия медленно пошла назад в учительскую. «Наверное, он закинул записку вчера вечером. Хотя я ведь так поздно ушла…»
Из-под двери кабинета медсестры сочился свет. Марион может знать, зачем ее вызывают. Она даже может знать, как дела с Элиотом, — недаром вечно перешептывается с Питерсоном, перемигивается. К тому же Марион с самого начала в курсе всей истории.
Клаудия открыла дверь и остановилась на пороге приемной. В кабинете за матовым стеклом света не было. Хм-м. Странно. Она повернулась, чтобы уйти, и уже подняла руку выключить свет, как вдруг услышала явственное шуршание. Так шуршит пеленка на докторской кушетке, когда на нее укладываешься. Там кто-то есть? Грабитель? Кто-нибудь из учеников надеется раздобыть наркотики?
— Эй! Есть тут кто?
Шуршание усилилось, Клаудия услышала какое-то движение, глухой стук, шепот.
— Кто здесь? Марион, это вы? Отвечайте — или я вызываю полицию!
Внутри вспыхнул свет.
— Это я… — раздался из-за двери хриплый, запыхавшийся голос. — Не надо полиции. — Теперь медсестра старательно разыгрывала беззаботность.
Дверь открылась, на пороге, с невинной улыбкой на устах, стояла Марион. Обычно отутюженный до хруста халат помят и перекручен на сторону, нижняя пуговка на уровне колен расстегнута. И кудри что-то уж слишком круты, должно быть, по контрасту с классическим белым чепцом, кое-как нахлобученным на самую маковку.
Ночует она там, что ли?
Взгляд Клаудии опустился ниже — сестринские штаны отсутствовали, две толстые, покрытые красными пятнами колонны возвышались над белыми башмаками. Однако внимание Клаудии привлекла другая пара башмаков… Из-под кушетки за спиной Марион выглядывали надраенные до блеска черные полуботинки от Сальвадоре Феррагамо.
Первым знаком, что все идет не совсем так, как задумано, стали крики и вопли на греческом. Линдси шагнула из лифта в банкетный зал на верхнем этаже отеля «Метрон» и сразу услышала дикий ор на кухне.
В круглом зале все было готово для демонстрации, подиум в семьдесят сантиметров высотой протянулся от сцены с занавесом в дальнем конце зала до его середины. Зал мог медленно вращаться, открывая чудесный вид на город и озеро. В конце 1970-х, подчиняясь моде на вращающиеся рестораны, «Метрон» открыл здесь ресторан. С тех пор зал и остался. Столики, расставленные по кругу в соответствии с очертаниями зала, предполагалось накрыть скатертями цвета экрю, под стать пляжам озера Мичиган, которое виднелось далеко внизу за огромными, от пола до потолка, окнами.
Но скатерти оказались отнюдь не песочного цвета. Они были лиловыми. Цвет так досадно отдавал 80-ми, что у Линдси, лишь только она ступила в зал, отвисла челюсть. Лиловые! Она подошла ближе и содрогнулась. Ужас! О чем они только думают? От этого кошмарного оттенка ей стало тошно — в буквальном смысле заныла грудь. Линдси перевела дух и потрясла головой. С этим она разберется после. А сейчас надо выяснить, что творится на кухне.
Длинным изогнутым проходом она направилась в кухню. Крики стали громче. Она уже была в конце зала, почти у самых дверей, когда заметила в круглом стекле стремительно приближающийся белый колпак. Двойные двери распахнулись, и Линдси пришлось прижаться к стене, чтоб ее не сбили с ног. Мимо, пыхтя и чертыхаясь, пронесся повар-гигант.
Он помчался дальше, а Линдси принялась тереть спину, которой больно припечаталась к панели выключателей. Средний, самый большой, впился прямо под лопатку. В основном все они включали-выключали свет, каждый был помечен: «передние слева», «передние справа» и так далее, и только на том, который пырнул ее, значилось «вращение пола», и над ним была маленькая красная лампочка. Чудно, что этот рубильник поставили здесь, у всех на виду. Разве таким штуковинам не место под замком или где-нибудь в задней комнате? Хорошо хоть накрыли колпаком — правда, на беду Линдси, колпак уж очень твердый, с острыми углами.
Двери все еще ходили ходуном туда-сюда, и до Линдси доносились (то громче, то тише) чьи-то крики или брань — не разберешь, по-гречески ведь. Оставив в покое ноющую спину, Линдси ринулась на кухню.
Никки, сотрудница отеля и помощница Линдси по организации обеда, стояла к ней спиной, что-то громко кричала и хлопала в ладоши над головой, будто повторяя: «И вот еще что!»
— Никки?
Никки замерла и смущенно повернулась.
— Как дела? — поинтересовалась Линдси.
— Все хорошо. Все будет просто замечательно.
— Прекрасно. Надеюсь, все в порядке, потому что обед через три часа, и если его некому будет приготовить…
— Это был всего лишь шеф-кондитер. Такой наглый! Желает делать только то, что самому хочется, а не то, что заказано…
Линдси понимающе кивнула.
— Надумал для вашего десерта стряпать яблочный торт с лимоном и корицей! — продолжала Никки. — Якобы после салата из охлажденных морепродуктов это лучший десерт. А еще ягоды ему сегодня что-то не нравятся. Не спелые, говорит. Это он так считает. Я ему тычу в нос заказ, смотри, мол: сезонные ягоды с мятой и соусом «Гранд Марньер», а он в ответ: после креветок и кальмаров во рту останется вкус базиликового уксуса, у ягод тогда будет странный привкус. Я, говорит, опытный кондитер, мне и решать. С этим, конечно, не поспоришь, но мы же должны придерживаться заказа, платят-то нам за него. А с этим ему не поспорить. Вот и умчался, потому как ему не дают сделать по-своему.
Никки с надеждой воззрилась на Линдси: не согласится ли на яблочный торт с корицей?
Линдси улыбнулась в ответ: ягоды с мятой — и точка!
— Мы вам сделаем чудесный десерт, мисс Линдси, — не очень уверенно пообещала Никки.
— Спасибо, Никки, — Линдси одарила ее бодрой улыбкой, — ты ведь знаешь, я на тебя рассчитываю. — Немного постояла с той же улыбкой на лице, выдохнула: — Ладно, не буду мешать, пойду разбираться со скатертями.
И, покинув кухню, Линдси отправилась разбираться.
Скатерти — одна из тех мелочей, которые никто никогда не замечает, и распрекрасно вписываются в «теорию свадебного торта». Линдси ее разработала сама, и касалась она деталей. Линдси полагала, что, если вдуматься, на свадьбе никто никогда не обращает внимания на торт. Есть торт и есть. Так положено. Даже в голову не приходит хорошенько к нему присмотреться до того, как разрежут, — все они, в общем-то, похожи друг на друга как близнецы. И все же невесты часами и днями мучаются, выбирая идеальный торт, терзаются по поводу деталей — три яруса или два яруса, белые цветы или розовые? Ради чего, спрашивается? Для гостей, которые его съедят, он все равно будет обычным свадебным тортом. Не лучше и не хуже других.
Однако сегодня у Линдси решающий день. Она отвечает за обед и участвует в показе мод. Если справится со всем — перед ней распахнутся врата в рай. А потому — пропади она пропадом, «теория свадебного торта», все должно быть безупречно. Согласиться с лиловыми скатертями и заурядным яблочным тортом? Ни за что! Для Линдси это была бы катастрофа. С лимоном и корицей. Право слово. Еще воздушный рис предложили бы! А там, глядишь, угостят тебя баночным желе.
Во второй раз лиловый уже не так резанул по глазам, все-таки Линдси была подготовлена. В зале разместилось сорок лиловых столов на восемь персон каждый. А если вообще снять эти пакостные скатерти? Натуральный цвет дерева как раз и даст тот самый тон экрю. Это выход… да только в одиночку не управиться. Ей бы сейчас парочку фокусников, что выдергивают скатерти прямо из-под тарелок и приборов, и при этом ни капельки воды из стаканов не проливается, — столы-то уже накрыты. Линдси приподняла угол скатерти, чтоб глянуть на цвет дерева (если то, что надо, тогда бы она рискнула предложить свой вариант), но взору предстала металлическая ножка. Линдси разочарованно опустила скатерть.
Выскочив из зала, Линдси бросилась к лифтам, с силой вжала кнопку со стрелкой вниз. Сейчас она спустится и уж потолкует с этим организатором мероприятий. Лиловые скатерти — это ж надо!