Клочья холста свисали с подрамника размером два на два с половиной метра. Джил тяжело дышала, глухо стучало сердце. Левая рука все еще сжимала нож. От напряжения высоко вздымалась грудь, пот заливал лицо. Джил отступила, глянула на то, что осталось от холста. «Вот тебе, получи, ублюдок! Ненавижу тебя. Ненавижу!»

Сегодня открытие выставки. Не будет никакого прорыва, и большого полотна не будет. А будет катастрофа. Повезет еще, если на смех не поднимут.

Злость и отчаяние бушевали в душе Джил, она набросилась с ножом на холст, в исступлении искромсала его и ощутила восхитительное, шокирующее облегчение. С детства с ней не случалось подобных вспышек гнева.

Лоскуты изрезанного холста, пылью осыпавшаяся грунтовка — Джил взирала на то, что сотворила. Именно так она себя и чувствует. Изодранной в клочья. Взгляд упал на нож, зажатый в руке, на темные ниточки вен на запястье. Джил зарыдала.

Поначалу было больно; слезы пробивались с трудом — она так давно не плакала. Нет, ей не хотелось умереть, она не самоубийца. Но как жить?

«Что со мной? — Слезы полились ручьем. — Я погибла». Мысль вызвала новый приступ рыданий. «Посмотри на холст. Посмотри, что ты наделала. Ты сошла с ума». Выставка пропала. От подруг она отказалась.

Кто-то постучал в дверь студии, Джил вздрогнула: Мэттью? Не открывать. Он не должен видеть ее такой. Джил опустила глаза. В свете флуоресцентных ламп блеснуло лезвие ножа. Она швырнула его на стол и побежала к двери.

— Ну-ну-ну, малышка. Что такое? — Мэттью прижал ее к себе, растерявшись от хлынувших через край эмоций Джил. На глаза ему попался холст, точнее, то, что от него осталось. — Что стряслось?

— Я пропадаю. Жизнь катится в тартарары. Я…

— Ну-ну, перестань. Все будет хорошо… Кроме разве что этого холста.

Джил слабо улыбнулась сквозь слезы.

— Не знаю, что на меня нашло. Я вдруг… так обозлилась. На все. Выставке теперь крышка. — Джил шмыгнула носом, вытерла глаза.

— Никакая не крышка. Выставка будет супер. Не такая грандиозная, как тебе хотелось, только и всего. По большому счету, не такая уж беда. Нельзя же быть Пикассо каждый день, верно?

Джил вскинула глаза. Она впервые услышала от Мэттью банальность.

Взгляд Мэттью был устремлен поверх ее плеча куда-то вдаль. Глаза его неожиданно загорелись:

— А поедем-ка мы с тобой в Нью-Йорк!

— Что?!

— Прямо сейчас. Все бросим и поедем. На выходные, только ты да я.

— Уехать? Сейчас? У меня сегодня открытие выставки!

— Плюнь на выставку. Никто больше не ходит на свои выставки, это… мещанство!

Мещанство?

— Ну же, похулиганим! Повеселимся! Заглянем в галереи, полюбуемся, как кто-то другой психует на своей выставке. Если сейчас рванем в аэропорт, к ужину будем там. Поехали прямо так, в чем есть. А?

Дурацкая, бредовая, сумасбродная идея.

Разумеется, Джил пришла от нее в восторг.

— Такой я Джил еще в жизни не видала. — Прижимая к уху розовенький мобильный, Линдси шагала по улице и отчитывалась перед Гейл. — Волосы всклокочены, глаза красные, опухшие. Квартира как после налета. Я по колледжу знаю, аккуратисткой она никогда не была, но у нее там точно бомба взорвалась.

— И ты думаешь, наш с ней сегодняшний разговор что-то изменит?

— Уверена — все из-за этого парня, из-за Мэттью. Он на нее дурно влияет. По-моему, он настраивает ее против нас. Стоило ему появиться, как Джил начала от нас отгораживаться. Мы думаем, это самый подходящий случай потолковать с ней о Мэттью.

— «Мы»?

— Мне звонила Клаудия. Они с Марой тоже так считают.

— Джил вряд ли обрадуется, когда вы всем скопом навалитесь на нее прямо на открытии выставки.

— Не станем мы на нее наваливаться. Просто поговорим по душам — вразумим, чтоб она позволила ей помочь.

— Помочь? Каким образом? Убрать квартиру?

— Вовсе нет. Ты в курсе, что она больше не рисует? Мы можем исправить и ее желание, когда исправим свои.

— Если вообще сумеем их исправить.

— Мы над этим работаем. И Джил должна знать, что мы все еще ее подруги.

— Похоже, она без ума от своего Мэттью и вовсе не желает, чтоб мы вмешивались. Обычное дело — когда с кем-то встречаешься, на первых порах тебе больше никто и не нужен, про друзей как-то забываешь.

— Ты бы ее видела — больше мне нечего сказать. И еще… — Линдси сделала паузу, — Мара и Клаудия считают, что слухи распустила Джил.

— Слухи?

— Они подозревают, что именно Джил настучала в Женский фонд.

— Чушь собачья! С какой стати?

— Откуда я знаю. Мара с Клаудией думают, что могла. Только зачем ей это надо? Она ведь тем самым и себя подставила. Но она определенно решила порвать с Клубом. — Линдси перевела дух. — Так ты придешь или нет?

— Кутнуть с подружками на открытии выставки — лучше ничего не придумаешь, но я никак не могу! Эллен и так у меня весь день проторчала, чтобы я управилась с бронхоскопией Эндрю, а Джон прилетает не раньше девяти.

— А больше некому присмотреть за ребятами?

— Линдси!

— Я хотела, чтоб мы выступили единым фронтом.

— Прости, Линде, придется вам выступать единым фронтом без меня.

— Рисовую лапшу и кофе со льдом по-тайски, — сказала Линдси.

— Что?

— Я заскочила в ресторанчик. Обедаю.

— Не могла подождать, пока мы договорим? Откуда у тебя эта мерзкая привычка? Терпеть не могу типов, которые треплются по телефону в ресторанах.

— А я с голоду помираю! Сейчас налопаюсь до отвала белков и углеводиков. Драные фифочки из Фонда не хотели со мной знаться, когда я была толстой, так я…

— Линдси, толстой ты никогда не была.

— Может, и нет. Один черт — мало радости. Теперь, когда я похудела, они мне самой на фиг не нужны. А вот положительные эмоции еще как нужны. И на сегодня это — тайская рисовая лапша!

В пятницу днем, после школы, Клаудия стояла перед окошком в детскую палату и тщетно высматривала в кроватках Элиота. Может, его забрали на кормежку или на какую-то процедуру? Клаудия отправилась разузнать в сестринскую комнату, но медсестра (та самая, что в первый раз дала ей подержать и покормить Элиота) жалостливо глянула на Клаудию и, прежде чем та успела открыть рот, выскочила из комнаты со словами: «Подождите здесь, дорогая. Я позову сестру Гэлт».

С Элиотом что-то случилось! А то бы зачем ей понадобилось звать начальство? Клаудия перепугалась до полусмерти.

Элиот находился в больнице чуть больше трех недель, но из отделения интенсивной терапии новорожденных его уже перевели в обычную палату. Он набирал вес, легкие развивались нормально. И чувствовал он себя хорошо, особенно в последнее время. Что могло с ним произойти?

— Клаудия? — У нее за спиной в приемной появилась старшая медсестра Гэлт. — Давайте присядем вон там. — Она указала на три пластиковых стула, выстроившихся вдоль стены у двери. Говорила сестра Гэлт подозрительно дружелюбно.

— Я в порядке. Могу постоять.

Глаза сестры Гэлт светились сочувствием, обычно суровое лицо смягчила улыбка.

— Мне очень не хочется огорчать вас… — Она запнулась. — Но… Элиота нет.

Мир для Клаудии перевернулся. Элиота нет? А она даже не простилась с ним! Даром тратила время в проклятых кафе и книжных, вместо того чтоб быть с ним, а теперь Элиота нет и время ушло. И бесценных часов уже не вернешь. У Клаудии подкосились колени, пол качнулся и поплыл вверх. Сестра Гэлт придержала ее за руку.

— Мне очень жаль. Я знаю, как много он для вас значил. Но мы больше не могли держать его здесь. Сегодня утром приехали из социальной службы и отвезли его в приемную семью.

Отвезли…

— Отвезли?

«Он жив, его просто нет в больнице! Какое счастье! Но… погодите… как же так? Ведь это мы — его приемная семья. Я и Дэн. Его должны были отвезти к нам!» Клаудия запрокинула голову, закусила губу и крепко зажмурилась, но слезы потекли все равно. Медсестры куда-то разбежались, и в комнате было на редкость пусто и тихо для этого времени дня. Клаудия бросила взгляд в сторону детской. Элиота там больше нет.

— Присядьте, передохните пару минуток.

Клаудия покачала головой, пальцем смахнула слезы под стеклами очков.

— Нет, спасибо. — Она шмыгнула носом. — Ничего. Я тоже поеду домой.

…Вода была мертвенно спокойна, ни малейшей ряби; на берег опустился туман. Вот и отлично, думала Клаудия. И вся ее жизнь как в тумане. Она не пошла домой; она отправилась к озеру.

Бывало, она гуляла вдоль берега, и свежий воздух, красота озера — в дождь ли, в снег или под солнцем — давали ей второе дыхание, прогоняли все тревоги и заботы. Сегодня было иначе.

Клаудия сидела на скамье лицом к Белмонт-Харбор, заглядевшись на отражение плавучих доков — будто перевернутая фотография. Ни лодок, ни яхт — рано еще, сезон не начался. Туман сгустился и скрыл береговые огни на узких полосках земли, выдававшихся в глубь озера и открывавших вход в гавань.

«Элиота у меня отняли, я разучилась писать, шеф считает меня ведьмой, я не могу забеременеть, муж на меня злится и вообще не хочет ребенка, всех моих подружек одолели сверхъестественные невзгоды, и помочь им я не в силах. Да, и еще: я неуклюжий очкарик».

Что за мир вокруг нее? Неужто и впрямь это громадная вонючая куча дерьма, где одни богатые подонки не уступают дорогу каретам «скорой помощи», а другие хамят тебе только потому, что ты не освобождаешь им место на стоянке, и где простое желание переворачивает всю твою жизнь вверх тормашками?

В голове у Клаудии бродили мрачные, темные, как озерная вода, мысли. Стоило закрыть глаза, и тьма окутывала ее, тянула куда-то вглубь, все дальше, дальше и глубже. Хотелось свернуться на скамейке и забыться, уснуть.

Она обхватила себя руками. Солнце село, сразу похолодало. Продрогшая Клаудия сидела на скамье и следила, как поднимается вверх белесый пар ее дыхания. Как быть — непонятно. Раньше жизнь шла по плану, а когда все планы полетели к чертям собачьим, что, скажите на милость, ей делать?

В парке включили фонари, они разгорались медленно, один за другим. Еще какое-то время Клаудия всматривалась в темнеющее озеро, наконец поднялась (зад и ноги совершенно окоченели) и в набежавших сумерках двинулась домой.

Когда свернула на свою улицу, уже совсем стемнело. Клаудия шагала в мрачной задумчивости, как вдруг перед ней выросла, появившись из переулка, высокая фигура. Клаудия испуганно вскрикнула, но человек не думал угрожать. Пронесло, не грабитель. Обычный бездомный.

— Простите, — переведя дух, пробормотала Клаудия. — Я не хотела… Вы меня напугали.

Он не удивился — вероятно, привык к подобной реакции. Попросил какой-нибудь «мелочишки». Клаудия хотела отказать, но почему-то полезла за кошельком и вытащила двадцать долларов. Бродяга недоверчиво уставился на деньги.

— Это мне? — Он ошеломленно, без улыбки смотрел на купюру, держа ее за кончики обеими немытыми руками.

— Вам. — Клаудия чуть было не начала рассказывать, что у нее выдался тяжелый день и что ей хочется сделать что-то хорошее — может, тогда полегчает, — но удержалась. — Возьмите. Пожалуйста. Мне станет легче.

Так и вышло.

Боже правый, думала она на ходу, я хотела поведать бродяге, который наверняка ночует под мостами, что у меня неприятности! Поистине все познается в сравнении. Мысль не новая, но явилась как нельзя кстати. И точно обухом по голове. Клаудия окинула взглядом родную улицу. Хорошая улица. Пусть они с Дэном не владеют ни собственным домом, ни роскошными апартаментами, но квартирка у них очень милая. Да и сама жизнь, по сути, не так плоха.

У нее есть Дэн. Есть друзья. Есть (по крайней мере — пока) работа. А что с Элиотом не получилось… Кто знает, может, на то имеется важная причина, которой она сейчас не видит. «А может, все еще выйдет по-моему. И все наши беды в конце концов сами собой развеются без всякой колдуньи».

К тому моменту, когда она взялась за ручку своей двери, Клаудия уже примирилась и с собственной жизнью, и с миром в целом.

Увы, очень скоро ее вновь обретенный оптимизм разлетелся вдребезги.

— Не сказал он, что ему надо, — снова повторил Дэн. — Сказал только, что поговорит с тобой в понедельник. — Дэн начинал злиться. Он уже дважды все ей объяснил.

— Нам звонил Питерсон, — вслух размышляла Клаудия. — Чарльз Питерсон, директор Академии наук и изящных искусств позвонил мне домой и ничего не передал?

— Именно.

— Только не это! Вот помяни мое слово, он опять про колдовство. Или про Элиота. Но в любом случае, это не к добру! — Клаудия зажмурилась и, раскачиваясь из стороны в сторону, стонала. — Боже, боже, боже! Как скверно, скверно!

— А вдруг нет? — с надеждой проговорил Дэн. Похоже, они в кои-то веки поменялись местами. — Вдруг тебе светит повышение?

Клаудия нервно расхохоталась.

— Питерсон по телефону не повышает. Он любитель устраивать форменные шоу на общих собраниях. И потом, кем он меня может назначить? Заместителем заместителя декана факультета английского языка и литературы? Брось. Говорю тебе, не к добру это! Он мне раньше домой никогда не звонил.

— Что случилось с моей Клаудией? Где та девушка, для которой стакан всегда наполовину полон?

В первый раз за все годы совместной жизни Клаудии захотелось его треснуть. С тех пор как вышла из больницы, она на грани истерики — готова в ярости заорать или, наоборот, впасть в самую черную хандру. А тут еще Дэн со своими шуточками да прибауточками. Нашел как утешить. Он бы еще ржать начал!

«Какое такое важное дело у Питерсона ко мне, что он домой звонит? Неужели снова чертово колдовство? Неужели Джил распускает по городу…»

— Черт! — Клаудия оглянулась на часы. — Черт! Джил! Я же должна…

— Зря я тебе про него рассказал. Все равно до понедельника ничего не сделаешь, а куда перезвонить — он не сказал…

— Есть у меня его номер, да дело не в нем, а в Джил. Я должна быть в галерее, с Линдси и с Марой. Мы хотели поговорить с Джил. — Клаудия подскочила с дивана, но Дэн за руку удержал ее.

— Ты переживаешь из-за Элиота. Я знаю. Я и сам расстроился. — Он сжал ее ладонь.

Клаудия заглянула в глаза мужу: а ведь не притворяется. Она снова опустилась на диван.

— Он такой… славный парнишка. — Дэн огорченно развел руками. — Нам было бы классно всем вместе. А теперь еще этот Питерсон, и подружки тебя ждут… но, может, возьмешь тайм-аут? Хоть на один вечер? Ты ж совсем вымоталась. Устрой себе выходной, выкинь из головы всех и все, побудь со мной. Мы с тобой целую неделю практически не виделись. Закажем чего-нибудь из ресторана, я сбегаю возьму какой-нибудь хороший фильм… Или ты хотела бы куда-нибудь пойти?

Клаудия вздохнула. Да, это было бы здорово. Куда лучше, чем торчать в галерее на нудной церемонии открытия выставки.

— Уж мы найдем чем заняться, чтоб тебя развеселить! — Дэн плутовски ухмыльнулся.

Клаудия фыркнула, подняла глаза к потолку, губы дрогнули в улыбке. И как ему всегда удается?..

— Говоришь, остаться дома? А на подружек махнуть рукой?

Сцепив зубы, он втянул воздух и шумно выдохнул.

— Таков мой тебе совет. — Деланная бодрость в голосе означала: дура будешь, если не прислушаешься.

— Обо мне, значит, заботишься, а о себе и не думаешь?

— О себе? — Дэн изобразил невинную детскую улыбку, а затем — благостный тон индийского монаха. — О нет! Помыслы мои чисты и бескорыстны. — Он придвинулся к Клаудии.

— Неужели? И что еще присоветует Великий Мудрец?

Дэн молитвенно сложил руки и закрыл глаза. Помолчав, важно объявил:

— Секс — вот ваше спасение. Тантрический секс. На протяжении субботы и воскресенья.

— Хм-м. Ну не знаю, по-моему, попахивает шкурным интересом… Пойду-ка я на другую гору и поищу другого наставника…

— Эй-эй! — Дэн ухватил ее за талию.

— Впрочем… и этот гуру — симпатяга. — Клаудия растаяла в объятиях мужа. Лучшего способа избавиться от напряжения прошедшей недели не придумаешь. — Ладно, Великий Мудрец, принимаю твой совет. — Она уселась на него верхом, обняла за шею. — Отведаем индийские блюда, а потом проверим, что этому гуру известно о Камасутре.

И Клаудия на удивление спокойно, без малейших угрызений совести, махнула на подружек рукой.