Селлену осень тоже принесла большие перемены. Его высокий покровитель умер, и все, что было связано с его именем, старались вытравить из памяти людей; даже память о его добрых делах не должна была пережить его. Само собой разумеется, Селлену сразу же прекратили выплачивать стипендию, тем более что он был не из тех, кто ходит и просит о помощи; впрочем, он и сам теперь не считал, что нуждается в чьей-то поддержке, поскольку в свое время получил такую щедрую помощь, а сейчас его окружали художники, которые были гораздо моложе его и испытывали гораздо более острую нужду. Однако вскоре ему пришлось убедиться, что погасло не только солнце, но и все планеты оказались в кромешной тьме. Хотя все лето Селлен без устали работал, оттачивая свое мастерство, префект заявил, что он стал писать хуже и весенний его успех — всего лишь удача и везение. Профессор пейзажной живописи по-дружески намекнул ему, что из него все равно ничего не выйдет, а критик-академик воспользовался удобным случаем, чтобы реабилитировать и подтвердить свою прежнюю оценку картины Селлена. Кроме того, изменились вкусы покупателей картин, этой небольшой кучки богатых и невежественных людей, которые определяли моду на живопись; чтобы продать пейзаж, художнику приходилось изображать этакую пошловатую сельскую идиллию, и все равно найти покупателя было нелегко, потому что наибольшим спросом пользовались слезливые жанровые сценки и полуобнаженная натура. Для Селлена наступили суровые времена, и жилось ему очень тяжело — он не мог заставить себя писать то, что противоречило его чувству прекрасного.

Между тем он снял на далекой Правительственной улице пустующее фотоателье. Жилье его состояло из самого ателье с насквозь прогнившим полом и протекающей крышей, что зимой было не так уж страшно, поскольку ее покрывал снег, и бывшей лаборатории, так пропахшей коллодиумом, что она ни на что больше не годилась, как для хранения угля и дров, когда обстоятельства позволяли их приобрести. Единственной мебелью здесь была садовая скамейка из орешника с торчащими из нее гвоздями и такая короткая, что если ее использовали в качестве кровати — а это случалось всегда, когда ее владелец (временный) ночевал дома, — колени висели в воздухе. Постельными принадлежностями служили половина пледа — другая половина была заложена в ломбарде — и распухшая от эскизов папка. В бывшей лаборатории были водопроводный кран и отверстие для стока воды — туалет.

Однажды в холодный зимний день перед самым рождеством Селлен стоял у мольберта и в третий раз писал на старом холсте новую картину. Он только что поднялся со своей жесткой постели; служанка не пришла затопить камин, во-первых, потому что у него не было служанки, а во-вторых — нечем было топить; по тем же причинам служанка не почистила ему платье и не принесла кофе. И тем не менее он что-то весело и довольно насвистывал, накладывая краски на великолепный огненный закат в горах Госта, когда послышались четыре двойных удара в дверь. Без малейшего колебания Селлен открыл дверь, и в комнату вошел Олле Монтанус, одетый чрезвычайно просто и легко, без пальто.

— Доброе утро, Олле! Как поживаешь? Как спал?

— Спасибо, хорошо.

— Как обстоят в городе дела со звонкой монетой?

— О, очень плохо.

— А с кредитками?

— Их почти не осталось в обращении.

— Значит, их больше не хотят выпускать. Так, ну а как с валютой?

— Совсем пропала.

— По-твоему, зима будет суровая?

— Сегодня утром возле Бельсты я видел очень много свиристелей, а это к холодной зиме.

— Ты совершал утреннюю прогулку?

— Я ушел из Красной комнаты в двенадцать часов и пробродил всю ночь по городу.

— Значит, ты был там вчера вечером?

— Да, был и завел два новых знакомства: с доктором Боргом и нотариусом Левином.

— А, эти проходимцы! Знаю я их! А почему ты не напросился к ним переночевать?

— Понимаешь, они смотрели на меня несколько свысока, потому что у меня не было пальто, я и постеснялся. Я так устал; можно мне прилечь, ладно? Сначала я дошел до Катринберга возле Кунгсхольмской таможни, потом вернулся в город, миновал Северную таможню и добрался до самой Бельсты. А сегодня, наверно, пойду наниматься к скульптору-орнаментщику, а то ведь умру с голоду.

— Это правда, что ты вступил в рабочий союз «Северная звезда»?

— Правда. В воскресенье делаю там доклад о Швеции.

— Прекрасная тема! Великолепная!

— Если я засну здесь у тебя, не буди меня; я так устал!

— Пожалуйста, не стесняйся! Спи!

Через несколько минут Олле спал глубоким сном и громко храпел. Голова его перевешивалась через подлокотник, который подпирал его толстую шею, а ноги перевешивались через другой подлокотник.

— Бедняга, — сказал Селлен, накрывая его пледом.

Снова послышался стук в дверь, но он не был условным сигналом, и Селлен не торопился открывать; однако стук возобновился с такой неистовой силой, что уже можно было не опасаться каких-нибудь серьезных неприятностей, и Селлен отворил дверь: это были доктор Борг и нотариус Левин. Борг сразу же повел себя как хозяин:

— Фальк здесь?

— Нет!

— А что это за мешок с дровами валяется? — продолжал он, показывая сапогом на Олле.

— Олле Монтанус.

— А, это тот самый чудак, что был с Фальком вчера вечером. Он еще спит?

— Да, спит.

— Он ночевал здесь?

— Ночевал.

— Почему ты не затопишь? У тебя дьявольски холодно!

— Потому что у меня нет дров.

— Вели принести! Где уборщица? Давай ее сюда! Я ее слегка встряхну!

— Уборщица пошла исповедоваться.

— Так разбуди этого вола, что разлегся здесь и сопит! Я пошлю его за дровами.

— Нет, дай ему поспать, — сказал Селлен, поправляя плед на Олле, который все это время храпел не переставая.

— Ладно, я научу тебя кое-чему. У тебя под полом земля или строительный мусор?

— Я в этом ничего не понимаю, — ответил Селлен, осторожно усаживаясь на один из кусков картона, разложенных на полу.

— Есть у тебя еще картон?

— Есть, а зачем тебе? — спросил Селлен, и лицо его покрылось легким румянцем.

— Мне нужны картон и кочерга!

Борг получил то, что требовал, а Селлен, так и не поняв, зачем это ему нужно, расположился на кусках картона и сидел, словно под ним был драгоценный клад.

Борг сбросил пиджак и кочергой стал выламывать половицу, насквозь прогнившую от кислот и дождя.

— Ты что, с ума сошел? — закричал Селлен.

— Я всегда так делал в Упсале, — объяснил Борг.

— Но так не делают в Стокгольме!

— А мне какое дело до Стокгольма? Здесь холодно, и сейчас мы затопим печку!

— Но не ломай пол! Ведь это сразу заметят!

— Поверь, мне совершенно все равно, заметят или не заметят; ведь не я здесь живу; какая она твердая, эта чертова деревяшка!

Приблизившись к Селлену, он слегка толкнул его, и тот растянулся на полу; падая, он сдвинул куски картона, и под ним стали видны прогнившие доски.

— Ах ты плут! У него здесь целый дровяной склад, а он сидит и помалкивает.

— Это потолок протекает, вот все и прогнило.

— Меня не интересует, почему прогнило; главное, у нас будет огонь.

Ловко орудуя кочергой, Борг отломал несколько досок, и скоро в камине действительно пылал огонь.

Во время этой сцены Левин держался спокойно, выжидательно и почтительно. Между тем Борг уселся перед камином и стал накаливать кочергу.

В дверь снова постучали, но на этот раз последовали три коротких и один длинный удар.

— Это Фальк, — заметил Селлен и пошел открывать. Когда Фальк переступил порог, вид у него был довольно возбужденный.

— Тебе нужны деньги? — спросил его Борг, хлопнув себя по нагрудному карману.

— И ты еще спрашиваешь! — ответил Фальк неуверенно.

— Сколько тебе нужно? Я могу достать!

— Ты это серьезно? — спросил Фальк, и лицо его просветлело.

— Серьезно! Гм! Wie viel? Сумма! Цифра! Называй!

— О, шестидесяти риксдалеров было бы достаточно.

— Какой скромный малый, — сказал Борг, поворачиваясь к Левину.

— Да, немного же ему нужно, — подхватил тот. — Бери больше, Фальк, пока дают.

— Нет, нельзя! Больше мне сейчас не нужно, и я не могу залезать в долги. Между прочим, я еще не знаю, как буду расплачиваться.

— По двенадцать риксдалеров каждые шесть месяцев, двадцать четыре риксдалера в год двумя взносами, — ответил Левин уверенно и четко.

— Очень удобные условия, — заметил Фальк. — А где вы достаете деньги на такие ссуды?

— В Банке каретников. Левин, готовь бумагу и перо!

В руках у Левина уже было долговое обязательство, перо и портативная чернильница. Долговое обязательство оказалось кем-то заполненным. Увидев цифру восемьсот, Фальк на какое-то мгновение заколебался.

— Восемьсот риксдалеров? — спросил он изумленно.

— Если этого мало, бери больше.

— Нет, больше не надо; значит, не имеет значения, кто берет деньги, лишь бы аккуратно платил. Кстати, вам дают деньги по долговому обязательству просто так, без всяких гарантий?

— Без гарантий? Ты же получаешь наше поручительство, — ответил Левин насмешливо и в то же время доверительно.

— Нет, я говорю не об этом, — сказал Фальк. — Я очень благодарен вам за ваше поручительство, но мне кажется, что из этого ничего не выйдет.

— Хо! Хо! Хо! Уже вышло! Деньги выделены, — сказал Борг, доставая «банковский чек», как он назвал этот документ. — Ну, подписывай!

Фальк написал свое имя. Борг и Левин стояли над ним как полицейские.

— «Вице-асессор», — продиктовал Борг.

— Нет, я литератор, — ответил Фальк.

— Не годится! Ты заявлен как вице-асессор, и между прочим как таковой ты до сих пор значишься в адресной книге.

— А вы проверили?

— Нужно строго соблюдать формальности, — ответил Борг серьезно.

Фальк подписал.

— Пойди сюда, Селлен, и засвидетельствуй! — приказал Борг.

— Не знаю, стоит ли, — ответил Селлен. — Я своими глазами видел, сколько бед у нас в деревне натворили эти подписи…

— Ты сейчас не в деревне и имеешь дело не с мужиками! Засвидетельствуй, что Фальк поставил свое имя сам, по доброй воле; ведь это ты можешь написать!

Селлен написал, но покачал головой.

— А теперь разбудите этого вола, он тоже должен подписать.

Однако сколько Олле ни трясли, все было напрасно, и тогда Борг взял раскаленную докрасна кочергу и поднес ее к самому носу спящего.

— Просыпайся, собака, а не то получишь у меня! — закричал Борг.

Олле тут же вскочил на ноги и стал протирать глаза.

— Засвидетельствуешь подпись Фалька! Понял?

Олле взял перо и под диктовку обоих поручителей написал то, что от него требовалось, после чего хотел было снова лечь спать, но Борг не отпустил его:

— Подожди еще немножко! Сначала Фальк напишет дополнительное поручительство.

— Не пиши никаких поручительств, Фальк, — посоветовал Олле. — От них добра не жди, одни неприятности!

— Молчи, собака! — зарычал Борг. — Иди сюда, Фальк. Мы только что поручились за тебя, понимаешь, это имущественное поручительство. А теперь ты должен написать дополнительное поручительство за Струве, с которого взыскивают деньги судебным порядком.

— А что такое дополнительное поручительство?

— Это пустая формальность; он получил ссуду в размере семисот риксдалеров в Банке маляров, сделал первый взнос, но пропустил следующий, и против него возбудили судебное дело; теперь нам надо найти дополнительного поручителя. Это добрый старый заем, так что нет никакого риска.

Фальк написал поручительство, а оба свидетеля подписались.

С видом знатока Борг аккуратно сложил долговые обязательства и передал их Левину, который тотчас же направился к двери.

— Через час вернешься с деньгами, — сказал Борг, — а не то я сразу же иду в полицию и тебя быстро разыщут!

Он встал и, довольный собой, улегся на скамейку, где раньше лежал Олле. Олле доплелся до камина и лег на пол, свернувшись по-собачьи клубком.

Некоторое время царило молчание.

— Послушай, Олле, — сказал Селлен, — а если и нам взять да написать такую вот бумажку?

— Тогда попадете на Ринден, — сказал Борг.

— А что такое Ринден? — спросил Селлен.

— Есть такое местечко в шхерах, но если господа предпочитают Меларен, то и там для них найдется подходящее место, которое называется Лонгхольмен.

— Ну, а если говорить серьезно, — спросил Фальк, — что происходит, когда ко дню платежа у тебя нет денег?

— Тогда ты берешь новую ссуду в Банке портных, — ответил Борг.

— А почему не в Государственном банке? — поинтересовался Фальк.

— Он нас не устраивает! — объяснил Борг.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Олле Селлена.

— Ни бельмеса! — ответил Селлен.

— Ничего, когда-нибудь поймете, когда будете в Академии и попадете в адресную книгу!