Однажды утромъ, недѣлю спустя, инспекторъ проснулся, хорошо выспавшись, и его первой ясной мыслью было то, что онъ долженъ уѣхать съ этого острова, безразлично куда, лишь бы быть одному, чтобы очнуться, найти самого себя. Прибытіе проповѣдника оказало должное дѣйствіе: народъ удалось "припугнуть". Шумъ и брань прекратились. Однако, съ другой стороны, Боргъ не могъ радоваться вновь обрѣтенному миру, такъ какъ возбужденіе, не покидавшее его невѣсту, не позволяло ему оставлять ее ни на минуту.

Онъ былъ съ ней съ утра до вечера и самымъ настоящимъ образомъ стерегъ ее. Все время безконечными разговорами о религіи онъ пытался освободить ее отъ дѣйствія увлекательныхъ рѣчей проповѣдника. Теперь ему приходилось начинать снова всю ту борьбу, которую онъ велъ въ молодости. Съ того времени были найдены новые доводы, и ему приходилось всю защиту пересматривать заново. Онъ импровизировалъ психологическія объясненія понятія о Богѣ, религіи, чудѣ, вѣчности, молитвѣ, и ему казалось, что дѣвушка его понимаетъ.

Однако, три дня спустя, онъ замѣтилъ, что онъ стоитъ на томъ же мѣстѣ, что это область чувства, совершенно недоступная разсудку. Тогда онъ оставилъ все это, стараясь занять ее любовными темами, чтобы новыми чувственными мотивами вытѣснить старый.

Но и это осталось безъ результата. Разговоръ о томъ, что ожидаетъ ихъ впереди, только возбуждалъ чувственную сторону ея натуры. Онъ скоро увидѣлъ, что между религіознымъ и чувственнымъ экстазомъ существуетъ тайная связь. Отъ любви къ Христу по широкому мосту любви къ ближнему она очень легко переходила къ любви по отношенію къ мужчинѣ. Воздержаніе она связывала съ самоотреченіемъ и умерщвленіемъ плоти. Незначительная размолвка вызывала чувство виновности, которое должно требовать удовлетворенія въ радостномъ ощущеніи искупленія.

Ему приходилось прежде всего сломать эти мосты, поставить ее лицомъ къ лицу со страстью, пробудить въ ней стремленіе къ радостямъ жизни, которыя онъ рисовалъ ей въ самыхъ радужныхъ краскахъ.

Это ему удавалось, но тогда самъ онъ отступалъ въ послѣдній моментъ, и ею овладѣвало холодное разочарованіе. Онъ пытался облагородить ея чувство, навести ее на мысли о дѣтяхъ, о семьѣ, но это ее пугало, и она опредѣленно заявляла, что не желаетъ имѣть дѣтей. Марія даже пользовалась тѣмъ доводомъ, который въ большомъ ходу у женщинъ извѣстнаго круга: она не хочетъ быть самкой, какъ онъ того хочетъ; ей вовсе не интересно вынашивать ему наслѣдниковъ и рождать ихъ съ опасностью для собственной жизни.

И вотъ онъ почувствовалъ, что природа поставила между ними что-то такое, чего онъ еще не понималъ. Онъ утѣшалъ себя тѣмъ, что это только страхъ бабочки, которая кладетъ яички и потомъ умираетъ: боязнь цвѣтка, что вмѣстѣ съ появленіемъ и развитіемъ завязи пропадетъ его красота.

Эта недѣля его утомила. Тонкіе колеса его мысли расшатались въ своихъ осяхъ, и пружины механизма ослабли.

Когда онъ днемъ послѣ такого напряженія хотѣлъ нѣсколько часовъ поработать, его голова оказывалась совершенно заваленой разнымъ мусоромъ. Въ ушахъ еще отдавались обрывки разговоровъ; передъ глазами стояли ея жесты и мины, которыми она сопровождала разговоръ: все думалось о томъ, какъ, когда и что онъ долженъ былъ ей отвѣтить, и отвѣтъ, казавшійся ему удачнымъ, доставлялъ ему минутное удовольствіе. Словомъ, голова была занята всевозможными пустяками.

Теперь онъ попробовалъ привести въ порядокъ этотъ хаосъ. Обмѣнъ мыслями со зрѣлой женщиной онъ обратилъ въ разговоры со школьникомъ; юнъ. затратилъ массу энергіи, не получивъ ничего взамѣнъ. Онъ положилъ въ душу сухую губку, которая вобрала въ себя все и изсушила его.

Онъ былъ сытъ по горло, усталъ и стремился уйти, хотя бы ненадолго, такъ какъ уйти навсегда онъ не могъ.

Когда теперь, въ пять часовъ утра, онъ выглянулъ въ окно, онъ увидѣлъ только густой туманъ, стоявшій неподвижно при легкомъ южномъ вѣтрѣ. Эта свѣтлая, нѣжно-бѣлая тьма не только не пугала, но даже манила къ себѣ. Она скроетъ его и отдѣлитъ отъ того клочка земли, къ которому онъ чувствовалъ теперь себя прикованнымъ.

Барометръ и флюгеръ показывали, что нѣсколько позже погода разгуляется. Поэтому, не собираясь долго, онъ сѣлъ въ свою лодку, захвативъ съ собой лишь карту и компасъ. Но ему не хотѣлось пользоваться ими, такъ какъ онъ слышалъ въ полумилѣ отсюда ревъ буя, какъ разъ въ томъ направленіи, куда онъ хотѣлъ ѣхать.

Боргъ поставилъ парусъ и скоро потонулъ въ туманѣ. Только здѣсь, когда глазъ освободился отъ всѣхъ впечатлѣній красокъ и формъ, онъ почувствовалъ, какъ пріятно побыть совершенно отдѣльно отъ этого пестраго міра.

У него теперь была своя атмосфера, и въ ней плылъ онъ какъ бы на другой планетѣ въ средѣ, состоявшей не изъ воздуха, а изъ паровъ воды; вдыханіе этихъ паровъ подкрѣпляло и освѣжало гораздо больше, чѣмъ изсушающій воздухъ съ его ненужными семьюдесятью девятью процентами азота, которые по недоразумѣнію въ немъ остались съ тѣхъ поръ еще, когда масса земли стала формироваться изъ хаоса газовъ.

Это не была темная дымная мгла, это былъ свѣтлый, похожій на расплавленное серебро туманъ, придававшій еще больше красоты солнечнымъ лучамъ. Теплый, какъ вата, исцѣляюще ложился онъ на его усталую душу, предохраняя отъ толчковъ и ударовъ. Инспекторъ наслаждался этимъ чистымъ покоемъ чувствъ, этой атмосферой безъ звуковъ, запаха и красокъ. Онъ чувствовалъ, какъ его измученная голова отдыхаетъ при мысли, что здѣсь онъ обезпеченъ отъ соприкосновенія съ другими людьми. Здѣсь онъ спокоенъ, что его никто не будетъ мучить разспросами, здѣсь ему не надо отвѣчать и говорить. Аппаратъ на минуту остановился, всѣ соединенія были прерваны.

Затѣмъ онъ снова началъ думать, ясно, опредѣленно. Но все, что онъ испыталъ за послѣднее время, было такъ мелко и такъ ничтожно, что онъ долженъ былъ сначала спустить застоявшуюся за эти дни воду и потомъ уже дать мѣсто новой.

Вдали съ промежутками въ нѣсколько минутъ слышались призывы буя; онъ направилъ лодку прямо черезъ туманъ въ направленіи, откуда доносился звукъ.

Потомъ опять стало тихо. Только плескъ воды передъ носомъ лодки и шумъ за кормой показывали, что онъ движется впередъ. Вдругъ раздался крикъ чайки въ туманѣ, и въ ту же минуту сзади послышался шумъ. Чтобы не столкнуться, инспекторъ окликнулъ, но не получилъ отвѣта и только услышалъ шумъ уходящей лодки.

Проѣхавъ еще немного, онъ замѣтилъ съ навѣтренной стороны верхушку мачты съ большимъ парусомъ и фокъ; но ни самого корпуса судна, ни рулевого не было видно — они были скрыты за высокими волнами.

При другихъ обстоятельствахъ онъ не обратилъ бы на это вниманія. Теперь же у него получилось впечатлѣніе чего-то необъяснимаго, пугающаго. Отсюда уже одинъ шагъ до мысли о преслѣдованіи. Пробужденная подозрительность имѣла тѣмъ большее основаніе, что сейчасъ же вслѣдъ за тѣмъ это призрачное судно проскользнуло мимо него еще разъ, выступая совершенно явственно, какъ будто нарисованное на бѣломъ фонѣ тумана. Рулевого все-таки не было видно: онъ былъ скрытъ за парусомъ.

Инспекторъ крикнулъ снова, но вмѣсто отвѣта юнъ увидѣлъ, что лодка такъ быстро пошла подъ вѣтромъ, что надъ водой виденъ былъ руль. Потомъ видѣніе исчезло во всепоглощающемъ туманѣ.

Стараясь по привычкѣ отогнать страхъ передъ неизвѣстнымъ, онъ тотчасъ сталъ искать объясненія и, въ концѣ концовъ, задумался надъ вопросомъ: почему рулевой прячется? Вѣдь въ парусной лодкѣ безъ двигателя долженъ быть рулевой — въ этомъ онъ ни минуты не сомнѣвался. Почему же онъ не хочетъ, чтобы его видѣли? Обыкновенно прячутся въ тѣхъ случаяхъ, когда хотятъ сдѣлать что-нибудъ дурное или ищутъ покоя, или же, наконецъ, желаютъ кого-нибудь напугать. Что неизвѣстный путешественникъ не просто ищетъ уединенія, можно было заключить изъ того, что онъ держался опредѣленнаго курса. Если онъ хотѣлъ напугать безстрашнаго, недоступнаго суевѣрію человѣка, то, право, онъ могъ бы изобрѣсти что-нибудь болѣе остроумное.

Боргъ продолжалъ держать курсъ по направленію къ бую, между тѣмъ какъ призрачное судно упорно преслѣдовало его, держась все время въ нѣкоторомъ отдаленіи, едва вырисовываясь, похожее скорѣй на сгустившійся въ одномъ мѣстѣ туманъ.

Когда онъ доплылъ до мѣста, гдѣ вѣтеръ былъ сильнѣе, туманъ немного разсѣялся. Проходящіе сквозь него солнечные лучи серебрили гребни волнъ. Съ вѣтромъ призывы буя сдѣлались чаще. Весь залитый лучами солнца инспекторъ поплылъ къ мѣсту, гдѣ уже не было тумана, и полнымъ ходомъ направился къ бую.

Буй качался на волнахъ, ярко-красный, блестящій, влажный, какъ только что вынутое легкое съ вытянутой кверху черной дыхательной трубкой. Волна сжимала воздухъ, и буй ревѣлъ и, казалось, будто это море ревомъ привѣтствуетъ появленіе солнца. Опускаясь, онъ гремѣлъ цѣпью, и, когда волна падала и воздухъ съ шипѣніемъ входилъ внутрь, изъ глубины его каждый разъ вырывался ревъ, какъ будто изъ гигантской глотки утопающаго мастодонта.

Это было первое сильное впечатлѣніе, полученное имъ за этотъ мѣсяцъ, который цѣликомъ былъ заполненъ глупостями и ничтожными мелочами.

Инспекторъ пришелъ въ восхищеніе отъ человѣческаго генія, умудрившагося навѣсить эту погремушку хитрому волку — морю, чтобы оно само предупреждало своихъ беззащитныхъ жертвъ. Онъ позавидовалъ этому отшельнику, который былъ прикованъ среди моря къ подводной свалѣ и ревѣлъ день и ночь, соперничая съ вѣтромъ и моремъ, слышный на разстояніи многихъ миль. Онъ первый привѣтствовалъ чужеземца въ своей странѣ; онъ могъ повѣдать міру о его страданіяхъ, ибо всѣ его слышатъ.

Зрѣлище скоро скрылось. Полутьма сомкнулась снова, и лодка продолжала свой путь къ шхерѣ, гдѣ инспекторъ хотѣлъ отдохнуть. Онъ полчаса держался одного и того же направленія, пока, наконецъ, не услышалъ шума прибоя. Повернувъ лодку, онъ быстро скользнулъ въ бухту, гдѣ можно было причалить.

Это была самая крайняя шхера у выхода въ море. Она состояла изъ площади въ нѣсколько десятинъ краснаго гнейса, совершенно лишеннаго всякой растительности, кромѣ лишаевъ въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ скалы были несовсѣмъ сглажены плавучими льдинами. Здѣсь лишь гнѣздились стаи различныхъ породъ чаекъ. Чайки подняли тревогу, когда Боргъ присталъ съ своей лодкой къ берегу и сталъ взбираться на самую высшую точку шхеры. Тамъ Боргъ завернулся въ свое одѣяло и, найдя гладкую выбоину въ скалѣ, усѣлся въ ней, какъ въ удобномъ креслѣ.

На свободѣ, безъ зрителей и слушателей, Боргъ предался своимъ мыслямъ. Онъ исповѣдовался передъ самимъ собой, заглядывалъ въ глубины собственной души и прислушивался къ ея внутреннему голосу. Какихъ-нибудь два мѣсяца онъ провелъ въ общеніи съ другими людьми, и вотъ, по закону приспособленія, онъ успѣлъ растерять лучшую часть своего я. Онъ не протестовалъ во избѣжаніе ссоръ, пріучился соглашаться, чтобы избѣжать разрыва; словомъ, превратился въ безхарактернаго, покладистаго, свѣтскаго человѣка. Съ головой, вѣчно занятой пустяками, онъ привыкъ къ краткому, упрощенному разговору. Гамма его рѣчи растеряла всѣ свои полутоны. Его мысли попали на старыя избитыя колеи, которыя ведутъ къ мѣсту отправленія. Въ немъ снова закопошились старые негодные предразсудки о томъ, что надо уважать чужую вѣру, что каждый долженъ быть счастливъ на свой ладъ. Благодаря чисто салонной любезности, онъ попалъ въ роль волшебника и, въ концѣ-концовъ, посадилъ себѣ на шею опаснаго конкурента, который каждую минуту могъ оторвать отъ него единственную человѣческую душу, которую онъ хотѣлъ связать со своей.

Улыбка скользнула по его губамъ, когда онъ подумалъ, какъ руководилъ тѣми, кто разсчитывалъ его побѣдить. Невольно воскликнулъ онъ вполголоса: "Ахъ, вы, ослы!" И вздрогнулъ. Ему показалось, что кто-нибудь можетъ его услышать.

Потомъ онъ продолжалъ думать про себя. Они воображаютъ, что уловили его душу, въ дѣйствительности же, онъ уловилъ ихъ. Они вообразили, что онъ дѣлаетъ ихъ дѣла, а сами не понимаютъ, что, напротивъ, онъ ими пользуется для упражненія своихъ духовныхъ силъ.

Эти мысли, которыхъ онъ до сихъ поръ не рѣшался высказать, теперь родились какъ истинныя дѣти его души. Большія здоровыя дѣти, которыхъ онъ признавалъ своими! Что же онъ дѣлалъ, какъ не то, что они хотѣли дѣлать, но не могли? А эта молодая женщина, воображавшая, что нашла себѣ подходящую шарманку, — она и не подозрѣвала, что ей суждено было сдѣлаться резонаторомъ его души.

Вдругъ онъ вскочилъ, прервавъ нить своихъ мыслей. Сквозь туманъ ему явственно послышались шаги на скалѣ. Онъ подумалъ что это обманъ слуха, вызванный одиночествомъ и страхомъ передъ какой-нибудь неожиданностью, но все-таки спустился внизъ къ лодкѣ. Найдя все въ порядкѣ, онъ рѣшилъ обойти кругомъ всю шхеру, чтобы поискать лодку, которая должна здѣсь быть, если только на шхерѣ, кромѣ него, есть кто-нибудь другой. Идя все время вдоль берега, онъ скоро нашелъ въ ближайшей бухтѣ плоскую лодку, ту самую, которую онъ видѣлъ въ морѣ. Значитъ, рулевой, навѣрное, здѣсь, на шхерѣ.

Боргъ продолжалъ въ туманѣ свои поиски, не отходя далеко отъ бота, чтобы отрѣзать возможность отступленія. Крикнувъ нѣсколько разъ, онъ увидѣлъ, что ему придется уйти отъ лодокъ, чтобы настигнуть таинственнаго незнакомца. Онъ спустился къ лодкамъ и убралъ руль, чтобы сдѣлать бѣгство невозможнымъ. Потомъ онъ снова погрузился въ тьму тумана. Услышавъ шаги впереди себя, онъ направился въ эту сторону, но вдругъ шаги послышались совсѣмъ въ другомъ направленіи. Утомленный этой погоней и раздосадованный тщетными усиліями, инспекторъ рѣшилъ сразу покончить съ этимъ, такъ какъ ему вовсе не было охоты ожидать, пока разойдется туманъ.

Онъ крикнулъ, что было силы:

— Если тутъ есть кто-нибудь, отвѣчай, а не то буду стрѣлять.

— Ради Христа, не стрѣляйте! — раздался голосъ изъ тумана.

Инспектору показалось, что онъ гдѣ-то уже слышалъ этотъ голосъ, но очень давно, можетъ быть, въ юности. Когда онъ приблизился къ тому мѣсту, гдѣ стоялъ неизвѣстный, силуэтъ котораго теперь вырисовывался сѣрымъ пятномъ въ сѣромъ туманѣ, обликъ его пробудилъ въ немъ старыя воспоминанія. Согнутыя колѣни, не въ мѣру длинныя руки и косое лѣвое плечо напомнили ему одного изъ его школьныхъ товарищей по третьему классу низшей школы. Однако, когда изъ тумана вынырнула американская борода странствующаго проповѣдника, эти два образа уже не совпали и разошлись, и Боргъ увидѣлъ въ немъ лишь того человѣка, который тамъ на горѣ воспользовался Откровеніемъ Іоанна для объясненія явленій миража.

Снявъ шапку, съ испуганнымъ выраженіемъ лица, проповѣдникъ подошелъ къ инспектору, который почувствовалъ себя не совсѣмъ въ безопасности передъ этимъ ускользающимъ преслѣдователемъ, такъ какъ, въ дѣйствительности, не имѣлъ при себѣ никакого оружія для защиты. Чтобы скрыть свои опасенія, онъ спросилъ рѣзкимъ голосомъ:

— Почему вы отъ меня прячетесь?

— Я не прячусь. Сегодня такой туманъ, — отвѣтилъ проповѣдникъ мягко и заискивающе.

— А почему васъ не было видно у руля?

— Я не зналъ, что непремѣнно надо сидѣть у руля. Я сидѣлъ на другой сторонѣ, чтобы лодка лучше шла, и держалъ въ рукахъ канатъ отъ руля. На родинѣ у меня всѣ такъ дѣлаютъ.

Объясненіе было удовлетворительно, но все же не давало отвѣта на вопросъ, съ какой цѣлью онъ поѣхалъ сюда вслѣдъ за инспекторомъ. Послѣдній теперь ясно чувствовалъ, что между ними неизбѣжно должно произойти столкновеніе, потому что ихъ встрѣча, повидимому, не была случайной.

— Что вы здѣсь дѣлаете въ такой ранній часъ, — продолжалъ Боргъ.

— Знаете ли, какъ вамъ сказать? Иной разъ я, знаете ли, чувствую потребность остаться наединѣ съ самимъ собою.

Отвѣтъ нашелъ нѣкоторый откликъ у вопрошавшаго. А проповѣдникъ, замѣтивъ выраженіе сочувствія, промелькнувшее на лицѣ Борга, прибавилъ:

— А когда я ищу себя въ размышленіи и молитвѣ, то вмѣстѣ съ тѣмъ нахожу и своего Бога.

Эти слова звучали очень наивно. Боргъ не хотѣлъ обнаружить скрывавшейся въ нихъ ереси, сдѣлавъ прямой выводъ: Богъ это мое я, Онъ во мнѣ самомъ. Онъ чувствовалъ нѣкоторое уваженіе къ этому человѣку, который могъ быть одинъ со своей фикціей, т.-е. могъ быть одинокимъ.

Боргъ всматривался въ лицо миссіонера, обросшее длинной темной бородой, какая обыкновенно бываетъ у моряковъ и странствующихъ проповѣдниковъ, которые отпускаютъ бороду очевидно для того, чтобы имѣть возможность говорить и въ то же время быть похожимъ на апостола. Боргу казалось, что за этимъ лицомъ онъ видитъ другое, ему знакомое. Утомленный безсознательнымъ напряженіемъ памяти, онъ прямо спросилъ:

— Мы съ вами гдѣ-то уже встрѣчались?

— Совершенно вѣрно, — отвѣтилъ проповѣдникъ. — И вы, господинъ инспекторъ, можетъ быть, сами того не зная, такъ глубоко повліяли на мою жизнь, что я могу смѣло сказать: моя жизненная карьера опредѣлена вами.

— Ну, что вы? Разскажите, я ничего не помню, — сказалъ инспекторъ, усаживаясь на камень и пригласивъ миссіонера сѣсть рядомъ.

— Тому уже прошло двадцать пять лѣтъ, какъ мы были съ вами въ третьемъ классѣ.

— Какъ же васъ звали тогда?

— Тогда я назывался Ульсонъ, а прозвище у меня было Уксолле. Отецъ мой былъ крестьянинъ, и я всегда ходилъ въ платьѣ домашняго издѣлія.

— Ульсонъ? Постойте же. Вы у насъ были сильнѣй всѣхъ въ ариѳметикѣ?

— Да, да. Можетъ быть, помните, однажды нашъ ректоръ праздновалъ пятидесятилѣтіе дня рожденія. Мы украсили школу зеленью и цвѣтами. Послѣ уроковъ кто-то предложилъ собрать и поднести цвѣты ректоршѣ и ея дочери. Я помню, вы были противъ этого, заявляя, что дамы не имѣютъ никакого отношенія къ школѣ и, наоборотъ, часто весьма некстати вмѣшиваются въ наши дѣла. Но всетаки вы пошли, и я тоже. Когда мы подымались по лѣстницѣ, вы обратили вниманіе на мое самодѣльное платье и, должно быть, увидѣли, что у меня самый красивый букетъ. Вы воскликнули: Какъ попалъ Саулъ въ число пророковъ?

— Все это я совершенно забылъ, — сказалъ коротко Боргъ.

— А я этого никогда не забуду, — сказалъ проповѣдникъ. — Мнѣ прямо въ лицо было брошено, что я паршивая овца, что къ моему поздравленію порядочная женщина не можетъ отнестись серьезно. Я вышелъ изъ школы, занялся торговлей, чтобы поскорѣе добиться денегъ и хорошаго костюма, чтобы пріобрѣсти манеры и умѣнье складно говорить. Но ничего лучшаго мнѣ не удалось достигнуть. Противъ меня была моя внѣшность, мой языкъ, мои манеры. Тогда я сталъ уходить въ себя и въ одиночествѣ я почувствовалъ, какъ у меня растутъ силы, о которыхъ я раньше не подозрѣвалъ. Я хотѣлъ сдѣлаться священникомъ, но было уже поздно. Одиночество научило меня чуждаться людей, а страхъ передъ людьми сдѣлалъ меня совершенно одинокимъ, такимъ одинокимъ, что единственное знакомство, которое у меня осталось, было съ Богомъ и Спасителемъ всѣхъ униженныхъ, страждущихъ, Господомъ Іисусомъ Христомъ. Этимъ я обязанъ вамъ.

Послѣднія слова были сказаны не безъ горечи, и Боргъ счелъ за лучшее говорить безъ обиняковъ.

— Значитъ, вы меня ненавидѣли двадцать пять лѣтъ?

— Безгранично. Но теперь ненавидѣть пересталъ, предоставивъ мщеніе Богу.

— За васъ, значитъ, мститъ Богъ. И вы думаете, что Онъ васъ изберетъ орудіемъ своей мести? Что жъ, Онъ убьетъ меня электрической искрой? Или опрокинетъ мою лодку, или, наконецъ, пошлетъ мнѣ оспу?

— Пути Господни неисповѣдимы, пути же грѣшника открыты всѣмъ.

— Неужели въ томъ, что сболтнетъ мальчишка, можетъ быть такой грѣхъ, за который Богъ будетъ преслѣдовать его всю жизнь? Мнѣ думается, не въ вашемъ ли сердцѣ живетъ этотъ мстительный Богъ — тамъ-то вы его и находите, какъ это вы сами недавно говорили.

— Да, да, богохульствуйте. Теперь я знаю, кто вы такой. Яблоко не далеко падаетъ отъ яблони. Теперь мнѣ понятны всѣ эти дьявольскія шутки. Вы строите не домъ Божій, а публичный домъ, чтобы принести его въ жертву развратной дѣвкѣ. Вы играете роль мага и волшебника, чтобы народъ преклонился передъ вами и молился невѣрующему. А Господъ говоритъ: "блаженны тѣ, которые моютъ одежды свои, чтобы имѣть имъ право на древо жизни и войти въ городъ воротами. А внѣ — псы, и чародѣи, и любодѣи, и убійцы, и идолослужители, и всякій любящій, и дѣлающій неправду."

Послѣднія слова онъ выкрикнулъ быстро съ большимъ подъемомъ и возбужденіемъ. Потомъ повернулся, какъ бы боясь получить мѣткій отвѣтъ, который могъ бы ослабить впечатлѣніе, и спустился внизъ къ своей лодкѣ.

Къ тому времени туманъ уже разсѣялся, и вдали развернулось лазурное море, спокойное и свободное.

Инспекторъ посидѣлъ еще нѣкоторое время въ своемъ креслѣ, размышляя о томъ, что силы души, какъ и физическія силы, подчинены однимъ и тѣмъ же законамъ. Далеко, гдѣ-нибудь у береговъ Эстляндіи, вѣтеръ поднялъ высокую волну, она гонитъ слѣдующую, а послѣдняя волна, докатившись до шведскихъ береговъ, ударяется въ небольшой камень, служащій опорой для большого утеса. Пройдетъ нѣсколько десятковъ лѣтъ, скажутся послѣдствія, и утесъ обрушится въ море. А волна станетъ подмывать новую свалу, которая тогда окажется беззащитной.

Двадцать пять лѣтъ тому назадъ онъ произнесъ незначительное слово. Это слово проникло въ ухо другого человѣка и привело мозгъ его въ столь сильное колебательное движеніе, что эти колебанія, давъ направленіе всей жизни этого человѣка, не успокоились и до сихъ поръ.

Кто знаетъ, быть можетъ, этотъ нервный токъ усилится отъ новаго раздраженія и соприкосновенія, разрядится вновь съ удвоенной силой и, вызвавъ борьбу новыхъ силъ, внесетъ перемѣну и опустошеніе въ жизнь другихъ людей.

Когда лодка проповѣдника, обогнувъ мысъ, взяла направленіе на восточную шхеру, Боргъ ясно почувствовалъ, что въ этой лодкѣ сидитъ его врагъ, готовый вступитъ съ нимъ въ борьбу. Онъ поднялся и пошелъ къ своей лодкѣ, чтобы отправиться домой и приготовиться къ защитѣ.

* * *

Очутившись снова въ лодкѣ, убаюканный волнами, Боргъ почувствовалъ, какое удовольствіе побыть въ морѣ нѣсколько часовъ въ полномъ одиночествѣ, и датъ разсѣяться непріятнымъ впечатлѣніямъ послѣднихъ часовъ.

Зачѣмъ ему бояться вліянія этого человѣка на его невѣсту? Развѣ можно говорить о союзѣ съ ней, если она опустится до уровня невѣжественныхъ людей? Ему было досадно, что этотъ страхъ у него все-таки былъ. Этотъ страхъ напоминалъ ему о тѣхъ мужьяхъ, которые живутъ въ вѣчной боязни потерять любимаго человѣка, въ томъ состояніи, которое называется смѣшнымъ словомъ — ревность. Можетъ быть, это чувство, доказывающее неспособность удержать любимаго человѣка около себя, выдаетъ его слабость? Или же это скорѣе показываетъ ея слабость, если она не можетъ взятъ себя въ руки и выбросить за бортъ балластъ своихъ чувствъ, разъ уже шаръ взвился въ воздухъ и якорь религіи поднятъ? Конечно это такъ, хотя бы она это я желала скрыть, — она, которой, въ сущности, терять нечего.

Онъ свернулъ въ сторону и теперь держалъ курсъ къ юго-востоку отъ шхеры. Съ этой стороны онъ никогда еще не видалъ своей тюрьмы. На высотѣ виднѣлся скелетъ недостроенной часовни въ лѣсахъ; рабочихъ не было видно, несмотря на то, что уже былъ поздній часъ; не было видно также и лодокъ на морѣ: на ловлю, повидимому, никто не выѣзжалъ. На шхерѣ было совершенно тихо, даже у таможенной избы и у лоцманской будки никого не было. Инспекторъ еще разъ повернулъ лодку, чтобы объѣхать шхеру. Съ другой стороны волны подымались выше. Подвигаясь зигзагами, онъ ѣхалъ медленно и только черезъ часъ добрался до пристани. Отсюда былъ виденъ домъ, гдѣ жили дамы. Подъѣзжая къ пристани, онъ увидѣлъ, что все населеніе острова собралось около хижины, на крыльцѣ которой стоялъ съ непокрытой головой проповѣдникъ и говорилъ рѣчь.

Увѣренный въ томъ, что дѣло не обойдется безъ борьбы, Боргъ вышелъ изъ лодки, убралъ парусъ и пошелъ въ свою комнату.

Черезъ открытое окно къ нему доходило церковное пѣніе.

Онъ хотѣлъ приняться за работу, но мысль, что ему сейчасъ помѣшаютъ, не давала ему сосредоточиться.

Прошло мучительныхъ полчаса, и онъ яснѣе, чѣмъ когда-либо, чувствовалъ, что начинаетъ выходить изъ себя. Не имѣть въ своемъ полномъ распоряженіи нѣсколькихъ квадратныхъ метровъ, въ которыхъ онъ могъ бы замкнуться, чтобы избѣжать соприкосновенія съ другими людьми, которые пристали къ нему, какъ раковины къ кожѣ кита, чтобы, въ концѣ концовъ, уменьшить своею тяжестью его скорость.

Дверь открылась, и на порогѣ появилась Марія. На лицѣ ея было новое выраженіе — горькій упрекъ и смущеніе.

Онъ предоставилъ ей говоритъ первой, чтобы найти точку опоры.

— Гдѣ ты былъ? — начала она, стараясь говорить не слишкомъ рѣзко.

— Я ѣздилъ прокатиться на лодкѣ.

— Почему же ты не пригласилъ меня?

— Я не зналъ, что это такъ важно.

— Нѣтъ, ты, навѣрное, зналъ, но ты хотѣлъ быть одинъ со своими мрачными мыслями.

— Можетъ быть.

— Да, это вѣрно. Ты думаешь, я не замѣчаю, что ты мной тяготишься?

— Ничего подобнаго! Вѣдь я всѣ дни съ тобой. Почему же мнѣ не покататься нѣсколько часовъ, пока ты еще спишь? А вотъ тебѣ, навѣрное, надоѣло учиться рыбной ловлѣ: я тебя еще ни разу не видѣлъ на морѣ.

— Теперь не ловятъ рыбу, ты же самъ знаешь, — отвѣтила Марія въ полной увѣренности, что говорить правду.

— Да что, будто я не вижу? — сказалъ Боргъ, рѣшившись итти къ минѣ, хотя бы съ опасностью вызвать взрывъ. — Я вижу, что всѣ бросили работать и слушаютъ проповѣди.

Взрывъ близился.

— Развѣ не ты самъ затѣялъ строить здѣсь часовню?

— Я имѣлъ въ виду только воскресенья. Шесть дней надо работать и только въ седьмой итти въ церковь. А теперь вовсе не работаютъ, а каждый день слушаютъ проповѣдь. И вотъ, вмѣсто того, чтобы здѣсь на землѣ создать сносную жизнь для себя и своихъ близкихъ, всѣ взапуски бѣгутъ къ чему-то, такъ же мало извѣстному, какъ и небо. Даже каменщики и тѣ бросили часовню: они никогда ея не кончатъ. Я жду каждую минуту, что наступитъ разореніе и нищета, и намъ придется думать о благотворительности...

— Я какъ разъ объ этомъ хотѣла съ тобой поговорить, — перебила его Марія, довольная тѣмъ, что нашлась тема для разговора, и не замѣчая того, что эта тема уже исчерпана.

— Я явился сюда вовсе не для того, чтобы заниматься благотворительностью, а для того, чтобы учить людей, какъ безъ нея обойтись.

— Ты, въ сущности, безсердечный человѣкъ, хоть съ виду кажешься не такимъ.

— А ты хочешь показывать великодушіе на мой счетъ, не желая сама пожертвовать хоть одной оборкой отъ платья.

— Я ненавижу тебя, ненавижу, — вскричала дѣвушка съ исказившимся лицомъ. — Я хорошо вижу, какой ты. Я все знаю, все.

— Знаешь и все-таки отъ меня не уходишь, — сказалъ Боргъ ледянымъ тономъ.

— Нѣтъ, я уйду отъ тебя, я сдѣлаю это, — закричала она, идя къ двери, но не ушла.

Боргъ сѣлъ къ столу, взялъ перо и сталъ писать, чтобы избѣжать искушенія начать снова разговоръ, который былъ оконченъ, такъ какъ все уже было высказано.

Бакъ во снѣ, онъ слышалъ ея всхлипыванія, слышалъ, какъ захлопнулась дверь и заскрипѣла подъ ногами лѣстница.

Когда онъ очнулся и прочелъ, что было написано его перомъ на бумагѣ, тамъ стояло слово Пандора, но оно было написано множество разъ; это доказывало, что послѣ разговора прошло уже порядочно времени.

И снова въ глаза ему бросилось написанное имъ много разъ слово. Онъ полюбопытствовалъ узнать, что оно значитъ. За много лѣтъ онъ забылъ его, хотя слабое воспоминаніе о немъ изъ миѳологіи еще оставалось.

Онъ взялъ со стола карманный словарь и прочелъ:

"Пандора, Ева древнихъ, первая женщина на землѣ. Послѣ похищенія Прометеемъ огня изъ мести была послана богами къ людямъ и принесла имъ съ собой всѣ несчастія, съ тѣхъ поръ не оставляющія землю. Бъ поэзіи часто изображается въ привлекательномъ видѣ, но таящей зло подъ личиной прекраснаго, какъ существо, расположенное ко лжи и коварству".

Такъ говорила миѳологія, напоминая преданіе о Евѣ, благодаря которой люди были изгнаны изъ рая. Если такое преданіе передавалось отъ одного поколѣнія къ другому, и онъ самъ убѣдился на опытѣ, что одно присутствіе женщины на этомъ маленькомъ клочкѣ земли среди моря вызываетъ тьму тамъ, гдѣ онъ хотѣлъ возжечь свѣтъ, — это значило, что въ основу образнаго разсказа эллинскаго и еврейскаго поэтовъ положена одна и та же мысль.

Что она ненавидѣла его, это онъ чувствовалъ и ясно понималъ, такъ какъ она была за одно со всей этой толпой. Но въ ея любви онъ тоже не хотѣлъ сомнѣваться, поскольку эта любовь состоитъ въ стремленіи, какъ у подсолнечника, вытянуться къ небу, чтобы воспользоваться лучами солнца и приготовить плохую поддѣлку подъ солнце въ видѣ желтаго круга. Однако, въ ней было еще нѣчто низменное, нѣчто злое, не лишенное желанія повредить, стремленіе бороться за преобладаніе, стремленіе совершенно ненужное, такъ какъ здѣсь дѣло шло только о побѣдѣ надъ невѣжествомъ.

Высказать ей это, значило порвать отношенія, такъ какъ ихъ прочность въ значительной степени зависѣла отъ того, насколько онъ ей подчинялся и признавалъ ея превосходство. Но это значило строить всю жизнь на лжи, которая будетъ расти и развиваться и уничтожитъ всякую возможность совмѣстной жизни. Глубочайшая причина относительно большого числа несчастныхъ браковъ заключается въ томъ, что мужчина, вступая въ бракъ, часто идетъ на завѣдомую ложь, являясь жертвою обмана чувствъ, ибо онъ отдаетъ свое я тому существу, которое онъ хочетъ сдѣлать подобнымъ себѣ. Этимъ second sight. этой личиной былъ, между прочимъ, обмануть и Милль: онъ всѣ свои мысли приписывалъ простой женщинѣ, которую онъ воспиталъ.

Платою за любовь еще съ незапамятныхъ временъ было молчаніе мужчины, по вопросу о томъ: что такое женщина. На этомъ молчаніи въ теченіе столѣтій нагромоздился цѣлый хаосъ лжи, который наука не имѣла смѣлости поколебать, коснуться котораго не смѣли самые отважные государственные дѣятели. Даже теологи отказывались отъ своего Павла, когда дѣло шло о мѣстѣ женщины въ общинѣ.

Его любовь началась и разгорѣлась яркимъ пламенемъ какъ разъ въ тотъ мигъ, когда онъ увидѣлъ обращенные къ нему ея глаза, полные мольбы. И любовь его исчезла, какъ только она съ глупымъ побѣднымъ смѣхомъ попрала ногой то, что онъ хотѣлъ создать для счастья ея и другихъ.

Кончено, — сказалъ онъ, всталъ и заперъ дверь.

Исчезла послѣдняя надежда его найти женщину, которую онъ искалъ, "женщину, которая была бы достаточно умна для того, чтобы сознаться, что ея полъ подчиненъ другому полу".

Случалось ему встрѣчать и такихъ женщинъ, которыя соглашались съ этимъ, но онѣ, въ концѣ концовъ, все-таки выискивали причины этого неравенства. Онѣ относили все насчетъ угнетенія, котораго, въ дѣйствительности не было, и увѣряли, что при большей свободѣ женщина, навѣрное, скоро превзойдетъ мужчину. И вотъ тогда начиналась настоящая борьба.

Онъ не хотѣлъ тратить свой умъ на неравную борьбу съ мошками, которыхъ онъ не могъ истребить палкой, ибо онѣ слишкомъ малы и притомъ ихъ такъ много. И поэтому онъ хотѣлъ разъ навсегда положить конецъ поискамъ того, чего въ дѣйствительности не существовало. Онъ хотѣлъ положить всѣ свои силы въ работу, уйти изъ-подъ власти семейныхъ привязанностей, хозяйственныхъ привычекъ и полового влеченія и предоставить "производителямъ" наслаждаться всѣмъ этимъ.

Чувство свободы успокоило его. Ему казалось, что онъ сорвалъ замокъ, висѣвшій у его мозга, и теперь можетъ свободно работать. Подумавъ о тонъ, что онъ не долженъ теперь заботиться о своей наружности, онъ сбросилъ воротничекъ, который его стѣснялъ, но который его невѣста находила красивымъ. Онъ поудобнѣе причесался и замѣтилъ, что это успокаиваетъ его нервы, такъ какъ ему приходилось подолгу возиться съ той прической, которая нравилась Маріи. Потомъ онъ вытащилъ трубку, которую онъ любилъ, какъ стараго друга, но долженъ былъ оставить. Халатъ и туфли, которыхъ онъ давно уже не рѣшался надѣвать, тоже говорили ему о свободѣ отъ гнета, напоминали ему о чистой атмосферѣ, въ которой онъ могъ свободно дышать и думать.

И только теперь, когда онъ былъ свободенъ отъ необходимости приспособляться, онъ замѣтилъ, какой тираніи подвергался онъ въ мелочахъ повседневной жизни. Онъ могъ ходить по комнатѣ, не опасаясь, что его потревожатъ стукомъ въ дверь. Онъ могъ отдаться своимъ мыслямъ, не чувствуя себя въ ложномъ положеніи.

Онъ не успѣлъ еще какъ слѣдуетъ насладиться только что завоеванной свободой, какъ въ дверь постучали. Онъ рванулся, какъ будто почувствовалъ, что еще не всѣ связи съ прошлымъ порваны. Когда онъ услышалъ голосъ совѣтницы, его какъ обухомъ по головѣ ударила мысль, что никакого конца еще нѣтъ и все надо начинать сначала.

Сначала онъ думалъ не отпирать дверей, но изъ чувства вѣжливости и боязни показаться трусомъ онъ рѣшилъ открыть. Увидѣвъ привѣтливый умный взглядъ старой дамы, которая вошла, добродушно улыбаясь и хитро покачивая головой, онъ подумалъ, что все бывшее полчаса тому назадъ былъ сонъ, отъ котораго онъ проснулся, довольный, что это былъ только сонъ.

— А мы опять поссорились, — начала старуха, стараясь скрасить непріятное начало разговора интимнымъ "мы". — Вы должны пожениться, дѣти мои, иначе вы вовсе разойдетесь. Повѣрьте слову старой женщины. Вы думаете, что вы обручились и теперь испытываете сердца. А я говорю: чѣмъ вы дольше будете женихомъ и невѣстой, тѣмъ хуже.

— Послѣ расходиться будетъ уже поздно, — отвѣтилъ Боргъ. — И если оказывается столько несходнаго въ характерахъ и убѣжденіяхъ, тогда остается...

— Какія тамъ убѣжденія? Развѣ это называется убѣжденія, если Марія скучала безъ тебя, когда тебя не было, когда ты гонялся за проповѣдникомъ. Что касается характера, то это зависитъ отъ нервовъ. Ты, Аксель, ученый человѣкъ: тебѣ бы надо было знать, что такое женщины.

Онъ хотѣлъ поцѣловать ей руку — такъ онъ былъ восхищенъ тѣмъ, что женщина знаетъ свой полъ. Но потомъ вспомнилъ, что эту манеру плохо отзываться о женщинахъ всегда пускаютъ въ ходъ, когда хотятъ покорить мужчину. Въ дѣйствительности, это — лесть, а не признаніе, и когда дѣло пойдетъ въ серьезъ, то это признаніе будетъ взято обратно съ лихвой. Онъ только отвѣтилъ:

— Подождемъ, мамочка. Здѣсь мы не можемъ повѣнчаться, а вотъ осенью переѣдемъ въ городъ... конечно, при условіи, если Марія обнаружитъ сколько-нибудь симпатичное отношеніе къ моей работѣ и меньше непріязни къ моимъ взглядамъ, моей жизни и моему міросозерцанію.

— Ты очень умный, Аксель, и нѣтъ ничего удивительнаго, если дѣвушка ее можетъ поспѣть за тобой.

— Если она не можетъ подняться до меня, то и я тоже не могу спускаться до нея. А она опредѣленно хочетъ этого и притомъ такъ настойчиво, что мнѣ показалось, будто за этимъ скрывается ненависть.

— Ненависть? Это любовь, мой другъ. Приди и скажи ей что-нибудь хорошее, и она снова будетъ такая же, какъ прежде.

— Это немыслимо послѣ тѣхъ словъ, которыми мы обмѣнялись сегодня. Одно изъ двухъ — или эти слова что-нибудь значатъ, тогда мы враги, или они ничего не значатъ, тогда одна сторона, по меньшей мѣрѣ, невмѣняема.

— Да, она невмѣняема и есть. Но вѣдь ты же, Аксель, знаешь, что женщина — ребенокъ, пока она не сдѣлается матерью. Пойди, милый, и поиграй съ ребенкомъ, иначе она выберетъ себѣ игрушки, которыя могутъ оказаться очень опасными.

— Это хорошо, мамочка, но я устаю играть цѣлый день. Да и къ тому же я думаю, что Марія врядъ ли будетъ довольна, если съ ней будутъ обращаться, какъ съ ребенкомъ.

— Конечно, но этого не надо показывать. Ахъ, Аксель, какой ты ребенокъ въ этихъ вопросахъ.

Снова комплиментъ, который въ чьихъ-нибудь другихъ устахъ, кромѣ тещи, могъ бы показаться даже обиднымъ.

И когда она взяла его за руку, чтобы увести его изъ комнаты, онъ чувствовалъ, что все его сопротивленіе падаетъ. Не отвѣтивъ на его доводы, она просто сняла вопросъ съ обсужденія. Запутала пряжу, вмѣсто того, чтобы привести ее въ порядокъ, Она усыпила лестью его сомнѣнія и прогнала его тревоги и вмѣстѣ съ тѣмъ своей женской лаской, материнскимъ обращеніемъ, заставила его отказаться отъ стремленія къ личной свободѣ. Переодѣвшись, онъ почти съ удовольствіемъ послушно послѣдовалъ за старухой, все время не перестававшей болтать, внизъ по лѣстницѣ, чтобы начать ту же игру снова и снова надѣть на себя цѣпи.

Внизу онъ встрѣтилъ проповѣдника, который подалъ письмо со штемпелемъ Сельско-Хозяйственной Академіи.

Боргъ разорвалъ конвертъ. Потомъ объ спряталъ письмо въ карманъ, довольный новой темой для разговора, такъ сказать громоотводомъ, и нагналъ совѣтницу, чтобы подѣлиться съ ней новостью.

— У насъ будетъ гость, — сказалъ онъ. — Начальство посылаетъ ко мнѣ молодого человѣка учиться рыболовству.

— Это очень хорошо, Аксель, что у тебя будетъ мужское общество, — сказала совѣтница съ неподдѣльнымъ участіемъ.

Легкой походкой Боргъ вошелъ къ ожидавшей его дѣвушкѣ, надѣясь, что съ этой новостью въ карманѣ ему удастся избѣжать непріятнаго объясненія.