2
Интересный и своеобразный человек был Петр Диомидович Матосов — Пьер Диомиди Матосини, как он шутя себя называл. Он много читал, с любовью подбирал книги для своей библиотеки, пользовался любым случаем пополнить образование, полученное им в железнодорожном училище. За годы работы паровозным машинистом ему не раз приходилось переезжать из одного города в другой. Вместе с ним кочевала жена Анастасия Степановна, трое его детей — Аня, Мила и Володя, и две приемные девочки — племянницы Нина и Галя.
Праздником для семьи были дни, которые Петр Диомидович, возвратившись из рейса, проводил дома. Неистощимый на выдумки, он всегда придумывал что-нибудь интересное. То это была литературная викторина, то обсуждение прочитанной книги, то домашний концерт, где все присутствующие были артистами и зрителями попеременно. В свои пятьдесят четыре года Петр Диомидович прекрасно умел ладить с молодежью, и товарищи его детей никогда с ним не скучали. Любознательный, жадный до всяких новинок, сейчас он переживал увлечение радио. Рабочий столик его был завален мотками проволоки, конденсаторами. Он сидел в радионаушниках и крутил черную блестящую ручку. В который раз он проверял эту схему, подтягивал контакты, скреб пружинкой по неровной поверхности кристалла, но трубки, прижатые к ушам, упорно молчали.
Но что это? Послышались голоса, правда, и на этот раз ни в трубках, а в коридоре.
— Проходите, проходите, — говорила кому-то Анастасия Степановна. — Один сидит над своим радио. Слова из него не вытянешь!
— Из кого слова не вытянешь? — спросил молодой тенорок за дверью. — Из мужа или из радио?
— Да ни из того, ни из другого, — рассмеялась Анастасия Степановна, пропуская в комнату Толю Крючкова, Пашу Арсенова и Николая.
— А, Лихач Кудрявич! — встретил Петр Диомидович Анатолия, затем, поздоровавшись с Павлом, он протянул руку Николаю. — Рад познакомиться, — сказал он.
Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, и в щелку выглянуло хорошенькое девичье личико, окруженное копной темных волос.
— Откуда ты, прелестное дитя? — пропел Анатолий.
— Младшая моя, Людмила, — смеясь, представил Петр Диомидович девушку Николаю.
— А где же Анна? — спросил Анатолий, бесцеремонно заглядывая в соседнюю комнату.
— Не извольте беспокоиться, их нету дома и неизвестно, когда будут, — язвительно ответила Людмила.
В тоне Анатолия Николаю послышалась какая-то нарочитая небрежность, даже грубость, немало удивившая его. Он довольно хорошо знал Аню Матосову по клубу. Несколько раз ему приходилось видеть ее на сцене, и всегда игра ее заставляла его задумываться. Иной раз из всего спектакля в памяти его оставалась только стройная, изящная фигурка героини, ее большие серые глаза, освещавшие неправильное, но удивительно милое, одухотворенное лицо и выражавшие то гнев, то боль, то торжество победы. Николаю казалось, что и в жизни она должна быть такой же чистой, принципиальной и непреклонной, как героини, которых она изображала на сцене.
Из раздумья Николая вывел голос Петра Диомидовича.
— Анатоль, — спрашивал он, — ты что-нибудь понимаешь в этой чертовщине? Молчит, словно воды в рот набрал.
— Я? — Анатолий деланно пожал плечами. — Как всякий здоровый человек, чертовщины не понимаю и понимать не собираюсь.
— Может быть, я попробую разобраться? — предложил Николай, отстраняя Анатолия. — Где у вас схема?
Минут пять он, наморщив лоб, сличал путаницу проводов со схемой.
— Это тебе не на гармошке играть, — подтрунивал Анатолий.
— На гармошке играть тоже уметь надо, — спокойно парировал Николай, продолжая копаться в приемнике. Наконец лицо его прояснилось. — Вот, Петр Диомидович, — уверенно сказал он, — конец от детектора куда должен идти. На начало катушки. А у вас он где?
Почесав переносицу, что являлось у него признаком величайшего смущения, Петр Диомидович перебрал схему, и — о чудо — в трубках что-то хрустнуло и приятный мужской голос сказал: «На этом мы заканчиваем нашу передачу».
— Вы кудесник! — радостно воскликнул Петр Диомидович.
— Сердце Пьера Диомиди навеки принадлежит теперь Никколо Гастелло, — пошутил Анатолий.
А трубки тем временем, лежа на столе, громко и четко вызванивали лихой мотив «камаринской».
За окном послышалась возня. К темному стеклу прилип и расплющился нос Левы Рябова.
— А що вы тут робите, добрые люди?
Кто-то оттащил его от окна, и веселая компания, смеясь и топая, ввалилась в комнату.
Пришли Стариков, Рябов, Аня и старшая воспитанница Матосовых Нина.
— Фу-ты, — воскликнул Петр Диомидович, — я думал, вас по крайней мере человек десять!
— Вы что же, прямо с репетиции? Вот бедняги! — съязвил Анатолий, бросив, выразительный взгляд на часы с кукушкой, висевшие над столом. Ах, в кино? — Анатолий выпятил губу, собрался сказать еще что-то, но в это время раздался голос Анастасии Степановны.
— Чай пить, — приветливо пригласила она.
За чаем разговор зашел о картине, которую только что видели Аня с товарищами: Поставлена она была на сюжет популярной в то время песни «Кирпичики». Аня и Нина, перебивая друг друга, восторженно говорили об игре Поповой и Бакшеева, о трудной жизни дореволюционной рабочей окраины.
— Ты, Милка, обязательно сходи завтра же, — говорила Аня младшей сестре.
— Тоже мне драма, — брезгливо процедил Анатолий.
Его обозлило веселое настроение Ани и ее спутников. Он привык думать, что без его участия не может состояться ни одна веселая вылазка, и считал себя первым и наиболее интересным из друзей Ани.
За виселый гул, за кирпичики
Па-алюбила я етот завод… —
пропел он, ломаясь.
— То, что Семена она полюбила, это я еще допускаю. А завод? Можно любить мать, невесту, детей, животных, в конце концов, но как можно полюбить печи, в которых обжигают кирпич, или какой-нибудь там паровоз, убейте, никогда не пойму!
— Ты ведь, Толя, не видел этой картины, — примирительно сказала Аня. — Хочешь, пойдем завтра вместе? Я с удовольствием посмотрю ее еще раз.
— Нет уж, уволь, — скривил губы Анатолий. — Картину эту я не видел, зато тысячу раз слышал эту пошленькую песенку и сыт по горло!
Николай хотел вмешаться в разговор, но мысль о том, что неудобно показать себя задирой и спорщиком, останавливала его. Теперь он уже не боялся вступить в любой спор. Это уже был не тот Николка, который стеснялся вставить слово в «умные» рассуждения того же Старикова или Рябова.
— Не понимаю тебя, Анатолий, — сказал он спокойным голосом, — откуда у тебя, у рабочего парня, такое барское отношение к нашей рабочей жизни. Что это — рисовка или на самом деле нутро у тебя такое? Насчет картины сказать я ничего не могу, я не привык рассуждать о том, чего не знаю, а насчет любви… Я вот и мать люблю, и сестру, да и животных… Но я и завод свой люблю, иду туда с радостью. А насчет паровоза ты Петра Диомидовича спроси. Не думаю, что он для него только котел и колеса.
— Да, брат, — подтвердил Петр Диомидович, — если бы для меня паровоз был только котел да колеса, никогда бы я машинистом не смог работать. Ведь он живой, теплый, ухода моего просит. У каждой машины, чудак ты этакий, свой характер, свои повадки… Бедный ты, если не понимаешь этого.
— Ну может быть, может быть, — согласился Анатолий. — Вас-то я, во всяком случае, не хотел обидеть.
— А кого же, интересно знать, ты хотел обидеть? — сделав ударение на слове «хотел», спросил Паша Арсенов.
— А ну вас всех! — отмахнулся от него Анатолий. — Сказал, что думал, и все.
— Сказал, что думал, а что сказать, не подумал, — скаламбурил Стариков.
— А вот у меня одна знакомая во Владимир ездила, — многозначительно взглянув на мужа, постаралась переменить тему разговора Анастасия Степановна. — Там, говорит, иллюзионист один выступает, так он живую женщину на глазах у публики пополам перепиливает.
— Странно, — шутливо поддержал ее Петр Диомидович. — Всегда только вы, женщины, пилили нас, а тут вдруг мужчина женщину, да еще на глазах у публики!
Все рассмеялись.
Николай говорил, спорил, пил чай, а взгляд его все время возвращался к двум большим шкафам, сквозь стекла которых просвечивали разноцветные корешки книг. Он слышал о знаменитой матосовской библиотеке, известной на всю округу.
— Как много у вас книг, — сказал наконец он Петру Диомидовичу.
— Это еще не много, — ответил тот. — Когда уезжали мы из Симбирска, кое с чем пришлось расстаться… Аня, — обратился он к дочери, — ты бы показала Коле наши книжки.
Аня встала и подошла к шкафу, приглашая Николая последовать за собой. Порыться в книгах для него всегда было большим удовольствием… Пушкин, Некрасов, Толстой, Блок…
— У вас и Блок есть, — улыбнулся Николай, вспомнив, как три года назад впервые взял в руки томик неведомого ему тогда поэта. С тех пор он не раз возвращался к нему, пытался разобраться в его сложном и противоречивом мире; успел полюбить его звонкие строфы.
— А это что? Джек Лондон? Я читал его «Мартина Идена». Вот человек!
— А знаете, Коля, — Аня серьезно взглянула на него, — мне кажется, что и в вас самом очень много от этого Мартина.
— Если бы так, — смутился Николай.
— Хлопцы, — раздался голос Паши Арсенова, — вы на часы-то посмотрите! Пора и честь знать.
Все поднялись и стали прощаться. Петр Диомидович пошел проводить гостей, а Анастасия Степановна и девочки остались в столовой убирать посуду.
— Зубастый парень этот Николай, — сказал Петр Диомидович, вернувшись. — Пальца в рот ему не клади.
— По-моему, не в этом его главное качество, — задумчиво ответила Аня.