I

«Эмка» мчалась в Москву. Ганс торопился. Нарушал правила обгона, и недалеко от Москвы они чуть не оказались в кювете, но Ганс успел вывернуть руль.

В посольстве помощник военного атташе доверительно сообщил Варншторфу, что танковые корпуса вермахта успешно продвигаются в глубь Франции, буквально разрывая на части оборону противника.

— У нас всех такое приподнятое настроение, герр Штайнер,— захлебываясь от радости, щебетал помощник.

— Вы еще погостите у нас,— спросил он,— или вернетесь в рейх?

— Я как раз хотел по этому поводу переговорить с господином послом,— оживился Варншторф.— Мне необходимо в Берлин.

Приняв ванну, полковник долго пытался уснуть, но уязвленное самолюбие давало себя знать.

Сабля ускользнула из рук как раз в тот момент, когда он мог ею завладеть.

II

Только через двое суток стали известны некоторые подробности гибели Угрюмова.

Его обнаружил дорожный мастер, обходя свой участок шоссе.

На лице Дмитрия Павловича запеклись кровоподтеки и синяки. В траве нашли два нагана. На одном сохранились отпечатки пальцев Угрюмова.

По рисунку следов, оставленных протекторами легкового автомобиля, эксперты управления определили марку: «эмка».

Инспекторы дорожной милиции подтвердили, что по шоссе к сторону Москвы направлялась «эмка» бежевого цвета.

Семен Максимович выехал на место происшествия.

«Непонятно, почему Дмитрий Павлович изменил ход операции, рассчитанной на встречу со связным,— размышлял Алябьев.— По легенде, которую они отработали с Угрюмовым на случай, если связной потребует саблю, следовало назначить ему встречу на определенный день и час. Такой вариант обеспечивал прикрытие со стороны чекистов и не вынуждал бы связного принимать скоропалительное решение».

Что же произошло при встрече со связным? Возможно, Штайнер разгадал истинную роль ближайшего сотрудника резидента. Или Угрюмов принял решение сознательно. Может, он чувствовал, что ему полностью не доверяют. Он точно знал, что в тайнике хранится оружие, и рассчитывал им воспользоваться. Но заклинило барабан.

Угрюмова нельзя было посылать на операцию. Он еще не отошел от нервного потрясения, узнав, что сын жив и носит его фамилию. Но он с радостью ухватился за предложение чекистов помочь им в игре со связным, надеясь, что рано или поздно встретится с сыном.

«В том, что Угрюмов погиб, есть и моя доля вины,— подумал Алябьев.— Дмитрий Павлович искренне хотел помочь нам, но где-то в разговоре со мной почувствовал отчуждение и недоверие. И это не замедлило сказаться… Из всей группы Рендича остается радист в Гатчине. В доме, где он поселился, круглосуточно дежурят чекисты. Эффекта внезапности, на который так любит рассчитывать связной Центра, в этот раз не будет».

Созвонившись с полковником Артыновым, Алябьев через несколько дней отвез саблю в Москву.

III

— Теперь окончательно стало ясно, почему Центр заставил Рендича заниматься поисками сабли,— сказал Артынов.— Пытаются решить все мировые проблемы силой оружия. Сабля на многое открывает глаза. Если проанализировать маршруты командировок Чеплянского, Центр интересовали металлургическая и оборонная зоны Урала. Готовятся они к войне с нами с размахом.

Юрий Михайлович прищурился:

— Я в последнее время основательно занялся историей отечественного булата. Многие ученые пытались раскрыть тайну прочности булата. И лишь русскому инженеру Аносову это удалось сделать. Долго бытовало мнение, что Аносов унес секрет булата в могилу. Царское правительство предало забвению его труды. А вчера, встретившись с ведущими специалистами из главка Спецстали, узнал потрясающую новость: наши ученые открыли тайну прочности булата. Исследуя старинные сплавы, они создали свои и не менее уникальные. Мы на сегодняшний день можем создавать специальные сорта стали для любых отраслей промышленности, в том числе и оборонной. Так что между Златоустовской саблей, созданием спецстали для оборонной промышленности, деятельностью группы Рендича прослеживается определенная связь.

— Немцы с завидным упорством охотятся за этим клинком,— усмехнувшись, заметил Алябьев.— И господин Штайнер был бы крайне раздосадован, пронюхав о том, что тайны булата более не существует.

— Безусловно, такое известие не доставило ему и тем, кто санкционировал его поездку, большой радости. Но не забывайте, что сабля, кроме всего прочего, имеет большую историческую ценность.

Артынов достал из ящика стола лупу и сосредоточенно что-то разглядывал у основания клинка. Лицо полковника просветлело.

— Семен Максимович! — прошептал он, протягивая тому луну. — Видишь, махонькая черточка. Соболь в прыжке. С минуты на минуту должен прийти Иван Маркелович Изотов. Он нам объяснит.

Ивана Алябьев узнал сразу.

Четверть века прошло с той незабываемой ночи штурма Зимнего. Но как постарел и поседел бравый солдат-фронтовик.

— Иван Маркелович, мы пригласили вас на опознание. Взгляните. Эта сабля была украдена у вас агентом германской разведки по фамилии Арефьев?

— Да, это она,— дрогнувшим голосом промолвил Изотоп.— Мы с братом решили передать ее в Оружейную палату. Она этого заслуживает.

— Нисколько не сомневаюсь,— кивнул Артынов.— Скажите, Иван Маркелович, у основания клинка едва заметно клеймо: фигурка соболя в прыжке. Это и есть «старый соболь»?

— Думаю, что ему не менее двух столетий,— взволнованно произнес Изотов.— Старинное уральское клеймо. Его ставили на первых отливках металла, который шел в Англию с, демидовских заводов. Соболь прославил русские меха. Металл с его клеймом принес России не меньшую славу. Клеймо прижилось, стало традиционным.

— А мастер, отковавший саблю, остался безымянным? — спросил Алябьев.

— Единственное, что мы знаем: его звали Данила-кузнец. Мой земляк, коренной златоустовец. Редкий умелец, можно сказать, самородок.

— Казюк,— выдохнул Алябьев, вспомнив, как некогда после штурма Зимнего разыскал Ивана в Малахитовом зале.

— Да,— кивнул Изотов, чуть отступая и пристальна разглядывая Семена Максимовича.— Простите, но у меня такое ощущение, что мы уже где-то виделись? Впрочем, я мог ошибиться.

— Нет, Иван Маркелович, вы не ошиблись,— ответил Алябьев.— Но, если не возражаете, я вечером подъеду к вам.

Изотов черкнул на листке бумаги адрес и протянул его Семену Максимовичу.

— Непременно приезжайте. Буду ждать.

IV

Переговорив с Артыновым, Семен Максимович направился к Ивану Изотову. Дверь ему открыла женщина, средних лет, с туго заплетенными в корону седеющими косами и застенчивой, немного детской улыбкой.

— Скажите, пожалуйста, я могу видеть Ивана Маркеловича Изотова? — спросил Алябьев.

— Можете,— засмеялась женщина.— Это как раз редкий случай, когда он не в командировке.

— Ну, значит, мне повезло,— признался Алябьев, протянув ей цветы.

— Алена Дмитриевна, ты уж постарайся, чтобы наш гость не скучал,— обратился Иван к жене.— Гриша, ты ближе сидишь, обеспечь товарища всем необходимым.

— С превеликой радостью,— пробасил оказавшийся рядом с Алябьевым широкоплечий мужчина, судя по ухваткам, силы необыкновенной.

Семен Максимович выпил первую стопку за хозяев дома и пожелал им всего наилучшего.

— Он один из тех, кто обезвредил Арефьева и отыскал саблю,— шепнул Кириллу Иван Маркелович.

— А я вам так скажу, дорогие товарищи,— вернулся к прерванному разговору сосед Алябьева за столом, Гриша,— хоть фашистский фюрер перед нашим правительством лисой вьется, он волк, и веры ему не будет ни на столечко. Так что пакт — пактом, а запоры на границе надо держать из самой прочной стали.

— Разрешите мне сказать,— попросил Алябьев.

Ему приветливо улыбнулись: «Просим. Просим».

— Давайте помянем добрым словом наших верных боевых товарищей, погибших на фронтах гражданской войны, негромко промолвил Семен Максимович.— Прошло два десятилетия. Построили новые города, выросло новое поколение, сыны и дочери наших погибших товарищей сегодня с нами в одном строю. Но до последнего своего смертного часа мы будем помнить о тех, кто не дожил, не дошел, не долюбил,— как мы с вами, кто верил в нашу мечту и кто погиб за нее.

Голос у Семена Максимовича дрогнул, и он пристально посмотрел в глаза поднявшемуся из-за стола Ивану. Семен Максимович шагнул ему навстречу и торопливо, сбиваясь, заговорил:

— И за него, за незабвенного друга Степана Егоровича Шурыгина.

— Семен, это ты? — воскликнул Иван…

V

Он смотрел на проплывающие в окне вагона подмосковные дачные поселки. Как будто все успел. Друга повидал. С Артыновым многие вопросы решил. Штайнер не вышел на радиста. Ожегшись на Угрюмове, он или постарается затаиться, или покинет СССР. Интересно, что они предпримут с рацией в Гатчине?

В купе было душно. Алябьев повесил пиджак и вдруг вспомнил, что во внутреннем кармане письмо от Алеши Шурыгина. Дома он прочитал его в спешке, а сейчас решил обстоятельно, не торопясь, еще раз прочесть.

Алеша писал, что на работе у него все нормально. До защиты кандидатской диссертации остался месяц, и приехать летом этого года он вряд ли сможет, потому что еще одним Шурыгиным на земле стало больше. Сынок родился. Здоровенький. Четыре кило. Все время спит, а когда хочет есть — кричит. Назвали его Степаном, в честь деда. И через год, числа этак двадцатого или двадцать второго, Шурыгины всей семьей нагрянут в Ленинград.

— Ну что ж, так и пометим — 22 июня 1941 года,— с удовлетворением произнес Алябьев.

VI

Полковник Варншторф вернулся в Берлин. Его коллеги по абверу уже начали вести формирование и подготовку диверсионных групп, которые должны были по сигналу начать операции на дорогах, в тылах, проникать в штабы, уничтожать видных советских военачальников, партийных и государственных деятелей, заниматься пропагандой, распространять панические слухи. У каждого отдела были свои широкие и узкие задачи по работе с агентурой на территории СССР, но в целом многие руководители отделов и служб высказывали мнение, что вермахт не завязнет в просторах России, и потому отпадет необходимость готовить огромный контингент обученных диверсантов и шпионов.

И эти легковесные рассуждения, и уверенность, что военный и экономический потенциал будущего противника Германии — СССР — не представляет собой значительной угрозы, очень не нравились фон Варншторфу, воспитанному в лучших традициях разведчиков времен полковника Николаи. Учителя Отто, старые маститые шпионы, выдвинувшие германскую разведку на одно из ведущих мест в мире, учили его не спешить с выводами, тщательно анализировать проблему, используя различные источники информации, и никогда не быть уверенным в том, что ты абсолютно прав.

Он скрупулезно отбирал и просеивал сведения о советском военно-промышленном потенциале. Это был его фронт, где не было легких побед.

Отто порой смешило и забавляло, как в газетах воспевались подвиги некоего генерала Шмидта, проявившего истинно германскую стойкость и обратившего в паническое бегство люксембуржцев, голландцев, французов. Попробовал бы этот бравый вояка выцарапать хоть ничтожные сведения о каком-нибудь из оборонных объектов у русских с их дьявольской подозрительностью, бдительностью и азиатским умением хранить государственные и военные тайны.

Проверяя и накапливая те или иные сведения, Отто постепенно приходил к выводу, что в оценке военно-промышленного потенциала СССР допущены серьезные просчеты. Маленький кружок на карте СССР с надписью Челябинск Отто обвел густой черной линией. Близость тракторного гиганта ЧТЗ к Магнитке и Кузбассу позволяла надеяться, что именно здесь создадут русские центр танкостроения.

Свои наблюдения и выводы полковник скромно облек в форму докладной записки и через голову своего прямого начальства передал в военно-промышленный штаб генералу Томасу, полагая, что его добросовестная работа не вызовет осложнений по службе за нарушение субординации.

Через неделю его вызвал к себе шеф абвера адмирал Канарис.

Фон Варншторф увидел у него на столе свою папку, на которой небрежным почерком было написано несколько предложений.

Адмирал дружески улыбнулся ему, поглаживая смуглой надушенной ладонью папку с докладной запиской.

— Мне кажется, любезный Отто,— придавая своему выразительному лицу грустное выражение, заговорил Канарис,— ты должен был посоветоваться со мной, прежде чем апробировать свои тезисы.

— Я полагал, что моя докладная записка в штабе генерала Томаса получит необходимый резонанс.

— Отто, ты вправе не доверять мне, твоему прямому начальнику. Мы, разведчики, знаем цену истинному доверию. Но согласовывать свои действия со мной ты обязан.

Он молчал…

— Я очень сожалею, но докладная записка не возымела того действия, на которое ты рассчитывал. Более того, ее автор признан паникером. В рейхсканцелярии фюрера, мой дорогой коллега, предпочтение отдают той информации, которую хотели бы слышать, а не той, что разочаровывает. Ты выразил сомнение, что наш доблестный вермахт может закончить кампанию на Востоке в установленный срок, и предполагаешь, что война может быть затяжной для Германии. А фюрер, к твоему сведению, терпеть не может и тени намека на позиционную затянувшуюся войну, которая когда-то привела Германию к катастрофе.

— Кто-то из великих стратегов сказал: «Не до конца изученный противник — наполовину проигранное сражение»,— глухо произнес Отто фон Варншторф.— Мы все оказались в сладком сне. Хмель легких побед над слабым противником сыграл с нами дьявольскую шутку.

— Гений фюрера и мощь вермахта выше прогнивших догм,— усмехнулся Канарис,— но если учесть, что ты прав, а в полезности твоей работы и достоверности фактов я могу не сомневаться, примем соломоново решение. Сохраним папку на случай, если возникнет та ситуация, которую ты предсказываешь, и мы всегда сможем доказать всем и каждому, что абвер способен прогнозировать обстановку на все случаи жизни.