На втором этаже просторного особняка Угрюмова находилась комната, которую он называл спаленкой. Никто, кроме Фрола Кузьмича, туда ни разу не заглядывал
Странно было видеть, как средь белого дня Фрол Кузьмич достал подсвечник и, зажав под мышкой саблю, резво поспешил в спаленку.
Открыв массивную дверь, он вошел внутрь и закрылся на широкий засов.
В спаленке не было окон, и сюда не поступал дневной свет.
Угрюмов огляделся, и лицо его в отблесках пламени свечи расплылось в довольной улыбке.
Все три стены спаленки покрывали бухарские ковры, на которых висели старинные сабли, кинжалы, пистолеты с золотой насечкой, украшенные серебром и драгоценными камнями.
Угрюмов отбирал для своей коллекции только дорогое оружие.
«Чисто султан какой,— тихо засмеялся Фрол Кузьмич, поставив на пол бронзовый подсвечник. Он внимательно осмотрел саблю, даже зачем-то ее понюхал.— Куда же мне тебя определить,— рассуждал Фрол Кузьмич.— К примеру, повесить возле этой дамасской сабли. Ан нет, никакой возможности. Дамасская… Экая щеголиха-купчиха. В рукоять изумруд цельный вделан. Бережет от дурного глаза. А насечка-то золотая. Играет, переливается, как душу-то греет. А ты, голубица, уж больно с виду простовата. Сразу видать, русская работа. Давай-ка я тебя прилажу рядком с дагестанским кинжалом. Вот так рядышком и отдыхайте»,— сказал Угрюмов, вешая саблю на ковер.
За несколько минут до полуночи Фрол Кузьмич явился послушать мелодичное звучание Златоустовской сабельки.
Когда несколько свечей осветили спаленку, Угрюмов уселся в кожаное кресло и вытащил из жилетки золотой хронометр. Стрелки на циферблате обе замерли на цифре двенадцать. «Ну, голубушка, побренчи, да чего-нибудь жалостливое, потешь хозяина-то»,— сказал Угрюмов.
Вскоре одна стрелка стала отдаляться от другой, но сабля не звенела.
Лицо Угрюмова побагровело, пальцы вцепились в обшивку кресла. «Объегорил, цыганское отродье»,— прошептал Фрол Кузьмич и, подскочив к стене, сорвал саблю, бросил ее с размаху на пол. «Курицу за жар-птицу принял,— простонал Угрюмов,— а где они, золотые перья, где блеск? Надо же так обмишулиться».
Со злобой он стал топтать саблю ногами.
Потом Фрол Кузьмич так и не вспомнил, то ли он поскользнулся и напоролся на лезвие, то ли сабля вдруг перекрутилась под ним.
Окровавленный Угрюмов добрался до двери, сумел открыть засов и выполз из спаленки.
Поправившись, Фрол Кузьмич решил судить саблю по всей строгости. «Тихон,— приказал он своему верному слуге,— зажми ее подлую в тиски и руби зубилом».
Но зубило отскакивало от сабли, как горох от стенки. Через полчаса Тихон, виновато улыбаясь, пробормотал:
— Не берет ее зубило, хозяин. А зубильце-то закаленное.
— А ну дай-ка я разок по ней тяпну,— засучил рукава халата Угрюмов и, приложив к сабле зубило, что есть силы ударил кувалдой.
Сноп горячих искр брызнул ему в лицо. Зубило, вырвавшись из рук, расплющенным концом угодило в лоб.
— Хозяин, ты часом не помер,— склонился над лежащим Угрюмовым Тихон.
Фрол Кузьмич закряхтел и, опираясь на Тихона, привстал. На лбу у него разрасталась, отливая синевой, шишка величиной с пятак.
— А ежели ее, тово, утопить или зарыть поглубже в саду? — предложил Тихон.
— Сунь ее поначалу в бочку с водой и закопай. Пусть ее ржа задушит,— просипел Угрюмов, потирая рукой шишку.— А место приметь.
Через полгода Фрол Кузьмич случайно вспомнил о сабле, доставившей ему столько неприятностей.
— Тащи ее,— сказал Фрол Кузьмич Тихону,— хочу поглядеть, что там осталось?
Тихон принес хозяину саблю. На лезвии не было ни единого пятнышка ржавчины.
— Без нечистого тут не обошлось,— охнул Тихон.— Хозяин, не дается она в руки.
— Экая незадача,— обескуражено промолвил Угрюмов.— Не дается мне, и другому не достанется. Хватит терпение мое испытывать. Замуруй-ка ее в стену над лестницей. А надумаю чего еще учинить, тогда достанем и уже ей не пофартит.