Храбрая Анна

Свершив свой страшный суд, Кестер мог, наконец, спать спокойно и так же спокойно жить, с радостью предаваясь обыкновенным человеческим забавам. Теперь они с Гриффитом частенько ездили в город и там, в вихре праздников и карнавалов проводили недели. Несмотря на ходившие по всей округе слухи о жестокости нового хозяина Харшли, городские жители при случайном с ним столкновении были почтительны и смиренны. Ведь так же, как и людей, живущих на землях Харшли, Кестер покорял их своею необычайно прекрасной внешностью и повадками умного, хищного зверя, а также, конечно, деньгами, которыми «затыкал» случавшиеся все же, время от времени, недовольные рты, не хуже, чем раскаленным свинцом, – и страх в людских душах уступал место любви и покорности.

Как-то раз Кестер со своим другом прогуливался по ярмарочной площади, наблюдая за представлением изящной молодой танцовщицы и жонглеров в лоскутных одеждах. Девушка не двигалась – плыла, и будто вовсе не касалась земли. Всплескивала тонкими руками и грациозно изгибалась всем телом. Ее выступлению помогали двое музыкантов, которые, играя на своих инструментах, расхаживали по площади: приплясывали и подпевали в такт.

Кинув танцовщице по горсти монет и пробравшись сквозь плотную, разражающуюся восторженными возгласами толпу, друзья очутились в первом ряду зрителей перед поводырем с медведем. Подстегиваемый дрессировщиком зверь вставал на задние лапы и высоко подпрыгивал, а рядом, вертлявая, юркая, скакала и кривлялась маленькая обезьянка. Иногда хозяин сажал ее на спину к медведю, и там, продолжая свои фокусы, она щипала и кусала зверя за загривок.

– Поймаем такого же? И устроим свое представление в замке, – спросил Гриффит, указывая на медведя.

– Угу. В том дивном лесу, – согласился Кестер.

– А обезьяну? – улыбаясь, продолжал Гриффит.

– Обезьяна нам не понадобится. У нас есть собаки – злые, натасканные, – улыбнулся Кестер, предвкушая новое кровавое зрелище.

* * *

Не откладывая надолго, Кестер с Гриффитом отправились на охоту, которая, однако, не стала удачной. Словно почуяв жестокого врага, все зверье попряталось по норам и берлогам и сидело там притаившись, – не пискнув, не высунув носа. Посему охотникам пришлось прекратить утомительное и бесполезное выслеживание. Наступал вечер, и они снова нагрянули в дом Калисты.

Въехав во двор, Кестер обратил внимание на привязанную у ограды фыркающую лошадь, а также на сбрую ее – дорогую, добротную.

– У тебя кто-то есть? Чья лошадь во дворе? – строго спросил он, войдя в хижину.

– Одной даме понадобился целебный сбор, – тихо ответила Калиста, не глядя на Кестера. Она медленно помешивала зеленовато-бурую, словно водоросли, булькающую и выплескивающуюся за края огромного котла жидкость.

– Заканчивай со своим варевом! – приказал следовавший за бароном Гриффит, морщась и зажимая нос. – И тащи все съестное на стол!

Калиста поспешила исполнять повеление, а гости, скинув гауны, расселись за столом.

– Интересно посмотреть на эту даму, – Кестер разломил буханку хлеба.

– Да верно такая же ведьма, – процедил сквозь зубы Гриффит, с нетерпением выдергивая из рук Калисты кувшин с вином.

– Моя госпожа – баронесса Анна, – грустно добавила Калиста, понимая, что хозяйка вот-вот вернется и скрывать это уже ни к чему.

Кестер с Гриффиттом довольно переглянулись.

– Давно пора познакомиться с нею, не находишь? – спросил Гриффит барона.

И тут громко, с тяжелым скрипом отворилась входная дверь, и в хижину вошла женщина в темном плаще. Голову ее украшал невысокий, скрученный из тонкой яркой ткани тюрбан, который полностью скрывал волосы, однако выгодно оттенял овал бледного, серьезного лица, усиливая выразительность красивых его черт. Она хотела было пройти к Калисте, но, увидав за столом незнакомцев, замерла в нерешительности. А гости в свою очередь обратили на вошедшую пристальные, исполненные бесстыдства взоры.

– А-ааа, молодая вдова. Пришла, наконец, утолить наше любопытство, – промурлыкал Кестер, чувствуя, как раздражение его сменяется приятным возбужденьем.

Он встал из-за стола и медленно приблизился к Анне, обошел ее кругом, а затем, аккуратно расстегнув пряжку плаща, широко распахнул его, и тот, не удержавшись на плечах женщины, соскользнул на пол.

– Хороша, – прошептал Кестер, оглядывая маленькую, стройную фигуру, соблазнительные изгибы которой подчеркивало облегающее, с квадратным, почти целиком обнажающим плечи вырезом бархатное платье. – И не страшно вам путешествовать без сопровождения, сударыня? Уже скоро наступит ночь, – с притворной заботой спросил он и хотел взять женщину за руку, но та резко отстранилась и, сделав шаг назад, устремила на Кестера чуть прищуренные, внимательные, такого же глубокого синего цвета, как и ее платье, глаза.

– Нет, не страшно. Я потеряла все, что мне было дорого, сударь. К тому же уже многие годы бесчестные, жадные люди – благородные по виду господа, такие же дворяне, как и вы, присваивают наши земли. У нас больше нечего красть, – с горечью, сухо и строго ответила Анна. – Но хочу вам заметить, сударь, – продолжала она, – даже самые отъявленные воры и подлецы никогда не выказывали такого неуважительного отношения, какое позволяете себе вы.

Несколько удивленный смелыми речами Анны и почему-то ими же очень взволнованный, Кестер переглянулся с другом, который тоже радовался, глядя на отважную баронессу:

– Так вы предпочитаете, чтобы вас грабили вежливо и нежно? – громко рассмеялся Гриффит и отхлебнул из кубка.

– Вероятно, вы желаете, чтобы я представился? – с ехидной улыбкой продолжал Кестер.

– Да, именно с этого и следовало начать, – проклиная себя за то, что дала гостям прекрасный повод поиздеваться над собой, ответила Анна.

– Кестер Харшли, ваш сосед, – с наигранной учтивостью поклонился барон. – Мы охотились в вашем прекрасном лесу, – нагло заявляя о своем незаконном вторжении, продолжал он. – Все твари куда-то попрятались, и вот, мы возвращаемся ни с чем, злые, голодные, – он сделал ударение на двух последних словах и снова почти вплотную приблизился к Анне, – и находим здесь прелестное создание. Правда, оно не прячется, но… уж больно ерошится, колется, вместо того, чтобы присесть спокойной за стол и разделить трапезу с усталыми охотниками, развлечь их беседой, приласкать немного… Поверьте, миледи, я не хочу с вами ссориться, напротив – я даже считаю, что мы могли бы подружиться, если мы… вы… забудете, наконец, о том, что мой отец раскроил этому предателю, вашему муженьку, череп, а также имел полное право добить все ваше оставшееся хилое семейство, но…

– Как вы смеете? Как смеете оскорблять меня на моей земле? – перебила его баронесса, задыхаясь от клокочущей в груди ненависти, и на мгновение перевела взгляд на Калисту, которая застыла у очага с ножом в руке и еле, казалось, сдерживалась, чтобы не броситься с ним на барона.

– Пока на вашей, – холодно отрезал Кестер и тут же весело добавил, – я хотел бы купить у вас лес, если, конечно, вы не пожелаете передать мне его в дар. Так что в ближайшее время я намерен посетить вас в вашем замке – познакомиться с вами и вашим свекром поближе…

– Не думаю, барон, что это уместно, – с трудом подавляя дрожь в голосе, парировала Анна.

– А вам и не надо думать, сударыня, – злобно прошипел Кестер и, схватив ее за плечи, сжал что есть силы.

Анна охнула, и смелое выражение ее лица мгновенно уступило место мученическому. Те же перемены произошли и с Калистой: она прижала нож к груди и прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать.

– Вы делаете мне больно, – простонала баронесса.

– О-о-о-о, вы, вероятно, не знали боли, сударыня, – Кестер коснулся языком зуба, который ныл и зудел целый день, напоминая тем самым о разбитой некогда челюсти. – И быть может, никогда не узнаете, – его передернуло. – Если будете вести себя правильно. В противном случае – обещаю, я устрою вам ад.

– Милая Анна, советую прислушаться к просьбам барона, и тогда он отберет у вас совсем немного и проделает это учтиво – как вы любите, – хищно улыбаясь, добавил Гриффит.

Не в силах более выносить железной хватки, Анна несколько раз кивнула в знак согласия. Тогда Кестер привлек к себе женщину, медленно, одним движением облизал ее шею и затем, наконец, отпустил.

– Хорошо… хорошо… Я готова буду принять вас, барон, и вас… – Анна вопросительно посмотрела на Гриффита, осторожно прижимая ладони то к одному, то к другому плечу с тем, чтобы унять пульсирующую в них боль.

– Граф Дафф, – ответил ей тот.

– Надеюсь, вы соизволите подождать несколько дней, пока в честь вашего приезда я украшу наше скромное жилище и приглашу музыкантов и танцоров, чтобы вечер стал по-настоящему праздничным… – Анна больше не смотрела в глаза Кестеру – напротив, пыталась отвернуть лицо в сторону, и он с удовольствием заметил, как в глазах ее заблестели слезы.

– А сейчас, если мой ответ наконец-то удовлетворил вас, я хотела бы возвратиться домой.

– Да, на сегодня я вполне удовлетворен, – безо всякого выражения ответил барон, снова ощупывая языком ноющий зуб. – Вы можете ехать, сударыня, ведь скоро и дороги-то видно не будет.

Не глядя более на Анну, он вернулся к столу и принял из рук Гриффита кубок. Анна же, подняв с пола плащ, накинула его на плечи, однако никак не могла застегнуть, поскольку пальцы не слушались ее. Но тут на помощь подоспела Калиста, которая прежде с неохотою вернула нож обратно на стол, забрала из темного закутка небольшой матерчатый сверток и, вложив его в дрожащие ледяные руки госпожи, помогла ей справиться с пряжкой, а затем, обняв, вывела баронессу из хижины.

* * *

В ту ночь Кестер не спал, но не кошмары мучили его, – ведь расправившись со своими врагами, барон смог, наконец, задобрить терзавших его злых демонов, – просто ему никак не удавалось забыть молодую вдову. Снова и снова Кестер представлял такой живой, чувственный ее образ: лицо, притягивающее не открытым наивным взором, не невинным девичьим румянцем, но благородною, зрелою красотой, и эти внимательные, чуть прищуренные глаза, с вызовом глядящие на него, тонкие, ухоженные руки и шею, приникнув к которой, Кестер ощутил удивительный аромат – источаемый кожей, собственный ее, – он смешивался с неизвестным доселе Кестеру – насыщенным, сладким, цветочным – и был поистине волшебным. А уж то, что угадывалось в неподобающе слабо затянутом декольте Анны, вызывало у барона приливы сильнейшего возбуждения, нетерпенья. И он уже жаждал обладать ею, подобно животному – грубо, жестоко грызть, кусать, рвать на части, – и побыстрее выпустить из мягкого, теплого, ухоженного тела баронессы всю ее голубую кровь…

Кестер призвал к себе Карен, но как она ни старалась, как долго он ее ни мучил, ему не удалось получить и толики того удовольствия, которого он ожидал – напридумывал себе, навоображал, и все так же волнующий образ Анны стоял у него перед глазами. Тогда, прогнав свою несчастную сестру, как собаку, выпинав ногами за двери, Кестер продолжил взад-вперед ходить по покоям, гневно сжимая кулаки, жалея о том, что дал баронессе слишком много времени.

Также не спала и как волчица в клетке металась в своих покоях Анна. И ее в свою очередь преследовал образ Кестера. «Сначала отец, потом – сын! Не будет покоя нашей семье» – с досадою думала, почти плакала Анна, отчаянно желая найти возможность избавиться от ненавистного соседа, ну или, по крайней мере, от его визита. Однако баронесса знала, что возможности такой никак не может быть, и никакая фантазия ей не поможет. Заступников у нее не было. А кроме того, свекор Анны – также названный ее отец – находился в опале, и не ровен час вообще мог быть казнен, как казнены были двое средних его сыновей. Младшенький же – и телом своим слабый, вечно болезный, да и с головою не особенно дружный, – был отправлен в монастырь, где, отрекшись от мирской суеты, нашел, наконец, свое призвание, став фанатичным послушником.

Так – в тяжелых, нервных раздумьях – прошла у Анны не одна ночь, и вот уже ощущение бессилья и страх настолько угнетали баронессу, что ей начинало казаться, нагрянь к ним с законом палачи, она бы смиренно и даже с радостью приняла их, несущих смерть, – достойный способ избежать преследований молодого барона Хартли.

Когда же очень, очень скоро почти все отпущенное Анне время вышло, она все-таки решила поговорить с названным отцом, спросить у него совета. Но так и не осмелилась на это: у нее не повернулся язык рассказать о том, что скоро к ним в гости пожалует отпрыск убийцы его незабвенного, его любимого сына, тоска о котором не только не утихала, но с каждым новым днем по-новому жадно грызла, снедала сердце отца. Посему баронесса напоила старика теплым отваром из целебной травы, что собрала для нее Калиста, и, усадив перед камином, бережно закутала в толстые, теплые шкуры. Анна с болью смотрела на свекра, вспоминая о том, что всего несколько лет назад он был вполне еще сильным, здоровым мужчиной, но прямо на ее глазах за столь короткое время, не подвергаясь болезням, не принимая участия в каких-либо тяжелых походах или сражениях, только лишь бесконечно скорбя о своих погибших детях, превратился в немощное, скрюченное существо, в дряхлого старца, не способного самостоятельно передвигаться. Нет, Анна не могла, не умела признаться свекру в том, что, быть может, в одночасье лишило бы его жизни: в том, что на нее положил глаз надменный и властный барон Хартли, во всех отношениях достойный своих предков – без страха, без удержу, без какого бы то ни было сострадания воин, завоеватель.

Анна поцеловала свекра в лоб, прощаясь, с решением покинуть замок и где-нибудь спрятаться, – настолько невыносима была ей мысль в тот же вечер, на глазах названного отца стать невольницей молодого барона.

* * *

– Умоляю, дорогая моя, Калиста, подскажи, что делать, куда бежать от этого чудовища? – растрепанная, металась Анна по хижине.

Калиста стояла, опершись о край стола и чуть не рыдала, и сердце сжималось в ее груди от жалости к госпоже. Когда-то Анна, тяжело переживающая разлуку со своей семьей, грустная, однако очень любопытная девушка, знакомясь с ново-фамильным наследием, в своих длительных прогулках верхом забредала даже в самые отдаленные уголки тогда еще довольно обширных владений супруга. И однажды наткнулась на затерянную в чудесном лесу хижину Калисты. Узнала, что та занимается целительством, – в народе даже прозвана ведьмой, хотя мало кто не обращался к ней время от времени за помощью. С первых же дней знакомства между женщинами сложились невероятно добрые, теплые отношения, в большей степени из-за того, что Анне, сильно привязанной в детстве к матери, которая баловала дочь, выполняя любой ее каприз, не хватало по первости – вдали от дома – нежной, женской заботы. Мать супруга Анны умерла, как и матушка Кестера, в родах (ах, как же много общего было в судьбах этих совершенно чуждых друг другу семей!), с соседями баронесса еще не успела сдружиться, а огромное расстояние, разделявшее кровных родственников, не позволяло Анне надеяться на частые встречи с родительницей, вот она и нашла подобное, ценное семейное в общении с одинокой и молчаливой, но теплой и ласковой Калистой, затворницей, которая никогда не имела ни мужа, ни детей, но на склоне лет прониклась к своей госпоже чувством искренним, взаимным. И за это – такое необходимое ей – отношение, баронесса взяла Калисту под свое покровительство, стала ее единственной защитницей от жестких нападок местных церковных служак.

Со временем Анна полюбила мужа: доброго, веселого, умного; взрослого и довольно образованного, уважаемого в их стране человека. А супруг, в свою очередь, буквально носил Анну на руках: никогда ни в чем не отказывал, потакал всевозможным ее прихотям, холил и лелеял не хуже родной матери, несмотря на то, что баронесса не могла родить ему детей. Однако эта возникшая вдруг идиллия не послужила для Анны поводом забыть Калисту – просто отношения их несколько изменились, приняли иную, не менее удобную для обеих форму: женщины стали подругами, такими, что Анна знала, нет! была уверена, что может доверить Калисте не только свои тайны, но и жизнь.

– Самое страшное… Ты просто не знаешь всего, душа моя, – заламывала себе руки Анна, – Ведь я уже видела барона раньше и сразу узнала его в тот вечер… Как-то, в городе, я проезжала в карете по площади и заметила двух господ – его и этого, его друга. Я спросила тогда о них, и мне рассказали какие-то жуткие слухи. О том, что барон из мести изничтожил якобы некого графа, вырезал всю его семью, – Анна задыхалась, – а после сжег его замок дотла. И еще… еще, что он… что он живет со своею сестрой, как с женой и… Боже! Ведь и не это, не это ужаснее всего, Калиста! – Анна бросилась подруге на грудь и продолжала прерывисто, глухим голосом. – Ты помнишь, как любила я своего дорогого супруга? Как страдала от горя, когда потеряла его – мое солнце, моего господина, а потом и нашего долгожданного ребенка, которого я так и не смогла выносить, несмотря на все твои усилия, на все твои волшебные травки. Я думала, что никогда больше не смогу даже посмотреть на мужчину, ни на одного в целом мире, будь он хоть сказочный принц. Однако, в тот день… на ярмарочной площади, среди жонглеров и танцовщиц, всей этой разноперой веселой толпы я не могла оторвать глаз от молодого барона. Я чувствовала, я знала, что хотела бы такого… его… и прямо там, в тот же час могла бы отдаться ему, несмотря на все те ужасы, что рассказывали про него люди, несмотря на все еще живущую в моем сердце любовь. Что же я? Кто я, Калиста? Дрянная, порочная женщина? Страшнее, чем самое темное зло? Что же мне делать? Куда бежать от этого кошмара? – стонала баронесса.

Калиста обнимала ее, поглаживая по голове, не зная, что и придумать, как помочь в таком горе.

– Надо спрятаться! – резко отстранилась Анна и взглянула на Калисту безумными глазами. – Надо придумать, где спрятаться, где ему точно не придет в голову искать меня.

– Может быть, старое кладбище… – тихо, с надеждой предложила Калиста, – там есть несколько фамильных склепов…

– Да! Правильно! Фамильный склеп! Я посижу там какое-то время, а ты потом вернешься за мной, верно? Он подумает, что я сбежала. Ты скажешь ему, что я сбежала! Сразу, как только вышла от тебя тогда, и что я далеко-далеко уже где-то… уже за много-много миль отсюда. И тогда ведь… ведь он же не будет, не будет? Ведь не погонится же он за мной?

И Калиста, хоть и неуверенно, но кивала в ответ.

– А даже если и погонится – это же прекрасно! Я же буду в безопасности! Я же буду в склепе! Боже мой, боже мой, Калиста! И сколько я смогу там выдержать?! – не в силах уверовать в эту свою спасительную идею, продолжала Анна, и то хватала Калисту за руки, то себя за голову. – И ты ведь не выдашь меня, дорогая?! Милая моя, Калиста, никогда не предашь меня, правда?!

И уже предчувствуя свой скорый конец, новую кровавую развязку, обязанная и преданная госпоже Калиста в доказательство неизменной своей верности сильно сжимала ледяные руки баронессы.

Так они и решили, и баронесса спряталась на старом, почти заброшенном уже кладбище: в темном, покрытом плесенью и паутиною склепе, в надежде, что через день-другой за нею вернется Калиста и скажет, что никто за нею не гонится, что все это просто злая шутка и что молодому барону Харшли нет до нее никакого дела…

* * *

Нельзя сказать, что Кестер, примчавшись в замок Анны и увидев, что никто, как обещалось, не встречает его песнями радости и праздничным обедом, а сама хозяйка уже давно отсутствует, сильно расстроился, – нет! – потому как великое возмущение его, явившееся следствием указанного события и тут же сменившееся безудержной яростью, не имело границ.

Немногочисленная охрана обнищавшей вдовы, наслышанная о жестоких подвигах барона, без какого-либо сопротивления пустила его внутрь. И Кестер уже было хотел разнести жилище баронессы и все, что в нем находилось, не оставив камня на камне, а в жилах населявших его людей – ни капли крови, но, увидев бросившихся пред ним на колени, скулящих от страха слуг и невменяемого, полумертвого старика, скрючившегося у камина, решил – не из жалости, конечно, – что успеет расправиться с ничтожными созданьями в любой момент.

Ни на секунду не поверив в то, что Анна могла находиться где-то уж очень далеко, за последующие несколько дней Кестер прошерстил всю округу – врывался в каждый дом, даже в самую жалкую лачугу. «С нее, хитрюги, станется», – подстрекал сопровождавший барона Гриффит.

Не остановили Кестера и двери церкви, куда во время службы он бесцеремонно и шумно ввалился, бряцая оружием. Тогда, с наигранной смиренностью преклонив колено перед алтарем, барон грубо, за шкирку, утащил служителя в исповедальню и там, угрожая кинжалом, выпытывал нужные сведения.

Обыскав близлежащие земли, Кестер намеревался проехаться в город. Однако, осознав вдруг, что в охотничьей горячке совсем позабыл о хижине Калисты, изменил свой план.

– Старая ведьма наверняка что-нибудь знает. Ты видел, как они шушукались и обнимались тогда с твоей красавицей? – спросил Гриффит.

– Такие странные, теплые отношения, – задумчиво произнес Кестер, – его острое чутье подсказывало: еще немного – и они поймают беглянку, и с новой силой вспыхивала в нем страсть.

* * *

Распахнув ногою дверь, Кестер влетел в дом Калисты, которая уже давно ждала своего убийцу. Схватив несчастную за волосы, барон вытащил ее во двор и швырнул на землю.

– Если скажешь мне правду, я убью тебя быстро, – свирепо глядел он на съежившуюся у ног его женщину.

– Я уже так много сказала. Навлекла столько бед, что мне пора умереть, – ответила она тихим, спокойным голосом. – Нет, барон, больше ты ничего от меня не услышишь.

– Сожгите ведьму, – задыхаясь от ярости, приказал слугам Кестер.

* * *

– Жестокий, порочный мальчик, помни: так же, как я, вскоре будет гореть твоя душа в аду! – извиваясь в огне, вопила Калиста.

Но эти ее угрозы не могли проникнуть в искалеченное сознание Кестера и ничуть не пугали его, поскольку он твердо верил – был убежден – в том, что уже побывал в аду и если уж, пускай даже посредством нечистой силы, выбрался оттуда, то больше никогда не вернется обратно. Ко всему прочему, Кестер считал, что вершит справедливый суд и, быть может, именно для свершения этого суда он и вернулся из преисподней: ведь уничтожая врагов, он отстаивал не только свои достоинство и честь, но и корону, и герб государя. А женщина, что корчилась сейчас в огне… так ведь она – виновница всех бед, она – и есть главное зло. Сама «заварила всю эту кашу», своими страшными наговорами до полусмерти напугала старого барона Харшли. Нееет, Кестер не боялся проклятий и, как обычно, упиваясь агонией жертвы, а после – тем, как объятая пламенем, она стремительно превращается в головешку, вновь отдавался ни с чем не сравнимому, дьявольскому удовольствию. И там, в нем, будучи полностью забранным, поглощенным – на пике блаженства – извергал с дрожью соль.

* * *

– Ты поражаешь своей изобретательностью, друг мой, – с восхищением глядел на Кестера Гриффит, когда по окончании казни тот собственноручно раскладывал по всему двору капканы.

– Будем проверять это место несколько раз в день, – тихо ответил барон. Он был уверен в том, что Анна обязательно вернется, забыв об осторожности, оплакать останки подруги.

* * *

И Кестер не ошибся.

Прошла неделя с того момента, как баронесса затаилась в сыром, холодном, гулком склепе. Несмотря на то, что лето еще не закончилось, погода стояла прохладная, почти что осенняя, поэтому уже в первый день пребывания в жутком убежище Анной овладела лихорадка – мех не спасал, а огонь баронесса не разводила из боязни быть немедленно обнаруженной. Посему довольно скоро мрак усыпальницы, предчувствий, угрызений мрак совершенно одолел коченеющую заживо Анну, и она уже не могла, не выдерживала сидеть на одном месте и бездействовать. И в один из вечеров, когда до нее долетели пригнанные воздушным потоком отголоски плача и стенания и… будто бы даже запах дыма от костра, баронесса с великою мукой выждала еще одни сутки и выбралась из укрытия. Как и предполагал Кестер, без лишних раздумий, сомнений Анна направилась к дому Калисты, и то, что баронесса увидела, когда вошла на двор, повергло ее в трепет и отчаянье.

Проклиная жестокое сердце Кестера, Анна сняла плащ и похожее на монашеское покрывало со своей головы. Темные, почти черные волосы крупными кольцами упали ей на плечи. Опустившись на колени, Анна расстелила покровы на земле и бережно принялась собирать в них обугленные останки, которые затем аккуратно завернула, перевязала найденной случайно в траве толстой, грубой веревкой. После чего она склонилась над свертком и зарыдала горючими слезами. Сгущались сумерки, резко завывал ветер и жалобно блеяли в своем загоне голодные овцы. Внезапно Анне почудилось, что где-то совсем рядом хрустнула ветка. Анна вздрогнула, вскочила, подняла оказавшийся довольно тяжелым сверток и, озираясь по сторонам, быстрым шагом пошла прочь со двора. Но в какой-то момент – ведь, естественно, баронесса совершенно не глядела под ноги, – острые стальные челюсти с лязгом сомкнулись на ее лодыжке. Анна вскрикнула, согнулась пополам и рухнула на землю – застыла на мгновение, а после, медленно покачиваясь, парализованная болью и страхом, не в силах даже посмотреть на свою насквозь пронзенную железными тисками ногу, – так и сидела несколько часов, пока не услышала со стороны леса конский топот и окрики всадников. Когда баронесса подняла голову, то увидела освещенного ярким пламенем факелов, стремительно надвигающегося на нее Кестера. Он остановил коня, только когда тот уже наступал копытами на подол ее платья. Устремив на Анну свой прекрасный ледяной взгляд, барон сказал:

– Надеюсь, сударыня, вы поняли, что бегать от меня бесполезно, а те, кто пытается, вообще теряют такую способность, – Кестер сделал знак слуге, и тот, подбежав к Анне, нагнулся, чтобы освободить ее из ловушки. Не выдержав мучительного процесса, баронесса потеряла сознание. Через какое-то время она очнулась, все еще на земле, но свободная от тисков. Слуга попытался поднять ее, но Анна оттолкнула его и вцепилась в лежащий рядом сверток.

– Оставьте эту нечисть, – приказал Кестер, и слуга хотел было отобрать у Анны сверток, но та жалобно взмолилась:

– Позвольте… позвольте, барон, я возьму это с собой. Я должна похоронить ее…

На что Кестер с презрительной усмешкой кивнул, и бедную, белую, как полотно, промерзшую до костей пленницу доставили в замок Харшли.

* * *

В замке Анну ждала просторная светлая комната с огромной, скрытой тяжелым балдахином кроватью, застеленной тонким, гладким, обошедшимся Кестеру в баснословную сумму денег бельем. Накуренное благовониями помещение согревал камин, в который слуга непрерывно, не жалея подбрасывал дрова. Здесь же находилась деревянная ванна, а рядом в большом количестве были расставлены, разложены свечи, цветы, сладкие сушеные травы, масла. Также к новой обитательнице замка был приглашен не самый лучший и известный, но, вероятно, на редкость умный и талантливый, выкупленный некогда хитрым и ловким Гриффитом из лап инквизиции, приговоренный к смертной казни за предложенные, казавшиеся дикими нововведения, хирург. Да, Кестер позаботился и об этом, поскольку не хотел, чтобы женщина, которую он с такой страстью вожделел, погибла как те – славные воины – истекшие кровью, его братья по оружию, раны которых были сплошь облеплены землей с полей сражений.

Устроить для своей пленницы такое роскошное гнездо Кестера сподвигло неизвестное доселе чувство. Посетив скромное, неотапливаемое, с ничтожным количеством слуг и запасов провизии жилище Анны и убедившись в том, что баронесса разорена совершенно и вряд ли может позволить себе не то что украшения и новые наряды, а даже лишнюю поленницу (не имела она ни крестьян, разводивших скот, ни земель, а лес берегла, как единственный источник пропитания не только для себя, но и для всей своей немногочисленной челяди), Кестер представил вдруг, насколько приятно, должно быть, будет для Анны, умастив ароматным маслом тело, коснуться мягких, гладких, украшенных вышивкой простыней…

* * *

Однако Кестер не угадал: приятно Анне не стало. Ведь к тому моменту, когда голова баронессы коснулась подушек, сильнейший жар охватил ее целиком, высвобождая из глубин сознанья странные, страшные видения. В промокшей насквозь рубахе Анна металась в постели и, будто отбиваясь от невидимого врага, выпрастывала вперед руки и то выкрикивала, то шептала что-то совершенно неразборчивое, похожее на злые ругательства и трогательные мольбы одновременно. С обеих сторон ее пытались удержать низкорослый, худощавый, с седыми волосами и серым, бесстрастным лицом доктор и совсем уже округлившаяся, отяжелевшая Карен.

В такой болезни, в пограничье Анна казалась Кестеру еще более прекрасной… становилась для него еще более желанной. Он готов был броситься на нее и растерзать немедля, и, возможно бы, так и сделал, если бы не Гриффит, который утащил его к знатным гостям, нагрянувшим в Хартли не то чтоб нежданно, но совершенно некстати, и томившимся и жаждавшим выразить барону любовь свою и почтение. К счастью, этот визит, а затем еще один подобный, увенчавшись шумным празднеством, растянувшимся на неделю застольем, время от времени прерывающимся охотою и непродолжительными дружественными турнирами, немного отвлекли Кестера от мыслей о вдове.

* * *

В один из таких теплых праздничных вечеров, пробравшись сквозь толпу музыкантов с их бубнами и волынками к сидевшему среди изрядно набравшихся добрым вином гостей своих такому же пьяному Кестеру, седовласый, серолицый доктор глухо, мрачно произнес:

– Я должен отрезать ей ногу.

– Делай, что хочешь, только чтобы осталась жива, – прошипел Кестер. В мгновение ока мысль о том, что он может потерять Анну, пробила брешь в плотном, окутавшем мозг тумане-дурмане, заставив барона содрогнуться. – Чтобы осталась жива, слышишь? – продолжал он, притянув доктора за воротник к самому своему лицу, – иначе… иначе ты пожалеешь о том, что не церковь стала твоим палачом. Иначе… иначе я сожру тебя живьем!

Этой же ночью по замку разносились такие душераздирающие крики, что если бы знатные господа не спали беспробудным пьяным сном, то сразу оголили бы мечи и бросились туда, где, вероятно, происходило смертоубийство. Ну а домашние слуги тряслись в своих коморках, с ужасом и отвращеньем представляя, как мрачный доктор пилит хрупкие косточки баронессы. Это же представлял себе и Кестер, готовый ворваться в покои Анны и сдерживаемый лишь крепкими объятиями друга, который слышал, ощущал, как бешено колотится сердце барона – от страха… за нее – нет! за себя, – охваченного новой, неизвестною тревогой, внезапно рожденным вдруг чувством, парализующим некогда хладнокровную его натуру, и силу его, и волю, этот расчетливый, холодный разум…

– Она не умрет сейчас, твоя баронесса, – тряхнув Кестера за плечи, строго и зло, проникая прямым своим, магнетическим взглядом в сознание Кестера, успокаивал Гриффитт. – Ее время еще не пришло, – и тут же ласково и озорно продолжал, – И что мы здесь делаем? Нужно уехать на некоторое время. А там, глядишь, когда вернемся, встретит нас твоя красавица – здоровая, веселая… Доктор отличный – приделает к ее обрубку крепкую деревяшку, и она еще сможет танцевать для тебя. Все, завтра же в путь!

Недовольно качая головой, Кестер пытался освободиться, но Гриффит то рывками, то пинками все же оттащил его от дверей покоев баронессы и увлек за собой в темноту анфилады. Он затолкал Кестера в его спальню и сам зашел, закрыв дверь на ключ.

– Сегодня останусь с тобой. И прикую тебя цепями, если посмеешь выйти, – хищно улыбался Гриффит и буквально навалился на Кестера всем своим весом, укладывая его на постель. И тревога отступала, развеивались, растворялись напряжение и страх, и Кестер уже немного веселился и даже тихо и хрипло смеялся, и сцепленный в шуточной драке с другом, падал на толстые, теплые шкуры.

На следующий день вместе со своими гостями они покинули замок, даже не заглянув к пленнице.

* * *

Однако долго удерживать Кестера вдали от баронессы Гриффит не смог, и по прошествии трех недель они вернулись домой.

– Уверяю тебя, с нею все в порядке, – хихикал Гриффит, преграждая Кестеру вход в покои Анны, – Тссс, слышишь? – поднес он палец к губам.

– Да пусти же, наконец, – свирепел от нетерпения Кестер и, отпихнув таки Гриффита, уже собирался открыть дверь, но на мгновение замер, слушая доносящийся из комнаты радостный и нежный женский смех.

– Говорил же я, веселая и здоровая… – прошептал Гриффит и распахнул перед Кестером двери.

Смех резко прервался. Сидящие на краю кровати, державшие друг дружку за руки Анна и Карен так и застыли, устремив свои взоры на вошедших в комнату мужчин, и лица их, будучи еще секунду назад счастливыми и румяными, превратились в некое подобие масок: искаженные ужасом и болью, вытянулись и посерели…

– Вижу, вы в добром здравии, сударыня, – довольный, улыбнулся Кестер и, протягивая руку, подошел к баронессе.

– Еще очень слаба, – прошептала Карен.

– Тебя никто не спрашивает, – грубо буркнул он и знаком приказал Карен удалиться.

Поддерживая рукою живот, Карен неуклюже поднялась и медленно направилась к выходу. Анна же, проигнорировав предложенную Кестером поддержку, нащупала набалдашник прислоненной к постели трости и встала, опершись на нее.

– Могу я посмотреть, хорошо ли справился доктор? – спросил Кестер, опускаясь перед Анной на одно колено. Баронесса хотела было отстраниться, но мешала кровать, а Кестер уже медленно поднимал подол ее платья. И когда взору его представилась обрезанная чуть ниже колена, аккуратно замотанная в некоторых местах пропитанной кровью тканью культя, он чуть не зарыдал, настолько прекрасным показалось ему это зрелище. Нежно обхватив искалеченную ногу двумя руками, он медленно погладил ее снизу вверх. Анна тихо застонала – ей в свою очередь хотелось кричать. Она смотрела на Кестера, как на сумасшедшего, и не удивилась бы, если бы он тут же впился зубами и отгрыз кусок от ее ноги.

– Что же вы? Прекратите, сейчас же, – Анна попыталась оттолкнуть Кестера, но тот поймал ее руку и поднес к губам. Будто бы пронзенная током, Анна вздрогнула и резко отдернула руку, а после что было сил ударила барона по щеке и тут же, ожидая немедленного жестокого ответа, закрыла лицо ладонями. Однако ничего страшного не произошло, кроме того, что Кестер одернул подол ее платья, поднялся и быстро вышел из покоев.

* * *

– Как же я хочу ее, Гриффит. Еле держусь, – хриплым голосом исповедовался Кестер другу, который встретил его в анфиладе.

– Так что ж не взял?.. Сейчас?

– Я не могу так.

– Это с каких же пор? Помню, я с трудом оторвал тебя от ее горячечного тела.

– Наверное, не смог бы и тогда. Не знаю, не понимаю, что со мной… И она… она как будто изменилась, тебе не кажется, Гриффит? – затравленно посмотрел на друга Кестер, – Так похудела, но вместе с тем будто стала еще краше – сильнее, выше. И этот ее взгляд… Он прожигает меня насквозь. Нет, это невозможно, – когда такие глаза…

– Так не смотри на нее. Разверни, – засмеялся Гриффит.

– Но я хочу смотреть! – с отчаяньем выкрикнул Кестер.

– Не понимаю… Ты говоришь, что не можешь выносить ее испепеляющего взгляда, и при этом все же хочешь смотреть на нее и… и чтобы она смотрела на тебя? – недовольно ухмыльнулся Гриффит.

– Хочу, – но чтобы это было… чтобы с другим лицом, другими глазами…

– Не проще ли тогда найти другую женщину? – с тем же недовольством продолжал Гриффит.

– Мне не нужна другая, – печально ответил Кестер.

* * *

Чтобы спокойно подумать о настигших его странных внутренних переменах, о той власти, которую вдруг возымела над ним молодая вдова, а также избежать бесконечных жестоких шуточек Гриффита, которые в свое время веселили изрядно, настраивали на нужный хищный лад, но сейчас почему-то только усугубляли подавленное состояние, Кестер поднялся туда, куда мало кто забредал, – в самую высокую башню замка, – и забился там в самый темный угол. За бароном, не имея ныне никакой возможности для общения, поскольку сам он более не звал ее к себе, напротив, завидев лишь, гнал прочь, тихонечко кралась Карен.

Она с трудом поднялась по крутой, плохо освещенной, скользкой лестнице и вошла в низкое, прорезанное бойницами помещение.

– Чего тебе? – усталым голосом, не глядя на сестру, спросил Кестер.

– Отпусти ее, – Карен жаль было Анну, но еще больше девушка переживала за себя. Покорно сносившая братские ласки – скорее пытки, нежели милость и благость, она не могла допустить мысли, что он больше никогда не обратит на нее внимания, никогда не посмотрит на нее своими прекрасными ледяными глазами.

– Вы все сговорились, наверное? Изводить меня сегодня, – Кестер обратил на сестру такой желанный ею взор.

– Она такая добрая и… слабая. Она не выдержит здесь, не вынесет этого зла, – Карен шагнула навстречу вынырнувшему из темноты брату. – Не мучай ее, Кестер, прошу тебя…

– Да ты что себе позволяешь, тварь? – он грозно двинулся на Карен, вытесняя ее к выходу. – О каком таком зле ты бормочешь, несчастная?! Ты, наверное, совсем потеряла рассудок?

Рассудок Карен и вправду был поврежден еще со времени той страшной казни, которую ей пришлось наблюдать. С трепетом, с отчаянием девушка продолжала:

– Ты приказал мне прислуживать Анне. Но скоро… скоро я не смогу делать этого. Лекарь сказал, вот-вот начнутся роды, на свет, наконец, появится наш ребенок…

– Наш ребенок?! – прорычал Кестер, готовый взорваться от бешенства. Он хотел немедленно задушить сестру, однако не мог заставить себя прикоснуться к ней из-за владевшего им отвращения. – Да если я услышу хоть один только его писк, то утоплю выродка в помоях! И тебя вместе с ним! Убирайся!.. Убирайся и не попадайся мне больше на глаза!

Несколько шагов назад от грозного Кестера – и вот уже Карен ступала по лестнице: плотной пеленой застилали глаза слезы, отекшие, дрожащие ноги не чувствовали опоры; из-за тусклого освещения девушка не могла различить крутого пути и в какой-то момент оступилась и, не удержав равновесия, не успев даже крикнуть, упала, кубарем покатилась вниз. И так жутко колотились о каменные ступени голова ее, руки и ноги, которыми в начале пути она пыталась за что-нибудь ухватиться.

Некоторое время спустя Кестер, наткнувшись на толстое, бесчувственное тело сестры и глянув в ее широко открытые, с чуть тлеющими еще остатками жизни глаза, в брезгливой гримасе скривил лицо, перешагнул и покинул мрачные стены башни.

Он вышел на освещенный ярким солнцем двор и плотно прикрыл за собою тяжелую, скрипучую дверь. Кестер решил последовать совету Гриффита и не смотреть на Анну, по крайней мере, спереди. «Она подчинится, – думал Кестер, – Я заставлю ее», – и не верил сам себе.

* * *

Анна почти не выходила из своих покоев, и даже когда врач сделал ей протез и посоветовал больше двигаться, тренироваться в ходьбе, не стремилась покидать обжитой своей роскошной клетки. Да у нее, на самом деле, и не было в том особенной необходимости.

Самая свежая и вкусная еда, любые лакомства, которые только можно было достать, в изобилии присутствовали на столе баронессы. Каждый день заменялись и пополнялись огромные блюда с тающей во рту, нежнейшей вырезкой, щекочущими острыми ароматами нос сырами, сочными хрустящими фруктами, всевозможными сладостями и, конечно же, кувшины, до краев наполненные выдержанным положенные сроки в подвалах замка вином.

Однако затворница не могла в полной мере оценить вкуса предлагаемых ей деликатесов, поскольку почти не притрагивалась к еде. Отщипывая и отламывая лишь небольшие кусочки, она думала, что и этим уже совершает грех: представляла себя какой-то жалкой тварью, животным, лижущим руки хозяина-монстра.

Портниха уже нашила для Анны целый ворох изумительных новых нарядов из самых дорогих, заграничных тканей, на которые, однако, баронесса старалась не смотреть, дабы избежать соблазна примерить все эти великолепные платья, коими доверху были набиты огромные сундуки, посему же приказала слугам задвинуть вместилища роскошных одежд в самые дальние углы покоев.

Впрочем, была все-таки одна радость, в которой Анна никак не могла себе отказать. Так часто, как она желала, большая деревянная ванна, уставленная по краям множеством толстых свечей, наполнялась водой. И всякий раз, в ужасе отводя глаза от своей почти вдвое усеченной конечности, баронесса надолго погружала в воду белое, ставшее почти прозрачным тело и предавалась унылым думам. Анна чувствовала, понимала, что кошмар, в который она попала, еще не закончился и что самые страшные ее страдания еще впереди. А могло ли быть иначе? Могла ли она избежать пленения? – часто задавала себе вопрос баронесса. Быть может, после той злополучной встречи с Кестером ей следовало бы немедля вскочить на лошадь и мчаться во весь опор к границам страны, вместо того, чтобы дрожать в старом склепе, ожидая такой предсказуемой, такой очевидной развязки?.. А хотела ли она бежать, на самом деле? А сейчас, случись у нее возможность выбраться из логова барона, поспешила бы она сделать это? – Вот в чем заключалась главная мука Анны. Она чувствовала, что не способна противостоять своему врагу, и не потому, что боялась за свою жизнь, нет. Уж теперь-то Анна с радостью распрощалась бы с нею, только вот не своими руками, этого баронесса никак не смогла бы сделать сама, у нее просто не хватило бы сил, как не хватало на то, чтобы бороться с одной своей страшной внутренней слабостью. Каждый раз, когда Анна слышала шаги за дверью, сердце ее начинало бешено колотиться в ожидании появления Кестера. И каждый раз она облегченно вздыхала, когда на пороге появлялся слуга с очередным дымящимся блюдом или портниха, желающая снять новые мерки. Тогда Анна благодарила Господа за то, что тот в очередной раз избавляет ее от этой изощренной, жестокой пытки – видеть, чувствовать своего убийцу (Анна была уверена в том, что Кестер прикончит ее рано или поздно, но прежде вырвет из груди ее еще живое, доброе сердце и высосет по капельке душу, тонкую и чистую), который заставляет испытывать не только страх и боль, но вместе с тем новое, неудержимое и неподвластное жуткое чувство. Анна хотела было поговорить об этом с Карен, но та уже очень давно куда-то запропастилась, как сквозь землю провалилась, – никто не мог найти ее, и тревожно-тоскливое состояние баронессы от этого только усиливалось, страшные и далеко не беспочвенные подозрения терзали ее непрерывно.

* * *

Как-то, как это часто теперь случалось, ночью Анна проснулась в холодном поту. Ей снился сон, в котором красивый, ощетинившийся волк рвал на части ее ногу, а она лишь слабо отмахивалась, не имея возможности отогнать хищника. Очнувшись и схватившись за ногу, чтобы унять боль, баронесса сжала руками пустоту и в тот же миг громко и протяжно завыла, как тот зверь из ее кошмара, и тяжело опустилась на подушки. Так, издавая то вой, то стоны, то похожее на детское хныканье, она пролежала почти полночи, а затем, поняв, что не заснет, прицепила кое-как протез и, опираясь на одну здоровую, родную конечность и две свои крепкие деревяшки, Анна подошла к уставленному яствами столу: резким движением наполнила вином украшенный драгоценными камнями стеклянный кубок и залпом осушила его, а после второй и третий сосуд; подцепив ножом внушительный кусок утиной грудки, отправила его в рот и, не прожевав полностью, принялась за гроздья винограда и яблоки. С каждым съеденным куском баронесса ощущала, что голод ее только нарастает, и утолила его лишь тогда, когда попробовала, понадкусывала от всего, что было на столе. После этого короткого стихийного пиршества она, уже порядком захмелевшая, проковыляла к раскрытому настежь сундуку, из которого призывно вываливались новые наряды. Выбрав из вкусной груды расшитое золотом темно-красное, бархатное платье, Анна, не желая звать на помощь служанку, довольно долго пыталась в него облачиться. В конце концов, затянув кое-как шнуровку, порядком уставшая и отвыкшая от подобных действий, прямо как была, заползла обратно на кровать и сразу заснула.

* * *

На следующее утро Анна пребывала в еще большей тоске-печали, которую усиливала никак не проходящая головная боль, как будто большая птица мощным, тупым клювом долбила в затылок, а также душераздирающее зрелище, которое баронесса наблюдала из выходившего во внутренний двор замка окна в своих покоях. Свора хрипящих, захлебывающихся слюной волкодавов со всех сторон яростно набрасывалась на старого бурого медведя, прикованного цепями к каменной стене. Несмотря на внушительные размеры и грозный рык, несчастному животному не удавалось отогнать от себя рычащую стаю, и время от времени какая-нибудь из собак отхватывала от мишки кусок мохнатой шкуры.

Поглощенная своими переживаниями и страданиями медведя, Анна не сразу расслышала стук в дверь.

– Войдите, – громко сказала баронесса, не отрывая глаз от происходящего во дворе жестокого действа, и тут же пожалела о том, что дала такое разрешение, ибо почувствовала, что к ней приближается тот, кого она так давно и с ужасом ждала.

– Я вижу, вы все-таки начали есть, – довольный, улыбался Кестер, подходя к Анне. – Очень хорошо, ведь иначе вы скоро совсем растаете, а мне бы этого совсем не хотелось, – ласково мурлыкал он.

«Подлый… подлый, умелый притворщик», – думала про себя Анна.

– Освободите медведя, барон, – тихо произнесла она.

– Как скажете, сударыня, – Кестер стоял почти вплотную к Анне. Не раздумывая долго, он быстрым движением расшнуровался, задрал подол ее платья и, удерживая за шею, не сильно, не грубо, только лишь для того, чтобы максимально обездвижить, вошел в нее. Стараясь не издать ни звука, Анна судорожно вцепилась в руку Кестера, которой тот обхватил ее за талию, однако время от времени с губ ее все же слетали тихие стоны. Когда же он кончил, прижался горячей щекой к плечу баронессы, головная боль ее прошла, все тело дрожало, а лицо было мокрым от слез. И плакала Анна не от того, что Кестер в очередной раз унизил ее, а от того, что осознавала: никогда раньше со своим любимым мужем, что бы тот ни вытворял с нею в порыве страсти, она не испытывала подобного нынешней сладкой, блаженной истоме… Анна плакала от того, что чувствовала: если бы Кестер не прижал ее к себе, она сама прильнула бы к нему всем своим существом, признала бы пред ним свое поражение.

И в этот момент Анна ненавидела себя еще больше, чем своего мучителя. Ах, если бы она могла, если бы только могла, выбросившись немедля из окна, убить себя, но прежде – барона! воткнув в его красивые зеленые глаза серебряную вилку с двумя острыми зубьями, с помощью которой сегодня ночью она так жадно поглощала мясо.

Слушая удаляющиеся шаги, Анна снова застыла у окна. Спустя какое-то время она заметила во дворе Кестера. Неся в руках копье, он приближался к теряющему последние силы, шатающемуся, изодранному в кровь зверю, который отчаянно и неуклюже пытался все же вскинуться на дыбы. Одним, метким ударом в голову Кестер прикончил раненое животное и, бросив на землю орудие, кинул довольный взгляд на окна баронессы.

– Вот так бы и со мной… Лучше бы ты поступил так и со мной, – шептала Анна и вновь заливалась горючими слезами.

* * *

– Почему, Гриффит? Почему я позволяю ей делать все это? Почему не могу быть с нею жестким? – задумчиво произнес Кестер, стоя неподалеку от того места, где Анна решила похоронить Карен и Калисту, и наблюдая за тем, как баронесса командует двум слугам, заканчивающим установку тяжелых каменных надгробий. По выражению лица Анны Кестер понимал, насколько сильна боль, что она терпит, когда переносит тяжесть своего пускай даже такого легкого маленького тела на протез. Но Анна боролась со своею болью, вынужденная, но стойко держалась. И эта стойкость нравилась Кестеру, как нравились каждое ее, порою неуклюжее, движение, ее тихая, грустная речь и такой же грустный хриплый, грудной ее смех…

– Наверное, хочешь понравиться ей, – весело отвечал Гриффит. – Хотя с таким лицом… Хорошенько же она тебя отделала. Видать, ты даже и не пытался сопротивляться.

– Я не смог поднять на нее руку.

– Зато она смогла… поднять на тебя свой костыль. И рассадила все лицо. Такое нельзя позволять, братец, – Гриффит строго покачал головой, глядя на разукрашенную синяками скулу и шею Кестера.

– Не могу больше мучить ее, Гриффит. Не могу причинять ей боль, – печально продолжал Кестер, и снова и снова вспоминал недавнюю встречу с Анной, которая, таки набравшись смелости, покинула свои покои с целью осмотреть замок и выбрать место для погребения останков Калисты. И как будто сами ее ноги, а вернее, то, что от них осталось, принесли баронессу к дверям высокой башни, и она, любопытная бестия, призвав на помощь двух праздно шатающихся по двору охранников, проникла за тяжелую, скрипучую дверь. И тут же страшно пожалела об этом, обнаружив за ними смердящее, разлагающееся тело Карен, вокруг которого кружилось облако жужжащих, жадных, жирных мух. Настолько быстро, насколько позволяла ей ее изувеченная конечность, Анна, с трудом подавляя приступы тошноты, поспешила вернуться к себе, ибо наполнившие с новою силой все ее существо чудовищное отвращение и ненависть неудержимо рвались наружу и, казалось, влекли за собою все ее внутренности.

Баронесса хотела побыстрее спрятаться, как делал когда-то Кестер, нырнуть в теплые, ароматные воды и не высовывать оттуда носа, покуда не станет невозможным сделать вдох.

Она встретила барона в одной из анфилад и, не думая ни секунды, отважно и быстро, со всей силы, на какую только была способна, размахнулась и заехала тростью по его лицу. Кестер отпрянул. Тогда Анна нанесла ему еще и еще один удар, а следующий – куда-то в шею или в плечо. Но в тот же миг, не в состоянии удержать равновесие, почувствовала, что падает. Однако барон, щека которого была разбита в кровь, немедля бросился поддержать ее.

– Не трогай меня! Убери свои руки, проклятый убийца! – злобно шипела, отталкивала барона Анна.

– Но вы же упадете, – придерживая ее за локоть, тихо отвечал Кестер, потупив взор.

– Я упаду. Но я скорее поднимусь, если ты не будешь касаться меня! – гневно сверкнув глазами, Анна вытянула вперед руку, приказывая Кестеру подать ей с пола трость.

* * *

– Знаешь, я заказал еще ткани для новых платьев и украшения. Сам ездил в город… выбирал. Они думали, барон Харшли приехал кого-нибудь зарезать или повесить, а я всего лишь купил парчи.

– Ты уже потратил целое состояние, пытаясь ублажить баронессу. Хм, до недавнего времени мне казалось, это женщины созданы для того, чтобы доставлять удовольствие, – ответил Гриффит и рассмеялся, и Кестер рассмеялся вместе с ним.

– Как бы я хотел знать, что сделать, чтобы она улыбнулась мне так же, как улыбается тем мертвецам.

– Может быть, женишься на ней? – лукаво посмотрел на Кестера Гриффит.

– Женюсь. И как можно быстрее, – с радостью подхватил идею барон. – Надо привезти ее свекра и украсить церковь. Возможно, это хоть немного отвлечет миледи от грустных дум.

– Ты сошел с ума, друг мой, – снова захохотал Гриффит.

Его смех донесся до ушей баронессы, сидящей на земле и с остервенением выкапывающей лунки для цветов, которые она собиралась посадить вокруг могил.

– Чудовища, порочные чудовища… – клеймила хозяев Харшли Анна.

* * *

Как хотел и сказал Кестер, свадьба была организована всего за несколько недель. И обещала стать событием громким, выдающимся. Поздравить барона прибыли-поспешили многие знатные знакомые, а уж влекомые любопытством и жаждой праздника крестьяне с его собственных и окрестных земель, а вместе с ними и нарядные городские жители безо всякого приглашения, сами стекались к воротам поражающей великолепием убранства церкви, «себя показать, да на других посмотреть».

Стоя у алтаря, жених и невеста изо всех сил старались не встречаться друг с другом взглядом. И у каждого на то была своя причина: Кестер, бледный, голодный… одержимый идеей угодить, измучился сомнением и нетерпеньем (неужели и после свадьбы на ее лице не отразится хотя бы подобие обращенной к нему улыбки?); Анна заливалась жгучим румянцем – от стыда. Где-то там, за ее спиной, в толпе разодетых в шелка и бархат господ, на длинной деревянной скамье сидел ее названный отец, – что сейчас творилось в его душе? Быть может, надеялась баронесса, рассудок его настолько слаб, что он не соображает, где находится и что за действие свершается пред ним.

Однако несмотря на кажущееся совершенное уже помешательство, несчастный свекор Анны все понимал, все видел, слышал все и в самый ответственный момент обручения с громким стоном схватился за сердце и замертво повалился на пол.

Присутствующие зашептали, заохали, после чего вскоре в церкви воцарилась гробовая тишина.

– Прекратите это, прекратите, умоляю, – вынимая дрожащие пальцы из руки Кестера, прошептала Анна и бросилась к скрюченному судорогой покойнику.

Кестер продолжал стоять в замешательстве – так много чувств бушевало в нем в те минуты. Его гордая, жестокая натура страшным голосом настаивала, приказывала: несмотря на охи, вздохи и слезы, он должен продолжать – в родном, беспощадном своем духе – довести церемонию до конца. Однако еще одним и, приходилось признать барону, довольно пронзительным, сильным, взывала не так давно поселившаяся в нем сострадающая Анне сущность. И Кестер, хотевший было возмутиться, взъяриться, громко и злобно рявкнуть на собравшихся, установив тем самым порядок и спокойствие, вместо этого с застывшими на губах проклятьями, под пристальными, ошеломленными взглядами толпы быстрым шагом покинул церковь.

* * *

В те же злополучные сутки, ближе к ночи Кестер все же решил проведать свою невесту. И когда он робко вошел к ней в покои, баронесса встретила его звонкой пощечиной.

– Вы не оставили на мне живого места, сударыня, – виновато улыбаясь, тихо сказал Кестер.

– А вы – на мне, – в горькой усмешке искривились губы Анны. А через мгновение она засмеялась, но не тем смехом, которого так ждал от нее Кестер, а своим таким теперь обыкновенным: тихим, печальным, каким-то похоронным, постепенно переходящим в рыдания.

– Что же ты наделал? Что ты наделал? – вопрошала, утопала в слезах Анна, ударяя кулаками Кестера в грудь. Ее истеричное состояние все усиливалось, и она продолжала колотить барона, непрерывно выкрикивая одни и те же вопросы. Но в какой-то момент, обессилевшая, сползла к его ногам и так и лежала, сотрясаясь всем телом, омывая солеными потоками его высокие кожаные сапоги.

Душераздирающее зрелище, кое представляли собой страдания доведенной до крайности пленницы – его жертвы – его теперь невесты, все же вынудило барона уступить. Так бережно, как только мог, Кестер поднял Анну на руки и отнес на кровать. После чего лег рядом с баронессой, обнял ее и укачивал, как младенца, пока та не заснула. Он и сам задремал, без конца прокручивая в голове цепь странных событий, связанных с молодою вдовой, в поисках ответа на вопрос, каким образом и в какой момент из хозяина, господина превратился вдруг в жалкого раба этой женщины.

В середине ночи Кестер проснулся взволнованный – проникнутый новым, сердечным влеченьем, распаленный новой нежной страстью. Он некоторое время глядел на лежащую рядом, тихо посапывающую Анну, а затем с великой осторожностью стянув с нее платье, принялся гладить, целовать. Медленно… вдыхать, вбирать. Желанную свою женщину.

Которая… которая, наконец, отвечала ему взаимностью – хотя бы и во сне принимала его в свои объятья. Прижималась к нему всем телом и с той же нежною, жаркою страстью целовала в губы.

Однако блаженствовал Кестер недолго и в тот самый момент, когда почувствовал волшебный вкус ее рта, он также увидел расширенные от ужаса глаза баронессы.

– Нет, нет! Это невозможно! Этого никак не может быть! – грубо отталкивая Кестера, мгновением позже громко шептала Анна.

Она сползла с кровати. Похожая на привидение, в длинной тонкой белой рубахе, с растрепанными, разметавшимися по плечам волосами, возведя глаза к небу, выкрикивала в отчаянии:

– Я сдаюсь! Господи, я сдаюсь!

Кестер тоже поднялся и, с болью глядя на Анну, теребил в руках длинный золотой шнурок.

– Если ты так ненавидишь меня… если я настолько тебе противен, я… я не могу, не буду больше удерживать тебя… не буду мучить, – запинаясь, тихо заговорил барон, и на глазах его выступили слезы.

– Что? – повернулась к нему Анна.

– Ты свободна. Можешь отправляться хоть сейчас… Бери людей и деньги… Я дам, сколько пожелаешь… – глухо продолжал Кестер.

– Но зачем? Почему? – будто немного даже возмущенно спросила Анна. Все похолодело у нее внутри, когда она представила свой старый, рассыпающийся замок и себя в нем – одинокую, безногую калеку.

– И хотя жизни не будет для меня, если ты уйдешь, быть может, этот мой поступок… быть может, когда-нибудь ты хотя бы поздороваешься со мной, если встретишь на ярмарочной площади, может, коротко улыбнешься и… позволишь навестить тебя, – продолжал Кестер и чувствовал, как торопится, вгрызается в его сердце убийца-тоска.

– Зачем это? Зачем тебе это нужно, Кестер? – и Анна сделала шаг ему навстречу.

Кестер смотрел на нее растерянно и удивленно.

– Я люблю тебя, – признался барон и снова опустил глаза, скрывая слезы.

Пораженная до глубины души таким признанием, а более всего таким искренним, смиренным голосом Кестера, Анна закрыла лицо руками. Она не знала, то ли броситься к барону, то ли вон из покоев. В нерешительности, в каком-то неловком замешательстве Анна сделала несколько шагов назад к выходу, остановилась и вдруг, громко вскрикнув, сжалась, согнулась, пронзенная насквозь длинным острым кинжалом. В дверном проеме прямо за ее спиной возвышалась окутанная с головы до ног плащом фигура. Темная Личность пришла, наконец, проведать Кестера, в тот самый момент, когда он меньше всего этого ожидал.

С громким стоном Кестер бросился к рухнувшей на пол Анне.

– Нет, нет, нет, – рыдал барон, прижимая к себе окровавленное тело баронессы. Еще несколько минут назад он готов был отказаться обладать ею, отпустить ее. Ее, но не свою надежду.

– Однако у тебя был выбор, друг мой. Никто не заставлял тебя ползать перед ней на коленях, – ласково пропел такой знакомый Кестеру голос.

Барон поднял мокрое от слез лицо и увидел, что Темная Личность сбросила капюшон. И будто пропасть разъяли внутри него, будто бросили его в раскаленную лаву, будто, содравши с него прежде кожу, замуровали – в лед. Только что, испытав боль утраты, Кестер думал, что ничто уже не сможет сравниться с этим его горем, с такою его бедой, однако глядя в лицо убийце, он терял сознание, не в силах выдержать нового жестокого удара.

– Ты? Это всегда был ты? – Кестер чувствовал, что задыхается.

– Конечно, ведь должен же был кто-то поддерживать тебя, направлять, – ухмылялся Гриффит своею хищной, опасной улыбкой.

– Убей же и меня, – горько усмехнулся Кестер, все так же сжимая в объятиях тело Анны.

– Нет. Чтоб я так быстро отправил тебя в преисподнюю? Ты слишком нравишься мне, Кестер, – Гриффитт склонился над Кестером, рукою в перчатке сжал его плечо.

– Твой ад не страшит меня, – насколько теперь мог, зло и надменно ответил барон, уклоняясь, отстраняясь, и чувствовал, что холодеет, стынет от ужаса.

– Это пока. Пока ты не попал туда, – строгим голосом сказал Гриффит, выпрямляясь в полный рост, – Вспомни, когда ты стоял перед молодой вдовой в той старой хижине, желая немедля растерзать ее, ты ведь не боялся, правда? Но только лишь ступив на неизведанную территорию, поддавшись всем этим слабостям-миндальностям, таким недостойным мужчины, воина чувствам, – с презрением продолжал друг, – теперь побежден, разбитый, жалкий, сидишь в крови и дрожишь… Снова в крови, снова дрожишь, Кестер, – изощренно казнил барона Гриффит, – А ведь здесь я мог избавить тебя от страданий, если бы ты хранил холодную голову и жесткое сердце. Там – нет условий, и я не властен делать ничего другого, как только страшно и бесконечно пытать тебя. Подумай, Кестер, весь этот маленький ад, через который ты прошел сегодня, – стоит ли он того, чтобы тратить на него остатки своей жизни? – чуть заметно сочувствуя, совсем-совсем себе не свойственно обратился к Кестеру Гриффит.

Но тот уже не слышал друга – погибал.

– Как же ловко ты провел меня. Как обманул, – еле слышно прошептал барон.

– Нет. Это ты обманул меня, Кестер, когда дал понять, доказал, что все эти глупые, пресные любовные страсти не влекут тебя, не забирают, – чуть заметно с обидою продолжал Гриффит. – Знаешь, я уж было подумал, что нашел себе достойную компанию … Странствовать по вашему скучному миру – не великая для меня радость, напротив – смертная тоска, – чуть заметно тосковал Гриффит. – А с тобою… с тобою мне было весело, и, знаешь, друг мой, я будто бы возвращался домой, – чуть заметно сожалея, заключил он, а после совсем уже по-своему – с улыбкою, тихо, смертельно ядовито – завершил, наконец, свою казнь:

– Прощай же, Кестер, справляйся, как сможешь… если сможешь… если захочешь…

И Гриффит исчез. Так же, как тогда – давным-давно в прошлой жизни. Растворился в воздухе, будто его и не было вовсе.

* * *

Этой же ночью в отчаянии и боли, в одиночестве и крови Кестер снова барахтался в своей ванне. Ему больше некого было звать, и он согласился бы даже, если б кто-нибудь из слуг постоял и подержал рядом с ним свечу, но те все не шли. Как будто пропали. Поглотились ставшей мрачнее самого мрака атмосферой замка, да верно, попрятались просто: трусливые, подлые, затаились в своих коморках в ожидании финала.

И вновь и вновь Кестер пытался заглянуть в ее глаза. В глаза сидящей напротив и склонившей на грудь себе голову Анны, а после, по старой привычке, погружался под воду, захлебывался отданным телом ее – вкусным, пряно-соленым красным. Выныривая же, запивал тот сок таким же красным – сладким, крепленым. И тут же с прежнею нежною страстью бросался целовать свою любимую, свою невесту, и тут же вновь старался посмотреть в ее не ее, пустые, мертвые глаза.

Тем утром Кестер так и не вышел из своих покоев. Так и не появился взъерошенным, раздраженным, с покрасневшими от бессонницы, обведенными темными кругами, но прекрасными ледяными глазами во дворе своего замка. Слуга обнаружил барона – все так же в ванной – околевшим… утопленником. Быть может, как предположили, вино (несколько довольно вместительных, пузатых и совершенно пустых кувшинов нашли рядом с купальней), в конце концов, усыпило сознание Кестера: он погрузился в воду и, пьяный, не смог уже выбраться – захлебнулся в своем кошмаре. Ну а потом, вероятно, друг Гриффит принял его в своих владениях.

Как бы там ни было, для Кестера такая развязка не стала бы худшей, ведь спустя всего несколько месяцев назревавший уже долгое время против нынешней власти бунт, наконец, свершился, и тех, кто так недолго, но жестко правил, свергли не менее грубой, беспощадной силой. А после, лишив их воли, титулов, богатства, предали лютым казням. Всех их и всех их верных вассалов, таких же верных, как молодой барон Харшли. Мстительный и кровожадный убийца Кестер.

Конец

2011