В Раю. Николай.

Через час нервических раздумий, робко поглядывая на все еще погруженную в бумажную работу Аню, Иван принимал нелегкое решение: обосраться перед молодой симпатичной женщиной или исполнить жестокий приказ и стать паинькой… и… и в некоторой степени даже жертвой – эта роль сейчас была особенно ему приятна.

– Аня… Слушай, Анют… – хрипло начал Иван, – сделай мне клизму, пожалуйста.

– Тебе не назначали, – продолжая выписывать назначения в блокноты, ответила медсестра.

– Я знаю… мне… просто я…

– Давай, слабительного, хорошо? – Аня подняла на Ивана усталые глаза.

– Нет… не поможет… Ну, пожалуйста, Анечка, – не улыбнулся Иван, ибо сил и смелости у него на это не было.

– Господи, Ваня, а раньше, конечно, не мог сообразить? – раздраженно продолжала Аня. – Одиннадцать уже, у меня еще вагон работы. Лара не вышла сегодня.

– Ну, пожалуйста, прошу тебя, – Иван совершенно, ну просто абсолютно не знал, не представлял, что предложить медсестре взамен, чем подкупить ее.

– Хорошо. Иди в палату. Я позову, – вновь склонилась над своими «талмудами» Аня.

– И утром еще, о’k?

– Утром-то зачем? – возмущенно вскинула голову медсестра.

– Пожалуйста, Аня… – с мольбой посмотрел на нее Иван.

– …

– Аня… ну Анечка… ну, прошу тебя, ну, пожалуйста, – вцепился он мертвой хваткой.

– Ну, ты танк, Ваня! Кого хочешь, одолеешь, – расстроено и устало отвечала Аня.

* * *

Уже прощаясь, стоя в дверях палаты, вновь набравшись храбрости, Иван несильно сжал пальцами плечо Николая и приблизил свое к его лицу с намерением поцеловать друга. Тот сразу же отпрянул.

– Та-а-ак, – протянул Николай. – Ожил… очнулся. И все по-старому, я вижу. Не уймешься никак, да? – строго спросил он. – А я-то надеялся – придешь в себя, наконец, – и недовольно качнув головой, несколько даже зло продолжал:

– Крепко-то как в тебе эта дурь засела.

Иван опустил глаза.

– Я, правда, люблю тебя, Коля, я…

– Ну да… понимаю, – задумался Николай, – Знаешь, ладно, черт с тобой, давай – завтра трахну тебя еще раз… так и быть. Иван поднял голову, а Николай, в свою очередь, притянул его к себе за шею и тихо, на ухо сказал:

– Сегодня наша любимая медсестра дежурит, думаю, она тебе не откажет. Поздно, конечно уже, ну ничего – ты справишься, убедишь. Ты ей улыбнись, как ты умеешь, красиво – попроси, чтобы клизму тебе поставила.

Похолодев внутри, Иван хотел было освободиться и даже возмутиться, но Николай не отпустил его и продолжал:

– И утром тоже… и не жрать… и к мини-бару моему не прикасаться, понял меня? – хищно улыбаясь, он отстранился от Ивана и выскользнул из дверей.

Иван вышел за Николаем в коридор и остановился, наблюдая, как тот, облокотившись на возвышающуюся над столом и огораживающую сестринский пост поверхность, и просто-таки растекшись по ней, и почти перегнувшись чрез нее даже, что-то весело рассказывал Ане, которая отвлеклась от груды «историй» и смотрела на него восхищенно, внимая его байкам, не скрывая удовольствия, расплывалась в улыбке.

«Знал бы ты, что туда ставят иногда – никогда бы не дотронулся, пиджак бы свой выкинул сразу», – с некоторым злорадством подумал Иван, но в тот же миг, заметив на лице Николая такой же довольный, такой же обольстительный и обольщающий «оскал», какой не сходил теперь с лица их любимой, маленькой, складненькой сестры милосердия, злился уже по-другому – уже немного на нее, уже немного на себя и уже совсем даже очень на себя, и переживал, страдал, болел, боялся и стыдился вновь…

* * *

Весь следующий день Иван не знал, чем занять себя до прихода Николая. Он пробовал читать, но книга быстро полетела в угол палаты, он пробовал смотреть соревнования по конкуру, но так и не смог проникнуться, посему, сменив спортивное состязание, с экрана к Ивану со своим нетленным, из раннего, хулиганским творчеством обратился его любимый австралийский режиссер. Однако и этот – мастер китча и трэша – гений не смог, против обыкновения, захватить внимание Ивана. В какой-то момент Иван ужасно захотел есть, но тут же перехотел, закурив новую сигарету. Сигарет Иван выкурил бессчетное количество – и целиком, и не совсем – как привык, как любил делать часто.

Так, изнывая и не находя себе места, он даже собрался было кому-нибудь уже позвонить, но, вспомнив, что скрывается, что объявил всем бойкот, и представив, что сейчас мучительно долго и в подробностях придется объяснять какому-нибудь Максу или Оле, где он и что с ним случилось, куда это он пропал на целые две недели, а если даже и не придется – ведь Коля наверняка придумал какую-нибудь спасительную легенду, какую-нибудь правильную, приятную, понятную для всех ложь – станет совершенно необходимым принимать их здесь, у себя в палате, с цветами, шутками, смехом, слезами и другими его многими приятелями и знакомыми… и вновь общаться, улыбаться, радоваться, планировать что-то пустое и глупое и развлекаться – снова и снова отвлекаться и отрываться, отрываться от долгожданной такой нынешней действительности: сказочно уютной больничной койки, и его теплого присутствия, и строгого, но нежного его голоса, и строгого, но ласкового его взгляда, – предавая новорожденное «родство», теряя связь, теряя сладостное чувство близости с ним – таким теперь близким, лучшим его другом.

Ко всему прочему, состояние ожидания и волнения усугублялось тем, что в эти сутки на дежурство заступила ненавистная Ивану смена – злобненькая, неопрятная, очкасто-крючковатая медсестра и грубо-властная, неторопливая и несколько мужеподобная ее подруга – Терминатор, как прозвал ее Коля – такие две неприветливые, сухие, суровые, грозные грымзы, с которыми ни чаю не попьешь, ни пофлиртуешь, ни покуришь – в общем, не забалуешь с такими никак.

В конце концов, найдя-таки некий приют, приняв удобное положение в икеевском мягком кресле-трансформере, в котором обычно сидел и работал на своем ноутбуке Николай, и, вытянув ноги на небольшом прямоугольном низком столике, Иван надел наушники и, изолировав громкой музыкой слух от доносившихся из коридора время от времени больничных звуков, то же попытался сделать со зрением, уткнувшись в альбом – подробное, тяжелое, на качественной дорогой бумаге собрание Ньютоновских сочинений, известных эпатажных работ в присущем автору «ню» стиле.

Иван не заметил, как открылась входная дверь, и увидел Николая, только когда тот стоял уже перед ним с недовольным и несколько даже свирепым видом, окутанный ароматами ладана, кожи и ветивера.

Сдернув с головы наушники, Иван буквально подскочил из кресла.

– Что ты как свинья-то. Я же ем тут, – пробурчал Николай, выкладывая из рюкзака различные яства.

– Чистые… только надел… – виновато глядя на друга, Иван хотел положить альбом и гаджет на стол.

– Убери… убери куда-нибудь… вон – на холодильник положи, – так же недовольно продолжал Николай.

– Ну чего ты? Почему сердишься?

– Не сержусь я. Устал чего-то сегодня. Задолбали все, – отшвырнув рюкзак в сторону, выдохнул Николай и направился в ванную.

Через несколько минут, вытирая руки бумажным полотенцем, он вернулся к столу, сел в кресло и принялся разворачивать упаковки с едой.

– Ну что ты смотришь на меня, как бандар-лог на удава? Ешь давай, – Николай протянул полусидящему, полустоящему, прислонившемуся к краю кровати Ивану пластиковую ванночку, наполненную толстыми кусками осетрины. И тот, положив ванночку на одеяло, отщипнул небольшой кусок и, не жуя, проглотил, затем, не удержавшись, взял целый и также быстро расправился и с ним.

– Я сделал то, что ты просил, – нарушил через несколько минут молчание Иван.

– Что ты сделал? – с легким удивлением строго спросил Николай, не отрываясь от еды.

– Ну… вчера… ну… Аня… сделала мне кли…

– Шутишь, я надеюсь, – перебил его Николай.

– Нет, – опустил глаза Иван.

– Чудовище… бесстыжее, упертое чудовище, – недовольно покачал головой Николай. – Как же вступило-то тебе, а… Идиот.

– Я? – затравленно глядел на друга Иван.

– Нет – я. Я, Ваня, – натуральный, стопроцентный кретин, понимаешь? – Николай достал из кармана пиджака пачку сигарет. – Все… ладно. Пошли, покурим.

Курить Иван не хотел, не мог и, стоя на лестничной площадке, просто держал зажженную сигарету в руке. Зато Николай, оторвав фильтр, расправился со своей за несколько затяжек и тут же принялся смолить новую.

– Ты чем-то расстроен? – тихо спросил Иван, ему казалось, что руки его друга чуть-чуть дрожат.

– Помолчи немного, пожалуйста, – так же тихо отвечал тот.

Вернувшись в палату, Иван снова отважно шагнул к Николаю и снова попытался поцеловать его.

– Не-е-ет, не так будет, – сказал тот, задирая голову и отцепляя пальцы Ивана от лацканов пиджака.

– Коля…

– Замолчи, я сказал, – Николай подошел к двери и, закрыв ее на ключ, вернулся к совершенно уже растерянному Ивану. – Давай ложись… ложись на пол, – строго приказал Николай, снял пиджак и бросил его в кресло.

Иван повиновался – прилег, облокотившись, на принесенный как-то Николаем для уюта коврик, а через секунду, расстегнув молнию на своих черных кожаных брюках, Николай опустился перед Иваном на колени и стянул с него мягкие серые спортивные штаны, а затем, как тряпичную куклу, перевернул на живот.

– Хочешь сукой моей быть, да, Ваня?

– Сокровищем твоим, – почти прошептал тот, глядя через плечо на друга, который, взяв уже было лежащий на краю стола тюбик с массажным маслом, вдруг резко отшвырнул его подальше на пол.

– Не-е-ет, никакого «зефира-эфира» больше. Никакого, блядь, «мыла», никаких телячьих нежностей, никакой, блядь, больше ласки. Все по-настоящему. Все, по твоим правилам теперь играть будем – без правил! – не на шутку сердился Николай. – Лижи давай! – он приблизил ладонь к лицу Ивана, и тот снова затравленно посмотрел на него. – Ну, я кому говорю! – Николай схватил Ивана за волосы. – Лижи!

Даже если бы хотел, Иван не смог бы сделать то, о чем просил Николай – во рту пересохло, сердце выпрыгивало из груди, а мозг отказывался соображать. Он несколько раз медленно провел языком по ладони и снова испуганно посмотрел на друга, в его ставшие холодными и опасными глаза.

– Не смотри на меня, – снова грубо дернул Ивана за волосы Николай и в ту же минуту придавил красивым, сильным, спортивным телом, а после буквально пропорол, прорвал буквально – не резко, не быстро, но так уверенно и так неожиданно, невероятно и бесконечно – дико так – до черта болезненно и жестко вошел.

– М-м-м-м-м-м, – застонал Иван.

– Молчи, – запечатал его рот Николай. – Тихо, сокровище, – и даже как-то нежно успокаивал мычавшего в ладонь Ивана. – Тихо…

Не успевая формироваться, зародыши мыслей лопались, взрывались в голове у Ивана, и сознание его, и тело – каждый нерв, каждая клетка – весь он был поглощен такими новыми, невыносимыми, острыми ощущениями, одной рукой Иван пытался отцепить ладонь Николая от лица, а другой судорожно сжимал ножку столика.

– Победить меня решил? Как лошадь свою оседлать? Да, Ваня? – с горечью и злобой в голосе вопрошал, не прерывая любовной атаки, Николай. – Хочешь меня? Хочешь меня всего?.. Давай. Бери. Принимай. Вот он я – весь твой. Здесь. Сдаюсь. Сдаюсь, не видишь?! – и продолжал вбивать в Ивана отчаянные признания. В какой-то момент Николай прижался лицом к щеке Ивана, и тот почувствовал, что оно было мокрым от слез. – Что же ты делаешь со мной… что делаешь… – обреченно шептал Николай Ивану в волосы.

* * *

Прислушиваясь к звуку льющейся воды, Иван постепенно приходил в себя. Он медленно сел, опершись на руку, и тут же вздрогнул от внезапно донесшегося из ванной шума – сметенные резким движением руки, разлетелись в разные стороны поселившиеся было на полочке под зеркалом туалетные принадлежности: стеклянный стакан для зубных щеток, они же сами, гель для бритья, станок, дезодорант, зубная паста, флостик и другая полезная мелкая всячина.

– Сука! Блядь! Урод! – громко следом донеслись ругательства. Через минуту в комнате появился Николай.

– Ты сердишься? Что я сделал не так? – пытаясь поймать его взгляд, спросил Иван.

– Боже мой, Ваня… – Николай повернул к нему какое-то совершенно незнакомое, искаженное страданием лицом.

– Ну, скажи… ну, не злись… прости меня… Почему ты плачешь, Коля?

– Все… все… – глухо отвечал Николай, пытаясь снова отвернуться, стараясь, казалось, собраться. – Что ты сидишь? Что расселся, как русалка датская? Давай, поднимайся. Вставай уже, Ваня. Пошли, вымыться надо тебе – кровь у тебя и…

– Николай хотел взять Ивана за локоть, но тот отмахнулся.

– Не хочу, – буркнул Иван и посмотрел на Николая немного злыми и очень расстроенными глазами.

– Что за капризы, Ваня? Сейчас ведь уколы придут делать, – строго, но ласково продолжал Николай.

– А мне похуй! – огрызнулся Иван.

– А мне нет. Вставай, давай.

– Ну, скажи, Коля? Что случилось? – не унимался Иван и, поддерживаемый Николаем, медленно поднимался, натягивая штаны.

– Да что ж ты за человек такой, а? Что за…

– Поросенок? Дрянь? – не сказал Иван, поскольку ну никак, ему казалось, это сейчас не звучало. С мольбой, тоской и страхом он снова заглянул в глаза другу.

– Если ты не угомонишься, я уйду – сейчас же, слышишь? – своим обычным твердым, уверенным голосом ответил тот.

Иван забрался в кровать и, отвернувшись к стенке, с головой накрылся одеялом.

– Вот – правильно. Так-то лучше, – Николай собрал и отправил в мусорную корзину остатки соскользнувшей на пол рыбы и туда же запихнул коврик с очевидными вполне приметами несколько утоленной сегодняшней страсти, затем еще раз посетил санузел и вышел из палаты.

Вернулся он через непродолжительное время и, как увидел наблюдавший за беззвучным действием на экране Иван, с двумя шприцами в руке.

– А второй с чем? – спросил Иван, оголяя ягодицу. – С ядом?

– Почти, – устало улыбнулся Николай, снимая с иглы заглушку. – А вообще, Ваня, чувствую, скоро точно тебя прикончу – и сам вон, – кивнул он в направлении окна, – выброшусь.

* * *

– Ваня… Иван… проснись… – Иван почувствовал, как склонившись к самому его лицу, Николай тихонько трясет его за плечо, и медленно развернулся, с трудом разлепляя веки. – Доктор тебя посмотрит, o`k? – ласково смотрел на него Николай, из-за которого на Ивана совсем не ласково, но абсолютно бесстрастно – с предельной и даже какой-то запредельной, казалось, терпимостью – до крайности и даже чрезвычайно вежливо взирал средних лет, грузный, с глубокими залысинами на лбу, в белом халате мужчина.

* * *

Стойко, с небывалым уже терпением снеся очередную экзекуцию, Иван, однако, чувствуя себя тем самым, всем известным выжатым до корки фруктом, после того, как вернулись с другого – соседнего – отделения, поужинали, по всегдашнему обычаю – вкусно, однако в полнейшем сегодня молчании, снова отправился в царство морфея, в котором, однако, пробыл недолго, ибо и во сне чутье ему не изменяло – проснулся в ночи и увидел, как Николай убирает диктофон в рюкзак, а ноутбук в его – ноутбука – ноутбуковую сумку.

– Уходишь? – спросил Иван, медленно приподнимаясь на локтях.

– Да, пойду.

– Не уходи…

– Да чего-то не могу я здесь больше… неудобно… спина болит уже в этом кресле. И потом… ведь не только у тебя сегодня стресс, – пытался шутить Николай, подходя вплотную к кровати, и Ивану казалось, что голос его дрожит.

– Так разложи, – с недоумением смотрел на друга Иван. – Или… ложись сюда… со мной. – Иван откинул край одеяла.

– Ваня… – снова посмотрел на Ивана Николай незнакомыми тому несчастными глазами.

– Не уходи…

– Ваня…

– Ты не хочешь меня?

– Ох, если бы ты только знал, как сильно, – горько усмехнулся Николай, присаживаясь на край кровати.

– Я тебя раздражаю? – Иван опустил глаза.

– Как никто и никогда в моей жизни.

– Совсем-совсем не возбуждаю, да? – хрипло продолжал Иван.

– Боже мой, Ваня! Притормози ты немного. Не могу я так. Переключиться мне нужно. Ничего не соображаю ведь. Ни о чем же больше думать не могу… Мне время нужно, понимаешь?.. Я обещаю, подожди. Я скажу… все, что ты хочешь, скажу… и может быть даже, как ты хо…

– Ну да, тебе всегда мало времени. Всегда занят. Свадьбу во дворце Пушкинском для миллионера очередного снимать – это, конечно, интереснее… намного. Круче, конечно, чем со мной здесь нянчиться. А статья… статья ва-аще ни в какое сравне… – недовольно бурчал Иван.

– Ваня… ты слышишь меня вообще или нет? – Николай легонько встряхнул Ивана за плечи. – Посмотри, посмотри на меня.

Иван поднял на Николая глаза.

– Нет… не смотри.

– Не уходи…

– Так, ладно, все… все, собраться, – не то чтобы уверенно приказал себе Николай и поднялся. – Давай сейчас успокоимся, о’k? До выписки хотя бы продержимся, а то не выйдем, я чувствую, отсюда никогда. Еще эти раны твои новые… Нет! Это просто кошмар какой-то! – снова нервничал Николай. – Я же пока сегодня объяснял все, чуть под землю от стыда не провалился.

– Ну, не провалился же, – зло иронизировал Иван.

– Какой же ты… – в схожей манере и немного даже презрительно ответил ему Николай.

– Поросенок? Дрянь? – с вызовом продолжал Иван.

– Угу, уже чувствую, есть немного, – снова ласково своим обычным голосом отвечал Николай и улыбался.

– Не уходи, прошу тебя, – не ослаблял хватки Иван.

– Все. Все. Хватит. Пожалей меня, в конце концов уже, а, – строго отвечал Николай, закидывая на плечо рюкзак. – Я утром… рано приду, о’k?.. Все… давай… – и направился к выходу, и уже взялся было за дверную ручку, как, сбросив рюкзак, вернулся к Ивану, нагнулся к нему и, обхватив обеими руками за голову, поцеловал – с какой-то, похоже, мукой, отчаянно, казалось как-то, и совершенно определенно немного больно – чуть-чуть, слегка прикусив… в губы. После чего снова направился к выходу и со словами: «Держись тут, я скоро», – подхватив поклажу, вытащил ключ из замка и покинул палату, в которой, несмотря на теплый мягкий свет ночника тут же воцарились мрак, холод и страх.

Иван медленно сполз с кровати, завернувшись в забытый другом пиджак, подошел к вешалке и расстегнул свисающий с нее на длинном ремне довольно вместительный чехол от фотокамеры. Выбор был невелик – два малька «Курвуазье» и столько же «Мартини». Коньяк Иван не любил, поэтому вынул вермут и, взяв со стола пачку сигарет и оставленную здесь же пустую из-под оных, а еще банку соленых орешков и пульт, снова забрался в койку.

– мучился уже и без того измученный главный герой знакомой наизусть с детства классической сказки для взрослых. – Пф-ф-ф, – переключил канал Иван…

– успокаивала и поддерживала любимого своим прокуренным, хриплым, но все еще голосом примадонна. – Бля-я-я-я, – протянул Иван и переключил…

но в который раз ни кони, ни уж тем более Робби, ни даже любимая Иваном яркая, неординарная, блондинистая партнерша звезды не впечатляли его, абсолютно сегодня непробиваемого, – Fu-u-uck, – длинно выругался Иван и переключил…

…на новости, на прогноз погоды, на аналитическую какую-то передачу, а после еще на одну такую же умозаключительную, затем снова выловил какой-то топ – какую-то десятку или двадцатку, затем концерт, еще кино и еще кино, опять новости и… и по-прежнему остался недоволен.

– остановив-таки выбор и настроив не громко и не тихо звук, Иван вынул из кармана пиджака зажигалку и прикурил…

…и только-только залпом осушил миниатюру, и только засыпал в рот горсть орешков, и затянулся, и не успел даже стряхнуть пепел в пустую пачку, как дверь в палату распахнулась, и в нее по-хозяйски, без стука вплыла та самая – одна из двух – большая, грубая грымза-терминатор.

– Та-а-ак, это что-то новенькое, – сказала она, опуская на столик принесенный с собой лоток.

– А что, было старенькое? – нагло ответил Иван. – Почему вы так вламываетесь? Может, я дрочу здесь? – вызывающе и развязно хамил он.

– Если бы я, дорогой мой, всем стучала, все сгорело бы уже давно синим пламенем, и умерли бы многие давно, понятно тебе? – отвечала медсестра, выдирая из рук Ивана сигарету и малек. – Ты вообще эту памятку, – кивнула она куда-то в сторону противоположной от кровати стены, – хорошо изучил? Правила пребывания в медицинском учреждении для кого написаны? – она затушила сигарету в жестяной крышечке, прикрывавшей некогда банку с орешками, и резким движением откинула одеяло. – Поворачивайся, – скомандовала она Ивану.

– Что за хрень-то?! Мне не делают так поздно ничего! – не меняя позы, злобно, исподлобья посмотрел Иван на медсестру и убавил громкость начавшей раздражать его в этот момент лав-стори.

– Иван, – несколько устало отвечала грымза, – уже три часа ночи. Давай мирно и на боковую, хорошо?

– Вы, между прочим, без права сна, – не унимался, издевался, ухмылялся Иван.

– Не будем пререкаться, Иван, – не обращая внимания на грубый, но имеющий под собой почву выпад, продолжала медсестра. – Если у тебя есть претензии – выскажи их завтра своему лечащему врачу. Поворачивайся, – снова повторила она.

– Главному врачу скажу.

– Очень хорошо, – стойко держалась грымза. – Поворачивайся.

– Не могу я повернуться – больно мне сегодня крутиться, – все так же недовольно, нагло, зло продолжал Иван. – Бедро устроит? – как бы делая одолжение и, вместе с тем, превозмогая болезненные ощущения, он медленно спустил мягкие синие спортивные штаны. – И не надо так презрительно с моими тапочками, – гневно сверкнул глазами Иван, когда, случайно наступив на его белоснежные новые кожаные кроссовки, медсестра небрежно, ногой отодвинула сменную обувь в сторону.

Пропустив мимо ушей замечание, грымза выполнила, наконец, то, за чем пришла – такую знакомую Ивану, обыденную, скушную, механическую, короткую совсем процедуру. И эта вторая за сутки «ядовитая» инъекция вырубила его до середины следующего дня…

конец четвертой части