Конфеты и Глупости

Иван вышел из парадной, и тотчас же насыщенный запахами шашлыка, помойки, перегара и мочи воздух проник в его легкие. Без какого-либо отвращения вдыхая тяжелую взвесь, Иван поднял глаза к небу. Не то чтобы стремительно, однако вполне уверенно и заметно в движении своем и направлении, уступая жаркому июльскому солнцу, скрывалось за крышей старинного дома тяжелое, грозное, черничного цвета облако. Иван потянулся и медленно покрутил плечами, сводя лопатки – прислушался к ощущениям в позвоночнике и решил избегать резких движений. Взглянув на часы, Иван направился к сидящим на детской – без детей в это время – площадке – неопределенного возраста, рода и числа личностям…

Проснулся он сегодня поздно в объятиях Оли, своей девушки, вернее, бывшей своей девушки, поскольку ночь эта была прощальной. Прощались они давно и неоднократно, но в этот раз Иван твердо решил прекратить зашедшие в тупик отношения. На протяжении уже целого года – так долго Иван не общался ни с одной из своих подружек – они время от времени вместе напивались, а после занимались любовью, а ежели вдруг не делали ни того, ни другого – ругались по любому поводу.

Встретившись накануне на исходе дня в центре – Иван заодно собирался купить новые краги и новую же гитару, Оля – струны для своей старой – они отправились в магазин музыкальных инструментов. Оля положила покупку в сумочку, Иван оформил доставку, после чего молодые люди решили перекусить. До места, где продавалась амуниция для верховой езды, они так и не добрались и остаток вечера, как обычно, провели в клубе. Особенно усердствовала, конечно, Оля – в откровенном коротком платье, гибкая, стройная, почти голая, она легко показала бы класс и на шесте, а задетая в разгар дискотеки за живое какой-то особенно трогательной и давно навязшей в зубах мелодией, прижавшись к Ивану всем телом, красиво, надрывно и долго рыдала, а Иван запойно и нежно целовал ее мокрое соленое лицо, и казалось ему, что время остановилось в тот момент.

Из клуба под утро, как обычно, пьяные и совершенно измотанные, они приехали к Оле домой, где, стягивая друг с друга одежду, по привычке уже, по инерции скорее, нежели сгорая от великой какой-то страсти, рухнули в хозяйкину отчаянно мягкую и жаркую старую пружинную кровать. Не разделяя Олиного восторга от этой антикварной скрипящей люльки, всегда умышленно небрежно прикрытой смешным зеленым дизайнерским покрывальцем с бахромой, Иван обычно стаскивал девушку на пол, но в этот раз, как только голова его коснулась подушек, он моментально вслед за Олей отправился в сонное царство.

– Ванечка, принеси водички, – простонала Оля в нос.

– Угу, – ответил Иван, поднимаясь из неудобной постели и накидывая Олин шелковый халат.

– Соленой, там «Ессентуки» в холодильнике, – указывая в направлении кухни, Оля подняла руку и тут же уронила ее на одеяло. – И салфетки…

– Угу.

Через пять минут Иван вернулся с незажженной сигаретой во рту, упаковкой популярного кодеиносодержащего препарата, упаковкой же салфеток, бутылкой водки, бутылкой газировки и банкой маринованных перцев в руках. Разместив все это на прикроватной тумбочке, наполнил стоявшие здесь же: рюмку – крепким алкоголем, а бокал с остатками вина – минеральной водой. Выдавив из бластера две таблетки, Иван подсел к Оле и бережно приподнял ее, дрожащую, удерживая за плечи.

– Давай, открывай рот, алкоголица.

– Невыносимо… умираю… – несколькими глотками запила лекарство Оля. Шмыгая носом, девушка разодрала пакет тут же поданных ей салфеток и поднесла пухлую их дюжину к лицу. Прикурив сигарету, Иван оставил ее в пепельнице, выпил водку, закусил перцем и снова наполнил рюмку.

– Это я-то алкоголица? – с иронией парировала Оля, сморкаясь. – А сам-то, сам-то? – брезгливо откинула влажный ком и вытащила новую партию промокашек.

– Мне взбодриться немного надо, я еще в бассейн заскочить хочу и…

– Ща нажрешься и утонешь, – обратив на Ивана наполненные слезами глаза, Оля улыбалась сквозь белый бумажный «намордник». – Ой, Ванечка, как же хорошо тебе мой халат, – вдруг довольно проворковала она.

– И на слона налезет. Как ты из него не вываливаешься?

– Дизайнерская вещь – так задумано. Халат-парашют, – Оля снова легла. – Холодно так, с-с-с-с-с, быр-р-р, кошмар… умираю… Спаси меня, спаси сейчас же, – она взяла руку Ивана и приложила к своему лбу.

– Подожди, сейчас лекарство подействует, – абсолютно уверенный в обратном, ответил он, поглаживая Олю по голове.

– Я говорила, что ты похудел еще? – все так же в нос спросила она, глядя на Ивана из-под полуприкрытых век.

– Говорила, говорила. Ты при каждой встрече мне об этом напоминаешь. Достала уже! – раздраженно отвечал Иван. – У меня комплекс уже. Знаешь ведь, я бы больше мяса на себе иметь хотел.

– И не надо тебе мяса больше, и вообще, приходи уже к нам в модельный бизнес – будем вместе по подиуму ходить. Так и вижу тебя в скинни, в сапогах высоких… замшевых. И в песце, – гнусаво продолжала подруга.

– Господи, почему ж в песце-то? – усмехнулся Иван, но тут же внутренне содрогнулся, вспомнив некогда просмотренный ролик о том, как сдирают шкуру с живого еще животного, которое даже после смертельной пытки, голое, алое, жилистое, лежа в куче себе подобных, все еще тянет носом воздух и прижимает оскаленную морду к своим обрубленным лапам. А через мгновение это леденящее, выворачивающее наизнанку душу зрелище сменилось другой, не менее удручающей и вместе с тем омерзительной картиной: мама, а точнее то, что от нее осталось, развалившаяся у него на коленях. – Не, не пройду я кастинг. Внешность у меня не модельная, – с горечью отвечал Иван.

– Очень хорошая у тебя внешность, обалденная просто, – и Оля потянула Ивана на себя. – И волосы так здорово отросли. Вот так и носи, или пускай даже еще длиннее будут… вот где-то так, пускай, – Оля ткнула пальцем в его ключицу.

– Оля, Оля, отпусти меня, – хрипло посмеивался Иван, тщетно пытаясь отогнать волну мучительных воспоминаний, а также отцепить Олины длинные, с ярким маникюром пальцы от халата.

– Ну, побудь еще немного, Ванечка, – промурлыкала она.

– Надо идти, мой хороший, – коснувшись губами ее плеча, ответил Иван.

Обняв Ивана за шею, Оля запустила пальцы ему в волосы.

– Тебе понравился мой подарок, Роза? – спросила она.

– Угу. Очень.

– Будешь носить?

– Уже ведь, – Иван потряс запястьем.

– Тогда ступай, злыдень. Нет, подожди, иди сюда, – и Оля впилась в губы Ивана долгим глубоким поцелуем, и тот, ощущая прилив возбуждения и легкую приятную дрожь, ответил действием взаимным, однако, спустя мгновение, понимая, что пройдет минута, и он с собой не совладает и уж потом не выберется от Оли до следующего вечера, решительно отстранился. Недовольная, Оля отвернулась к стенке.

Одевшись, Иван «опрокинул» еще рюмку, отнес водку и перцы обратно в кухню, и там, стоя у окна, вновь закурил – глубоко затянулся и, выпустив кольцами дым, набрал на стоявшем на подоконнике телефоне номер своего лучшего друга.

– Алё, – раздался бодрый голос Николая.

– Спишь?

– С чего это?

– Ну, не знаю… самолет там… перелет…

– Приползай давай, – весело сказал Николай.

– Минут через сорок. Ой, нет, через час. Я в магазин заскочу, надо чего-нибудь?

– Конфет.

– Конфет… – задумчиво повторил Иван, поглощаемый новой сильной спасительной волной. – O’k. Ванну наберешь мне?

– Душем обойдешься, – засмеялся Николай и отключился.

* * *

– Позвонишь вечером? – слабым голосом спросила дрожащая и шмыгающая носом Оля, когда Иван склонился над ней и коснулся губами щеки.

– Не-а, – ответил он и вышел из комнаты, а затем и из Олиной квартиры. Закрыв дверь, он опустил ключи в почтовый ящик.

* * *

…«Три часа уже», – безо всякого расстройства или раздражения подумал Иван, слушая доносившиеся из чьего-то окна «No summer’s high, no warm July, no harvest moon to light one tender August night…» [36]«No summer’s high…» – строчки из песни «I just called to say I love you» в исполнении Стиви Уандера, вышедшая в 1984 году и возглавившая чарты США, Великобритании и многих других стран, по сей день является известнейшим и любимым многими хитом, и уже даже классикой.
, и необычайное чувство радости и возбуждения просто распирало его изнутри. Улыбаясь счастливой красивой улыбкой, Иван подошел к рассевшимся на скамейке бомжам, вынул из заднего кармана джинсов пачку денег и, выбрав из нее пятьдесят, а затем еще столько же долларов, положил на край скамейки. Все, как один, без определенного места жительства граждане смотрели на него с недоумением и испугом, вернее, казалось Ивану, как на придурка. Тогда он отделил еще одну бумажку, отечественную – ценностью в пять тысяч, прикрыл ею «зелень» и, как бы извиняясь, пожал плечами и быстрым шагом устремился прочь…

…на мокрую от дождя улицу, где все с той же блаженной улыбкой, кинув взгляд на Олины окна, а затем на окна расположившегося в подвале дома азербайджанского ресторана, поймал такси. Медленно и осторожно Иван забрался на заднее сиденье, приняв удобное для спины положение, приоткрыл в душном салоне окно и скомандовал водителю ехать в любимый дорогой супермаркет.

Прибыв в магазин, в этот гастрономический поистине рай для разборчивых, сытых и весьма обеспеченных людей, он купил несколько бутылок шампанского, средних размеров банку икры, сигарет, выпечки и швейцарского шоколада конфет в огромной, размером с доску скейтбордиста коробке. Вновь погрузившись в ожидающую его машину, Иван громко откупорил бутылку и за время пути, заедая ароматным, теплым, щедро начиненным ветчиною круассаном, выпил почти все ее содержимое.

* * *

– Привет! – шурша тяжелым пакетом, поздоровался Иван, заходя в квартиру.

– Привет!

– Когда уже закончат? Тутошний интерьер меня с ума сводит. Уныло до черта, – улыбался Иван, с нескрываемым восхищением глядя на друга.

– Думаешь, мне нравится?.. Вообще-то, к моему возвращению все должно было быть готово. И работнички мои с этим радостным известием меня встретили. Я же из аэропорта домой сначала двинул. Уроды безрукие! Видел бы ты, как они в ванной накосячили. Только материал дорогущий загубили, бляди! Заставил переделывать все. Так что еще неделя-две, может быть. Вань, у меня человек на проводе, я договорю? – и Николай скрылся в одной из комнат съемной своей квартиры.

– Ну конечно, как всегда, – буркнул Иван, но без злобы или недовольства, все с той же счастливой улыбкой на устах.

В кухне он выложил покупки на стол, вынул из сушилки бокалы, открыл икру, воткнул в аппетитную, из осетровых яиц кашицу две ложки, и, сняв с конфет обертку, понес все в комнату, где на разобранном диване в оттеняющей превосходный загар белоснежной футболке и черных кожаных брюках развалился перед телевизором Николай, и просматривал ежедневник, и курил, и время от времени поглядывал на экран. Показывали про жизнь – про животных, про рыжих, пушистых, хвостатых, про самцов и самочек, про самцов и самцов – про то, как белки трахают белок.

– Привет, – еще раз поздоровался с другом Иван. – Что это? Что за парфюмчик новый какой-то… кайфовый? – обходя преграждающую путь громоздкую дорожную сумку, спросил, принюхиваясь, Иван. – Возьми, пожалуйста, – и взглядом указал Николаю на зажатую подмышкой коробку.

– Японский… ну, в смысле, японец придумал, – принимая конфеты, ответил Николай. – Помесь дерева, кожи и ладана. Я тебе привез тоже… такой же, и еще один, их же фирмы творение – помягче, унисекс. Не понравится, может, Оле подойдет. И еще пиджачок классный. День рождения твой пропустил ведь. Посмотри там, в сумке…

– Спасибо. Да я не отмечал в этот раз, – ответил Иван, расставляя на придвинутом вплотную к торцу дивана столике бокалы.

– А ты похудел. Куда еще? Скоро растаешь совсем, – внимательно и ласково посмотрел на Ивана Николай. – Слушай, а может в тебе солитер уже завелся, а? Любишь же полусырую коровью плоть жрать? – засмеялся он.

– Господи! Что ж такое сегодня! Вы сговорились, что ли? – ответил Иван с наигранным возмущением.

– Кто мы?

– Оля не унималась все утро – «ах, какой же ты хорошенький, ах тебе бы на подиум», – передразнивал подружку Иван. – Как будто первый раз меня видит. Знаешь, Коля, может, не так и плохо, что генотип у меня такой худосочный, как бы я в противном случае на лошадь сел, с моим ростом к тому же – и он в очередной раз открыл бутылку.

– Кто ж говорит, что плохо? Я тебя три месяца не видел – имею право отметить перемены, – улыбался Николай. – И ты, правда, неотразим!

– Ты тоже, – ответил Иван и опустил глаза. – Как всегда…

– Ешь что-нибудь вообще?

– Видишь же, – Иван коснулся торчащей из икры ложки. – А так аппетита нет особенно… когда скучаю… когда ты уезжаешь… Как вообще поездка? Как мама? Отчим? – спросил он, наполняя бокалы.

– Мама хорошо. Загорела на лазурном побережье. Отчим… ну, он всегда загорелый, – рассказывал Николай. – Но я от них быстро смотался – не могу так лениво время проводить. В Барселоне, в Мадриде выставки проходили замечательные, так что событийный ряд довольно насыщенный был. К тому же у меня там встречи кой-какие запланированы были, и так, знаешь, интенсивненько прошли «каникулы». А чего это ты светишься весь?

– Я с Олей расстался, – отвечал Иван, выходя из комнаты, снимая на ходу одежду и сбрасывая ее на пол.

– Да ты что? – с наигранным удивлением прокомментировал полученную информацию Николай, выковыривая из коробки конфету.

– О-о-о-о, благодарствую, друг мой! – воскликнул Иван, открыв дверь в ванную и обнаружив там почти наполненную, с ароматной пеной ванну. – Так и быть, не пойду сегодня никуда.

– А ты куда-то собирался? – не отвлекаясь от экрана, спросил Николай.

– В бассейн хотел сходить и на массаж. На иголки поздно уже, – совершенно голым появляясь в дверном проеме, ответил Иван.

– Опять болит? – сочувственно посмотрел на него Николай. – Может, все-таки…

– Да ладно, погреюсь щас, уколюсь. Нормально все, – успокоил Иван и скрылся в коридоре.

Закрыв кран, Иван медленно, с тихим стоном погрузился в воду. Надел массивные, пухлые наушники, приготовленные вместе с гаджетом на краю ванны, и, прихлебывая из захваченной с кухни новой бутылки, отдался блаженству тепла, алкоголя и любимой музыки.

* * *

Через полчаса в обернутом вокруг бедер полотенце, мокрый, горячий, по-прежнему безумно радостный и довольно сильно уже, но правильно и приятно пьяный, он снова появился в комнате. Николай так и лежал на диване, на животе, подперев рукою голову, поедал икру, курил и все также пролистывал записную книжку.

И, вновь наткнувшись на огромное в периметре и объеме своем препятствие, Иван наклонился и резко дернул на себя сумку – и моментально об этом пожалел.

– У тебя там труп или контрабанда какая ценная? Собор Святого Семейства обокрал, что ли? – шутил Иван, задвигая сумку в угол.

– Нет, Ванечка, не успел я никого там грохнуть и на церковь не посягал. Книг, как всегда, набрал, ну, и альбомов некоторое количество, – улыбался Николай.

Присев на диван, Иван медленно откинулся на спину.

– Допрыгался? – спросил Николай, наблюдая внезапно возникшее на лице Ивана мученическое выражение. – Ты укололся?

– Не-а, забыл купить.

– Сходить?

– Не, не надо… все щас… нормально все уже…

– На «ипподроме» опять? Скинула, что ли? Бешеная твоя кобыла.

– Она не бешеная, – улыбнулся Иван. – Просто молодая и глупая.

– Как ты.

– Ну, не могу я отказаться от того, чем еще в детстве увлекся, – аккуратно повернувшись и приподнявшись на локте, Иван выдернул из руки Николая сигарету и взял со столика бокал. – И потом, я осторожно ведь. Просто теперь я сайд-пул использую, и управлять тяжелее стало, больше силы прикладывать надо. А чего ты не пьешь?

– Не хочу.

– Ты же знаешь – ну, это хоть что-то, хоть какая-то замена, – Иван осушил свой бокал и взялся за бокал Николая.

– Но тебе нельзя. Запрещено вообще, – строго сказал Николай.

– А мне тела своего не жалко – оно дано как проводник удовольствия, и, если я чувствовать не смогу, пускай даже через боль, можно же в гроб ложиться, – усмехнулся Иван и, сделав глубокую затяжку, выпустил кольцами дым.

– Зачем постоянно искать острых ощущений? Можно заняться чем-то менее экстремальным, – Николай посмотрел на Ивана серьезно и ласково.

– Не хочу.

– Дурак.

– И потом… может, это и не из-за лошади совсем. Мы тут на днях с безумным Максом за город ездили. Знаешь, он же любит в озерах дрызгаться. Ну, короче, мне там очень романтичным показалось прямо перед костром спать. Замерз до черта.

– …

– Скажи, Коля, если меня… ну, если меня парализует вдруг, – улыбаясь, спросил Иван, – ты ведь придушишь меня?.. Да! Придуши меня сразу, пожалуйста, – засмеялся Иван, возвращая пустой бокал на столик, а сигарету – в стоявшую там же пепельницу.

– Боже ж ты мой! С кем приходится работать! – театрально закатив глаза, вздохнул Николай. – Думаю, надо прикончить тебя, не дожидаясь того момента, когда ты станешь инвалидом. Урод! Чудовище! – засмеялся Николай своим невероятно обворожительным, мягким, грудным и вместе с тем распущенным смехом.

– Поцелуй меня, Беляночка, – хрипло попросил Иван, не в силах отвести глаз от друга.

– А-а-а-а, нажрался, – Николай отвернулся и демонстративно уставился в телевизор.

– Угу, – довольно согласился Иван. – Ну, пожалуйста, Коля, – повторил просьбу Иван, пальцами легко сжимая плечо Николая, – пожалуйста…

– С головой-то как? Все в порядке? Или тоже повредил? – спросил Николай, поворачиваясь к Ивану.

– Посмотри на меня…

– Смотрю же, – улыбаясь, с некоторой иронией ответил Николай, усаживаясь на диване по-турецки.

– Не так…

– Well?

– У тебя же был секс с мужчинами. Тьфу! Как же пошло звучит, – смущенно улыбнулся Иван и тоже медленно сел перед Николаем, опираясь на руку.

– У меня был, и тебе теперь обязательно надо? Действительно пошло… и глупо, не находишь? Видел бы ты этих мужчин, – усмехнулся Николай.

– Ну и какие же они?

– Лучше тебе не знать.

– Но они… они такие – нравятся тебе?

– Можно сказать, – все с той же усмешкой ответил Николай.

– И что, я совсем не похож? Ну… на них?

– Не-а.

– Если бы ты объяснил, я бы мог попробовать… быть похожим. Научился бы тебе нравиться…

– Нет. Тебе таким не стать при всем желании, – задумчиво произнес Николай, а потом, спохватившись вдруг, спросил раздраженно, с недоумением: – Но зачем? Зачем все это, а? Что за бред-то вдруг такой?

– Я люблю тебя, – глухо произнес Иван и опустил глаза.

– И мне с тобой хорошо. Ты веселый, добрый парень, хоть и оторва безмозглая, – строго, но ласково продолжал Николай. – И у нас с тобой прекрасные отношения, не правда ли?.. Зачем портить?

– Почему портить?

– Да потому… потому, что все это – любопытство твое дурацкое. Ну, прям как Буратине какому-то – приключений всяких страшных, неизвестных хочется. Порочная, однако, страстишка – до добра не доведет.

– Да не завидую я тебе! Просто… просто… Fucking shit, Коля! Ну почему?! Я что, должен, как баба, объясняться?!

– Ну, если по-другому не умеешь, изволь, как баба. А лучше сейчас же забудь. Выкинь эту дурь из головы, Иван. Нет! Это просто праздник какой-то! – немного нервно засмеялся Николай, поигрывая зажигалкой в одной руке и сигаретой в другой.

– Я не знаю… не знаю, как сказать. Просто ты такой… такой целеустремленный, волевой, сильный. Все в тебе правильно, – с волнением в голосе начал Иван, – все благородно и красиво. И весь этот глупый экстрим тебя не захватывает, и по дурацким мелочам ты себя не растрачиваешь, и… на шее ни у кого не сидишь, – виновато и смущенно улыбнулся он и, стараясь сдерживать дрожь в голосе и теле, продолжал. – Ты творчеством занимаешься, развлечения у тебя интеллектуальные… преподаешь вон даже. И потому, что ты такой умный, интересный, независимый, все тянутся к тебе, восхищаются тобой, любят тебя, хотят. И девочки, и мальчики… Вокруг тебя столько народу всегда, а тебе как будто все равно, как будто не нужен никто. И ты… ты всегда сам выбираешь, сам принимаешь решения, а я… я не…

– Ну, ты тоже вниманием не обделен, – перебил Ивана Николай, внимательно глядя ему в глаза. – А творчеством заняться никогда не поздно.

– Да не об этом я, Коля! Просто я думаю, что для тебя я тоже – еще один человек из толпы, пустой прожигатель жизни, бездарность, идиотина никчемная, шут очередной. И рано или поздно тебе станет скучно со мной, и ты… ты бросишь меня…

– Долго думал, да? Вот уж и правда, Иванушка-дурачок, – иронично, но ласково улыбался Николай.

– А я не хочу… не хочу этого! Я хочу… я хочу… Бля-я-я-я… Господи, как же трудно-то… Просто… просто, понимаешь… понимаешь, мне нужно, чтобы ты рядом был. Всегда был, Коля. Ведь ты самый близкий мне человек. Ты как брат мне, лучший друг мой. Мне никто, кроме тебя, не нужен, понимаешь? – Иван с мольбой посмотрел на Николая. – Не отталкивай меня – мне страшно. Но не от того, что ты думаешь, не от того, что я на что-то такое отчаянное решился – просто я не смогу без тебя, не справлюсь… Вот ты, такой самодостаточный, взрослый, покой и гармонию находишь в себе самом, что мне не дано совершенно, – глухо, грустно и прерывисто продолжал Иван. – У меня же… у меня же, как в пучине какой-то – внутри – клокочет, бля, и бурлит, а перед глазами дыра черная – холодная, блядь, мрачная. Правда, Коля, честно!.. И мне иногда кажется… короче, что не будет, блядь, больше ничего уже… ничего хорошего, понимаешь? Что затянет меня в эту дыру однажды – и пиздец, – Иван смотрел на друга немного злыми и очень расстроенными глазами и продолжал. – Но когда я с тобой, я как будто… когда я с тобой, я… я в безопасности, понимаешь? Как будто at home again. И я… я еще ближе хочу быть…

– И, как я понимаю, если я тебя сейчас трахну, ситуация сразу изменится? Тебе сразу легче станет, ты счастье и гармонию обретешь и для меня главным сокровищем в жизни станешь? Так, думаешь, будет?.. Послушай, ну это же смешно…

– Подожди, нет… Не так… Господи, не так… не все… – Иван тяжело вздохнул. – Хорошо… хорошо, если ты хочешь, я повторю… Я давно уже… я люблю тебя, понимаешь?.. И хочу. Хочу тебя всего. И как друга, и как брата… и… и как, mother fucker, fucker! – грубо, с чувством произнес эти слова Иван, – Всего, понимаешь?.. Чтобы все это вместе соединилось, Коля… Доволен ты? Веришь мне теперь? – дрожа всем телом, он потянулся вытащить из пачки сигарету, но Николай тут же вложил ему между пальцами свою, которую прикурил мгновением раньше.

– Это ж надо так накрутить себя, а! – с некоторым недовольством воскликнул Николай.

– Коля… – и снова с мольбой в глазах смотрел на друга Иван.

– Ты пьян, ты будешь жалеть, – внимательно и сочувственно глядя на Ивана, тихо сказал Николай.

– Господи, Коля! Если я и пожалею о чем-то, это уж точно не сегодня случится. И я… я сейчас взорвусь нахуй! – простонал Иван.

– Ты в глаза мне смотреть потом не сможешь…

– Я давно уже не могу, – собрав последние силы, улыбнулся Иван.

– Какой же ты…

– Поросенок? Дрянь? – хрипло и нервно посмеивался Иван.

– Я и слов не подберу, – все так же внимательно глядя в лицо Ивана, ответил Николай.

– Ну, давай, – взявшись за пряжку ремня, Иван потянул на себя друга. – Давай, сделай это со мной – нежно, без экстрима. Please, make me cry, – продолжал и дрожал он.

– Замолчи, – прошептал Николай и так же, как «утром» Оля, закрыл ему рот поцелуем…

* * *

 

А поговорить?

Иван открыл глаза, очнувшись от, казалось, бесконечного и невероятного по силе и яркости оргазма. Лицо горело, по виску стекала капелька пота, из прокушенной в экстазе губы сочилась кровь. Он повернул голову в сторону распахнутого настежь окна, в которое еле слышно, с отдаления проникал шум оживленного центрального проспекта, довольно резкий запах моющей химии откуда-то, вероятно, от соседей, тополиный, в небольшом количестве пух и курлыканье то слетающих с, то присаживающихся на балконные перила трепыхающих, шелестящих крыльями сизых грязных голубей.

Чуть слышно тикали стоявшие на столике рядом с пустыми бокалами, недоеденной икрою и шампанским маленькие пузатые часы. В какой-то момент выключенный Николаем час назад телевизор снова ожил, на этот раз в беззвучном режиме. Передавали новости.

– Как спина? – спросил Николай, отложив пульт, и передал Ивану сигарету.

– Норм… кх-кх, – у Ивана на секунду перехватило дыхание, – нормально, кажется…

– Хорошо тебя развинтило, принцесса.

– Не то слово, – улыбнулся Иван, глядя на приподнявшегося над ним на локте Николая.

– Еще бы, так себя подогрел!

– Я за всю жизнь столько не сказал.

– Да ну? Всегда был болтушкой.

– Я имею в виду женщинам, про чувства свои… про любовь. Бля-я-я, слышать себя не могу, – усмехнулся Иван и затушил сигарету в пепельнице, которую минутой раньше в небольшом промежутке между ними установил Николай.

– Наверное, они тебе часто и много говорили о своих. Вот ты от них и заразился, понабрался театральщины. Теперь также пафосно, с заламываньем рук треплешься. Про черную дыру – это ты круто, а мэйк ми край – ва-аще жесть! – засмеялся Николай.

– Ну хватит… пожалуйста…

– И когда же ты идейно вдохновился, а? – шутливо спросил Николай.

– Сразу – как только увидел тебя… ну, когда вы с мамой к нам в школу заехали. Я подумал тогда, что ты… ты как будто с другой планеты откуда-то. Совершенно какой-то… ну… гражданин иностранный. Ну, просто был ты какой-то совершенно incredible и unbelievable, – тихо засмеялся Иван.

– Только придумал, да? Сам-то себе веришь?.. Ты тогда со своей атаманшей под руку, с сигаретой в зубах – спортсмен хуев – с таким подозрением на меня зыркнул, – улыбался Николай. – Вообще, по всем правилам, ты ревновать должен был – маму свою ко мне.

– Это я маскировался… Нет, честно, я с первого взгляда влюбился. Видишь, какой я неправильный, – смущенно и одновременно довольно улыбнулся Иван.

– Да не неправильный ты, – пристально глядя Ивану в глаза, сказал Николай, – Ты просто… какой же ты все-таки…

– Поросенок? Дрянь? – перебил его Иван и вынул из лежащей рядом с пепельницей пачки «Парламента» сигарету.

– Я бы сказал тебе, да грубо прозвучит очень.

– Скажи, как есть.

– Ладно, потом.

– А про школу я шучу, конечно. Думаю, это случилось, когда я в больнице лежал, – продолжал Иван. – Знаешь, странно… помнишь ведь, и Ксю, и одноклассники мои, учителя даже довольно часто меня навещали, развлечь пытались всячески, но иногда мне от этих визитов только хуже становилось – не знал, куда деваться от девчоночьей этой приторной заботы: и прогнать невежливо, и ни спрятаться, ни скрыться невозможно. А ты… ты по-настоящему меня оттягивал, и никакой психолог с тестами своими дурацкими не мог с тобой сравниться… и… и не стеснялся я тебя совсем, понимаешь, и потом, ты приходил всегда такой жизнерадостный, заряженный весь и… теплый…

– Заряженный? Теплый? Ах-ха-ха, – снова рассмеялся Николай.

– Ну, не смейся, не смейся, пожалуйста, – взмолился Иван.

На мгновение оба задумались, а затем Иван закурил и спросил:

– Ты правда любил маму?

– Да.

– Сильно?

– Да.

– Честно?

– Да, Ваня, я очень любил твою маму, – ответил Николай, закуривая.

«А меня? Меня ты любишь?» – хотел спросить Иван, но вместо этого задал другой вопрос:

– Я похож на нее?

– Внешне? – выпустил кольцами дым, Николай.

– Ну, вообще.

– Похож… и не похож… но больше похож…

– Я похож на женщину?

После этих слов Николай снова разразился смехом.

– Да-а-а, ты сегодня в ударе, явно. Ничего психотропного не принимал? Дай-ка я зрачки твои посмотрю, – продолжал смеяться Николай. – С ума сойти можно!

– Так похож? – насел Иван.

– Нет, Ваня, – с трудом сдерживая улыбку, ответил Николай, – на женщину ты не похож. Не обольщайся.

– А на кого?

– На хулигана, – затянулся Николай, – из хорошей богатой семьи, из восьмидесятых как будто немного. На чистенького такого, на понтах – в образе всегда, в фирменных джинсиках и белых кроссовках, со злобненькими и нагленькими глазками, правильным таким сердцеедским взглядом, с длинной челкой и сигаретой в зубах… На местную школьную или университетскую достопримечательность, мимо которой девчонки проходят, смущенно потупив взор, и краснеют тут же. – Николай на секунду задумался. – На самоуверенного, кокетливого экстремала, – тихо засмеялся он. – А сам не знаешь разве? В зеркало не смотришься?

– Кокетливого? – с кокетливым удивлением улыбнулся Иван.

– Ну да, – выпустил кольцами дым Николай, – но тебе идет, не переживай, идет очень. Так, что там дальше – теплый и? – Николай снова рассмеялся.

– Ну не смейся, не смейся, пожалуйста, не могу, когда ты так смеешься.

– Снова хочется? Да? – прошептал Николай, склонившись к уху Ивана.

– М-м-м-м-м…

– Сейчас расскажешь, и займемся.

– А! Вот еще! Жрачку вкусную приносил! – радостно вспомнил Иван и затушил сигарету.

– Но откормить тебя все равно не получилось.

– И помнишь, мы с тобой на английском целыми днями болтали, и ты мне Диккенса читал, Оливера Твиста…

– Угу, только, вижу, результата никакого, и от английского у тебя один fuck остался, – улыбался Николай и тушил сигарету.

– Наверное, странное мы тогда представляли зрелище, – пропуская замечание друга, продолжал Иван и ненадолго задумался. – Я еще тогда, знаешь, – и снова продолжал, – удивлялся, почему ты со мной возишься, что тебе во мне может быть интересно.

– Я тоже. До сих пор вот… удивляюсь. Но, видимо, что-то все-таки есть, – ласково улыбнулся Николай. – Кстати, что там с Олей-то?

– Да так, может еще какое-то время и потусовались бы, но она, похоже, на черном снова плотненько.

– Хм, помню, работал с ней как-то, около года назад. Пришлось повозиться тогда с твоей зазнобушкой – ни разу в нормальном виде не появлялась, опаздывала безбожно, вусмерть обдолбанная в студию приползала – зомби, блядь, живая мертвечина, – с некоторым раздражением и горечью вспоминал Николай. – Ты же говорил – завязала?

– Угу, и развязала вот снова.

– Как ее держат еще?

– Ой, да не снимается она триста лет, – разочарованно вздохнул Иван. – А я не смогу больше. Не смогу просто. Было уже – проходили. Она переламывалась – тогда как раз – на сухую. Не первый раз, кстати. До этого, рассказывала, в клинике какой-то навороченной лежала, ну еще до знакомства до нашего. Так вот, знаешь, как было? – я две недели от нее не вылезал – придерживал блюющую над тазом и, когда она в ванной отмокала, пел ей, что ни попросит: из Стрэнглерс, из Кинкс, хиты их панковские, короче… Muse что-то, Rasmus – чудиков попсовых, ну, и эту ее любимую, Медведевскую, про страсть… По нескольку раз – кончала она прямо от этой песни…

– Как ты поешь, любая девица кончит, – улыбнулся Николай.

– Знаешь, я комбик к ней тогда притащил – соседи ментов вызывали даже, – продолжал Иван.

– Нежные у вас, однако, с Олей отношения. Я и не думал, что все серьезно так… и долго. Мне казалось до отъезда, я тебя с какой-то новой барышней видел?

– Просто Оля… ну, умеет она, короче, меня к себе возвращать, – усмехнулся Иван.

– Может, пожениться вам? Вы друг другу подходите очень. Оба такие немного… Зубочистки две такие, – улыбался Николай. – Ну и страсть у вас, как я понимаю, любовь…

– Издеваешься?

– Совсем нет, я серьезно.

– Какая, нахуй, страсть! Мы по-трезвому слова спокойно сказать не можем. Она меня бесит, я ее накаляю. Деремся иногда даже…

– Ну вот, говорю же – классическая семья, – тихо посмеивался Николай.

– Я себе семью по-другому представляю, Коля, – Иван на мгновение задумался. – Ты только не говори ей про меня – ну, где я и… если звонить будет, искать. Придумай что-нибудь, хорошо? Скажи, что я срочно уехал куда-нибудь, о’k?.. Она ведь опять меня вынудит, встретиться упросит, и потянется снова все. Точно так же сейчас все будет, как тогда: пойдет она на группу этих анонимных, бля, зависимых, и затеплится надежда, не у меня – у нее. Но однажды, через несколько месяцев, она пропадет на неделю, а потом позвонит из больницы, из нервного – расскажет, что ей череп проломили – хулиганы, ага, в темном, блядь, переулке! Потом пройдет еще немного времени, и я найду ее в ванной – синюю, ледяную с перерезанными венами. Не, не справлюсь я – не могу… не хочу. И не потому, что не жалею ее, а потому, что бесполезно все, и другого конца не будет.

– Да-а-а, Ваня, тела своего ты, может, и не бережешь, но вот психику, покой душевный старательно охраняешь, – с иронией заметил Николай.

– Ну, я же говорил, Коля, нет его у меня, покоя этого. И еще я врать не умею и не люблю ее, наверно. А ты… ты бы сидел так с кем-нибудь, зная, что шансов вытащить человека крайне мало, зная, что необратимо все… предопределено?

– Думаю, сидел бы, если бы любил, конечно. Тогда бы, кстати, и проверил на прочность свои чувства, – усмехнулся Николай. – Бесился бы, наверное, боялся, сомневался бы, естественно. Анестезии, наркоза себе бы даже требовал. Но, если бы все правдой оказалось, принял бы и разделил – и боль, и безысходность любимого страдальца, терпел бы вместе, переживал рядом… поддерживал, облегчал, как мог… если бы хоть как-то мог. Наверное, Ваня… наверное, – задумчиво, с грустью заключил он.

– А мне кажется, что у всего есть пределы, лимит. Даже у милосердия, понимаешь?

– И с каких это пор ты философом таким стал? – улыбнулся Николай и затушил сигарету. – Как, кстати, учеба твоя? Дипломную так же, вместе с Максом, снимать будете?.. Он у вас гений, конечно, ничего не скажешь, молодец. И команду собрать умеет – зарядить всех, идей заразить. Настоящий директор, – последнее слово Николай произнес на английском.

– Ушел я из института, Коля.

– Как это?

– А вот так. Не чувствую в себе потенциала.

– Да ты что, Иван! Охренел совсем?! Год же всего остался! – возмущенно воскликнул Николай.

– Скуш но мне…

– Нет, говорю же – чудовище!.. С вами такой крутой мастер работает, опытом своим делится – многие мечтают на курс к нему попасть. Радовался бы лучше. Старался больше, впитывал, – с разочарованием продолжал Николай.

– Ну, не получается у меня ничего…

– Хватит гнать! Видел я ваши короткометражки – хорошо. Очень даже. Честно, Ваня.

– Плагиат все это. Пародия какая-то.

– Плагиат? Бля-я-я-я… Но, как же, ты думаешь, учатся-то? Даже великие…

– Не хочу я быть великим, Коля, – перебил Николая Иван.

– И что же ваше высочество намерено делать? Чем на этот раз займешься? – укоризненно глядя на Ивана, спросил Николай.

– Студию сниму, альбом запишу, – весело ответил Иван, теребя браслет на запястье.

– А совмещать разве нельзя?

– Ну-у-у-у…

– Знаешь, Ваня, мне иногда кажется, что мне не тридцать четыре, а шестьдесят, а тебе вообще четыре года всего – истины прописные тебе бесконечно втираю. Устал я, блядь, чего-то, знаешь!.. Эх, если бы не кости твои – в армию бы тебя, ленивца, запихнуть… – с некоторым злорадством продолжал Николай.

– Напугал тоже, – усмехнулся Иван, – может, я с удовольствием. В ВВС бы пошел, на самолетах летал… – размечтался Иван.

– В ВВС?! Не-е-ет! – На подводную лодку тебя надо! Поглубже – на дно, чтобы исходу не было. Хотя ты и оттуда сумеешь, вывернешься – и бронированную обшивку прогрызешь, не удивлюсь.

– Ну хватит, хватит наставлений! Посмотри лучше, что мне Оля на прощанье подарила, – переводя разговор с неприятной для него темы, Иван протянул руку к лицу Николая.

– У тебя же давно уже. Несколько лет, по-моему, – улыбнулся Николай, кончиками пальцев поглаживая мастерски набитую на внутренней поверхности, как будто живую, довольно крупную – от запястья до локтя, симпатичную и пушистую, однако невероятно хищную, очень какую-то агрессивную, оборзевшую ко всему прочему какую-то даже, вот-вот готовую впиться утрированно длинными клыками в жестко схваченную передними обеими лапами, оторванную уже человеческую, с выпученными от ужаса глазами и вскрытой черепной коробкой, голову – адскую поистине куницу.

– Да не это. Вот, браслет.

– Ничего, – сказал Николай, разглядывая украшение – массивную золотую цепочку, соединенную прямоугольной пластинкой с выгравированной на ней розой.

– Роза…

– Да вижу я… вижу. И не изживут себя никак эти наши дурацкие пошлые прозвища.

– И теперь, наверное, никогда, – Иван, довольно улыбаясь, медленно перевернулся на бок, приближая лицо свое к лицу Николая.

– Хочешь, чтоб все знали?

– Угу.

– Дурак. И бесстыжий к тому же.

– Жрать хочу до черта, – смущенно засмеялся Иван и уткнулся лбом в плечо Николая.

– А я в душ, – ответил Николай, перебирая его темные, блестящие волосы. – Сначала в душ.

– Нет, жрать!

– Лично я – в душ, – Николай резко поднялся, слез с дивана и уже было вышел из комнаты, но задержался, обернулся и устремил на Ивана какой-то совершенно незнакомый тому пронзительный и опасный взгляд.

– Ну что, боишься уже? Ведь боишься, да?.. Жалеешь? Раскаиваешься?

– Нет… не жалею, – тихо и немного испуганно произнес Иван.

– Тогда скажи, чего ты хочешь?

– Я… я…

– А хочешь по-настоящему? Хочешь, выебу тебя? Отдеру, как надо – грубо, грязно, по-животному?

Иван не знал, как реагировать, сердце бешено заколотилось в груди, а во рту пересохло. Он не узнавал, не понимал Николая, но эти слова, этот с нотками металла голос и ледяные глаза – этот совершенно неизвестный доселе Ивану образ ни в коей мере не отталкивал его, наоборот, он еще больше очаровывался, еще больше проникался своим таким сильным и страстным чувством.

– Ну?

– Хочу, – прошептал Иван, медленно поднимаясь на диване, и не был уверен, хочет ли предложенного Николаем на самом деле.

– Завоешь – поздно будет.

– Не завою, – Иван чуть вздрогнул от прострелившей его боли в пояснице.

– Завоешь. Скулить будешь, рыдать, – лицо Николая постепенно принимало обычное свое, серьезное, немного надменное выражение, а взгляд становился теплым и ласковым.

– Хорошо.

– Что хорошо? – еле сдерживая улыбку, спросил Николай.

– Буду… если хочешь, – затравленно глядел на друга Иван.

– Давай, попроси меня. Ну… как ты сегодня просил, – улыбался Николай. – На английском можешь, как в кино. Иван нервно сглотнул и, запинаясь, хрипло и с дрожью в голосе произнес:

– Fuck me… fuck me… harshly, dirty… like an animal….

– Да ты ж мой красавец! – довольно рассмеялся Николай и знаком пригласил Ивана следовать за ним в ванную.

* * *

– Ну, я так и подскочила и бросилась за кроликом, умирая от любопытства и чуть-чуть не догнала.

– Но я успел нырнуть.

– В большую нору под кустом шиповника.

– А я, не раздумывая, бросилась за ним.

– А подумать не мешало бы. Всегда, дружок, прежде чем лезть куда-нибудь, хорошенько подумай: а как я оттуда вылезу.

– Вылезу, вылезу, нора-то ровная, как туннель. Ой, падаю, вниз, вниз, в какой-то колодец, у-у-у-ух!

– Не бойся.

– Ты здесь, До-До-о?

– Здесь, разве я могу тебя оставить?

– А, почему я тебя не вижу-у-у-у?

– Так ведь темно-о-о-о.

– В колодцах всегда темно, а это глубокий колодец?

– Он такой, какой тебе самой захочется, так что времени у тебя вволю, падай себе и падай.

– Да, я падаю и как-то мягко падаю, как пух тополя падаю, а не как с крыши, у-у-у-ух! Совсем темно и ничего не видно…

…Иван хотел было достать пульт, лежащий на столике среди прочих вещей, все тех же: недопитой бутылки шампанского, бокалов, банки с икрой и с ложками, пузатых маленьких часов, такого же важного и пухлого, местами потрепанного, но солидного ежедневника, еще более солидного тюбика с лубрикантом, а также невысокой стопкой DVD, но чуть только приподнялся на локтях – больше не смог, ему показалось, как будто бы тяжелый железный лом воткнулся в спину и пронзил насквозь так, что потемнело в глазах и перехватило дыхание. «Ну что ж такое? Что ж так больно? Как же не в тему-то!» – думал Иван и вспоминал свою новую молодую лошадку – норовистую хитрюгу и капризулю, и то, как в поле она вдруг от избытка чувств – испугавшись ли чего, а может, наоборот, от радости, – взбесновалась и понесла, и совершенно вышла из-под контроля, и никакие уговоры и призывы к порядку на нее не действовали, и устроила она Ивану настоящее родео – крутилась, и брыкалась, и вскидывалась на дыбы, пытаясь сбросить обнявшего ее за шею хозяина, и Ивану, чтобы удержаться в седле, пришлось применить не только все свое умение, но и все силы, ибо падать он не хотел: как ни хорохорился, не был готов – оробел до черта – рухнуть на землю и развалиться на части.

Слезая с лошади, Иван находился в заметном волнении, а именно, дрожал всем телом – он тогда сразу понял, что где-то и что-то в залатанном его позвоночнике чересчур напряглось, что-то, похоже, даже хрустнуло. Дав своей питомице вволю набегаться в манеже и выпустить оставшийся пар, и после того, как «разделись и почистились» и он ритуально угостил лошадку любимой вкусняшкой – яблоками и овсяным печеньем, Иван решил сделать рентген, но, заехав зачем-то домой – привести себя зачем-то в порядок, нырнул в ванну, засим в Интернет, тяпнул рюмку-другую водки, вслед за чем почти сразу отрубился. Проснулся поздно ночью и вроде неплохо себя чувствовал, побродил какое-то время и снова лег спать. На следующий день он отложил поход в поликлинику из-за встречи с Олей и теперь вот жалел об этом. К тому же у Ивана поднялась температура, да и неожиданно сильное похмелье все-таки настигло его, раскалывая голову, заставляя внутренности подергиваться, будто на ниточках, и трепетать. Ко всему прочему, перед его глазами на большом экране молодой Депардье вступал в связь с молодой Мути – Иван уже видел этот фильм, и этот фильм потряс его, произвел на него неизгладимое, крайне угнетающее впечатление, оказал несколько травмирующее даже действие, иными словами, оставил в душе отвратительный осадок. Громкость телевизора была убавлена до нуля, и звуковым рядом «кину не для всех» служил сказочный аудио-спектакль, который перед уходом, со словами: «Держись тут, я скоро», – Николай загрузил в музыкальный центр.

Иван натянул на лицо одеяло. Ему было страшно, одиноко и очень холодно. Николая не было всего десять минут, а Ивану казалось, что прошла целая вечность, и он уже невозможно скучал, а после целой вереницы вечерних телефонных звонков – мобильный его друг отключил еще днем – тогда… вместе с телевизором, и вот теперь, дождавшись своего звездного часа, разрывался, забытый внизу у изголовья дивана, утопающий в высоком ворсе ковролина стационарный домашний – уже и ревновал его, будучи теперь просто одержим своей любовью, своей страстью.

«Никки! Ау-у-у-у! Ну, что за дела? Почему не перезваниваешь? Мы же ждем тебя, договорились же, ау-у-у-у-у…» – «Николай, здравствуйте, это Светлана. На всякий случай напоминаю – завтра будем готовы к двум часам. Да, кстати, вы были правы, давайте поменяем – то, что вы предложили, гораздо лучше, действительно идеально подходит…» – «Здорово, Коля! Слушай, я все по поводу того мероприятия во дворце, помнишь? Знаю, знаю, не занимаешься ты таким больше – весь в искусстве настоящем уже. Но для меня, Коля, сделай, последний раз, лады?.. Очень просят. Они тебя только хотят – твой взгляд нестандартный, извращенский, гыгы. Не в службу, а в дружбу, помоги? Лады?.. Жду звонка…» – то и дело срабатывал автоответчик…

– Але, – раздраженно ответил Иван после того, как, не выдержав, стараясь не менять положения тела, пододвинулся к краю дивана, спихнул с телефона прикрытие в виде коробки шоколада и выловил трубку из ковра.

– Привет! – радостно поздоровался Макс. – Спишь?

– Угу, – еще более раздраженно буркнул Иван.

– Спишь?! Мы же ждем тебя! – наигранно возмущенно воскликнул Макс.

– Fuck you, Макс! – послал приятеля Иван.

– Ваня? – все с той же радостью спросил Макс.

– Он, – буркнул Иван.

– А-ха! А я звоню тебе, звоню. Чего телефон не берешь?

– Забыл… дома… вчера…

– А-а-а, я так и подумал. Дай Колю.

– Он спит.

– Чего вы дрыхнете-то? Одиннадцать всего. Нажрались, что ли?

Иван легонько потыкал трубкой в плечо лежащего к нему спиной на боку Николая.

– Привет, привет. Ну, что там у вас? – спросил Николай, забрав у Ивана телефон.

О том, что у них там, Иван прекрасно догадывался, и когда Николай спросил его: «Пойдем?» – отрицательно мотнул головой. Он не только совершенно не хотел тащиться через весь город на очередную безумную вечеринку, а даже если бы хотел – вряд ли смог бы, ему вообще больше ничего не было нужно – ни спорта, ни девочек, ни вкусной жрачки, ни уж, тем более, творчества со всеми его гениальными Максами, крутыми мастерами и великими всякими прочими – он готов был вообще больше не покидать пределов этой «неуютной» квартиры, остаться здесь навсегда, томиться в предвкушении днем, плавать в его ванной, мечтать и ждать, а ночью изнемогать от наслаждения – предаваться, покоряться, надсаживаться, разрушаться… Он хотел постоянно слышать его голос, его смех и дрожать под его ласками беспрестанно. И тоска Ивана усиливалась: при мысли о том, что скоро пройдет ночь, и тогда, как всегда очень, очень рано, друг его отправится по своим бесконечным делам и будет общаться с бесконечным количеством людей, а после снова уедет в свои бесконечные путешествия, и, возможно, Иван не увидит его несколько недель или даже месяцев – ну не таскаться же ему за Колей повсюду хвостом, ведь это утомит друга, он разозлится и прогонит его еще быстрее…

А приглашающая сторона не унималась – к уговорам подключилась писклявая девица, та самая, вероятно, которая вопила на автоответчик: «Никки, ау!!!!» – и в какой-то момент Иван выдернул телефон из рук Николая и крикнул:

– Иди ты на хуй, Макс! Ну, заебал уже!

– И я тебя люблю, Ванечка! – весело отозвался тот и, все так же смеясь, отключился.

– Да-а-а, пора тебя спасать, – ласково глядя на Ивана, Николай коснулся рукой его лба и поднялся с постели.

И снова раздались звонки…

– А почему это место – очень странное место?

– Да потому, что все остальные места очень уж не странные. Должно же быть хоть одно очень странное место…

– Как же отсюда выбраться?.. Эй, До-до, куда ты?

– Я тебя просил подумать, прежде чем соваться в эту нору? Просил? А теперь сама выпутывайся!

– Исчез, спрятался!.. А-а-а, я знаю, он просто растворился в воздухе и все равно здесь.

– Хе-хе…

– Ну, вот, я слышу его смешок. Ну, разве мой До-До оставит Алису в таком странном месте? Ой, какая-то дверца в стене, золотая, и ключик золотой маленький на хрустальном прозрачном столике, и какой прелестный!.. Ну, До-до, это твои штучки?!

– Хе-хе…

– Не подглядывай!.. Так, подошел ключик, открываем дверцу. Ах, какой прекрасный сад там, за дверцей! Цветы! Фонтаны! Хочу туда!.. Эх, даже голова не пролезает! Ну-ка, может, боком… Эх, ну и придумал ты дверцу, До-До – такую дверцу даже в форточки не приняли бы!

– А если бы пролезла?..

Однако не только ревность сводила Ивана с ума – он, ко всему прочему, переживал от стыда и разочарования, разочарования в себе самом: в своей, как ему казалось, полной несостоятельности, в своей какой-то вопиющей неопытности, и, вспоминая такие смелые, пламенные речи, коими пытался растопить сердце друга, Иван чувствовал себя законченным идиотом, подростком, двоечником. «Сказал красиво, а как до дела дошло – оказался ни на что не способен, как школьник какой-то, девственник трепетный», – думал он.

Всю свою сознательную жизнь Иван общался с одним типом женщин – он знал их, как себя, и ему было с ними просто и легко. Вместе с тем Иван всегда прекрасно понимал, что нравится своим Олям гораздо больше, чем они ему. Девочки Ивана были счастливы уже тем, что он держит их за руку или улыбается своею открытой красивой улыбкой, и они, не стесняясь, пафосно и пылко признавались ему в любви, а в постели их реакция всегда была бурной и, как ему казалось, предельно искренней, и ею, а также их неизменно «ровным и предсказуемым поведением» он всегда мог измерить отношение своих к себе женщин. Ивану также никогда особенно не приходилось экспериментировать в сексе – он никогда не чувствовал в этом необходимости, не пытался «расширить горизонты», поскольку партнерш его устраивало все и всегда. Конечно, были случаи, когда какая-нибудь из барышень Ивана просила о чем-то специальном, исключительно ей приятном, но это случалось редко и посему совершенно не напрягало его, стремящегося в первую очередь доставить удовольствие себе – традиционным, быстрым и незатейливым способом…

Чтобы не попасть в капкан, чтобы в темноте не заблудиться, чтобы никогда с пути не сбиться, чтобы в нужном месте приземлиться, приводниться – начерти на карте план! И шагая в бой беспечно, тири-тири там-там тирам, – встреча обеспечена, в плане все отмечено – точно, безупречно и пунктиром…

…– Чего же тебе хочется?

– А мне всего хочется!

– Ну-у-у-у, так планы не составляют! А чего тебе хочется больше всего и перво-наперво?

– Хочется стать своего роста!

– Нельзя, ты уже влезла в сказку – станешь своего роста, а вдруг сказка лопнет?

– Ну, хорошо, пусть я буду такая, какая нужно, а то то ключик не достанешь, то ногу в трубу, руку в окно. Хватит неожиданностей!

– Вот это уже план, хотя и неосуществимый.

– А второй мой план – хочу в тот чудесный садик! Это план?

– Да.

– Осуществимый?

– Да.

– Ну, я пошла по плану.

– Иди, детка, иди-и-и….

Но сегодня, к ужасу Ивана, все было совершенно по-другому. Это он теперь был без меры очарован, он трясся и таял в руках любовника, как раньше таяли в его объятиях Оли, и – как и было обещано – выл, скулил, рыдал, но не от того, от чего предполагал и чего, честно признаваясь себе, в первый миг испугался, когда смело сказал «хорошо буду, если хочешь», – а потому, что испытал такие новые, невыносимые, острые ощущения, когда его друг не быстро, не резко, но так уверенно и так неожиданно, невероятно и бесконечно – дико так – до черта приятно и нежно входил… забирал, подчинял. Управлял им, таким неуклюжим, таким нерешительным, слабым, растерянным – молодым таким – таким им смущенным, со всеми глупыми и лишними теперь его инстинктами…

…И сейчас Ивану почему-то как никогда хотелось чувствовать и знать – и знать наверняка, – что он удовлетворяет друга так же, как тот удовлетворяет его. И ему непременно, просто необходимо было видеть ответную реакцию, такую, какой он представлял ее себе всегда, такую, какую неоднократно наблюдал у женщин. И то, что во время их близости Коля запретил смотреть на себя, и то, что кроме вылетавших время от времени из уст его каких-то французских фраз – грубостей и неприличностей, тут же решил Иван, он ничем более не проявлял своего отношения, да к тому же так и не кончил, переполняло Ивана чувством того самого неверного, того самого не того стыда и даже вины – такой же неправильной, такой же не той… И вины этой нисколько не смягчало, а наоборот, только усиливало ее теперь то, что ситуация, в которую без принуждения, по добру, по собственному желанию, по своей же воле попал Иван, отнюдь не была ему знакомой, и это был первый подобный опыт в его жизни…

Если даже есть талант, чтобы не нарушить, не расстроить, чтобы не разрушить, а построить, чтобы увеличиться, удвоить и утроить, нужен очень точный план. Мы не точный план брани-и-им, и он ползет по швам, там-тирам…

…Иван понимал, что увлечен мужчиной, но ни на секунду не связывал происходящее с ним с чем-то ненормальным, извращенным, безнравственным, с чем-то особенным, чем-то «не таким» или наоборот «таким», поскольку думал – нет! – был уверен в том, что влюбился – по-настоящему, неосмотрительно, честно, неистово… бесстыже и безоглядно, совершенно, короче, опасно.

И все еще не находил, никак не находил повода «оправдаться», а вместе с тем возможности приобрести достоинство себе и цену: «И так-то я в его глазах Иванушка-Дурачок – недоумок, бля, и распиздяй. И зачем про институт сказал, ебанашка, – думал Иван. – Так еще… бля-я-я… Господи! Ведь сам же напросился! Вызов, бля, бросил! Как кукла тряпичная какая-то – мумия, истукан!.. Не умею же! Ничего, блядь! Нихуя, блядь, не могу!.. Глупо-то как. Как же все глупо. До черта, бля, до черта, м-м-м-м-м-м…», – и боялся… боялся того, что вот так вот, опозорившись кругом перед Колей, никогда уже не сможет заслужить его любви. И неизживаемый, существующий с самого начала их с Колей отношений комплекс разрастался в нем до неимоверных пределов. «Что же делать-то? Исправить все как теперь?» – причитал Иван и дрожал, дрожал от ощущения безысходности, бессилия и боли…

– Эхе-хе гриб, грибочек, и какой симпатичный! А на нем сидит гусеница, синяя, ого-го! А что это вы делаете, синяя гусеница?

– Сижу, курю… Постой, а почему, собственно? Ты кто такая?

– Не знаю, сударыня, то есть знаю, кто я была утром, но с тех пор…

– Ты в своем уме?

– Не знаю, может быть, в Мэри-Эннином…

– Не понимаю…

– А я и сама не понимаю – столько превращений! Кто хочешь, собьется!

Вынырнувиз-под одеяла – глотнуть немного воздуха, – Иван с отвращением взглянул на экран – финальная сцена, в которой главный герой взял со стола электрический нож и принял решение, и вот-вот наступала уже жуткая развязка, вынудила почувствовавшего подступающую к горлу тошноту Ивана спрятаться обратно.

– Это просто ты путаная девочка…

Время, казалось, замерло, застыло, но в какой-то момент совершенно уже занедуживший, совершенно расклеившийся уже Иван услышал, как открылась входная дверь, а через минуту в комнате появился Николай.

– Ну что? Крючит тебя? – он зажег притаившийся в углу торшер.

– Угу, – пытаясь выдавить из себя улыбку, ответил Иван.

– Еще бы. Ого! – Николай прижал ладонь ко лбу Ивана. – Температурка у тебя, дружочек, высокая. – Болит?

– Угу, – озноб пробивал Ивана насквозь, и при этом ему казалось, что множество натянутых внутри него струн начинают лопаться, рваться одна за одной.

– Где болит?

– Везде… – еле слышно ответил Иван.

– Хочешь еще? Будешь терпеть? – выражение лица Николая снова сделалось суровым. Он присел рядом с Иваном на диван, и, чуть склонившись, приподнял его голову.

– Да, – прошептал Иван.

– Какой же ты…

– Пор-ро-сенок…

– Красивый, блядь!.. Нет, ты уж смотри. Смотри на меня, я сказал! – Николай потянул Ивана за волосы. – Нравится тебе? Все еще нравится тебе, когда вот так тебя распинают?

– Да.

– Любишь меня? – еще сильнее натягивая волосы Ивана, прошипел Николай.

– Люблю.

Николай отпустил Ивана и поднялся.

– Что будешь есть? – лицо его вновь приняло обычное свое внимательное, чуть надменное выражение. – Мясо будешь? Стейк поджарить? Яичницу?

– Угу, – кивнул Иван в ответ, хотя сомневался в том, что сможет проглотить хотя бы кусочек.

– Шампанское? Водку? Коньяк? Вино? – шутливо продолжал Николай.

Иван отрицательно мотнул головой.

– Такое? – Николай вытащил из кармана пиджака продолговатую цветную упаковку.

– Да… Хорошее, – стуча зубами, ответил Иван.

– Уколешься или уколоть?

– Уколюсь… нет, уколи, пожалуйста, – снова вымученно улыбнулся Иван, сотрясаясь всем телом.

– Руки вымою, подожди…

– Да замолчишь ты, поросенок?!

– Осторожно, вы попадете в ребеночка!

– А я в него и мечу! Недолет! Перелет!

– Хряу-у-у-у!

– Осторожно. Ой, бедный носик, тебя засыпали перцем, закидали кастрюлями, перченый ты мой мальчик.

– Да, кстати, герцогиня, королева прислала вам приглашение на вечерний крокей.

– Где оно?

– Вот.

– Держи!

– Хряу-у-у-у!

– Ой, да разве можно так кидать ребеночка?!

– Этого? Можно!

– Побегу переодеваться. Где моя форма?!

– А ну-ка я ей вслед!.. Ух, опять мимо! Это все перец, э-э-э так глаза и ест. А ну, все вон отсюда! Воо-он!

– Какие все грубияны! Пошли, мой маленький.

– Хрю, хрю, хряу!

– Ой, да чего ж ты так брыкаешься – растопырился, как морская звезда! Надо взять его с собой – через денек-другой они его здесь прикончат!

– Хря, хря, хряу-у-у-у!

– Выражай свои мысли как-нибудь по-другому.

– Хряу-у-у!

– Ну-ка, ну-ка, дай-ка я вгляжусь в твое лицо… Батюшки! Да он стал поросенком, – довоспитывались!.. Ну-ка, становись на ножки, беги… А как поросенок он очень даже мил…

Через несколько минут Николай вернулся с большим, наполненным розоватой жидкостью, шприцем и ватным, смоченным водкой диском в руках.

– Там иголка… длинная очень… – стуча зубами, объяснял Иван, – но ее нужно глубоко вводить…

– С размаху или плавненько? – хищно улыбнулся Николай, откидывая край одеяла и оголяя трясущееся бедро.

– Коля… – простонал Иван, прикрывая ладонью глаза – ему казалось, что от нервного перенапряжения и боли он сейчас же потеряет сознание, – не могу больше… не могу… с-с-с-с-с-с, м-м-м-м-м-м…

– А ты как думал, будет? – как обычно, строго, но совершенно не ласково спросил Николай, медленно вводя лекарство. – Так себя поломать, изувечить. Это тебе не в машине расплющиться и не с лошадки брякнуться. Дурак, – сердился он.

– Вы-выключи, пожалуйста… невозможно уже, – страдальческим голосом попросил Иван.

Выполнив просьбу, Николай вышел из комнаты, в которой, такие долгожданные для Ивана, воцарились, наконец, тишина и темнота.

Закрыв глаза, он лежал в этой тишине-темноте, прислушиваясь к доносящимся с кухни звукам. Шквырчало на сковородке мясо, шумно лилась вода из крана, падали в мусорное ведро скорлупки от яиц, и те тоже затем шквырчали, и тихо и нежно струилась из динамиков босанова…

* * *

«– Хорошо тебя развинтило, принцесса.

– Не то слово…»

– Не будешь больше?

– Не лезет, – Иван протянул Николаю тарелку с остатками яичницы и почти целым куском говядины.

– Мяса-то поешь еще, с кровью же, как ты любишь.

– Не, не могу… щас вырвет.

Николай забрал тарелку и уже сделал шаг от кровати, но Иван схватил его за руку и хрипло и жалобно спросил:

– Кто я теперь для тебя, Коля?

– Не решил еще, – огрызнулся тот и посмотрел на Ивана устало и раздраженно, но тут же сразу ласково. – Спи давай, – он хотел было освободить руку, но Иван удержал его.

– Ну подожди… подожди… – со слезами в глазах взмолился Иван.

– Ну я хоть немного нужен тебе? Ты не бросишь меня, Коля?

– Да что ж такое?! Что устраиваешь?! Что за детский сад, Иван?.. Что сегодня с тобой? Как подменили, честное слово, – Николай присел на край дивана. – Слушай, а может это не ты от Оли ушел, а она от тебя? – с легкой иронией, но и с сочувствием тоже спросил Николай. – Признавайся, так было? Поэтому капризничаешь? Переживаешь, да?

– Ну причем здесь Оля, Коля, – застонал Иван. – Насрать мне на нее! Я с тобой хочу быть, понимаешь? Навсегда, понимаешь?

– Нет, это просто кошмар какой-то! Наваждение, блядь! – Николай поднялся.

– Это не потому, что ты спрашивал. Не притворяюсь я, правда. Я люблю тебя, Коля, правда! Ты не веришь мне, да?!

– Я сейчас… я сейчас ударю тебя, – взгляд Николая сделался ледяным и жестоким, – Морду тебе разобью, понял? Если не прекратишь эту байду… сейчас же, понял?

– Коля, я… – по щеке Ивана скатилась слеза.

– Закрой пасть! – прорычал Николай и со всей силы, наотмашь… чуть было не ударил, но тут же сдержался, собрался и, не на шутку сердитый, пышущий, казалось, искрящийся яростью, вышел из комнаты, и Иван услышал, как с кухни его друг вызывает «Скорую»…

конец пятой части

The end… почти…