Как морской прибой, накатывали из небытия голоса: затихая и удаляясь, нарастая и рокоча.

— Андрей Виссарионович, вам повезло, почти все сироты, отписывать некому. — Тихий смех.

— Маркулис в отпуск просится. Считает, что подвергал себя неоправданному риску, едва не погиб.

— Такие, как он, не погибают. Через неделю. Вот Русанову не повезло. Дракона испытали не только на нашем Пикете, задействовали морские подразделения СВВ.

— Почему Русанову не повезло?

— Глушануло. АПЛ (атомн. подв. лодка) на дно Балтики упал. Нет связи. Предполагали, что изоляция хорошая.

— На нашем Пикете вообще нет изоляции.

— У Маркулиса был саркофаг. Выдержал, да и заряд был не такой мощный. Что касается отделения, голубчик, надо ведь на ком-то испытания проводить? Шестой Пикет живой и здоровый, там морды побили друг другу и все. Дракон прошел стороной.

— Я ничего не говорю, но вместе с Драконом применили Бешенного.

— Слабенький заряд.

Появились чувства. Во рту возникнул солоноватый привкус, череп раскалывала на части страшная боль. Ладони нащупали холодный дерматин. Я лежал на носилках, крепко привязанный ремнями. Носилки мелко тряслись, машина ехала по гравию. Непонятная тяжесть в глазах не давала поднять веки. Я прислушался и через несколько минут определил говоривших: командир части Плохотниченко и командир роты Оганесян.

— Мне к бригадному надо, на доклад.

— А этих?

— В «лепрозорий», пусть врачи занимаются. — Смех, — Мавр сделал свое дело, теперь это их проблемы.

— Долго с ними провозятся?

— Нет. Мы уже знаем на что способен взгляд Дракона.

— Откуда?

— Полгода назад испытания проводились на северном полигоне.

— А-ааа.

Я открыл глаза и закричал от боли и от ужаса — вокруг царила лиловая тьма. Я ничего не видел.

— Бляха муха! Кто очухался?

— Рядовой Клон.

— Санитар, твою мать! Ты что, глухой? Сделайте ему укол. Пусть отрубится.

— Уже сделали.

— Нет, капитан, от их криков с ума можно сойти.

Голоса стали отдаляться, навалилась лиловая тьма. Стало трудно дышать, я пытался снова закричать…

По левую сторону протянулась темная, непроницаемая стена леса, по правую — колосящееся поле. Что в нем колосится не разобрать, да и не важно. Я шел посреди дороги. Малиновые сполохи, за лесом, высвечивали фрагменты: черные треугольные вершины сосен, серое полотно проселочной дороги, рыже-зеленый край поля. Зарницы сопровождались далеким рокотом, больше похожим не на гром, а на орудийные выстрелы? Где-то идет война? Допустимо, мы почти всегда воюем. Куда иду? Вопрос без ответа, явно не в Рим. Вперед или назад? Не знаю, у дорог нет начала и нет конца.

За спиной донеслось ржание, стал нарастать лошадиный топот. Я посторонился, уступая дорогу, прижимаясь к темной стороне леса. Еловая лапа уколола в щеку. Топот приблизился. Кони тяжело захрипели, щелкнул в воздухе кнут.

— Тпруу! Тпр-ррууу! Родимые! Стоять! — Заскрипела телега, что-то звякнуло. Кони встали рядом со мной. Очередной малиновый всполох выхватил двух красных, чалых коней, запряженных в тачанку.

Тачанка! Возница, в серой папахе, надвинутой на глаза, в шинели с поднятым воротником, скрывающем лицо, смотрел на дорогу. За ним, облокотившись на пулемет, сидел пулеметчик Максим, на погонах гимнастерки золотом блеснули знакомые буквы — «СВВ». Я не успел разглядеть под козырьком буденовки лица.

Наступила тьма. Вдали загромыхали орудия, рокот приближался.

— Садись, Максим, подвезем, — послышался знакомый голос.

— Губа? Серега, ты?!

— Я, — в темноте рассмеялись.

— А мне показалось, что тебя…

— Когда кажется, креститься надо, — перебил Губа. — Садись.

Я неохотно подчинился и влез в коляску. Скрипнули рессоры, пол качнулся под ногами, Сергей хлестнул коней и они с места перешли в карьер. Я упал на сиденье, коснулся холодного рифленого ствола пулемета.

— Как тебя звать? — спросил у соседа.

— Максим, как же еще, — короткий смешок, — голос почудился знакомым, но чей, определить не смог.

— Пулеметчик?

— Мы все пулеметчики.

— Я тебя знаю?

— Может и знаешь, — невнятное бормотание.

— Чувствовать надо, сколько раз повторять, — рассмеялся Губа.

— Ты знаешь, что произошло? Откуда у тебя тачанка?

Вспыхнула молния, высветила извилистое полотно дороги и горбатый мост впереди. Сильно громыхнуло, тачанка подлетела на кочке.

— Это что, война?

— Нет никакой войны, — ответил Сергей.

— А что есть?

— Ничего нет, Максим, для нас все закончилось.

— Все?

— Помнишь, как в детстве, ты зашел в одну из лабораторий и увидел белых мышей?

— Нет. Наверное, я был слишком маленьким, если это из той поры, когда я гулял по лабораториям.

— Ты помнишь! — закричал Сергей. — Я чувствую!

— Попробуй вспомнить, — попросил пулеметчик Максим.

Я рассмеялся:

— Вспомнил! Я открыл клетку и они разбежались по всей лаборатории. Бедные подопытные мышки. После, меня наказали — поставили в угол, впервые.

— Я чувствовал, я знал, что ты помнишь.

— Сергей, объясни, что с нами случилось? Что это было, над Пикетом? Я видел, как в тебя стрелял из автомата Дылдин. Ты умер?

— Стой! — Сергей натянул вожжи.

— Что случилось?

Кони резко встали.

— Выходи, приехали, — глухо ответил Сергей.

— Почему?

— Рано тебе, кататься на тачанках, — рассмеялся Губа, — чую. Твоя остановка.

— Какая остановка?

— Небесное притяжение, — ответил пулеметчик Максим.

— Что? Послушай, ты не знал Лютика?

— Выходи! — закричал Сергей, в воздухе щелкнула плеть.

Я выпрыгнул из коляски, кони сорвались с места.

— Н-нооо! Залетныеее!

Пулеметчик оглянулся, блеснула вспышка, я увидел пустые глазницы и черный треугольный провал вместо носа. Наступила тьма. Мир пропал. Не разбирая дороги, я побежал.

Не знаю, как долго продолжался мой бег, молний больше не было, чтоб осветить дорогу, рокот орудий стих. Тотальная тишина…Понемногу мрак стал рассеиваться, превращаясь в молочный туман: ВЫХОД.

Я лежал с раскрытыми глазами, бездумно пялясь в потолок. Интересно, как долго я его изучаю? Какой странный сон? Что с нами случилось? Вопросы…

В голове плавал мутным молоком туман, затухающе гудел колокольный звон. Или орудийный рокот? Невидимые тиски ослабли, отпуская виски. Во рту кислота и горечь — в тысячу раз противней похмельных синдромов. Хорошо одно — лежу не на носилках, а в кровати, накрытый хрустящей, накрахмаленной простыней, в желтой, с черными полосами пижаме, похожий на пчелку. Почему? Черт побери, что с нами случилось? Где ты, Губа?

Я медленно повернул голову. На соседней койке лежал Димка. Он спал. На тумбочке блестели стеклышки очков. Я улыбнулся. Мы вместе, уже неплохо. То, что находимся, по все вероятности, в больнице, не удивляло. В памяти всплыло странное слово — «лепрозорий». Остался пустяк, узнать, что с нами в конце концов произошло? Подвергся Пикет атаки инопланетян или все галлюцинагенный бред? Может, нас накачали, ради эксперимента, наркотиками?

Я оперся на локти, привстал, прислушиваясь к частому биению сердца, словно перешел Гималаи. Осмотрел небольшую, стерильную палату.

Моя койка стояла у высокого окна, с широким подоконником, забранного с внешней стороны решеткой. Захотелось воскликнуть: «Здравствуй родной обезьянник!». До чего всё похоже.

Серое казенное одеяло Хвалея, как и у меня, висит на спинке кровати. Летом им укрываются только сумасшедшие. За Хвалеем, еще одна койка. Судя по проступающим из-под простыни контурам, её занимал Дылдин. Я вспомнил, как он припав на колено, стрелял в Сергея Губова. Козел! Неужели это правда?

Напротив, через узкий проход, под вторым окном, лежал младший сержант Рыжков. Его широкоскулое лицо вытянулось, было бледным, как простыня. Резче выступили крылья носа, заострился подбородок. Он единственный был накрыт одеялом, из-под которого тянулись трубочки к нависшей над кроватью капельнице и провод, к передвижному столику. На столе стоял медицинский прибор с осциллографом. По экрану бежала, конвульсивно дергаясь, непрерывная зеленая кривая.

Рядом стояла кровать с Хвостовым. Впалая грудь спокойно вздымалась и опускалась. Он улыбался, тихонько повизгивая во сне. Не ты ли бросился на Рыжкова со штык-ножом? Собачья жизнь снится?

Последняя кровать была пуста. Сергея Губова с нами не было.

В голое ухнуло, казалось, что череп трещит и сыплется мелкими кусками на подушку. Перед глазами мелькнула вспышка, как от магния. Я увидел раскинувшего руки, парящего в фиолетовом небе Сергея. От гимнастерки отлетают алые лоскутки, а за его спиной черная морда зверя, закрывшая небо.

Мой Клоновый Бог, что с нами было? Я обхватил голову, крепко сжал, не давая черепку рассыпаться. Постепенно боль прошла. Я осторожно приоткрыл глаза, посмотрел в окно. Через небольшую площадку, напротив, стоял белый одноэтажный корпус, его окна также были забраны решетками. В стороне, под зеленой цинковой крышей, размещался пост КПП. Рядом ворота, шлагбаум, на который устало облокотился солдат в черной парадной форме с сержантскими погонами. На плече висит автомат. От ворот, разбегался по сторонам высокий бетонный забор, украшенный колючкой.

Госпиталь, был похож на надежно укрытый, секретный военный объект и судя по дежурному на КПП, служил исключительно для солдат СВВ.

«Что с нами случилось?» — тяжело ворочалось в голове предложение с большим вопросительным знаком. Я откинул простынь, медленно опустил ноги на пол, прислушиваясь к внутреннему состоянию. В последнее время, организм несколько раз напоминал, что находится в тяжелом, стрессовом состоянии. Боли не возобновились. В голове царил холодный полумрак, но мысли ясные.

Я поднялся и осторожно направился к дверям, придерживаясь за спинки кроватей. Дверь открылась, на удивление, легко. Выглянул в коридор. Салатовые стены ярко залиты люминесцентными лампами. Желтый, еще мокрый после уборки, линолеум. Несколько дверей с табличками: «Палата N1», «Палата N3», «ПалатаN4». Наша — «Палата N2». Далее кабинеты: «Медперсонал», «Ординаторская», «Комната Отдыха», «Доктор», «Столовая». Я прошел по коридору и остановился перед дверьми с табличкой: «Доктор», потому что она была приоткрыта и доносились голоса.

Разговор показался интересным.

— Нет, Сан Саныч, ну почему все-таки лепрозорий? — глубокое женское контральто.

— Ниночка, это не вопрос, — густой, рокочущий бас.

— Лепрозорий, потому что раньше, мы чаще имели дело с бактериологическими, — жизнерадостный тенор. — Теперь ими занимается третий блок.

— Это связано с химическим оружием? — Ниночка.

— Не прикидывайся дурой, — тенор.

— А вы, Мишаня, не хамите, я здесь третий день и дурой не прикидываюсь.

— Я не хамлю, а называю вещи своими именами. Дураку ясно, что оружие испытывать надо.

— И сейчас, Сан Саныч, я убирала в комнате у новеньких?

— Сейчас мы специализируемся по лучевым болезням. Исследуем влияние излучений на организм человека, — бас. — Ниночка, у нас не принято задавать вопросы. Если хотите утолить женское любопытство — задавайте старшим по званию: Никанору Аверьяновичу и Ишиму Ниязовичу.

— Кстати, «дракон» — их разработка? — тенор.

— Их.

— Какой «дракон»? — Ниночка.

— Узнаешь.

— Доктор, про «Дракона» ей не полагается знать.

— Мишаня, вы употребили это слово дважды, посему это уже не военная тайна. И мне, если честно — плевать, я штатский.

— Это секретный объект…

— Несущий функции больницы. Сегодня я провел всю ночь за операцией. Парень был весь покромсан ножом. Не хочу ничего гарантировать: тридцать четыре раны и большая потеря крови.

— Все знают, что вы прекрасный хирург, — тенор. — Я просто хотел сказать, что вы работаете не в простой больнице.

— Я знаю.

— Но почему лепрозорий? — Ниночка.

— Ну и дуру прислали, — вздох Мишани.

— Я не дура. Я с отличием окончила университет и…

— Ну, хорошо, не дура. После всяких бактерий и вирусов, знаешь, какие больные по коридорам ходили? Как инопланетяне, — Мишаня рассмеялся. — Мутанты хреновы. Надо будет тебя на экскурсию, в третий блок сводить. Там осталась парочка уродов.

— Хорошо. — Ниночка.

— Что хорошо? — Мишаня. — Ты случайно ни в каком родстве с Никанором Аверьяновичем не состоишь?

— Не ваше дело.

— Вот, что сестра, сходите с Мишаней в палату, проверьте новеньких и состояние раненного. Они скоро проснутся.

— Не проснутся, их под завязку, транквилизаторами накачали, — смех Мишани.

Отлипнув от двери, я побежал в сторону палаты. Закрыл дверь. Юркнул в кровать. Сердце колотилось словно бешенное. В голове не укладывалось услышанное. Разве такое может быть правдой? Конечно, все это бред. БРЕД!!

«Сволочи, что же вы с нами сделали? Невероятно! Черта с два — очень даже вероятно. Специальные Военные Войска для этого и существуют. Вот их назначение — убойное мясо, для экспериментов. Нас все время удивляло незнание того, для чего готовят. Теперь знаешь? Знаю!».

Никто не шел, тогда я поднялся с кровати и подошел к Рыжкову. «Интересно, а ты знал? Чему вас учили в школе сержантов? Почему вы вернулись такие странные и загадочные, мать вашу?»

Он лежал с открытыми глазами. Я склонился, вглядываясь в бледное лицо.

— Привет, — прохрипел Рыжков и улыбнулся. Где?

— В госпитале. — Взял с тумбочки салфетку, промокнул лицо Леонида.

— Что случи… — он тяжело и прерывисто дышал. В его груди что-то свистело и клокотало.

— Несчастный случай, на учениях.

— Со всеми?

— Со всеми, — подтвердил я и почему-то добавил:

— Сергей Губов погиб.

Рыжков закрыл глаза. — Дракон?

— Ты знал? Знал об этом?

— Маркулис говорил… он сделал укол…сказал, что этого достаточно… — едва слышно шептал Леонид.

— Сволочи вы. Козлы.

Рыжков закрыл глаза.

— Бежать, — прошептал он.

— Что?

— Бежать. Ты не знаешь, чем для нас была школа сержантов, — он улыбнулся, в груди засвистело громче, словно внутри, под сердцем, бегал маленький Маркулис и свистел в свиток, поднимая роту.

— И хорошо…что не знаешь…

— Ты не разговаривай и не волнуйся, все позади, — я поправил под ним подушку, вытер лицо, пузырящиеся розовой пеной губы. — Все закончилось.

— Начинается…

— Не болтай. Слышь, Леня, извини меня за тот… удар.

— Ага…Нас превращали в зомби…

Я отшатнулся. Двери в палату распахнулись, на пороге встали: высокая, с шикарным бюстом, блондинка, обладательница больших и глупых васильковых глаз — старшая медсестра Ниночка и старший медбрат, похожий на молодого Шварцнегера, в роли Терминатора — Мишаня.

— Это что такое? — строго вопросила Ниночка.

— Что?

— Почему босиком?

— А, это пустяки. — Я невинно улыбнулся и махнул рукой. Шлепанцы стояли под кроватью.

— Ты не отмахивайся, настоящий боец обязан соблюдать амбулаторный режим и дисциплину, — сказал тенор.

— Почему я должен соблюдать амбулаторный режим? Почему я в больнице, а не в роте?

— Боец не задает вопросы старшим по званию.

«Начинается», — мысленно простонал я.

— Я не знаю вашего звания, нашивок под халатом не видно.

— Старший медбрат. Марш в кровать!

— Есть кровать! — Я сел на свой одр. — И все-таки, товарищ старший медбрат, хотелось бы знать, что с нами случилось?

— Ниночка, сделайте больному укол, чтоб он не волновался и не задавал лишних вопросов.

— Уже не волнуюсь, — сказал я, ложась и накрываясь простынею.

Мишаня приблизился. Наклонился, тяжело дыша, словно обнюхивал. У него были, как Маркулиса, серые холодные, ничего не выражающие глаза, с пугающей, застывшей пустотой.

— Твое имя, боец?

— Максим.

— Фамилия?

— Клон.

— Ясненько, — лицо отодвинулось.

— Если ясно, скажите, что с нами случилось? Отделение было на учениях, на особом посту, собирало цветочки, потом бац…

— Что бац? — Лицо Мишани стало приближаться.

— Открываю глаза — медпалата. — Я улыбался и думал с каким удовольствием, лягнул бы пяткой в квадратную прыщавую челюсть.

— Нет, ты мне ответь, то ты про бац помнишь?

— Про который? В моей жизни столько бацов было.

Мишаня продемонстрировал кулак, размером с мою голову.

— Запомни, боец, в этой больнице не шутят.

— Я вижу, только не шучу, — я перестал улыбаться и с нескрываемой ненавистью заглянул в серые, пустые глаза.

— Так-то лучше, — пробурчал Мишаня выпрямляясь.

Тем временем Нина, проверив спящих больных: пощупав пульс и почему-то заглядывая под простыни, задержалась перед кроватью Рыжкова. Бросила взгляд на осциллограф и испуганно закудахтала:

— Мишаня, его надо срочно к Сан Санычу. У него раны открылись, падает артериальное давление. Совсем белый. Белее мела.

— Вот задохлик, — Мишаня оставил меня в покое, выскочил в коридор и заорал:

— Сан Саныч! Срочно в палату! У нас порезанный сдыхает!

— Не орите, — в палату вкатился пухлый белый колобок — Сан Саныч. Голова лысая, похожая на бильярдный шар, на который неизвестно как закрепили большие роговые очки.

— Там! — Мишаня ткнул пальцем в сторону кровати Рыжкова, — кажется карачун ловит.

— Идиот, — вздохнул доктор. Он увидел меня. — Спать! — пророкотал он. Я откинулся на подушку, полуприкрыл ресницы.

Леонида Рыжкова отключили от аппаратов, кровать покатили в коридор. Больше я его не видел…

Едва закрылись двери за Мишаней, который выкатил столик с аппаратурой и капельницу, я бросился к кровати Хвалея.

— Димыч! Димка! — стал трясти за плечи.

— У-у-ууу? — он с трудом разлепил глаза, осоловело посмотрел.

— Живой, дуралей, — я щелкнул его по носу. — Хватит спать, мы в госпитале, еще выспишься.

— Где? — хрипло переспросил Димка. Взял с тумбочки очки, нацепил на нос.

— В госпитале, — повторил я.

— Как мы сюда попали?

— Ты что, не помнишь, что случилось на учениях?

— На каких учениях? — Димка тупо уставился.

— Наш Пикет? Нападение летающей тарелки? Помнишь, мы ночью говорили про НЛО? Как говорится, накаркали — утром прилетело. Ты в него стрелял, — перечислял я факты.

— Максим, какой Пикет? Какое НЛО? Какой госпиталь? — Он внимательно осмотрел палату.

Я начал волноваться и нервничать. Или я сумасшедший и мне все пригрезилось, или мы все, в этом мире, сумасшедшие? Что они сделали с нами? Ведь я помню! Я все видел отчетливо! Я видел как погиб Губов! Я видел, как только что вывезли из палаты Рыжкова. Я говорил с ним.

— Похоже на больничную палату, — согласился Хвалей. — Макс, что ты бормочешь? Как мы сюда попали?

Я посмотрел на приятеля. У него было спокойное выражение лица, в глазах ни тени тревоги.

— Как ты себя чувствуешь, голова болит?

— Нормально, — Хвалей зевнул, — а что, я головой ударился?

— Возможно. Что ты помнишь, о вчерашнем дне?

— День как день. Построения, уборка казармы, туалета, обед. Маршировали на плацу, под команды Аникина. Мыли окна. Ужин, чистка картофеля. Отбой. — Димка рассмеялся — Все как обычно. Но вот будишь и сообщаешь, что мы в больнице.

— Ты ничего не помнишь про учения? Не помнишь, как нас привезли на Пикет? О чем болтали ночью и нападение летающей сковородки не помнишь?

— Что значит учения? Термин летающей сковородки не верен, его заменили на летающую тарелку. Не помню, чтоб мы об этом разговаривали? И что ты заладил: Пикет-пикет?

— Так ты вспоминаешь?

— Что? Что я должен вспомнить? Кончай разыгрывать, Максим. Ты меня пугаешь. Несешь какой-то бред, честное слово.

— Ты что, совсем ничего не помнишь??!! — испуганно заорал я.

— Что я доложен помнить?! — прокричал в ответ Димка.

— Клон, — пропищал Дылдин, — можно не орать? Дай поспать.

— Эй, Дылдин, Ваня, ты помнишь про учения? — с надеждой спросил я.

— Какие учения? Клон, отстань, ничего не знаю и знать не хочу. — Дылдин перевернулся на другой бок. — Сегодня воскресение, мне в наряд после обеда заступать.

— А мне сон снился, — заговорил Хвостов, — такой дерьмовый, будто я Рыжего замочил. — Хвостов рассмеялся. Мерзавца замочил штык-ножом, всего исколол. Кошмар.

Я вытер со лба проступившую холодную испарину.

— Ты что? — С тревогой спросил Димка.

— Сергей Губов погиб, — ответил я. Показал на пустое пространство между кроватью Хвостова и окном. — Там только что стояла кровать с Рыжковым. У него было тридцать четыре раны нанесенные штык-ножом.

— Подожди, что ты про Губу говорил? Не понял?

— Я говорил: он погиб на учениях, — о том, что его застрелил Дылдин, говорить не стал. Похоже, никто в палате, исключая меня, не помнил о вчерашнем дне, и о Пикете. Два дня выпали из памяти. Почему остались у меня? Может быть потому, что я не находился так долго под фиолетовым куполом света, которым накрыла поляну летающая тарелка? Димка прав, все похоже на бред и я не случайно лежу в больничной палате.

— Максим, откуда ты знаешь про Сережку? Ты уверен?

— Я ни в чем не уверен, — простонал я. — Но хочу спросить, никого не удивляет, почему мы находимся в больнице, а не в роте?

— Объясняю, боец Клон, — на пороге стоял Мишаня, сжимая в лапе шприц, наполненный зеленой жидкостью. Он зашагал к моей кровати.

— В роте была эпидемия гриппа. Очень тяжелый случай. Сами знаете, что вирус гриппа ежегодно меняется. Последний, которым вы переболели, оказался мутантом, который негативно влияет на память. Вот почему, никто из вас не помнит последних двух-трех дней. Вы болели и находились в бредовых видениях. Но, как вижу, для волнений причин нет, с сегодняшнего дня все пошли на поправку. Скоро вас вылечат и выпишут. — Мишаня остановился перед моей кроватью.

— Проблемы только у рядового Клона.

— Еще бы, — ответил я, — случай тяжелый.

— Лечь, — приказал Мишаня.

— Да пошел ты на хутор, бабочек ловить.

— Сам иди, — он двинул в челюсть, я и отреагировать не успел, а ведь на реакцию не жаловался. Я откинулся на подушку и заснул без вакцины…

Прошло несколько часов и я проснулся. В голове звучали отголоски набатных колоколов. Я пошевелил челюстью — живая. Левая рука на локтевом сгибе раздраженна зудела. Все-таки уколол, ублюдок. В следующий раз буду осторожнее.

В палате никого не было, кроме Димки. Он лежал на кровати с раскрытой книгой. Почувствовав мой взгляд, поднял голову.

— Жив, скандалист, — он улыбнулся, захлопнул книгу.

— Жив, ловко он меня, — я дотронулся до подбородка.

— Ты всегда на скандалы нарываешься.

— Он уколол меня?

— Да, сказал, что успокаивающее.

— Где все?

Димка оживился:

— Это не санчасть, а почти санаторий.

— Санаторий, — хмыкнул я. — Лепрозорий.

— Что ты сказал?

— Ничего особенного.

— Здесь есть комната отдыха с телевизором и видиком. Ребята сейчас там, телевизор смотрят. На вечер, Мишаня обещал принести видеокассеты.

— Какой добрый.

— А я, в книжном шкафу нашел томик Евтушенко. Ты послушай!

Он раскрыл книгу:

— Хорошие стихи, правда?

— Очень, — я вздохнул, внимательно посмотрел на Димку. Он ни в чем не изменился, и не изменится, — я улыбнулся. — Странно, что не помнит последние дни. Или это не его проблема, а моя? Что со мной случилось? Неужели грипп? Но я же слышал их разговор в кабинете? Или не слышал? Может меня накачали наркотиками? Не смешно. Почему только я видел и помню смерть Сергея? Что случилось с Леонидом Рыжковым? Ведь я видел его и разговаривал? Мой клоновый Бог! — Я схватился за голову, принялся массировать виски.

— Голова болит?

— Болит. Димка, ты что, действительно ничего не помнишь?

— Максим, ты опять?

— Расскажи, что с тобой было вчера, что ты помнишь? — потребовал я.

— Я тебе говорил — день как день.

— Хорошо, ты помнишь, чтобы в роте, кто-нибудь чувствовал себя плохо? Кто-нибудь заболел и его положили в санчасть?

— Нет, — нахмурившись ответил Хвалей. Я заставил его задуматься.

— И объясни мне, почему в этой палате лежит только наше отделение?

— Ну, отделение не полное…

— И я про что — не полное. Ты узнал, что-нибудь про Рыжкова?

— Мишаня сказал, что это игра твоего больного воображения.

Я показал на кровать Хвостова, её придвинута к окну.

— Ты помнишь, когда проснулся, там было пустое пространство?

— Помню.

— Кровать передвинули?

— Передвинули, — Димка пожал плечами.

— Ты не веришь мне?

Взгляд Димки устремился в окно.

— Димка!

Он вздрогнул, снял очки, растерянно протер стекла о полу полосатой пижамы.

— Ты обед пропустил. В конце коридора есть столовая. Здесь кормят отлично.

— Димка!?

— Сегодня был плов, настоящий и компот из сухофруктов. Нина сказала, что еду, каждый день привозят из городской столовой.

— Город? Какой город, она сказала?

— Нет, — Димка надел очки.

— Ладно, — я махнул рукой, — теперь знаем, что недалеко есть город. Почему ты не помнишь, как тебя сюда привезли?

— Максим, хватит, отстань, — поморщился Димка, раскрыл книгу.

— Не отстану. Почему ты ничего не помнишь? Ничего из того, как заболел, и как нас сюда привезли? Почему никто из вас этого не помнит?! А я помню другое?

— Не знаю, — ответил Димка не отрывая глаз от стихов.

— Хочешь, я расскажу версию, как мы сюда попали?

— Какую версию? — Димка вздохнул и нехотя закрыл книгу.

— Блин, мой клоновый Бог, — я откинулся на подушку и закрыл глаза. — Лучше бы этого не было и ты оказался прав, — прошептал я.

— Я слушаю.

— Слушай. Хочу, чтоб ты внимательно выслушал, не прерывая и не делая скороспелых выводов. Отнесись к рассказу без предвзятости.

— Такое длинное вступление настораживает, — Димка рассмеялся.

Я медленно, стараясь припомнить все детали, поведал Димке о последних событиях в роте: своей стычке с Рыжковым и ночной тревоге. О том, как нас привезли на Пикет и ночном разговоре об НЛО.

Здесь Димка заинтересовался.

— НЛО? Что я тебе говорил?

— О том, что про НЛО открыто заговорили с 1947 года и называли их «летающими сковородками», — я откинул простынь, сел на кровать.

— А, история американского пилота Кеннета. Я тебе не рассказывал о нем раньше?

— А ты помнишь, как мы раньше разговаривали об НЛО?

Димка задумался.

— Нет не помню.

— Конечно не говорили! — возмутился я.

— Что еще?

— Ты рассказал, какие типы НЛО чаще всего встречаются и гипотезы их возникновения.

— А про контакты я тебе говорил?

— Про какие контакты?

— Их разделяют на три типа, — воодушевлено заговорил Димка. — К контактам первого типа относят наблюдение объекта в воздухе, с расстояния 200 метров и больше. К контактам второго типа относят наблюдения посадки НЛО и самих НЛОнавтов. Третий тип, самый редкий…

— Да подожди ты с контактами, вначале дослушай.

— Я слушаю.

— Рассказать про то, какие бывают контакты тебе не дал Маркулис. Он прогнал меня спать, а ты заступил на дежурство. Утром, Маркулис послал меня в лес, отыскать овраг с ручьём, набрать воды для влажной уборки Пикета. Теперь слушай внимательно. Я отыскал тот ручей, набрал воды и решил немного расслабиться, присел на берег у камня. Где-то через пол часа, я услышал крики — меня звали, но торопиться никуда не хотелось. Маркулис обещал устроить боевые занятия и соревнования по армреслингу.

— На него похоже.

— Я нашел заросли папоротника, выбрал местечко поукромнее и уселся почитать газетку.

— Скажи лучше — посрать, — хихикнул Димка.

— Ты слушай.

— Я слушаю.

— Когда меня звали, наверняка объявили тревогу, ведь мы находились на боевых учениях. Уверен, что Маркулис не ожидал, так скоро, объявления тревоги, иначе он меня бы не отпустил, а отделение не отправил бы загорать. Ведь этот педант ни за что не отклонится от приказов и действует строго по графикам и планам.

— Есть у него такие пунктики.

— Я сидел в папоротнике, читал газету и на меня упала тень. Я задрал голову и увидел НЛО.

Димка расхохотался.

— Вот так всегда, когда не ждешь, в самом неожиданном месте…Снежный человек рядом не пробегал?

— Послушай, Дима, серьезно говорю, — наши глаза встретились. Димка покраснел и пробормотал:

— Извини.

— Извиняю.

— Контакт первого рода — наблюдение полета.

— Кстати, знаешь, что хранится в комнате Черной Бороды, за амбарным замком?

— Что?

— Ящики, а в них скафандры.

Димка улыбнулся, но смеяться не стал.

— Я тебе рассказывал, что один из таких ящиков, который Маркулис называл саркофагом, мы привезли на Пикет.

— Рассказывал.

— Это особенные скафандры, похожи на те, что показывают на космонавтах. У этих есть ранцевые, реактивные двигатели. После объявления тревоги, Маркулис выдал вам автоматы, сам облачился скафандр.

— НЛО и космонавты — анекдот, — хихикнул Димка.

— Может и не НЛО, а специальный военный объект, как наши войска, проходящий полевые испытания. Мы сейчас ни с кем не воюем, а где-то и на ком-то, надо испытывать военные разработки.

Лицо Димки стало серьезным.

— Эта штука в небе, даже не могу объяснить — она напугала меня. Внушила страх и ужас и еще, от нее исходили такие волны ненависти, что я попал под их влияние. Я услышал стрельбу из автоматов, и с внушенным, так я считаю — специально внушенным чувством ненависти и гнева, помчался в сторону Пикета. Тень от летающей тарелки — темная, фиолетовая, покрывала всю поляну. Такое ощущение, словно Пикет оказался под колпаком. Вы стреляли по тарелке из автоматов, а Маркулис в скафандре, улетал прочь. Наверняка скафандр защищал его от пуль и от излучения, которое шло от тарелки. Я увидел, как Дылдин опустился на колени и стал стрелять в Сергея. Хвостов со штык-ножом набросился на Рыжкова.

— А я?

— Ты продолжал воевать со специальным военным объектом.

— Ты хочешь казать, что на Пикет напало НЛО и применило некое лучевое оружие?

— Нет.

— Ты хочешь сказать…?

— Да, я хочу сказать, что наши войска используют в виде белых мышей, для проведения испытаний военной техники и оружия.

— Это не правда, — прошептал Димка. — Почему ты все помнишь, а я нет?

— Потому что, я меньше вас находился под излучением той сучьей тарелки. Когда, вы на вершине Пикета начали стрелять и кромсать друг друга, я вбежал только под её тень.

— Что потом?

— Ничего. Если на нас испытывали новое лучевое оружие, влияющее на психику, его включили на полную мощь: я потерял сознание и больше ничего не помню. Очнулся в машине, когда нас везли в госпиталь. Не знаю, как назвать это учреждение. Там я услышал разговор Оганесяна и Плохотниченко о проведенном испытании оружия под названием Дракон, — меня передернуло от воспоминания той трансформации, которая произошла с НЛО, — и еще одного, как-то связанного с бешенством и ненавистью. Мне сделали укол и я отключился. Пришел в себя здесь, в больнице, которую местный персонал называет Лепрозорием.

— Почему?

— Потому что раньше здесь держали больных, подвергнувшихся воздействию химического оружия.

— Не может быть.

— В нашей жизни может быть все, друг Гораций. — Я рассказал о случайно подслушанном разговоре между Сан Санычем, Мишаней и Ниночкой.

— Мой рассказ логичен?

— Нет, — резко ответил Димка. — Неужели Серега погиб? — пробормотал он.

— Думаю, что да, — ответил я. — Как и Леонид Рыжков. Клянусь, еще с утра здесь стояла кровать, в которой он лежал, поэтому проснувшись ты видел пустое пространство между кроватью Хвостова и окном. Логично?

— Логично. Но Мишаня говорит, что мы перенесли новую форму тяжелого гриппозного заболевания.

— Ни с того ни с сего? Взяли и заболели, что ничего не помним?

— Ни с того, ни с сего, — отозвался Димка.

— Заболело только наше отделение и его сразу же поместили в карантин? Ты веришь?

— Не очень.

— Разуй глаза, посмотри в окно!

Димка посмотрел. Двое сержантов в черной форме, стояли у шлагбаума. Хвалей подпрыгнул — из соседнего корпуса, донесся душераздирающий вой. Донеслись нечеловеческие крики. Я придвинулся к подоконнику — напротив, в забранном решеткой окне металась неясная тень. Внезапно крики смолкли. Тень исчезла, будто никого возле окна не было. Наступила тишина. Сержанты, стояли возле шлагбаума и продолжали разговаривать, словно ничего не слышали.

— Что это было? — прошептал Димка.

— Ты видел? — я кивнул на окно.

— Что это было?

— Я говорил, что в третьем корпусе находятся ребята испытавшие на себе химическое или бактериологическое оружие.

— Ты хочешь сказать их заразили специально?

— Дошло? — Я посмотрел на Димку, его лицо было бледным, испуганным, в глазах страх и тревога.

— Максим, это не может быть правдой. Скажи, Максим, что это не может быть правдой?

— Тише. — Я сжал его руку. — Нам надо выбираться отсюда.

— Ты хочешь внушить, что специальные военные войска используются для испытания военных разработок?

— Именно и еще одно — нам надо бежать.

— Бред. Не могу поверить, — Димка покачал головой.

— А мне, ты можешь поверить?

— Я не знаю. — Димка поднялся с кровати, встал перед окном. — Ты говорил, что когда тебя сюда везли, ты услышал диалог Плохиша и Кавказской Алычи?

— Ну?

— Они сказали, что испытывали «дракона» на море и «глушанули» атомную подводную лодку?

— На Балтике. Капитана, кажется, звали Русанов.

— А как называлась АПЛ?

— Не помню.

— Сегодня, когда мы были в столовой, а ты спал, по радио говорили о том, что во время морских учений, на Балтике произошел несчастный трагический случай — затонула атомная подводная лодка «Молодой Гвардеец». Причина — самопроизвольный взрыв в торпедном отсеке. Капитан лодки — Русанов.

— Ты это слышал?

— Да, потом пришел Мишаня и забрал радио. Просил не включать телевизор — обещал принести видеокассеты.

— Значит правда, — прошептал я.

— Что правда?

— А ты думаешь, я не сомневался в этом бреде? Я самому себе не верил… — и не верю, — хотел добавить я, но промолчал. Мне важно было убедить Димку в своей правоте.

— А теперь?

— Без сомнений. Димка, нас используют. Нас нагло используют, и плевать хотели на наши жизни, мечты и планы.

— Что нас ожидает?

— Не знаю. Нам надо бежать. Ты поверил мне?

— Отчасти, — ответил Дима.

В палату заглянул Мишаня. Увидев меня расплылся в ухмылке.

— Как дела больной?

— Лучше. Спасибо товарищ старший медбрат.

Мишаня хмыкнул, поскреб подбородок.

— Почему есть отказываешься?

— Не отказываюсь, — я зевнул, развернул в стороны руки, — только что проснулся.

— Ага, — протянул медбрат. — Как спалось?

— Превосходно.

Мишаня сунул в рот палец, отлавливая затерявшуюся с обеда картофелину.

— В столовой для тебя пайку оставили.

— Спасибо.

Мишаня подозрительно посмотрел.

— Помнишь что-нибудь интересное о том, как сюда попал?

— Хвалей сказал, что в роте тяжелое гриппозное заболевание, — ответил я.

— Угу, — Мишаня кивнул Хвалею:

— Боец, отведи бойца на кухню. В холодильнике плов — разогреть на электроплите.

— Есть!

Мишаня поднял лапу с видеокассетами:

— И приходите в комнату отдыха, я для вас фильмы клевые принес: «Кровавый спорт», «Почтальон», «Безумный Макс». Довольны?

— Так точно! — отрапортовали хором.

После обеда, я заглянул в кабинет Медперсонала. Ниночка сидела за столом и заполняла какие-то формуляры. Верхние пуговицы халата расстегнулись и представляли для обзора красивую белую грудь.

Ниночка оторвалась от бланков:

— Слушаю вас, товарищ больной.

— Ну, не такой уж я больной, товарищ медсестра, — я беспечно улыбнулся.

— Слушаю вас.

— Можно попросить у вас ручку и тетрадку, чем толще, тем лучше. Хочу написать родным письмо.

— Для этого нужна общая тетрадь?

— Я не один буду писать, — ответил я растягивая улыбку.

— Ну да, — кивнула Ниночка, выдвигая ящик стола. Она протянула толстую тетрадь, положила сверху шариковую ручку.

— Хватит?

— Спасибо, вполне, — я взял тетрадь и ручку.

— И не нарушайте режим, — предупредила блондинка. — У нас строгий старший медбрат, а доктор еще строже.

— Разве я нарушаю?

— Я видела вас без тапочек.

— Было такое, но сейчас я в тапочках, — я покосился на ноги.

— Как вы себя чувствуете? — большие васильковые глаза без любопытства смотрели на меня.

— Хорошо.

— Мишаня, старший медбрат, — поправилась Ниночка, — говорил, что вы ведете себя неадекватно в отличие от других больных.

— Как?

— Странно и вызывающе.

— Нормальная реакция на незнакомую обстановку, — пошутил я.

— Сержант, Маркулис, по телефону охарактеризовал вас, как плохо управляемого, эгоистичного, не подчиняющегося командам солдата.

— По телефону?

— Я запрашивала ваши характеристики.

— Если бы вы спросили у Лапласа, он бы вам ответил: «То, что мы знаем, — ограничено, а то, чего не знаем, — бесконечно», — я усмехнулся, глядя в удивленные васильковые глаза, кстати вспомнился один из эпиграфов к конспекту жены ротного.

— Кто такой Лаплас?

— Наш замполит.

— Еще что-нибудь надо?

— Нет, спасибо, но хочу только спросить, когда нас выпишут?

Васильковые глаза стали задумчивыми.

— На этой неделе, — ответила Ниночка.

— На этой неделе?

— Почему вас удивляет? — насторожилась Ниночка.

— Здесь вкусно кормят, нет желания выписываться, — пробормотал я.

— У мужиков на уме один желудок, — васильковые глаза уставились на формуляры.

— Благодарю, — я вышел из кабинета.

Повезло, что не спросила про родных, которых имею. Забыла, с кем имеет дело.

Кому писать, если нет родных? Ответ один — себе. С того момента, как очнулся в палате, почувствовал инстинктивную необходимость завести дневник и сохранять информацию. Неизвестно, какие сюрпризы принесет завтрашний день.

Я вернулся в палату N2, расположился на кровати, поудобнее устроил за спиной подушку. В палате никого — все смотрели кассеты с боевиками, где героические: Ван Дамы, Кевины Костнеры и Мелы Гибсоны, били морды нехорошим людям, спасая хороших.

Раскрыл тетрадь. С чего начинаются дневники? А с чего начинается Родина? Праздные вопросы…Все начинается с представления и рукопожатия. Я написал: «Здравствуйте, или здрасьте…», — кому как нравится.

Черт бы всех побрал! Посмотрел в окно. Пришел страх, вот проснусь завтра и как Хвалей, Хвостов, Дылдин, утрачу из памяти то, что со мной было в последние дни. Выпадут или их украдут — неважно, я перестану ими обладать, а это кусочек моей индивидуальности, а значит и души. Я надеялся, что записи отчасти защитят меня и предохранят от потери памяти, если это вдруг случится. Я боялся и ненавидел предстоящую ночь, с тоской пересчитал толстые прутья на окне, думая о побеге и его осуществлении. Не верил, в то, что нас выпишут на этой неделе и выпишут ли вообще?

Я недоверчиво посмотрел на написанные слова, подумал, что можно добавить фразу: «Что в имени тебе моем?». Хвалей бы оценил, сей тонкий юмор. Но сейчас…Я вздрогнул и заткнул уши — из соседнего корпуса донесся жуткий звериный вой. Темные шторы на окне взметнулись, на краткий миг я увидел ужасное, бледно-зеленое, раздутое лицо, в крупных оранжевых оспинах. На месте носа зиял треугольный провал, череп покрытый крупными волдырями был лыс. Наши глаза встретились. Я отпрянул в сторону, такая в них стояла невыносимая боль и отчаяние. Лицо исчезло, штора упала на место. Я опустил руки. Слышались глухие взрывы и выстрелы доносящиеся из телевизора, ничего страшного, главное — никаких криков, никаких ликов. Почудилось.

Я стал быстро писать.

С Димкой, договорились не принимать лекарств, от греха подальше. Вечером, перед отбоем, Ниночка под пристальным взглядом Мишани, раздала всем по пригоршне разноцветных пилюль.

— Антибиотики и снотворное. Никакого вреда, а завтра проснетесь здоровыми, — безмятежные васильковые глаза обвели палату.

Я запихал таблетки под язык и щеки, посмотрел на Димку. Он подмигнул.

— Отбойной ночи, бойцы, — сказал Мишаня, погасил свет и закрыл дверь.

— Сам козел, — шепотом отозвался Дылдин.

Я выплюнул таблетки в ладонь и запихал под матрац.

— Клево здесь, мужики, — Дылдин счастливо рассмеялся. — Все что хочешь: хавка, боевики, медсестра.

— Идиот, — вздохнул Димка.

— Про медсестру ты загнул, — заметил Хвостов, — но, хороша Маша, жаль что жена Наташа.

— Куда дел таблетки? — спросил я у Хвалея.

— В наволочку затолкал, а ты?

— Под матрац.

— Принц, на пилюлях, — хихикнул Димка. — Что думаешь делать?

— Думаем. Нам бежать надо, — напомнил я.

— Дезертировать?

— Бежать.

— Максим, а если мы облучены и у нас лучевая болезнь? Нас скоро вылечат и я все вспомню.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично.

— Тогда от чего тебя лечить? Нас не лечат, нас прячут, — я вздрогнул вспомнив лик в окне. — Ты не представляешь, что я видел, когда вы смотрели телевизор.

— Что?

— Одного прокаженного, это его крики слышали днем. Нет, Демьян, нам бежать надо.

— Хорошо, как осуществим? — спросил Димка с ехидцей.

— О чем шепчетесь? — окликнул Хвостов.

— О дне насущном, — отозвался Хвалей.

— Что день готовит нам насущный, — хмыкнул Хвостов. — У меня, между прочим, любовь была с одной дамой, женой начальника цеха.

— Ага, почему не с дочерью директора Завода, — кровать Дылдина затряслась от смеха.

— Я не вру, что было, то было. Я с ДОКа, — напомнил Хвостов. — У нас пустырь Калахари, начинается, та его прозвали, за просторную необъятность. Сами знаете, за ним лес и бетонный забор с вышками.

— Ты про, радиоактивный квартал? — спросил я.

— Да, про бетонное мусорохранилище. Охрану убрали год назад. Я когда малой был, бегал к колючке, менял у солдат патроны на сигареты.

— И что с патронами?

— Самострелы делали и на пустыре по банкам палили.

— Не страшно было на пустыре? Мутанты из зоны не приходили? — спросил Дылдин.

— Какие мутанты? — рассмеялся Хвостов. — Всех кто там жил и кого поймали, давно выселили в другие места. Говорили, что их по колхозам раскидали, поднимать агрикультуру.

— Нет, были там мутанты, — упрямо повторил Дылдин.

— Заткнись, мне лучше знать, — посоветовал Хвостов.

— Дурной район, — пробормотал Дылдин, — мне там один раз по зубам дали.

— Мало дали. Возле пустыря складов полно и навесов, под которыми древесина гниет, понятно, что там полно всяких ниш и схронов. Там мы обычно тусовались. — Хвостов вздохнул, — славное было времечко: вино пили, травку курили, в картишки перекидывались, мяч гоняли.

— Может спирт стырить из докторского кабинета. Я видел, у него стоят всякие скляночки с лягушками и ящерицами, — перебил Дылдин.

— Заткнись, Дылда, если еще раз меня перебьешь…

— Молчу.

— Играли в карты, кто проигрывал, бежал за вином. Как-то я проиграл и меня послали за вином, а в карманах ни копейки. Вышел на пустырь, думаю — знакомого какого увижу — одолжу. Как назло — никого. Смотрю, машина подъехала, из нее дамочка с собакой вышла. Решила на нашем пустыре собачку выгулять.

— Какую? — спросил Дылдин.

— Овчарку.

— Делать нечего, я к дамочке по культурному подъехал: так мол да так, ребята старшие, за вином послали, если не принесу на нож поставят. Спасите, помогите, благородная леди, потому что денег у меня нет.

— Дала?

— И не единожды, — Хвостов коротко рассмеялся. — Предложила сука отработать. Говорит: «Я тебе дам, не только на вино, на водку хватит, только хочу, чтоб ты мою собачку потренировал». Это как? — спрашиваю.

— Очень просто, — и смеется стерва, но красивая, честно скажу, ухоженная фифочка. — Я на тебя её натравлю. Простоишь три минуты — деньги дам. — Овчарка у нее черная, немецкая, на меня косится, рычит. Видно — злая, а на мне куртка — дутыш. Несколько лет назад они в моде были.

— Доисторическая эпоха, — отозвался Хвалей.

— Короче, я согласился, а она скомандовала: «Маузер, вперед!».

— Маузер?

— Так собаку звали, — пояснил Хвостов. — Этот Маузер как выстрелит, я едва успел руку выставить. — Хвостов сел на кровать, показал как он выставил руку. Темный силуэт резко выделялся на светлой стене. Локоть он держал на уровне горла. Рукав пижамы сполз — от локтя к кисти белело с десяток кривых, рваных шрамов.

— Вот так, еле горло спас.

— Да у тебя шрамы! — воскликнул Дылдин.

— А ты думал я лапшу на уши вешаю? Заткнись и не перебивай! Собака в рукав вцепилась, рычит, треплет его, только клочки по сторонам летят. А она, стерва, стоит в стороне: глаза вытаращила, как наркоманка, розовым язычком по губкам водит, кайф ловит. Я от собаки отбиваюсь, чувствую, до руки добирается и кричу стерве: «Зови собаку!». Она, как оглохла, вся в экстаз ушла. Я свободной рукой нож выхватываю, кричу: «Убью собаку!». Фифа очнулась, или за собаку испугалась, скомандовала: «Маузер, ко мне!». А псина в азарт вошла. Еле оттащила. Я уж убить был готов. Дамочка, с улыбкой денежки протягивает, глаза сияют, как огни новогодней елки — удовлетворенная. Говорит: «если хочешь заработать еще, приходи завтра, в это же время». Я послал её подальше, взял деньги и в магазин побежал. — Хвостов опрокинулся на кровать, пружины жалобно заскрипели. Над кроватью взметнулся серый язык простыни, накрывая тело.

— И как, пришел? — заинтересовался Дылдин.

— Пришел, — Хвостов рассмеялся. — Одел старый ватник, подготовился значит. Только сказал, что не надо денег и вообще, я пью мало. На неё, фифу эту, еще тогда глаз положил — симпатичная стерва. Роста среднего, фигурка подтянутая, шоппинговая. Грудь вперед смотрит, волосы коротко подстрижены, светлые, а глаза наглые и развратные. Она спрашивает: «Что ты хочешь?». Я отвечаю — натурой возьму.

— Серьезно? И она? — Дылдин захихикал.

— Согласилась. Посмотрела, улыбнулась, змея подколодная, и согласилась, — Хвостов ответно гыгыкнул. — Только сказала, что против собаки должен выстоять пять минут.

— Выстоял? — спросил Хвалей.

— Выстоял. Она два ватника и три куртки изорвала, за время, пока с дамочкой встречался.

— Любовь требует жертв, — сказал я.

— Какая любовь-морковь, — протянул Хвостов. — Аристократки, все с придурью: если не розовые, то мазохистки. Эта стерва, даже когда кайф ловила, в исступлении орала: «Маузер, фас!». А собака вокруг машины бегала, рычала, ревновала, пока я хозяйку трахал, ведь это кобель был. — Хвостов хихикнул.

— И как расстались? — спросил Димка.

— Просто, как в море корабли. Кобель и я друг друга ненавидели, словами не передать. Каждые схватки не на жизнь, а на смерть. Мне приходилось защищаться, а у пса только одно желание — добраться до моих гланд. Хозяйка тоже, только этого и ждала. Однажды я не выдержал и всадил псине нож в глаз. Кобель даже не тявкнуть не успел, брыкнулся к ногам с куском рукава и затих, а Эллочка, так звали любовницу, в крик.

— Разрядил Маузер, — трясся от смеха Дылдин.

— И Эллочка?

— Кричала в тюрьму отправит, за смерть бедного животного. Я показал ей руку, она у меня как у наркомана, вся в шрамах, от коренных зубок Маузера. Наши схватки никогда бескровно не проходили, нет-нет, но до мясца он добирался. С ума сходила псина, чувствуя кровь. У меня до сих пор шрамы остались.

— Покажи, — кровать Дылдина заскрипела, голые пятки застучали по направлению, к кровати Хвостова.

— Ну и шрамы! — воскликнул Дылдин.

— Я за свой базар отвечаю.

— Так, что Эллочка? — спросил Хвалей.

— Ничего. Я сказал, что сам могу куда-нибудь обратиться и рассказать, как она натравила собачку на бедного, гуляющего по пустырю, парня. Обозвала меня странным именем — ублюдок, кинула Маузера в багажник и уехала. Больше я её не видел. Что такое ублюдок?

— Это насчет неполноценных родов твоей матушки, — ответил Хвалей.

— Я же говорю — сука.

— А я в учительницу рисования был влюблен, — признался Дылдин.

— Взаимно? — усмехнулся Хвалей.

— Нет, я еще маленький был…

Палату заполнил дружный смех.

— Тише, — призвал я, — еще Мишани не хватает.

Смех превратился в приглушенное рыдание.

— Дебилы, я в школе учился.

— Следи за языком, — посоветовал я.

— Извиняюсь, — буркнул Дылдин, — что вы понимаете в первой, юношеской, искренней и светлой любви? — Дылдин зевнул.

— Ребята, кто хочет отсюда удрать? — осторожно спросил я.

Никто не ответил. Я услышал тихое посвистывание Хвостова и легкий храп Дылдина.

— Отрубились, — прокомментировал Хвалей. — Наверное таблетки подействовали.

— Ты как, насчет побега?

— Согласен, сколько раз повторять? — Обиженно отозвался Димка. — Ты придумал, как?

— Нет, будем надеяться на счастливую импровизацию. Кажется завтра, к нам приедут академики.

— Страшно мне, Максим, от твоего рассказа. Честно, по мне лучше бы все, что ты рассказал, оказалось неправдой. Пусть будут гриппы мутанты и вызванный болезнью бред.

— И я не против. Но ты поверил мне?

— Да, — после долгой паузы ответил Хвалей.

Я извлек из-под подушки тетрадку, даже не ожидал от себя такой литературной прыти — столько исписал за день, словно граф Толстой.

— Дима?

— Что?

— Я тут кое-что в тетрадку записал.

— Что? — насторожился Хвалей. Думаю, он догадался.

— Про себя и про тебя. В общем, про последние события.

— Ты боишься, что если я проснусь завтра, могу опять ничего не вспомнить? — хриплым шепотом спросил Хвалей.

— И со мной может случиться. Я хочу подстраховаться, ведь я побывал под фиолетовым полем и видел Дракона.

— Да, ты говорил, что попал под глаз Дракона, в самом конце.

— Это ничего не значит. Ни ты ни я — не знаем, что с нами случится завтра. Думаешь я не боюсь?

— Ты боишься? — удивился Димка.

— Боюсь.

— И что ты хочешь? — Хвалей надел очки, посмотрел в мою сторону.

— На последней странице я расписался и поставил дату.

— А какое сегодня число?

— Заканчивается 24 июня.

Мы посмотрели в окно. За светлыми шторами проступали контуры соседнего блока с темными окнами, рыжие огни КПП и два черных силуэта.

— Невозможно удрать ночью?

— В коридоре сидит Мишаня, — напомнил я.

— Думаешь, просидит всю ночь?

— Думаю, что через несколько часов его сменит другой Мишаня. Да и куда денемся в пижамах и шлепанцах? Как перелезть через забор с проволокой, наверняка там сигнализация, а через КПП не пройдешь — двое вооруженных сержантов. Как убежать?

— Я почем знаю, ты предлагаешь побег.

— И ты шевели мозгами.

— Я шевелю, — Димка положил очки на тумбочку, откинулся на подушку. — Странно, думал: на дворе не июнь, а май.

— Не говори глупостей.

— Я не говорю, — прохрипел Димка, едва сдерживаясь чтоб не заплакать.

Я отвернулся и стал смотреть в окно.

— Ты хочешь, чтоб я расписался? — после небольшой паузы спросил Димка.

— Есть такое дело.

— Вдруг, проснусь завтра и ничего не вспомню?

— С чего ты взял? Это лишь предположение, не гипотеза. Завтрашний день оставит все так, как было.

Хвалей забрал тетрадь и ручку, зашуршал страницами.

— Ну ты и расписал, — уважительно протянул он.

— Старался.

Димка поднялся, подошел с раскрытой тетрадью к окну.

— Что-то вроде дневника, — поспешил сказать я, — так что, на литературный слог не обращай внимая.

— Личного дневника?

— Точно, что не общественного, но тебе читать не возбраняется.

Димка хмыкнул, приблизил тетрадь близко к лицу, очки он оставил на тумбочке. Хвалей, без комментариев, простоял подле окна с полчаса, я почти заснул.

— Занятно, товарищ Клон.

— Что ты хочешь этим сказать?

Хвалей посмотрел в мою сторону, его глаза подозрительно блестели.

— Ничего, Максим, только повторить: что мы друзья. — Он расписался на листе, где заканчивалась первая, вступительная дневника, рассказывающая о нас и Пикете. Вернулся на кровать, отдал тетрадь и ручку.

— Пиши. Все пиши. У тебя неплохо получается. Губа… — он запнулся. Вытянулся на кровати, натянул простыню до подбородка. — Даже спать страшно, — Димка нервно рассмеялся. — Проснусь и ни черта не вспомню. Умеешь запугать.

— Димка, все будет хорошо.

— Дай Бог, по неволе задумаешься о жребии, который с тобой разыграл всевышний.

— Сами разыграли, — вступился я за Творца, хотя тому всегда было до лампочки, никакого участия в моем появлении на этот свет он не принимал.

— Знаешь, у меня никогда женщины не было, — неожиданно признался Хвалей.

— А Леся, у неё неплохой вкус? — я вспомнил трусы с китами.

— С ней я был знаком три месяца, — хмыкнул Хвалей вспоминая. — Поэтому, серьезно не переживал, когда получил письмо про свадьбу. Флаг в её ласковые руки. Сейчас понимаю, как все смешно и не серьезно. Простое юношеское влечение, а не любовь с первого взгляда. Всегда хочется, чтобы рядом была прекрасная половина.

— Ты не веришь в любовь с первого взгляда?

— Верю, но у меня ещё не было. Жду. У тебя были женщины?

— Не так, как у Хвоста. Разврат и беспорядочные половые связи.

— Я серьезно.

— Ну, кое какой опыт имеется, — смущенно пробормотал я, вспоминая эротические игры с одной девушкой со сборочного района. Она на шесть лет старше и зовут её Рита. У неё есть репродукции Моне, которого она очень любит. Обещала писать письма и не написала ни одного. Умница, я бы ей не ответил.

— Первый сексуальный опыт был в хабзарне, со старшекурсницей Аварией.

— Странное, для девушки имя, — рассмеялся Хвалей.

— Ей оно шло. Она росла как пацан, в обезьяннике побывала. Рассказывала, как её пытался изнасиловать один воспитатель. Авария не растерялась, схватила за член и пригрозила, что вырвет с мясом.

— Теперь понятно, почему у неё такое имя.

— Не поверишь, держа преподавателя за краник, привела к старшему завучу по воспитанию.

Мы рассмеялись.

— И что?

— Ничего, воспитатель месяц, с опухшим членом по коридорам ковылял, как неудавшийся балетмейстер. Так прославился, что пришлось уволиться. После этого, к Аварии больше никто не решался приставать.

— Красивая девушка?

— Красивая. У каждого своя красота. — Я представил Аварию: высокая, худая фигура подростка, не успевшая превратиться в женскую. Короткий, светлый ежик волос и всегда серьезные серые глаза. Над левой бровью едва заметный след шрама. Как и я — любительница пива, драк с пацанами. Она брезговала косметикой, но обожала джинсовые вещи. Еще одна белая ворона Черного Города. Сейчас, она должна была работать в общепите.

— Меня от случайных и неслучайных половых связей и соблазнений, защищали приемные. Гению, считали они, знакомство с девушками вредит. Только я не вундеркинд, — хмыкнул Димка. — Бежать надо, к черту.

— Убежим, — пообещал я.

— Как?

— Увидим. Не переживай Димка, будут у тебя девушки.

— Я не переживаю.

— Я тебя с такими познакомлю — закачаешься.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Хвалей довольно рассмеялся.

— Ещё хочу мороженое и торт шоколадный, — мечтательно произнес он.

— Так ты сластена?

— Ага, сластена.

— Обещаю, будут тебе какао с молоком и торт с мороженым. — Сыпал я опрометчивыми обещаниями, пусть смеется — ночь короче дня.

— Знаешь, море увидеть хочу. На волнах покачаться, поваляться в теплом песке, послушать, как оно шумит. Я два раза ездил на море с приемными родителями.

— А я видел море только в фильмах и на картинках.

— Значит нам, прямая дорога из лазарета к морю.

— Найдем затонувшую каравеллу с ацтекским золотом, или пиратскими сундуками. Справим ксивы и заживем припеваючи: каждый день с шоколадными тортами, мороженым и красивыми женщинами. Купим белые штаны и черные пиджаки. Нацепим солнечные очки, в зубы — по здоровенной гавайской сигаре, на ноги — лакированные штиблеты. Как думаешь, такое возможно?

Димка промолчал. Я приподнялся на локтях, заглядывая в соседнюю кровать. Приятель спал, улыбаясь во сне: верно видел себя на берегу моря, в окружении топ моделей, по уши в мороженом и в сбитых сливках.

Я стиснул зубы. Слышишь, Создатель, пусть все что я видел и наговорил, окажется моим и только моим бредом — я согласен, но только пусть он проснется утром и все вспомнит.

Раскрыл тетрадь и посмотрел на роспись Димы.

«Я боюсь» — несколько раз зачеркнуто. Ниже: «Максим, не забудь про побег — 25 июля, утром и помни про меня». Подпись — Дмитрий Хвалей.