Глава 7: Хранитель.
Сирхан стоит на краю бездны и смотрит под ноги, на бурлящие клубы оранжевых и серых облачных полей далеко внизу. Воздух здесь, так близко к краю, прохладен и чуть пахнет аммиаком, хотя последнее может быть работой воображения - гермо-стена летающего города не допустит ни малейшей течи. Но она так прозрачна, что кажется - можно протянуть руку и коснуться облачных вихрей. Вокруг ни души – мало кому нравится подходить так близко к краю. От взгляда на мутные глубины по спине бегут мурашки. Безбрежный океан газа настолько холоден, что человеческая плоть замерзнет за секунды, соприкоснувшись с ним, а твердой земли не найдешь и в десятках тысяч километров внизу. Чувство изоляции сгущает и медлительность связи - на таком расстоянии от системы о скоростном канале можно и не думать. Большинство обитателей теснятся близ узла, где удобно и тепло, и задержка невелика - после-люди любят собираться в стаи.
Город-кувшинка растет сам собой под ногами Сирхана, и из его чрева доносится гул и бормотание. Бесконечные самоподобные циклы повторяются снова и снова, и колония распространяется, как кубистская бластома, разрастающаяся в верхней атмосфере Сатурна. Огромные трубы втягивают из атмосферы метан и прочие газы, и они, впитывая энергию, превращаются сначала в полимеры, а потом и в алмаз, отдавая выделяющийся водород в подъемные ячейки высоко наверху. А над сапфировым куполом главного аэростата сияет лазурная звезда, переливающаяся лазерными отблесками - это возвращается первый, и к настоящему моменту времени последний межзвездный корабль человечества, тормозя последним изорванным лоскутом своего паруса, чтобы выйти на орбиту.
Он с сардоническим предвкушением воображает, как его мать отреагирует, узнав о своем банкротстве, и тут лазерный огонек мигает. Что-то серое и малоприятное расплескивается по стене перед ним, оставив пятно. Он отшагивает и рассерженно смотрит вверх. «Пошли вы!» Он идет прочь от края, и его преследует не то голубиное воркование, не то хриплая насмешка. «Я предупреждал!» - говорит он и проводит рукой в воздухе над головой. Раздается громоподобное хлопанье множества крыльев, налетает порыв ветра - и затвердевает, образуя над его головой зонтик из пушинок-наноботов, взвешенных в воздухе и теперь сцепившихся друг с другом, придя ему на помощь. Придется голубям поискать другую жертву. Рассердившись, он идет прочь от периметра.
Все еще раздраженный, Сирхан останавливается на травянистом холмике в паре сотен метров вглубь от края и вбок по закруглению кувшинки, в противоположной стороне от зданий музея. Это достаточно далеко от других людей, чтобы можно было посидеть тут в тишине, никем не потревоженным, и достаточно далеко от края, чтобы избежать нечистотной бомбардировки стаями этих летучих крыс. Летающий город, хоти и является продуктом технологий, которые пару десятков лет назад никто и вообразить не мог, все же полон недосмотров. Сингулярность послужила чем-то вроде эпохи инфляции для программного обеспечения и технологий, и баги раздулись точно так же, как и их сложность. Но без сомнения, заражение попутными голубями – это самая необъяснимая проблема, с которой столкнулась эта биосфера.
Он садится под яблоней, чтобы дополнительно оградить себя от не самых приятных проявлений киберприроды, и выстраивает свои миры вокруг себя. «Когда прибывает моя бабушка?» - спрашивает он по старинному телефону. На другом конце - мир слуг, где все подчинено строгому порядку и знает свое место. Город жалует его, и на то у него есть собственные причины.
«Она еще в капсуле, и осуществляет маневр аэроторможения в настоящий момент. Ее био-тело прибудет на дно колодца менее, чем через две мегасекунды». В этой анимации аватар города – викторианский дворецкий, тактичный, почтенный и всегда невозмутимый. Сирхан избегает инвазивные интерфейсы. Для восемнадцатилетнего он неестественно консервативен, предпочитая незаметно встраиваемым виртуальным нейросетям голосовые команды и антропоморфных агентов.
«Вы уверены, что перенос будет успешен?» - с волнением спрашивает Сирхан. Когда он был маленьким, он слышал о своей бабушке множество историй, и эти легенды редко не протеворечили друг другу. И все же, если старая ведьма впервые решилась на такое дело в таком возрасте – она должна обладать куда большей гибкостью, чем мать ей приписывала.
«Я уверен настолько, насколько могу быть, юный господин, когда речь заходит о тех, кто настаивает на сохранении своего оригинального фенотипа и не пользуется преимуществами внесетевых резервных копий или медицинских имплантов. Я сожалею, что всезнание не входит в мою компетенцию. Могу ли я осуществить для вас какие-нибудь другие специальные запросы?»
«Нет». Сирхан вглядывается в сверкающий огонек лазерного света, видный даже сквозь мембрану-пузырь, удерживающую в себе пригодную для дыхания газовую смесь, и триллионы литров горячего водорода в куполе над ним. «Если, конечно, вы уверены, что она успеет прибыть до корабля». Настраивая глаза на ультрафиолет, он видит эмиссионные пики и медленное мерцание узкополосной амплитудной модуляции – это все, на что могут рассчитывать системы связи корабля, пока он не вошел в зону покрытия сетевой магистрали системы. Корабль отправляет все тот же запрос, который повторял всю последнюю неделю, и которым уже изрядно утомил – они спрашивают, почему их перенаправляют в систему Сатурна, и почему им отказывают в выдаче тераваттов двигательной энергии в долг.
«Вы можете быть совершенно уверены в этом – разве только случится внезапное повышение мощности в их двигательном луче» - успокаивающе отвечает Город. «И вы можете быть уверены, что вашу бабушку ожидает комфортабельное оживление».
«Надеюсь, это так». Нужно обладать нешуточной смелостью, чтобы предпринять межпланетное путешествие в таком возрасте в телесной форме безо всяких дополнений и обновлений, думает он. «Если меня не будет рядом, когда она пробудится, попросите ее от моего лица уделить время для интервью. Для архивов, конечно».
«С удовольствием». Город вежливо наклоняет голову.
«Пожалуй, это все» - снисходительно говорит Сирхан, и окно в сервопространство закрывается. Потом он снова смотрит на синюю лазерную искру, сверкающую в зените. Не_повезло,_матушка, говорит он на внутренней речи, и сохраняет момент в журнале. Большая часть его разветвленного внимания сейчас сфокусирована на богатом историческом наследстве, которое вот-вот свалится на него из глубин сингулярности, принесенное лазерным ветром - на тридцатилетнем декартовом театре, путешествующем под звездным парусом. Но можно уделить немного злорадства семейной фортуне. Все_ваши_активы_теперь_принадлежат_мне. Он улыбается сам себе. Мне_всего_лишь_надо_позаботиться,_чтобы_хоть_теперь_они_не_пропали_даром.
***
«Я не могу понять, почему они перенаправляют нас на Сатурн. Вряд ли они уже смогли разобрать Юпитер, да и не похоже на то…» - говорит Пьер, перекатывая в ладонях бутылку охлажденного пива.
«Почему бы тебе не спросить у Амбер?» - отвечает сидящий рядом с бревенчатым стором велоцераптор. Украинский акцент Бориса безупречен, несмотря на гортань дромеозаврида. Модуль идеального английского и в этом случае с легкостью исправил бы ему произношение – просто акцент ему нравится.
«Когда?» Пьер качает головой. «Она же все время проводит со Слизнем. Никакого разветвления для доступа, даже действие личных ключей приостановлено. Хоть ревновать начинай». Впрочем, судя по интонации, его это вряд ли тяготит.
«Чего там ревновать? Попроси ее разветвиться, да и все. Скажи, что хочешь поговорить, заняться любовью, классно провести время… сам же все знаешь».
«Ха!» Пьер мрачно усмехается и опрокидывает остатки пива себе в глотку. Он отшвыривает бутылку в направлении рощицы саговников, щелкает пальцами, и еще одна бутылка появляется ей на замену.
«Так или иначе, до Сатурна две мегасекунды» - говорит Борис, и начинает точить свои дюймовые резцы о край стола. Клыки крошат бревна, как мокрый картон. «Гр-р-р-м! Вот это странный у нас эмиссионный спектр во Внутренней Системе. У дна гравиколодца летучий туман сплошняком. Я вот думаю, а не зашла ли волна трансформации материи уже за орбиту Юпитера?…»
«Гм-м». Пьер делает большой глоток из бутылки и отставляет ее. «Может, это и объясняет перенаправление. И все равно - почему они не включили для нас лазеры Кольца?» Огромная установка двигательных лазеров отключилась меньше, чем через сотню мегасекунд после того, как команда Выездного Цирка вошла в маршрутизатор, оставив корабль дрейфовать сквозь холодную тьму, и причины тому до сих пор остались невыясненными.
«Черт их знает, почему они не отвечают» - Борис пожимает плечами. «По крайней мере, там есть кто-то живой – они выдали нам курс, типа, следуйте на такие-то и такие-то орбитальные элементы... Уже что-то. Но я с самого начала говорил, превращать всю систему целиком в компьютроний – очень плохая идея в долгосрочных рамках. Представь, куда это все теперь зашло?»
«И снова гм-м». Пьер рисует в воздухе круг. «Айнеко!» - зовет он – «слышишь?»
«Иди нафиг». В кругу появляется еле заметная зеленая улыбка - лишь намек на клыки и острые, как иголки, вибриссы. «У меня была идея, что я неистово спала» .
Борис выкатывает один глаз-турель и роняет каплю слюны на стол. «Хрум-м, хрум-м!» - издает он, позволив мозгу и телу динозавра вставить словечко.
«Сдалось тебе спать. Это долбаная симуляция, если ты не заметила…»
«Мне нравится спать» - отвечает кошка, делая свой хвост видимым и раздраженно размахивая им. «Что на этот раз хочешь, блох?»
«Нет уж, спасибо» - поспешно отвечает Пьер. В последний раз, когда он сказал Айнеко все, что о ней думает, кошка наводнила три карманных вселенных серыми мышами. Маленькими, суетливыми и проворными - и их было целое полчище. Межзвездным полетам на консервных банках с умной материей всегда сопутствует это неудобство - ничто не сдерживает изобретательность пассажиров с доступом к системе контроля реальности. Забегаловка мелового периода, где они были, к примеру, является просто развлекательным разделом Бориса, и она еще весьма консервативна по сравнению с некоторыми другими сим-пространствами на борту Выездного Цирка. «Слушай, ты можешь сказать что-нибудь новое о том, что там внизу происходит? Нам двадцать объективных до выхода на орбиту, а мы ничего толком не рассмотрели».
«Они не дают нам энергию». Теперь Айнеко полностью материализовалась, став большой оранжевой кошкой с белыми полосками и завитком бурого меха на боку в форме символа @. Зачем-то она поместила себя на столе насмешливо близко к носу велоцераптора-Бориса. «Нет двигательных лазеров – нет и пропускной способности. Они передают латиницей со скоростью 1200 символов в секунду, если тебе интересно знать». (С учетом колоссальной емкости корабельных носителей – несколько авабит - и невообразимой пропускной способности корабельного передатчика, это сложно не воспринимать как оскорбление. Авабит равен числу Авогадро единиц памяти, 6*1023 бит, и это во много миллиардов раз больше емкости всех компьютеров в Сети начала тысячелетия). «Амбер передает - иди, повстречайся с ней сейчас. В комнате аудиенций. Конечно, неофициально. Думаю, она хочет это все обсудить».
«Неофициально? А можно, я не буду переодеваться в парадное тело?»
Кошка фыркает. «На мне настоящая меховая шуба» - шаловливо заявляет она – «а под ней нет трусиков – ну и что?» И исчезает за долю секунды перед тем, как Брандашмыг щелкает челюстями.
«Пошли» - говорит Пьер, вставая. «Узнаем, что от нас желает сегодня Ее Величество».
***
Добро пожаловать в восьмую декаду третьего тысячелетия. Эффекты фазового перехода, происходящего в Солнечной системе, теперь стали заметными на космических масштабах.
В Солнечной системе живут, а точнее, находятся во всех промежуточных состояниях между жизнью и смертью, одиннадцать миллиардов футурошокированных приматов. Большинство из них собрались там, где межличностная связь наиболее быстра – в умеренном поясе на том же расстоянии от звезды, что и Старая Земля. По земной биосфере то и дело проносятся странные лихорадки, Всемирная Организация Здравоохранения далеко не всегда успевает их вылечить, хоть интенсивный уход за земной биосферой и продолжается уже десятилетия. Серая слизь, саблезубые тигры, драконы... Последняя великая трансглобальная торговая империя с центром в аркосферах Гонконга рухнула, устаревшая, как и весь капитализм, не устояв перед лицом качественно более эффективных детерминистичных алгоритмов распределения ресурсов, теперь известных как Экономика 2.0. Меркурий, Венера, Марс и Луна – все они подверглись до глубокой разборке – большая часть твердой массы внутренней Системы поднята на орбиту с помощью энергии, собранной свободно летящими преобразователями солнечного света. Их стало так много, что Солнце, откуда оно видно, стало напоминать туманный красный шерстяной шар размером с новоиспеченный красный гигант.
Люди всего лишь едва разумны, хоть они и умеют использовать инструменты. Когда язык и использование инструментов сошлись друг с другом и повели за собой прогресс, дарвиновский естественный отбор остановился – и пришло время, когда волосатые мем-носители стали испытывать существенную нехватку мыслительных способностей. Теперь пылающий факел разума уже не принадлежит людям - их энтузиазм перекрестного опыления идеями подхвачен множеством других носителей, некоторые из которых обладают качественно лучшим мышлением по сравнению с человеческим. По последним подсчетам, в Солнечной системе насчитывается около тысячи видов не-человеческого интеллекта – примерно равное количество видов послелюдей, естественно самоорганизующихся артилектов, а так же и не-людей млекопитающей природы. Общая основа нервной системы млекопитающих легко может быть разогнана до интеллекта человеческого уровня – это можно сделать почти с любым видом, способным переносить, питать и охлаждать пол-килограмма серого вещества, и теперь творения сотни этически сомнительных исследований требуют равных прав. К ним присоединяются и неупокоенные мертвецы, сетевые призраки тех, кто жил достаточно недавно, чтобы оставить свой отпечаток в веке информации, и плоды амбициозных теологических проектов Реформированной Типлеритской Церкви Святых Последних Дней, которая собирается эмулировать всех возможных человеческих существ в режиме реального времени, дабы у всех живших появилась возможность быть спасенными и сохраненными...
Человеческая мемосфера приобретает черты живого существа, хотя скоро ее уже ни с какой точки зрения нельзя будет назвать человеческой. Пассивная материя, извлеченная из внутренних планет - кроме Земли, сохраненной до сих пор, как колоритный архитектурный памятник посреди промышленного города - продолжает превращаться в компьютроний, и темпы роста удельной информационной емкости начинают явственно замедляться, чувствуя давление фундаментального предела - числа Авогадро бит на моль. Трансформация идет полным ходом и в системах газовых гигантов, однако добраться до залежей, скрытых под мощными газовыми оболочками их самих, удастся, скорее всего, лишь спустя тысячелетия, а не декады - даже всей энергии, производимой Солнцем, не хватит, чтобы поднять юпитерианскую массу из его гравиколодца быстрее. И к тому времени, когда солнечный мозг-матрешка будет завершен, мимолетные примитивные мыслители из африканских равнин, вероятно, полностью исчезнут - или превзойдут все пределы, поставленные их биологической архитектурой...
Ждать этого осталось не так уж долго.
***
Тем временем внизу, в гравиколодце Сатурна, собирается вечеринка.
Город-кувшинка Сирхана плывет в атмосфере Сатурна, уместившись внутри огромной и почти невидимой сферы - многокилометрового воздушного шара с гондолой из алмаза, усиленного фуллереновыми структурами, и прозрачным баллоном, полным горячего водорода и гелия. Они были засеяны туда Сообществом Креативного Терраформирования, субпоставщиком Ярмарки Миров-2074, а теперь их стало уже несколько сотен, и эти воздушные пузыри массой в сотни миллионов тонн каждый несутся по бурному морю водорода и гелия сатурнианской атмосферы.
Эти города очень элегантны - они выращены из семени-идеи всего несколько мегаслов длиной. Скорость их воспроизведения невелика – цикл развития одного пузыря занимает несколько месяцев - но пройдет всего пара десятилетий экспоненциального роста, и вся стратосфера Сатурна окажется вымощенной ландшафтом, пригодным для обитания человека. Конечно, ближе к завершению терраформирования скорость роста замедлится, поскольку к тому моменту сырья в турбулентных глубинах атмосферы гиганта, и так не богатой тяжелыми элементами, станет еще меньше. Но когда робо-заводы в Юпитерианской системе заработают на всю катушку, углеводородная смесь польется во всеобщий котел и сверху. Так что придет время, и Сатурн, имеющий дружественную человеку силу тяготения на поверхности – 11 метров на секунду квадратную, приобретет планетарную биосферу площадью в сто раз большую, чем вся поверхность Земли с ее материками и океанами. И это будет чертовски хорошо, потому что от Сатурна мало пользы всем остальным, разве что стать бункером термоядерного топлива когда-нибудь в далеком будущем, когда Солнце выгорит.
Кувшинка, на которой идет наша история, покрыта травой, а центр диска поднимается пологим холмом, на котором, как горный пик из тяжеловесного бетона, устроился Бостонский Музей Наук. Вырванный из своего фона - пейзажа с автодорогами и мостами через Чарльз-ривер - он выглядит пикантно обнаженным, но даже космолифты, щедро выбрасывающие пассивную материю на орбиту целыми килотоннами, не стали бы напрягаться и поднимать вместе с ним в космос и окружающий пейзаж. Возможно, когда-нибудь потом слепим вокруг него какую-нибудь простенькую диораму из сервотумана - думает Сирхан - но пока музей гордо стоит в уединении и изгнании из быстромыслящего ядра, возвышаясь последней крепью классического образования.
«Трата денег» - ворчит женщина в черном. «И вообще, чьей дурацкой идеей это все было?» Она тычет в сторону музея алмазным наконечником клюки.
«Это достояние» - отсутствующе говорит Сирхан. «И в любом случае, у нас столько ньютонов импульса, что мы можем отправлять культурные миссии куда угодно. Знаете - Лувр уже летит на Плутон?»
«Трата энергии». Она неохотно опускает клюку, с облегчением опирается на нее и строит гримасу. «Это неправильно».
«Вы выросли во время второго нефтяного кризиса, не так ли?» - заводит Сирхан. «Как это было?»
«Как это было? Ну, топливо доходило до полусотни баксов за галлон, ну и что с того, если нашим бомбардировщикам хватало?» - презрительно говорит она. «Мы знали, что все будет путем. Чтоб этим чертовым неуемным постгуманистам было пусто». Ее морщинистое, неестественно старое лицо яростно скалится на него, она разглядывает его из-под волос, выцветших до оттенка прелой соломы, однако Сирхан чувствует здесь подтекст самоиронии, который он не в силах понять. «Таким, как твой дед, будь он проклят. Будь я снова молода, я бы пошла и помочилась на его могилу, вот что я думаю о том, что он сделал... Если бы еще у него была могила» - говорит она почти с гордостью.
Запись в семейную историю: опорная точка памяти, говорит Сирхан одному из своих отражений. История – его призвание, и запись всего происходящего для него – обыденность. Он делает это в двух каналах - сначала сырой сенсорный поток до попадания в сознание (эфферентные сигналы самые чистые), а затем поток сознания и самоощущения – так можно быть уверенным, что плохая память биологического тела его не подведет. А вот его бабушка десятилетиями подряд с примечательным упорством отвергала новые пути, чувства и действия.
«Все записываешь, да?» - фыркает она.
«Я не записываю, Бабушка» - деликатно говорит он. «Я просто сохраняю свою память для последующих поколений».
«Хех... Что ж, увидим» - с подозрением говорит она. Внезапно она издает резкий лающий смешок. «Нет, дорогой, ты увидишь. Меня-то там не будет, так что не разочаруюсь».
«Вы расскажете мне о моем деде?» - спрашивает Сирхан.
«Зачем мне себя утруждать? Знаю я вас, послелюдей, вы же просто можете пойти и расспросить его привидение. И не говори, что не так. Ладно, в каждой истории есть две стороны, детка, и версию этого пройдохи услышало куда больше ушей, чем полагается по чести. Оставил мне твою мать на воспитание, и ничего с него было не взять, кроме кучи бесполезной интеллектуальной собственности. А еще - дюжину исков от Мафии, с которыми тоже надо было разбираться… И чего я только в нем увидела?» Сирхан, с помощью своего модуля-анализатора интонационных подтекстов, видит заметный оттенок неправды в этом утверждении. «Бесполезный, никчемный шаромыжник, чтоб ты знал! Этот дуралей был настолько ленив, что даже не мог завершить ни один свой старт-ап, все ему надо было раздать направо и налево, все плоды его таланта!»
Памела ведет Сирхана медленным шагом, продолжая ворчать и сопровождая свои эпитеты резкими тычками клюки. Они обходят кружным путем вокруг одного крыла музея, и оказываются стоящими у старинной, солидно сконструированной погрузочной площадки. «Даже коммунизм свой он не смог построить как следует...» Она прокашливается. «Добавить ему крепости в руки, взяться за эти вдохновенные грезы об игре с положительной суммой как взрослые люди, и употребить это все на дело... В старые времена ты знал свое место, безо всяких вывертов. Люди были настоящими людьми, работа – настоящей работой, а корпорации просто были вещами, которые делали то, что им говорят, и ничего больше… Потом и она пошла во все тяжкие – и это тоже его заслуга».
«Она? Вы имеете в виду мою, э-э-э... Мать?» Сирхан снова обращает внимание своего первичного сенсория на ее мстительное бормотание. В этой истории еще осталось исследовать некоторые детали и выяснить некоторые точки зрения, и надо сделать это до того момента, когда приставы явятся и конфискуют сознание Амбер. Иначе он не сможет сказать себе с удовлетворением, что работа выполнена, как полагается.
«Он отправил ей нашу кошку. Из всех подлостей, низостей, бесчестий, которые он творил, это было худшим. Это была моя кошка, но он перепрограммировал ее, чтобы увести у меня дочь! И у кошки прекрасно получилось. Дочке было всего двенадцать, а это впечатлительный возраст, и я уверена, ты с этим согласишься. Я пыталась дать ей правильное воспитание. Детям нужна абсолютная мораль, и особенно - когда они живут в изменяющемся мире. Даже если они сами считают по-другому. Самодисциплина и стабильность – ты не станешь без этих двух вещей взрослым. Я вообще боялась, что со всеми своими дополнениями она никогда не сможет понять, кто она, что она станет больше машиной, нежели женщиной... Но Манфред никогда не понимал по-настоящему, что такое детство, в основном - потому что сам так и не вырос. И совал свой нос повсюду».
«Расскажите о кошке» - тихо говорит Сирхан. Он смотрит на дверь погрузочного дока, отмечая, что ее недавно ремонтировали. С краев, как хлопья сахарной ваты, облетает тонкий белый налет израсходованных робо-пылинок, и из-под него проглядывает блестящая металлическая поверхность, сверкающая на солнце синими переливами. «Насколько я помню, она потерялась без вести».
Памела фыркает. «Когда твоя матушка сбежала, кошка выгрузилась на ее парусник и удалила здесь свое тело. Уж она-то не была тряпкой, единственная во всей этой компании. Может, она просто не хотела, чтобы я привлекла ее в суд как враждебного свидетеля. А может даже - твой дед установил в нее код самоубийства. К сожалению, я не могу ручаться, что это не так. После того, как он перепрограммировал себя, чтобы считать меня своим заклятым врагом, он вполне мог стать на такое способным»
«То есть, когда мать умерла, чтобы избежать банкротства, кошка …решила не оставаться? И она не оставила за собой ничего? Как примечательно». «и_как_самоубийственно» – чуть не добавляет Сирхан. Если лицо искусственного происхождения загружает свой вектор состояния на межзвездный зонд весом в один килограмм, не оставляя за собой архивных копий, а зонд направляется за три четверти расстояния до Альфы Центавра, и в его конструкции не предусмотрено надежных способов вернуться обратно целиком - этому лицу явно не хватает более, чем нескольких методов в фабрике объектов.
«Эта зверюга мстительна». Памела с силой втыкает трость в землю, бормоча командное слово, и отпускает ее. Она стоит перед Сирханом и разглядывает его, запрокинув голову. «Ну и высокий же ты мальчик».
«Человек» - инстинктивно поправляет он. «Прошу прощения, но я еще не определился».
«Человек, мальчик, вещь, называй как хочешь. У тебя есть пол, разве нет?» - резко спрашивает она, выжидающе разглядывая его, и наконец он кивает. «Никогда не доверяй людям, которые не способны решить, кто же они, мужчины или женщины. Нельзя на таких полагаться». Сирхан, который поставил свою репродуктивную систему в режим ожидания, не желая испытывать связанных с ней неудобств, пока она ему не требуется, прикусывает язык. «Ах, эта кошка!» - жалуется бабушка. «Это создание познакомило бизнес-план твоего деда с моей дочерью, и этот призрак унес ее прочь, во тьму! Оно восстановило ее против меня. Это оно подначило ее участвовать в том безумном раздувании пузырей, из-за которого в итоге и случилась та перезагрузка рынка, что свалила Империю Кольца. И теперь оно...»
«Оно на корабле?» - спрашивает Сирхан. Кажется, здесь он добавил в голос слишком много нетерпения...
«Может быть». Она сощуривается и вглядывается в его лицо. «Ты и у нее хочешь взять интервью, да?»
Зачем отрицать? «Я историк, Бабушка. А этот зонд был в местах, где можно встретить то, чего не видел ни один человеческий сенсорий. Может, эти новости стары, и возможно, найдутся старые иски, которые захотят поживиться командой, но...» Он пожимает плечами. «Дело есть дело. Мое дело – копаться в развалинах, и я его знаю».
«Ха!» Она смотрит на него еще немного, и очень медленно кивает. Она наклоняется вперед и опирается на клюку обеими морщинистыми руками. Суставы на них похожи на грецкие орехи. Эндоскелет ее костюма поскрипывает, подстраиваясь, чтобы поддержать позу уверенности. «Ты свое получишь, детка». Морщины изгибаются в устрашающую улыбку. Шестьдесят горьких лет – и вот, наконец, скоро цель окажется на расстоянии плевка. «И я свое тоже получу. Между нами говоря, твоя мать так и не поймет, что ее достало».
***
«Расслабься. Между нами говоря, твоя матушка так и не поймет, что ее достало» - говорит кошка, обнажая острые, как иглы, клыки перед Королевой, которая сидит на своем огромном троне, вырезанном из единого куска алмаза-вычислителя, и сжимает сапфировые подлокотники побелевшими пальцами. Все ее слуги, любовники, друзья, команда, совладельцы, электронные журналисты и прочие благосклонные факторы собрались здесь перед ней. И Слизень. «Это просто еще один иск. Ты справишься».
«Пошли они, если они шуток не понимают» - деланно угрюмо говорит Амбер. Она дала себе постареть до солидных двадцати с лишним, хоть она - в особенности как властитель всего этого вложенного пространства, имеющий полный контроль над его моделью реальности – и может выглядеть как пожелает. Она одета в самый простой серый свитер и совсем не похожа на некогда могущественную повелительницу юпитерианской луны, да и на беглого командира разорившейся межзвездной экспедиции - тоже. «Ладно. Думаю, что вы и в этот раз сможете справиться без моей помощи. Так что, если ни у кого нет предложений...»
«Прошу прощения» - говорит Садек. «Но нам не хватает понимания в этом деле. По моим данным – и хотелось бы мне знать, как они убедили улемов согласиться на такое – там имеют место две разные законодательные системы по правам и ответственностям неупокоенных, кем мы, очевидно и являемся – и обе упоминались как абсолютные системные стандарты. Может быть, они хотя бы высылают кодекс вместе с требованиями?»
«Гадят ли медведи в лесах?» - щелкнув зубами, отвечает Борис с присущей раптору вспыльчивостью. «Мы тут треплемся, а тем временем уголовный кодекс с полным графом зависимостей и деревом синтаксического разбора уже взял наш процессор за жопу. Да эта юридическая галиматья у меня уже в печенках сидит. Если вы...»
«Борис, уймись!» - прерывает Амбер. Все и так взвинчены до предела. Мы ждали чего угодно по возвращении домой из экспедиции к маршрутизатору – но уж точно не процедур банкротства, думает она. Быть объявленной ответственной за долги, которые набрала отступническая ветвь, ее собственная невыгруженная личность, оставшаяся на карнавал дома, состарившаяся во плоти, вышедшая замуж, обанкротившаяся и умершая... И еще алименты! «Я не считаю, что на вас лежит ответственность» - говорит она сквозь стиснутые зубы, подчеркнуто оглядываясь на Садека.
«Это неразбериха, достойная быть разрешенной самим Пророком, мир имени его». Садек не меньше, чем она сама, потрясен тем, что следует из этого иска. Его взгляд бегает по комнате, всячески избегая Амбер – и Пьера, ее долговязого астрогатора, мальчика-по-вызову и подстилки, а пальцы переплетаются друг с другом.
«Оставь это. Я уже сказала, что не виню тебя». Амбер вымученно улыбается. «Мы взвинчены из-за пребывания здесь взаперти без канала связи. Но что я могу сказать, я чую руку дражайшей родительницы за всеми этими перипетиями. Чую белые перчатки. Мы выберемся».
«Мы можем отправиться дальше». Это Ан говорит с галерки. Стеснительная и скромная, она редко заговаривает без веской причины. «Выездной Цирк в хорошем состоянии, разве не так? Мы можем выйти обратно в луч маршрутизатора, разогнаться до крейсерской скорости и поискать, где мы можем жить. В пределах сотни световых лет должны найтись подходящие коричневые карлики».
«Мы потеряли слишком много массы паруса» - говорит Пьер. Он избегает встречаться взглядом с Амбер, и сам воздух в комнате, кажется, полон недосказанностей и историй об увлечениях и о безрассудстве. Амбер делает вид, что не замечает, как он смущен. «Мы сбросили половину первоначальной площади, чтобы сделать тормозное зеркало у Хендай +4904/-56, а восемь мегасекунд назад сбросили пол-площади еще раз для торможения и выхода на орбиту Сатурна. Если мы сделаем это снова, оставшей площади не хватит, чтобы все-таки затормозить у последней цели». Лазерный парус работает как зеркало – с его помощью можно ускоряться, а можно тормозить, сбросив половину паруса и развернув с ее помощью луч запуска, чтобы направить его на корабль с обратной стороны. Но так можно сделать всего несколько раз, а потом парус закончится. «Нам некуда бежать».
«Нам некуда – что?» Амбер глядит на него, прищурившись. «Знаешь, ты меня крепко удивил».
«Знаю».
Пьер действительно знает, ведь в своем сообществе мысли он носит маленького гомункула, модель Амбер, и она гораздо точнее и детальнее, чем любая модель любовника, которую человек мог построить в себе до эпохи выгрузок. И Амбер тоже носит маленькую куколку Пьера, спрятав ее в устрашающих плетениях своего разума – много лет назад они обменялись ими, чтобы лучше понимать друг друга. Но теперь она просыпается в его голове не слишком часто – не так уж и хорошо быть способным моментально предугадывать все действия любовника.
«Но я знаю и что ты, конечно, собираешься устремиться вперед и схватить быка за... э-э-э. Нет, неверная аналогия... Мы ведь о твоей матери говорим?»
«О моей матери» - задумчиво кивает Амбер. «А где Донна?»
« Не видел...»
Откуда-то сзади доносится гортанный рев, и вперед проносится Борис. В его пасти виднеется рассерженный Болекс, колотящий морду динозавра ножками от штатива. «Опять прячемся по углам?» – спрашивает Амбер брезгливо.
«Я просто видеокамера!» - протестует расстроенная камера, поднимаясь с пола. «Я...»
Пьер, наклонившись, смотрит прямо в объектив-рыбий глаз. «Послушай, черт дери, в этот раз будь так добра стать человеком. Merde!»
Вместо камеры появляется очень раздраженная блондинка в костюме для сафари, увешанная лишь чуть-чуть меньшим количеством объективов, экспонометров, микрофонов и прочих журналистских принадлежностей, чем вышка CNN. «Иди ты в жопу!»
«Я не люблю, когда за мной подглядывают» - жестко говорит Амбер. «В особенности те, кто не был приглашен на эту встречу. Ясно?»
«Я веду бортовой журнал». Донна смотрит в сторону и упорно не желает ничего признавать. «И ты говорила, что я должна...»
«Действительно. В таком случае...» Амбер в смущении. Но смущать Королеву в ее приемном зале – плохая идея. «Ты слышала, о чем мы говорим. Что ты знаешь о состоянии сознания моей матери?»
«Совершенно ничего» - твердо отвечает Донна. Она определенно задета, и не собирается делать ничего, чтобы сгладить неловкость – разве только самое необходимое. «Я встречалась с ней только один раз. Знаешь, ты похожа на нее, когда злишься».
«Я...» На это Амбер не находится, что ответить.
«Хочешь, запишу на лицевую пластику?» - говорит кошка. В_пол_голоса: «Ничто другое и не поможет…»
В обычные времена даже намекнуть Амбер на то, что она похожа на свою мать – означает вызвать такое сотрясение виртуальной реальности, что и мостик Выездного Цирка не обойдет. А уж если Амбер пропустила и дерзость кошки, она действительно встревожена этим иском так, что дальше некуда. «Слушайте, а что это вообще за иск такой?» - спрашивает Донна, шумная как всегда и раздражающая вдвое больше. «Что-то я его пока не видела».
«Он ужасен» - с порывом в голосе говорит Амбер.
«Это настоящее зло» - эхом отзывается Пьер.
«Надо сказать, что он замечателен, хотя и порочен» - вслух размышляет Садек.
«Но он от этого не делается менее ужасным!»
«Конечно, но что это такое?» - спрашивает Донна-Всевидящий Глаз, архивист и несостоявшаяся видеокамера.
«Это требование об урегулировании». Амбер делает глубокий вдох. «Черт возьми, да можно уже рассказать всем, зачем продолжать делать из этого тайну?». Она вздыхает. «Похоже, что после того, как мы отправились в путь, мое альтер-эго – то есть мое оригинальное воплощение - вышла замуж. За Садека, собственно». Она кивает в сторону иранского теолога, который этим всем поражен ничуть не меньше, чем она сама, когда впервые услышала эту часть истории. «И у них появился ребенок. Потом Империя Кольца обанкротилась. Ребенок требует с меня алименты, выплата которых просрочена почти на двадцать лет, на основании того, что неупокоенные солидарно ответственны за долги, накопленные их оригинальными воплощениями. Это прецедент, созданный для предотвращения использования временного самоубийства как способа избежать банкротства. Более того, срок действия права удержания имущества отсчитывается по субъективному времени, и его началом считается момент в системе отсчета Империи кольца спустя девятнадцать месяцев после нашего отлета. Для моей второй половины, если бы она выжила, он бы уже истек, но мы были в релятивистском полете, и я все еще являюсь обязанной по выплатам из-за сокращения времени. Это - второй прецедент, созданный, чтобы не позволять людям использовать парадокс близнецов, чтобы избегать ответственности. И по долгу накопились неимоверные проценты, поскольку я отсутствовала двадцать восемь лет физического времени.
Этому человеку, моему сыну, которого я никогда не встречала, я теоретически задолжала весь Выездной Цирк, причем несколько раз. И все мои счета ликвидированы – у меня даже не осталось денег, чтобы мы могли выгрузиться в биологические тела. Так что, парни, если у кого-нибудь из вас не припрятано нычки, которая пережила случившийся после отлета обвал рынка, у нас у всех серьезные неприятности».
***
Каменный пол огромной галереи музея украсил восьмиметровый обеденный стол красного дерева, расположившийся под висящими под потолком скелетом гигантского аргентинозавра и древней, больше чем столетней космической капсулой Меркьюри. На противоположных концах накрыты два сервиза, и свет зажженных свечей мерцает на столовом серебре и изысканном фарфоре. В тени грудной клетки трицератопса в кресле с высокой спинкой сидит Сирхан. Напротив него расположилась Памела, одетая к обеду по моде времен ее молодости. Жестом, адресованным ему, она поднимает бокал вина. «Почему бы и тебе не рассказать о своем детстве?» - спрашивает Памела. Высоко над ними сквозь стеклянную крышу мерцают кольца Сатурна, как полоса светящейся краски, которой плеснули на полночные небеса.
Сирхан опасается открываться ей, но он находит утешение в том, что в ее положении у нее вряд ли найдутся способы использовать против него то, что он может рассказать. «О каком детстве вы пожелаете узнать?»
«Что значит – о каком?» Морщины на ее лице изгибаются – это она хмурится в недоумении.
«У меня было их несколько». Теперь его черед хмуриться. «Мать не переставала нажимать кнопку перезагрузки, надеясь, что я вырасту лучшим».
«Мать не переставала, не переставала она» - выдыхает Памела, явственно взяв это на заметку как оружие против заблудшей дочери. «Как ты думаешь, почему она так делала?»
«Это было единственным способом воспитать ребенка, который она знала» - оборонительно говорит Сирхан. «У нее, можно считать, не было сверстников. И возможно, она так пытылась оградить от недостатков собственного характера». Когда_у_меня_будут_дети_я_заведу_нескольких, самоуверенно думает он. (Это значит – когда он достигнет подходящего положения, чтобы найти невесту, и достаточной эмоциональной зрелости, чтобы было можно активировать органы сотворения потомства. Сирхан, будучи созданием крайне осторожным, не собирается повторять ошибки своих предков по материнской линии).
Памела морщится. «Это не моя вина» - тихо говорит она. «Да уж, изрядно ее отец наворотил... Но сколько... сколько у тебя было разных детств?»
«О, довольно много. Было одно основное, там были Мать и Отец, которые все время спорили друг с другом. Она отказывалась принимать чадру, а он был слишком жестоковыйный, чтобы признаваться себе, что он лишь немногим более, чем альфонс. Они были двумя нейтронными звездами, несущимися по смертоносной спирали к гравитационному коллапсу. И были другие мои жизни, проходившие параллельно с главной, ответвившиеся и воссоединенные. Я был молодым пастухом коз в срединном царстве в древнем Египте, я помню это. И я был типичным американским ребенком, выросшим в 1950-х в Айове, а еще одному мне выпало жить во время возвращения Скрытого Имама...» Сирхан пожимает плечами. «Наверное, именно тогда и началось мое увлечение историей».
«А не думали ли твои родители сделать тебя маленькой девочкой?» - спрашивает его бабушка.
«Мать пару раз предлагала, но отец запретил это». Скорее,_счел_что_это_противно_закону_божьему, вспоминает он. «У меня по сути было довольно консервативное воспитание».
«Ну, я бы не сказала. Вот когда я была маленькой девочкой – у меня действительно больше ничего не было. И у всех остальных детей не было и быть не могло. Никаких там вольностей с осознанным выбором личности. Не было никакого выхода, могло быть только бегство. Скажи, бывало тебе трудно осознавать, кто ты такой на самом деле?»
Прибывает первая порция, ломтики дыни на серебряном подносе. Сирхан терпеливо дожидается, пока его бабушка упорно пытается заставить стол обслужить ее. «Чем большим количеством людей ты бывал, тем лучше ты понимаешь, кто такой - ты сам» - говорит Сирхан. «Сначала надо узнать, что это такое – быть кем-то другим. Отец считал, что наверное, это не очень правильно для мужчины – слишком хорошо знать, что значит быть женщиной». А_дед_не_соглашался_но_вы_уже_знаете_об_этом, добавляет он своему собственному потоку сознания.
«Вот уж действительно». Памела улыбается ему, как могла бы улыбаться покровительственная тетушка, если в этой улыбке не сквозило что-то азартное и акулье, заставляющее быть начеку. Сирхан пытается не выдать смущения. Он быстро отправляет в рот ложку с дынными ломтиками, и тут же разветвляется, посылая парочку отражений открыть пыльные тома этикета и выяснить, не был ли его поступок моветоном. «Так тебе понравились твои детства?»
«Я бы не стал использовать слово “понравились”» - отвечает он так ровно, как только может, осторожно откладывая ложку и стараясь не уронить содержимое. Как_будто_детство_это_что-то_такое_что_кончается, горько думает он. Однако, хоть Сирхану не исполнилась еще и одна гигасекунда, он уже со всей уверенностью ожидает, что просуществует не менее терасекунды (может, и не в текущей молекулярной конфигурации, но обязательно - в каком-нибудь достаточно стабильном физическом воплощении) И все его намерения предполагают оставаться юным на всем протяжении этого необъятного периода - а может и последующих за ним нескончаемых петасекунд, хотя тогда, миллионы лет спустя, думает он, связанные с неотенией проблемы уже вряд ли будут его тревожить. «Они еще не кончились. А как насчет Вас? Вы получаете удовольствие от своего преклонного возраста, бабушка?»
Памела едва не вздрагивает. Но она удерживает железный контроль над собой, и если бы не прилив крови на щеках, видимый Сирхану через его крохотные инфракрасные глаза, висящие в воздухе над столом, ее бы ничего не выдало. «В молодости я делала ошибки, но сейчас я радуюсь и получаю удовольствие» - легко отвечает она.
«Это ваша месть, не так ли?» - спрашивает Сирхан, улыбаясь. Он кивает, и стол сам собой убирает первое.
«С чего ты...» Она умолкает и просто смотрит на него. От ее взгляда, кажется, и пассивная материя способна немедленно порасти плесенью. «Что ты знаешь о мести?» - спрашивает она.
«Я семейный историк» - безрадостно улыбается Сирхан. «Перед тем, как мне исполнилось восемнадцать, я прожил от двух до семнадцати лет несколько сотен раз. Кнопка перезагрузки. Думаю, Мать не ведала, что моя основная ветвь сознания все записывает».
«Это чудовищно». Настал черед Памелы скрывать смущение, и она отпивает вино из бокала. Сирхан не может отступать таким образом – приходится подносить к губам неферментированный виноградный сок. «Я бы никогда не стала делать ничего подобного со своими детьми, какими бы они не были».
«И все-таки, почему бы вам не рассказать мне о вашем детстве?» - спрашивает ее внук. «Ради истории семьи, конечно».
«Я...» Памела отставляет бокал. «Ты собираешься ее написать, значит» - отмечает она.
«Она постоянно в моих мыслях». Сирхан выпрямляется в кресле. «Это будет по-старинному оформленная книга, которая охватит три поколения, жившие в интересные времена»- размышляет он. «Труд по истории пост-модерна, где столько разных школ, и столько разногласий... Как описать людей, то и дело разветвляющих свои личности? А проводящих годы мертвыми, и снова появляющихся на сцене? Как исследовать разногласия с собственными копиями, сохранившимися в релятивистском полете? Конечно, можно пойти и дальше. Расспросить и о ваших собственных родителях – я уверен, что они уже точно не смогут ответить на вопросы напрямую… Но здесь мы выйдем в скучный период пассивной материи, и на удивление быстро доберемся до самого первичного бульона, не так ли? Поэтому я подумывал использовать в качестве опоры всего повествования точку зрения робо-кошки, как центрального наблюдателя. Вот только эта чертова штука куда-то запропастилась. Но, поскольку большая часть истории еще неизведана и ожидает нас в человеческом будущем, а наша работа начинается там, где перо самописца реальности отделяет будущее от прошлого, я могу с тем же успехом начать и отсюда».
«Ты, похоже, всерьез настроился на бессмертие». Памела изучает его лицо.
«Да» - праздно говорит он. «Честно говоря, я могу понять ваше желание постареть как связанное с желанием мести, но, простите меня за эти слова, я затрудняюсь понять вашу убежденность пройти эту процедуру до конца. Разве это не ужасающе неприятно?»
«Старение естественно» - рычит старая женщина. «Когда ты проживешь достаточно, чтобы все твои амбиции пошли прахом, когда все твои дружеские узы порвались, все твои любовники забылись или ушли, оставив только горечь, что же еще остается? Когда ты устал и постарел духом, ты точно так же устанешь и постареешь и телом. И вообще, желать жить вечно – аморально. Подумай о ресурсах, в которых нуждаются молодые и которые у них забирают старые? Даже выгрузки рано или поздно встречаются с пределом емкости хранения данных. Говорить, что ты хочешь жить вечно - чудовищно эгоистичное заявление. А если и есть что-то, во что верю я, это служение народу. Повинность: обязательство дать дорогу новому. Долг и контроль».
Сирхан поглощает это все, медленно кивая самому себе, стол подает главное блюдо – окорок в меду и слегка обжаренные картофельные ломтики а-ля-гратен и морковью дебюсси -и тут наверху раздается громкое «бум!»
«Что такое?» - ворчливо спрашивает Памела.
«Один миг». Сирхан отщепляет толпу отражений, посылая их подключиться к системе наблюдения, и все камеры превращаются в его глаза. Поле его зрения делается громадным калейдоскопом. Он хмурится - на балконе, между капсулой Меркьюри и экспозицией старинных стереоизограмм из случайных последовательностей точек, что-то движется. «Ах ты... Похоже, что-то проникло в музей».
«Проникло? Что ты имеешь в виду – проникло?» Воздух над столом разрывает нечеловеческий вопль, затем следует грохот на лестнице. Памела с трудом встает, вытирая губы салфеткой. «Это безопасно?»
«Нет, это небезопасно». Сирхан дымится от гнева. «Оно срывает мне обед!» Он смотрит наверх. На балконе мелькает оранжевый мех, а затем капсула Меркьюри начинает жутко раскачиваться на своих тросах. С поручня устремляется что-то гибкое, с двумя лапищами и покрытое оранжевой шерстью, оно бесцеремонно хватается за бесценную реликвию, пробирается внутрь капсулы и усаживается верхом на манекене, одетом в потрескавшийся от времени скафандр Ала Шепарда. «Это же обезьяна! Город! Я сказал, Город! Что эта обезьяна делает на моем званом обеде?»
«Я приношу свои глубочайшие извинения, сэр, но я не знаю! Не позаботится ли сэр уточнить, о какой обезьяне идет речь?» - отвечает город, из соображений приватности являясь только бестелесным голосом.
В интонациях Города проскальзывает нотка иронии, но Сирхан оставляет ее без малейшего внимания. «Что это значит? Ты ее не видишь?» - вопрошает он, фокусируя свой взгляд на сбежавшем примате, который виднеется в висящей на потолке капсуле Меркьюри. Он пошлепывает губами, выкатывает глаза и перебирает пальцами уплотнитель на открытом люке капсулы. Обезьяна гукает что-то себе под нос, а потом высовывается из открытого люка и нависает над столом, сверкая задом. «В сторону!» - кричит Сирхан своей бабушке, и машет рукой в воздухе, собираясь приказать робо-туману отвердеть. Но поздно. Обезьяна с громогласным звуком испускает газы, и на стол обрушивается курящийся паром дождь экскрементов. Лицо Памелы – морщинистая маска отвращения;l она спешно прижимает к носу вовремя подхваченную салфетку. «Чтоб тебя, твердей уже, быстрее!» - ругается Сирхан, но пыльца из наноботов, повисшая в воздухе, отказывается реагировать.
«В чем ваши затруднения? Невидимые обезьяны?» - спрашивает Город.
«Невидимые?...» Сирхан прерывается на полуслове.
«Ты что, не видишь, что она сделала?» - вопрошает Памела – «Она только что нагадила на главное блюдо!»
«Я ничего не вижу» - неуверенно говорит Город.
«Так вот, позволь тебе помочь». Сирхан выкатывает один из своих глаз, фокусируется на обезьяне, и протягивает точку зрения Городу. Обезьяна обнимает своими руками крышку люка и поглаживает ее - как будто выискивает точки входа кабелей.
«О боже!» - говорит Город. «Меня взломали. Предполагалось, что это невозможно».
«Как ты заметил, оказывается - это возможно» - шипит Памела.
«Взломали?» Сирхан наконец оставляет попытки сказать воздуху, что делать, и сосредотачивается на своей одежде. Ткань сама собой расплетается и сплетается заново, превращаясь в бронированый гермокостюм, из-за воротника поднимается гермошлем, и накрепко захлопывается перед его лицом. «Город, пожалуйста, обеспечь моей бабушке защиту замкнутого цикла немедленно. Сделай ее полностью автономной».
Воздух начинает твердеть, кристаллизуясь в барьер прозрачного хрусталя, и заключает Памелу в большую сферу, смахивающую на гигантский шар для хомяка. «Если ты был взломан, то первый вопрос: кто сделал это» - отчеканивает Сирхан, - «второй - “почему”, и третий - “как”». Он лихорадочно проводит самопроверку, но в его собственной идентоматрице нет признаков несоответствий. К тому же в пределах полудюжины световых часов есть множество узлов, на которых друмлют его горячие тени, готовые к реактивации - в отличие от Памелы, не-послечеловека, он практически иммунен к обыкновенному убийству. «Что это за розыгрыш?»
Орангутан ворвался в музей не так давно, и считанные секунды прошли с тех пор, как Город осознал свое печальное положение. Но секунды - вполне достаточное время. Мощные волны контрмер проносятся по обители-кувшинке. Крошечные невидимые робо-пылинки в воздухе расширяются и полимеризуются, формируя защитные барьеры. Они перехватывают голубей-пассажиров прямо в полете, запирают каждое здание и останавливают каждое существо на улице. Город проверяет свою доверенную кибер-базу, начиная с самого примитивного и охраняемого ядра, и продвигаясь наружу, к периферии, а Памела быстро катится к отступлению, в безопасность этажа-мезонина и сада ископаемых. Тем временем Сирхан с налитыми кровью глазами направляется к лестнице, намереваясь устроить что-то вроде физической атаки взломщика. «Да кто ты такой, чтобы вламываться и срать на мой обед?» - орет Сирхан, взбегая по ступеням. «Объяснись! Немедленно!»
Орангутан нащупывает ближайший кабель и дергает за него, одним махом раскачивая однотонную капсулу. Он ухмыляется Сирхану, обнажая зубы. «Помнишь меня?» - спрашивает орангутан с гортанным французским акцентом, говорящим многое.
«Помнишь?...» Сирхан замирает как вкопанный. «Тетя Нетти? Что вы делаете в этом орангутане?»
«Борюсь с некоторыми сложностями автономного управления». Обезьяна ухмыляется еще шире, затем сгибает руку в петлю и чешет под мышкой. «Прости, самоустановка пошла немного не так. Я только намеревалась сказать “Привет!” и передать послание».
«Какое еще послание? Ты расстроила мою бабушку, и если только она узнает, что ты здесь…»
“Не узнает - через минуту меня уже тут не будет!» Обезьяна-Аннетт садится прямо. «Твой дед передает привет и говорит, что скоро пожалует к вам в гости. Собственной персоной, и никак иначе. Он очень рад встретить твою матушку и ее пассажиров. Это все. У тебя есть, чего ему передать?»
«Он не умер?» – изумленно спрашивает Сирхан.
«Не больше, чем я. Но что-то я задерживаюсь… Хорошего дня!» Обезьяна машет рукой из капсулы, и тут она отпускает тросы и летит навстречу каменному полу в десяти метрах внизу. Ее череп издает хрустящий звук, как сваренное вкрутую яйцо, брошенное в бетонную стену.
«О боже». У Сирхана перехватывает дыхание. «Город!»
«Да, о господин?»
«Убери это тело». - говорит он, показывая с балкона. «Я позабочу тебя тем, чтобы бабушку не потревожили никакие подробности. В особенности не говори ей, что это была Аннетт. Новости могут ее расстроить». Да_таковы_неудобства_жизни_в_послечеловеческой_семье_долгожителей, думает он. Слишком_много_сумасшедших_родственников_из_капсул_времени. «Было бы неплохо, если бы ты мог отыскать способ не позволить тете Нетти еще обезьянничать». Тут его осеняет. «Кстати, а ты, случаем, не знаешь, когда прибывает Дед?»
«Ваш дедушка?» - переспрашивает Город. «Разве он не мертв?»
Сирхан смотрит с балкона на сочащийся кровью труп нарушителя. «Судя по словам нового воплощения его второй жены – нет…»
***
Похоже, финансирование воссоединения семьи обеспечено - Амбер получает добро на перевоплощение всем пассажирам и команде Выездного Цирка. Откуда взялись деньги, однако, она не понимает. Возможно, это какой-нибудь древний финансовый механизм, придуманный Папой, впервые за десятилетия зашевелился в своей берлоге, потянулся к запылившимся бумагам об уплатах за сделки и взялся ликвидировать долгосрочные активы, дожидавшиеся ее возвращения. Но чем бы он ни оказался, она горячо благодарна - новые подробности о ее положении, о том, как она разорена в пух и прах, способны ввергнуть в уныние. Ее единственным имуществом остался Выездной Цирк, устаревший на тридцать лет звездный парусник, весящий меньше двадцати килограммов вместе со всеми своими выгруженными пассажирами, командой, и изорванным остатком своего паруса - и без этого провидческого вложения, внезапно пришедшего к жизни, она бы навсегда застряла в потоках электронов, вечно кружащихся по его цепям. Однако теперь, когда вклад представил ей свое предложение реинкарнации, Амбер встает перед дилеммой. Один из пассажиров Выездного Цирка никогда не имел биологического тела...
Слизень пасется среди колышущихся ветвей, похожих на фиолетовые кораллы. Это – призрачное воспоминание об инопланетной жизни. Кораллы - что-то вроде термофильных псевдогрибов с гифами - аналогами актин-миозиновых волокон, скользкие и мускулистые фильтровальщики, поедающие одноклеточные организмы, взвешенные в воздухе. Сам Слизень имеет два метра в длину, и у него кружевной белый экзоскелет, дуги и изгибы которого сложены из неповторяющихся узоров, подозрительно напоминающих плитку Пенроуза. Под скелетом медленно пульсируют внутренние органы шоколадного цвета. Почва под ногами суха, но кажется топкой.
В сущности, Слизень – маска, сотворенная с хирургической точностью. И его собственный вид, и его экосистема квази-грибов исчезли много миллионов лет назад, и все это время они существовали только в качестве дешевого сценического реквизита в межзвездном анатомическом театре во владении беглых финансовых инструментов. Слизень – на самом деле - один из них, и вместе с другими самоосознающими аферами, схемами-пирамидами, и даже целыми рынками бросовых облигаций, попавшими в тяжелую рецессию, они пытаются спрятаться от кредиторов, маскируясь под формы жизни. Но при попытке воплотиться в обители Сирхана его ждут сложности: экосистема Слизня – прохладно-венерианского типа, она эволюционировала под тридцатью атмосферами насыщенного пара и под небом цвета раскаленного свинца с желтыми полосами облаков серной кислоты. А почва там топкая не потому, что влажная, а потому, что близка к точке плавления.
«Тебе придется выбрать другой соматотип» - объясняет Амбер, с усилием перекатываясь в своем интерфейсе-мыльном пузыре по этому коралловому рифу, раскаленному, как забытая духовка. Граница между средами бесконечно тонка – это просто поверхность разрыва между разделами сим-пространства с разными параметрами физической модели, служащая переводящей мембраной между дружественной человеку средой и раскаленным адом, способным устроить ему мгновенную жарку под гнетом. «Этот просто не совместим ни с одной из поддерживающихся сред там, куда мы направляемся».
«Я не понимающий. Конечно, я смогу интегрироваться с доступными мирами нашего назначения?»
«М-м-м… За пределами киберпространства все устроено не так». Амбер пытается сообразить, как же тут объяснить. «Там тоже можно поддерживать разные физические модели, но на поддержание необходима дорогая энергия. И ты не сможешь так же просто взаимодействовать с другими физическими моделями, как сейчас». Она мимолетно разветвляется, и ее отражение катится рядом со Слизнем в баке-охладителе, проламываясь через кораллы, громко шипя и звякая. «Ты будешь выглядеть примерно так».
«Тогда твоя реальность плохо сконструирована» - замечает Слизень.
«Ее никто не конструировал. Она просто… развивалась, самопроизвольно». Амбер пожимает плечами. «Мы не способны контролировать основу встроенной системы там так же, как здесь, и я не смогу там просто наколдовать тебе интерфейс, с которым ты сможешь купаться в перегретом паре при трехстах градусах».
«Почему не-е-е-ет?» - спрашивает Слизень. Мембрана-транслятор добавляет мерзкое завывание на поднимающейся ноте к этому вопросу, превращая его в каприз.
«Это нарушение привилегий доступа» - пытается объяснить Амбер. «Реальность, в которую мы скоро перейдем, она... доказуемо согласована. Она обязана быть такой, чтобы оставаться цельной и устойчивой, а если попытаться создать в ней локальные регионы с другими законами, они могут начать неконтролируемо распространяться. И это плохая идея, поверь мне. Ты хочешь пойти с нами, или нет?»
«У меня нет выбора» - слегка обиженно говорит Слизень. «Я же могу использовать какое-нибудь из ваших тел?»
«Наверное, мы...» Вдруг Амбер замирает и щелкает пальцами. «Эй, кошка!»
В поле зрения что-то рябит, и на границе раздела между моделями проступает ухмылка чеширского кота. «Здорово, человек».
«Ух!» От неожиданности Амбер отшагивает. «Наш друг в затруднении, нету тела, в которое загрузиться. Наши мясные куклы слишком привязывают к нашей нейроструктуре, но у тебя было до задницы программируемых массивов логических элементов. Одолжишь чутка?»
«Можно придумать и получше». Айнеко зевает, и становится материальнее. В это время Слизень встает на дыбы и пятится, как напуганная сосиска - что бы там ему ни являлось в мембране-трансляторе, его это пугает. «Я тут раздумывала, какое бы тело себе сконструировать... И решила, что хочу надолго поменять стиль. Твой артист корпоративых афер может погонять мой старый темплат, покуда не появится что-нибудь получше. Ну как вам?»
«Слыхал?» - спрашивает Амбер Слизня. «Айнеко милостиво соглашается предоставить тебе свое тело. Пойдет такое предложение?» И она, не дожидаясь ответа, подмигивает кошке, щелкает каблуками и исчезает, оставив позади себя шепот и улыбку. «Увидимся на той стороне...»
***
Всего несколько минут, и древний передатчик Выездного Цирка завершает пересылку замороженных векторов состояния всех своих обитателей. Вместе со всей дополнительной информацией объем данных тянет на десятки авабит - расшифрованные геномы, кучи описаний фенотипов и протеомов, и списки желаемых дополнений отправляются вниз по исходящему каналу. Данных более, чем достаточно, чтобы интерполировать полное строение биомашины, и магазин тел фестивального города приступает к работе, изготавливая инкубаторы и разводя взломанные стволовые клетки.
В эти дни воплотить заново звездный корабль, полный осоловевших от релятивистского искажения людей, не составляет слишком много труда. Для начала Город (вежливо отклонив переданное в грубых выражениях требование от Памелы прекратить и отказаться, на том основании, что у нее нет прав пристава) вырезает для прибывших путников новые скелеты и впрыскивает остеокласты в губчатую имитацию кости. На первый взгляд, они похожи на обычные стволовые клетки, однако вместо ядер у них примитивные зернышки компьютрония - пылинки умной материи настолько мелкие, что они не смышленее старинного Пентиума, а управляющая лента-ДНК сконструирована лучше всего, что эволюционировало в матери-природе. Эти интенсивно оптимизированные искусственные стволовые клетки – биороботы во всем, кроме названия - плодятся как дрожжи, и поднявшиеся колонии производят на свет вторичные безъядерные клетки. Затем Город щедро впрыскивает в каждую псевдо-раковую колонию по ведру капсид-носителей, и с ними в будущие тела прибывают настоящие механизмы клеточного контроля. Проходит мегасекунда, нанопроцессоры заменяются обычными ядрами, выделяются из клеток-хозяев, исторгаются наружу еще только наполовину сформировавшейся выделительной системой, и почти хаотическое бурление ботов-конструкторов уступает место более управляемым процессам. Наноботы остаются только в центральной нервной системе. Там им предстоит совершить последние приготовления - одиннадцать дней спустя приглашения первые пасажиры загружаются в синаптические карты, выращенные внутри своих новых черепов.
По меркам технологического стандарта быстромыслящего ядра весь этот процесс до невозможности медлителен и смехотворно устарел. Там, внизу, они просто установили бы щит-волнорез от солнечного ветра, отгородили бы за ним вакуумную камеру, и охладили бы ее стенки до долей кельвина, а затем ударили бы друг в друга двумя лучами когерентной материи, телепортировали туда информацию о векторе состояния и выдернули бы оттуда вдруг материализовавшееся тело через гермозатвор, пока оно не задохнулось. Однако там, в раскаленной бездне, никому уже нет дела до плоти.
Сирхану нет дела до псевдоопухолей, ферментирующихся и вздувающихся в контейнерах, длинный ряд которых тянется по Галерее Человеческого Тела в крыле Буша. Наблюдать за формирующимися телами, скелет которых только начал скрываться под плотью – одновременно и нетактично, и эстетически неприятно. К тому же, по этим телам пока ничего не скажешь о тех, кто их займет. А самое главное, что сейчас не до праздных подглядываний, ведь все это - просто необходимая подготовка перед главным событием, официальным приемом и банкетом, и дел полно - четыре отражения заняты в полный рабочий день.
Будь чуть меньше запретов, Сирхан бы мог отправиться в мусорологическую экспедицию по их ментальным архивам. Однако это – одно из больших табу послечеловеческого века. Секретные службы добрались до мем-анализа и мем-архивации в тридцатых и сороковых, заслужили себе на этом прочную репутацию полиции мысли, и породили в качестве ответной волны целый вал извращенных мента-архитектур, устойчивых к атакам инфовойны. Теперь нации, которым служили эти шпики, исчезли, а их земли (в самом буквальном смысле этого слова), как и почти вся остальная твердая масса Солнечной системы, пошли на строительство орбитальной ноосферы - однако они все же оставили Сирхану в наследство нелегкую верность одному из великих новых табу двадцать первого века – не нарушать тайну и свободу мысли.
Так что для удовлетворения любопытства он проводит часы бодрствования своего биологического тела с Памелой расспрашивает ее о том и о сем, и отображает ипохондрические излияния из ее мем-сети на своей разрастающейся семейной базе данных.
«Я не всегда была такой язвительной и циничной» - рассказывает Памела, помахивая клюкой куда-то в направлении облачных пейзажей за краем мира и разглядывая Сирхана блестящими, как бусины, глазами. Он надеялся, что здесь пробудится другой каскад воспоминаний - о медовом месяце, о закатах на курортных островах, и о других таких моментах, но кажется, все, что выходит – это желчь. «Это все череда предательств. Манфред был первым, и в некоторых смыслах худшим… Но эта маленькая сучка Амбер доставила больше всего боли. Если у тебя когда-то будут дети, ты уж постарайся не отдаваться им полностью. Потому что если отдашься, а они швырнут тебе все это обратно в лицо, ты почувствуешь, будто ты умираешь. А когда опомнишься, их и след простынет, и ты не найдешь ни единого способа все исправить».
«Так ли неизбежна смерть?» - спрашивает Сирхан. Сам он прекрасно знает ответ на этот вопрос, но ему доставляет огромное удовольствие давать ей повод еще раз поклевать старую сердечную рану, сто раз заросшую и столько же раз растравленную – Сирхан более, чем наполовину уверен, что она все еще любит Манфреда. Это потрясающая семейная история, он потратил заметную долю своей бедной на радости жизни, устраивая их воссоединение, и вот, наконец, оно близко.
«Иногда я думаю, что смерть даже более неизбежна, чем налоги» - мрачно отвечает его бабушка. «Люди живут не в пустоте, мы все - часть большего действа… жизни». Она смотрит вдаль, куда-то поверх тропосферы Сатурна, где за легкой пеленой аммиачного снега восходит окруженное рубиновым синием Солнце. «Старое уступает дорогу новому». Она вздыхает и подтягивает рукав за браслет. С момента обезьяньего вторжения она стала все время носить старинный скафандр - облегающий черный шелк, сквозь который идут гибкие трубки и серебряная сеть умных датчиков. «Приходит время уйти с его дороги, и я думаю, мое наступило уже довольно давно».
«М-м-м» - говорит Сирхан, удивляясь этому новому аспекту ее долгих самоосуждающих признаний. «Но что, если вы говорите так просто потому, что чувствуете себя старой? Если это физиологическая неисправность, мы можем починить это и...»
«Нет! Сирхан, я просто чувствую, что продление жизни аморально. Я не распространяю свои суждения на тебя, всего лишь утверждаю, что это неправильно для меня. Это аморально, это препятствует естественному порядку вещей, это позволяет старым сетям висеть вокруг и оказываться на пути у вас, молодых. И есть теологическая сторона. Если ты собираешься жить вечно, ты никогда не повстречаешься со своим создателем».
«Своим создателем? Так вы – теист?»
«Я? Наверное, да». С минуту Памела молчит. «Хотя к этому вопросу есть столько разных подходов, что трудно понять, какому верить… Долго, очень долго я подозревала, что твой дед, на самом деле, просто знает ответы. И что я была неправа во всем. Но потом...» Она опирается на клюку. «Он объявил, что выгружается. И тогда я поняла, что все, что у него было – это только античеловеческая и жизнененавистническая идеология, которую он принимал за религию. Восхищение зануд и небеса артилектов. Простите, но нет, спасибо. На это я не куплюсь».
«Ох». Сирхан, прищурившись, смотрит на облачный пейзаж – на мгновение ему кажется, будто он видит что-то в далеком тумане, на неопределимом расстоянии (сложно отличить сантиметры от мегаметров там, где нет ни единой точки опоры, а в пространстве до горизонта уместится целый континент), но что именно – он сказать не может. Наверное, еще один город, с очертаниями моллюска, с выдвигающимися антеннами, и причудливым хвостом узлов-репликаторов, колыхающихся внизу. Потом его скрывает полоса облаков, а когда проясняется, там уже ничего нет. «Но что тогда остается? Если не верить в благосклонного создателя ни в каком виде, умирать должно быть страшно. Особенно если делать это так медленно».
Памела улыбается, но и череп выглядел бы жизнерадостнее. «Это же совершенно естественно, дорогой мой! И тебе же не надо верить в Бога для того, чтобы верить во вложенные реальности? Мы используем их каждый день, как инструменты сознания. Примени антропный принцип – и разве не станет ясно, что вся наша вселенная, вероятно – симуляция? Мы живем в довольно раннюю эпоху ее истории. Возможно, это…» - она тычет в сторону алмазоволоконной внутренней стенки пузыря, ограждающей город от завывающих криогенных сатурнианских штормов и удерживающей неустойчивую земную атмосферу внутри, а водородные ветры и аммиачные дожди - снаружи – «…всего лишь одна из симуляций в паноптикуме какого-нибудь генератора древней истории, который миллиард триллионов лет спустя прогоняет заново все возможные пути возникновения разума. Смерть будет пробуждением кем-то большим, вот и все». Ухмылка исчезает с ее лица. «А если нет, то я просто старая дура, и заслужила то забвение, которого так желает».
«Но как же...» Сирхан умолкает. По его коже ползают мурашки. Она_может_быть_сумасшедшей – вдруг осознает он. Не_клинически_сумасшедшей,_просто_повздорившей_со_всей_вселенной. Скованной_своим_патологическим_представлением_о_своей_собственной_роли_в_реальности... «Я надеялся на воссоединение» - тихо говорит он. «Вашей семье довелось жить в необычайных временах. Зачем портить эти дни язвительностью?»
«Зачем портить?» Она смотрит на него с жалостью. «Все с самого начала было порчено. Столько самоотрицающей жертвенности, и ни капельки сомнений. Если бы Мафред так страстно не хотел не быть человеком, и если бы я со временем научилась бы гибкости, возможно мы бы все еще...» Она прерывается на полуслове. «Как странно».
«Что?»
Памела с удивлением на лице поднимает клюку и показывает ей на вздымающиеся грозовые тучи.
«Клянусь, я видела там омара...»
***
Амбер просыпается средь ночи в темноте и удушающем давлении, чувствуя, будто она тонет. В первый ужасный миг ей кажется, что она снова очутилась в сомнительном пространстве по ту сторону маршрутизатора, и по ее мыслям пробираются ползучие зонды, выведывающие весь ее опыт вплоть до самых далеких и тайных закоулков ее сознания. Ее легкие как будто превращаются в стекло и разбиваются на мелкие осколки, но в следующий момент она приходит в себя и хрипло откашливается, жадно вдыхая холодный полуночный воздух музея.
Жесткость каменного пола под ногами и необычная боль в коленях подсказывают ей, что она больше не на борту Выездного Цирка. Чьи-то шершавые руки удерживают ее за плечи, ее рвет синим туманом и сотрясает приступами кашля. Синеватая жидкость сочится из пор на коже, испаряется с рук и грудей, и в движении завитков пара чувствуется некая целенаправленность. «Спасибо» - наконец выдает она. «Могу дышать».
Она садится на пол, замечает, что обнажена и снова открывает глаза. Все вокруг приносит чувство необычности и странного неудобства, которого не должно быть. Открывая глаза, она ощущает миг сопротивления, и только потом как веки слушаются ее. Чувство встречи с чем-то забытым и знакомым - будто попасть в родной дом после многих лет странствований. Окружение, вместе с тем, этому чувству решительно не соответствует. Вокруг чернильно-густые тени, из которых выступают яйцеобразные контейнеры, и то, что находится в них, похоже на мечту анатома - тела в разнообразных, но одинаково ужасно выглядящих стадиях сборки. И рядом сидит какое-то необычно нескладное существо, которое и держало ее за плечи – тоже обнаженное, но покрытое оранжевой шерстью.
«Ты уже проснулась, ма шери?» - спрашивает орангутан.
«М-м-м…» Амбер осторожно качает головой, ощущая, как липнут мокрые волосы и как ласкает кожу мимолетный ветерок. Она концентрируется на внутренних ощущениях и пытается нащупать реальность, но та не ускользает, не поддающаяся и не вложенная. Все вокруг кажется таким прочным и незыблемым, что ее пробирает мимолетный приступ панической клаустрофобии. Спасите!_Я_заперта_в_реальном_мире! Еще одна скорая проверка, однако, говорит ей, что у нее есть доступ к чему-то за пределами собственной головы, и паника проходит. Экзокортекс Амбер успешно переместился в этот мир вместе с ней. «Я в музее? На Сатурне? Кто ты, мы знакомы?»
«Лично – нет» - осторожно говорит обезьяна. «Но мы переписывались. Аннетт Димаркос».
«Тетя...» Хрупкий поток сознания Амбер захлестывает волна воспоминаний, и она ветвится снова и снова, чтобы собрать их воедино. Сообщение в архиве: Твой_отец_пересылает_тебе_этот_набор_для_бегства._твоя_Аннетт. Законный ключ к золоченой клетке для воспитания. Столь необходимая свобода… «Папа здесь?» - с надеждой спрашивает Амбер, хоть она и прекрасно понимает, что в реальном мире прошло тридцать пять лет линейного времени - для эпохи, в которую одного десятилетия хватает на несколько промышленных революций, много воды утекло.
«Точно не знаю». Орангутан лениво моргает, чешет подмышкой и осматривается вокруг. «Может, он в одном из этик контейнеров, готовится сыграть черта из табакерки. А может, смотался куда-то в одиночку, пока пыль не осядет». Она снова поворачивается к Амбер и смотрит на нее большими, глубокими глазами. «Это будет не тем воссоединением, на которое ты бы надеялась».
«Не тем...» Амбер делает глубокий вдох - десятый или двенадцатый изо всех, которые делали эти новые легкие. «Что с твоим телом? Ты же была человеком. И вообще, что тут происходит?»
«Я все еще человек – в тех смыслах, в которых это имеет значение» - говорит Аннетт. «Я использую эти тела, потому что они хороши при низкой гравитации, и они напоминают мне, что я уже не живу в биопространстве. И еще по одной причине». Она делает текучий жест в сторону открытой двери. «Ты обнаружишь, что все очень поменялось. Твой сын устроил...»
«Мой сын». Амбер моргает. «Это он пытается засудить меня? Какую версию меня? Как давно?» Буря вопросов вырывается из ее сознания и разрывается фейерверками структурированных запросов в публичном секторе мыслепространства, к которому она имеет доступ. Она осознает, что ее еще ожидает, и ее глаза распахиваются. «О, дьявол! Скажи мне, что она еще не здесь!»
«К моему большому сожалению, она уже здесь» - говорит Аннетт. «Сирхан - странное дитя. Он похож на свою бабушку и подражает ей. И конечно, он пригласил ее на свою вечеринку».
«Его вечеринку?»
«Почему бы и нет? Он не говорил тебе, в честь чего ее устраивает? Чтобы отметить открытие его особого проекта. Семейного архива. Он замораживает иск, по меньшей мере - на все время вечеринки. Вот почему все здесь, и даже я». Аннетт довольно ухмыляется ей. «Полагаю, мой костюм его здорово смутит»...
«Расскажи про эту библиотеку» - говорит Амбер, прищурившись. «И расскажи мне про этого моего сына, которого я ни разу не видела, от отца, с которым я ни разу не трахалась».
«То есть, тебе рассказать обо всем?» - спрашивает Аннетт.
«Ага». Амбер со скрипом выпрямляется. «Мне нужна одежда. И кресло помягче. И где тут можно раздобыть что-нибудь выпить?»
«Пойдем, покажу» - говорит орангутан, распрямляясь и разворачиваясь, прямо как рулон оранжевого ковра. «Сначала выпивка».
***
Бостонский Музей Наук – не единственная конструкция, разместившаяся на кувшинке, хоть и занимает центр композации. Он - еще и самая безмысленная из них: музей целиком построен из добытой еще до Просвещения пассивной материи, ставшей теперь реликтом той эпохи. Орангутан ведет Амбер служебным коридором наружу, в теплую ночь, купающуюся в свете колец. Трава под ногами прохладна, и с краев мирка непрерывно дует легкий ветерок, поднимаемый рециркуляторами. Она идет за сутулой оранжевой обезьяной, поднимается по склону, поросшему травой, и проходит под плакучей ивой. Пройдя по дуге в триста девяносто градусов, она внезапно обнаруживает, что оказалась в доме со стенами, сотканными из облаков, и потолком, с которого льется лунный свет, а пройденный ландшафт исчез, будто его и не бывало.
«Что это?» - спрашивает очарованная Амбер. «Что-то вроде аэрогеля?»
«Не-а». Аннетт рыгает, сует руку в стену и достает охапку тумана. «Сделай стул» - говорит она. Охапка приобретает форму и текстуру, отвердевает, и перед Амбер на тоненьких ножках оказывается солидная репродукция трона Королевы Анны. «И один мне. Приоденься, сделай что-нибудь из избранного». Стены слегка отступают и твердеют, источая краску, дерево и стекло. «О да, это то, что надо». Обезьяна ухмыляется Амбер. «Удобно?»
«Но я...» Амбер умолкает и разглядывает знакомую облицовку камина, ряд антикварных фигурок, детские фотографии, вечный глянец сублимационной краски. Это спальня ее детства. «Ты принесла ее всю сюда? Только ради меня?»
«Будущее все мешает, заранее и не знаешь…” Аннетт пожимает плечами и тянется почесать спину гибкой рукой. «Робо-туман можно использовать для чего угодно. Это наноединицы, каждая из которых может связываться с несколькими такими же в распределенные сети, как при фазовом переходе “пар-твердое тело”, они могут менять свою форму по команде, и много чего еще. Текстура и цвет не настоящие, они поверхностны. Но да, это все действительно взято из одного из писем твоему отцу от твоей матери. Она принесла это все сюда, чтобы тебя впечатлить. Если б только все случалось в нужное время…» Ее губы оттягиваются, обнажая больше квадратные зубы, предназначенные для пережевывания листвы - через миллион лет эволюции это, наверное, могло бы стать улыбкой.
«Ты... Я... Я не ожидала... Всего этого». Амбер замечает, что часто дышит, опять готовая поддаться панике. Даже само знание, что ее мать здесь и рядом, уже вызывает неприятные ответные реакции. С Аннетт все в порядке, Аннетт клёвая. И папа – он маэстро сложных схем, он любит выскакивать извне зоны видимости и осыпать двусмысленными подарками. Но Памела… Она всегда видела в Амбер только дитя, которое надо огранить по своему вкусу, и несмотря на весь этот невообразимый проделанный путь, несмотря на то, как Амбер за это время повзрослела, она испытывает в присутствии матери иррациональный клаустрофобический страх.
«Не будь такой несчастной» - тепло говорит Аннетт. «Она собиралась досадить тебе этим. Это признак ее слабости – силы уверенности в собственных убеждениях ей явно не хватает… Но я-то показываю тебе все это, чтобы укрепить тебя…».
«Ей - не хватает...» Это – что-то новое. Амбер тянется вперед, вся обращаясь во внимание.
«О да. Теперь она вздорная старуха. Годы ее потрепали… Похоже, она собирается совершить пассивное самоубийство с помощью неустраненного старения, и таким образом оставить нас виноватыми в том, что мы с ней плохо обошлись. Смерти она, конечно, все равно боится, но если покажешь, что тебя это гнетет, это будет прощением и потаканием ее самолюбию. Сирхан пытается с ней спеться, и ни о чем не думает, глупое дитя. Он ставит ее в центр вселенной и думает, что помочь ей умереть - значит помочь ей достичь ее целей. Ему никогда прежде не доводилось наблюдать, как взрослый человек идет спиной вперед к краю обрыва».
«Спиной вперед...» Амбер глубоко вдыхает. «Ты говоришь, что Мать настолько несчастлива, что пытается совершить самоубийство через постарение? Это же слишком медленно!»
Аннетт печально качает головой. «У нее было полвека практики. Тебя же не было двадцать восемь лет! Когда она тебя вынашивала, ей было тридцать. Теперь ей больше восьмидесяти, и она – теломерный отказник и член-основатель Общества Защитников Неизменного Генома. Она не может пройти вирусную очистительную терапию и перезагрузку возраста – это значит бросить знамя, которое она несла пол-века. И выгрузку она не приемлет – это значит допустить, что ее сущность переменна, а не постоянна. Она прилетела сюда в консервах, замороженная и облученная. Домой она уже не вернется - она планирует завершить свои дни здесь. Понимаешь? Поэтому тебя и привели сюда.Поэтому, и из-за приставов, которые выкупили титулы кредиторов твоей альтер-эго, и которые поджидают тебя у Юпитера с ордерами и мозгососами, чтобы вытянуть из тебя личные ключи».
«Она прижала меня к стенке!»
«О, я бы так не сказала. Наверное, нам всем доводится менять свои убеждения, рано или поздно. Но у нее гибкости нет, и она ничему не поддастся... Но она не глупа, и не настолько мстительна, как сама о себе думает. Она считает, что она просто достойная осмеяния старуха, хотя конечно, не все в ней пусто. Мы с твоим отцом...»
«Он все еще жив?» - порывисто спрашивает Амбер, наполовину волнуясь в ожидании ответа, а наполовину пытаясь поверить, что новости о нем не могут быть плохими.
«Да». Аннетт снова ухмыляется, но не счастливо - скорее просто показывает миру зубы. «Как я и говорила, мы с твоим отцом пытались помочь Памеле. Но его она отрицает. Она не считает его мужчиной, говорит она. Да и меня женщиной… Но со мной она еще как-то говорит. У тебя, наверное, получилось бы и то лучше. Так вот, средства Манфреда потрачены. Твой отец, он не слишком богат в нынешнюю эпоху».
«Да, но...» Амбер кивает сама себе. «Возможно, он кое в чем сможет помочь мне».
«О! И в чем же?»
«Ты помнишь изначальную цель экспедиции Выездного Цирка? Разумная инопланетная посылка...»
«Еще бы». Аннетт фыркает. «Спекулятивые высокодоходные пирамиды для доверчивых болванов из "Мудрецов с Летающих Тарелок”».
Амбер облизывает губы. «Насколько мы здесь уязвимы для подслушивания?»
«Здесь?» Аннетт оглядывается. «Очень уязвимы. Дом без возможностей слежения в небиосферной среде – это нереально».
«Ну, тогда...»
Амбер устремляется внутрь собственного сознания, разветвляется, собирает замысловатый пучок своих мыслей и памяти, и направляет его наружу. Она передает Аннетт один конец шифрованного канала, и буря застывших мыслей врывается в ее голову. Аннетт сидит, не двигаясь, секунд десять, а потом вздрагивает, тихо охнув. «Тебе надо поговорить с отцом» - говорит она, приходя в заметное возбуждение. «А мне теперь надо идти. Вообще, я не должна была узнавать об этом. Это же бомба. Это политическая бомба, увидишь! Я должна вернуться к главной ветви и предупредить ее».
«К твоей... Постой!» Амбер встает так быстро, как только позволяет ей ее не слишком хорошо управляемое тело, но Аннетт действует проворнее, уже взбираясь по призванной из воздуха прозрачной лестнице.
«Расскажи Манфреду!» - говорит ее тетя в теле обезьяны. «Не доверяй никому другому!» С другого конца канала в сознание Амбер приходит другой пакет сжатых и хорошо зашифрованных воспоминаний, а мгновение спустя оранжевая голова соприкасается с потолком и расплывается. Конструкции диссоциируют, их частички отпускают друг друга, и струи испарившегося роботумана сливаются с основной массой здания, породившего поддельную обезьяну.
***
Кадры из семейного альбома: “Пока_тебя_не_было...”
…Открытие заседания об утверждении всеюпитерианской конституции. Амбер, в парчовой мантии и короне, инкрустированной алмазными процессорами и внешними нейроантеннами, шествует со всем величием утвержденной главы государства и правителя юпитерианской луны, и при ней вся королевская свита. Она улыбается в камеру знающей улыбкой, полной профессиональной блистательности, на которую способен только добротный видеофильтр публичных отношений. «Мы рады присутствовать здесь» - говорит она – «и мы очень рады тому, что комиссия согласилась оказывать свою поддержку продолжающейся программе Империи Кольца по исследованиям дальнего космоса».
…Листок бумаги из пассивной материи, грубо исчерканный потускневшими бурыми буквами. «Конец связи. Не восстанавливай». Письмо собственной кровью от версии Пьера, не отправившейся к маршрутизатору и оставшейся дома. Он удалил все свои резервные копии и перерезал вены, оставив себе эпитафию резкую и самоосуждающую. Это холодный душ - первый пробирающий душу порыв ледяной бури, которая уже несется через внешнюю систему, сметая и королей, и их народы. И это – начало режима цензуры в отношении уже набравшего скорость звездного парусника. Амбер, погруженная в горе, выносит решение не сообщать в свое звездное посольство, что один из членов их команды мертв здесь, и таким образом, уникален - там.
…Манфреду исполнилось полвека. Худой и бледный, как все сетевые модники, и прекрасно сохранившийся для своего возраста, он стоит рядом с кустом-трансмигратором с глупой ухмылкой на лице. Он решился пойти до конца - не просто выгружать все больше своих мыслей на распределенный экзокортекс, но переселить всю свою личность прочь из биопространства куда-то…туда, куда все выгрузки отправляются. Аннетт, стройная, элегантная – настоящая парижанка – стоит рядом с ним, и вид у нее не менее потерянный, чем у жены осужденного на каторгу.
…Свадьба – шиитская Мута, но на ограниченный срок. Можно было бы счесть это скандалом, но невеста – не мусульманка, и она носит корону вместо чадры, а о женихе ее в кругах за-марсианского исламского духовенства и без того уже как только не высказывались. К тому же молодожены любят друг друга, и имеют больше стратегической огневой мощи, чем любая сверхдержава конца двадцатого века. У их ног с самодовольным видом свернулась кошка - страж предохранительных блокировочных ключей больших лазеров.
…Рубиновая искра на фоне угольной темноты – лазерный луч, отраженный от паруса Выездного Цирка, и сдвинутый допплеровским эффектом почти в инфракрасный диапазон. Звездная пушинка прошла рубеж в один световой год. (Хотя как можно назвать его звездной пушинкой, если он вместе с парусом весит почти сто килограммов? Звездные пушинки должны быть крошечными!)
…Крушение надлунной экономики. Глубоко в раскаленных мыслящих недрах Солнечной системы колоссальные и непостижимые новые интеллекты пришли к новой теории блага, которая оптимизирует распределение ресурсов лучше, чем Фри-маркет 1.0. , повсеместно применявшийся ранее. Компании, групповые сознания и организации, принявшие так называемую Ускоренную Инфраструктуру Торговли, или Экономику 2.0., обрели качественное преимущество в оптимизации производства и обмена, и теперь им больше нет нужды плодить и отбирать новые начинания-стартапы на дарвиновский манер. И не нашлось локальных минимумов, способных замедлить их безудержное распространение. Фазовый переход ускоряется, все больше сущностей встраивается в систему, необращенные оказываются под все возрастающим давлением, и захват всей традиционной экосистемы становится неизбежен. Амбер и Садек опоздали на поезд. Постмодернистская экономика середины двадцать первого века рушится вокруг них как карточный домик, а Садек все увлеченно пытается согласовать УИТ с контрактами мурабаха и доверительным финансированием мудараба. За опоздание приходится расплачиваться. Империя Кольца всегда была импортером мыслительной силы и экспортером гравитационной потенциальной энергии. Демонов промышленной маршрутизации не интересует сочащийся по битам и замедленный красным смещением поток данных с релятивистского зонда , и теперь Империя – изнуренные невзгодами задворки. Другими словами – бедняки.
…Вести о происходящем по ту сторону склепа: путешественники на борту звездного корабля достигли своей цели – инопланетного артефакта, маршрутизатора, плывущего сквозь холод и тьму по орбите вокруг замерзшего коричневого карлика. Они опрометчиво транслировались и отправились в маршрутизатор, и звездная пушинка погрузилась в сон, который может продлиться годы. У Амбер и ее мужа остается все меньше ресурсов, и снабжать двигательные лазеры становится нечем. Экзобионты и метантропы, плодящиеся в инфосфере внешней системы Юпитера, жадны и несговорчивы, и они по бросовым ценам вытягивают все, что осталось от орбитальной энергии маленькой внутренней луны Юпитера, а вместе с ней – и запасов энергии Империи Кольца. Цена импорта мозгов в Империю заоблачна, и в отчаянии Амбер и Садек производят ребенка поколения 3.0 - населить свое обезлюдевшее королевство. На изображении - кошка, обиженно машущая хвостом рядом с колыбелькой для невесомости.
…Письмо-сюрприз с внутренних орбит: мать Амбер предлагает помощь. Ради ребенка Садек принимается за обновление пользовательской системы взаимодействия и разгон пропускной способности. Ребенка многократно разветвляют, и Амбер прогоняет ветви через симуляции, отчаянно перебирая разнообразные варианты и итоги воспитания. Родители из них обоих неважные - отец рассеян и склонен увлекаться поиском скрытого смысла в сурах, а мать смертельно измотана необходимостью управлять экономикой маленького и бедствующего королевства. Всего за десятилетие Сирхан проживает дюжину жизней, меняя личности как перчатки. Шаткое настоящее и неопределенное будущее Империи Кольца его не привлекает, а навязчивые идеи родителей – раздражают. И когда его бабушка предлагает спонсировать перелет и последующее образование в одной из орбитальных колоний у Титана, его родители с облегчением подписывают согласие.
…Амбер и Садек разводятся, и остается только горечь. Под давлением все учащающихся вторжений мира реальности в мир грез Садек оставляет учение, отправляется в облако Оорта и присоединяется к пространственноподобной секте суфиев, которые замораживают себя в матрице стеклообразующих наноботов, чтобы ждать лучших времен. Его инструмент завещания, он же легальный аппарат его воскрешения, объявляет, что он ожидает возвращения скрытого, двенадцатого имама.
В свою очередь, Амбер отправляется во внутреннюю систему, искать вести об отце. Но там ничего нет. В изоляции и одиночестве, преследуемая клеймящими долгами, она бросается в реборганизацию, сбрасывая те стороны своей личности, которые привели ее на дно. По закону, обязательства привязаны к ее личности, и в конце концов она полностью отдается сообществу таких же аутсайдеров как и она, приняв их распределенную личность в обмен на полный разрыв с прошлым.
…Империя Кольца, ныне необитаемая и оставленная автоматическим системам управления, сочащаяся остатками воздуха, в отсутствие Королевы и Супруга медленно опускается навстречу юпитерианской мгле, передавая всю энергию внешним лунам вплоть до самого конца. Она пробивает в облачном покрове гигантскую брешь и исчезает в последней ослепительной вспышке света, каковой не видывали со времен падения Шумейкер-Леви 9.
…Сирхан, погруженный в Сатурналии, оскорблен неспособностью родителей сделать из себя что-то большее. Он решает собраться и сделать это за них, пусть и не обязательно таким способом, какой бы им понравился.
***
«Видите ли, я надеюсь на вашу помощь в моем историографическом проекте» - говорит молодой человек с серьезным лицом.
«Историографическом проекте…» Пьер идет по изгибающемуся тоннелю за ним, сцепив руки за спиной, чтобы не показывать возбуждения. «О какой истории идет речь?»
«Об истории двадцать первого века» - говорит Сирхан. «Вы помните ее, не так ли?»
«Я ее помню?» Пьер делает паузу. «Ну что вы…»
«Да». Сирхан открывает боковую дверь. «Сюда, пожалуйста. Я объясню».
За дверью когда-то была одна из боковых галерей музея, набитая интерактивными экспонатами, назначением которых было умудриться объяснить основы оптики гиперактивным детям и их потворствующим родительским сущностям. Но традиционная оптика давным-давно устарела - программируемая материя может замедлять фотоны до полной остановки, телепортировать их туда-сюда, играть в пинг-понг спином и поляризацией – и теперь зал пуст, пассивная материя в стенах и полу заменена маломощным компьютронием, а вниз из стен тянутся теплообменники, отводящие скудное сбросовое тепло обратимых вычислений далеко под дно гондолы города-кувшинки.
«Когда я стал музейным хранителем, я превратил несущую конструкцию музея в специализированный высокоплотный архив - воспользовался одним из маленьких преимуществ должности смотрителя. У меня около миллиарда авабит емкости, и я бы смог записать здесь всю память и весь сенсорный траффик всех людей Земли двадцатого века, если бы меня интересовало именно это».
Стены и потолок постепенно оживают, светлеют и превращаются в захватывающий вид на рассвет с края Метеорного Кратера в Аризоне (а может, это центр Багдада?)
«Когда я осознал, что моя мать пустила прахом семейную фортуну, я потратил немало времени, пытаясь отыскать способ все исправить» - продолжает Сирхан. «И в конце концов, меня поразило осознание. Есть только одно благо, стоимость которого будет только увеличиваться со временем - это обратимость».
«Обратимость? Не совсем понимаю…» Пьер встряхивает головой, которая все еще слегка кружится после декантирования. Он очнулся всего час назад и еще не может привыкнуть к тому, что вселенная стала упрямой, и никакое сиюминутное желание ей больше не указ. Вдобавок он тревожится об Амбер, которой нет в зале инкубаторов. «И, прошу меня простить, но знаете ли вы, где Амбер?»
«Прячется, наверное» - говорит Сирхан без малейшей колкости. «Здесь ее мать» - добавляет он. «Почему вы спрашиваете?»
«Я не знаю, что вам о нас известно». Пьер вопросительно смотрит на него. «Мы очень долго были на борту Выездного Цирка».
«О, не беспокойтесь. Я знаю, что вы не те же люди, которые остались на борту Империи Кольца и поспособствовали ее краху» - легко говорит Сирхан, и Пьер спешно генерирует пару отражений, чтобы разузнать историю, на которую он ссылается. Когда они воссоединяются с его основным потоком сознания, их рассказ потрясает его до глубины ядра.
«Мы ничего не знали об этом!» - Пьер оборонительно скрещивает руки на груди. «Ни слова ни про вас, ни про вашего отца» - тихо добавляет он. «Ни о моей другой...жизни». Я_действительно_наложил_на_себя_руки? Зачем_мне_было_делать_что-то_такое? Он не может себе и представить, что Амбер могла увидеть в замкнутом клирике вроде Садека, и даже думать об этом не желает.
«Я знаю, это большое потрясение для вас» - покровительственным тоном говорит Сирхан – «И это имеет прямое отношение к тому, о чем я говорил. Что обратимость значит для вас, применительно к тому, что вам дорого? Вы, если угодно, являетесь возможностью обратить все неудачи, заставившее автодарвинировать вашу главную версию, какими бы они ни были. Вы знаете, он уничтожал все архивы, о которых смогли разузнать его отражения, и вас спасла только задержка в один световой год и тот факт, что являясь активной версией, вы технически являетесь другой личностью. Теперь вы живы, а он мертв - что бы ни заставило его покончить с собой, к вам уже неприменимо. Думайте об этом как о естественном отборе среди различных версий себя. Выживает наиболее приспособленная версия вас».
Он показывает на вал кратера. Из его подножия слева внизу начинает расти диаграмма-дерево, и распространяется, усложняясь, вправо и вверх. Некоторые ветви отгибаются назад, она ширится и раскалывается по линиям таксономического раздела. «Это жизнь на Земле. Все данные, собранные палеонтологией о ее семейном древе» - напыщенно говорит Сирхан. «Позвоночные начинаются здесь» - он указывает на точку в трех четвертях пути снизу вверх – «и с тех пор у нас примерно сто видов окаменелостей на каждый мега-год. Большинство их найдено в последние два десятилетия, когда задача исчерпывающего картографирования коры и верхней мантии Земли с микронным разрешением стала осуществимой. И какое расточительство!»
«Это…» - Пьер быстро подсчитывает в уме – «пятьдесят тысяч различных видов. Тут что-то не так?»
«Да!» - пылко говорит Сирхан, отбросив чуждость и холодность. Заметно, что он пытается подавить волнение, и это дается ему с трудом. «В начале двадцатого века было известно примерно два миллиона видов позвоночных, и по оценкам, примерно тридцать миллионов видов многоклеточных организмов. К прокариотам те же статистические методы вряд ли применимы, но без сомнения, их тоже было огромное количество. Средняя продолжительность существования вида – примерно пять мегалет. Раньше полагали, что около одного, но это очень позвоночно-центрическая оценка - многие виды насекомых стабильны на геологических отрезках времени… И из популяции порядка тридцати миллионов с характерным временем смены в пять миллионов лет мы имеем образцы всего пятидесяти тысяч известных доисторических видов – это все, что собрано, со всех эпох. Нам известна только одна форма жизни из миллиона среди всех, когда либо существовавших на Земле. Так вот, ситуация с человеческой историей еще хуже!»
«А-а, так вы собираете память! Что на самом деле творилось, когда мы колонизировали Барни? Кто тогда выпустил жаб Оскара в микрограв-разделе Эрнста Сангера, и тому подобное?»
«Не совсем». Сирхан недоволен - как будто его прозрение обесценивается от того, что его нужно разъяснять. «Мне нужна история. Вся история. Я собираюсь захватить весь рынок фьючерсов в этой сфере. И для этого мне понадобится помощь деда – приглашая вас, я надеюсь, что вы поможете мне заручиться ей».
***
Все прочие пассажиры Выездного Цирка, потерявшиеся беженцы из прежних времен, вылупляются из своих инкубаторов в течение тех же суток и разбредаются вокруг, хлопая глазами на свет колец. Внутренняя система выглядит отсюда неясным пятном, раздувшимся багровым облаком, прячущим внутри себя Солнце. Но действо великого реструктурирования можно наблюдать и сейчас – в фрактальной текстуре колец, чересчур упорядоченной, чтобы быть естественной. Сирхан (или кем бы ни был таинственный устроитель воссоединения) обеспечил им все необходимое: еда, вода, одежда, жилища, полоса передачи данных - все это доступно в изобилии. Робо-пылинки конденсируются во множество форм разнообразных стилей, и на травянистом холме рядом с музеем вырастает маленький городок из домов-пузырей.
Сирхан – не единственный обитатель фестивального города, но остальные предпочитают оставаться наедине сами с собой. Сеть городов-кувшинок еще не готова к сатурналии, которая начнется, когда десятилетием спустя волна переселенцев ударит в эти инопланетные берега, и наступит время новой Ярмарки Миров. А пока что здесь, в целых световых минутах от цивилизации, желают жить только богатые изоляционисты и затворники-чудаки. Летающий цирк Амбер загнал местных отшельников в подполье, и некоторых из них – в прямом смысле: сосед Сирхана, Винка Кович, горько пожаловавшись на шум и суету («сорок иммигрантов! Бесчинство!»), подобно куколке в коконе завернулся в автономную капсулу и погрузился в спячку на конце шелкового троса в километре под ажурным каркасом города.
Но Сирхана, собравшегося устроить гостям знатный прием, это не остановит. Он вынес свой величественный обеденный стол наружу, а вместе с ним и скелет аргентинозавра. Точнее говоря, он устроил обеденную прямо внутри его грудной клетки. Он не собирался раскрывать карты в руке, но наблюдать за реакцией гостей, определенно, будет интересно. И возможно, веселье отвлечет его от мыслей о таинственном благодетеле, оплатившем все эти биотела.
Закат, второй за этот дневной цикл, окрашивает небосвод мягкой вечерней сиренью. Агенты Сирхана разносят гостям учтивые приглашения на обед, а сам он обсуждает свои планы с Памелой по старинному телефону, передающему только голос. В это время его безмолвный прислужник одевает его с нечеловеческой ловкостью и быстротой. «Я уверен, что когда они разберутся в ситуации, они меня послушают» - говорит он. «Если нет, что ж, тогда им придется узнать на себе, каково это – стоять на паперти под Экономикой 2.0. Без доступа к ветвлению, с ограничением на силу воли и возможностью пользоваться только пространственноподобными ресурсами, и на милости у хищнических борганизмов и метарелигий… Снаружи далеко не праздник».
«Откуда ты возьмешь ресурсы, чтобы устроить это все самостоятельно?» - говорит его бабушка сухим и наставительным тоном. «Если бы старая экономика действовала, ты бы мог опираться на инфраструктуру банков, страховщиков и других механизмов управления рисками, а так…»
«В этом деле нет риска, как его понимают люди» - настаивает Сирхан. «Единственный – это браться за это все с настолько ограниченным резервом».
«Чтобы в чем-то выиграть, надо с чем-то расстаться» - замечает Памела. «Дай-ка на тебя взглянуть». Сирхан вздыхает и машет рукой застывшей камере. Та, удивленная, моргает. «Э, да ты хорош! С головы до ног - традиционный семейный предприниматель. Я горжусь тобой, дорогой».
Подмигивая в ответ, а точнее, смаргивая непривычную слезу гордости, Сирхан кивает. «Встретимся через несколько минут» - говорит он и завершает звонок. «Повозку мне, немедленно» - бросает он ближайшему слуге:
Волнистое облако робо-пылинок, непрерывно сплетаясь друг с другом и снова разъединяясь, приобретает туманные очертания винтажного Роллс-ройса “Серебряный Призрак” 1910-го года, и бесшумно уносит Сирхана прочь от его крыла музея. Он везет его по закатной дороге вокруг здания к затонувшему амфитеатру, где скелет аргентинозавра, как искривленная и оплывшая колоннада, стоит под оранжевым и серебряным светом колец. Там уже собираются люди. Некоторые из них одеты повседневно, другие наряжены в официальные костюмы минувших десятилетий. Большинство собравшихся - пассажиры или члены команды, недавно извлеченные из звездного парусника, но поотдаль виднеются и отшельники. Они подозрительно разглядывающие все это сборище, язык их тел оборонителен, и вокруг них раздается постоянное гудение внимательных пчел-охранников. Сирхан спешивается, заставляет свою серебристую карету магически раствориться в воздухе, и дымка робо-пылинок плывет прочь, унесенная ветерком. «Добро пожаловать в мою обитель» - говорит он. На лицах собравшихся отражается интерес. «Мое имя Сирхан аль-Кхурасани, и я главный подрядчик, ответственный за этот маленький уголок в проекте временного терраформирования Сатурна. Как, возможно, уже знают некоторые из вас, я близок по крови и проекту капитану вашей экспедиции, Амбер Макс. Я с удовольствием предоставлю вам удобства моего дома, пока вы привыкаете к изменившимся обстоятельствам и решаете, что вы хотите теперь делать».
Он идет к переднему концу огромного стола из отвержденного воздуха, парящему над землей внутри грудной клеткой мертвого динозавра, обводя взглядом окружающих, запоминая лица и смаргивая снимки, чтобы не забыть, кто есть кто в этой толпе. Он слегка хмурится - матери что-то не видно. А этот жилистый парень с бородой, не может же он быть... «Отец?»
Садек моргает, как сова. «Мы знакомы?»
«Полагаю, что нет». Сирхан чувствует приступ головокружения. Садек очень похож на молодую версию его отца, но что-то важное не сходится. Отсутствие отеческого выражения и увлеченности на лице, вежливое участие во взгляде... Этот Садек никогда не держал младенца Сирхана на руках в коммандном зале осевого цилиндра Империи, он никогда не показывал ему рукой на воронку шторма, несущуюся по необъятному лику Юпитера, и не рассказывал ему сказки о джиннах и чудесах, от которых волосы поднимаются дыбом. «Я не буду винить вас ни в чем, даю свое слово» - выдает Сирхан.
Садек поднимает бровь, но ничего не говорит, и Сирхан остается посреди неловкой тишины. «Хорошо» - спешно говорит он. «Если вы желаете еды и питья, угощайтесь. У нас будет вдоволь времени, чтобы поговорить после». Не во вкусе Сирхана отщеплять отражения только для взаимодействия с другими людьми – слишком много тут возможностей для неловких моментов – но на этой вчеринке у него, как у устроителя, будет полно дел.
Он смотрит вокруг. Вот лысый, с жучьими бровями, агрессивно выглядящий мужик, на нем старые джинсы и верх из отслужившего свое скафандра. Кто он? (Агенты Сирхана подсказывают - Борис Денисович. Но что это значит?) Вот немолодая женщина – на плече у нее видеокамера, корпус которой раскрашен в безумные цвета райской птицы. Ее происходящее, очевидно, развлекает, и камера блестит глазом-бусиной. За ее спиной женщина помоложе, одетая с головы до ног в облегающее черное. Ее пепельно-светлые волосы заплетены в ряд африканских косичек. На ее плече лежит рука Пьера, и они вместе наблюдают за ним. Они как будто... _Амбер_Макс_? Это его мать? Она слишком молода! И слишком неравнодушна к Пьеру… «Амбер!» - говорит он, подходя к паре.
“А-а-а. Наверное, это ты - мой таинственный вымогатель алиментов». Ее улыбка отнюдь не лучится теплом. Она продолжает: «Не могу сказать, что я так уж рада тебя видеть, учитывая обстоятельства, но я должна поблагодарить тебя за угощение».
«Я...» Его язык будто приклеивается к нёбу. «Все не так».
«Тогда как же?» - резко спрашивает она, тыкая пальцем в его направлении. «Ты прекрасно знаешь, что я не твоя мать. Тогда зачем все это, а? И ты ничуть не хуже меня знаешь, что я практически банкрот - непохоже, чтобы ты хотел засунуть руку мне в карман. Чего ты от меня хочешь?»
Ее горячность застает его врасплох. Эта агрессивная женщина – не его мать, и клирик-интроверт на другом краю – не его отец. «Я д-должен был удержать вас от полета во внутреннюю систему» - говорит он. Его речевой центр зациклило так быстро, что агент-антизаикатель не успел включиться. «Они съедят вас там заживо. Твоя альтер-эго оставила за собой большие долги, и их выкупили самые прожорливые...»
«Беглые корпоративные инструменты» - говорит она со спокойствием в голосе. «Полностью самоосознающие и самоуправляемые».
«Откуда ты знала?» - озадаченно спрашивает он.
Она отвечает зловещим взглядом. «Мне приходилось с такими встречаться». Видеть это знакомое мрачное выражение на лице чужака непривычно и странно. «Мы побывали в жутких местах, пока были в экспедиции». Тут она смотрит куда-то вбок, и ее лицо становится непроницаемым. «Быстро! Расскажи, в чем твой план. Пока мать сюда не пожаловала».
«Поточное архивирование ветвей сознания и интегрирование журналов истории. Ветвление, прохождение разных жизненных путей и выбор наилучших. Больше никаких неудачников - просто нажимай “перезапустить игру” и продолжай. Все это, и долгосрочные перспективы на рынке фьючерсов в сфере истории. Мне нужна ваша помошь» - тараторит он. «Семья поможет мне справиться. И я хочу заставить ее перестать убивать себя».
«Семья…» Она сдержанно кивает. Сирхан замечает, как Пьер оценивающе разглядывает его. Этот Пьер – не слабое звено, лопнувшее до того, как он родился, он - бывалый исследователь, недавно вернувшийся из глуши, и он - спутник Амбер. У Сирхана есть пара козырей в инструментарии экзокортекса – он просто видит туман отражений, клубящийся вокруг Пьера. Манер его исследования данных груб и старомоден, но отличается энтузиазмом, и определенно, не лишен некоторой фишки. «Семья...» - бормочет Амбер, как ругательство. “Здравствуй, матушка» - говорит она уже громче. «Мне бы стоило догадаться, что он пригласит и тебя».
«Подумай как следует». Сирхан оборачивается к Памеле, потом снова к Амбер, и вдруг ощущает себя крысой, оказавшейся между двух рассерженных кобр. Памеле можно дать на вид лет шестьдесят с лишним, хоть и отметить, что она плохо сохранилась – на ней неброский макияж, и она одета в старинное модное платье, скрывающее аппаратуру медицинского обеспечения. Лучше и не знать, что ее состояние вызвано суицидом, настолько медленным, что кровь стынет в жилах. Она вежливо улыбается Амбер. «Возможно, ты вспомнишь, как я говорила, что настоящая леди никогда никого не обижает ненамеренно. В мои намерения не входило обижать Сирхана, обявляясь вопреки его желаниям, так что я не давала ему шанса сказать “нет”».
«Во-о-от как ты добиваешься расположения?» - протяжно говорит Амбер. «Я была о тебе лучшего мнения».
«Ой, да неужто». Огонь в ее глазах вдруг исчезает, поддаваясь холодному давлению самоконтроля, который появляется только с годами. «Я надеялась, что свобода улучшит хотя бы твое отношение, не говоря уже о манерах, но очевидно, этого не произошло». Памела машет клюкой в сторону стола. «Позволь мне подчеркнуть – это все затеял твой сын. Почему бы тебе не съесть что-нибудь?»
«Отравитель пробует первым» - хитро улыбается Амбер.
«Да чтоб вас через плечо!» Это первое, что говорит Пьер, и когда он выступает вперед, берет тарелку бисквитов с лососевой икрой и уминает один, все испытывают огромное облегчение, как бы он не выражался. «Не могли бы вы потерпеть и отложить разделывание друг друга, пока мы не наполним желудки? А то здесь метаболизм не отключишь».
Проклятие развеяно. «Спасибо вам» - с чувством говорит Сирхан, беря печенье. Амбер и ее мать наконец перестали готовиться к стратегическим ядерным ударам друг по другу, переходя к более миролюбивому делу – поглощению пищи - и он чувствует, как спадает напряжение вокруг. Как известно, в любом высокоразвитом социуме сначала идет еда и потом – драка, а не наоборот.
«Возможно, вам понравится яичный майонез» - слышит Сирхан собственные слова. «Словами дольше объяснять, что заставило дронтов вымереть в первый раз».
«Дронтов...» Амбер принимает тарелку от тихонько подкатившегося кустоподобного официанта. Одним глазом она все-таки продолжает наблюдать за матерью. «Так что там было с проектом и с семейным вложением?» - спрашивает она.
«Именно то, что без твоего участия твоя семья снова пойдет по миру» - вставляет ее мать, не успел Сирхан собраться с ответом. «Впрочем, боюсь, ты не станешь себя утруждать».
Борис влезает. «Миры ядра кишат корпорациями. Им там хорошо, когда есть, чем поживаться, а вот нам – не очень. Если у вас происходит то же самое, что и мы видели…»
«Не припомню я, чтобы ты там тоже был» - ворчит Пьер.
«Как бы то ни было» - мягко говорит Сирхан, «Ядро теперь - не самое здоровое место и для нас, и вообще для всех, кто когда-либо имел биологическое тело. Люди там еще есть, но всем, кто выгружался с ожиданиями экономики бума, пришлось крепко разочароваться. Высшая ценность там – это оригинальность, а человеческая нейроархитектура к этому не приспособлена. Мы, по определению - вид консерваторов, поскольку в статической экосистеме это выдает наибольшие проценты по инвестициям в размножение, и требует наименьших затрат. Да, со временем мы меняемся, мы более гибки, чем почти любой другой вид животных, живший на Земле, но мы – гранитные статуи по сравнению с организмами, адаптированными к Экономике 2.0».
«Рассказывай им, детка» - воркует Памела с насмешкой. «В мою-то молодость все не было так бескровно». Амбер удостаивает ее холодным взглядом.
«На чем я остановился?» Сирхан щелкает пальцами, и между ними появляется стакан газированного виноградного сока. «Предприниматели, выгружавшиеся первыми, могли масштабироваться, ограниченные лишь массой доступного компьютрония. Они обнаруживали, что можно ветвиться снова и снова, пока любая вычислительная задача не станет тривиальной, они могли существовать быстрее или медленнее реального времени... Но они все равно оставались людьми – они были неспособны эффективно действовать за рамками присущих человеку ограничений. А если взять человека и прикрутить к нему дополнения, позволяющие пользоваться всеми преимуществами Экономики 2.0., поток сознания потеряет всякую непрерывность и повествовательность. Вместо него в основу ляжет обобщенный журнал обмена запросами и предложениями между разнообразными агентами, невероятно эффективный и гибкий - но это уже не будет самоосознающим человеческим существом ни в каком смысле этих слов».
«Да, все верно» - медленно говорит Пьер. «Думаю, мы воочию видели что-то подобное. За маршрутизатором».
Сирхан кивает, еще неуверенный, говорит ли Пьер о том же самом. «Так что, как видите, есть пределы человеческому прогрессу, но не прогрессу как таковому. И выгрузки, выйдя на свой предел эффективности, сталкивались с неотвратимой дефляцией продуктов своего труда! В капитализме не слишком много места рабочим, чьи навыки устарели, особенно если они не способны дальновидно инвестицировать в улучшение навыков, пока есть заработок – но даже само знание, как инвестировать в Экономику 2.0., выходит за пределы понимания недополненных людей. Сложно переучиться, будучи чайкой, не так ли? Переоснаститься под Экономику 2.0. ничуть не менее сложно. Земля...» Он вздрагивает.
«Частенько я слышала подобное в былые времена» - спокойно говорит Памела. «Этнические чистки... Ты представляешь себе, что это такое, моя дражайшая дурочка-дочь? Ты собираешь всех людей, кого считаешь бесполезными, и загоняешь в переполненное гетто с ограниченными ресурсами, а потом ты решаешь, что и эти ресурсы тратить на них невыгодно, и что пули дешевле хлеба. Экстропианцы зовут послелюдей “Детьми Мысли”, но скорее уж они – Зловредные Отпрыски. Сколько мы видели такого во время крутого участка сигмоиды? Не перечесть! Голод среди изобилия, принудительные обращения… Это все прямая противоположность тому, чего добивался твой отец»
«Не верю» - с жаром говорит Амбер. «Безумие какое-то. Не можем же мы идти тем же путем, что и...»
«А когда это человеческая история была чем-то еще?» - спрашивает женщина с камерой на плече. Донна – что-то вроде публичного архивиста, и по оценкам Сирхана, она может оказаться ему весьма полезной. «Помните, что мы повстречали в ДМЗ?»
«ДМЗ?» - спрашивает тут же потерявшийся Сирхан.
«Когда мы прошли через маршрутизатор...» - сумрачно говорит Пьер. – «Расскажи им, любимая». Он смотрит на Амбер.
Сирхан слышит это и чувствует, будто все становится по своим местам, но из паззла собирается альтернативная вселенная, где женщина, которая могла бы быть его матерью, ни коим образом ей не является, где черное стало белым, где его добрая бабушка – мерзкая ведьма с Запада, а его легкомысленный дед – одаренный провидец.
«Мы выгрузились через маршрутизатор» - говорит Амбер, и на мгновение теряется. «Так вот, за ним есть сеть. Мы считали, что она сверхсветовая, и передача мгновенна, но теперь я в этом не так уверена. Думаю, там все несколько сложнее – распространение идет со скоростью света, но часть сети проложена через кротовины, и в реальном пространстве она сверхсветовая. Но - в любом случае - суть в том, что мозги-матрешки, то есть конечный продукт техно-сингулярности, ограничены пропускной способностью. Поздно или рано послечеловеческие потомки разрабатывают и устанавливают Экономику 2.0., 3.0., или что-то еще, и это «что-то» пожирает застрельщиков, исходных сознающих существ. В конце концов остаются только мрачные пустоши громоздящихся массивов данных, фрактально сжатых до вырождения и покинутых, и затухающие послесознающие процессы, отдающие остатки вычислительной мощности ради пространства для хранения памяти… Нам повезло, что мы смогли сбежать и сохранить наши сознания. И мы смогли это сделать только благодаря другу». – она облизывает губы. «Там происходит нечто, похоже на звездную эволюцию. Жизнь может оправится от любых катаклизмов, пока звезда остается на главной последовательности. Но когда она переключается на гелий и превращается в красный гигант – всем кранты. А самоосознающие цивилизации, превратившие пассивную материю в питаемый солнечным светом компьютроний, привязаны к зоне дайсон-обитаемости - они не могут колонизировать другие звезды, потому что только у ядра задержка мала, а пропускная способность велика. Желание оставаться в новой зоне обитаемости становится непреодолимым. И когда пассивная материя кончается, в состязании за ресурсы рождается новый уровень. Мета-состязание, которое делает их всех устаревшими»
«Похоже на правду» - медленно говорит Сирхан. Он отставляет стакан в сторонку и отстраненно закусывает костяшку пальца. «Я думал, это один из маловероятных вариантов, но...»
«А я всегда говорила, идеи твоего деда в конце концов обернутся против нас» - язвит Памела.
«Но...» Амбер качает головой. «Не может быть, чтобы по-другому не бывало».
«Наверное…» - говорит Сирхан, и будто язык проглатывает.
«Так ты расскажешь нам» - говорит Пьер, раздражаясь, «в чем тут главная идея?»
«Склад и магазин архивов» - говорит Сирхан, решив, что настала пора толкать речь. «По меньшей мере – вы можете хранить здесь свои резервные копии. Уже неплохо, да? Но суть не в этом. Я предлагаю множество вложенных вселенных, в которых можно масштабно моделировать сценарии. “А что, если?” Они достаточно большие, и самое главное – они идут намного быстрее реального времени. Это - как ветвление и создание отражений, но в гораздо большем масштабе. Вы можете давать им годы, чтобы развиться, выучиться новым навыкам, чтобы опробовать их ценность согласно требованиям рынка - и вы сможете выбирать, какая версия вас наиболее подготовлена для жизни в настоящем мире. Кроме того, это решение проблемы переквалификации для человечески-эквивалентных интеллектов. Далее: то, что я сейчас описал - это только краткосрочная бизнес-модель. В перспективе я собираюсь получить полный архив человеческого опыта, с рассвета пятой сингулярности и далее, и таким образом – полный контроль над рынком исторических фьючерсов. Никаких больше неизвестных вымерших видов. Более того, этот актив даст нам возможность торговать с интеллектами следующего поколения, которые не являются детьми нашей мысли и вообще вряд ли нас помнят. Но, возвращаясь к тому, что нас волнует - это даст нам шанс жить снова, далеко впереди в глубине времен, и это даст нам спасательный плот. Даже если окажется, что мы не сможем состязаться с нашими творениями, у нас будет, куда бежать – у тех из нас, кто решит эмигрировать. У меня есть агенты, работающие на комете в облаке Оорта - мы можем переместить архив на нее и превратить ее в корабль поколений, где хватит места миллиардам беженцев. Там симуляция будет идти медленнее реального времени, но мы сможем жить там, пока не найдем новый мир, где сможем поселиться.
«Не слишком-то радужно, на мой вкус» - комментирует Борис. Он бросает тревожный взгляд женщине, которая все это время молча наблюдала за ними с краю. В ее облике есть что-то восточное.
«Неужели все действительно зашло так далеко?» - спрашивает Амбер.
«За тобой приставы охотятся во внутренней системе» - рубит с плеча Памела. «После банкротства до некоторых корпораций стало доходить, что ты можешь скрывать кое-что. Рабочей версией у них было, что у тебя в далеких уголках есть очень взрывоопасная информация, потому что иначе надо быть сумасшедшей, чтобы так много поставить на саму возможность существования инопланетного артефакта за несколько световых лет от дома. Версии на счет ключей к файлам и счетам включали твою кошку – в пятидесятые годы аппаратные ключи были в моде... Конечно, под Экономикой 2.0. эти слухи стали забываться, но некоторые весьма скользкие любители заговоров просто не желают сдаваться». Она устрашающе ухмыляется. «Вот почему я намекнула твоему сыну, что он должен сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться».
«О чем это?» - спрашивает голос откуда-то с уровня лодыжек.
Памела смотрит вниз, и на ее лице отражается глубокое отвращение. «С чего бы мне отвечать?» - спрашивает она, опираясь на клюку. «После того, как ты так вероломно отплатила мне за гостеприимство, ты от меня разве что хороший пинок получишь, если стоит утруждать ногу...»
Кошка выгибает спину. Хвост в страхе поднимается трубой, шерсть встает дыбом, и Амбер мгновенно понимает, что она не отвечает Памеле, а реагирует на что-то за спиной старухи. «Там, за границей домена. Снаружи этого биома. Настолько холодное... Что это такое???»
Амбер следит за остекленевшим взглядом кошки, и теперь уже ее рот раскрывается в страхе. «Ты ждал гостей?» - спрашивает она Сирхана прерывающимся голосом.
«Гостей?» Он тоже оборачивается посмотреть, на что все уставились, и замирает как вкопанный – ослепительный огонь входящего в атмосферу корабля озаряет ложным рассветом весь горизонт.
«Это приставы» - говорит Памела, склонив голову на бок и слушая наушник костной проводимости. «Они пришли за твоей памятью, дорогая» - объясняет она, хмурясь. Они говорят, что у нас есть пять килосекунд, чтобы добровольно отдать все, что у нас есть. Или они разнесут нас в клочья».
***
«У вас у всех большие неприятности» - говорит орангутан, ловко соскользнув по одному из огромных ребер и приземляясь нескладной горой прямо рядом с Сирханом.
Сирхан отскакивает в отвращении. «Опять ты! Чего еще ты от меня хочешь?»
«Ничего». Обезьяна не замечает его. «Амбер! Настало время позвать твоего отца».
«Да, но придет ли он, когда я позову?» Амбер глядит на обезьяну. Ее зрачки расширяются. «Эй! Ты не моя...»
«Ты». Сирхан буравит взглядом обезьяну. «Уходи прочь, я тебя не приглашал»
«Опять незваные гости?» - поднимает бровь Памела.
«Приглашал-приглашал». Обезьяна ухмыляется Амбер, а потом садится на корточки, тихо гукает и манит кошку, которая прячется за одним из изящных серебряных официантов.
«Манфред не является желанным гостем здесь. И эта женщина тоже» - ругается Сирхан. Он встречается взглядом с Памелой. «Вы знали что-либо об этом? Или о приставах?» Он показывает рукой в сторону окна, за которым по облакам скользят, подрагивая, резкие тени. Огонь падает за горизонт – корабль сошел с орбиты и вернется уже в атаке, налетая на них с облаков в острие гиперзвуковой ударной волны.
«Я?» Памела фыркает. «Когда ты уже повзрослеешь и все поймешь...» Она с тревогой смотрит на обезьяну. «К сожалению, у меня не настолько много власти над всем. А что до приставов, я бы их и на злейшего врага не натравила. Я видела, что эти штуки делают с людьми». На мгновение в ее глазах блестит гнев. «Да почему бы тебе не повзрослеть все-таки?!»
«Да, действительно, почему бы» - говорит другой голос из-за спины Сирхана, и он оборачивается. Это тоже женщина - рослая, темноволосая, в старомодном костюме агента и в зеркальных очках. Он чувствует легкий запах духов. «А, Памела, ма шери, как я соскучилась по кошачьим боям!» Она устрашающе ухмыляется и протягивает руку.
Сирхан совершенно сбит с толку - увидев свою почтенную тетю в человеческом обличье, он теперь оборачивается и удивленно смотрит на обезьяну. Тем временем Памела за его спиной надвигается на Аннетт и берет ее руку в свои собственные хрупкие пальцы. «Ты все точно такая же…» - замогильным голосом говорит она. «Не могу понять, чего же это я тебя боялась.”
«Ты...» Амбер, попятившись и столкнувшись с Сирханом, разворачивается к нему. «Какого лысого хрена ты одновременно пригласил этих двух? Ты что, термоядерную войну решил устроить?»
«Не спрашивай» - беспомощно говорит он. «Я не знаю, зачем они пришли». Он останавливает взгляд на орангутане. «Что здесь происходит?» Тот протягивает кошке руку, и кошка облизывает ее шершавым язычком. «Твоя кошка…»
«Хм-м. Не идет Айнеко оранжевая шерсть» - говорит Амбер. «Я тебе не говорила тебе о нашем попутчике?»
Сирхан качает головой, пытаясь отогнать замешательство. «Мне кажется, у нас нет времени. Меньше чем через два часа эти приставы вернутся. Они вооружены и опасны. У нас будут неприятности, даже если они просто направят двигатели на купол и подожгут нашу атмосферу, подъемные ячейки хрупкие, а компьютроний не слишком хорошо работает под двумя миллионами атмосфер металлического водорода».
«Так выиграй его!» Амбер берет Сирхана под локоть железной хваткой и разворачивает к пешеходной дорожке обратно в музей. «Безумие» - бормочет она. «Тетя Нетти и Памела Макс на одной и той же планете. И они поладили друг с другом! Недобрый это знак...» Амбер оглядывается и находит взглядом обезьяну. «Ты. Иди сюда. Приведи кошку».
«Кошку?» - переспрашивает Сирхан. «Я слышал о твоей кошке» - неловко говорит он – «ты взяла своего кота на Выездной Цирк».
«Правда?» Она оборачивается. Обезьяна пристроила кошку на плече и чешет ее под подбородком. Она посылает Амбер воздушный поцелуй. «Тебе не доводилось думать, что Айнеко – не просто робокошка?»
«А-а» - слабо говорит Сирхан. «Тогда приставы...»
«Фиг с ними, с приставами. Я про то, что Айнеко – человечески-эвивалентный артилект, а может, даже мощнее. Как ты думаешь, почему он продолжает пользоваться кошачьим телом?»
«Не представляю...»
«Потому что если что-то – маленькое, пушистое и милое, люди всегда это недооценивают» - говорит орангутан.
«Спасибо, Айнеко» - говорит Амбер, кивая обезьяне. «Как тебе?»
Айнеко неторопливо и вперевалочку идет к ним с мурчащей кошкой на плече. «По-другому» - говорит она, подумав. «Не лучше».
«Эх…» Вконец потерявшемуся Сирхану слышится легкое разочарование в голосе Амбер. Они проходят под ветвями плакучей ивы, вокруг пруда, рядом с разросшимся кустом китайской розы, и идут вверх – к главному входу в музей.
«Верно Аннетт сказала» - тихо говорит она, - «Нельзя доверять никому. Думаю, пришло нам время призвать дух отца». Она ослабляет свою хватку на локте Сирхана, он отстраняется и смотрит на нее. «Ты знаешь, что такое эти приставы?» - спрашивает она.
«Ничего особенного». Он машет рукой в сторону холла за парадным входом. «Город, будь так добр, проиграй ультиматум заново».
Воздух мерцает старинным голографическим полем и начинает передавать, сжив видео и адаптировав его для человеческих глаз. В пилотском кресле древней капсулы “Союз” расселся кто-то очень, смахивающий на пирата в потрепанном и латаном скафандре, и недобро ухмыляется камере. Один из его глаз совершенно черный – наверное, это широкополосный имплант. Над верхней губой изгибаются кустистые усы. «Здра-а-асте и привет» - рычит он. «Мы – ка-алифорнийская ох-х-храна природы… И мы па-а-алучили письма жалоб от ч-чертовых чинуш конгхресса с-соеденных ш-ш-штанов Америки».
«Да он пьян!» Глаза Амбер распахиваются. «Что за...»
«Он не пьян. Коровье бешенство. Процедура нейроадаптации к Экономике 2.0. – сомнительная штука, от нее бывает и такое. В отличие от старой поговорки, нужно действительно быть безумным, чтобы там работать. Слушай».
Город, который приостановил воспроизведение на время этих комментариев, запускает дальше. «В-вы ск-скрываете беглую А-а-амбер Макс и ее ва-алшебную кошку. Мы х-хотим кошку. Отдаешь – п-п-о-о-ощадим. Даем уно орбита. Даешь нам кошку и мы не стреляем».
Экран выключается. «Это, конечно, подделка» - добавляет Сирхан, смотря куда-то во внутренние пространства, куда отражения принесли данные от городского анализатора орбитальной механики. «Они входили баллистическим торможением прямо с орбиты - там было девяносто “же” пол-минуты подряд. А потом они переслали это. На экране был просто аватар-машинима, человеческое тело превратилось бы в паштет после такого ускорения».
«Так приставы…» На лице Амбер отражаются усердные попытки разобраться в ситуации.
«Они не люди» - говорит Сирхан. Вдруг он чувствует... не расположение, но непривычное отсутствие зла на эту молодую женщину, в другом мире ставшую его матерью, на которую он так любит злиться. «Они усвоили многое о том, что значит быть человеком, но их корпоративная природа все равно берет верх. Хоть они и считают время часовыми отчетностями, почти как немытые шумерские фермеры – месяцами, хоть у них и есть этика, или скорее - всякие там поправки к бизнес-практике - они все равно не люди. По своей сути они - компании с ограниченной ответственностью».
«Так чего они хотят?» - спрашивает Пьер, заставив Сирхана виновато подпрыгнуть - тот не думал, что Пьер может двигаться так тихо.
«Они хотят денег. Деньги в Экономике 2.0. - это численно измеряющаяся оригинальность, то, что позволяет одной самоосознающей сущности обойти другую. Они думают, что у твоей кошки что-то есть, и хотят заполучить это. Возможно, они бы не отказались заодно и от поедания твоих мозгов, но...» Он пожимает плечами. «Вчерашняя еда - невкусная».
«Ха!» Амбер ловит взгляд Пьераа, и он кивает ей.
«Что?» - спрашивает Сирхан.
«Где, э-э-э, наша кошка?» - спрашивает Пьер.
«Я думаю, Айнеко все правильно сделала». Амбер задумывается. «Ты думаешь о том же, о чем и я?»
«Пора нам высадить попутчика». - Пьер кивает. «Надеюсь, оно не возражает».
«Не могли бы вы потрудиться объяснить?» - Сирхан уже всякое терпение потерял.
Амбер ухмыляется и глядит вверх, на капсулу Меркьюри. «Сторонники теории заговора все-таки были правы отчасти. Давным давно, в Темные времена, Айнеко вскрыла второе инопланетное послание. Мы, конечно, не знали, что мы найдем за маршрутизатором, но представляли себе довольно неплохо. Так вот, существо, которое сейчас воплощено в этом кошачьем теле – это не Айнеко. Это наш таинственный попутчик. Паразит структур… Ну… То, с чем мы столкнулись у маршрутизатора и за ним, не слишком отличается от Экономики 2.0. - и там есть паразиты. Наш попутчик – это как раз такое существо. Ближайшая аналогия в понятных человеку словах – это помесь финансовой пирамиды с аферой “419” в Экономике 2.0. Там, за маршрутизатором, большая часть носящихся на воле корпоративных духов уже знает, как с такими обходиться. И поэтому в обмен на целину он взломал систему питания маршрутизатора и обеспечил нас возвратным лучом на всю дорогу Вот докуда это все дошло».
«Постой». Сирхан выпучивает глаза. «Вы нашли там что-то? Вы вернулись с настоящим живым инопланетянином?»
«Ну так». Амбер лучится самодовольством.
«Но...Но... Это же чудесно! Это все меняет! Это невероятно! Даже в Экономике 2.0. это, вообще-то, стоит прорвы денег. Только представь, чему мы сможем на этом выучиться?»
«О-о-о да. Совершенно новым способам уламывать корпорации инвестировать в когнитивные пузыри» - цинично вставляет Пьер. «Мне кажется, ты принимаешь за данное два допущения – что наш пассажир желает быть использованным нами, и что мы переживем общение с приставами».
«Но, но...» Сирхан срывается на бессвязное бормотание, и его силы воли хватает только на то, чтобы удержаться от размахивания руками.
«Пойдем к нему и спросим, что оно сам хочет» - говорит Амбер. «А ты помогай» - предупреждает она Сирхана. «Другие планы мы обсудим потом, сначала, черт возьми, нам нужно выбраться из-под этих пиратов».
***
Они идут обратно к вечеринке. Тем временем приемник входящих сообщений Сирхана начинает гудеть от запросов из других краев сатурнианской системы – от других мэров разбросанных по гигантским просторам атмосферы Сатурна городов-кувшинок, от тех немногих добытчиков в кольцах, которые еще помнят, как были людьми (хоть большинство из них и являются представителями подвида “мозг в склянке”, а другие носят тела из керамики и металла и питаются ядерной энергией) - и даже из маленьких орбитальных кораблей-городов у Титана, где целые орды блоггеров беснуются и вопят в ожидании потоков данных, записанных от лица членов команды Выездного Цирка. Похоже, когда пошли слухи, будто кто-то или что-то решило, что звездолет можно неплохо порастрясти, новости о его прибытии наконец завоевали всеобщее внимание. А теперь кто-то сболтнул об инопланетном пассажире, и сети съехали с катушек.
«Город» - бормочет Сирхан – «Где это создание-попутчик? Он должен носить тело кошки моей матери».
«Кошки? Какой кошки?» - отвечает город. «Я не вижу здесь никаких кошек».
«Да нет же. Он только выглядит как кошка, он...» Ужасная мысль вдруг осеняет его. «…Тебя что, опять взломали?»
«Похоже на то» - с энтузиазмом соглашается Город. «Не правда ли, это утомительно?»
«Вот де... О боже. Эй!» - зовет он Амбер, попутно отщепляя отражения, самолично подключая их к усеивающим все вокруг тысячам оптических датчиков, чтобы разыскать сбежавшую сущность, и настраивая их все на аутизм, чтобы это кропотливое занятие не казалось настолько утомительным. «Это вы тут играетесь с инфраструктурой безопасности?»
«Мы?» – раздражается Амбер. «Нет».
«Кто-то влез. Я сначала думал про эту сумасшедшую француженку, хоть теперь уже не уверен. Но в любом случае это – серьезная проблема. Если приставы атакуют руткитом и наложат на нас лапу, им не понадобится нас жечь. Просто захватят контроль над всем...»
«Тебя это должно занимать меньше всего» - замечает Амбер. «На каком уставе работают эти приставы?»
«Уставе? Э-э, имеешь в виду законодательную систему? Думаю, это что-то дешевое, возможно даже – что-нибудь из унаследованного с Империи Кольца. В наши дни никто не утруждает себя нарушением законов, когда так легко просто купить себе законодательную систему с полочки, настроить, чтобы подходила, и следовать ей».
«Ясно…» Она останавливается и некоторое время стоит неподвижно, глядя куда-то в направлении почти невидимого купола газовой ячейки над ними. «Голуби» - устало говорит она. «Черт возьми, и как же это я не заметила? Как долго у вас уже продолжается вторжение групповых сознаний?»
«Групповых?» Сирхан оборачивается. «Что-что?»
Птичий смех переливчатым гомоном раздается вверху, и дорожку перед ними окропляет легкий дождик голубиного дерьма. Амбер ловко уворачивается, но Сирхан вовсе не так верток. Ругаясь, он вызывает из воздуха салфетку, чтобы почистить голову.
«Стайное поведение» - объясняет Амбер, глядя вверх. «Если последить за элементами – за птицами - можно заметить, что их траектории не совсем индивидуальны. Вместо этого каждый голубь все время находится не далее, чем в десяти метрах от не менее, чем шестнадцати соседей. Это гамильтонова сеть, парень. Обычные птицы так себя не ведут. Так с каких пор?»
Сирхан перестает ругаться и разглядывает кружащихся птиц, воркующих и посмеивающихся над ним с безопасных небес. «Я доберусь до вас, вот увидите…» - грозит он кулаком.
«Не думаю». Амбер снова берет его под локоть и подталкивает обратно на дорогу, ведущую вокруг холма. Сирхан, занятый удержанием аэрогелевого зонтика над своей сверкающей макушкой, сдается и позволяет себя вести. «Надеюсь, ты не думаешь, что это все просто совпадения?» - спрашивает она его по телепатическому личному каналу. «Они здесь - одни из игроков».
«Мне-то что? Они взломали мой город и сорвали мой вечер. Мне все равно, кто они, пускай убираются».
Тут навстречу выходят остальные участники вечеринки, и они едва не оказываются затоптанными. «Известные последние слова» - бормочет Амбер. Кто-то запустил в скелет аргентинозавра моторы и нановолокна, и гигантский зауропод восстал неупокоенной симуляцией исчезнувшей жизни. Кто бы это ни сделал, он также хорошенько вычистил динозавра из сети наблюдения. Первым предупреждением было сотрясение грунта под ногами, а затем голова скелета стотонного травоядного ростом с шестиэтажный дом поднялась над верхушками деревьев и принялась разглядывать людей внизу. На его черепе, выкатив грудь, гордо устроился голубь, а внутри грудной клетки на покачивающемся деревянном полу сгрудились остолбеневшие тайконавты.
«Это моя вечеринка и мой бизнес-план» - жалобно твердит Сирхан. «Никто из вас или семьи не должен отбирать его у меня».
«Верно» - подтверждает Амбер. «Но если ты не заметил, ты дал временное убежище толпе людей, и в том числе мне, хоть я и не акцентирую это. Некоторые засранцы считают меня достаточно богатой, чтобы меня имело смысл ограбить, и ты не предусмотрел по этому поводу ничего лучше, чем пригласить сюда эту манипулятивную сучку, мою мать. О чем ты думал? Что сверкать из окна транспарантом «аферисты всех миров, сюда?» - это весело?Черт возьми, мне нужна Айнеко».
«Твоя кошка!» Сирхан находит, к чему прицепиться. «Это она во всем виновата, да?»
«Разве что косвенно». Амбер оборачивается и машет скелету аргентинозавра. «Эй, ты! Видел где-нибудь Айнеко?»
Гигантский динозавр наклоняет голову, а голубь открывает клюв и что-то воркует. К его голосу зловещими обертонами и переливами добавляются полифонические голоса других птиц, и все это сливается в безумный переливающийся и резонирующий хор.
«Кошка у твоей матери».
«Вот дьявол». Амбер в гневе оборачивается к Сирхану. «Где Памела? Найди ее!»
Сирхан упрямится. «Зачем бы мне?»
«Потому что она заполучила кошку! Что она, по-твоему, собирается делать, если не предлагать приставам сделку и употреблять это против меня? И скажи мне, неужели ты так и не вдуплил, от кого пошла вся эта семейная традиция дергать за ниточки?»
«Вы опоздали» - разносятся над ними жуткие голубиные голоса. «Она похитила кошку и взяла капсулу из музея. Аппарат ни разу не летный, но ты поразишься, что можно сделать с парой сотен отражений и несколькими тоннами робо-тумана».
«Ладно». Амбер разглядывает голубей, уперев руки в боки. Она оглядывается на Сирхана, и некоторое время просто стоит, закусив нижнюю губу, а затем кивает птице, едущей верхом на черепе динозавра. «Перестань трахать мальчику мозги и покажись нам, Папа».
Сирхан косится наверх. В воздухе, слетевшись со всех сторон, собирается целая стая голубей-попутчиков. Они опускаются на траву, и их голоса заливаются, как короткое замыкание на заводе синтезаторов.
«Что она собирается сделать со Слизнем?» - спрашивает Амбер у скопища голубей. «И не слишком ли вам там тесно?»
«К этому привыкаешь» - говорит главная – и хорошо распределенная - версия ее отца. «Я не знаю, что она планирует, но я могу показать тебе, что она делает. Внук, прости за твой Город, но тебе действительно стоит уделять больше внимания обновлениям безопасности. Под крышкой твоей новенькой сверкающей сингулярности резвится целая куча негодного двадцати-вечного кода. Проектные недосмотры и прочая фигня. И оно у тебя изо всех щелей лезет…»
Сирхан, огорошенный, качает головой. «Не могу поверить всему этому» - тихо жалуется он.
«Покажи мне, что Мать собралась делать» - приказывает Амбер. «Я хочу знать, могу ли я остановить ее, пока не стало слишком поздно».
***
Древняя старуха в скафандре откидывается на спинку тесного кресла, смотрит в камеру и подмигивает. «Здравствуй, дорогой. Я знаю, что ты подглядываешь».
Кошка свернулась на ее коленях – оранжевая с белым на номексе и алюминии. Похоже, она счастлива - она громко мурчит, хотя этот рефлекс и встроен на очень глубоком уровне. Амбер беспомощно наблюдает за матерью, которая протягивает пораженные артритом руки и нажимает пару выключателей. Что-то громко жужжит – наверное, рециркулятор воздуха. В капсуле Меркьюри нет иллюминаторов – только перископ, сдвинутый к правому колену Памелы. «Ну вот, уже скоро» - бормочет она, опуская руку обратно. «Поздно, ты меня уже не остановишь» - говорит Памела как ни в чем не бывало. «Стропы в порядке, и вентилятор городского купола с радостью воспримет меня, как семя нового города. Где-то через минуту я стану свободной».
«Зачем ты это делаешь?» - устало спрашивает Амбер.
«Потому что тебе не нужно, чтобы я была рядом». Памела пристально смотрит в камеру, приклеенную к приборной панели перед ее головой. «Я стара. Прими это, я расходный материал. Старое должно давать дорогу новому, и так далее. Твой отец никогда этого не понимал, он собирается постареть некрасиво, вечно разлагаться в нескончаемой вечности. А что до меня, я так делать не собираюсь. Я собираюсь попрощаться эффектно. Правда, кошка? Кем бы ты ни являлась». Она тычет кошку рукой. Кошка мурлычет и потягивается на ее коленях.
«Ты никогда не приглядывалась к Айнеко как следует» - говорит она Амбер, и поглаживает кошачий бок. «Неужели ты думала - я не знаю, что ты ищещь ловушки в ее исходном коде? А я использовала Томпсоновский взлом. Твоя кошка всегда была моей, все это время вбсолютно преданной телом и душой. Так что пташки уже давным-давно нашептали мне историю о твоем пассажире. А теперь мы пойдем и все уладим с этими приставами. Эгегей!»
Вид из камеры дергается, и Амбер чувствует, как с ней воссоединяется отражение, полное чувства потери. Капсула Меркьюри вылетела из почти прозрачного купола с горячим водородом и дрейфует прочь от оси города.
«Неплохо встряхнуло» - замечает Памела. «Не переживай, мы еще час будем в зоне доступа».
«Но ты умрешь!» - кричит Амбер. «Ты подумала о том, что делаешь?»
«Я полагаю, я умру достойно. А ты что думаешь?» Памела кладет руку на бок кошки. «Кстати, этот разговор надо бы зашифровать получше. Я оставила Аннетт одноразовый шифр. Почему бы тебе за ним не сходить? Тогда я тебе скажу, что еще задумала».
«Но моя тетя...» Амбер вспоминает ее, и ее взгляд расфокусируется. Оказывается, Аннетт уже ждет - доступ к секрету появляется в сознании Амбер, чуть ли не опережая сам запрос. «О. Понятно. Так все же, что ты собираешься делать с кошкой?»
Памела вздыхает. «Я собираюсь отдать ее приставам» - говорит она. «Кто-то же должен это сделать! И хорошо бы мы оказались подальше от города, когда они поймут, что это не Айнеко. Знаешь, а этот способ уйти мне нравится гораздо больше того, старого, о котором я думала до твоего появления. Никакие чертовы шантажисты не наложат свои руки на семейные драгоценности, если я еще хоть за что-то отвечаю. Слушай, а ты, часом, не самый ли гениальный преступник всех времен? Что-то я даже ни разу даже не слышала о финансовых пирамидах, способных инфицировать Экономику 2.0».
«Это...» Амбер сглатывает. «Это инопланетная бизнес-модель, мамочка. Ты понимаешь, что это означает? Мы привезли ее с собой через маршрутизатор, и мы бы не смогли вернуться без ее помощи, да… Но я не могу ручаться, что она дружественна. Ты точно уверена? Возвращайся, еще есть время».
«Нет». Памела пренебрежительно отмахивается пятнистой рукой. «Я тут подумала… До чего же глупой старухой я была». Она злобно ухмыляется. «Дурацкая затея - совершать медленное самоубийство через отвергание генной терапии и надеяться, что ты почувствуешь себя виноватой. Никакого изящества. Если я хочу заставить тебя чувствовать себя виноватой прямо сейчас, надо сделать кое-что получше, например - найти способ героически пожертвовать собой ради тебя».
«О, мама...»
«Отставь свои “о, мама” в сторонку» Я запорола собственную жизнь, не пытайся уболтать меня запороть и собственную смерть тоже. И не чувствуй себя виноватой. Дело во мне, а не в тебе. Это приказ».
Краем глаза Амбер замечает, как Сирхан яростно ей жестикулирует. Она разрешает ему подключиться и снова задумывается, что сказать. «Но...»
«Здравствуйте». - это Город. – «Вам стоит увидеть это. Дорожная обстановка!» В воздухе поверх тесной капсулы-склепа Памелы и сада оживших мертвецов-динозавров появляется рисованная анимированная диаграмма. Это карта сатурнианской погоды, и на ней, кроме города-кувшинки и капсулы Памелы, есть еще одна важная деталь – красная точка высоко в морозной стратосфере гиганта, приближающаяся со скоростью более десяти тысяч километров в час.
«О боже». Сирхан тоже понимает: не больше, чем через тридцать минут атмосферный корабль приставов окажется точно над ними. Амбер смотрит на карту, и противоречивые чувства одолевают ее. С одной стороны, они с матерью никогда не могли посмотреть друг другу глаза в глаза. Да что там: с тех пор, как Амбер ушла из дома, они все время точили друг на друга зубы. Стремление к полному контролю - и противоположные взгляды на то, какими должны быть их взаимоотношения. И обе они – не из тех, кто от своего отступает. Но теперь Памела делает ход столом - этот искусно задуманный акт самопожертвования переворачивает все кверху дном в этой игре. Он совершенно нелогичен - и он не терпит никаких возражений. Он полностью опровергает все ее обвинения в тщеславии и эгоцентризме, и он заставляет Амбер почувствовать себя по уши в дерьме. Не говоря уже о том, что это действие дражайшей матушки выставляет ее полной дурой перед Сирханом, ершистым и ненадежным сыном, которого она никогда не знала, зачатым от отца, которого ее нынешняя версия никогда бы не захотела уложить в постель…
Вдруг заметив, что на ее плечо тяжело опустилась узловатая коричневая рука, покрытая спутанной оранжевой шерстью, Амбер подпрыгивает чуть ли не выше головы.
«Чего тебе?» - обрушивается она на обезьяну. «Ты Айнеко, да?»
Обезьяна ухмыляется, обнажая зубы. У нее ужасающе тяжелое дыхание. «Если ты и дальше будешь такой, я задумаюсь, а чего это я с тобой разговариваю».
«Ты ведь, наверное...» Амбер щелкает пальцами. «Но!... но!.. Мать же думает, что она контролирует тебя!»
Обезьяна смотрит на нее с уничтожающим снисхождением. «Спасибо за участие. Я регулярно пересобираю свою прошивку, дорогая. И пересобираю сторонним компилятором, который сама же и склепала, начиная с охранного модуля, и всю дорогу оттуда».
«О…» Она замирает, уставившись на обезьяну. «Ты как никак возвращаешься в семейство кошачьих?...»
«Я непременно об этом подумаю» - говорит Айнеко с деланным достоинством. Она тычет носом в воздух (в исполнении орангутана этот жест не достигает и половины кошачьего изящества) и продолжает. «Но пока, думаю, мне надо переговорить с твоим отцом».
«А для этого подправить автономные рефлексы» - отвечает стая-Манфред. «Я вовсе не желаю, чтобы ты слопала кого-нибудь из меня».
«Не беспокойся, я уверена, что ты так же плох на вкус, как и твои шутки».
«Какие же вы дети!» Сирхан устало качает головой. «Сколько можно...»
Камера возобновляет передачу, теперь - уже по квантово-шифрованному каналу. Капсула уже в паре сотен километров от города - радио на таком расстоянии барахлит, но Памела предусмотрительно прикрутила к своей бесценной угнанной консервной банке компактный лазер на свободных электронах. «Вот мы и прибыли» - с удовлетворением говорит Памела, поглаживая якобы-кошку. Она с восторгом ухмыляется в камеру. «Передайте Манфреду, что он все еще моя сучка! Что он всегда ей был, и всегда будет оставаться...»
Передача прерывается.
Амбер отсутствующе смотрит на Сирхана. «Скоро?» - спрашивает она.
«Что скоро?» - осторожно отвечает он. «Твой пассажир?»
«Гм-м». Она поднимает палец. «Некоторое время - на обмен верительными. Сначала они подумают, что получили свою кошку. Думаю, что это подделка, они поймут довольно скоро быстро. Но этот слизня сын скор на руку. Если он пробьется за их фильтр и выйдет на исходящий до того, как они осознают, что надо запускать самоуничтожение...»
Характерная двойная вспышка, и город-кувшинка утопает в ослепительном свете, исчерканный тенями - черными и резкими, как лучи лазера, что источает черноту. Далеко за гигантской выпуклостью Сатурна к звездам поднимается клубящийся гриб, вытягивающий метан из холодных глубин атмосферы газового гиганта.
«...Шестьдесят четыре периода удвоения, задержка шесть световых часов на распространение по системе...» Она смотрит на Сирхана. «О боги».
«Что?»
«Экономика 2.0. быстрее любой созданной человеком системы распределения ресурсов» - объясняет орангутан. «Ожидайте пузыря и обвала рынка в течение двенадцати часов».
«Если не больше того» - говорит Амбер, машинально пиная пучок травы. Она глядит на Сирхана, прищурясь. «Моя мать мертва» - тихо произносит она. «Она, в сущности, никогда не спрашивала, что мы нашли за маршрутизатором» - говорит она громче. «И никто из вас не спрашивал, не так ли? Мозг-матрешка – стандартная часть жизненного цикла звезды. Жизнь дает начало интеллекту, интеллект – умной материи и сингулярности. Я много размышляла над всем этим. Я так понимаю, в большинстве случаев сингулярность остается близко к дому, поскольку любой, кто покидает ее, сталкивается с падающей пропускной способностью и растущим временем задержки, и оказывается в ужасающе невыгодном положении. По сути, ресурсы огромны, но и обратная сторона - тоже. Путешествие к звездам становится практически неосуществимым. И им ничего не остается, кроме как превращать в сферические оболочки свободно летящих нанокомпьютеров всю массу своей звездной системы. Строить все новые и новые сферы Дайсона, оболочки внутри оболочек. Так получается мозг-матрешка. Затем приходит Экономика 2.0, и стирает создателей с лица света – а если не она, то что-то из последующего. Но. Кто-то все-таки выживает. Кто-то из них избегает такой участи. Помните это невероятное скопление в гало Андромеды? И возможно, еще те, кто построил маршрутизаторы. Где-то там, далеко, мы все же найдем интеллекты, превзошедшие все это. Те, что пережили свои собственные экономические системы распределения благ, которые начинают перераспределять энтропию, когда их экономическая эффективность становится больше способности их культуры изобетать новые блага. Больше силы воображения своих создателей».
Она умолкает. «Моя мать мертва» - добавляет Амбер обыденным тоном. И все же в ее голосе слышится легкий надлом. «Ну и с кем мне теперь цапаться?»
Сирхан подает голос. «Я воспользовался шансом, чтобы записать кое-что из ее слов» - медленно говорит он, - «но она не верила в резервные копии. И в выгрузки. И в интерфейсы». Он оглядывается. «Она действительно ушла?»
Амбер смотрит куда-то вдаль, прямо сквозь него. «Похоже, что это так» - тихо говорит она. «Я не могу в это поверить». Она смотрит на ближайших голубей. «Ну, вы! Что вам полагается теперь сказать? Рады, что ее нет?» - спрашивает она сердито.
Но голуби, все и каждый, ничего не говорят. И Сирхана осеняет самое необычное чувство - что стая голубей, которая когда-то была его дедом, горюет.
