В этот раз между нашими последовательными визитами в династию Максов проходят многие десятилетия.

Где-то на дальнем краю Местной Пустоты среди тьмы и межзвездного газа шевелится углеродная жизнь. Сквозь темноту скользит, вращаясь, алмазный цилиндр пятидесяти километров в длину, чья внешняя поверхность гравирована причудливыми квантовыми колодцами, эмулирующими экзотические атомы, места которым не нашлось бы ни в одной периодической таблице, что распознал бы Менделеев. За его стенками, внутри, скрываются килотонны кислорода и азота и мегатонны почвы, полной жизни. Цилиндр блестит во тьме, как драгоценность; отсюда сто триллионов километров до останков Земли.

Добро пожаловать в Новую Японию, в одно из тех мест между звездами, где люди обитают теперь, когда их родная система стала недоступной для биологических тел.

Интересно, кого мы здесь встретим?

***

В одном из терраформных секторов цилиндра-поселения есть открытая площадь. Она замощена плитами выветренного известняка, переработанного из атомов планеты-странницы, никогда не знавшей расплавленного льда, и на ее краю стоит красиво разукрашенная деревянная рама, в которой висит огромный гонг. Вокруг расположились дома и открытые хижины, и разнообразные официанты-гуманоиды предлагают еду и напитки идещим мимо настоящим людям. Стайка еще маленьких детей со своими большеглазыми домашними животными играют в прятки, потрясая самодельными копьями и автоматическими винтовками. Их родителям не о чем тревожиться - ведь тела взаимозаменяемы, и порталы сборки/разборки в каждой комнате могут за минуты построить их заново. У взрослых Красная площадь сейчас не в моде, и дети застолбили ее собственным полигоном для игр. Среди них нет ни одного Пэна, ни Венди, они – отпрыски демографического Большого взрыва, все - по-настоящему юные.

Гибкий мальчишка с кожей, коричневой, как орех, копной черных волос и тремя руками терпеливо загоняет озабоченного синего ослика в угол площади. Он как раз проходит мимо стойки со свежими суши-роллами, и тут из-под тачки выскальзывает странный зверь, выгибает спину, и роскошно потягивается.

Мальчик, Манни, обращает внимание на новую цель, и замирает, сжимая в руках копье. Синий Иа-Иа, махнув хвостом, устремляется к безопасности, цокая по поросшим лишайниками плитам. «Город, кто это?» - спрашивает мальчик, не открывая рта.

«Куда ты смотришь?» - спрашивает Город. Манни слегка удивляется – хотя удивиться тут сделовало бы гораздо сильнее.

Зверь уже потянулся одной передней лапой, и теперь тянет другую. Как наши кошки, думает Манни. Но что-то со зверем немного не так - голова слишком маленькая, и глаза тоже, а на подушечках пальцев... «Ты острый» - обвиняет Манни зверя, неодобрительно хмурясь.

«Есть такое дело». Существо зевает, и Манни наставляет свое копье на него, сжимая древко обеими правыми руками. У зверя и зубы острые. И Манни слышит его голос внутренним слухом, а не ушами. Внутренняя речь для людей, а не для игрушек.

«Ты кто?» - допытывается он.

Зверь нахально разглядывает его. «Я знаю твоих предков» - говорит он все так же по внутренней речи. «Ты Манни Макс, верно? Я так и подумал. Приведи меня к своему отцу».

«Нет!» Манни подпрыгивает и машет руками на зверя. «Ты плохой! Уходи прочь!» Он тычет копьем в направлении его носа.

«Я уйду после того, как ты отведешь меня к своему отцу» - говорит зверь. Он поднимает хвост и вздыбливает шерсть, но потом как будто передумывает. «Я расскажу тебе сказку, если ты приведешь меня к нему, сгодится?»

«Не повелся!» Манни всего две сотни мегасекунд от роду – семь лет старой Земли - но он уже может определить, что им манипулируют, и ершится.

«Ох уж эти дети». Нечто, похожее на кошку, виляет хвостом из стороны в сторону. «Ладно, Манни. Ты знаешь, какие у меня когти… Как насчет другого: ты приведешь меня к отцу, или я раскрою тебе лицо?» Оно мгновенным волнистым движением подкатывается к его ногам, и тут же трется о них и мурлычет, добавляя путаницу в свою угрозу. Но Манни этим не смутишь – он прекрасно видит, что когти действительно остры. Эта кошачья штука дикая, и ничто в его искусственно сохраненном орто-человеческом воспитании не готовило его к встрече с настолько дикими говорящими кошками.

«Убирайся!» Манни начинает тревожиться. «Ма-а-ам!» кричит он, ненамеренно активируя метку широковещания в своей внутренней речи. «Там эта штука!»

«Ну ладно, мам так мам». Кошачья штука как будто сдается. Она перестает тереться о ноги Манни, садится и смотрит вверх на него. «Не бойся, я не причиню тебе вреда».

Манни перестает вопить. «Что ты такое?» - наконец спрашивает он, не сводя глаз со зверя. Где-то в световых годах, услышав его крик, мать срывается с места. Проносясь от распределителя к распределителю, отталкиваясь от свернутых измерений, она устремляется прямиком на помощь.

«Я Айнеко». Зверь садится и начинает умывать заднюю лапку. «А ты Манни, верно?»

«Айнеко…» неуверенно говорит Манни. «Ты знаешь Лис или Билла?»

Айнеко, кошачья штука, отвлекается от умывания и смотрит на Манни, склонив голову на бок. Манни слишком молод и слишком мало видел, чтобы знать, что размеры Айнеко – точь в точь как у домашней кошки, Felis catus, у животного, появившегося в естественной эволюции, в отличие от привычных игрушек, лоскутных поделок и компаньонов. Может, реалистичность и в моде у поколения его родителей, но не настолько. Мех Айнеко украшен оранжевыми и коричневыми полосами и завитками, и у него белый пушок под подбородком. «Кто такие Лис и Билл?»

«Вон они» - говорит Манни, как раз когда здоровяк Билл с мрачной физиономией подобрался к Айнеко сзади. Он пытается ухватить ее за хвост, а Лис – летающая тарелка в фунт весом – вылетает из-за его плеча, восторженно жужжа. Но Айнеко слишком быстрый для человеческих детей, и он проскакивает между ног Манни пушистой ракетой. Манни с гиканьем пытается наколоть кошачью штуку на копье, и тут копье обращается в синее стекло, трещит и осыпается вниз иглами алмазного снега, обжигающего руки.

«Это уже совсем не по-дружески, не так ли?» - грозно говорит Айнеко. «Твоя мать разве не учила тебя?…»

Дверь в боку хижины с суши отворяется, и появляется Рита, запыхавшаяся и сердитая. «Манни! Что я тебе говорила, не играть...»

Она замирает, увидев Айнеко. «Ты!» И тут же отшатывается с плохо скрываемым страхом. В отличие от Манни, она узнала послечеловеческого демиурга за его аватаром, воплощенным исключительно для удобства взаимодействия с людьми.

Кот ухмыляется. «Я» - признает он. «Поговорим?»

«Нам не о чем говорить» - отвечает Рита, как гром с ясного неба услыхавшая.

Айнеко машет хвостом. «Есть нам о чем говорить». Он поворачивается и глядит Манни в самые глаза. «Правда?»

***

Много времени прошло с тех пор, как Айнеко прошел этим путем, и с тех пор пространство вокруг Хендай +4904/-56 изменилось до неузнаваемости. В те времена, когда великие звездолеты омаров неслись прочь из облака Оорта Солнечной системы, и когда информация о незанятых системах коричневых карликов только ложилась в архивы, а семена программируемой материи готовились упасть на поверхности их планет, там не было еще ничего, кроме случайных нагромождений мертвых атомов и инопланетного маршрутизатора. Но это было давным-давно, и с тех пор система коричневого карлика поддалась нашествию людей.

Неоптимизированная версия Гомо Сапиенс поддерживает когерентность своего состояния всего две или три гигасекунды, прежде чем поддаться некрозу. Но всего за десять гигасекунд нашествие людей поставило мертвую систему коричневого карлика с ног на голову. Сняв кожуру с мертвых планет, они построили из добытых ресурсов собственную обитаемую среду, подходящую для их формы углеродной жизни. Они реконструировали луны и построили искусственные сооружения размером с астероиды. Они вытащили концы кротовин из маршрутизаторов и превратили их в свою собственную грубо сколоченную сеть двухсторонних каналов, а потом научились создавать новые кротовины, и сконструировали собственные коммутаторы пакетов. Отладив сообщение через кротовины, под покровом межзвездной тьмы вдали от горящих звезд и обедненных металлами карликов с подозрительно низкоэнтропийной светимостью, они строят собственную сеть межзвездных сообщений и торговли. Отвага, которая сопровождает это предприятие, поражает воображение. Несмотря на полную неприспособленность консервированных обезьян к жизни в межзвездной бездне, несмотря на то, что в сравнении с планетами коричневого карлика Плутон покажется тропическим раем, они захватили всю эту адову систему.

Новая Япония – одно из новых государств этой сети, чьи узлы которой физически располагаются внутри антропоформированных пространств колоний-цилиндров. Очевидно, о старой Японии ее создатели имели только то представление, которое смогли извлечь из сделанных до деконструкции старой Земли записей – в качестве отправной точки они использовали смесь, составленную из фильмов о ностальгических путешествиях, анимаций Миядзаки и культуры аниме. И она стала домом множества для множества человеческих существ, хоть на своих исторических предшественников они и похожи примерно так же, как и Новая Япония – на свой давно исчезнувший оригинал.

Человечество?

Их деды, наверное, распознали бы в них людей – в большинстве случаев. Те из их потомков, кто стал по-настоящему чужд и невообразим с точки зрения выживших из предсингулярного века, остались дома - они погрузились в бурление раскаленных докрасна облаков нанокомпьютеров, пришедшее на смену ровному коперниковскому созвучию планет, танцевавших орбитальный танец вокруг Солнца Земли. Быстромыслящие мозги-матрешки столь же непостижимы простым предкам послелюдей, как МКБР для амебы – но и настолько же непригодны для обитания. В космосе полно их давно выгоревших останков, могил цивилизаций, навсегда оставшихся у своих звезд и уничтоженных информационным коллапсом. Тем временем, где-то вдали сверх-интеллекты галактических масштабов отбивают в пустоте неизъяснимые ритмы, пытаясь склонить Планкову основу пространства подчиняться их воле... После-люди и немногие другие полу-превзошедшие виды, открывшие сеть маршрутизаторов, живут своей тайной жизнью во тьме между этими сияющими островами - похоже, у пребывания не слишком разумным есть свои преимущества.

Человечество. Одиночный разум, большая часть которого заперта внутри черепа, приспособляемый как к кочевому, так и к оседлому образу жизни, объединяющийся в небольшие семейные группы, в свою очередь склонные составлять большие племенные сети. До Великого Ускорения доступными вариантами были только эти. Теперь, когда пассивная материя обрела способность мыслить, и каждый килограмм краски на стенах может содержать в себе сотни выгруженных предков, когда каждая дверь может быть кротовиной и открываться в поселение в полу-парсеке отсюда, человек может оставаться одним и тем же, а вокруг него меняется уже сам ландшафт - он мигрирует, мутирует, льется бесконечной рекой, и наполняет роскошную бездну личной истории. Жизнь здесь богата, неистощимо изменчива и подчас удивительна. И племенные группы действительно сохраняются, скрепленные силами подчас причудливыми и экзотическими, несмотря на разделяющие их триллионы километров и миллиарды секунд. Иногда эти силы надолго исчезают, но проходит время, и они возвращаются, как будто посмеиваясь над бесконечностью...

***

Когда векторы состояния предшественников могут быть в точности записаны, каталогизированы и доступны для повторного вызова, почитание предков обретает совершенно новый смысл. Пока Рита глядит на кошачью штуку, и крошечные капилляры на ее лице в ответ на выброс адреналина сжимаются, заставляя ее кожу бледнеть, а зрачки расширяются, Сирхан преклоняет колени перед маленькой гробницей, зажигает ладан и готовится с уважением встретить дух-отражение своего деда.

Строго говоря, ритуал не обязателен - Сирхан может поговорить с духом, когда он пожелает и где пожелает. Дух ответит безо всякой задержки, отколет какую-нибудь шутку на мертвом языке, или может, расспросит о каких-нибудь давно умерших людях, но Сирхан повернут на ритуалах, и к тому же, такие встречи даются ему непросто, а ритуал помогает их выстроить.

Будь на то воля Сирхана, он бы не стал болтать с дедом каждые десять мегасекунд. Мать Сирхана и ее партнер недоступны – они полностью ушли в одну из долгосрочных экспедиций по исследованию маршрутизаторов, давным-давно начатых Акселерациониста, а предки Риты либо полностью виртуализованы, либо мертвы. Так что связь их семьи с историческими корнями не слишком сильна. Но они и сами долгое время провели в том же состоянии полужизни, в котором сейчас существует Манфред, и не понаслышке знают, что при этом чувствуешь. Сирхан знает, что жена будет ему пенять, если он не посвятит уважаемого предка во все, что происходило в настоящем мире, пока тот был мертв. Более того, в случае с Манфредом, смерть не только потенциально обратима, но и почти неизбежно такова. В конце концов, они воспитывают его клона. Рано или поздно дитя захочет встретиться с оригиналом, или наоборот.

Что за жизнь пошла, если неупокоенные мертвецы больше не желают оставаться частью истории? - иронично размышляет он, потирая полоску-самозажигатель на палочке ладана и склоняясь перед зеркалом в дальней части гробницы. «Ваш внук с почтением ожидает вашего совета» - нараспев читает он официальные слова. Сирхан консервативен, и вдобавок отлично осознает относительную бедность своей семьи и необходимость поддерживать социальный кредит, а здесь, в государстве ортодоксальных орто-людей и реикарнационно-обеспеченного традиционализма, соблюдение формальностей хорошо отплачивает. Он сидит, скрестив ноги, и ждет ответа.

Манфреду не требуется много времени, чтобы появиться в глубинах зеркала. Как обычно, он принял форму орангутана-альбиноcа – перед записью и уходом в храм он как раз развлекался с онтологическим гардеробом Тети Аннетт. Может быть, они с ней и разошлись, но они остались близки. «Привет, парень. Какой сейчас год?»

Сирхан удерживается, чтобы не вздохнуть. «Мы больше не пользуемся годами» - не в первый раз объясняет он. Новый экземпляр каждый раз рано или поздно задает этот вопрос, Сирхан советуется с дедом. «С тех пор, как мы разговаривали в прошлый раз, прошло десять мег, около четырех месяцев, если ты хочешь, чтобы я пересчитал. С начала эмиграции – сто восемьдесят лет, и еще лет десять на релятивистское замедление».

«О. Всего-то?» Манфред как-то умудряется выказать своим видом разочарование. Это Сирхану в новинку: здесь перезапущенный вектор состояния Дедушки обычно спрашивает об Амбер или откалывает слабую шуточку. «Никаких изменений в постоянной Хаббла или темпах звездообразования? И были ли уже весточки от кого-нибудь из исследователей?»

«Не-а». Сирхан чуть расслабляется. Сейчас, наверное, Манфред сейчас снова спросит о том, как дурачатся с пределом Бекенштейна, и тогда это будет шаблоном разговора номер двадцать девять. Вскоре после заселения Амбер и другие исследователи отправились в действительно долгую исследовательскую миссию, и не ожидаются обратно в течение, э-э-э, 1019 секунд. До края видимой вселенной очень далеко, пусть даже первые несколько сотен миллионов лет – до сверхскопления Волопаса и дальше – можно пройти местной сетью кротовин. И в этот раз она не оставила дома ни единой своей копии.

Сирхан уже много раз так разговаривал с Манфредом – и в этом своем воплощении, и в предыдущих. В этом суть мертвецов – будучи вызванными, они не помнят, что происходило во время предыдущего вызова – и не будут помнить, если только не попросят их воскресить, узнав, что выполнились критерии воскрешения. Манфред очень долго был мертв - Сирхан и Рита успели за это время воскреснуть и раза три или четыре прожить долгую семейную жизнь, а перед этим еще провели целый век в небытии. «Мы не получали ответа ни от омаров, ни от Айнеко». Он делает глубокий вдох. «После этого ты всегда спрашиваешь меня, где мы находимся, потому я приготовил ответ-сводку». После десятого повтора Сирхан и Рита решили написать краткий ликбез, чтобы дух Манфреда могли разобраться, что к чему, и один из агентов Сирхана бросает свиток, запечатанный красным воском и перевитый шелковой лентой, сквозь поверхность зеркала.

Манфред некоторое время молчит, впитывая изменения (наверное, в пространстве духов прошли часы). «В самом деле? Я проспал целую цивилизацию?»

«Не спал - ты был мертв» - педантично отмечает Сирхан. Он понимает, что чересчур прямолинеен. «На самом деле, и мы тоже. Мы пропустили примерно первые три гигасекунды, поскольку мы хотели основать семью в таком месте, где наши дети смогут вырасти обычным путем. Поселения со средой около тройной точки воды и окислительной атмосферой стали строить далеко не сразу же, как началось изгнание. Мода на неоморфизм тогда хорошо окопалась» - добавляет он с отвращением. Неосы долго противились идее, что можно тратить ресурсы на построение вращающихся цилиндров-колоний только для того, чтобы дать позвоночным подходящие силы ускорения и пригодные для дыхания кислородные атмосферы, и это был знатный политический футбол. Но через несколько десятилетий принципиальные вопросы построения колоний в холодном пространстве у металлодефицитных коричневых карликов перестали быть головной болью, и поднимающиеся темпы роста благосостояния позволили реинкарнировать и ортодоксам.

«У-у-у». Манфред делает глубокий вдох, чешет подмышкой и выпячивает резиновые губы. «Короче. Мы – ну, то есть, ты, они… Да пофиг. Нам сказали «проваливай, Джек», мы свалили в маршрутизатор у Хендай +4904/-56, и развели выводок новых, чьи кротовины мы теперь используем как физические телепорты от точки к точке? Мы расселились по системам коричневых карликов, и построили свое государство глубокого космоса, на больших поселениях-цилиндрах, соединенных телепортами из маршрутизаторов?»

«А ты бы стал доверять исходным маршрутизаторам в коммутируемой передаче данных?» - риторически спрашивает Сирхан. «Даже зная их исходники, порченные всеми мертвыми инопланетными цивилизациями мозгов-матрешек, которые с ним контактировали? Но если все, что ты хочешь с ними сделать – это вытащить кротовины и пересылать пассивную материю с одного конца на другой, они становятся довольно надежными». Он подыскивает метафору: «Это примерно как использовать ваш... интернет, чтобы эмулировать почтовую службу девятнадцатого века».

«Ла-а-адно». Манфред задумывается, как он обычно делает в этот момент разговора, и это означает, что теперь Сирхану придется рассказывать, что идеи об использовании врат, приходящие ему сейчас в голову, уже воплощены. Более того, они уже старомодны. В сущности Манфред продолжает пребывать в мертвых именно потому, что все ушло так далеко - сколько бы он не появлялся, чтобы поболтать, рано или поздно он оказывается достаточно разочарованным, и выбирает не воскрешаться. Нет, Сирхан вовсе не собирается говорить ему, что он устарел – это было бы грубо, да и строго говоря, это не так. «Хм-м, это открывает некоторые интересные возможности. Интересно, кто-нибудь уже...»

«Сирхан, ты нужен мне!»

Ледяной холодок тревоги и страха Риты скальпелем проносится через сознание Сирхана, отсекая ветви внимания, обращенные к предку. Он моргает и обращает к Рите весь фокус, не оставляя Манфреду даже отражения.

«Что случилось?»

Он смотрит глазами Риты. На полу их гостиной рядом с Манни мурлыкает оранжевый кот с белыми полосками и коричневым завитком на боку. В глазах-щелочках, наблюдающих за ней, читается неестественная мудрость. Манни как ни в чем ни бывало гладит пальцами его шерстку, но Сирхан чувствует, как сжимаются его кулаки.

«Что случилось?»

«Прошу извинить» - говорит он, вставая. «Надо идти, объявилась твоя чертова кошка». Он добавляет Рите «иду домой», разворачивается и бежит по вестибюлю храма. Вбежав в главный зал, он останавливается перевести дух, и снова чувствует, как остро нуждается в нем Рита. Он отключает бережливость, швыряет ее прочь и шагает в портал-молнию, чтобы попасть домой так быстро, как только можно.

Позади слегка обидевшийся дух Манфреда фыркает и обдумывает экзистенциальный вопрос: быть или не быть. И принимает решение.

***

Добро пожаловать в двадцать третий век, или даже в двадцать четвертый. А может быть, это двадцать второй, полный головокружения от шаткой гибернации и релятивистского замедления времени - теперь это действительно мало что значит. Узнаваемые остатки человечества разбросало по сотне световых лет - они живут в астероидах с извлеченной сердцевиной и во вращающихся колониях-цилиндрах, нанизанных бусами на орбиты вокруг холодных коричневых карликов и бессолнечных планет, скитающихся по межзвездной пустоте. Механизмы, добытые из инопланетных маршрутизаторов, были переварены, упрощены до уровня, почти понятного простому сверхчеловеку, и превращены в генераторы спаренных кротовин, позволяющие осуществлять коммутируемый транспорт на колоссальные расстояния. Другие механизмы, произошедшие от высоких нанотехнологий – плодов цветения человеческого техногнозиса в двадцать первом веке – сделали воспроизведение пассивной материи рутинным; этому обществу нет нужды приспосабливаться к дефицитности.

Но в некоторых смыслах Новая Япония, Незримая Империя и другие государства человеческого пространства – одолеваемые нищетой задворки. Они не участвуют в послечеловеческих экономиках более высокого порядка. Они с трудом способны понять, о чем бормочут Зловредные Отпрыски, чей бюджет массы реструктурированной материи и энергии настоящего Солнца совершенно затмевает все полсотни занятых человеком систем коричневых карликов, вместе взятые. И они все еще тревожно мало знают о древней истории разума в своей вселенной – о происхождении сети маршрутизаторов, сковывающей так много погибших цивилизаций цепями смерти и разложения, о далеких инфо-всплесках размером с галактику, доносящихся с расстояний заметного красного смещения, и даже о свободных после-людях, которые в каком-то смысле живут здесь же, в одном световом конусе вместе с этими окаменелыми реликвиями человечества.

Сирхан и Рита поселились в этом очаровательном гостеприимном для человека захолустье, намереваясь основать семью, изучать ксеноархеологию, и избежать бурь и хаоса, связанных с историей их семьи в последних двух поколениях. В основном жизнь их была удобной, а академической стипендии семейного ядра, хоть и небольшой, хватало на обеспечение всеми удобствами цивилизации, что доступны в этом месте и в эту эпоху. И Сирхану и Рите такое по нраву. Бурная жизнь их авантюрных предков вела их к приключениям, но вместе с тем - к горю и к тревогам, и как Сирхан с гордостью отмечает, приключение – это что-то ужасное, только происходящее с кем-то другим.

Вот только...

Айнеко вернулся. Кот ушел в сеть маршрутизаторов вместе с другой версией Манфреда и частичными копиями Сирхана и Риты, которые ответвились, чтобы искать приключений, а не домашнего уюта. Тогда, гигасекунды назад, Сирхан заключил с дьяволом (точнее, с Айнеко) сделку, и теперь он в ужасе ожидает, что вернувшийся Айнеко потребует свою долю.

***

Манфред идет вниз по залу зеркал. Достигнув дальнего конца, он выходит, и оказывается в публичном отсеке. Он спроектирован на губке Менгера – кубе, из которого вырезаются все меньшие и меньшие кубы так, что фигура выглядит одинаково и вблизи, и издали, а площадь образующейся поверхности стремится к бесконечности. Поскольку это биопространство, как видит Манфред (или достаточно достоверная его симуляция), это не настоящая губка Менгера, но издали она смотрится хорошо – Манфред может различить по меньшей мере четыре уровня самоподобия.

Он останавливается перед алмазным парапетом высотой до пояса и смотрит вниз, вглядывась в недра куба-квазитессеракта. В глубине скрываются пышные зеленые сады с очаровательными ручейками, проложенными в аккуратном соответствии с фен-шуй, и пешеходными мостиками. Он глядит вверх, на маленькие кубические проемы: многие из них - это окна частных домов и общих заведений, глядящие на общее пространство. Далеко вверху в восходящих потоках воздуха от конвекторов кружатся существа с крыльями бабочек причудливой окраски. Находясь внизу, сложно сказать точно, но центральный кубический проем, наверное, не менее полу-километра в ширину. А создания эти вполне могут быть ангелами-послелюдьми с крыльями, приспособленными под низкую гравитацию.

Ангелами или крысами в стенах? - мысленно спрашивает он сам себя, вздыхая. Половина его дополнений недоступна – они настолько устарели, что сборщики в храме не стали утруждать себя ни их воспроизведением, ни даже воссозданием в среде эмулирования. Остальное... А ведь физически он - все еще орточеловек, замечает Манфред. Все функции и все мужское естество. Не все поменялось – только то, что важно. Мысли, полные иронии, пугающе-веселые. Вот он, стоит в чем родился, а точнее в чем был воссоздан, когда вышел из цикла «пробуждение-опыт-перезагрузка» в храме истории, стоит на пороге послечеловеческой цивилизации, столь потрясающе богатой и могущественной, что она может позволить себе строить в криогенных глубинах космоса поселения, не только дружественные млекопитающим, но и напоминающие произведения искусства. Вот только он беден, и все государство бедно, и по своей природе оно не может быть никаким другим, ведь оно - всего лишь свалка для простых послечеловеческих беженцев, в сингулярности сравнимых с австралопитеками. В дивном новом мире Зловредных Отпрысков его обитатель смог бы добиться не большего, чем протогоминид – в ракетном строительстве во времена Вернера Фон Брауна. Слишком примитивными они уродились, способными только барахтаться в хлеву собственной ограниченной когнитивной пропускной способности. И они сбежали во тьму, построив во тьме свою цивилизацию, такую сверкающую, что смогла бы затмить все существовавшее на пресингулярной Земле, пусть даже это и городок бараков, населенный умственно отсталыми.

Абсурдность этого веселит его и увлекает мысли, но ненадолго. В конце концов, он выбрал реинкарнировать по определенной причине – из-за слов Сирхана о возвращении кошки, завладевших его вниманием. «Город, где я могу взять немного одежды?» - спрашивает он. «В смысле - какой-нибудь приемлимой для этого общества. И, э-э-э, немного мозгов. Мне понадобится способность разгружаться...»

Город издает смешок в его голове, и он осознает, что по другую сторону стены с орнаментом, на которую он облокотился, есть публичный сборщик. «Ох…» - издает он, пытаясь вспомнить свой прямой нейроинтерфейс, древний и громоздкий. В воображении плывут ярлычки-леденцы, перекрытия и все этакое. Конструкции обладают примечательной настраиваемостью, и он осознает со странным чувством несоответствия, что это – вовсе не его воображение, но система взаимодействия с повсеместными публичными отделами инфопространства государства. Бесконечно настраиваемая, и сейчас работающая в упрощенном до примитивизма режиме, чтобы он мог с ней поладить. Да уж, велосипед в самом деле нуждается в боковых колесиках. Но ему не требуется много времени, чтобы выяснить, как попросить у сборщика пару штанов и обычную черную рубашку, и обнаружить, что пока его запросы просты, они выполняются бесплатно – прямо как дома на Сатурне. Космические страны добры к неимущим – основные жизненные потребности дешевы, а отказывать в них здесь, в космосе, равносильно убийству. Конечно, появление мета-людей подкосило целый лес устоев, ранее не подвергавшихся сомнению, но Золотое Правило стоит как прежде.

Одетый и более или менее самоосознающий (во всяком случае, по меркам человека), Манфред принимается за главное. «Где живут Сирхан и Рита?» - спрашивает он. Появляется маршрут, выложенный точками, и невозможным образом уходящий прямиком сквозь твердую стену – оказывается, ее часть – это портал-кротовина, соединяющий точки в световых годах друг от друга. Пойду-ка я прямо к ним, думает Манфред, перебирая мысли и озадаченно качая головой. Больше повидаться решительно не с кем. Франклины растворились в солнечном мозгу-матрешке, Памела умерла столетия назад (стыдно: он никогда не предполагал, что ему будет ее не хватать), а Аннетт замутила с Джанни, пока он был стаей голубей. (Тут можно было бы подвести черту и сказать, что всё, ничегошеньки не осталось?) Дочь исчезла, уйдя в долгосрочную экспедицию… Как же долго он был мертв - неудивительно, что друзей и знакомых разбросало по световому конусу шириной в столетия. Манфреду так и не приходит в голову, кого еще можно повидать - кроме верного внука, держащего знамя семьи с непрошеной преданностью. Похоже, он нуждается в помощи, думает он, шагая в портал и рассуждая. А еще, может быть, он поможет мне самому понять, чем заняться?...

***

Сирхан добирается до дома, приготовившись к неприятностям. Они действительно ожидают его, но совершенно не такие, каких ожидал он сам. Их дом – многообразие с раздельными уровнями, соединенными Т-порталами. Благодаря им каждое помещение можно устроить в подходящей среде: спальню - при низкой гравитации, гимнастическую - при высокой, и все остальное – при соответствующей. В доме простая обстановка - только коврики татами и стены из программируемой материи, способные быстро произвести любую желаемую мебель. Обычно с виду и на ощупь они похожи на бумажные обои, хотя способны совершенно заглушить и плач младенца. Но сейчас звукоподавление не работает, по родному дому, как вопящие обезьянки, носятся дети и что-то, покрытое рыжим и белым мехом, и в конец расстроившаяся Рита пытается объяснить соседке Элоизе, почему ее орто-дочь Сэм скачет вокруг, как мячик в пинболле.

«Это все кот их заводит!» Она заламывает руки, зачем-то оборачивается, и тут появляется Сирхан. «Наконец-то!»

«Спешил, как мог». Он уважительно кивает Элоизе, и хмурится. «Дети, ...» Что-то маленькое и быстрое влетает в него с разгону и хватает за ноги, утыкаясь головой между ног. «…Ух!» Он сгибается, потом подхватывает Манни, и поднимает в воздух. «Эй, сын, я же говорил тебе не...»

«Он не виноват» - поспешно говорит Рита. «Он радуется, потому что...»

«Все же я считаю, что это совершенно...» Элоиза, кажется, начинает терять терпение.

«М-м-яяя-у?» - спрашивает что-то у лодыжек Сирхана, как ни в чем не бывало.

«Мать твою…» Сирхан отпрыгивает. Шатаясь, он пытается одновременно поймать равновесие и не упустить восторженного отпрыска. Тем временем в общественном инфопространстве ширится колоссальное возмущение, настоящая черная дыра звездных масс - и похоже, это возмущение сейчас трется о его лодыжки. «Что ты тут делаешь?» - вопрошает он.

«О, всяко разное» - говорит кот внутренней речью, сардонически растягивая слова. «Подумал, пришло время навестить вас снова. Где ваш домашний сборщик? Ничего, если я воспользуюсь им? Надо кой-чего сделать для друга».

«Что?» - сразу же подозрительно спрашивает Рита. «Тебе мало того, что ты уже учинил?» Сирхан смотрит на нее с одобрением. Похоже, давнишние предупреждения Амбер на счет кота глубоко отпечатались в ее памяти – она обходится с котом вовсе не как с пушистым клубком, которым тот желает казаться.

«Учинил?» Кот сардонически смотрит на нее, мотая хвостом из стороны в сторону. “Я не причиню вам никакого вреда, обещаю. Это всего лишь...”

Дверной звонок прочищает глотку и объявляет о новых посетителях. «Милорд и миледи, Рен Фуллер пожаловала в гости».

«А она-то что от нас хочет?..» - ворчит Рита. Сирхан чувствует, как она напряжена, как незаметно работают ее отражения, пытаясь нащупать среди этого безумного дня хоть что-то, за что можно удержаться, проживая в симуляции разнообразные варианты развития ситуации и все сопровождающие их кошмары, и возвращаясь к настоящему, чтобы дать ей возможность настроить реакцию в соответствии с найденным. «Впусти, чего уж там». Рен – одна из их названных соседей. Большая часть ее дома находится за несколько световых лет отсюда, но это прыг, скок и шаг по меркам времени, нужного на дорогу. Она со своей семьей изгнанников воспитывает стайку детей-шалунов, которые иногда болтаются с Манни.

Маленький синий ослик, преследуемый парой вопящих и потрясающих копьями детей, с заунывным криком проносится мимо взрослых. Элоиза пытается поймать дочку, но промахивается. Дверь в гимнастическую исчезает, и внутрь миниатюрной крылатой ракетой влетает Лис, маленькая подруга Манни. «Сэм! Немедленно иди сюда!» - зовет Элоиза и направляется к двери.

«Слушай, что ты хочешь?» - вопрошает Сирхан, держа сына на руках и глядя вниз на кота.

«О, всего-ничего» - говорит Айнеко. Он изгибается и вылизывает испачканную шерстку на боку. «Вообще говоря, я хочу поиграть с ним».

«Ты хочешь...» Рита умолкает.

«Папочка!» - Манни хочет вниз.

Сирхан ставит сына осторожно, как будто у него стеклянные кости. «Беги, поиграй» - говорит он, и поворачивается к Рите. «Дорогая, почему бы тебе не встретить Рен?» - спрашивает он. «Может, она пришла за Лис, но с ней никогда не знаешь».

«Я тоже пойду» - добавляет Элоиза, - «вот только заберу Сэм». Она оглядывается, смотрит извиняющимся взглядом на Риту, и скрывается в гимнастической.

Сирхан делает шаг к прихожей. «Поговорим в студии» - жестко говорит он, сверля кота взглядом. «Мне нужны объяснения. Желательно, правду».

***

А тем временем в когнитивной стране чудес, о которой родители Манни знают гораздо меньше, чем они полагают, его отражения занимаются делами, которые гораздо менее невинны, чем они предполагают.

Давным-давно, в двадцать первом веке, Сирхан прожил в симуляции не одно, а целую кучу альтернативных детств – его родители не отпускали кнопку ускоренной перемотки, надеясь, что рано или поздно получится кто-то, соответствующий их предубеждениям. Для Сирхана это было ничуть не меньшим испытанием, чем любая история с интернатом в девятнадцатом веке, и он обещал себе, что никогда не станет подвергать собственных детей такому. Однако одно дело - принудительно проживать все аспекты воспитания один за другим, и совсем другое – по собственной воле погружаться в восхитительную вселенную мифов и магии, где детские мечты обретают форму и бродят по зачарованным лесам, встречаясь там с воплощенными фантазиями друзей и недругов.

Манни рос с нейроинтерфейсами доступа к городскому мыслепространству, на порядок величины более сложными, чем те, что бытовали в эпоху детства Сирхана, и некоторые из отражений его исходного вектора состояния, оплодотворенные разысканными в киберпространстве следами самого Манфреда и обосновавшиеся в ускоренных симуляциях, с стали взрослыми. Конечно же, они не помещаются внутри его собственного черепа семи лет от роду - но они наблюдают за ним. И когда он в опасности, они заботятся об их будущем и единственном теле.

Основное взрослое отражение Манни обитает на нескольких виртуальных мыслепространствах Новой Японии (вместе они в миллиарды раз просторнее физических миров, доступных упрямым адептам биологии – но последние уже и не пытаются с чем-либо тягаться в величине MIPS на грамм). Тема реконструкции - предсингулярная Земля. Время навеки остановилось, застыв на пороге настоящего двадцать первого века, в восемь часов сорок шесть минут одиннадцатого сентября. Апартаменты Манни располагаются на сто восьмом этаже Северной башни, и широкофюзеляжный авиалайнер, несущийся полным ходом, завис в воздухе в сорока метрах под его окнами. В исторической реальности сто восьмой этаж занимали корпоративные офисы, но общепризнано, что в мыслепространствах возможно всякое, а это – просто маленькая причуда Манни, пожелавшего жить здесь. Не то, чтобы это событие много значило для него – он родился спустя более чем столетие после Войны с Террором - но это часть легенд и сказаний его детства, падение Двух Башен, разбившее миф об исключительности Запада и проложившее дорогу миру, в котором он был рожден.

Взрослый Манни носит аватар, приблизительно основанный на его клоне-отце, Манфреде, но замерший в юности, на двадцати с чем-то годах, более худой, одетый в черное и готичный. Манни убивает время, играя в Матрицу и слушая музыку. Сейчас в динамиках грохочут Type O Negative, а он потягивается, расслабленный горячим коксом, и ожидает парочку девочек по вызову (скорее всего – таких же ускоренно повзрослевших аватаров, но не обязательно женского пола, и не обязательно даже человеческого вида), развалившись в кресле и ожидая, когда что-нибудь случится.

Дверь за его спиной отворяется. Он ничем не выдает, что заметил вторжение, хотя его зрачки, заметившие в оконном стекле тусклое отражение женщины, идущей к нему, слегка расширяются. «Ты опоздала» - ровным голосом говорит он. «Предполагалось, что ты будешь здесь десять минут назад». Он разворачивает кресло, и тут его глаза распахиваются.

«Кого ты ожидал?» - спрашивает ледяная блондинка в черном деловом костюме и длинной юбке. В ее лице есть что-то хищническое, и выражение - строгое. «Нет-нет, не говори. Так ты у нас Манни, да? Частное Манни?» Она неодобрительно фыркает. «Упадничество и декаданс. Уверена, что Сирхан бы этого не одобрил».

«Да и хрен с ним лысый, с батей» - желчно говорит Манни. «Кто ты, черт возьми, такая?»

Блондинка щелкает пальцами, и на ковре между Манни и окном появляется офисный стул. Она садится на его краешек, с некоторым педантичным фанатизмом разглаживая юбку. «Я Памела» - строго говорит она. «Твой отец не рассказывал обо мне?»

Манни озадачен. В глубине его сознания пробуждаются глубокие инстинкты, чуждые любому, кто был реализован до середины двадцать первого века, и начинают перебирать ткань псевдореальности. «Ты мертва, да?» - спрашивает он. «Ты кто-то из моих предков».

«Я так же мертва, как и ты». Она одаривает его леденящей улыбкой. «Никто не остается мертвым в наши дни. В особенности – те, кто знают Айнеко…»

Манни моргает, чувствуя, как накатывает легкое раздражение. «Это все, конечно, замечательно, но я ожидал гостей» - говорит он с деланным ударением. «А не воссоединение семьи или нудную пуританскую проповедь...»

Памела фыркает. «Продолжай валяться в своем хлеву сколько хочешь, детка. Мне-то что? Но пора позаботиться кое-о чем более важном. Как давно ты проверял своего основного?»

«Основного?» Манни напрягается. «С ним все в порядке». Его глаза фокусируются на точке в бесконечности и пару мгновений он вглядывается во что-то вдали – загружает и воспроизводит недавние записи сознания юного себя самого. «Что это за кошка, с которой он играет? Это не компаньон!»

«Айнеко. О чем я и говорила». Памела начинает нетерпеливо постукивать по подлокотнику стула. «Проклятие нашей семьи вернулось еще в одном поколении. И если ты не сделаешь с этим ничего...»

«С чем?» Манни выпрямляется. «О чем ты говоришь?» Он поднимается на ноги и поворачивается к ней. Небо за окном, отражая растущее в нем предчувствие, начинает темнеть. Памела тоже встает, вырезанный из реальности стул исчезает в воздухе, и она оказывается стоящей перед ним. В ее глазах – холодный вызов.

«Я думаю, ты прекрасно знаешь, о чем именно я говорю, Манни. Пора отложить эти чертовы игрушки. Повзрослей, пока у тебя еще есть возможность!»

«Я...» он прерывается. «Кто это - я?» - спрашивает он. Прохладный сквозняк неуверенности пробирается под рубашку и осушает капельки холодного пота, ползущие по его спине. «И что ты тут делаешь?»

«Ты действительно хочешь узнать ответ? Я мертва, помни. Мертвые знают все. Это не всегда хорошо для живых».

Он набирает воздух в легкие. «Я тоже мертв?» На его лице отображается озадаченность. «…в Седьмом Небесном Кубе - взрослый-я, что он там делает?»

«Это случайное совпадение, которое таковым не является». Она берет его за руку, и сбрасывает глубоко в его сенсорий шифрованные метки – цепочку хлебных шариков, уводящих куда-то в темную и нехоженую часть мыслепространства. «Хочешь разобраться? Следуй за мной». И она исчезает.

Минуту спустя Манни, испуганный и озадаченный, стоит у окна, наклонившись вперед и разглядывая застывшее великолепие несущегося внизу самолета. «Вот дерьмо» - шепчет он. Она прошла прямо сквозь мою защиту и не оставила ни следа. Кто она такая?

Отражение его умершей прабабушки - или кто-то еще?

Я должен отправиться за ней, если я хочу выяснить – понимает он. Поднимает левую руку и вглядывается в невидимую метку, ярко горящую под оболочкой из плоти. «Воссоедини меня с главным».

Долю секунды спустя пол пентхауса выгибается и жестоко сотрясается, и вой сирен возвещает, что время подошло к своему концу и застывший авиалайнер завершил свое путешествие. Но Манни там уже нет. И если небоскреб падает в симуляции, в которой нет никого, кто мог бы это увидеть – случилось ли это на самом деле?

***

«Я пришел за мальчиком» - говорит кот. Он сидит на ковре ручного плетения, расстеленном на дощатом полу, выставив заднюю лапу под странным углом, как будто просто забыл о ней. Осознав, насколько колоссальна представшая перед ним сущность, когда-то бывшая причудой послечеловеческого творчества его предков, Сирхан с трудом удерживается от паники. Когда-то Айнеко был робокошкой, но он дополнялся и усовершенствовался снова, и снова, и снова. Даже в восьмидесятые, когда Сирхан впервые повстречал кота во плоти, тот уже был невообразимым и чуждым разумом, ироничным и тонким. И теперь...

Сирхан знает, что Айнеко манипулировал его эйген-матерью – он направил ее природное влечение прочь от его настоящего отца, к другому человеку. В периоды мрачной интроспекции он также подумывал и о том, не стоит ли кот каким-нибудь образом за его собственным разбитым детством, за неспособностью его настоящих родителей стать ему близкими. И нельзя забывать, что в начале всех начал кот был, кажется, пешкой в свирепой разводной игре Манфреда и Памелы. Это было за десятилетия до рождения Сирхана, но остались ли в его подсознательных разделах скрытые инструкции? А что, если пешка на самом деле - король, строящий во тьме свои интриги?

«Я пришел за Мэнни».

«Ты не получишь его». Сирхан поддерживает маску спокойствия, но больше всего ему хочется просто накричать на Айнеко. «Разве недостаточно бед ты уже причинил?»

«Легко не дашься, да?» Кот вытягивает шею и начинает деланно вылизывать растопыренные пальцы поднятой лапы. «Я ничего не требую, парень, я просто пришел за ним, а ты тут ничего, в сущности, не значишь. На самом деле я просто делаю крюк, чтобы тебя предупредить».

«И я говорю тебе…» Сирхан запинается. «Да чтоб тебя». Сирхан не одобряет крепкие словечки, и ругательство - показатель его внутренней сумятицы. «Забудь, что я хотел сказать, я уверен – ты и так это знаешь. Дай я начну с начала».

«Ладно. Давай разыграем, как ты хочешь». Кот грызет завернувшуюся у коготка кожу, но его голос звучит как ни в чем не бывало во внутренней речи, поддерживая Сирхана на взводе непринужденностью своего вторжения в его личное пространство. «Определенно, ты представляешь себе, что я такое. Ты знаешь – и я специально напомню об этом тебе - что мое умение строить модель сознания качественно лучше твоего. Что я могу построить полную модель человеческого сознания. Ты можешь также подозревать, что я использую оракула Тьюринга, чтобы обходить твои состояниями ожидания…» Кот оставляет свой неубирающийся коготь и ухмыляется. Его острые клыки сверкают в луче света, падающем из окна студии Сирхана. В окне виднеется небо с холмами, озерами и лесами, прилепленными к нему там и сям - внутреннее пространство поселения-цилиндра, ни дать ни взять, сошедшее с картин Эшера. – «Ты понимаешь, что я вижу твои шаблоны как на ладони и разгуливаю вокруг, пока ты слепо бьешься своими мыслями о них изнутри. Я всегда на один шаг впереди тебя. О чем другом, о чем знаю я, ты еще догадался?»

Айнеко прожигает его насквозь немигающим взглядом. Сирхан содрогается. Вот теперь он знает, как это ощущается самым глубинным нутром, когда тебя посещает инопланетное божество. В сущности, это так и есть, разве нет? Однако же... «Ладно, допустим, твоя взяла» - говорит Сирхан спустя мгновение, за которое успевает сотворить целый вихрь испуганных отражений-изыскателей, частных личностей, со всех сторон налетающих на одну и ту же задачу. «Ты умнее меня. Я просто человек со скучными дополнениями, а у тебя есть новенькая сверкающая модель сознания, позволяющая тебе обходиться с нами так же, как мы обходимся с обычными кошками». Он оборонительно скрещивает руки на груди. «Но ты обычно не втираешь это так. Это же не в твоих интересах, верно? Ты предпочитаешь прятать свои манипуляторские способности под обходительной личиной - так легче с нами играть. А значит, у тебя есть причина на все это». Теперь в его голосе сквозит горечь. Сирхан смотрит вокруг, призывает стул, и попутной мыслью – корзинку для кота. «Садись. Почему сейчас, Айнеко? Почему ты считаешь, что можешь забрать моего собственного сына?»

«Я не говорил, что собираюсь забрать его, я говорил, что я пришел за ним». Айнеко возбужденно машет хвостом из стороны в сторону. «Я не занимаюсь политикой приматов, Сирхан. Я не маленькая обезьянка. Но я знал, что ты отреагируешь негативно, потому что социальный механизм представителей твоего вида предполагает...» - Целая дюжина над-отражений воссоединяется в сознании Сирхана, и голос Айнеко тонет в какофонии внутренних голосов – «…поймешь ситуацию, и мне показалось предпочтительным спустить механизмы твоей территориальной и репродуктивной тревоги заранее, чем иметь ввиду риск, что они взорвутся мне в лицо в какой-нибудь более деликатной ситуации».

Сирхан отсутствующе отмахивается от кота. «Пожалуйста, подожди». Он расставляет по местам квазивоспоминания – результаты, принесенные закончившими обдумывание отражениями – и его глаза с подозрением сужаются. «Тут что-то нечисто. Обычно ты не лезешь на рожон. Ты выстраиваешь взаимодействия с людьми заблаговременно. Да что там, ты просто направляешь их так, чтобы они делали то, что ты хочешь, и ни разу не усомнились в том, что это их собственная идея». Он напрягается. «Что там такое с Манни, что привело тебя сюда? Зачем он тебе нужен? Он всего лишь ребенок».

«Ты путаешь Манни и Манфреда». Айнеко отправляет Сирхану картинку-улыбку. «В этом твоя первая ошибка, хоть они клоны в различном субьективном состоянии. Подумай, на кого он будет похож, когда вырастет?»

«Но он еще не вырос!» - жалобно говорит Сирхан. «Он будет взрослым...»

«Спустя годы, Сирхан. Вот в чем сложность. Вообще-то мне нужно поговорить с твоим дедом, а не сыном. Но не этим долбаным застопоренным отражением в храме истории - мне нужен Манфред с чувством связанности, и немедленно. У него есть кое-что нужное мне, и я обещаю, что не уйду, пока не получу это. Ты понял?»

«Да» - говорит Сирхан, гадая, звучит ли в его голосе вся та сосущая пустота, растущая в его сердце. «Но он наш ребенок, Айнеко. Мы люди. Ты знаешь, что это значит для нас?»

«Второе детство». Айнеко встает, потягивается и сворачивается в корзинке. «Вот в чем проблема вашего бессмертия, лысые обезьяны – вам снова и снова нужна очистка и перезагрузка, и рано или поздно вы теряете связанность… Ладно. Дело не во мне, Сирхан. Я принял сигнал с дальнего края сети маршрутизаторов, отражение, утверждающее, что оно из семьи. Говорит, они таки добрались до своей дальней дали и там, за Пустотой Волопаса, нашли что-то достаточно важное и солидное, что стоит пуститься в путь целиком и увидать это воочию. Но я должен убедиться перед ответом, что это не очередные Вунч или что-то этакое. И это я не собираюсь запускать в свое сознание. Даже в песочницу. Понимаешь, о какой вещи я говорю? Поэтому я должен воссоздать физического взрослого Манфреда со всеми его воспоминаниями, но при том не бывшего частью меня. Чтобы он взглянул на этот разумный пакет данных и ручался за него. Чтобы разобраться в таких посылках, нужно самоосознающее существо. К сожалению, храм истории досадно хорошо защищен от незаконного извлечения – я не могу просто пойти туда и достать его копию, но я не хочу использовать мою собственную модель Манфреда – он знает слишком много. И потому...»

«Что оно обещает?» - напрягшись, говорит Сирхан.

Айнеко разглядывает его сузившимися глазами, издавая резонирующее мурлыканье в основании глотки. «Всё».

***

«Бывают разные виды смерти» - рассказывает Манни женщина, которую зовут Памела, и ее голос шорохом сухих листьев раздается в темноте. Манни пытается двинуться, но он будто скован каким-то замкнутым пространством. Он отгоняет от себя приступ паники. «Во-первых, и это главное, смерть – это отсутствие жизни. А для человеческих существ – и отсутствие сознания тоже, но не просто его отсутствие, а отсутствие самой способности иметь сознание». Тьма надвинулась на него, она дезориентирует, и Манни даже не уверен, что знает, где верх, а где низ – ничего не работает. Даже голос Памелы ощущается вездесущими колебаниями среды, и приходит со всех сторон.

«Простая старомодная смерть, тот ее вид, что существовал до сингулярности, была неизбежным состоянием прерывания для всех форм жизни. Сказки о жизни после смерти ничего не стоили». Сухой смешок. «Я обошла все фазовое пространство возможных послежизней, каждый день перед завтраком пытаясь поверить в какую-нибудь новую из них только на тот случай, если Пари Паскаля верно. Но теперь, я полагаю, мы можем согласиться, что прав был Докинз. Человеческое сознание просто уязвимо для определенных типов передающихся мем-вирусов, а религии, обещающие жизнь после смерти, в этом особенно тлетворны, поскольку эксплуатируют уязвимость нашего естественного отвращения к состояниям прерывания».

Манни пытается сказать «я не умер», но его горло не работает. Прислушавшись к себе, он замечает, что вдобавок он и не дышит.

«Теперь о сознании. Забавная штука, не так ли? Оно - плод гонки вооружений между хищником и жертвой. Если прнаблюдаешь за кошкой и мышкой, ты заметишь – поведение кошки лучше всего объясняется тем, что у кошки есть модель сознания мышки. Внутренняя симуляция, позволяющая предсказывать наиболее вероятное поведение мышки, замечающей хищника. Например, куда та побежит. И кошка, используя эту модель сознания, может оптимизировать стратегию атаки. Но одновременно с этим виды добычи, устроенные достаточно сложно для того, чтобы иметь собственную модель сознания, получают преимущество в обороне, если становятся способной предвидеть действия хищника. В конце концов, именно эта самая гонка вооружений млекопитающих и привела к появлению нас, вида общественных обезьян, которые пошли дальше. Мы научились использовать модель сознания для улучшения системы сигналов – чтобы племя могло работать сообща – а затем и в рефлексии – чтобы воссоздавать внутренние состояния самого индивидуума. Соедини вместе эти две вещи – сигнальную систему и интроспективную симуляцию – и ты получишь сознание человеческого уровня, а в качестве бонуса – язык, систему передачи информации о внутренних состояниях, а не просто примитивных сигналов вроде "там хищник!” или “вот еда”».

Вытащи меня отсюда! Манни чувствует, как паника вгрызается в него зубами, смазанными жидким гелием. «В-ы-т-а-щ-и...» Каким-то чудом он действительно произносит это, хоть и не понимает, как ему это удалось – его глотка не работает, и внутренняя речь - тоже. Все отключено, все системы не работают.

«Теперь же – о послелюдях» – безжалостно продолжает Памела. «Не о простых отображениях наших собственных нейросистем, пусть даже заснятых на субклеточном уровне и эмулированных на большом-пребольшом компьютере, таком как этот. Это всего лишь травести. Я говорю о существах, являющихся качественно лучшими познающими машинами в сравнении со всем классом простых людей, дополненных или нет. Они превосходят нас не только в совместных действиях – чему классическим подтверждением является Экономика 2.0., - но и в симуляциях. Послечеловек может построить внутреннюю модель человечески эквивалентного сознания, которая будет обладать всеми когнитивными способностями самого оригинала. Мы – к примеру, ты, или я – иногда полагаем, что знаем, что заставляет тикать других людей, но мы весьма часто ошибаемся, а настоящие послелюди могут на самом деле симулировать нас вместе со всеми нашими внутренними состояниями, и сделать это правильно. И в особенности это касается тех, у кого был полный доступ к нашим дополнениям памяти. Кто имел его все эти годы, еще задолго до того, как мы и подозревать начали, что они вскоре превзойдут нас всех. Наш случай, Манни, не так ли?»

Манни бы кричал сейчас на нее во всю глотку, если бы у него был рот, но паника не находит выхода, и она уступает место невероятно сильному дежа вю. С этой Памелой что-то связано, что-то зловещее, о чем и он тоже знает… он знал ее, понимает он. Почти все его системы по-прежнему отключены, но один процесс, появившийся только что, наоборот, очень активен. Это отражение личности, сигналящее о намерении воссоединиться с ним. “Дельта” огромное - многие годы опыта, расходящегося с главной ветвью, и этот опыт надо впитать… Он огромным усилием отпихивает его прочь – это очень настойчивое отражение – и пытается сосредоточиться, пытаясь развязать свой проглоченный язык, представляя губы, касающиеся зубов, слова, собирающиеся в глотке. «Я...»

«Не надо нам было совершенствовать нашу кошку, Мэнни. Она слишком хорошо знает нас. Я умерла во плоти, но меня запомнил Айнеко, запомнил настолько чудовищно подробно, насколько Зловредные Отпрыски помнят любого ресимулированного. Ты можешь бежать – как сейчас, во второе детство, но спрятаться ты не сможешь. Ты нужен коту. И не только ему». Мурашки пробегает по спине от ее голоса: отражение начало слияние своей невероятной горы памяти с его нейронной картой, и теперь ее голос, одновременно и возбуждающий, и отталкивающий, наполняется значением – все это плоды психологической настройки с обратной связью, которой он подверг себя целую жизнь – много жизней – назад. «Он играл нами, Мэнни. Возможно, еще с той поры, когда мы не понимали, что он осознает себя».

«Тогда...» Манфред умолкает. Он снова может видеть и двигаться, и ощущает язык во рту. Он снова стал сам собой, физически вернулся к форме, в которой был, когда ему было тридцать и он вел свою перипатетическую жизнь в досингулярной Европе. Он сидит на краю кровати в номере амстердамского отеля, очаровательно обставленного и излюбленного философами, и на нем джинсы, футболка и жилет со множеством карманов. Они забиты трухой давным-давно устаревших приспособлений, из которых он собирал личную сеть, а на столике у кровати лежат его безумно громоздкие очки-проекторы. У двери, как скульптура, стоит и наблюдает за ним Памела, и она - не та рассохшаяся карикатура, которую он видел на Сатурне, подслеповатая Судьба, опирающаяся на плечо внука. Она и не мстительная Парижская Фурия, и не фундаменталистский дьявол-интриган Пояса. На ней идеально скроенный костюм поверх красного с золотом парчового корсета, а светлые волосы, уложенные в тугой шиньон, блестят как тончайшая проволока. Концентрированная стихия, в которую он и влюбился тогда давным-давно – подавление, господство, безжалостная машина, принадлежащая ему одному.

«Мы мертвецы» - говорит она. И добавляет, со смешком, жестким и коротким: «Нам не обязательно снова жить в смутные времена, если мы этого не хотим».

«…Что это за игра?» - спрашивает он с пересохшим ртом.

«Репродуктивный императив». Она фыркает. «Давай, вставай. Иди сюда».

Он послушно встает, но не шагает к ней. «Чей императив?»

«Не наш». У нее дергается щека. «Когда ты мертв, ты начинаешь во многом разбираться. Эта проклятая кошка должна нам ответы на многие вопросы».

«То есть ты говоришь, что...»

Она пожимает плечами. «А ты можешь придумать этому всему другое объяснение?» Она шагает вперед и берет его за руку. «Деление и рекомбинация. Разделение единиц меметического кода по разным группам, и тщательно просчитанное перекрестное оплодотворение. Айнеко не просто пытался вывести лучшего Макса, когда он устраивал все эти свадьбы и разводы, все эти штучки с эйген-родителями и с выгруженными ветвями. Айнеко занимается разведением наших сознаний». Ее пальцы в его руках тонки и холодны. Он содрогается от накатившегося отвращения – будто рядом мертвец. Потом он понимает – это включилось кондиционирование, топорно установленные рефлексы, которые как-то умудрились сохранилиться после всего, что было. «Даже наш развод. Если...»

«Ну конечно же, нет». Сейчас Манфред помнит уже и это. «Айнеко не был тогда самоосознающим!»

Идеальная бровь Памелы приподнимается. «Уверен?»

«Ты хочешь знать ответы».

Ее дыхание учащается, и он чувствует его своими щеками, от чего мелкие волоски на его шее поднимаются дыбом. Она кивает – кратко и решительно. «Я хочу знать, насколько большая часть нашей истории была срежиссирована кошкой. Тогда, когда мы думали, что сами хотим снова и снова совершенствовать ее оборудование, это были мы? Или он позволял нам думать, что это были мы?..” Она шумно выдыхает. «Развод. Это тоже были мы? Или нами манипулировали?»

«Наша память. Она настоящая? С нами действительно происходило хоть что-то из всего этого? Или же...»

Она стоит в двадцати сантиметрах от него, и Манфред осознает, как богато он ощущает ее присутствие, запах ее кожи, вздымающуюся в ритме дыхания грудь, расширение ее зрачков. Бесконечно долгое мгновение он смотрит в ее глаза и видит собственное отражение – ее модель его сознания? – глядящее на него в ответ. Общение. Безжалостная машина. Она отступает на шаг – каблук цокает по полу -, и иронично улыбается. «Тебя дожидается новое тело. Оно только что изготовлено - кажется, Сирхан говорил с твоим отражением из архивов храма истории, и оно решило реинкарнировать. Что за день невероятных совпадений, да? Почему бы тебе не пойти и не воссоединиться с ним? Я встречу тебя, и мы пойдем и зададим Айнеко пару непростых вопросов».

Манфред делает глубокий вдох и кивает. «Пожалуй, так мы и сделаем…»

***

Маленький Манни – клон с семейного древа, ставшего направленным циклическим графом – не понимает, отчего вся эта суматоха, но он видит, что его мама Рита расстроена. Это как-то связано с кошачьей штукой, вот что он знает, но Мама не хочет рассказывать ему. «Дорогой, пойди поиграй с друзьями» - отвлеченно говорит она, и даже не отщепляет отражение последить за ним.

Манни идет в свою комнату и с минуту рыскает в игропространстве, но там нету ничего настолько же интересного, как кот. Кошачья штука пахнет приключениями, чем-то запретным, сделавшимся достижимым. Манни удивляется, откуда папочка ее достал. Он пытается позвать отражение Большого Манни, но Большой не отзывается - спит, наверное. И после неудачной попытки отвлечься и поиграть, оставившей его в раздражении, игропространство - в полном беспорядке, а иллюстрации Сендака – спрятавшимися за большим басовым барабаном, Манни делается скучно. Но он еще, в сущности, маленький мальчик, и еще не наловчился как следует мета-программировать свое состояние. Потому вместо того, чтобы настроить свои ощущения так, чтобы уже не было скучно, он крадется к потайному порталу в спальне (который Большой Манни-отражение когда-то для него перепрограммировал - он связал его с малоиспользуемым общественным А-порталом, а тот, в свою очередь, превратил руткитом в прокси-сервер телепортов). И оттуда он отправляется вниз, в подземелье Красной площади, где бормочут и кричат что-то своим мучителям освежеванные существа, где на столбах, подпирающих небо, висят истерзанные и распятые ангелы, а банды полудиких детей разыгрывают свои психопатические фантазии на безответных андроидных копиях родителей и прочих авторитетов.

Там Лис, и Випул, и Карин, и Морган. Лис переоделась в боевое тело, в своего устрашающего серого боевого робота с длинными шипами и поясом сюрикенов, грозно вертящимся вокруг нее. «Манни! В войнушку?»

У Моргана вместо рук могучие рассекающие клешни, и Манни радуется, что пришел, снарядившись: его третья рука от локтя превратилась в костяную косу. Он с восторгом кивает. «Кто враг?»

«Они!» Лис разворачивается и показывает на стаю детей по ту сторону бутафорской кучи лома. Они собрались у помоста и тычут какими-то светящимися штуками во что-то извивающееся и заключенное в чугунной клетке. Все это – понарошку, но вопли - все равно настоящие. Манни вспоминает, как он умер здесь в последний раз, и как потом опять долго огораживал место в памяти вокруг выпотрошенного тела и черной дыры боли. «Они поймали Люси и мучают ее! Нам надо ее вернуть!» В играх никто не умирает по-настоящему (то есть – насовсем), но дети могут быть очень, очень жестоки - и если позволять им находить отдушины в игре, их легче будет удержать от того, чтобы сделать что-нибудь по-настоящему опасное и угрожающее структурной целостности биосферы. Так что взрослая часть населения Новой Японии решила, что уж лучше давать им отрываться друг на друге и полагаться на Город в исправлении сопутствующего ущерба.

«Классно!» Випул распахивает двери арсенала, начинает передавать дубинки, кромсалки, сюрикены и душилки, и глаза Манни загораются. «Давай!»

Спустя десять минут окапывания, бега, схваток, а потом и воплей, Манни обнаруживает себя устало прислонившимся к обратной стороне столба для распятий. Он хватает воздух. Пока что все было просто отлично, и его рука ноет и чешется, устав колоть, но у него есть нехорошее чувство, что это ненадолго. Лис рванулась в самую гущу и запуталась цепями в опорах помоста. Теперь они поджаривают ее на огне, и ее вопли, усиленные электроникой, доносятся сквозь звуки его собственного хриплого дыхания. С его руки, скапывая с острия когтя, стекает кровь – не его собственная - и он содрогается от безумного желания крушить, жестокой нужды причинять боль. Над его головой что-то издает скрипящие звуки. Скриии, скриии... Он смотрит наверх. На столбе распят ангел. Крылья разорваны там, где они вбили шипы между костей, поддерживающих огромные мембраны для полета в слабой гравитации. Он все еще дышит, никто и не постарался его прикончить, да и не постарается, пока так сильно не захочется, что...

Манни выпрямляется и тянется когтем третьей руки к его тонкой талии, покрытой синей кожей, но тут он слышит голос. «Погоди». Это внутренняя речь, и она сопровождается ключами принуждения, привилегиями супер-пользователя, которые заставляют его локоть замереть на месте. Он разочарованно мычит и поворачивается, готовый сражаться.

Это кот. Он уселся, свернувшись, на булыжнике позади (как странно: точно там, куда Манни только что смотрел), и наблюдает за ним глазами-щелочками. Манни ощущает потребность наброситься на кота, но его руки не двигаются, да и ноги тоже. Хоть это и Темная Сторона Красной Площади, где играют несносные детки и может быть всякое, и где у Манни могут оказаться куда большие когти, чем все, на что способен кот, но Город соблюдает некоторый контроль и здесь. Так что кошачьи ключи доступа действуют, и решительно препятствуют резне. «Здравствуй, Манни» - говорит кошачья штука. «Твой папа волнуется. предполагалось, что ты в своей комнате! Он ищет тебя. Большой ты устроил тайную калитку, да?»

Манни рывком кивает, и его глаза широко раскрываются. Он хочет закричать и наброситься на кошачью штуку, но не может. «Что ты за штука?»

«Я твой... сказочный крестный». Кот пристально смотрит на него. «Знаешь, а ты не слишком напоминаешь свой прообраз. В твоем возрасте он был совсем другим… Но да, на безрыбье и ты сойдешь».

«Для чего?» Озадаченный Манни опускает свою руку-косу.

«Дай-ка мне связаться с другим тобой. С Большим».

«Не могу» - начинает объяснять Манни. Но тут куча камней под котом оживает, и начинает вращаться, негромко жужжа. Коту приходится встать, и он перемещается, раздраженно распушив хвост.

Отец Манни выходит из Т-портала и оглядывается. На его лице появляется неодобрение. «Манни. Что ты здесь забыл? Возвращайся домой через...»

«Он со мной, парень-историк» - перебивает кот, раздраженный появлением Сирхана. «Я как раз говорил ему закругляться».

«Чтоб тебя, мне не нужна твоя помощь, чтобы присматривать за сыном. И вообще-то...»

«Мама говорила, мне можно...» - начинает Манни.

«Что это такое на твоем мече?» Взгляд Сирхана наконец замечает все вокруг - импровизированный полигон, истязания захваченных заложников, костры и вопли. Маска неодобрения слетает, и открывается ядро холодного гнева. «Ты немедленно отправляешься домой». Он оглядывается на кошку. «И ты тоже, если хочешь с ним поговорить. Ему придется посидеть дома».

***

Жила-была домашняя кошка.

Правда, она не была кошкой.

Давным-давно молодой предприниматель по имени Манфред Макс носился в самолетах над все еще не разобранными структурами старого континента, называвшегося Европой, и с помощью непредсказуемых бизнес-планов делал странников богатыми, а друзей – верными, и в сущности, все это было отчаянной заместительной деятельностью, непрерывно ускоряющимся бегом в колесе в попытке уйти от собственной тени. И путешествовал он с робо-игрушкой в форме кошки. Айнеко была продуктом третьего поколения, произошедшего от оригинальных элитных японских робо-компаньонов, программируемым и дополняемым. В жизни Манфреда больше ничему и не находилось места, и он любил своего робота, несмотря на кого-то пугающе упорного и пронырливого, кто то и дело подкладывал ему на порог котят с удаленным мозгом. Он любил свою кошку почти так же сильно, как Памела, его невеста, любила его самого, и она знала об этом. Памела, будучи гораздо умнее, чем приписывал ей Манфред, осознала, что быстрейший путь к сердцу человека лежит через то, что он любит. И будучи также гораздо сильнее помешанной на контроле, чем осознавал Манфред, Памела была решительно готова использовать все, что угодно, до чего могла дотянуться, в качестве пут и цепей. Их отношения были очень в духе двадцать первого века - за век до того они были бы противозаконными, а еще веком ранее - модно-скандальными. И каждый раз, когда Манфред усовершенствовал свою робокошку, перенося ее обучаемую нейросеть на новое тело с новыми и чудесными слотами расширения – Памела взламывала ее.

Они долго были женаты, а разводились, как гласит легенда, и еще того дольше, ведь оба они обладали сильной волей, а их жизненную философию не могло примирить ничто, кроме смерти и восхождения. У Мэнни, человека до безумия творческого, направленного вовне и имеющего период фокусировки внимания не больше, чем у кота на валерьянке, бывали и другие любовницы. У Памелы... кто знает? Если иногда вечерами она и отправлялась, надев маску, в фетиш-клуб в зону знакомств, она никому бы не стала рассказавать об этом - ведь она жила в чопорной Америке, придерживалась пуританских взглядов, и имела репутацию, которую необходимо было поддерживать. Но они оба общались с кошкой, и хоть Манфред по каким-то причинам, о которых никогда не говорил ничего определенного, удерживал кошку вблизи себя, она всегда отвечала на звонки Памелы. Потом пришло время смотаться с их дочерью Амбер, кошка сопровождала ее в бегстве и в релятивистском изгнании, да и потом не сводила собственнического взгляда с ее эйген-сына, Сирхана, его жены, и наконец, их ребенка, клона с семейного древа, Манфреда 2.0…

И вот в чем суть: Айнеко не была кошкой. Айнеко была искином, обитавшим в искусственных кошачьих телах, с каждым совершенствованием становившихся способными поддерживать все более сложные нейросети, и все более реалистичными.

Интересно, догадывался ли кто-нибудь в семье Максов хоть однажды спросить у Айнеко, чего хочет она сама?

И если бы последовал ответ, понравился бы он им?

***

Взрослый Манфред, все еще дезориентированный своим пробуждением и воссозданием спустя пару столетий после своего поспешного изгнания из системы Сатурна, неспешно прокладывает дорогу к дому Сирхана и Риты, и тут отражение большого-Манни-с-памятью-Манфреда обрушивается на его сознание, как тонна дымящегося компьютрония, раскаленного докрасна.

Это классический момент в стиле «о, чёрт!». В промежутке между отрывом ноги и наступанием на другую ногу Манфред оступается с размаху, чуть не выворачивает лодыжку и останавливается, хватая ртом воздух. Он вспоминает. Сначала откуда-то из третьих рук приходит память о том, как он воплощен как Манни, сын-непоседа Риты и Сирхана (и почему только они захотели воспитать предка вместо создания нового ребенка? Это один из задвигов их новой культуры, настолько чуждых, что он с трудом понимает их) Потом он долго вспоминает жизнь ускоренным отражением - как беспамятный Большой Манни наблюдал за своей главной ветвью из городского киберпространства. Появление Памелы, реакция взрослого Манни на нее, сбрасывания в память Манни еще одной копии воспоминаний Манфреда, и теперь это... Сколько же штук меня тут водится? – нервно гадает Манфред. Памела? Она-то что здесь делает?

Манфред встряхивает головой и оглядывается. Теперь, когда он побывал Большим Манни, он точно знает, где он, и что еще важнее, теперь он отлично разбирается в городских интерфейсах следующего поколения. Светящиеся пиктограммы на стенах и потолке обозначают целую кучу разнообразных услуг во всем диапазоне от местных служб мгновенного доступа до телепортации на межзвездные расстояния. Ага,_значит_они_все_еще_не_свернули_географию_полностью, осознает он, удовлетворенно цепляясь за ближайшую из собственных, понятных мыслей на эту тему, пока память Большого Манни еще не объяснила ему все. Насколько же это чудно – видеть все это впервые, все эти изыски техносферы, на века обогнавшей последнюю из тех, в которых он был жив - и при этом иметь воспоминания, в деталях объясняющие ее устройство. Манфред замечает, что ноги все еще несут его вперед, и он подходит к покрытой травой площади, двери по краям которой ведут в личные апартаменты. За одной из них он и встретит своих потомков, и – со всей вероятностью - Памелу. Мысль об этом заставляет его желудок сделать маленькое головокружительное сальто. Не_готов_я_к_этому...

Острое дежа вю. Он стоит на знакомом пороге, которого никогда не видел. Открывается дверь, и дитя с серьезным лицом и с тремя руками смотрит на него снизу вверх. Манфред пялится на его третью руку, эту ужасающую костяную косу с шипастым гребнем от локтя. «Здравствуй, я» - говорит мальчик.

«Привет тебе» - говорит Манфред, продолжая пялиться. «Не припоминаю себя таким…» Но Манфред помнит – ведь Большой Манни приглядывал за ним немигающим аргусовым взором вездесущей робо-пыли в воздухе. «Твои родители дома? Твоя...» Его голос перехватывает. «…Прабабушка?»

Дверь открывается шире. «Заходи» - торжественно говорит мальчик. Потом он отпрыгивает назад и проскальзывает в боковую комнату, ловко пригибаясь. Как будто ждет выстрела вражеского снайпера, осознает Манфред. Суровая доля – быть ребенком во времена, когда ничто не запрещает боевое оружие, ведь можно восстановиться из архивной копии сразу же, как матч закончился.

Части этого дома разделены триллионами километров пустоты, отчего Манфреду кажется неверным называть его домом – и все равно внутри сейчас тесновато. Из гостиной доносятся голоса, и он направляется туда. Он проскальзывает в арку из роз без шипов, которые Рита вырастила вокруг рамки Т-портала, его тело становится легче, но тяжесть на сердце остается. Он оглядывается. «Рита?» - спрашивает он. «И...»

«Здравствуй, Манфред». Памела сдержанно кивает ему.

Рита поднимает бровь. «Этот кот всего лишь спрашивал, может ли он использовать домашний сборщик… Я совсем не готовилась к семейному воссоединению!»

«И я тоже». Сочувствующий Манфред потирает лоб. «Памела, это Рита, жена Сирхана. Они мои... наверное, эйген-родители будет словом не хуже других, они растят мою реинкарнацию».

«Пожалуйста, садитесь» - предлагает Рита, указывая на пустой участок пола между верандой и каменным фонтаном в форме секции гиперсферы. Почти незаметный в воздухе робо-туман приходит в движение, и на полу материализуется футон из алмазноволокна, поблескивающего в искусственном солнечном свете. «Сирхан как раз занят Манни, нашим сыном, он вернется совсем скоро».

Манфред робко садится на край коврика. Памела чопорно садится на другой его край, избегая его взгляда. Последний раз они встречались во плоти по разные стороны скандального развода и идеологического барьера размером с континентальный водораздел, они разошлись, проклиная друг друга, но теперь все это осталось по другую сторону впечатляющей пропасти лет. И развод, и идеологические распри стали тенями на горизонте, за много субъективных десятилетий за спиной – были ли они на самом деле? Но хотя у них и есть теперь некоторый повод встретиться, Манфред все еще с трудом может взглянуть на нее. «Как поживает Манни?» - спрашивает он хозяйку, чтобы хоть чем-нибудь заполнить тишину.

«Хорошо» - говорит Рита хрупким голосом. «Обычная предподростковая непредсказуемость, если бы только не...» Она умолкает, не закончив - в воздухе появляется дверь, и из нее шагают Сирхан и маленькое божество в меховой шубке.

«Посмотрите-ка, что этот кот притащил домой» - замечает Айнеко.

«Ты так обходителен» - ледяным тоном говорит Памела. «Как ты думаешь...»

«Я пытался не допустить его к тебе…» - говорит Сирхан Манфреду, «…но он не…»

«…Все хорошо» - отмахивается Манфред. «Памела, ты не против начать?»

«Против». Она косится на него. «Ты первый».

«Ладно». Манфред нагибается вперед, чтобы иметь возможность глядеть на кота. «Я был нужен тебе здесь. Что тебе нужно?»

«Будь я классическим европейским дьяволом, я бы сказал, что я пришел за твоей душой» - говорит Айнеко, глядя вверх на Манфреда и размахивая хвостом. «Но по счастью, я не дуалист. Я просто хочу погонять ее некоторое время. Не бойся, я ее даже не запятнаю».

«Хм-м». Манфред поднимает бровь. «Зачем?»

«К сожалению, я не всезнающ». Айнеко садится, выставив в сторону одну лапу, и не отводя взгляда от Манфреда. «Я получил... телеграмму, якобы от тебя. От другой версии тебя, Манфред, от той самой, которая отправилась в сеть маршрутизаторов с другой версией меня, с Амбер, и со всеми остальными, кого тут нет. Он утверждает, что нашел искомое, и хочет дать мне сокращенный путь туда, к древним мыслителям на краю видимой вселенной. Он знает, кто и зачем построил сеть кротовин, и...» Айнеко прерывается. Будь он человеком, он пожал бы плечами, но будучи кошкой, он рассеянно чешет задней лапой за левым ухом. «Беда в том, что я не вполне уверен, могу ли доверять ему. И чтобы удостовериться в посылке, мне нужен ты. Я не осмеливаюсь использовать твой образ в моей собственной памяти - он знает обо мне слишком многое, и если посылка – троян, она сможет выяснить обо мне много лишнего. Я даже не могу отредактировать его воспоминания обо мне - это тоже даст ей полезную информацию, которую можно использовать против меня. Поэтому я хочу копию тебя из музея, чистую и незамутненную».

«Это все?» - недоверчиво спрашивает Сирхан.

«Вполне достаточно» - отзывается Манфред. Памела собирается что-то сказать, но Манфред ловит ее взгляд и незаметнейше качает головой. Она смотрит в ответ, и... – вот это да!! – кивает и закрывает рот. У него голова кружится. Они с Памелой - и действительно заодно! «Я хочу кое-что взамен» - говорит он.

«Конечно» - говорит кот и немного молчит. «Ты понимаешь, что это разрушающий процесс».

«Это...что?»

«Мне потребуется сделать работающую копию тебя. Я, м-м-м, представлю ее инопланетной информации в песочнице. В конце запуска песочница уничтожается и оставляет только один бит информации – “да” или “нет” в ответ на вопрос, могу ли я доверять посылке».

«О». Манфред чувствует, как потеет. «О-о. Не уверен, что мне нравится, как это звучит».

«Это копия». Еще один кошачий эквивалент пожимания плечами. «Ты – копия. Манни – копия. Ты столько раз копировался, что это же глупо. Ты понимаешь, что все атомы твоего тела заменяются за несколько лет? Да, это означает, что копия тебя погибнет, прожив жизнь, или даже несколько жизней уникального и неповторимого опыта, о котором ты никогда не узнаешь. Но тебе-то это вряд ли так уж претит?»

«Да, претит! Ты говоришь о приговоре версии меня к смерти! Это не затронет меня самого в этом теле, но этого другого меня - еще как затронет! Неужели ты не можешь...»

«Нет, не могу. Если я соглашусь вытащить копию в случае положительного заключения, у нее будет мотивация солгать в случае ненадежности посылки. Кроме того, если я соглашусь спасти копию, я таким образом предоставлю посылке канал обратной связи, в который можно закодировать атаку. Один бит, Манфред. Не больше».

«А-гхм». Манфред умолкает. Он знает, что должен хотя бы попытаться сконструировать какое-нибудь возражение, но знает также и то, что Айнеко уже наверняка рассчитал все возможные варианты его ответа и построил свои стратегии относительно каждого. «А как она укладывается во всю эту схему?» - спрашивает он, кивая в сторону Памелы.

«О, она – твоя оплата» - говорит Айнеко c отточенной безмятежностью. «У меня очень хорошая память на людей – особенно на тех, кого я знаю десятилетия. То примитивное эмоциональное кондиционирование, которое я использовал на тебе во время развода - оно давно уже не в строю. А что до нее, она - годное перевоплощение...»

«Ты знаешь, что такое – умирать?» - спрашивает Памела, наконец утратившая самоконтроль. «Или, может, ты хочешь выяснить это трудным путем? Если ты будешь продолжать говорить обо мне, как о рабе...»

«А с чего ты взяла, что это не так?» Кот ужасающе ухмыляется, обнажив зубы-иглы. Почему_она_не_прибьет_его? - думает Манфред, удивляясь, что сам не чувствует желания как-нибудь атаковать чудовище. «Скрещивание вас с Манфредом – моя часть всей этой работы. И надо признать, отлично сделанная! В годы пика его творчества ты была бы ему помехой, удовлетворенный Манфред – ленивый Манфред. Я добился от него первоклассной работы, сея между вами раздор, а когда он все-таки выгорел, была готова Амбер. Но я отступаю от темы. Если вы дадите мне то, что я желаю, я оставлю вас в покое. Да, именно так. Выращивание новых поколений Максов было интересным увлечением, из вас получаются отличные игрушки, но ведь я все равно упираюсь в потолок вашего упрямого нежелания превзойти человеческую природу… Так что, смотрите, что я предлагаю. Вы даете мне добро на деструктивный прогон до логического завершения копии Манфреда в черном ящике, собственно, на использование ее в качестве оракула Тьюринга, и я освобождаю вас. И тебя тоже, Памела. В этот раз вы будете счастливы вместе, и я не буду вас разводить. И также я обещаю, что не вернусь, и не буду посещать ваших потомков». Кот оглядывается на Сирхана и Риту, прячущихся от ужаса беспредельного унижения в объятиях друг друга. Манфред ежится, глядя на потемневшее мыслепространство. Непостижимая алгоритмическая сложность Айнеко колоссальной тенью воздвиглась над их домом, громоздящимся кошмаром из теории чисел.

«Так вот чем мы для тебя являемся? Программой разведения домашних животных?» - холодно говорит Памела. И она тоже тщетно билась в установленные Айнеко пределы - осознает Манфред с растущим ужасом. Мы_действительно_разошлись,_потому_что_так_хотел_Айнеко? В это трудно поверить. К тому же Манфред слишком большой реалист, чтобы доверять коту в вопросах правды и неправды: все, что он говорит, служит его дальнейшим интересам. Но теперь…

«Не вполне» - благодушно говорит Айнеко. «Поначалу – нет. Во всяком случае – не в те времена, когда я еще не понимал, что существую. Хм. Ладно вам: вы, люди, тоже любите домашних животных. И я должен сказать - играть с вами было весело».

Памела поднимается, настолько сердитая, что готова сорваться. Не успев толком осознать, что он делает, Манфред тоже оказывается на ногах, рядом, обняв ее в знак защиты. «Сначала скажи нам, наши воспоминания – действительно наши?» - требует он.

«Не верь ему» - резким голосом говорит Памела. «Он не человек, и он лжет». Ее плечи напрягаются.

«Да, ваши» - говорит Айнеко и зевает. «Ну, скажи мне, что я лгу, сучка» - насмешливо добавляет он. «Я столько носил вас в своей голове, что я прекрасно знаю, вам нечем доказать или опровергнуть это».

«Но я...» Ее руки обвивают Манфреда. «Я не испытываю никакой ненависти». Смешок сожаления. «Я помню, как ненавидела его, но...»

«Вот они – люди. До чего яркий пример эмоциональной самоосознанности» - говорит Айнеко с театральным вздохом. «Вы настолько тупы, насколько вообще могут быть разумные существа. Вас ничто не заставило эволюционировать дальше. Когда же вы усвоите это и будете об этом помнить в присутствии высших? Послушай, девочка, все, что ты помнишь – действительно было. Это не означает, что ты помнишь это все потому, что оно случилось с тобой в реальности, но в точности означает, что ты это помнишь, поскольку пережила это все внутренне. Твои воспоминания о твоем опыте точны, но я манипулировал твоей эмоциональной реакцией на пережитое. Доходит? Что для одной обезьяны – галлюцинации, для другой – религиозный опыт, все зависит от того, включена ли модель бога в этот момент. Это ко всем вам относится». Айнеко удостаивает каждого взглядом легкого презрения. «Но я более не нуждаюсь в вас, и если вы окажете мне эту маленькую услугу, вы станете свободны. Поняли? Говори “да”, Манфред, если будешь и дальше так стоять с распахнутым ртом, туда птичка влетит».

«Скажи “нет”» - подталкивает Памела, и Манфред говорит «Да».

Айнеко смеется, презрительно обнажая клыки. «О, это семейное чувство верности приматов! Такое прекрасное, такое надежное. Мэнни, спасибо. Я так понимаю, ты только что дал мне разрешение скопировать и поработить тебя, поэтому давай-ка…»

И вот тогда Манни, наблюдавший за всем этим последнюю минуту с порога, с воплем набрасывается на кота, занося руку-косу.

Кошачий аватар, конечно же, готов: он вскакивает, шипя, и выпускает алмазные когти. Сирхан кричит «Нет, Манни!» и поднимается, как в замедленной съемке, но взрослый Манфред понимает, что у происходящего есть и скрытая сторона, и остается недвижим, ощущая, как по коже бежит холодок. Манни хватает кота человеческими руками, поднимает его за загривок и тащит к лезвию своей ужасной руки-косы. Раздается вопль и душераздирающая возня, и Манни вскрикивает. Исполосованную руку пересекают яркие параллельные струйки крови – аватар, все же является настоящим биологическим телом, и автономная система контроля не сдаст его без боя, что бы ни замыслил несравненно больший экзокортекс. Но коса Манни дергается, раздается ужасный булькающий звук, кровь разлетается брызгами, и кошачья штука взлетает в воздух. Секунда – и все кончилось. Сирхан, поспев, сгребает Манни и оттаскивает его подальше. Но в рукаве больше не оказывается трюков - аватар Айнеко так и остается лежать окровавленными лохмотьями меха и внутренностей, разбросанными по полу. По внутренней речи раздается и стихает призрачный триумфальный кошачий смех.

«Манни, плохой мальчик!» - кричит Рита, решительно и сердито шагая вперед. Манни съеживается и начинает плакать – включаются рефлексы безопасности маленького мальчика, не понимающего природу угрозы своим родителям.

«Нет-нет, все в порядке!» - пытается объяснить Манфред.

Памела сжимает его в объятиях. «Ты все еще...»

Он глубоко вдыхает. «Как видишь!..»

«Плохой, очень плохой мальчик…»

«Кот хотел его съесть!» - протестует Манни, пока родители тащат его из комнаты прочь, чтобы еще чего не случилось. Сирхан виновато оглядывается на взрослую версию Манфреда и его бывшую жену. – «Я должен был остановить плохую штуку!»

Плечи Памелы трясутся в руках Манфреда, будто она тихо смеется. «Я все еще здесь» - бормочет он, заметно удивленный. «Исторгнут непереваренным, после стольких лет. Да, во всяком случае, эта версия думает, что она все еще здесь…»

«Ты веришь всему этому?» - наконец спрашивает она, но в ее голосе еще слышится неверие.

«О да». Он переминается с ноги на ногу, рассеянно поглаживая ее волосы. «Я верю в то, что все сказанное Айнеко имело целью заставить нас среагировать в точности, как мы среагировали. В том числе - дать веские причины ненавидеть его и спровоцировать Манни уничтожить его аватар. Айнеко хотел уйти из наших жизней и решил, что ощущение развязки с катарсисом этому поспособствует. А еще сыграть семейного бога из машины... Чертов классический комедиант». Он запрашивает у Города отчет о состоянии и вздыхает: номер его версии как раз увеличился на единицу. «Скажи…Ты будешь скучать по Айнеко? Как ты думаешь? Мы ведь больше его никак не встретим»

«Не говори об этом. Не сейчас» - распоряжается она, прижимаясь подбородком к его шее. «Я чувствую себя использованной».

«И не без причин, да уж…» Они долго стоят, заключив друг друга в объятия, ни о чем не разговаривая, даже не удивляясь, что они сошлись снова после стольких лет раздора. «Тусоваться с богами – небезопасное дело для простых смертных. Во все времена. Скажешь, тебя использовали? Айнеко сейчас, наверное, уже убил меня... Если только он не врал и про уничтожение той копии».

Она вздрагивает в его объятиях. «Вот почему так трудно иметь дело с после-людьми. Их модель твоего сознания, весьма вероятно, точнее твоей собственной».

«Как давно ты пробудилась?» - спрашивает он, аккуратно пытаясь сменить тему.

«Я? Ох... я не знаю точно». Она отпускает его, шагает назад и оценивающе разглядывает его лицо. «Я помню Сатурн, помню, как угоняла тот музейный экспонат и улетала, а потом... Потом я обнаружила, что оказалась здесь. С тобой».

«Наверное...» Он облизывает губы. «Это был сигнал к пробуждению нам обоим. Второй шанс... Что ты собираешься делать со своим?»

«Не знаю». Снова оценивающий взгляд – будто она пытается понять, чего он стоит. Такой знакомый… Почему он считал его враждебным? «У нас слишком много истории на плечах - непросто об этом думать. Либо Айнеко лгал, либо...нет. А как насчет тебя? Скажи, чего ты хочешь?»

Он знает, о чем она. «Давай встречаться?» - спрашивает он, и подает ей руку.

«И в этот раз» - она сжимает ее – «без родительского надсмотра». Она тепло улыбается, и они идут к порталу рука об руку – взглянуть, как их потомки отнеслись к своей неожиданной свободе.

(КОНЕЦ: июнь 1999 - апрель 2004)