Главный узел Фестиваля, вращаясь по сильно вытянутой эллиптической полярной орбите, высотой почти шестьдесят тысяч километров, жировал и радовался в разгар информационного потопа. Источники в этой системе были редки по сравнению с их количеством на некоторых предыдущих остановках, но Рохард все еще оставался необычным и интересным. Фестиваль уже встречался с первобытными мирами в своих странствиях, и контраст с имеющимися воспоминаниями был огромен.

Теперь, когда первые звездные парусники улетели – и нацеленные как на новые, неизведанные миры, так и обратно, по собственным следам, к ядрам цивилизации, к прошлым остановкам, – Фестиваль наполнял закрома.

На поверхности планеты события шли не совсем удовлетворительно: удалось собрать большой объем фольклора, но практически ничего – об общественных нравах этого жестко статичного общества. Информационные каналы были до смешного скудны, а недостаток спроса на них внушал отчаяние. Конечно, основными источниками данных служили злополучные разумы, насильственно выгруженные некоторыми наиболее раскрепощенными, чтобы не сказать аморальными, элементами Края. Критики, со своим неувядаемым инстинктом объяснять и препарировать, непрерывно стонали – что-то насчет этой колонии, подвергнувшейся катастрофической экономической сингулярности, – но такие вещи не были проблемой Фестиваля. Скоро наступит время двигаться дальше: пришли первые робкие передачи от Торговцев, чирикающих и булькающих в облаке Оорта, работа по открытию коммуникаций с этой цивилизацией была почти закончена.

В каждом из звездных парусников, запущенных с высокой орбиты, хранился один конец каузального канала – черный ящик с набором частиц в квантово-переплетенном состоянии, – а соответствующие античастицы оставались у Фестиваля. (Путем телепортации третьей частицы известного квантового состояния в одну из переплетенных частиц можно было передавать данные между терминалами бесконечно быстро, используя одну переплетенную квантовую точку на бит.) Когда звездные парусники прибудут к месту назначения, каналы включатся в коммуникационную сеть, которую строили создатели Фестиваля. Более не лимитированная заглушкой обратного канала Фестиваля к его последнему месту назначения, планета Рохард откроется полному потоку информации той иерархии, к которой принадлежит.

Фестиваль отметил некоторую активность Вышибал в направлении Спутника. Вроде бы они там прибирали какой-то мелкий беспорядок: горстка медленных слабосильных кораблей подошла без предупреждения и открыла по Вышибалам огонь из примитивного энергетического оружия. Вышибалы ответили неизбежной смертью, и все, кто замышлял против них зло, погиб. Какой-то маленький кораблик проскочил, явно не участвуя в нападении. Многие из второй волны атаки обратились в бегство, и тоже были пощажены. Но сам Фестиваль их почти не заметил. Столь целеустремленно враждебный интеллект вряд ли мог быть хорошим источником информации, а остальные – с ними можно будет поговорить, когда они прилетят.

* * *

Воздух в спасательной шлюпке стал невыносим из-за запаха пота и кишечных газов. Рашель, сгорбившись за консолью, глядела, не мигая, на важнейшие мониторы, пока под ней гремели и выли ракеты. Хотя малейшее колебание выхлопа могло убить всех быстрее, чем она моргнула бы, ей было спокойнее следить за движением. Кроме того, она полностью выдохлась и сразу же после посадки намерена была проспать не менее трех дней. Четырнадцать часов прошло от момента бегства с борта «Полководца Ванека» – четырнадцать часов после целого дня и предыдущей бессонной ночи. Если перестать стараться не заснуть…

– Разрешение вопроса. – Тварь на экране щелкнула бивнями, и отблески красного света на них казались кровью. – Почему вы не быть воспринимать Вышибалы?

– Я вряд ли могла бы задолжать им больше, – ответила она насколько могла спокойно.

«Нейтронный поток стабилен, десять килобеккерелей в минуту», – предупредили ее имплантаты. Другими словами, примерно стократная мощность рентгеновского аппарата в течение четырех часов фазы торможения. Двигатель шлюпки дрожал как живой, за креслом раскачивался гамак Василия. Он на удивление быстро заснул, как только Рашель убедила его, что его не собираются выбрасывать за борт – он был страшно вымотан часами ожидания смерти в космосе. Мартин тихо похрапывал в красноватом свете экранчика коммуникатора, усталый не меньше. «Ничто так не помогает расслабиться, как когда узнаешь, что смерть откладывается», – подумала Рашель. Потому-то она еще не заснула сама.

– Нет долгов для уплаты этого рода, – произнесла чуднáя тварь. – Вы несете много снижения энтропии.

– Глючит твоя программа-переводчик, – буркнула Рашель.

– Неадекватный быть вопрос? Мы допускаем. Перепопытка и переформулировка вопрос. Почему не атакуете Вышибал, как другие корабли?

Рашель собралась.

– Потому что мы не входим в эту экспедицию, – медленно ответила она. – У нас иные намерения. Мы пришли с миром. Мы вас развлечем. Понятно ли это?

– Аг-гм! – Скрипнув зубами, тварь на экране обернулась, глядя прямо через плечо. – Мы понимаем тебя. Вышибал о мирные намерения известим. Вы не часть есть не старого административного института территориальности планеты?

– Нет, мы с Земли.

Мартин перестал храпеть, и она покосилась на него. Он открыл один глаз и смотрел на нее устало.

– Исходный мир людей, – пояснила она.

– Про Почву знаем. И про люди знаем. Информация ценная. Говорить все.

– В свое время, – уклончиво сказала Рашель, остро ощущая, как душно становится в кабине. – Защищены ли мы от Вышибал?

– Не понимаем, – тупо сообщило существо на экране. – Мы будем известить Вышибал о ваше мирное намерение. Это не есть защищенность?

– Не совсем. – Рашель глянула на Мартина, а он наморщил лоб и слегка покачал головой. – Если вы известите Вышибал, что мы не нападаем, помешает ли это им нас съесть?

– Гм! – Существо на экране мигнуло. – Может нет.

– Хорошо. А что им наверняка помешает?

– Скр-р-р-р! Чего тревожиться? Просто говори.

– Я не тревожусь. Но я не собираюсь тебе ничего о себе рассказывать, пока мне хоть чем-то могут грозить Вышибалы. Понимаешь ли ты это?

– Ха-гр-рм! Не развлекать. Гм. А, понято. Хорошо. Вышибалы не есть вас. У нас вето на диету их. Теперь говорить все?

– Да, конечно. Только сперва… – Она бросила взгляд на монитор автопилота. – У нас кончается пригодный для дыхания воздух. Необходимо посадить корабль. Возможно ли это? Можете ли сообщить условия на земле?

– Конечно. – Голова существа прыгнула вниз-вверх в пародии на кивок. – Нет быть проблема – посадка. Могли быть изменения условия на земле. Лучше сперва сесть здесь. Мы быть Критики.

– Я ищу одного человека, – добавила Рашель, решив ковать железо, пока горячо. – Вы установили сеть связи? Можете его для нас найти?

– Возможное действие. Обозначение?

– Рубинштейн. Буря Рубинштейн.

За спиной послышался шум: Василий заворочался, и гамак закачался в инерционной системе координат шлюпки.

– Извинение. – Существо подалось вперед. – Обозначение… Имя – Рубинштейн? Революционер?

– Да.

Мартин вопросительно прищурился, Рашель бросила на него взгляд, говоривший: «Потом объясню».

– Знает сестра Бурю. Сестра Стратагем Седьмая. Вы имеете дело с Экстропическое подполье?

– Именно так, – кивнула Рашель. – Можете сказать, где он?

Существо на экране осклабилось.

– Вы принимайте сразу элементы орбиты для рандеву. Мы вас отведем туда.

Василий за спиной Рашели сел прямо и вытаращил глаза.

* * *

Адмирал не имел желания грузиться в спасательную шлюпку.

– Д-д-д! – лепетал он, пуская слюни и сердито глядя левым глазом. Правый безжизненно тускнел под опущенным веком.

– Господин адмирал, не мешайте. Нам нужно в шлюпку.

Робард озабоченно оглянулся через плечо, будто ожидая увидеть Катастрофу с окровавленными когтями, склонившуюся над ним и капающую бешеной слюной.

– Н-никогда не сд-давай… – Это Курц еще сумел выговорить, а потом голова его рухнула на грудь.

Робард ухватил кресло и толкнул вперед, в искривленную тесноту шлюпки.

– Как он дальше? – озабоченно спросил лейтенант Косов.

– Кто знает? Покажите только, куда кресло привязать, и мы летим. Внизу больше шансов ему помочь…

В коридоре траурно взвыли сирены, и Робард вздрогнул от боли в ушах. Косов протянул руку мимо плеча офицера с погонами капитан-лейтенанта и дернул аварийный рычаг. Внешние двери шлюпки с шипением закрылись.

– В чем дело? – спросил кто-то из кокпита.

– Разгерметизация в этой секции! Двери задраить!

– Есть задраить. Адмирал на борту?

– Так точно. Летим?

В ответ качнулась палуба. Робард схватился за какую-то подпорку и держался одной рукой, другой придерживая кресло адмирала. Раздался дробный рокот взрывов, отстреливающих соединения, потом шлюпка стала падать – падать в намеренно открытую щель поля искривленного пространства корабля, достаточно еще сильного, чтобы разорвать суденышко на части. Офицеры и горстка отобранных нижних чинов пытались за что-нибудь зацепиться, пока пилот играл фугу на корректирующих трастерах, вытаскивая шлюпку подальше от корабля. Потом врубился двигатель, тихо загудев под ногами, и намек на вес вернул всех в нужную плоскость.

Робард нагнулся к креслу, держа кусок троса.

– Помогите мне кто-нибудь.

– Что нужно? – Лейтенант Косов уставился на него совиными глазами из-под пенсне.

– Привязать кресло. И еще – где мы садимся? Врач на борту есть? Моего господина нужно как можно скорее доставить в госпиталь, он очень болен.

– Разумеется. – Лейтенант глянул на него сочувственно, потом перевел взгляд на адмирала в беспамятстве. – Дайте-ка мне вот это.

Робард передал ему другой конец троса, и вместе они привязали кресло к четырем болтам с проушинами, торчащими из палубы. Вокруг остальные уцелевшие офицеры оценивали ситуацию, аккуратно развертывая гамаки для аварийного торможения, вынутые из шкафчиков, и тихо разговаривали. Атмосфера на борту шлюпки была подавленная – атмосфера поражения. Офицеры были рады, что остались живы, и стыдились, что не остались на борту подбитого корабля. И то, что в основном они были из штаба адмирала, тоже было заметно: истинные воины остались на постах, доблестно пытаясь остановить пожирающую корабль чуму. Где-то в уголке среди общего молчания безутешно плакал какой-то младший лейтенант.

Адмирал, не видя, что вокруг творится, что-то бормотал и воинственно кашлял. Косов нагнулся к нему.

– Могу я чем-нибудь помочь, мой адмирал?

– Боюсь, что мы ему уже не поможем, – грустно отозвался Робард. Он заботливо положил руку на плечо адмирала, удерживая его в кресле. – Разве что врачи способны что-нибудь сделать…

– Он пытается говорить! – прервал его Косов. – Не мешайте слушать! – Он нагнулся ближе к губам старого воина. – Ваше превосходительство, вы меня слышите?

– А-гх-х, – забулькал горлом адмирал.

– Не возбуждайте его, умоляю вас! Ему нужен покой.

Косов посмотрел на слугу бешеным взглядом.

– Помолчи минуту!

– А-гх-х-х, ар-р… куда мы… тим?

Робард встрепенулся.

– Разрешите доложить, мы летим к поверхности планеты, – сообщил лейтенант. – Вскоре должны прибыть в столицу.

И ни слова об остальном флоте, который уж куда-куда, но в столицу явно не попадет.

– Хршо. – Лицо адмирала чуть успокоилось, веки опустились. – Ампрей. Я им задам. – Он обмяк, измотанный усилием.

Робард выпрямился, и его взгляд встретился со взглядом лейтенанта.

– Он никогда не сдается, – сказал он тихо. – Даже когда надо бы. Это было бы для него смертью…

* * *

Проезжая в избушке на курьих ножках по пустынной местности, недавно перескочившей из буколического феодализма в трансцендентный постгуманизм, миновав промежуточные стадии, Буря Рубинштейн плыл через сны о рушащихся империях.

Революционеры были идеологически преданы трансценденции, которой они до конца не понимали, пока она не явилась сама, целиком, в чистом виде, непостижимая, как айсберг непонятной информации, всплывший из замерзшего моря энтропии. Они не были к ней готовы, никто их не предупредил. Их вели смутные народные предания, воспоминания об Интернете и корнукопиях, положения «культа карго» о ценности технологий, – но слона они не могли ощупать, не ощущали формы этого нового явления, и от их желаний возникали новые мутантные линии, застывающие на выходе из фазового пространства машинерии Фестиваля.

Представим себе человека, выросшего в отсутствии телефонов – или факсов, телеконференций, онлайновых переводов, систем распознавания жестов, оптических коммутаторов. Предание гласило, что когда-то можно было передавать сообщения на другой конец мира в мгновенье ока, и это называлось «электронная почта». Предание, правда, не рассказывало, что эта почта была ртом, в который превращался ближайший предмет, или что она вещала устами друга, но подобное было более естественной интерпретацией, чем непонятные текстовые команды и сеть почтовых маршрутизаторов. Фестиваль, не имея опыта взаимодействий с земноподобными человеческими культурами, вынужден был догадываться о природе чудес, которых просили люди. И часто ошибался.

Буря все знал насчет дальней связи. Дед когда-то качал его на колене и пересказывал легенды, которые слышал от своего деда, легенды о системах управленческой информации, которые сообщали их владельцу все, что могли знать о мире, и, более того, легенды о непонятных гениях-кадровиках, которые умели найти по желанию человека любой квалификации или профессии. Группа из наиболее технически грамотных диссидентов Нового Петрограда состряпала камеры с циклопическим глазом под козырьком, расположенные на чердаках и карнизах города, передающие изображения в электронные нервные центры Революции.

До ухода из Плоцка Буря много времени проводил с Тимошевским. Олег приложил-таки несколько пиявок к Буриному раздутому чувству собственной важности, напомнив, что Буря – всего лишь высокопоставленный деятель в Новопетроградском совете, а тот, в свою очередь, – благоприятный паразит на теле свободного рынка, алгоритм уравновешивания нагрузки, который будет немедленно отброшен, как только будет создано справедливое поле игры с равными возможностями. И червей своих он тоже приложил, их укусы дико зудели (а иногда и жгли) в процессе установления контакта с нервной системой Бури. Олегу пришлось целенаправленно расспрашивать о странном чувстве буржуазного инкрементализма у Бури, чтобы подогнать своего былого коллегу к принятию апгрейда, но все же в результате Рубинштейн альтернативы не видел. Учитывая его теперешнее перипатетическое занятие, его бы вывели из Центрального Комитета, если бы он и дальше был вне досягаемости. У него омерзительно чесалась голова, его преследовали странные видения, пока черви Государственного комитета по коммуникациям устанавливали рабочие отношения с его мозгом.

Когда Буря спал, ему снились растровые образы неестественной цветовой гаммы, отсканированные с крыш столицы. Революция, бдительная, многозадачная, теребила засыпающие синапсы на его поперечном многоколенном теле, заставляла их распознавать подозрительные виды поведения. Буря обнаружил, что это и беспокойно, и внушает уверенность – видеть, как город, при всех изменениях, обрушенных на него революцией, продолжает жить. Вот какой-то юнец шмыгает из тени в тень – явно на свидание с возлюбленной, вот заваривается более мрачный заговор, собаки дерутся за бесхозные кости, пока квартальный надзиратель выслеживает возмущенного домовладельца с убийством в глазах. Дома вырастали и рассыпались, как в замедленной съемке, огромные неподвижные звери, подталкиваемые туда и сюда своими внутренними симбионтами. Все это было ему несказанно чуждо: жуткая полужизь, ползущая по знакомому когда-то городу, лежащему, как труп в незакрытом гробу. Даже рассеянный ночной свет шаттла, приземляющегося на поле возле города, не мог вернуть подобие той жизни, которую Буря знал.

И еще ему снилась его семья: жена, которую он не видел четырнадцать лет, сын, запомнившийся ему пятилетним, с пухлым личиком, размытым расстоянием. (Ссылка не подразумевала его исключения из семьи, но жена вышла замуж за человека из солидного рода среднего класса и отказалась от мужа после приговора, получив развод по закону.) Беспомощное и слабое одиночество – которое он всегда проклинал, заметив в жизни наяву, – преследовало его по пятам. Революционная хунта едва-едва влияла на ход событий – она была ядром, вокруг которого кристаллизовались другие элементы, линзой, фокусирующей негодование на обломках старого режима, но сама по себе мало чего достигла. Люди, неожиданно одаренные бесконечным богатством и знаниями, быстро поняли, что правительство им не нужно – это касалось как членов подполья, так и рабочих с крестьянами, которых революционеры рвались мобилизовать. Быть может, именно эту мысль пыталась вбить ему Критикесса с самого его похищения из здания Новопетроградского совета: революция, которой он жаждал, в нем не нуждалась.

На второе утро поисков Феликса Буря проснулся усталым в углу шагающей избушки, с ноющими руками и полузамерзшими ногами. Сестры Седьмой в избушке не было – она шныряла где-то снаружи и что-то разнюхивала в подлеске возле тропы. На поляне, где была ночевка, стояли лагерем яркие полимерные юрты. Подрост деревьев яростно боролся за жизнь под гнетом огромных грибов-наростов, грозивших превратить деревья в многоцветные геологические выходы. Вокруг раскинулись гигантские папоротники и саговые – межзвездные колонисты, посаженные невидимыми садовниками флота Фестиваля. Какие-то мышеподобные создания ухаживали за папоротниками, подбирая крошки гниющей материи и прилепляя их к питательным щупальцам (как у росянки), вырастающим из стволов.

Согласно досингулярностным картам, деревню миновали еще два километра назад, но даже следов ее не увидели. Вместо нее избушка прошла под большой плавающей геодезической сферой, которая превратила закат в пламя над головой, отчего один киборг-милиционер закричал и стал бешено стрелять в воздух, пока сержант Лукас не наорал на него и не отобрал винтовку.

– Это хутор, мудак, – объяснил он с тяжеловесной иронией. – Вроде того, где ты вырос, только он завернулся в шар и летает в небе. И если ты не перестанешь в него пулять, с твоей головой будет то же самое.

Кто-то из стражников забормотал и стал делать пассы от дурного глаза – один даже использовал для этого новый набор жвал, – а кролик шел, прижав уши к голове, еще полкилометра, пока не поставили лагерь. Новых инцидентов до конца дороги не было. А вот теперь дорога явно подошла к концу.

Отряд двигался довольно быстро до этой точки по императорской металлизированной дороге, но впереди ее пытался поглотить лысенковский лес. Мелкие безглазые грызуны с тонкой шерстью бессмысленно лущили асфальтовое покрытие, выдирая кусочки, которые куда-то уносили не-муравьи размером с кузнечика. Высокие глиняные строения, вполне похожие на термитники, торчали на открытых местах между папоротниками и тихо жужжали, как миллионы микроскопических газовых турбин.

Кролик бросил в костер ошметки поросшего грибами дерева, и огонь зловеще затрещал и задымил. Буря зевнул в холодном воздухе и потянулся, потом вылез поискать куст, чтобы за ним помочиться. На земле расстилали скатки, милиционеры ворчали и требовали кофе, еды и сексуальных услуг от несуществующей поварихи. Полыхнул клуб пламени, и кролик отскочил назад, чуть не сбив солдата, который взвыл, ругаясь: дорожные неровности были очень горючими.

Помочившись, Буря присел на корточки. И в этой недостойной позиции нашла его Сестра Седьмая в необычном для нее благодушно-покровительственном настроении.

– Доброго утра и приятного испражнения! Ибо новости выдающиеся и благословенные приношу я.

– Гр-р-рм! – вызверился Буря, а уши у него тем временем покраснели от натуги. – Тебе никто не говорил, что невежливо так таращиться?

– На что? – недоуменно спросила Сестра Седьмая?

– Неважно, – буркнул он. – Что за новости?

– Да ну, важности никакой. О приятной симметрии…

Буря скрипнул зубами и пошарил рукой в поисках листьев. («Об этом никогда не говорилось в биографиях великих революционеров, – между прочим заметил он про себя. – На них нападали медведи и бандиты, преследовала королевская конная полиция, и это было весьма поучительно и достопамятно, но ни в одной книге не рассказывалось о нехватке в лесах туалетной бумаги, или о том, что мягких листьев никогда не найти, когда они нужны».)

– Давай только факты.

– Посетители! Гнездо моих собратьев переполнено сокровищами информации.

– Посетители? Но… – Буря запнулся. – Твои собратья. На орбите?

– Да! – Сестра Седьмая покатилась вперед, размахивая короткими ножками в воздухе, потом с громким хрустом встала. – Посетители из космоса!

– Откуда? – жадно спросил Буря.

– Новая Республика. – Сестра Седьмая весело ухмыльнулась, показав большие желтые бивни. – Послали флот. Встретили Вышибал. Есть уцелевшие.

– Кто, черт побери! – Стиснув зубы, Буря рывком натянул штаны.

– Посол от Земли-изначальной. Один еще другой-кто-составляет-мудро является частью ее улья. И неопределенность: они спрашивают о тебе, лично. Хочешь встречаться?

Буря разинул рот.

– Они летят сюда?

– Приземляются там, где мы идем. Скоро.

* * *

В шлюпке было темно и воняло метаном, поглотитель газообразных отходов астматически хрипел. По оптимистическим оценкам устройство жизнеобеспечения могло продержаться еще где-то день, а потом воздух станет непригоден для дыхания, и пассажиры должны будут надеть скафандры – но еще задолго до этого им придется пережить вход в атмосферу.

– Вы уверены, что это безопасно? – спросил Василий.

Рашель подняла глаза к небу.

– Безопасно, говорит, – буркнул про себя Мартин. – Пацан, если ты хотел спокойной жизни, надо было дома сидеть, когда флот улетал в поход.

– Но я не возьму в толк! Вы разговаривали с этими… инопланетянами. Это же противник! Они только что загубили половину нашего флота! Но вы у них берете параметры орбиты и корректировку курса. Почему вы так доверчивы? Откуда вы знаете, что они и нас не убьют?

– Они не противник, – ответила Рашель, тщательно работая с консолью автопилота. – И никогда не были противником – в том смысле, в котором понимают это слово адмирал и его банда.

– Но если они вам не враги, значит, вы на их стороне! – Василий глядел то на Мартина, то на Рашель в полном ужасе.

– Не-а. – Рашель продолжала нажимать клавиши на консоли. – Я не была уверена, но теперь знаю: Фестиваль – это совсем не то, что вы думаете. Вы, ребята, ожидали нападения иностранной державы, с кораблями и солдатами? Но в нашей вселенной есть не только люди, страны и межнациональные организации. Вы с тенью бились.

– Но эта тень уничтожила все наши корабли! Эта сторона враждебна нам! Она…

– Утихни. – Мартин смотрел на него настороженно. Мелкий неблагодарный говнюк… или он просто уже ничего не понимает? Небрежный разговор Рашели с Критиками выбил Мартина из колеи сильнее, чем он готов был признать, почти так же, как ее неожиданно успешная попытка его спасти. Обнаруживались пружины внутри пружин внутри пружин на гораздо более глубоком уровне, чем он думал. – Нет здесь сторон. Критики – не враги, они даже не входят в состав Фестиваля. Мы пытались сказать твоим соплеменникам, что ожидать нужно чего-то совсем непривычного, но они не хотели слушать.

– То есть?

– Фестиваль – не люди, даже отдаленного сходства нет. Вы все думаете о нем в человеческих терминах и с мотивацией человеческого типа. Это неверно, и с самого начала было ясно, что неверно. Объявить войну Фестивалю так же невозможно, как объявить войну сну. Фестиваль – самовоспроизводящаяся информационная сеть. Зонд входит в планетарную систему, зонд строит саморасширяющуюся коммуникационную сеть и втягивает в нее обитаемые миры системы. Сливает всю информацию, которую может извлечь из целевой цивилизации, потом запускает новые зонды. Зонды несут определенных паразитов – выгруженные в сеть формы жизни, которые строят себе тела и размещаются в них, когда достигают места своего назначения, но не для того существует Фестиваль.

– Но ведь он на нас напал! – возмутился Василий.

– Да нет, не нападал он, – терпеливо пояснил Мартин. – Он не обладает разумом, и интенциональный подход к анализу его поведения – ошибка. Все, что он сделал – это нашел обитаемую планету без телефонной службы в радиусе скольких-то световых лет и дальше следовал своим инструкциям.

– Но эти инструкции – война!

– Нет, устранение повреждений. Оказывается, что Фестиваль – просто… Как сказать? Да, телефонный мастер. Вроде ремонтного робота. Только он чинит не просто телефоны – он заделывает дыры в потоке галактической информации.

Мартин посмотрел на Рашель. Она воевала с автопилотом, вбивая в него процедуру посадки. Отвлекать ее сейчас не стоило, лучше чем-то занять этого молодого зануду.

– Цивилизации время от времени возникают и пропадают, а Фестиваль – скорее всего, механизм, установленный много тысяч лет назад для их связи, построенный межзвездной культурой где-то в тумане времени. Когда он обнаруживает разрыв в обслуживаемой им сети, он пытается его устранить. Вот почему он занимается своим делом на орбите вокруг Рохарда – мира настолько отрезанного и изолированного, как это только может быть.

– Но мы его не просили, – возразил Василий неуверенно.

– Ну конечно. На самом деле, я думаю, он забрел за пределы своей зоны обслуживания, и каждая система, которую он здесь обнаруживает, требует ремонта, но это еще не все. В процесс ремонта входит быстрый обмен информации с сетью, с которой он связан – поток, идущий в двух направлениях. Со временем Фестиваль стал не просто ремонтной службой, он сам по себе стал цивилизацией, такой, которая расцветает, как растение в пустыне: быстрое цветение в подходящей среде, – потом она сворачивается в семечко и засыпает на время миграции через пропасть в световые годы между двумя оазисами. Телефонные коммутаторы и маршрутизаторы – одна из самых изощренных систем, когда-либо изобретенных во Вселенной. Откуда, ты думаешь, взялся Эсхатон?

Когда Фестиваль прилетел к планете Рохард, ему нужно было компенсировать дефицит общения в двести пятьдесят лет. Такой ремонт – окончание изоляции, приход товаров и идей, отсекаемых до того Новой Республикой, – вызвал ограниченную локальную сингулярность, которую мы в нашем деле называем согласованным отклонением реальности: люди малость сходят с ума, только и всего. Внезапная передозировка изменений: бессмертие, биоинженерия, слабо-сверхчеловеческие работники с искусственным интеллектом, нанотехнология – вот такие вещи. Это не нападение.

– То есть вы хотите сказать, что они принесли сюда неограниченный обмен информацией? – спросил Василий.

– Ага, – отозвалась Рашель из-за консоли. – Мы годами самым ненавязчивым образом пытались объяснить вашим руководителям: информация хочет свободы. Но они не стали слушать. Сорок лет мы пытались. А тут появляется Фестиваль, который цензуру воспринимает как повреждение и направляет информацию в обход ее. Фестиваль не принимает ответ «нет» просто потому, что у него ни о чем нет мнения. Он просто существует.

– Но информация не свободна, не может быть свободна! Ну, есть некоторые вещи… Если каждый будет читать все, что захочет, может прочесть такое, что его испортит, развратит, правда ведь? И кощунственной порнографии люди будут уделять столько же внимания, сколько святой Библии! Можно будет строить заговоры против государства, друг против друга, и полиция не сможет за ними уследить и им помешать!

Мартин вздохнул.

– Ты все еще цепляешься за всякую государственность, да? До тебя не дошло, что я рассказывал? Что есть и другие способы организовать цивилизацию?

– Ну… – сконфуженно заморгал Василий. – То есть вы хотите сказать, что там, у вас, информация циркулирует свободно? И вы это разрешаете?

– Тут вопрос не в том, разрешаем или нет. А в том, чтобы признать, что помешать этому мы не можем. Пытаться этому помешать – лекарство, которое опаснее самой болезни.

– Но… но сумасшедшие могут состряпать биологическое оружие прямо у себя на кухне! Анархисты наберут силу ниспровергнуть государство, и никто не будет знать, кто он и где его страна. Будет распространяться мерзейшая чушь, и никто ее не остановит… – Василий замолчал, потом добавил жалобно: – Вы мне не верите?

– Да верим, – мрачно ответил Мартин. – Но ты послушай: перемены не всегда к худшему. Иногда свобода слова открывает клапан для сброса социального давления, которое иначе привело бы к революции. А в другие времена – то, против чего ты протестуешь, уваривается до неприятия всего, что нарушает статус кво. Ты в своем правительстве видишь защитное одеяло, пушистую теплую тряпку, которая всех защищает от всего плохого, и делает это постоянно. В Новой Республике распространено мнение, что люди, которых не держат крепко в узде, автоматически начинают вести себя плохо. Но там, откуда я родом, у людей хватает здравого смысла избегать того, что им вредно, а тех, кому не хватает – надо учить. Цензура просто загоняет болезнь внутрь.

– А террористы?

– Да, – перебила Рашель, – террористы. Всегда, мальчик, есть люди, которые считают, что поступают правильно, обрушивая несчастья на своих врагов. И ты абсолютно прав насчет состряпать биологическое оружие и распускать слухи. Но… – Она пожала плечами. – Жить, имея низкий фоновый уровень подобных явлений легче, чем жить под постоянным наблюдением и цензурой, над всеми и постоянно. – Вид у нее был мрачный. – Если ты думаешь, что плохо, когда террористы подкладывают под город атомную бомбу, то это ты не видел планет, где до предела доведена идея цензуры и наблюдения. А в таких местах… – Ее передернуло.

– Ты имеешь в виду что-нибудь конкретное? – глянул на нее Мартин.

– Не хочу об этом говорить, – сухо сказала она. – А тебе стыдно должно быть, что так мальчика разволновал. Неужто вы оба не чувствуете, как воздух завонялся?

– Ага. – Мартин зевнул во весь рот. – А что, скоро…

– Я вам не…

Громоносный хор ударов зазвучал по обшивке.

– …мальчик! – пискнул последнее слово Василий.

– Пристегнись, пацан. Через пять секунд главный заработает.

Мартин напрягся, автоматически затягивая ремень.

– Какова наша кривая спуска?

– Точка начала: десятисекундная корректировка, ускорение одна целая две десятых «же». Сидим тихо четыре минуты примерно, потом точка два – работаем два часа при ускорении два с четвертью «же». Заканчивается этот участок примерно в тысяче километров над поверхностью планеты. Через шестнадцать минут влетаем в атмосферу на скорости примерно четыре километра в секунду. У нас еще осталась кое-какая реактивная масса, но мне не хотелось бы запускать главный в воздухе, которым нам потом дышать, так что двигательный модуль мы сбрасываем, как только выходим на суборбитальную траекторию, и он вылетает на кладбищенскую орбиту с остатками горючего.

– А… – недоуменно начал Василий, – четыре километра в секунду – это не много?

– Да нет…

Объяснения Рашели прервал высокий рев, отбросивший всех пассажиров к задней переборке. Миновали десять секунд.

– Это всего лишь около двенадцатикратного числа Маха. И мы сперва сбросим двигатели. Но не волнуйся, в атмосфере мы быстро затормозим. Такие вещи делались еще во времена программы «Аполлон».

– «Аполлон»? Это когда полеты в космосе были еще только экспериментом?

Мартин заметил, что у Василия побелели костяшки пальцев, которыми он вцепился в подлокотники. Интересно.

– Ага, так, – небрежно ответила Рашель. – Конечно, в те времена на ядерной энергии не летали… Слушай, это было до Холодной войны или после?

– До того, думаю. Холодная война – это на тему, кто построит самый большой холодильник?

– Холодная война? – удивился Василий.

– На Земле она была, четыреста-пятьсот лет тому назад, – сказала Рашель.

– Но они умели такое делать, и даже не могли паровую машину построить?

– Да нет, паровые машины они строили, – бросил Мартин беспечно. – Но работали они на ископаемой нефти, которую жгли под котлами. Реакторы на делящихся элементах были редки и дороги.

– Как-то не очень надежно, – заметил Василий с сомнением. – Эта нефть – она же могла взорваться?

– Да, но Земля – планета старая и ранняя. Плохой баланс изотопов, даже урана-235 мало.

– По мне, так чертовски много, – мрачно буркнула Рашель.

– Мне кажется, вы мне голову морочите, и мне это не нравится. Вы такие умные, земляне, но знаете не все! Вы все равно не можете помешать террористам взрывать ваши города, а ваша так называемая развитость состоит в том, что собственные грязные побуждения не можете сдерживать – дурака валяете в политике, и с природой дурака валяете!

Буркнул трастер корректировки положения. Рашель протянула руку, взяла Мартина за плечо.

– Это он нас уел.

– Ага, прищучил по самое не балуйся.

Василий недоуменно посмотрел на них обоих, уши у него зарделись. Рашель засмеялась.

– Если это у тебя был йоркширский диалект, так я уэльский хорек, Мартин!

– Ладно, я готов засунуть тебя себе в штаны в любой день недели, милая. – Краем глаза он заметил, что у Василия покраснели уже не только уши, но и шея. – Привыкай к реальному миру, пацан. Странно мне, что твой начальник отпустил тебя без гувернера.

– Перестаньте называть меня ребенком!

Рашель повернулась вместе с креслом и посмотрела на него в упор.

– Но ты и есть ребенок, понимаешь. Даже в шестьдесят лет ты будешь для меня таковым. Пока ты ждешь, что кто-то – человек или организация – будет за тебя отвечать, ты ребенок. Ты можешь перетрахать все бордели на Новой Праге, но останешься школьником-переростком. – Она посмотрела на него грустно. – Что ты скажешь об отце, который никогда не дает детям вырасти? Вот именно это и думаю я о твоем правительстве.

– Но я не поэтому здесь! Я здесь, чтобы защищать Республику! Чтобы…

Главный двигатель вышел на критический режим и с басовитым ревом запустился на полную мощность, тряся капсулу, как ураган жестянку. Василия отбросило в гамак, он ловил ртом воздух. Рашель и Мартин утонули в креслах, придавленные двадцатью метрами в секунду за секунду ускорения: не пятьсот килограмм костедробильной гориллы входа в плотные слои атмосферы, но достаточно, чтобы лежать на спине и сосредоточиться на собственном дыхании.

Двигатель работал долго, унося капсулу от дрейфующих обломков битвы к неизвестному и непонятному рандеву.