Его Величество Император Иван Гашек Третий, Милостью Божией Защитник Народа Новой Республики, устало вздохнул.

– Поднять адмирала с постели и привести в приличный вид. У меня в полдень заседание кабинета, и говорить с ним мне надо сейчас.

– Слушаюсь, государь! Нижайше прошу вашего прощения и разрешения удалиться, чтобы выполнить волю вашего величества.

Дворецкий виртуально поклонился и попятился от телефона.

– А какое там было «а не то…»? – сухо осведомился герцог Михал, брат Императора. – Ты его закуешь в кандалы?

– Вряд ли. – Император фыркнул, проявляя максимум веселости, который допускало его достоинство. – Ему за восемьдесят, и, полагаю, время от времени ему положено оставаться в постели. Но если он так болен, что не может подняться по зову Императора в час войны, то придется заставить его уйти в отставку. А тогда в Адмиралтействе поднимется хай. Ты себе представить не можешь, какая волна пойдет, если адмиралов начнут отправлять в отставку. – Он снова фыркнул, на этот раз негодующе. – Придется даже подумать насчет того, чтобы дать им всем пенсию. Это будет как тогда, когда отцу предложили отречься от престола.

Великий князь Михал деликатно кашлянул.

– Все-таки, наверное, кто-то должен уйти. После второго инсульта…

– Да-да.

– И все равно я думаю, что неразумно вверять ему флот.

– Если ты полагаешь это неразумным, так ты не против иметь дело с реакцией их флотских превосходительств, если я не дам ему право первого выбора?

Тут зазвонил правительственный телефон, и, раньше, чем брат успел ответить на острый вопрос, лакей в ливрее подал его величеству трубку из платины и слоновой кости.

– Сир? Его превосходительство адмирал Куртц готов с вами говорить. Он приносит свои глубочайшие извинения, и…

– Достаточно. Включите его без лишних слов. – Иван раздраженно барабанил пальцами по подлокотнику кресла – готического деревянного сооружения, мало отличающегося от орудия пытки. – А, адмирал! Вы тот человек, который мне нужен. Как я рад вас видеть! Как мы сегодня?

– Сегодня? – добрался по медным проводам неуверенный шелестящий голос. – Ах сегодня! Да, конечно. Очень хорошо, сударыня. Я надеюсь, хамелеоны вам не попадались?

– Нет, адмирал, во дворце хамелеонов нет, – произнес Император спокойно, но твердо и внушительно. – Вы знаете, с кем говорите?

В наступившем молчании было почти слышно, как хлопает недоуменными глазами адмирал.

– А, гм. Ваше величество? Иван, мальчик мой! Уже Император? Как время-то летит!

– Да, дядя, это я. Я тебе звоню, потому что… – Тут Императору пришла в голову мысль. – Ты на ногах?

– Да-да, гм-гм-гм! Я, да, я на стуле. Сам понимаешь, мои бедные старые ноги! Они стали такие слабые, приходится их кучей одеял оборачивать, чтобы не рассыпались. Сейчас уже ноги не такие, как бывали во времена моей юности! Но я уже не в постели.

– Да, хорошо. Понимаешь… – В мозгу Императора завертелись все колеса – он рассматривал и пересматривал варианты. Конечно, он знал о немощи адмирала, но до сих пор с ней так напрямую не сталкивался. Кажется, есть серьезная причина отказаться от адмирала: этот человек явно болен. Поручить ему эту операцию было бы просто нечестно и, хуже того, противоречило бы интересам государства.

Но все же он старший среди боевых адмиралов, Герой Новой Республики, Защитник Империи, истребитель неверных, завоеватель не менее трех буколических и довольно отсталых миров и – даже если не придавать этому слишком серьезного значения – родной дядя Императора, рожденный от второй метрессы деда. Поскольку давняя-предавняя традиция гласила, что адмиралов в отставке не бывает, никто никогда не думал о пенсии для старых боевых коней: обычно они умирали раньше, чем мог возникнуть такой вопрос. Уволить адмирала было немыслимо, но ожидать, что он поведет экспедицию… Иван боролся с собственной совестью, наполовину ожидая, что старик сам откажется. Никакого бесчестья ему не будет – трудно ожидать от восьмидесятилетнего старика на стульчаке, что он бросится умирать за отечество, – а тем временем найдется какой-нибудь молодой придурок, который поведет эскадру в бой.

Придя к решению, Император глубоко вздохнул.

– У нас тут проблема. Случилось нечто мерзкопакостное, и планета Рохард в осаде. Я хочу послать флот. Вы не слишком больны, чтобы его вести? – Он подмигнул брату-герцогу, надеясь…

– Война?! – взревел старик так, что Иван чуть не оглох. – Да увенчаются победой доблестные силы праведных, ведущие непрестанную борьбу с врагами неоконсерватизма! Смерть пропагандистам перемен! Костер и дыба клеветникам Императора! Где эти мерзавцы? Дайте мне до них добраться!

Что-то лязгнуло – похоже, старик отбросил ходунки.

Герцог Михал недовольно скривился, глядя на брата.

– Что ж, на один вопрос мы ответ получили, – сказал он одними губами. – Не могу сказать: «я тебе говорил», но вот кого нам послать возить его кресло?

* * *

Новая Прага находилась лишь в тысяче километров к северу от экватора (планета была необычайно холодна для терраформной с водяным поясом), и поезд подъехал к кламовскому вокзалу вскоре после обеда. Мартин вышел и поймал такси до флотского депо у подножия лифта, подчеркнуто игнорируя Рашель – или как там ее зовут. Пусть сама добирается: в данный момент она была нежелательным и потенциально катастрофическим осложнением его жизни.

Лифт высился над военным депо как бесконечный флагшток. Четыре сужающихся конуса из алмазоподобных полимеров вытянулись до самой геостационарной орбиты и чуть дальше – радикальное исключение из ограничений на технологии, принятых в Новой Республике. Бронзовые кабины подъемников с каплевидными носами скользили по тросам – целую ночь в одну сторону. Здесь не было никаких финтифлюшек в стиле fin-de-siècle: только голая функциональность – спальные капсулы сделаны по образцу, разработанному когда-то древним коммивояжером из Кобе – и строжайшие ограничения по весу. (Модификация гравитационных сил, хотя и была возможна, входила в число технологий, изгоняемых Новой Республикой – по крайней мере, не в военных целях.) Мартин поспешил на первую же капсулу и с облегчением отметил, что Рашели поблизости не видно.

Прибыв на станцию, он сошел в военном секторе и представился мичману на контрольно-пропускном пункте, после чего его провели через мрачный сканер безопасности, где он наверняка получил больше годовой разрешенной дозы рентгена за один раз. Был один неприятный момент, когда старшина попросил его показать ЛП, но объяснение, что это – Личный Помощник, содержащий записи, без которых Мартину не обойтись, было принято. После чего еще полчаса пришлось загорать в спартанской обстановке караульного помещения, выкрашенного учрежденческой зеленью.

Наконец-то за ним прислали какого-то солдата.

– Это вы – двигателист? Мы вас ждем.

– Вот и я жду, – тяжело вздохнул Мартин. – Отведите меня к своему начальнику.

Новая Республика заплатила расположенному на Луне КБ Микояна – Гуревича – Кварнера за проект космического линкора, достойного имени Основателя флота. Чтобы выглядел так, как должен выглядеть линкор, а не как помесь кристаллов вируса бешенства, нарисованных пьяным кубистом, с банкой из-под джин-тоника (как обычно и выглядят боевые космические корабли). Стиль наложил свои ограничения на функции, но несмотря на это корабль все равно заслуживал уважения: его вычурные ракетные установки и лазеры с фазовой дифракционной решеткой могли прикончить так же верно, как и более современное оружие. А к тому же он и выглядел хорошо, что, кстати, помогло КБ «МиГ» впарить такие же за бешеные цены еще нескольким легковерным хунтам.

Сам Мартин думал, что «Полководец Ванек» построен из той же материи комической оперы, что и вся Новая Республика. Той самой оперы, которая совсем не так смешна, когда окажешься у нее в зубах. Церемониалы, флаги и имперские эмблемы, нашлепанные на всех доступных поверхностях, «шестерки» в мундирах и сложная пирамида военного этикета – все подсказывало Мартину, что не так уж разумно он поступил, согласившись на эту работу, и висящие на стенах Василиска трупы диссидентов вполне это подтверждали. Сейчас он бы с радостью отдал весь свой гонорар только за возможность вернуться домой – если бы не призыв долга.

После долгого похода по спутанным лабиринтам доков и переходов к кораблю Мартин оказался в проеме двери, ведущей в восьмиугольное людное помещение, освещенное красным светом, где локальным упразднением законов физики поддерживалась нулевая гравитация. Коренастый лысеющий военный инженер орал на какого-то мальчишку, стоящего перед раскрытой панелью доступа.

– И чтоб последний раз я видел, как ты лапы суешь в панель, не спросив меня или главстаршину Отченашека, понял? Руки у тебя из жопы растут! Вот это – вот это – резервная панель разрешения главной шины, вот она. А вот это, – он ткнул пальцем в другую панель, закрытую, – резерв выключателей главной схемы, которую тебе главстаршина велел проверить. Ты знаешь, что будет, если вот этим тумблером щелкнуть?

Мартин посмотрел, куда тычет палец офицера, и вздрогнул. Будь он на его месте, то не ограничился бы пустой угрозой удавить идиота-срочника его же кишками. Впрочем, щелкни тот указанным тумблером, давить было бы излишне: обугленным трупам это, как правило, все равно.

– Инженер-капитан Крупкин? – спросил Мартин.

– Ага. Вы кто? А, тот самый инженер-двигателист! – Крупкин повернулся к нему, давая возможность срочнику тихо слинять. – Опаздываете.

– Все вопросы к ведомству Куратора! – огрызнулся Мартин и тут же пожалел, что это сказал. – Извините, просто выдалась трудная неделя. Так чем могу быть вам полезен?

– А, тайная госполиция? Да, их тут много у нас, – хмыкнул Крупкин почти сочувственно. – Значит, в этих вот игрушках разбираетесь?

– «МиГ» их продает. Вы на них гоняете. Ваши ребята их ломают, я чиню. Достаточно?

– Для начала. – Крупкин неожиданно улыбнулся. – Ладно, поставим вопрос иначе. Что вы знаете о компенсаторе расфазировки синхросигнала в предпочтительной системе отсчета? В частности, об этой вот модели К-340, в том виде, в каком она здесь сконфигурирована? Сообщите все, что видите из ее настроек.

Следующие полчаса Мартин рассказывал обо всех возможных случаях потери настройки. После этого Крупкин показал ему настоящую К-340, уже не учебно-тренировочный макет. И был рабочий завтрак, в течение которого Крупкин вытягивал из Мартина все, что тот знает, и потом – долгий рабочий день, когда решали, куда что девалось, и оформляли заказы на изменения, чтобы на бумаге было все, что там должно было быть. А потом – обратно на базу для вечерней работы…

* * *

Рашель Мансур стояла голой посередине ковра ручной работы, что покрывал пол номера, снятого ею два часа назад в отеле портового города Кламовка. Хоть и дорогой, номер пованивал сырой и сухой гнилью, карболовым мылом и дровами. Дыша медленно и ровно, Рашель в привычной последовательности вытягивала руки и ноги, разминала мышцы. Шторы были задернуты, дверь заперта, а снаружи расставлены датчики, чтобы предупредить о нежелательных гостях, потому что ей совершенно не улыбалось объяснять свои действия прислуге, которая могла их увидеть.

Вообще она много чего не намеревалась объяснять людям, среди которых ей приходилось находиться. Новая Республика наполняла ее горькой и безнадежной злостью – она осознавала эту злость, понимала, что это непрофессионально, но избавиться от этого чувства не могла. Пустая растрата людского потенциала, которая и была смыслом существования Новой Республики, оскорбляла ее чувства, как публичное сожжение книг или истребление ни в чем неповинных.

Новая Республика существовала 250 лет на расстоянии 250 световых лет от Земли. Когда Эсхатон переместил девять десятых населения Земли через червоточину – по причинам, до объяснений которых не снизошел, – он их частично отсортировал по этнической, социальной или психологической близости. Новой Республике досталась смесь из восточноевропейских технофобов и роялистов, ищущих утешения в прошлых веках.

Основатели Новой Республики пострадали от рук безликих технологических перемен. В рыночных демократиях до-сингулярностной Земли они видели, как миллионы людей выбросили на свалку истории. Получив в свое распоряжение новый мир и средства обращения с ним, они немедленно установили консервативный общественный порядок. Спустя поколение разразилась жестокая гражданская война между теми, кто хотел использовать и дальше корнукопии – наносборочные фабрики, способные создавать любые физические товары, – и теми, кто хотел держаться более простого образа жизни, когда каждый знает свое место и свое место есть для каждого. Прогрессисты потерпели поражение, и Новая Республика столетие развивалась естественным образом – как развивалась бы Европа, если бы физика и химия остановились в 1890 году. Патентные бюро закрылись: места для мечтающих релятивистов предусмотрено не было.

Стоя голой посреди ковра, Рашель смогла на время отложить эти мысли. Отключиться от окружающего мира, пока ее имплантаты пробегали свою обычную последовательность тренировки самозащиты. Она начиналась с дыхательных упражнений, потом шли изометрические сокращения групп мышц под контролем системы управления боем, наконец – молниеносные движения, когда встроенные контроллеры нервной системы брали на себя управление, вертя ее тело в каскаде упражнений боевых искусств. Десятиминутный цикл два раза в неделю держал ее в такой готовности к самообороне, которая от адепта без имплантатов потребовала бы не меньше часа каждый день.

Вертясь и дергаясь на невидимых нитях, она разбрасывала и расчленяла нематериальных демонов – нетрудно было перенести на них свою злость и досаду. Вот это – за того слепого нищего, которого она видела сегодня на улице. Его болезнь была бы излечима в мире, где медицина развита получше. А это – за тех крестьян, которых обрекли пахать землю, считая придатками этой земли, а не людьми. Это – за женщин, погибающих при родах нежеланных детей. Это – попам, пособникам предрассудков, насажденных правящей элитой, попам, впаривающим своей пастве фальшивые утешения будущей жизни, когда все ужасы, верующих преследующие, из цивилизованных миров давно изгнаны. А это, вот это и вот это – тем, кто к ней относится как к человеку третьего сорта. Злость требовала множества ката.

Не хочу я этого мира. Не люблю я этот мир. Не нужен мне этот мир, не хочу я ему сочувствовать, и его обитателям тоже. Эх, если бы только я им не была нужна…

Рядом с номером располагалась крошечная ванная – дорогое излишество в здешней культуре. Там Рашель тщательно смыла с себя пот и грязь, как и воспоминания. И частично – пессимизм. «Здесь станет лучше, – напомнила она себе. – За этим я здесь».

Обсохнув, она вернулась в спальню и села на край кровати, потом взяла свой потрепанный ЛП.

– Дай-ка мне посла ООН, – велела она.

В Новой Республике был только один посол ООН, Джордж Чо, постоянный представитель Совета Безопасности, перед которым она только и отчитывалась. (Новая Республика настойчиво отказывалась признавать какие бы то ни было более тонкие политические учреждения Земли.)

– Обрабатывается… биип….

– Рашель, прости, сейчас я не могу говорить. Жду, чтобы стала доступной информация об инциденте возле Рохарда. Если будешь так любезна оставить сообщение после сигнала… биип.

– Привет, Джордж, это Рашель. Звоню из Кламовки. Перезвони мне. Похоже, что мне придется выступить публично, и нужна дипломатическая поддержка. Поговорить надо. Конец сообщения.

Она закрыла ЛП и отложила прочь, мрачно глядя на ночной столик. Ее маскарадный костюм (ей трудно было думать о нем как о нормальной одежде, даже проносив несколько месяцев) валялся кучей на комоде. Надо было наносить визиты, соблюдать форму, пока не станет можно действовать открыто. «К черту бы все это ради настоящей солдатской игры», – подумала она. Жить по правилам Новой Республики надоело очень быстро. «Если не найду хоть одного цивилизованного человека, у меня крыша съедет. Да, кстати, позвонить надо этому инженеру-подрядчику. Холоднее мороженой рыбы, и не слишком приветлив, но черт меня побери, если я позволю ему вот так от себя отделаться. Может быть, из него можно будет вытащить за ресторанным столиком больше, чем из Адмиралтейства за месяц дипломатических коктейлей и официальных меморандумов».

Она снова взяла ЛП.

– Найди мне голосовую почту инженера Спрингфилда. Только текст. Хочу отправить ему сообщение. Начало…

* * *

Джордж Чо, Полномочный Посол Совета Безопасности ООН при дворе Его Величества Императора Ивана Гашека Третьего (Милостью Божией и прочая), потел под стоячим воротником и вежливо кивал.

– Да, ваше превосходительство, я отлично вас понял. Тем не менее, хотя эта спорная территория аннексирована Новой Республикой, я должен снова заявить, что мы считаем ситуацию находящейся в нашей компетенции, если, конечно, это не чисто внутреннее дело – но ведь этот самый Фестиваль не является вашей традицией, о которой мне до сих пор не было известно? – следовательно, снова возникает этот неприятный Пункт Девятнадцатый.

Его превосходительство герцог Гашек покачал головой.

– Для нас это неприемлемо.

Он вперился в Чо водянистыми, но пронзительными голубыми глазами. «Не хрен делать этим иностранцам, вот и лезут они не в свое дело», – подумал он. Нет, Чо для терранского дегенерата-анархиста-технофила еще ничего был. Он чем-то напоминал Михалу ищейку-бладхаунда: мешки под глазами, постоянно грустный вид и ум – как стальной капкан с взведенной пружиной.

Джордж Чо вздохнул и откинулся на спинку кресла. Он глядел мимо великого князя, на портрет его отца, висевший на стене. В сорок – на троне, умер в шестьдесят, в глубокой старости. Император Гашек Второй. Что-то в нем было от вундеркинда, была в нем сила расшевелить это до идиотизма консервативное болото. Этот человек сумел вытащить Новую Республику из скорлупы настолько, чтобы завести военный флот и колонизировать три-четыре самых захолустных планеты. Он хорошо учил историю. А это опасно.

– Я вижу, вы смотрите на моего отца? Весьма жестоковыйный был человек. Это у нас семейная черта, – заметил Михал, скривившись. – Мы не любим, когда в наши дела суют нос посторонние. Близорукий подход, быть может, но…

Он пожал плечами.

– Да, понимаю. – Чо снова перевел взгляд на герцога. – Да, конечно. И все же позволю себе поинтересоваться, достаточно ли ясно обрисовал я вам преимущества, связанные с участием ООН? Я думаю, нам много чего есть предложить; мне бы даже в голову не пришло заговорить об этом, не будь я уверен, что вы могли бы получить от нашего предложения большую пользу.

– Есть польза, есть побочные эффекты. Вы имеете в виду что-нибудь конкретное? – Михал подался вперед.

– Вообще-то… да. Это тоже восходит к Пункту Девятнадцать – запрету на оружие, нарушающее принцип причинности. «Всякий, кто создает оружие, способное нарушить и так далее, считается виновным в преступлении против человечества и подлежит за таковое наказанию, установленному международным сообществом». Мы прекрасно знаем, что вам и в голову не пришло бы использовать такое оружие против ваших собственных миров. Но у нас недостаточно фактов, чтобы судить о намерениях… гм… агрессора, этого самого Фестиваля. Информация о нем весьма скудна, что тревожно само по себе. Вот я и предполагаю, что для вас может быть выгодно иметь в составе вашей экспедиции независимого наблюдателя от ООН – чтобы отвергнуть любые обвинения в преступлениях против человечества и иметь свидетеля, если ваши войска подвергнутся нападению подобного рода.

– Ага. – Михал скрипнул зубами и улыбнулся послу. – А почему вы думаете, что будет экспедиция?

Тут уж была очередь Чо улыбаться. Он провел почти двое суток без сна, разбирая донесения разведки, отслеживая СМИ и пытаясь в одиночку сложить всю мозаику: численность дипломатического персонала жестко ограничивалась правилами Новой Республики.

– Полно-те, ваше превосходительство! Вы хотите, чтобы мы поверили, будто Новая Республика решит оставить без ответа такое оскорбление своей чести, не говоря уже о нарушении территориальной целостности? Какая-то реакция неизбежна. Здесь вашего флота стало гораздо меньше, на базах повышено состояние тревоги, идет активная деятельность в Кламовке, Либау и В-1 – все это говорит в пользу вероятной экспедиции флота. Вы же не перебросите туда своих солдат, скомандовав им трижды щелкнуть каблуками и сказать: «Ничего нет лучше дома родного»?

Михал потер переносицу, чтобы скрыть хмурую гримасу.

– Я не буду ни подтверждать, ни опровергать ваши предположения о готовящейся экспедиции.

– Разумеется, – кивнул Чо.

– Тем не менее. Вы знаете что-нибудь об этом Фестивале? Или о том, что там делается, на Рохарде?

– На удивление мало. Вы же все, что происходит, держите в секрете – и не очень тонко, боюсь. Отчаянные донесения Четвертой гвардейской дивизии о защите столицы читались бы более убедительно, если бы не оповещение месяцем раньше о переброске Четвертой гвардейской с Новой Праги на Байкал-четыре. Но не только вы держите это в секрете. Мои люди ничего не смогли нарыть об этом Фестивале, а это действительно тревожно. Мы даже послали запрос о помощи Эсхатону, но в ответ получили только шифрограмму со словами: «П. Т. Барнум был прав».

(Криптограмма была зашифрована ключом из секретного дипломатического одноразового портфеля ООН, и утечка шифра вызвала колоссальную панику в службах безопасности.)

– Интересно, кто такой этот самый Барнум, – заметил герцог. – Впрочем, неважно. Этот Фестиваль оказал на планету Рохард катастрофическое влияние. Экономика в развалинах, гражданские беспорядки и открытый бунт ширятся, как пожар. А это… – Он бросил резкий взгляд на посла. – Вы понимаете, что это значит для основополагающих принципов нашей цивилизации?

– Я являюсь всего лишь послом, представляющим интересны членов ООН в Новой Республике, – безразличным голосом ответил Чо. – Я здесь не для того, чтобы выносить суждения о вашей стране. Это было бы самонадеянно.

– Хм! – Герцог опустил глаза к письменному столу. – Мы действительно рассматриваем возможность экспедиции, – сказал Михал, и Чо едва смог скрыть удивление. – Но это будет трудно. В системе, куда она направится, враг уже хорошо окопался. Мы не знаем, откуда он явился. А если мы прямо пошлем туда флот, его может постигнуть та же судьба, что и эскадру на станции. Поэтому мы обдумываем одну довольно-таки… гм… отчаянную стратагему.

Чо подался вперед.

– Ваше превосходительство, если вы думаете о нарушении принципа причинности, то должен вам сообщить…

Герцог поднял руку.

– Уверяю вас, господин посол, что в результате действий флота Новой Республики никаких глобальных нарушений принципа причинности не произойдет. Намерений нарушать Пункт Девятнадцать у нас нет. – Он чуть поморщился. – Тем не менее, локальные нарушения принципа причинности иногда разрешаются в пределах тактической ситуации, ограниченной непосредственным световым конусом события? И я думаю, что… да. Наблюдатель от ООН сможет заверить все стороны, что наши действия были правильными и законными. Сможет ведь?

– Наблюдатель от ООН будет скрупулезно придерживаться правды, – заявил Чо, снова потея.

– Хорошо. В этом случае, думаю, мы можем удовлетворить ваш запрос – если будет принято решение о посылке экспедиционного корпуса. Только один инспектор, с верительными грамотами, будет допущен на флагманский корабль. Его задачей будет отслеживать применение оружия модификации реальности всеми сторонами конфликта и свидетельствовать перед всеми цивилизованными мирами, что Новая Республика не замешана в непозволительном использовании путешествий по времени как оружия массового уничтожения.

Чо кивнул.

– Я думаю, это приемлемо. Инспектор Мансур в Кламовке получит уведомление немедленно.

Михал мимолетно улыбнулся.

– Пошлите мне записку через секретаря. Я ее передам в штаб адмирала Курца. И гарантирую вам, что он будет сотрудничать не за страх, а за совесть.

* * *

Младший прокуратор Василий Мюллер из ведомства Куратора стоял возле огромного окна в четвертом наблюдательном отсеке и смотрел в пропасть бесчисленных световых лет. Мимо, как на вращающемся дисплее, летели звезды. Вращение огромной станции создавало достаточно комфортное подобие гравитации – процентов восемьдесят от нормальной. Прямо за двойной стеной из синтетического алмаза расположилась верфь, и там каплей космической красоты повис корпус звездолета.

Тени залегли поперек серого цилиндра полосами вечности, заостренными по краям неестественной прозрачностью вакуума. Осмотровые люки висели распахнутыми в разных точках корпуса, неприятно выглядели вываливающиеся оттуда клубки корабельных внутренностей, подставленные под дистанционные модули манипуляторов, прицепившихся к кораблю членистыми конечностями. Все это напоминало разлагающуюся тушу дохлого кита, поедаемого кишащими зелеными крабами. Но корабль, как понимал Василий, дохлым не был – это была хирургия.

Корабль был как марафонец, распластанный хирургами, надеющимися превратить его во что-то вроде киборга перед забегом, решающим судьбу мира. Аналогия с собственной слегка побаливающей головой не ускользнула от внимания Василия: до него дошло, что эти радикальнейшие приготовления необходимы для предстоящей схватки. Он уже ощущал новые возникающие связи – как фантом какой-то непонятной конечности, закрепляющейся где-то за гранью его восприятия. Еще три дня, как сообщили ему врачи сегодня утром, и он уже сможет тренировать этот черепной разъем. Ему дали целый чемодан инструкций, небольшой и весьма незаконный (уж про цену и говорить не стоит) набор инструментов и пропуск, дающий право внеочередного проезда к орбитальной станции на шаттле ПВО, минуя медленный космический лифт.

– Вы, очевидно, и есть прокуратор Мюллер?

Он обернулся. Подтянутый тип в светло-зеленой флотской форме, с лейтенантским шевронами на рукавах. Василий отдал честь.

– Вольно. Я лейтенант Зауэр, бортофицер безопасности на «Полководце Ванеке». Вы тут в первый раз?

Василий кивнул – у него так пересохло во рту, что ответить он не мог. Зауэр повернулся к окну.

– Правда впечатляет?

– Ага! – Вид огромного военного корабля вызвал в груди у Мюллера мощную волну гордости: этим кораблем владеют и на нем летают люди его страны. – Мой сводный брат служит на таком, той же постройки. На «Сквотском».

– О, молодец, приятно слышать. Давно он там?

– Три… три года. Он второй офицер управления огнем. Лейтенант, как и вы.

– Ага. – Зауэр чуть наклонил голову и рассматривал Василия остро и внимательно. – Прекрасно. Только скажите мне, насколько этот корабль действительно хорош, как вы думаете? Насколько он мощен?

Василий тряхнул головой, все еще ошеломленный впервые увиденным линкором.

– Не могу себе представить корабль сильнее! Разве может кто-нибудь построить лучший?

Зауэр глянул со снисходительным удивлением.

– Вы же сыщик, а не космонавт. Поучись вы во флотском училище, знали бы, как именно это можно. Скажем так: в данный момент его не назвали бы в честь старика Эрнста Железнобокого, не будь это лучший у нас корабль. Правда не все играют по тем же правилам, что и мы. И я думаю, что вполне честно для нас затеять другую игру – почему, собственно, вы здесь и оказались и мы ведем с вами беседу. Вы же хотите защищать этот корабль и Республику?

Василий энергично закивал.

– Так точно. Мой начальник сообщил вам, зачем я здесь?

– У меня полная информация. Все, что может представлять угрозу для безопасности, мы воспринимаем серьезно. В закрытых зонах вам действовать не разрешено, но там, где нет контроля – добро пожаловать повсюду. Да, и кстати, уверен, что сможем вам помочь присматривать за этой штатской обезьяной – инженером. Честно говоря, для нас удачно вышло, что есть человек для этой работы. У нас и без того хлопот хватает, чтобы еще украдкой за контракторами на работе следить, и если уж проблема эта будет решена, какая разница, по чьему ведомству она пройдет.

В этот момент до Василия дошло, что здесь происходит что-то странное, но он, не имея опыта, не мог себе представить, в чем конкретно дело. А давить на Зауэра ему не хотелось – по крайней мере, с первого момента знакомства.

– Вы мне можете показать, где работает Спрингфилд?

– К сожалению, – развел руками Зауэр, – Спрингфилд сейчас на борту. Вы же знаете, что он работает как раз над самой системой межзвездных передвижений.

– О! – У Василия губы округлились. – Вы хотите сказать, что мне придется взойти на борт?

– Я хочу сказать, что на борт вам взойти нельзя – пока не пройдете медкомиссию, не получите допуск от службы безопасности, потом три инструктажа и «добро» от старика, и всего этого раньше завтрашнего дня не будет. А пока что давайте я вам покажу квартиры для командированных офицеров – у вас, пока вы на территории базы, статус младшего офицера.

– Давайте, – серьезно согласился Василий.

* * *

А тем временем первая группа Критиков Фестиваля прибыла на орбиту у планеты Рохард.

Фестиваль, когда-то входивший в людскую цивилизацию, растворившуюся в собственной компьютерной сети, был странствующим посольством, межзвездным средством обмена информацией. Больше всего он интересовался другими выгруженными культурами, но в нужде годились любые. Он метался между необитаемыми мирами тысячи земных лет, стремясь снаружи внутрь, и все это время у своих вольных или невольных хозяев просил одного: «Развлеките для нас!»

Фестиваль был сильно стеснен плотностью информации, которую мог забить в крошечные звездные парусники, несущие его через космическую бездну. В отличие от нормальной выгруженной цивилизации, Фестиваль не умел создавать собственной реальности с достаточным правдоподобием, чтобы избежать обычных рисков жизни в виртуальной вселенной; он был как пустынное растение, существующее годами в виде семечка между периодами бурного роста, как только образуются подходящие условия.

Как любой бродячий цирк, Фестиваль привлекал попутчиков, приживал и просто свиту спутников и паразитов. В замороженных мозговых ядрах парусников было место для миллионов пассажиров, но между станциями им не было места, где мыслить. Истинные разумы впадали в спячку на десятилетия дороги между планетными цивилизациями, и простые полуразумные надсмотрщики держали парусники на курсе и управляли автоматическими системами. По прибытии эти служители строили нужные инфраструктуры, чтобы размораживать и загружать в них истинные разумы. Как только устанавливался контакт и выбран образ действий, все остаточные емкости делались доступными для всех пассажиров, в том числе и для Критиков.

Пена алмаза росла на орбите вокруг Спутника, внешней луны Рохарда. В некоторых пузырях ее ворочались странные эмульсии, кипящий суп нанокатализированных химических реакций. Другие пузыри выцветали в черное, засасывая солнечную энергию почти со стопроцентным КПД. Постоянный поток емкостей плыл к этой пене по хаотическим орбитам, везя добычу из шахт внешних планет. Внутри пузырей застывала воплощенная жизнь, где клетки собирались машиной, а не естественным циклом митоза и видоизменений. Прошли тысячи секунд – эпохи для Сборщиков, – и появились скелеты, сперва кружевные контуры, потом барочные коралловые выросты. Кровь, ткани, зубы и органы стали густеть там, где им положено быть, наносборщики закачивали синтетические энзимы, ДНК, рибосомы и прочую клеточную механику в липидные пузырьки, которым предстояло стать живыми клетками.

Вскоре тела Критиков начали шевелиться.