Выпускной бал

Тем утром ты проснешься очень рано и в последний раз облачишься в парадную униформу агента Стазиса на испытательном сроке. Ты носил эти одежды много раз за истекшие двадцать лет, и ты более не напуганный парнишка, чьи руки держали аспирантский кинжал, а уши — внимали первому безжалостному приказу. Если бы ты отклонил предложение, если бы остался в той эпохе, где был рожден, ты бы уже достиг средних лет, и великая чума старения уже прошлась бы незримыми коготками по твоей коже. Теперь-то тебе доступны все антигериатрические медицинские средства Стазиса, и ты выглядишь двадцатипятилетним юношей, но глаза твои — окошки в душу древнего старика.

Твой разум остер и точно нацелен, как лезвие бритвы, ибо ты провел шесть месяцев на крыше мира, готовясь к этому утру, шесть месяцев тренировок, прерываемых безотрадными размышлениями над тем, что поведал тебе Торк, шесть последних месяцев, когда ты был сфокусирован только на учебе. Ты уже выполнил программу интернатуры и испытательного срока, поработал в одиночку и без кураторского надзора в различных эпохах, теперь же ты должен самолично предстать перед экзаменаторами и пройти самое серьезное, заключительное, испытание, по результатам коего наконец можешь быть признан полноправным агентом Стазиса. В таком качестве ты будешь волен посещать Библиотеку, когда тебе заблагорассудится, и по-прежнему сможешь пользоваться лицензией на вызов Врат Времени. Тебе будут доверять. Ты станешь держателем ключей у кладезя исторической бездны, способным смять и раскрошить чужие жизни в мгновение ока, вольным искать утраченное (или отнятое у тебя: ты по-прежнему не уверен, волею случая либо же по злому умыслу была разрушена твоя личная жизнь).

Ты будешь облачен в шафрановое одеяние, перехваченное черным поясом, цвет которого соответствует твоему нынешнему рангу в Организации. На голове у тебя будет берет агента-аспиранта. Всюду в пределах комплекса дюжины агентов на испытательных сроках готовятся к той же церемонии. Ты спрячешь в кушаке кинжал, который ночью отточил до смертоносной остроты, в неистовом усердии полируя и вычищая символ твоего жизненного призвания. Прежде чем Солнце поднимется в зенит, этот кинжал отнимет жизнь. И твоим долгом будет забрать ее быстро и безболезненно.

У подножия стены из выветренных временем камней, под лазурным куполом небес, рассеченных посверкивающим ожерельем передатчиков орбитального момента, ты встанешь в шеренгу подобных себе перед твоими наставниками и тиранами. И отнюдь не в первый раз спросишь себя, а стоила ли овчинка выделки. Они будут смотреть на тебя и твоих одногруппников сверху вниз, готовые вынести вердикт — будь то принять тебя в свои ряды или же анафематствовать, отвергнуть, отменить твое существование и перевести его в разряд неистории, если ты окажешься бесполезен. У них троекратное численное преимущество перед твоими приятелями по тренировкам, ибо контроль качества новых бессмертных не терпит бесшабашности. Они вечные стражи истории, судьи всего бывшего в реальности. По причинам, которых ты так до конца и не постигнешь, они предложили тебе, именно тебе, присоединиться к Организации, выбрав тебя из миллиарда претендентов.

Звучат торжественные речи, одна за другой. А затем Суперинтендант-схолиаст Мэнсон выступит с пастырским наставлением. Тебе наперед известно, о чем он будет говорить:

— Этот мимолетный, но торжественный миг отмечает завершение ваших формальных тренировок, но не положит конец вашему обучению и самосовершенствованию. Вы поступили в Академию сиротами, странниками в потоке времени, а теперь покинете ее в статусе полноправных агентов Стазиса, принеся клятву верно служить нашему общему делу и великой задаче — совокупной истории всего человечества.

Он явно вознамерился протрендеть битый час, понимаешь ты. В запасе у живого символа ортодоксии Стазиса, должно быть, еще не одна проповедь о примате теории над практикой.

— Мы принимаем вас такими, какими вы есть. Вы, наши аспиранты, — люди, и никакая человеческая слабость, равно как и сила, вам не чужды. Мы все люди. Это наши слабые и сильные качества. Мы — агенты на службе судеб человечества, отягченные священным долгом: сберечь наш биологический вид от тройственной угрозы — вымирания, утраты трансцендентальных потенций и исчезновения во тьме вместе со всем остальным космосом. Бесспорно, мы приемлем и ваши маленькие слабости. И твое, брат Чхэ Юн, болезненное пристрастие к боли, и твое, сестра Гретцен, смакование видений, произрастающих из макового семени, и твое, брат Пирс, семейное увлечение палимпсестами… Мы понимаем и отпускаем все ваши маленькие грешки. Мы примем вас такими, какими вы есть. Невзирая на все ваши слабые места. Ибо лишь на службе Стазиса вы достигнете того, чему были предназначены…

Тебе удалось сдержать гнев, когда Суперинтендант-схолиаст Мэнсон принялся отплясывать джигу на неисторической могиле твоей семьи, хотя зарубки на твоей душе до сих пор свежи и кровоточат. Ибо это имеет отношение к ритуалу. Ты уже видел — несколькими днями раньше — записи для внутреннего пользования, слышал свой собственный голос, сдавленный и скрежещущий, балансирующий на лезвии опасной бритвы, пока он объясняет суть ритуала тебе-настоящему. Твои пальцы впиваются в обтянутую влажной от пота кожей рукоять. Ты ждешь сигнала. Хотя внешне ты абсолютно спокоен, внутри у тебя все бурлит. Убить собственного дедушку, вырезать себя из ткани истории и стянуть суровой ниткой прореху — это одно, а то, что произойдет сейчас — совсем иное.

— Стазис требует от вас, братья и сестры, быть настороже. Гораздо легче нести разрушение, чем заботиться о творении … новых сучьев, на которых могла бы рассесться история, но мы должны оставаться начеку и быть неизменно бдительными. Буде потребуется, мы должны обратить свое оружие даже против себя самих, сбившихся с пути истинного. Каждый раз, проходя сквозь Врата Времени, мы рождаемся заново из информации, которую сингулярность посылает в нашу Вселенную. Не позволим же постыдному страху за непрерывность личности обуять нас!

Ты понимаешь, что Мэнсон оседлал своего любимого конька, что он уже готов отдать приказ, о котором старшая версия тебя самого могла поведать лишь дребезжащим, трясущимся голосом. Ты застываешь в неподвижности, посылая в Службу Контроля запрос о сотворении Врат, через которые пролегает дорога на выпускной бал.

— Слабости простительны и допустимы в личной жизни, но не в великом деле. Мы слабы, ибо мы — люди, рано или поздно многие из нас сходят с торного пути, впадают в сомнения, солипсизм, покоряются грехам гордыни и уныния. Но наша величайшая привилегия и предмет нащей гордости в том, что мы способны изменить самих себя. Мы не обязаны считаться с требованиями лживых версий себя, падших существ, раздавленных грузом ошибок, дурных помыслов и отчаяния! Вскоре вы будете посланы на первое из самостоятельных дел, а именно — на слежку за самими собой в будущем, дабы упредить появление любых отклонений от нормы. Да будет ваш разум чист. Помните о своих принципах. Будьте непреклонны в стремлении уничтожить свои собственные ошибки, ибо все сие послужит на благо Стазиса. Мы сами себе полиция. Мы проследим себя по своим собственным следам куда лучше, чем мог бы это сделать любой экзаменатор-надзиратель.

Мэнсон звучно хлопнет в ладоши и без дальнейших разъяснений возгласит:

— Вам уже разъяснили суть вашей дипломной работы. Так приступайте. Докажите мне, что вы готовы стать непоколебимыми опорами Стазиса. Сделайте это. Сейчас!

Ты извлечешь кинжал из ножен, а твой телефон тем временем пошлет запрос на создание Врат Времени в двух секундах в прошлом и на расстоянии метра за твоей спиной. Служба Контроля удовлетворит твою просьбу, ты сделаешь шаг навстречу червоточине, раскрывающейся перед тобой, но тут же поймешь: что-то неладно, и стремительно возденешь кинжал, задержав начатый вдох и стискивая зубы, чтобы крик Нет! Только не меня!, зародившийся в укромных закутках разума, не вырвался наружу. Но ты уже опоздал. Незнакомец с твоим лицом выпрыгнет из сингулярности, разверзшейся за твоей спиной, схватит тебя за плечи и, пока ты будешь выворачивать шею, силясь оглянуться, использует инерцию твоего тела, чтобы старательно отточенное тобою лезвие воткнулось в сонную артерию и трахею. Булькнув что-то и разом задохнувшись, ты окончишь свои дни.

Выпускной бал всегда завершается подобным образом: нововоплощенные агенты убивают Будду в себе на каменной дороге под состарившимися звездами. Прискорбно, что ты не останешься в живых, чтобы увидеть это своими глазами. Это один из самых впечатляющих ритуалов сообщества путешественников во времени, пронимающий их до мозга костей. Но тебе не стоит особенно волноваться о своей неотвратимой кончине. Другая версия тебя самого, родившаяся в потоке крови из раскрывшейся позади сингулярности, оплачет тебя так горько, как ты бы никогда не смог.

 

Расследование

На следующий день после хладнокровного самоубийства агент Пирс получил приказ срочно явиться на встречу в конец девятнадцатого века.

Это, с беспокойством подумал он, было противу всяких правил: обычно агента, любого агента, старались держать подальше от его родного времени, по крайней мере в тысяче лет. Какая, в сущности, разница между Канадой двадцать первого века и Германией девятнадцатого? Для инспектора из …миллионного века ее, вероятно, и не существовало: они все были крайне эгоистичны и безжалостно манипулировали судьбами первобытных людей, живших и умиравших до изобретения технологий всеисторического контроля, покончивших с хаосом и неопределенностью достазисного мира. Но Пирс был очень молодым агентом. Так что… лучше простоузнать, чего хочет инспектор.

Кайзеровская Германия не относилась к числу областей, в которых Пирс мог считаться знатоком, так что он провел около субъективного месяца, готовясь к прибытию на встречу, и приобрел базовые навыки разговорного немецкого, попрактиковался в европейской истории того времени, изучил быт поздневикторианского Лондона в достаточной мере, чтобы свыкнуться с легендой о ничем не примечательном, в меру успешном предпринимателе, ищущем новых рынков сбыта продукции. После этого он вызвал Врата и вышел через них в общественный туалет на Шпиттельмаркт.

Берлин века, не знавшего бомбежек, не был имбирно-пряничным городком. Рынки источали отвратительные миазмы, пригороды представляли собой скопище безобразных угловатых блочных домишек, отапливаемых миллионами угольных печек и напиханных вплотную друг к другу, сколь хватало глаз. Основная нота в аромате, пронизывавшем утренний воздух, принадлежала лошадиному дерьму, а не выхлопным газам (хотя по соседству Рудольф Дизель уже начал работу над своими двигателями). Пирс поспешно выбрался из общественного туалета, опасаясь, что предыдущий посетитель воспримет его появление как надругательство над своей честью, подозвал извозчика и приказал ехать в шарлоттенбургскую гостиницу.

В маленьком гостиничном вестибюле было нестерпимо душно. Оглядываясь кругом в поисках своего связника, Пирс то и дело отмахивался от навозных мух. Его телефон активировался, стоило ему выйти во внутренний дворик, где были аккуратно — чем хотя бы доказывалось наличие тут обслуживающего персонала — расставлены круглые столики и кованые стулья. И тут же он увидел знакомое лицо.

Пирс шел к столику, чувствуя себя преступником, гонимым на виселицу.

— Вы хотели меня видеть, — сказал он без предисловий. На столике уже стояла пара тарелок с чем-то зеленым и дымящимся. Рядом он заметил и два бокала. — А кто еще придет?

— Второй бокал для вас. Берлинер Вайссе с душистым подмаренничным сиропом. Вы заслужили. — Кафка указал на пустой стул. — Садитесь.

— Откуда вы узнали… — Глупый вопрос. Пирс уселся. — А вы знаете, что это не мое родное время?

— Да. — Кафка поднял высокий бокал, полный темного пива, и сделал долгий глоток. — Это не имеет значения. — Он посмотрел на Пирса. — Вы закончили учебу. Гм. Черт побери, как же я ненавижу эту работу. — Он отпил еще пива.

— Что произошло? — спросил Пирс.

— Не знаю. Поэтому я вас вызвал.

— Это как-то связано с тем покушением на меня?

— Нет, — Кафка покачал головой. — Все гораздо хуже. Боюсь, что один из ваших преподавателей вышел из подчинения. За ним установлен надзор. Я решил привлечь вас к этому делу, потому что вам… вам может показаться уместным разрешить проблему самостоятельно.

— Один из преподавателей? — Несмотря на недовольство, Пирс был заинтригован. Кафка, человек из Департамента Внутренних Дел (хотя точные его функции оставались загадкой: разве не было сказано, что сам Стазис — лучшая полиция для себя самих в прошлом и будущем?), пожелал привлечь его к расследованию дела старшего агента, преподавателя? Поручить ему слежку за самим собой в будущем — еще куда ни шло, а это?

— Да. — Кафка поставил бокал на столик, но нижняя губа его изогнулась так, что было ясно: вкуса он не почувствовал. — У нас есть основания предполагать, что она работает на Оппозицию.

— На Оппозицию? — Пирс поднял бровь. — Но ведь никакой Оппозиции…

— Да будет вам, Пирс. Не стройте из себя наивного ребенка. У каждой идеологии в каждой из записанных версий истории находились противники. Почему мы должны составить исключение?

— Но мы… — Пирс не закончил. Фразочка больше, чем история готова была слететь с его губ. — Простите?

— Попробуйте представить себе. — Кафка посмотрел на него с неприкрытым раздражением. — Вы никогда не пробовали вообразить себя богом-отступником? Каждый об этом мечтает. Мы точно знаем. Засеять Вселенную жизнью, создать свои собственные Наукоимперии, основать могущественную межзвездную цивилизацию в криптозойскую эру и с ее помощью завоевать Землю, отколоться от Стазиса. Ну и всякая чушь в этом же роде. Не то чтоб это было мыслепреступлением. Проблемы начинаются, когда агент заходит так далеко в своем солипсизме, что воображает, будто он и в самом деле способен сделать мечту реальностью. Или — что хуже — когда Оппозиция поднимает морды.

— Но я… — Пирс остановился, попробовал собраться с мыслями и продолжал: — Я думал, что этого никогда не случалось? Разве практика слежки за собой не является, э-э, адекватной мерой предосторожности?

— Ерунда. — Кафка потряс головой. — Вы думаете, что все это должно так хорошо работать. Ага! Слежка за самими собой работает достаточно хорошо. Большую часть времени. Но не дайте всему этому кукольному театру ввести вас в заблуждение. Есть способы обмануть и ее. Мы обеспечиваем вас огромным разнообразием средств наблюдения, чтобы мутить воды истории, — конечно, в первую очередь технологией палимпсестов, которые мы переписываем раз за разом, чтобы будущая версия вас не сохраняла памяти о случившемся — но вы не можете все время следить за собой. Не забывайте и об административных ошибках. Вы не только самый лучший надзиратель за собой, вы лучше всех знаете, что нужно для подкупа самого себя. Мы люди, а следовательно, несовершенны. Вот почему возникла нужда в отдельном Департаменте Внутренних Дел. Кто-то должен все координировать, в особенности — все, что может быть связано с действиями Оппозиции.

— Оппозиции? — Пирс поднял бокал и сделал долгий глоток, одновременно изучая Кафку. — А кто они такие?

На кого ты хочешь меня натравить? — подумал он. На меня же?

Вправду ли Кафке недоступны записи его отношений с Сири, ныне погребенные под пыльными грудами многократно переписанных страниц?

— Вы узнаете, когда встретитесь с ними, — Кафка невесело усмехнулся и встал из-за стола. — Идемте наверх, ко мне в офис. Я покажу вам, почему именно ваша помощь потребовалась в этом деле.

Офис Кафки занимал весь верхний этаж здания. Туда можно было подняться исключительно в скрипучем, тяжко переползающем с пролета на пролет широкой лестницы лифте, шахта которого была затянута мелкой сеткой. Выходя из кабины лифта следом за Кафкой, Пирс отметил, что здесь тепло, но не так жарко, как внизу.

— Дверь реагирует на входящего, — проинформировал Кафка, предостерегающим жестом указав на шарообразное навершие ручки. Скрытые зубцы таились под слоем патины, покрывавшим искусственную бронзу, готовые вонзиться в ладонь незваного гостя и напитать ее ядом. — Дверь: принять агента Пирса. Общие меры предосторожности: принять агента Пирса со стандартным уровнем допуска. Теперь вы можете следовать за мной.

Кафка распахнул дверь. За ней оказались ряды вычурно-угловатых деревянных письменных столов, они тянулись от стены к стене, занимая все пространство помещения. За каждым столом на высоком табурете восседал облаченный в темный костюм двойник Кафки, неустанно водивший перьевой ручкой по гроссбуху. Обычный посетитель (если бы его не убили на месте задолго до этого — дверной ручкой, половицей или обоями) мог бы подивиться причудливым диаграммам и рукописным строчкам, стремительно менявшимся на каждой странице по мере того, как эти книги исторических записей переписывали сами себя, и предположил бы, что бумага в них электронная. Но Пирс уже не был обычным посетителем. И когда он быстро прикинул с помощью телефона, сколько одновременных актов переписывания происходит в этой комнате, волосы у него на шее над воротничком встали дыбом.

— А вы и вправду трудитесь на Службу Контроля не покладая рук, — сказал он, обращаясь к затылку Кафки, словно бы стесанному каким-то предметом.

— Это главный координационный узел доисторической Германии, — сообщил Кафка; заложив руки за спину и заметно сутулясь, он не спеша прогуливался между столов. — Мы находимся достаточно близко к началу истории Стазиса и вынуждены прибегать ко всяким трюкам — мы не можем просто редактировать все, как нам захочется, иначе возникнет разрыв непрерывности. Мы выкручиваемся, мухлюем с неисторией, но это рискованная затея в эпоху, когда еще не изобретены технологии постоянного повсеместного наблюдения и записи, в конечном счете влекущие за собой создание Библиотеки в Конце Времен. Если варвар каменного века замерзнет насмерть на каком-нибудь леднике, и эта смерть останется незарегистрированной, для древней истории это возымеет вполне тривиальные и незначительные последствия. Но здесь правила изменчивы, и вмешиваться нам надо со всей осторожностью: если, предположим, путешественник во времени застрелит кайзера или иным способом исказит последовательность событий первобытной истории, ведущих к учреждению Стазиса, все будущее, каким мы его знаем, обратится в палимпсест. Человек, чье дело мне поручено, проявляет нездоровый интерес к фазовым границам Стазиса и неистории.

Один из двойников Кафки, сидевших за столами, посмотрел на них снизу вверх, его брови досадливо выгнулись.

— Вы не могли бы убраться со своими разговорами куда подальше? — спросил он.

— О, простите, — с неожиданной готовностью сказал Кафка, пришедший с Пирсом. — Агент Пирс, пожалуйста, идите за мной. Сюда, пожалуйста…

Пока Кафка вел Пирса в офис, походивший скорее на келью затворника, Пирс успел спросить:

— Вы сами разве не рискуете попасть в анахронизм? Такая многозадачность — и в такой близости от настоящего Кафки?

Кафка мрачно усмехнулся, усаживаясь за тяжелый дубовый стол.

— Я предохраняюсь. В любом случае, чем меньше народу знает о том, что в этих гроссбухах, тем безопаснее для всех.

Он указал Пирсу на маленький неудобный стул, установленный напротив.

— Садитесь, агент Пирс. Теперь будете говорить вы. Расскажите мне все о ваших отношениях с агентом-схолиастом Ярроу. Все, если вас не затруднит. — Он выдвинул ящик стола и извлек оттуда электронный планшет. — У меня здесь полная копия вашей переписки. Мы займемся каждой строчкой каждого письма.

 

Похороны в Берлине

Допрос продлился трое суток. Кафка даже не позаботился о том, чтобы ретроактивно стереть эти дни из времялинии Пирса. Ему явно хотелось, чтобы Пирс запомнил, как неблагоразумно ставить палки в колеса Департаменту Внутренних Дел.

В конце концов Пирс все же покинул гостиницу и побрел по улицам Берлина в состоянии, близком к нервному срыву.

Кафка доверяет мне или нет? Рассуждая трезво, скорее всего нет. Допрос с пристрастием он вел спокойно и методично, доискиваясь потаенного смысла каждой строчки в любовных посланиях Ярроу (давно канувших в глубины памяти Пирса), нащупывая ту струнку, игра на которой заставит Пирса сорваться. Поняв, что Кафка считает его связь с Ярроу ошибкой молодости, что Кафка совершенно точно осведомлен (и милосердно умалчивает) о все более отчаянных поисках того момента, когда его с Сири совместная жизнь была переписана, он почувствовал себя только хуже. Мы можем отнять у тебя все, что делает твою жизнь осмысленной, в мгновение ока, если захотим. Пирс не привык чувствовать себя беспомощным, это было новое, чреватое шоком ощущение, возвратившее его к достазисной жизни, полуголодному существованию в тени интересных времен, по которой он крался на цыпочках.

К тому же теперь его обуревала паранойя, связанная с Департаментом Внутренних Дел. Следят ли они за мной прямо сейчас? — подумал он, перейдя на прогулочный шаг. Кто этим занят? Мой призрак, офицер службы наружного наблюдения Департаме нта Внутренних Дел, или кто-то еще? Но он решил, что Кафка не безумец, чтобы после такого допроса посылать за ним еще и соглядатая. Если в отношении Ярроу ведется расследование, он сам тоже может быть под подозрением. Это ведь было первым правилом контрразведки: виновен тот, кто состоит в порочащих связях.

Он почувствовал приближение гибельной депрессии. Чернильная тень ее нависала над ним все эти месяцы, пока он неистово рылся в Библиотеке, но тихое исчерпывающее обследование его души, предпринятое Кафкой, сработало как катализатор. Теперь уверенность в том, что он никогда больше не увидит ни Сири, ни Магнуса, ни Лианны, только возрастала — и даже если он когда-нибудь и разыщет их, тени, укоренившиеся в его сознании под безжалостным светом настольной лампы инспектора Департамента Внутренних Дел, загонят их еще дальше в неисторию.

Он продолжал слоняться по улицам.

Цивилизация давила на землю, как тяжелое одеяло, как раковая опухоль на живые ткани, все эти пятиэтажные серые жилые дома в районах блочной застройки и помпезные каменные деловые здания с колоннами, портиками, карнизами, которые облюбовали воркующие голубки. Город упревал в летней жаре, запах лошадиного дерьма, над которым носились тучи мух, смешивался с кисло-резкой горечью печного дыма. На улице, кроме него, были и другие люди: вот мелкий торговец продает с подноса яблоки, вот влюбленная парочка, прогуливаясь вместе, неспешно дышит этим воздухом. Пирс медленно шел по обочине широкой улицы, пот катился по его спине под костюмом, и, пытаясь найти под магазинными тентами укрытие от безжалостного летнего зноя, предоставил навигационной системе телефона направлять его шаги так, чтобы даже после беспорядочных скитаний он мог найти дорогу домой. Иначе он мог бы блуждать в этом мире теней вечно и никогда не отыскать своих следов… Хотя Стазис и его устройства повсеместного наблюдения запустили коготки даже в эту последовательность событий, история оставалась здесь перепутанным клубком, многие нити многократно сплетались, а иные даже были вырваны из окончательного узора…

Запах подсказал ему, что он не один. Сладковатый цветочный аромат коснулся его ноздрей, вызвал в нем полузабытое чувство преступного восторга и недозволенного наслаждения, заставил сердце бешено заколотиться. Зыбучие пески памяти пришли в движение. Я знаю этот запах…

Его телефон завибрировал.

Не выказывай тревоги, прошептал кто-то в его голове по-уремски. Они следят за тобой. Голос был его собственным.

Парочка прошла рядом с ним, держась за руки.

Это был ее запах, аромат, свойственный ей одной, но… Где ты? — передал он. Покажись.

Телефон опять завибрировал, как если бы ему в межреберное пространство залетела рассерженная оса. Не при них. Иди туда и жди, сказал предательский голос, и в тот же миг где-то в дальнем уголке его мозга возникла геометка. Мы заберем тебя. Место, назначенное ею для свидания, располагалось в нескольких километрах отсюда, в парке. О том, что там творилось по ночам, ходила дурная слава. Французский поцелуйчик смерти.

Он попытался не глазеть вокруг. Это может быть она,  подумал он, яростно встряхнув тридцатилетнюю головоломку воспоминаний. Постепенно он сопоставил ее образ с фигурой человека, по чьим следам теперь шел. Фигура была облачена в непримечательное платье девятнадцатого века и носила широкополую шляпу. Как только они вышли на людную улицу, он коснулся заветного уголка в своей памяти: Меня допрашивали в Департаменте Внутренних Дел. Допытывались насчет Ярроу.

Ты уже сообщил нам об этом. Следуй вуказанное место. Остальное предоставь нам.

Телефон Пирса затих. Он искоса поглядел по сторонам, но той парочки больше не было видно. Он шумно высморкался, прочистил ноздри и попытался найти там отзвуки того эха, что пробудил в нем этот родной до боли запах. Но они тоже исчезли. Несомненно, все это было иллюзией. Ловушкой, которую подстроил Стазис. Ктоже еще?

Следуя внутренним сигналам телефона, Пирс медленно пересек парк, стараясь держать плечи расслабленно, потом свесил руки по бокам, делая вид, что просто гуляет тихим вечерком. Но сердце его бешено колотилось, а кишки скручивала постепенно нараставшая боль. Ощущения были такие, как если бы он проглотил боевую гранату. Ты уже сообщил нам об этом. Следуй в указанное место. Остальное предоставь нам. Его собственный предательский голос был подозрительно колким и смертельно циничным. Они следят за тобой. Слова бога-отступника, бога-узурпатора, чья гордыня сподвигла его перегородить плотиной течение истории. Или же представителя таинственной Оппозиции, о которой предупреждал его Кафка? Это было невыносимо. Вполне возможно, что я лезу прямиком в мышеловку. Пирс обдумал эту мысль и начал действовать. Для начала он активировал библиотеку макросов, которая была встроена в его телефон на такой случай. Урок, о котором безжалостно напомнил ему Суперинтендант-схолиаст Мэнсон, состоял в том, что здоровая паранойя — ключ к предотвращению кардиостимуляторов и прочих неприятных медицинских вмешательств.

Пирс пересек улицу и прошелся вдоль канала, миновав несколько жилых блоков, затем перебрался через реку по мосту и пошел в направлении трехсекционных ворот парка. Неисчислимые возможности таились в лежавших на зеленой траве тенях, подобные мириадам бабочек, которых ежеминутно давит жестокий башмак. Эта часть истории, отделенная более чем столетием от первого в мире общества постоянного наблюдения, возникновение которого Стазис принял за точку отсчета своей личной истории, была странным, но весьма значительным образом изменчива. Никто не мог с уверенностью утверждать, кто пройдет мимо по улице в любую определенную минуту, и притом это не имело никаких разрушительных последствий. Его возможности были не слишком точно определены, зато более гибки.

Проходя через парковые ворота, Пирс запустил один из макросов. Один его шаг от другого отделило продолжительное пребывание на складе заводского помещения станции Стазиса, стоявшей в пыли и запустении почти за миллиард лет до того, как ледники исчезли с равнин Северной Германии. Станцией больше века никто не пользовался, и еще по крайней мере десятилетие никто не будет пользоваться. Он сам позаботился об этом, настроив все системы наблюдения и регистраторы так, чтобы сохранить это свое свободное время в тайне. Он провел там почти три часа, отбирая снаряжение с полок и отсылая команды фабрике, стоявшей на еще не существовавшем в ту пору континенте, жадно поглощая холодное мясо из продуктового набора и пытаясь как-то привести себя в эмоциональное равновесие в преддверии встречи, на которую его пригласили.

Наблюдатель, севший ему на хвост, вряд ли бы успел и глазом моргнуть. Когда приготовления были окончены, его костюм стал тяжелее, ткань сделалась более шероховатой, плечи слегка ссутулились под тяжестью заключенного внутри груза. Были и другие перемены, и некоторые из них — внутреннего характера. Да, за ним, вероятно, могли следить. Но… Остальное предоставь нам. Он сунул руки в карманы и поморгал немного. Постепенно неприятный зуд утих, а скрытая система мониторинга открыла ему все окружающее пространство, многократно сканируя его и усиливая поступающие сигналы. Он отдал приказание своей охране, рассредоточившейся вокруг, невидимой и неслышимой, связанной с центрами обработки информации в его нервной системе. Пошел ты на хер, Кафка, подумал он яростно. Пошли вы все на хер. Три часа в складской каморке криптозойской эры, вдали от любых систем наблюдения, позволили его депрессии перебродить и выплеснуться наружу гневом. Мне нужны ответы!

День выдался жаркий, в парке было многолюдно. Ему встречались молодые женщины, гувернантки и няни, катившие перед собой коляски с детьми своих хозяев — бюргеров; конторские служащие и клерки, отлынивавшие от работы, и великовозрастные гимназисты-двоечники, прогуливавшие занятия; попрошайка и шарманщик, а за ним — парочка бродяг, прильнувших к бутылочке шнапса. В самом центре тщательно прокошенной лужайки на каменном пьедестале с богатым лепным декором стояли четырехликие бронзовые часы. Пирс отдал команду телефону отслеживать свои дальнейшие перемещения и осторожно осмотрелся. Его внутренний детектор угроз работад в усиленном режиме, отсеивая все несущественное. Никого.

И тут телефон завибрировал снова.

До боли родной голос зашептал ему в ухо:

Как называлась таверна, где ты отдал за меня жизнь?

Что-то связанное с дикими птицами. В Карнегре. «Красный Гусь» или «Красная Утка» — что-то в этом роде…

Огневой контакт через три секунды, откуда ни возьмись вмешался его собственный голос. Нажми кнопку и по моей команде падай на землю.  Сейчас!

Пирс нырнул в кусты. Тут же повсюду вокруг него возникли полыхающие розовым и алым светом предвестники беды. Пока он падал, его костюм раздувался и чернел прямо на глазах, а кроваво-красные конусы в поле его зрения стремительно расширялись, точно клубки игл перепуганных ежей — воротничок тоже разбух и закрутился вокруг шеи, перекрывая доступ воздуху. В следующее мгновение население парка увеличилось по крайней мере вдвое: там и сям прямо из воздуха возникли угловатые металлические фигуры. Время закружилось и пошло волнами: повсюду распахивались и закрывались Врата Времени, извергая свой зловещий груз. Пирс конвульсивным движением напряг мышцы, которых, впрочем, почти не ощущал, и попытался запустить камуфлирующие подпрограммы. Новоприбывшие беспилотники, выполнив боевое построение, испустили снаряды и лазерные импульсы.

Да что тут творится?

Палимпсест! Ловушка! Столк…

Сигнал растаял в тишине, затем та взорвалась молотами подавителей связи и белым шумом беспорядочных радиопомех. Пирс перекатился через голову и оперся о землю, пытаясь сесть. Все системы защиты его костюма уже горели. Это безумие, подумал он, ошеломленный размахом и жестокостью атаки. Им неудастся скрыть…

Небо приобрело светло-фиолетовый оттенок. Трава вокруг него вспыхнула и обратилась в дым.

Температура быстро возрастала. Его костюм начал плавиться от направленных импульсов излучения.

И тогда земля разверзлась и унесла его обратно во тьму.