Известие это обрушилось как гром средь ясного неба. Хрущевы только вернулись из МХАТа, где смотрели «Бесприданницу». Тамара Зяблова сыграла несчастную девушку, особенно хорошо получилось, как она бросила в отчима мокрую тряпку. Никита Сергеевич от души смеялся. Приехали домой, и тут эта неприятная новость.

— Найти и голову оторвать! — кричал Первый Секретарь. — Советский посол к врагу убег! Разыскать! Немедленно разыскать! Какой позор, какой срам! Где вы этого вшивого посла отыскали?

— Не посол он, Никита Сергеевич, сотрудник посольства, шифровальщик.

— Час от часу не легче! Он, гад, все наши тайны врагу сдаст! Найти! Схватить!

— Найдем! — обещал председатель Комитета госбезопасности.

Шифровальщик советского посольства в Австралии, человек, который имел доступ к множеству шифров, тот, кто прочел сотни документов, являющихся государственной тайной, прихватив жену, удрал к американцам.

— Выродок! — Хрущев схватился за сердце. — За что мне такое испытание, за что?! — и с несчастным видом опустился в кресло.

— Вам плохо?! — подскочил к шефу Серов.

— Накапай мне, Ваня, сердечных капель, там пузырек за шторой. Поищи.

— Тридцать капель?

— Лей больше! — стонал Никита Сергеевич.

— Сорок накапал, — генерал-полковник протянул стакан с валерьяновым настоем.

Хрущев проглотил лекарство.

— Вот бы когда лаборатория пригодилась, — вздохнул генерал-полковник.

— Какая лаборатория?

— С ядами, — пояснил Иван Александрович. — Трунов всю жизнь прятаться не будет, объявится где-нибудь в Америке, начнет по городам ездить, гадкие интервью давать, руки жать. Тут бы ему руку и протянули. День-другой, и не стало б паразита!

— Ты что, Ваня, несознательный? Яды мы больше не делаем! — напрягся Хрущев.

— Ну не поездом же его переезжать, а траванули бы красиво!

— Ты, б…дь, про яды забудь!

Серов спрятал глаза. Никита Сергеевич продолжал держаться за сердце.

— Трунов, паскуда, сам измучается, сопьется или от инфаркта сдохнет! Думаешь, ему там хорошо будет, за границей? Хер! Он продукт социалистический. Бабу ему подсунь, жена, небось, у него страшная, как гиппопотам, пусть молодуха его с ума сведет, деньги высосет и на стакан посадит!

— Какую-нибудь польку, — понятливо закивал Серов.

— Во, во, польку! А ты — яды! Налей-ка еще водички, а то одно лекарство во рту.

Иван Александрович снова потянулся к графину.

— Весь МИД, Ваня, прошерсти, все посольства перелопать, на прослушку каждый кабинет поставь, чтобы повсюду глаза и уши, глаза и уши! — лютовал Хрущев. — До чего докатились, дипработники бегут! А этот еще и жену прихватил, значит, давно готовился. Чего он, собака, им только не наболтает! Ох, горе мне, горе!

Никита Сергеевич взял стакан.

— Чего так мало воды налил, жалеешь? — Он подошел к столику с графином, наполнил стакан, глотнул и громко стал полоскать рот. Наконец проглотил воду.

— Ну, вкус! Никак от него не отделаюсь.

— Не переживайте, Никита Сергеевич, шифровальщика кокнем.

— Падаль, Ваня, кругом падаль!

— Не хочу вас дополнительно расстраивать, но сказать обязан, — председатель КГБ, понизил голос. — Некоторые члены Президиума о вас совсем не лестно отзываются, чего бы ни задумали!

— Очень ты впечатлительный, — все еще держась за сердце, отозвался Хрущев. — У тебя, Ваня, голова на плечах должна быть, а в ней трезвый ум, а не впечатления.

— За вас беспокоюсь. Поражаюсь, до чего вас не любят.

— Любят меня! — с благолепной улыбкой промолвил Никита Сергеевич.

— Шутите! Молотов с Кагановичем три шкуры с вас содрать готовы, и Маленков туда же!

— Лю-бят! — пропел Никита Сергеевич. — Вот посмотришь, как послезавтра с днем рождения придут поздравлять, чисто ангелы!

— Лицемерие это!

— Сегодня, Ванечка, я их самый дорогой человек, потому как они не разобрались — плохой я или хороший. А раз не разобрались, куда меня отнести, значит, неясно, что со мной делать, — кашу вместе есть или дубиной бить. Вот и получается, что приходится меня любить! Бывает, и ругнут в сердцах, что ж тут такого? Я иногда и сам срываюсь.

— Скажете тоже!

— Ответь-ка, как поживает арестант Абакумов?

— Недавно устроил скандал, что его выводят на прогулку с уголовниками.

— Эту сволочь вообще на прогулку не выводите, пусть в камере пердит! Сколько, гад, людей прибил. Он и на меня показания выбивал, и жену моего Леонида с кулаками допрашивал. Пусть задохнется там! А Судоплатов как?

— Тот кается, говорит, выполнял приказ.

— Хорошенькие приказы — убивать! — отозвался Хрущев.

— Но ведь бывают такие приказы, сами знаете!

— Одно дело врага бить, а другое дело — своих. А эти такие приказы с удовольствием выполняли, со старанием. И даже когда смертную казнь отменили, Абакумов своей властью людей казнил. Разве не было так?

— Было.

— Пусть ответит! Тут вину ни на кого не спихнет. Как мы, Ваня, с убийцами поступаем?

— Убийц расстреливаем.

— Так чего с Абакумовым тянешь?

— Бумаги надлежащей нет.

— Судебного приговора, что ли?

— Его.

— Будет. Ты Абакумову высшую меру проси. Понял?

— Понял. — Серов потупился. — Он в показаниях и про меня наплел, что и я в операциях по уничтожению людей участвовал, что ничем от него не отличаюсь.

— Выходит, ничем, — мрачно изрек Хрущев.

Председатель КГБ понурил голову:

— Всякое было, не отрицаю. Еще, показывает, что я ценности из Германии самолетами вывозил, и перечисляет, что именно.

Первый Секретарь пристально смотрел на подчиненного.

— Брал?

— Так оно ж не мне шло! — оправдывался генерал. — «Грюндиг», центр музыкальный, себе оставил, так разве это преступленье? А все остальное раздал. Товарищ Жуков много чего заказывал, он тогда был мое прямое начальство.

— Кривое начальство! — передразнил Хрущев, имея в виду, что Серов, хотя и являлся после разгрома Германии жуковским заместителем по вопросам госбезопасности, замыкался на Берию.

— Для товарища Маленкова возил, у него жена очень требовательная, и для дочки его тоже, — объяснял Серов. — Для Берии, само собою. Шубы, картины, мебель всякую, посуду. Для Василия Иосифовича двенадцать легковых машин вывез и барахла воз. Что приказывали, то и вез. И драгоценности были, я вам как на духу рассказываю. Даже товарищу Булганину перепало, — потупил глаза генерал. — А как я мог по-другому? Не мог!

— Сейчас речь не о тебе, утри сопли! Делай с Абакумовым, что положено. Писульки его потеряешь или скажешь, что мне передал, а сам уничтожь.

— Спасибо, Никита Сергеевич! — запричитал Иван Александрович и тихо добавил. — Если прочтут абакумовский пасквиль, мне конец!

— Плюнь, говорю! Я сказал, что делать, вот и делай!

Серов готов был встать перед первым секретарем на колени — ведь, по существу, он его выгораживал.

— А шифровальщика беглого чтоб прибил!

— Красиво сделаем, только не торопите, — пообещал генерал-полковник. — Может, Судоплатова отпустим? Он по таким делам мастер.

— Других найди, бериевских подручных не трожь.

Хрущев пересел на диван.

— Что, Ваня, на международной арене какие известия?

— На Кубе избрали президента. Сплошной разврат там и гульки. Американские гангстеры развлекаются, они на острове хозяева.

— Куба, Ваня, это клад. Как бы нам Кубу заполучить? Если б получилось, американцы б припухли! Твои-то люди там есть?

— Есть.

— Думай про Кубу, а то все деньги просишь, а реальных дел нет! Почва, как я понимаю, там для работы благодатная.

— Проституция, казино, словом — праздник! — подтвердил Серов.

— А китайцы что?

— Там все по-китайски. Разведка у Мао Цзэдуна мощная. Товарищ Мао за месяц до начала войны шифротелеграмму Сталину дал, что немцы на Советский Союз нападут, и число правильно указал.

— Сталин думал, что Гитлер с ним друг неразлучный. Ошибся. А китаец хитрый. Мне б с ним сдружиться.

— «Русский с китайцем — братья навек!» — так в песне поется, — усмехнулся председатель КГБ.

— Мао Цзэдун для товарища Сталина эту песню на русском языке пел, а сейчас как бы нас на китайском ее петь не заставил! Последний год между Сталиным и Мао кошка пробежала. Ладно, про Китай в другой раз потолкуем. Про Аджубея нового нет, а то дело к свадьбе идет?

— Крамольного не обнаружено. Отец живет в Ленинграде, с семьей не общается, мать закройщица, первые модницы Москвы у нее обшиваются. Самая близкая подруга — жена писателя Булгакова. Ветреная дама, избалованная. Вы такого автора знаете?

— Не был знаком. Сталин его фамилию называл. Как кто тявкнет, что в Советском Союзе цензура, Сталин сразу Булгакова вспоминал. Булгаков по Советской власти крепко прохаживался, при этом продолжали его печатать. Сталин к нему на спектакль ходил. За что его любил, не пойму, в романах сплошная белогвардейщина. Другое дело Шолохов. Я Булгакова пробовал читать — бурда, и моя Нина сказала — дурость!

— Булгаков умер давно.

— Умер так умер, царство небесное! Чего еще скажешь?

— Нина Теймуразовна у Гупало шилась. Гупало Нина Матвеевна — фамилия матери Аджубея по второму мужу.

— Ясно, ясно!

— По просьбе Нины Теймуразовны им квартиру дали.

— Ишь ты! — дал реплику Никита Сергеевич.

— Алексей был приглашен на свадьбу сына Берии, гостей собралось человек десять, и он в том числе.

— Чего сопляка позвали? — насторожился Хрущев. — Чего они, дружили?

— Серго взял в жены внучку писателя Горького, Марфу Пешкову, а Алексея пригласила ее родная сестра — Дарья. Он с ней в драмкружке занимался.

— Так он ловелас! — изумился Никита Сергеевич. — Невесту послаще искал!

— Отношений там давно нет.

Хрущев озабоченно тер виски:

— Ты перепроверь, перепроверь! Подумай, какой прыткий этот парень с компотом!

— Это давно было, не стоит беспокоиться.

— Как о нем товарищи отзываются, что соседи говорят?

— Хорошо отзываются.

— Может, все-таки порядочный парень?

— Будем надеяться.

— Ты, твою мать, как врач! Посмотрим, будем надеяться! — разволновался Хрущев. — Ты, б…дь, на работе!

— Извините, не то сказал, нервничаю!

— Чего еще нанюхаешь, докладуй!

— Наблюдение усилить?

— Усиль!