Минуя Мещанские улицы, притормозив у величественного монумента скульптора Веры Мухиной «Рабочий и колхозница», где мускулистые великаны, устремляясь вперед, сжимают достающие до небес символы труда и свободы — серп и молот, правительственные машины повернули направо. Кортежи один за другим заруливали на территорию Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Закрытая с началом Великой Отечественной войны, выставка снова распахнула двери для посетителей. Ожило огромное пространство. Из громкоговорителей, закрепленных на мачтах, звучали торжественные мелодии. Со всех уголков страны устремились сюда тысячи людей — одни ехали похвастаться собственными рекордами, другие перенять передовой опыт, а третьи, поглазеть, послоняться, словом, провести свободное время.

Перед глазами предстала не просто выставка, а выставка главных сельскохозяйственных достижений. Экспонатами здесь служили абсолютные чемпионы: породистые куры, индюки, гуси, утки, цесарки, овцы, бараны, свиньи, лошади, коровы; напоказ выставлялись пчелиные ульи, по периметру высаживали рассаду, выкладывали показательное зерно, бобы, семечки подсолнуха; предлагали для просмотра небывалых размеров плоды овощных культур: помидоров, патиссонов, кабачков, огурцов, картошки, моркови, капусты, свеклы. А сколько разных фруктов привезли — прямо рог изобилия! Словом, было здесь то, чем можно по-настоящему удивить и уважительно назвать успехом. Пройдешься по выставке, поглазеешь и поймешь — щедра дарами матушка-земля!

Отремонтированные, со старанием покрашенные павильоны смотрелись убедительно, люди ходили заинтересованные, улыбчивые. Для удобства посетителей перемещаться по невообразимому пространству Сельхозвыставки можно было на автопоездах, сконструированных специально для этих целей. Сине-белые, состоящие из трех вагончиков легковые составы курсировали взад-вперед. Сядешь в такой вагончик с мягкими сиденьями, и совершенно бесплатно тебя доставят в любое место и обязательно провезут мимо поражающего размахом золотого фонтана с фигурами благородных людей труда — доблестных хлеборобов, пастухов, полеводов, доярок. Располагался фонтан в центре архитектурного ансамбля.

Автопоезда расторопно двигались по заданным маршрутам, высаживая и подбирая пассажиров. Особенно нравилось ездить на них детям — с ветерком, глядя в широкие окна. Никого выставка не оставляла равнодушным, а как приятно разгуливать в толпе народа! Каких только чудаков здесь не встретишь: и толстых, и тонких, и усатых, и бородатых, и лысых, и мужиков в соломенных шляпах, и узбеков в полосатых халатах с тюбетейкой на голове, и чукчей в меховых до пят шубах, и черкесов в бурках, даже иностранцы попадались, а иностранец в Советском Союзе — небывалая диковинка, вроде они такие, как мы, на двух ногах с руками, да не те! Видно что-то в иностранцах иначе устроено, и на нашем языке не балакают. А сколько красивых девушек кругом — ма-ма до-ро-га-я! Словом, было на что поглядеть.

Отдельное место на выставке отвели под аттракционы и развлечения: расставили карусели, качели, тиры с призами, к следующему лету обещали запустить невиданное колесо обозрения. Все было празднично разукрашено, отовсюду лилась музыка, в киосках на каждом шагу торговали мороженым, соками, газировкой, пивом и вином. Москвичи всегда любили здесь погулять, приходили с друзьями, но чаще по-семейному, с женами, с детьми; пройдя территорию насквозь, упирались в ворота Ботанического сада, за которыми горожанин попадал в благоухающий лес-сад, аккуратно разделенный аллеями с беседками и скамеечками — гуляй, не хочу!

У дверей павильона «Свиноводство» членов Президиума Центрального Комитета поджидал радушный хозяин — министр сельского хозяйства, академик ВАСХНИЛ Павел Павлович Лобанов. Академик с усердием жал прибывающим руки. Как и генерал Серов, он сразу избрал себе покровителя, и не премьера Маленкова, к которому, как мухи на мед, липли подхалимы; не бескомпромиссного старожила партии сухаря Молотова; не выбрал в поводыри вездесущего Микояна; не пристроился к седовласому герою Гражданской войны Ворошилову; не маячил за спиной бравого Булганина; не увивался за крикливым силачом Кагановичем, а держался вблизи простоватого Хрущева, который с каждым днем набирал политический вес, очаровывая окружающих доступностью, отзывчивостью и реализмом. Ни на минуту не отходил Павел Павлович от первого секретаря, все показывал и обстоятельно объяснял.

Члены Президиума Центрального Комитета осмотрели павильоны животноводства, птицеводства, порадовались появлению новых удобрений, обошли каскады прудов, где плескались нешуточные успехи советского рыбоводства, ненадолго остановились, разглядывая сельхозмашины. На каждом шагу почести доставались председателю правительства Маленкову, вторым человеком «в почете» был Вячеслав Михайлович Молотов, после Маленкова обычно называлась его фамилия. Хотя Лобанов не отходил от первого секретаря, такое чинопочитание раздражало Никиту Сергеевича — корреспонденты газет и телевидения, руководители образцовых хозяйств, передовики производства, допущенные к начальству, да чего там — и самые обычные люди, заглядывали в рот Георгию Максимилиановичу!

— Что за глупость, — нервничал Хрущев, — Егор ничего в сельском хозяйстве не смыслит!

Маленков важно, как артист на сцене, вышагивал взад-вперед, осматривая экспонаты, многозначительно покачивал головой, кланялся, принимал поздравления, трогательные признания в уважении и любви.

— Смотреть тошно! — ревновал Первый Секретарь.

Хвалебные славословия и здравицы по случаю открытия Сельскохозяйственной выставки лились рекой. В группе сопровождающих были Косыгин, Серов, Круглов, Малиновский, Шепилов, Шелепин, Семичастный, Лысенко, из Казахстана приехал Леонид Ильич Брежнев, который, как тень, следовал в конце процессии. По окончании запланированного осмотра Лобанов пригласил на дегустацию вин и обед, который организовал в ресторане «Колос». Расположенный в стороне от экскурсионных маршрутов, обсаженный пышными кустами и раскидистыми деревьями, ресторан не бросался в глаза. Как только сели за стол, Павел Павлович попросил журналистов и фотографов удалиться, так как официальная часть мероприятия закончилась, но Маленков газетчиков удержал.

— Пусть остаются, у нас от народа секретов нет! — в сталинской манере распорядился премьер и тут же с энтузиазмом стал излагать высокопарную речь о величии Советского Союза, о его главенствующем положении в мировом сообществе.

— Это раньше у князей шла междоусобная борьба, каждый старался у соседа побольше оттяпать, громили друг друга, резали, сжигали дотла города, опустошали деревни, а ведь все зависть, будь она неладная! А где зависть, там кровь! — разъяснял председатель правительства. — Вспомним хотя бы Андрея Боголюбского. Этот князь свою родню напрочь истребил, правда и его потом топориком того, прикокнули! — заулыбался Георгий Максимилианович. — А в Советском Союзе — мир, единство, равенство, братство, и оттого мы сильны!

Без устали щелкали фотоаппараты.

— Прекрасная выставка, а значит и урожаев ждать знатных! — отвечая на вопрос корреспондента «Известий», отметил Маленков. — Мы должны ногами стоять на земле, а не витать в облаках! Сегодня походили и поняли — успехи на селе огромные!

— Во заговорил! — не выдержал Никита Сергеевич, подталкивая локтем Микояна.

— Нас измучила война, слишком долго мы после войны оживали, но теперь, когда во главе угла встала наука, — он кивнул академику Лысенко, — дело пойдет! Это я вам ответственно обещаю! — глубокомысленно заключил председатель Совета министров.

— Обещает! — процедил Хрущев.

— Вот и выставку заново открыли! — продолжал Георгий Максимилианович. — За сельское хозяйство я много лет отвечал, всю войну и позже, в самое горячее время. Теперь товарищ Хрущев обеими руками взялся, мы ему все бразды правления передали, а значит, с него спрос! — закончил премьер-министр.

— Ну, обормот! — шипел Никита Сергеевич. — Все знает, все умеет, все сделает, а Хрущев — отвечай! Красиво руки умыл!

Первый Секретарь надулся. В ходе дегустации вин Никита Сергеевич не взглянул на Маленкова, к счастью, тот долго не засиживался и в сопровождении Молотова, Ворошилова, Кагановича, Первухина и Шверника уехал на встречу с китайцами. Вслед за ними часть гостей и сопровождающих тоже разбрелась. Когда лишние укатили, за столом остались Николай Александрович Булганин, Анастас Иванович Микоян, Иван Александрович Серов, Алексей Николаевич Косыгин, Дмитрий Трофимович Шепилов, маршал Родион Яковлевич Малиновский, Леонид Ильич Брежнев, комсомольцы Шелепин и Семичастный и, разумеется, сельхозакадемики Лысенко и Лобанов. Хрущев заметно повеселел.

— Дышать стало легче! — объявил Булганин. — Ну, Пал Палыч, наливай!

За столом произошло движение, задвигались бутылки, зазвенела посуда.

— Заметил, Ваня, по какому широкому проспекту мы сюда ехали? — обратился к Серову Никита Сергеевич. — Широченный получился проспект! Надо ему имя красивое дать. Кто первый название придумает, тому похвала! — озорно взглянул Первый Секретарь. — Что молчите? Не знаете? А я знаю!

— Быстро у вас получилось! — воскликнул Малиновский.

— Скажите, что придумали? — поинтересовался комсомольский секретарь Шелепин.

— Нет, не придумал, не подходит! — надулся Хрущев, но через секунду снова вскинул голову. — А может, Мира? Что думаешь, комсомолец, как тебе Мира?! — обратился он к Шелепину.

— Мира?

— Да! Проспект Мира! Мир — это самое святое, что есть на земле. Вот я и подумал, давайте эту красивейшую дорогу, где стоит могучая скульптура героям труда, где открыта наша замечательная выставка, назовем проспектом Мира! Жалко, Фурцевой с нами нет, она бы сразу поддержала. Как звучит! Как горн!

— Здорово! — затряс головой Брежнев.

— Пал Палыч, поищи нам настоящей русской еды, а то развели за столом всякие сюси-пуси! Тарталетки да бутербродики, а обещали обед!

— Вино ж, Никита Сергеевич, пробовали, до обеда не дошло! — оправдывался академик — больше часа Лобанов угощал гостей всевозможными винами.

— Позвал за стол, наливает, а закусить не дает, точно куркуль! — смеялся Никита Сергеевич.

Через несколько минут на стол подали окорока и колбасы, внесли шашлыки из молочной телятины, выставили неподъемное блюдо жареных в чесночном соусе цыплят, завалили стол всевозможными овощами. От многообразия помидоров можно было прямо ошалеть: были здесь и вытянутые, и малюсенькие, и небывалых размеров «бычье сердце», встречались розовые, желтые, и, прости Господи, черные помидоры! И огурцы выложили точно напоказ: длинные, короткие, толстые, корнишоны, зеленые, светлые, с пупырышками и без; подали репу, всевозможного рода редис. А зелени сколько! Половину и угадать невозможно.

— Не разори выставку! — пригрозил Булганин хозяину и потянулся за курицей. — Тебе, Анастас, цыпленка положить?

— Давай, — подставил тарелку Микоян.

— А вы чего, как в гостях?! — прикрикнул на остальных Николай Александрович. — Налетай!

— Молодец маршал, сразу порядок навел! — похвалил Хрущев.

— Я так соскучился по родным харчам! — наколов на вилку кровяную колбасу, признался Леонид Ильич. — У казахов что-то похожее на украинскую еду есть, да не то.

— И мне кровянки подкинь! — сглотнул слюнки Никита Сергеевич.

Брежнев принялся с прилежанием ухаживать за руководителем.

— И помидорчик возьмите, знатный помидорчик, а вот лучок сладенький!

— Клади, клади!

Зажав в руке наполненную стопку, Никита Сергеевич, опираясь на стул, поднялся:

— Давайте, ребята, за выставку! Чтобы долгих ей лет!

Все, кроме Булганина, пили украинскую горилку. Горилка была с перцем, забористая. Булганин, как обычно, употреблял коньяк.

— Выставка, Пал Палыч, дивная! Если на подобные результаты наше сельское хозяйство выберется, можно будет правительству не работать, а сегодня, куда ни ткнись, одно расстройство! По удоям молока от Европы вдвое отстаем, по зерновым — вчетверо, по овощам-фруктам — полный кавардак! Почему у частника лучше получается? Должно в колхозе лучше быть, а лучше — у частника? Заколдованный круг! — невесело проговорил Первый Секретарь.

— У частника старания больше, — заметил Шепилин.

— Не старания, а в голове у народа каша, не понимают, что для себя стараются, для таких же трудовых людей! А потом удивляются, почему штаны криво пошили или мебель, словно топором вырубленная, в магазин попала!

Никита Сергеевич с сожалением оглядел присутствующих.

— Потому шиворот-навыворот происходит, что спустя рукава делаем, ни ответственности нет, ни совести! А работали бы с огоньком, с прилежаньем, какая б красота получилась! Мало мы людям разъясняем, мало растолковываем, а может, не верят нам, — продолжал Хрущев. — Устали верить. После войны одни цифры в голове щелкали — план давай, план давай! Не дашь план — тюрьма! Вот и не осталось веры. И для чего работать, если от той работы толку нет! — облизнул губы Никита Сергеевич. — Народ наш чудом ноги не вытянул. Я на Украине был, когда голод пришел, мы в тот страшный год хлебозаготовки перед государством выполнили ценою многих человеческих жизней. На коленях крестьянин стоял, умолял, чтобы хоть пуд зерна в зиму оставили. Так нет, все заграбастали. Тех, кто добровольно хлеб отдавать не хотел, постреляли. Я Сталина умолял — хоть чуточку зерна Украине оставьте, не выживем! Телеграмму за телеграммой слал. Люди от голода, как мухи осенью падали, смотреть было страшно. «Тебе, — ответил Сталин, — надо не Секретарем ЦК быть, а в Союз писателей идти, придумал же такое — голод! За паникерство под суд пойдешь!» Страшно было в глаза людям смотреть. Вот Леня Брежнев подтвердит, он помнит. Поэтому и не верят нам, не хотят добросовестно трудиться. Впроголодь хорошим быть не получается, — вздохнул Хрущев. — Мы покаяться перед народом должны, а каяться никто не хочет! Вот и разбери, как быть.

— Ты и скажи людям правду! — отозвался Булганин. — А я, с твоего позволения, коньяка выпью за уважаемого мною человека, устроителя этой впечатляющей выставки, товарища Лобанова. Будь здоров, Пал Палыч!

Никита Сергеевич встал и похлопал министра по плечу.

— Я б и промышленность сюда привлек, чтобы весь блеск в одном месте! Здесь следует грандиозный выставочный комплекс организовать. Как, Пал Палыч, поддержишь идею, не обидишься, если мы сельское хозяйство потесним, выставку по отраслям промышленности устроим?

— За что ж обижаться! От этого выставка только выиграет. Ну, разумеется, если меня в этом деле главным оставите, — хитро подмигнул Лобанов.

— А куда без тебя! Обязательно оставим! — пообещал Хрущев, прижимая к себе седовласого министра.

— Предлагаю тост за Первого Секретаря Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза товарища Хрущева! — провозгласил Лобанов.

За столом началось движение, каждый считал своим долгом не просто чокнуться с Никитой Сергеевичем, а заглянуть ему в глаза, сказать приятное слово.

Леонид Ильич Брежнев сидел с маршалом Булганиным, он исправно подливал соседу коньяка, шутил, веселил министра.

— Ты, Леонид, в Казахстане не зачах? — спросил Николай Александрович.

— Задрав хвост, бегаю.

— Это какой хвост?! — ухмыльнулся маршал, — Там у тебя сплошь комсомолочки!

— Есть такое дело!

— Не увлекайся, а то нам не останется! — назидательно заметил министр Вооруженных Сил.

Брежнев смущенно заулыбался.

— Памятник по дороге рабочему и колхознице видел?

— Мухина автор, — блеснул знаниями Леонид Ильич.

— Мухина, — прищурился маршал. — А что твоя Мухина еще великого сделала, знаешь? Что крепче памятников ее увековечит?

— Что же?

— Она граненый стакан изобрела! — Протянув руку, Булганин взял со стола стакан. — Этот.

Николай Александрович добродушно потрепал Брежнева по загривку.

— А знаешь, Леня, чем жизнь отличается от х…?

— Чем?

— Жизнь жестче! — загоготал шутник.

Сидящий рядом комсомолец Шелепин, услыхав анекдот, тоже хихикнул.

— Анекдоты пошли, ржут, как кони! — показал на противоположный край стола Хрущев.

— А вот ты ответь, Никита Сергеевич! — продолжал министр Вооруженных Сил. — Такой тебе вопрос: в Москве предприятия есть: «Мосрыба», «Мосмясо», «Мосмебель», «Мосхлеб»; в Ленинграде — «Ленмебель», «Ленсвет», а в Херсоне какие?

Опять за столом смеялись.

— Приготовились шашлычки из ягнятины, надо пробовать! — перебивая веселые голоса, прокричал Лобанов.

— Неси! — за Хрущева распорядился Булганин.

Академик растерянно смотрел на первого секретаря, не зная, нести или нет.

— Чего мешкаешь, приказ от маршала получил, выполняй! — прикрикнул Никита Сергеевич.

Шашлык понесли в обнос, потом угощали печенью джейрана и, конечно, под каждое блюдо был тост. Хрущев раскраснелся, снял галстук и запел: