Баня была натоплена докрасна.

— Как там?

— Пекло, Николай Александрович! — отрапортовал адъютант. — Давайте я поддам, а потом пар опущу, чтобы пробрало, как вы любите?

— Сходи, поддай, Сережа, пролей баньку, а мы с Никитой Сергеевичем пока на терраске посидим, потолкуем.

Адъютант понимающе кивнул.

— Но сперва организуй коньячок, закусочку, а после с Андрюшкой сами в баньку бегите, — позволил маршал, усаживаясь на длинную скамью перед столом.

Булганин расслабил галстук, а потом вообще стянул его и повесил на спинку скамейки. Он наполовину расстегнул рубашку и обернулся к Никите Сергеевичу:

— Хорошо как!

Весна стояла в разгаре, сочная, радостная, последние майские деньки. Отцветала вишня, вот-вот засинеет-забелеет вдоль дорог неповторимая, завораживающая взгляд сирень. Хрущев уселся рядом с Булганиным, предварительно, чтобы не помять, отодвинув в сторону его нарядный галстук, и уставился на подступивший лес. Юная, набирающая силу поросль лезла со всех сторон, распускалась, раскрывалась, благоухала. Они долго смотрели на это неудержимое буйство природы и молчали. Дело близилось к вечеру. Хрущев чуть пододвинулся, уступая место суетливому булганинскому адъютанту, который накрывал на стол. Николай Александрович с одобрением посматривал на своего Сережу, наблюдая, как тот прилежно расстилает вышитую фиолетовыми цветочками скатерть, расставляет тарелки, рюмки, режет сало, раскладывает колечками пахучую украинскую колбаску, выкладывает в отдельную мисочку копченую рыбку, открывает маринованные маслята и, наконец, откупорив коньяк, бережно разливает, не проронив на скатерть ни единой капельки. Министр Вооруженных Сил одобрительно кивал.

— Давай, Никита Сергеевич! — приподнял маршал.

Хрущев не хотел пить, он с ленцой потянулся за рюмкой, понимая, что с Николаем Александровичем, хочешь, не хочешь, а выпить придется, да и душевного разговора без ста граммов не получится.

Первую выпили безо всякого тоста. Булганин тут же налил по новой.

— Не напиваюсь такими дозами, ничего не чувствую, — показывая глазами на хрустальную рюмку-маломерку, заметил маршал.

— Не части, Николай! — удержал Хрущев, он пил по половинке.

— Ладно тебе, отдыхаем!

Они снова чокнулись. Никита Сергеевич закусывал копченым салом, не жалея при этом перехватывающего дыхание хрена, такого ядреного, что слезы на глаза наворачивались и ударяло в нос. Хватанув хренка, забавно замирал и не шевелился.

— Хо-рош! Ух, хорош! — сквозь слезы стонал он.

Булганин жадно жевал бело-розовую севрюжку.

— Рыбку возьми, Никита! И маслята мировые, смотри какие — один к одному!

— Рыбку съем, а грибы не буду, — утерев выступившие от забористого хрена слезы, отозвался Никита Сергеевич. — Я грузди соленые уважаю или рыжики, масленок — это не гриб, тем более маринованный.

— Не гриб, а что, овощ? — усмехался Булганин. — Маслята моя повариха готовила, — он подцепил грибочек вилочкой и отправил в рот. — Прелесть! — жуя, мычал Николай Александрович. — Умеет, умеет!

— Под грибы водку надо, — заметил Хрущев, — а мы коньяк хлещем.

— Ну, извини! Не знал, что ты такой разборчивый. Если скажешь, то сейчас же водку принесут.

— Ладно, лей свой коньяк!

Адъютант Булганина и прикрепленный Хрущева шумно парились, то и дело выскакивая на улицу, чтобы после раскаленной на березовых дровах парной окатить себя холодной водой, остудиться и снова на какие-нибудь три-пять минут забежать в пылающий жаром сруб. Воду черпали из высокой пятисотведерной бочки, стоявшей тут же, во дворе. Ночные холода поддерживали в бочке «вечную мерзлоту», и когда разгоряченные парильщики увесистым ковшиком выплескивали на себя леденящую воду — дух захватывало!

— А нырнуть туда слабо? — кряхтел красный как рак Букин, поглядывая на полнеющего булганинского адъютанта.

— Сам ныряй! — не соглашался красавчик-адъютант.

— Не-е-е, яйца отморожу! — басил хрущевский Андрей.

— Да ныряй ты! — подталкивал Букина задиристый адъютант.

— А-а-а-а!!! — истошно кричал Андрей Иванович, неуклюже запрыгнув в глубокую бочку. Он погрузился туда с головой, но сразу же вынырнул и стал выбираться обратно.

— Бабу бы сюда! — окатывая себя студеной водицей, улюлюкал разрумяненный адъютант, который не отважился, как Андрей, залезть в ледяную воду. Он, как маршал Булганин, отпустил усики и бородку, правда, растительность у молодцеватого красавца была жиденькая.

— Молодежь! — проговорил Хрущев, скосившись в их сторону, и, всем телом подавшись к товарищу, произнес: — Кончать с ним надо, Николай, не кончим мы, он нас прикончит одним махом, как мух!

— Кто? — насторожился Булганин.

— Берия! — заговорщически всматриваясь в глаза министра, вымолвил Никита Сергеевич.

— Не-е-е-т! — отмахнулся Булганин, взял бутылку и стал сосредоточенно разливать. Лицо его сделалось серьезным.

Хрущев обнял друга и прошептал:

— Кончит, Коля, кончит! И никто не спасется, ни твой всезнающий Маленков, ни подхалим Каганович, потому что никто не сможет с Лаврентием справиться, никому он не по зубам.

— Ничего Маленков не мой! — возмутился Булганин. — С чего ты взял?!

— Дело не в Маленкове, не во мне, не в тебе, а в нем, в Берии! В его гнилой сущности, в двуличии. Он достаточно документов собрал, чтобы нас в порошок стереть, Лаврентий времени зря не тратит. Почему начальника Следственной части по особо важным делам арестовал?

— Рюмина?

— Да, Рюмина.

— Почему?

— Потому что Рюмин и на тебя, и на меня, и на Маленкова показания даст, да еще и подтвердит, что мы людей уничтожали! Зачем бывшего министра внутренних дел Игнатьева подвесил?

— Зачем? — округлил глаза Булганин.

— Чтобы до меня добраться, ведь я органы курировал!

— Нет, Никита, мы ему не нужны, — запротестовал маршал. — Вот старики — другое дело: Ворошилов, Молотов, Каганович. Они в полной мере на власть претендуют, и тыкнуть могут, и место указать, потому что они самые близкие Хозяину были.

— Он всех кокнет, не сомневайся! — нахмурился Никита Сергеевич. — Смотри, что происходит, к заседаниям Президиума ЦК получаешь развернутую записку от Берии — что делать, как делать, его выводы мы единогласно закрепляем. Выходит, кто решает? Лаврентий решает! Для чего, думаешь, из тюрьмы Шахурина выпустил, маршала Новикова освободил, врачей?

— Неправильно их забрали, ошиблись!

— А других, кто остался сидеть — там не ошиблись? Он тех выпустил, где сам замазан не был. В народе сейчас что говорят? Говорят, Берия выпускает, говорят, Лаврентий Павлович — справедливый человек! Он тонко рассчитал!

— Если люди из тюрем возвращаются, я целиком за такие инициативы, — уныло проговорил Булганин. Выяснение отношений, склонение туда-сюда друга-Лаврентия ему было не по душе.

— Отнекиваешься! — покачал головой Хрущев. — А друг наш скоро всех съест! Ни меня, ни тебя, ни оруженосца Георгия не пожалеет. Помнишь, когда Каганович сказал: «Зачем по реабилитации врачей галдеж поднимать? Какая здесь сенсация?»

— Ну?

— Лазарь правильно подметил: опрометчивые поступки бросают тень на партию, на ее решения. А за решениями, Николай, конкретные люди стоят, и мы с тобой в их числе! Мы приговор врачам визировали, а ведь кто-то за содеянное должен отвечать!

— Страшно излагаешь! — отозвался побледневший как смерть Булганин.

— Правду тебе говорю!

— Я с Лаврентием вчера обедал. Никакого неприятного ощущения, обычный разговор, любезный, — поглаживая холеную бородку, отозвался министр Вооруженных Сил. — Ты страсти не выдумывай!

— Стра-сти! — скорбно протянул Никита Сергеевич. — Чую конец, как собака, чую!

— Тебе Берия новый дом дал, не дом, а дворец, — продолжал Булганин. — Обслугу увеличил, охрану, любезничает с тобой, а ты вздор несешь!

— И с тобой, Коля, любезничает. Только до поры до времени он с нами любезничает, — уныло отозвался Хрущев. — И охрана наша — его люди, считай, мы уже под арестом.

Булганин насупился. Он перестал есть и недовольно оттопырил губы:

— Горячишься ты, еще раз повторяю! Молотов, Каганович, Ворошилов — вот фигуры, они ему соперники, не мы! Мы Лаврентию помощники, верные друзья.

— Фигуры! — хмыкнул Никита Сергеевич. — Сначала он по тем фигурам е…нет, а потом по нам!

— Наша, ваша! — раздраженно выкрикнул Булганин, разливая коньяк. — Давай лучше за нас, чтоб враги сдохли!

В этот раз Хрущев выпил до дна и закусил хваленым булганинским масленком.

— А ничего грибок, не соврал!

— Вечно ты придираешься! Говорю, маслята мировые, а ты мордой крутишь.

— Не мордой, а лицом или более благородно — носом, — смеясь, заметил Никита Сергеевич. — Ты же интеллигентный человек, Николай!

— Ну тебя к черту!

— Дай-ка еще грибка…

Николай Александрович приподнялся, взял плошку с грибами, осторожно поддев ложечкой, выудил с пяток отборных маслят и переложил на хрущевскую тарелку.

— Торопишься ты, брат, с выводами! — Николай Александрович с укором посмотрел на товарища.

Они замолчали. Смеркалось.

— Да ну его в пень! — выходя из оцепенения, встрепенулся маршал и потянулся за бутылкой.

Выпив, министр Вооруженных Сил с ненавистью отпихнул рюмку:

— Подсовывают всякую мелочь! Знают же, не люблю из таких пить! — Рюмки были маленькие, граммов по тридцать.

— Что они, издеваются?! Пусть заменят! — министр глазами искал своего Сережу.

— Да успокойся, Николай, дай ребятам попариться!

Его адъютант только-только скрылся за дверьми парной.

— Пью как молокосос! — укоризненно сказал Николай Александрович.

С минуту они закусывали, не глядя друг на друга. Булганин хоть и любил накатить, никогда не терял головы, трезвый ум и природная смекалка ни разу не подвели маршала Советского Союза. Высшее воинское звание Булганин получил не за воинскую доблесть, а исключительно по воле вождя всех времен и народов. Сталин вручил ему маршальскую звезду назло крупным военачальникам, чтобы те не корчили из себя героев, не зазнавались, помнили, с чьей руки едят.

«Ведь кто такой, по существу, маршал? — рассуждал Сталин. — Маршал, по существу, такой же член партии, как обыкновенный солдат, слесарь или учительница, ничем не лучше и не хуже. А то, что у него золотые погоны и широкие лампасы на штанах, еще ничего не значит. Сегодня лампасы есть, а завтра — нет!»

Вот Сталин и прислал военным новоиспеченного маршала из гражданских.

«Булганин ничем вас, героев, не хуже, с такими же огромными золотыми звездами!»

Сначала Сталин сделал Булганина маршалом, а потом назначил министром Вооруженных Сил. Разбавил заевшуюся компанию полуштатским исполнительным, не очень далеким, но безраздельно преданным Николаем Александровичем Булганиным.

«А то ходят, глаза навыкате. Маршалы, е… их мать! Уже и здороваться с подчиненными не желают. Не ходят, а плывут, павлины! Наш Булганин, как тот Балда, главкомов, как чертей в омуте, погоняет!»

«Так он же не воевал, пороха не нюхал!» — верещали в ответ.

«Еще навоюется! У нас еще войны будут, много войн!» — пообещал Сталин.

С присвоением маршальского звания Николай Александрович всюду стал появляться в военной форме. Маршальская форма была ему к лицу. Перед войной Булганин стал первым заместителем председателя Совета министров, с началом войны вошел в состав Государственного комитета обороны. После победы Хозяин сохранил за ним должность первого заместителя председателя правительства.

«Ты, Булганин, можешь теперь не только маршалами и Берией можешь командовать. Ты мой первый заместитель! — радовался генералиссимус. — Иди, приказывай Лаврентию, пусть он перед тобой на задних лапах прыгает!»

Но Булганин был осторожный, с кем, с кем, а с товарищем Берия он лишнего не позволял, всем своим видом выказывая Лаврентию Павловичу уважение, а иногда проявлял даже некоторый подхалимаж. После смерти вождя народов Министерство Вооруженных Сил так и осталось за Николаем Александровичем. Это устраивало всех членов Президиума, и, главное, Лаврентия Павловича. Обаятельный, не кровожадный министр не представлял реальной угрозы.

— А Маленков что? — заглянув в открытое лицо Хрущева, спросил Булганин. — Думаешь, как себя поведет, если мы против Берии сговоримся?

— В штаны наложит! — Потрясая вилкой с наколотым кусочком домашней колбаски, определил Хрущев. — Но с нами пойдет, и только с нами!

— Не предаст, как думаешь?

— Забздит. Ведь если он про заговор заикнется, что можно подумать: как же это Маленков, такой кристальный человек, о заговоре узнал? От кого, по какой причине? А может, сам связан с заговорщиками? И так, вероятно, можно предположить. По этим соображениям Егор ничего не скажет. Ты пойми, Берия ему теперь не нужен, обуза для него Берия!

Когда маршал нервничал, выражением лица, он напоминал обиженного ребенка.

— Ты здорово преувеличиваешь насчет Лаврентия, — после паузы проговорил он. — Времена сейчас не те, на дворе не тридцать седьмой год. Лаврентий сколько тысяч человек из тюрьмы выпустил? А?! — прищурился Булганин. — Это шаг, Никита, грандиозный шаг! Этим шагом он на сталинскую непогрешимость замахнулся, демократом себя показал. С врачами-отравителями как получилось? Сталин их арестовал, а Берия — идите на свободу! Поступок? Поступок! — доказывал министр Вооруженных Сил. — А кто евреев сажал? Сталин сажал. И евреев Берия помиловал, — продолжал Булганин. — Это, Никита, не пустяки, не разговоры, а по-твоему получается — Берия зверь. Ты погляди, что реально происходит!

— По этим самым поступкам получается, что Берия уже сейчас в стране главный!

— Евреи вчера врагами номер один считались, Каганович документ готовил, чтобы евреев из Москвы выселить, а Лаврентий, несмотря на все величие Иосифа Виссарионовича, их амнистировал, — не унимался Булганин. — Зачем это ему? Сидели бы за решеткой и сидели!

— Получается, Коленька, нету уже у Сталина никакого величия! — пробормотал Хрущев. — Берия про нас не забудет, ты не особо хорохорься. А евреи, врачи, амнистия — это ходы, Коля, шахматы. И поступки гуманные, лишь для отвода глаз.

Никита Сергеевич накрыл ладонью муравьишку, который лазил по столу, потом отпустил ладонь:

— Ползи, малой, ползи!

— Не согласен с тобой, не согласен! — протестовал Булганин. — Лаврентий искренне делает, хочет по-людски жить, честно, и чтобы другие жили!

— Маскировка. Обычная маскировка! — ответил Никита Сергеевич и, понизив голос, добавил: — Я думаю, как Берию уберем, тебе, товарищ Булганин, председателем Совета министров быть!

При этих словах Булганин отставил в сторону рюмку и уставился на товарища.

— Мне?

— Тебе.

— А Маленкова куда денем? — прошептал он.

— Не тянет Егор, разве не ясно? Не тот человек, — разъяснил Хрущев. — Подыщем другую работу, менее ответственную.

Булганин беспокойно смотрел на друга.

— Ну не закопаем же его на кладбище, в самом деле! Мы — не они!

— Все у тебя, Никита, хорошо, все складно! А как на Берию руку поднять, если вся спецохрана под ним, и госбезопасность, и милиция, и агентура, а агентура — это, считай, полстраны, может, и эти двое! — маршал показал взглядом на баню, где беззаботно резвились офицеры.

— Мой точно не с ними! — убежденно ответил Хрущев. — Не бойся, Николай, у тебя же целая армия под ружьем, ты же министр Вооруженных Сил!

— Почем знаешь, что твой не с ними? — не успокаивался Николай Александрович.

— Я его перевербовал, — очень серьезно ответил Хрущев.

— Тебя послушать, ты скоро всех перевербуешь!

— Перевербую!

— А я никому не верю! — признался Булганин и обтер выступивший на лице пот.

— А мне, — Хрущев придвинулся ближе, — мне веришь?

— Тебе верю.

— А вот побегу и на тебя настучу!

— Не настучишь! — скорчил добродушную гримасу министр. Никита Сергеевич расплылся в улыбке.

Они еще долго сидели, прислушиваясь к шорохам майского леса. И тут запел соловей, залился удивительными переливами с пересвистом.

— Как поет, как поет, стервец! — прошептал Николай Александрович. Он был уже изрядно пьян. — Поехали к балеринам, к Маше моей! Поехали, Никита! — наклонившись к Хрущеву, пролепетал маршал. — Сергей, уезжаем! — крикнул он адъютанту и помахал рукой.

— Умирать не хочется! — всматриваясь в лицо друга, проговорил Никита Сергеевич. — Давай не умирать, давай жить! Если умрем, то ни балерин, никого у нас не будет, черви съедят!

Булганин отмахнулся, из его глаз катились слезы. Хрущев налил себе рюмку и махом выпил.

— Главное — не расширять круг, чтобы не сдали, — приходя в сознание, проговорил Николай Александрович.

— Я никому про то не говорил. Ты — первый, — признался Хрущев. — Про тебя, Коля, Берия думает, что ты тютя, на решительные действия не способный, следовательно, армию бояться не нужно. Маленков — ручной козленочек на веревочке, а я — дурак набитый, так Лаврентий рассуждает. Вот и получается, что мы его козырной картой бьем. Все, Коленька, за нас, только мешкать нельзя. Мы с тобой горы своротим! Берия уверился в собственной силе, бдительность потерял, самое время его прихлопнуть!

— Ничего он не потерял, — икнул Булганин, — Берия нас насквозь видит!

— Машина готова, товарищ министр! — отрапортовал уже одетый и аккуратно, как с картинки, причесанный адъютант.

— Иду, Сережа, иду, жди у машины! — распорядился маршал. — Не потерял он бдительность, Никита, не потерял! Мне страшно, так страшно! — оборачиваясь к собеседнику, лепетал готовый расплакаться Николай Александрович.

— А я говорю, потерял. Он не только нюх, он уже и ум потерял! — обхватывая Булганина за плечи, наступал Никита Сергеевич. — Читал, какие за его подписью Постановления Совмина выходят, что сказал, то так тому и быть! Это от чего? От головокружения! — объяснял Хрущев. — Раньше над ним Хозяин стоял, а у Хозяина, сам знаешь, не забалуешь. Лаврентий решил, что теперь он Хозяин. Будем с мерзавцем тянуть, сильно умного товарища Маленкова не досчитаемся, а вместо него кто председателем Совмина окажется? Догадываешься кто? Лаврентий Павлович. — Хрущев с силой потряс Булганина за руку. — Лаврентий Павлович! Тут тянуть не надо, делать надо, иначе сгинем!

Булганин сидел тихо, рассматривая ровненькие, отполированные маникюршей ногти, и вздыхал.

— Что молчишь?

— Поскорей бы нам Берию схарчить! — выдавил маршал.

— Всем будет крышка, если мы ему лапти не скрутим!

— А старики? — спросил Булганин, приглаживая волосы, — Молотов, Каганович, они его сторону не примут? Сидят, как воды в рот набрали!

— Выжидают. Старая школа. Они всегда при сильном — рыбы-прилипалы! Он и их на сковородку, не успеют глазом моргнуть! Я, Коля, стариков не боюсь, они с нами, только да или нет говорить не обучены. Я их по глазам читаю, Берия им как кость в горле.

— Ты им ни слова! Ни-ни! — заволновался Булганин. — Пусть ни о чем не догадываются!

— Ты-то со мной?

— С тобой! — пожав другу руку, прошептал министр.

— И Егор наш, я уверен.

— Я двух-трех надежных генералов подберу, чтобы Берию прибить, через Жукова Георгия Константиновича.

— А Жуков с нами пойдет? — с сомнением спросил Хрущев.

— Пойдет.

— Это замечательно!

Булганин не торопясь застегнул ворот белоснежной сорочки и очень ловко, завязал большим узлом шелковый галстук. Перед походом в баню, он сменил военную форму на штатское.

— Жаль, что не попарились, просидели без дела, ни то ни се! А ты говорил, в баню хочу! — посетовал Николай Александрович.

— Да хрен с ней, с твоей баней!

Николай Александрович достал пачку Marlboro:

— С маршалом Жуковым на днях разговаривал. Это человек железный, без сантиментов, правда, тяжелый и прямолинейный, как снаряд. Он Берию всей душой ненавидит. После войны, когда Жуков в Англию ездил награды за победу над Гитлером получать, английский король, ему звание лорда пожаловал и целым замком одарил — у англичан лорд без поместья не бывает. Замок Жуков в собственность родному государству переписал, сейчас там загородная резиденция нашего посольства. А супруге маршальской король бриллиантовую брошь в виде пятиконечной звезды преподнес. Брошь эта императором Александром I была Натали Гончаровой подарена, уже после смерти Пушкина. Тогда царь за женой поэта приударял или что-то в этом роде, — заулыбался Булганин. — После революции эту брошь наследники Александра Сергеевича за границу вывезли и продали.

— Историческая вещь! — оценил Никита Сергеевич. — Брошь, конечно, Жуков жене оставил?

— Именно! — подтвердил Булганин, налил полный стакан боржоми, бросил туда лимона, высыпал четыре чайных ложечки сахара, размешал и стал жадно пить.

Напиток бешено пузырился, шипел.

— Отрезвляет! — разъяснил маршал. — Коньяк больше не пью, а то к девчатам не доеду. Так вот, про Жукова. На него, как и на всех, доносов хватало. Хозяин пропускал их мимо ушей, ценил Георгия. Ценил-то ценил, а бумаги шли. Писали, что Жуков зазнался, что из Германии добро эшелонами пер, злоупотреблял своим высоким положением, не гнушался рукоприкладства, мог генералу в морду заехать, с женщинами развлекался, говорили, что генерал Крюков ему настоящий гарем для утех организовал, а дамочек своих Жуков государственными наградами отмечал — вот, мол, до чего докатились! У двух сестричек Берия даже заявления отобрал, что маршал склонил их к сожительству, групповуху устраивал. Сталину и про это донесли. «Что делать будем? — спрашивают. — Ведь вопиющий разврат!» «Что делать будем? Завидовать будем!» — процитировав Сталина, хмыкнул Булганин. — Не обращал Иосиф на такие шалости внимания, и на мои похождения сквозь пальцы смотрел, — не без гордости уточнил Николай Александрович.

— Переборщили они, — отозвался Хрущев, — с эшелонами, я имею в виду. Полвагона хлама из Германии Жуков, как водится, притащил, а эшелон — это слишком! Вшивые полковники барахла воз припереть умудрялись, а тут такой видный военачальник.

— Может и так, но это сейчас неважно, — перебил Булганин. — А вот когда появилась бумага, что Жуков про самого нелестно отзывается, что будто не товарищ Сталин войну выиграл, а орденоносец Жуков немцев побил, и что если б не Жуковское умелое командование, хана бы всем! — дело приняло совсем иной оборот. Берия особый упор на принижение роли генералиссимуса делал. К доносу приложили заявления о мародерстве, о фанфаронстве, о всяком разном. Я читал про уникальный фарфоровый камин из китайского дворца короля Саксонии, про мраморные статуи собрания графа Эйзиделя и живописные шедевры Возрождения, присвоенные Жуковым. В коридорах и даже на кухне у маршала картины в три ряда висели. Сталин нам эту опись показал: «Смотрите, — говорит, — что творится, как люди мельчают!» За подписью полковника Генерального штаба бумага была состряпана, вроде тот доставку жуковского добра обеспечивал. Полковника генштаба через некоторое время на операционном столе ухайдокали, гланды удаляли. Не проснулся после операции, — уточнил Булганин.

— Умеет товарищ Берия гланды удалять! — усмехнулся Хрущев.

— А там хитрости нет, главное, нож поострей и хирург порезвей или просто, чтобы парень надежный в операционную заглянул. Одним словом, человека нет, а документик имеется.

— Документик в деле главное, а не человек, — лениво потянулся Никита Сергеевич. — А все твой безобидный Берия! Что дальше, про Жукова?

— Обыски у него провели. Берия целую фотосессию устроил, чтобы факт незаконного присвоения имущества товарищу Сталину продемонстрировать, показать, как Жуков прибарахлился. Жуковский адъютант Семушкин показал, что жена маршала возит за собой чемоданчик с бриллиантами, но чемодана при обыске не обнаружили. Когда личные вещи маршала перевернули, содержимое выпотрошили, чудо-брошка королем подаренная, на глаза попалась, именно брошь в описи незаконно присвоенных вещей, а правильнее, вещей, прикарманенных у родимого государства, на первом месте стояла. Всем известно, что подарки из драгоценных металлов, а, не дай Бог, с драгоценными камнями сдавать полагается.

— Любые подарки следует сдавать! — яростно перебил Хрущев. — За подобные проделки можно и партбилета лишиться, а как из партии вылетишь, сразу под суд, не посмотрят на золотые погоны!

— Один из близких к маршалу офицеров на допросе показал, что Жуков, находясь в Берлине, передал ему кайзеровскую корону и велел сделать из нее стек для управления лошадью, в подарок старшей дочери на день рождения.

— Вот тебе и коммунист! — охнул Хрущев.

— Примерно так товарищ Сталин в кругу близких высказался. Тебя, Никита, тогда с нами не было, ты в Киеве сидел. Берия к Иосифу через день бегал, науськивал. Довел папу до белого каления. Один маршал Соколовский за Жукова вступился, сказал, запутали его, пытался взять Жукова на поруки. «Запутали, говоришь? — хмурился Сталин. — А мы распутаем!» Тогда все со страха в штаны наложили, думали, прямо в Кремле карманы наизнанку вывернут и начнут изучать, откуда там что взялось, — вспоминал Николай Александрович. — Один Берия сидит, как сыч и долдонит: «Нельзя такое прощать!» Со всех постов Жукова сместили и в Одессу заткнули. С тех пор Жуков Берию ненавидит.

— Странно, что Берия Жукова не прибил, ведь силы были! — отозвался Никита Сергеевич.

— Не вышло!

— Берия тогда у Сталина в любимчиках ходил. Я сам каждый приезд с Украины после Сталина первым делом к нему: «Здравствуй, дорогой Лаврентий Павлович! Как я по тебе соскучился!» Иногда ночевать у него оставался. Тьфу! — сокрушался Хрущев.

— Ну и я так, и я! — запричитал Булганин. — У Берии тогда особый вес был и особые полномочия.

— А сейчас полномочий у него еще больше!

— Да, правильно. Так вот, о Жукове. Когда однажды про Берию разговор зашел, у Георгия желваки заходили. Жуков сейчас у меня первый заместитель! — подняв указательный палец, напомнил министр. — Авторитет у него в войсках велик.

— Это мы с тобой постарались, Георгия Константиновича в Москву вернуть, наша работа! — удовлетворенно закивал Никита Сергеевич. Хорошие отношения у Хрущева с Жуковым сложились еще в Киеве, где перед войной маршал командовал Киевским особым военным округом. — Вот я и говорю: тебя — председателем правительства, а Жукова — министром Вооруженных Сил!

Булганин благодушно кивнул.

— На Жукова целиком рассчитывать можно, он и надежных людей даст, которые не сдрейфят. Он грозился, что может Лаврентия в его собственном кабинете застрелить.

— Вот было б здорово! — воскликнул Хрущев.

— Такого произвола Маленков не позволит.

— Берия, ему к каждой дырке затычка, только и командует — иди туда, иди сюда!

— Верно, верно! А раньше Берия Егору был ближе, чем брат родной.

— Был, да сплыл! Времена меняются и люди меняются, закон джунглей! — разъяснил Никита Сергеевич. — Я не возражаю, чтоб Берию бахнуть! — хлопнул по столу Никита Сергеевич. — Я бы и сам его шлепнул, духу бы хватило, только из пистолета по-настоящему не стрелял, одно баловство. Промазать боюсь. В таком серьезном деле, промаха допустить нельзя! Вот если из ружья охотничьего, то бы — да! Но ружье к Берии под пальто не пронесешь! При Лаврентии, Коля, нам житья не будет, хоть так, хоть сяк, а в подвале сдохнем!

— Давай, брат, последнюю на посошок! — вздохнул Булганин.

— Я — пас, — отмахнулся Хрущев.

— А я хлопну.

— Ты же к девчатам собрался! — предостерег Никита Сергеевич.

— Ты, Никита, мне всю душу перевернул. Куда я такой взвинченный поеду?! Наливай! — подставил рюмку министр.

— С волками жить — по-волчьи выть! — разливая коньяк, выговорил Никита Сергеевич.