Министру государственной безопасности пришлось полчаса ожидать в приемной, у Первого находился Булганин. Когда двери распахнулись, и маршал Советского Союза торжественно проследовал к выходу, генерала тут же пригласили в кабинет. Хрущев был не в настроении.

— Булганина видел? — не здороваясь, спросил он.

— Видел.

— Усиль на Лосином охрану. Николай говорит, какие-то люди возле его дома околачиваются, боится, что иностранные корреспонденты. Фотки всякие нащелкают, а может и того хуже!

— Убийцы, что ли, ходят? — не смог сдержать улыбку Серов.

— Булганин допускает, что возможны и убийцы!

— Я к Николаю Александровичу, как к вашему другу, со всем уважением отношусь, — с ехидной ухмылкой начал министр, — но беспокойство его пустое. Товарищ Жуков специальное подразделение для охраны Лосиного острова выделил, чтобы окрестные жители не докучали. Только охраннички там подобрались нахальные, сами на булганинских баб засматриваются, а как маршал с острова, командир прямиком туда, пьянствует и, извиняюсь, с сестрой-хозяйкой развлекается.

— Почему раньше не докладывал?

— Что у вас, работы мало? — пожал плечами генерал-полковник.

— Жукову передай, чтоб бездельников с глаз долой! На Лосиный надежных ребят пришли, дуру эту — в шею! — приказал Хрущев. — Булганина успокой, скажи, меры приняты, пост при въезде поставь, пусть патрули вокруг рыщут. Нагони страха! Утомил Николай своими разговорами, нудит и нудит — зарежут, застрелят! Паникер.

Первый Секретарь вышел из-за стола и сел в кресло напротив генерала.

— Про реабилитации как движется?

— Решения об освобождении для скорости списками принимаем. Если по каждому отдельное производство заводить, потонем.

— Правильно, что списками, этот процесс ни в коем случае тормозить нельзя.

— По реабилитации я специальный отдел создал. Двенадцать человек сидят не разгибаясь.

— Хорошо бы подобные отделы в каждом областном управлении иметь, чтобы и на местах шевелились. Что твои двенадцать человек на страну? — Никита Сергеевич умолк.

Генерал-полковник послушно ждал, что еще скажет Первый.

— Разведчики как?

— Работает разведка. Денег бы, — попросил Иван Александрович.

— Не хватает?

— Миллионов бы двадцать добавить. Без денег на Западе шага не ступишь, я еще мало прошу.

— Хо-ро-шо! — процедил Хрущев. — Против нас нагло действует Народно-трудовой фронт.

— Народно-трудовой союз, — поправил генерал.

— Эта гнилушка отребья царских офицеров и сбежавшей аристократии, раздувает против СССР информационную войну! Я тебе поручал их прижать?

— Поручали.

— Что сделал?

— Работаем.

— Конкретно, что? — хмурился Первый Секретарь. — И потом радио «Свободная Россия» голосит!

— Во все окрестные дома разослали анонимные письма, написали, что работа радиостанции недопустима, что из-за нее могут случиться большие неприятности. Вблизи передатчиков планируем взорвать бомбы. В результате поднимется паника, не дадут местные жители станции работать.

— Это полумеры. Этого совершенно не достаточно!

— Заминирован дом, где проживают семьи сотрудников, и его будем взрывать, чтоб не оказалось желающих на радиостанции работать. Еще хотим взорвать издательство «Посев».

— Надо нахалам по рукам дать! — Сталинскими словами высказался Хрущев.

— Дадим, Никита Сергеевич! — закивал министр госбезопасности. — Наиболее языкатых комментаторов, кто сыплет грязь, выкрасть хотим. В следующем месяце готовим операцию по тайному вывозу в СССР председателя комитета помощи российским беженцам Александра Трушновича, он должен прийти к нашему агенту Глезке, там мы его схватим, загрузим в дипмашину и привезем в Москву.

— Смотри не засветись.

— Все равно поймут, чьих рук дело, не дураки.

— Не пойман — не вор! — отрезал Никита Сергеевич. — Однако и срывов у тебя хватает! Почему Хохлов к американцам переметнулся, как такое вообще могло произойти?!

По решению Президиума ЦК, 9 спецотделом МГБ, специализирующимся на физическом уничтожении врагов Советской власти за рубежом, готовилось убийство участника Белого движения, одного из руководителей Народно-трудового союза Околовича. Возглавил группу капитан госбезопасности Хохлов, который внезапно отказался от выполнения задания и, мало того, оказавшись в городе Франкфурте-на-Майне, явился домой к Околовичу, раскрыл план операции, а затем выдал сотрудникам американской разведки приданную ему в помощь группу немецких коммунистов и оружие.

— Случаются срывы, — понурил голову министр. — Хохлов был человек Судоплатова. Судоплатов с Эйтингоном его готовили.

— Надо лучше кадры подбирать! Хохлову прощать нельзя!

— Никто не собирается прощать.

— Ты просишь деньги дать, а реальные результаты где?! С классовым врагом нельзя бороться в белых перчатках. Классовая борьба — это жестокая борьба, а не болтовня!

— Поэтому и прошу финансирование, хожу, пороги обиваю, а товарищ Маленков как не слышит!

— На днях будем у него с Булганиным, заставим дать!

— Георгий Максимилианович все в штыки, придирается к органам, любой вопрос с подковыркой: Зачем? Сколько? Где отчет? Что я, на каждом углу должен про секреты кричать? И зама мне навязывает, а для чего мне его зам?

— Мудак! — отозвался Хрущев. — С госбезопасностью дружить надо, а не ссориться. Мудак и есть! А кого замом тянет?

— Помощника своего, Фокина.

— Забудь! — отмахнулся Никита Сергеевич. — Заместителей министра государственной безопасности Президиум Центрального Комитета утверждает. А он — зама возьми! Дулю ему!

— Для чего нам чужие уши? — отозвался Серов.

— И уши, и глаза! — подметил Первый Секретарь. — Запомни, Ваня, в подобной борьбе, я имею в виду заграницу, надо усиливать диверсии и террор. Тут надо в цель бить!

— Понимаю.

— Действуй активней! И еще, — Хрущев почесал нос, — подбери мне на ядерщиков материалы, что они, как? Ну, словом, в их исподнем покопайся.

— Так они ж вдоль и поперек проверены!

— Иногда перепроверять надо!

— Понял.

— А то Ванников с Завенягиным ими слишком очарованы. Ты свежим глазом посмотри.

— Посмотрим.

— Как с вербовкой? — перескакивая с темы на тему, спрашивал Хрущев.

— Вербовку ведем, на нее также деньги требуются.

— Ты, вербуй, Ваня, деньги найдем.

— В каждой стране, где наши самолеты летают, открыли представительства компании «Аэрофлот», в «Аэрофлоте» больше половины наших. По тому же принципу организованы представительства «Совэкспортфильма». В сорока двух странах, включая Латинскую Америку, кино продаем. Потом, отделения Всесоюзного общества культурных связей с зарубежными странами кадрами усилили, и всякие международные организации с нашим непосредственным участием и, разумеется, посольства, ну и торгпредства насыщаем, — докладывал Серов. — Так что внедряемся, Никита Сергеевич!

— Темпов не сбавляй, с деньгами буду помогать. Что еще в мире нового?

— В мире? — генерал пожал плечами. — В Америке цветное телевидение появилось. Телевизоры в цвете изображение передают, а у нас пока черно-белое, да и телевизоров раз-два и обчелся.

— Зря болтаешь! В прошлом году двадцать тысяч сделали. В этом пятьдесят тысяч продадим, а не два-три! Посмотришь, завалим страну телевизорами! — оживился Хрущев. — Зато у нас атомный флот скоро по морям помчит и электростанции атомные бесплатный свет дадут, а цветное изображение — это тьфу, мелочь! Одним прыжком, как лев, Америку настигнем!

— Я не сомневаюсь, — потупил глаза Иван Александрович.

— Теперь внимательно послушай, — Хрущев развернулся к министру: — Такую фамилию — Аджубей слышал?

— Нет, не знакома.

— Молодой человек, Алексей Аджубей, закончил филфак МГУ, отделение журналистики, работник газеты, — пояснил растревоженный отец. — Про этого парня, его родню, знакомых, подробную информацию дай!

— Сделаем, Никита Сергеевич!

— Это лично меня касается, — веско добавил Хрущев. — Тут не тяни!

— Будет оперативно. Пойду, Никита Сергеевич, чтобы время не терять, — вставая, проговорил генерал. — Про деньги не забудьте.

— Не забуду. Иди с богом! — напутствовал Первый Секретарь и утомленно прикрыл глаза.

— Вы, как Кутузов! — улыбнувшись, сказал генерал-полковник.

— Не остри, мал еще! — прикрикнул Никита Сергеевич. У него совсем не было настроения шутить.

Серов ушел.

«Пусть пороет, а то — компот на платье пролил, мыслимо ли дело?! Может, так и задумывалось — дочку Секретаря ЦК под венец!»

Из приемной сообщили, что на телефоне Брежнев. Хрущев поднял трубку:

— Как, Леня, Казахстан? Вникаешь?

— Вникаю, Никита Сергеевич!

— Набирай обороты, целину в этот год засеять нужно!

— Комсомольцы к нам эшелонами едут, с поезда сразу в поле, рвутся работать. По вечерам собираются, поют, золото, а не молодежь! И я иногда с ними! — хохотнул Леонид Ильич.

— Смотри, среди девчат не потеряйся! — весело отозвался Никита Сергеевич. — Там девки шустрые, вмиг утащат. Что мне тогда твоя Виктория скажет?

— Не-е-е! — протянул Брежнев. — Не утащат!

— С местным руководством общий язык нашел?

— Сначала шарахались от меня, а сейчас уже ничего, пообвыкли.

— Хочу в курс тебя ввести, вместо казаха к вам первым Пономаренко идет.

— Уже знаю.

При Сталине Пономаренко был Секретарем ЦК Белоруссии, потом Секретарем Центрального Комитета и заместителем председателя Совета министров, курировавшим заготовки и продовольствие. Он был резкий, безапелляционный, руководил, как правило, окриком и угрозами, никогда не шутил и мало улыбался. Молотов называл Пантелеймона Кондратьевича верным ленинцем, и Маленков, при котором белорус был робее робкого, его ценил, они-то и двинули Пантелеймона взамен осторожного казаха. Теперь на Пономаренко ложилась ответственность за решение продовольственной программы и непосредственно — освоение целины. Хрущев не стал возражать, признавая Пономаренко человеком вполне зрелым и опытным для руководства республикой, хотя Брежнева считал более толковым и главное — более преданным, своим.

— Не обижаешься, Леня, что не тебя первым к казахам поставили?

— Я ваш солдат, Никита Сергеевич, чем прикажете, тем и буду заниматься. Вы мой пророк! — выпалил Леонид Ильич, хотя ему было и обидно, что первым лицом в республике назначили не его.

— С пророком ты, парень, перегнул! — поправил Первый Секретарь. — Пономаренко драчливый, но ты терпи, и знай, я на тебя ставку делаю! — доверительно сообщил он. — Держи хвост трубой! Буду еще звонить.

— Звоните, без вас пропадем!

На Восток шли поезда, ехали комсомольцы, вчерашние школьники. Юные, полные задора, оптимизма, мчались они покорять целинные степи, никем еще не тронутые, бескрайние. Степи эти должны дать стране долгожданное зерно. Газеты, журналы, кинофильмы, репортажи по телевидению трубили о подвиге молодежи в Казахстане и далекой Сибири. После разговора с Брежневым Хрущев набрал Булганина.

— Распугали твоих привидений, Коля. Серов взял остров под личный контроль. Уж извини, я позволил там похозяйничать, лиходеев погонять. Ваня посты в лесу расставит и все такое.

— Отлично, Никита, а то я без порток на террасу выйти боюсь.

— Ты поменьше голышом бегай, ты же маршал Советского Союза, а не е…арь-террорист!

— А в проруби купаться я тоже в форме должен?! — яростно откликнулся маршал.

— И купаться, и целоваться, Коля, тебе исключительно в форме положено, на тебя вся страна равняется!

— Не пи…ди! — буркнул Булганин. — Лучше моему острову покой организуй!

— Ве-еч-ный по-о-о-ко-о-ой! — загробным голосом пропел Никита Сергеевич.

— Иди на хер! Другим куролесить можно, а мне нет?!

— Кому это — другим?

— Ландау всех аспиранток в институте перепортил, — с обидой в голосе проговорил Николай Александрович.

— Он их физике учит!

— Физике! — присвистнул министр Вооруженных Сил. — Катька, вертихвостка, нового кобеля в горкоме завела, а я, видишь ли, перебарщиваю!

— И ты у нас не промах, Николай Александрович! — смеялся Хрущев.

— Отвяжись!

— Я от тебя, дорогой, никогда не отвяжусь, даже не надейся!

— Иди в задницу!

— Не сердись, шучу! — хохотал Никита Сергеевич. — Что ты на праздник делаешь, может, ушицы сварганим?

— Можно! — отозвался Булганин. — День Красной Армии — праздник значимый.

— В такой день надо с боевыми товарищами в обнимку. Мы-то с тобой, Коля, боевые товарищи!

— А какие ж! — согласился маршал. — Я тут Ворошилова в поликлинике встретил, он был очень грустный.

— Что такое?

— Говорит, язва обострилась.

— Язва — вещь неприятная, — отметил Хрущев.

— Осунулся наш первый маршал, лица на нем нет!

— Передай, пусть поправляется. А ты чего в больнице оказался?

— У профессора Виноградова был, — вздохнул Булганин. — Он мне лекарство дал.

— Значит у тебя, как у спортсмена, скоро второе дыхание откроется! — хихикнул Хрущев. — Смотри, не лопни от перевозбуждения!

— С этим делом переусердствовать уже не получается, — горько заметил министр Вооруженных Сил. — Разве порошки выручат.

— Вот неугомонный!

— Слушай, а если я Жукова на уху прихвачу? — спросил Николай Александрович.

— Жукова бери.

— С женами приходить?

— Что за глупый вопрос, конечно, с женами!

— Свою Лену я давно в свет не выводил. Будет рада.

— Во вторник жду.

— Будем!

Булганин повесил трубку.

Перед отъездом домой Хрущев набрал Фурцеву.

— Как с жильем? — спросил он.

— Жилье строим.

— Не отстаете от плана?

— Отстаем, — честно призналась Фурцева. — Горе со строителями! Обещают да обещают, а дело идет медленно.

— Если поможет, то и бей, не понимают они по-людски!

— Буду бить, Никита Сергеевич! Вот еще что хотела сказать, для нового стадиона место подобрала, в Лужниках, на изгибе Москвы-реки. Подъезды хорошие, и от центра недалеко.

— Поедем, посмотрим.

Никита Сергеевич некоторое время молчал.

— Злые языки говорят, что у тебя кавалер появился?

Фурцева поперхнулась.

— Дело, конечно, твое — влюбляйся, расставайся, смотри только, чтоб работа не страдала!

— Что вы, Никита Сергеевич! — начала оправдываться Екатерина Алексеевна. — Для меня работа на первом месте.

— Во-во! — одобрил Первый Секретарь. — Ну, пока! — и, не дослушав ответа, дал отбой.

Екатерина Алексеевна сидела как ошпаренная — знает! Кто донес? По телу бегали мурашки, ладони похолодели. Секретарь горкома нажала кнопку под столом, и когда принесли коньяк, залпом осушила рюмку. Испуг не проходил.

Белый инфарктный телефон с табличкой «Хрущев» зазвонил снова. «Снимет!» — пронеслось в голове.

— Я вот о чем, Катя, подумал, ты сейчас в Ильичево живешь?

— Да, в Ильичево, там, где у вас раньше дача была, в самом дальнем углу. Правда, не на вашей даче, вашу Капитонов занял, я на соседней.

— Рядом со мной, в лесу, тоже на берегу Москвы-реки, Васька Сталин жил. Как раз наискосок от Ильичево. Там красивый каменный дом, гаражи, оранжерея, корт теннисный, ты ж у нас теннисистка! — припомнил Никита Сергеевич. — Мировой там дом, пленные немцы строили. Обставлен шикарно, «грюндики» музыкальные, хрусталь, серебро, зимний сад с попугаями! Даже машина спортивная в гараже осталась, «Хорьх» называется, — Хрущев замялся.

— Слушаю, Никита Сергеевич?

— Что «слушаю»! Забирай этот дом себе, переезжай туда хоть завтра!

— Мне сталинскую дачу отдаете?! — не поверила ушам Екатерина Алексеевна.

— Васьки Сталина дача, объясняю, до сталинской ты не доросла!

— Спасибо, Никита Сергеевич! — закричала в трубку Фурцева. — Можно я вас расцелую?!

— По телефону целуй! — смеялся Хрущев.

Он верил своей зеленоглазой Кате. Не просто ей пришлось наверх пробиваться. Каганович рассказывал, что вовремя раздвигая ноги, Фурцева продвинулась до секретаря райкома, а после трех командировок с самим Кагановичем стала первым секретарем Краснопресненского райкома партии. Увидев однажды эту улыбчивую, обязательную и исключительно аккуратную красавицу, Хрущев сразу выделил ее из числа остальных. Катя нравилась ему и как работник, и как человек. Она никогда не задавала лишних вопросов, не была любопытна, не сплетничала, все делала быстро, ничего не путала. А что у красавиц нелегкая женская судьба, хорошо известно. Однажды Екатерина Алексеевна попросилась на прием. Это было при Сталине, в 1952 году. Сидит, молчит, ничего не говорит, кроме «здравствуйте» и «все идет по плану». Никита Сергеевич хотел вспылить — что приперлась?! И вдруг она пишет на клочке бумаги: «Выйдем на улицу». Ни слова не говоря, Хрущев поднялся, и они оказались на балконе.

«Все ваши распоряжения у меня эмгэбэшники скопировали, — сообщила Катя. — Спрашивали об арестованном помощнике, как часто он ездил с вами в командировки, куда вы ездили? Потом интересовались, видела ли я вас с товарищем Вознесенским, и что вы про товарища Сталина говорили? И, еще спрашивали, почему Нина Петровна знает польский, английский и немецкий языки? — на ухо Хрущеву шептала Фурцева. — Вот фамилия, кто этим делом занимается», — и она протянула крошечный листочек.

Не всякий бы решился на такой шаг, далеко не всякий! Хрущев оценил поступок, недаром он протянул Фурцеву вторым секретарем Московского комитета партии.

«Что, втюхался? — усмехнулся Сталин. — Каганович ее нахваливал, теперь ты за девичью юбку уцепился! Смотри, жена узнает, глазенки выцарапает!» — грозил пальцем Иосиф Виссарионович, но на должность Екатерину Алексеевну утвердил.