— Хрусталев преставился.

— Хрусталев? Да не может быть! — обомлел Никита Сергеевич.

— Сердечный приступ. Нашли в квартире бездыханного, — доложил Серов.

— Лет-то ему сколько было?

— Пятьдесят два.

— Молодой.

— Ну, уж не двадцать! — отозвался министр.

— Все мы когда-то умрем, закон природы, — вздохнул Хрущев. — Ты ему похороны достойные организуй.

— Какие положено, такие и организуем, — буркнул генерал-полковник.

— Дети остались?

— Взрослые.

— Жена?

— И жена есть.

— Ей сделай пенсию персональную. Так вот хряпнет исподтишка и поминай как звали! — сокрушался Никита Сергеевич. — Иван при Сталине, словно собачка бегал.

— Да, любил Иосифа Виссарионовича. Когда кто про него резко выскажется, хмурился — как можно Сталина ругать!

— А он что, из другого теста, Сталин? — грозно отозвался Никита Сергеевич. — Не из другого, а все из того же самого, из человеческого, к тому ж нацмен, а они, сам знаешь, властью упиваются. Сталин, пока наверх лез, все человеческое растерял, сначала-то был весельчак, уважительный, а превратился в чудовище!

— Я вам, Никита Сергеевич, с «ближней» сувенир привез.

— Чего? — недовольно взглянул Первый Секретарь.

Министр госбезопасности, выглянул за дверь, занес в кабинет сверток и принялся его распаковывать.

— Лампа сталинская. В библиотеке стояла, — разъяснил генерал, развернул лампу и выставил на хрущевский стол. — Где розетка-то у вас? — министр опустился на корточки и стал шарить под столом около стены, наконец, обнаружил розетку и включил лампу. Фарфоровый абажур наполнился светом, на нем проступила сцена охоты на медведя. Медведь, оскалившись, стоял у ельника, а в него целились из ружей два охотника. Техника абажура была высокохудожественная.

— Вот этот охотник — ну точно вы! — тыкал пальцем в лампу Иван Александрович.

Хрущев присмотрелся:

— Похож!

— Нравится, Никита Сергеевич?

— Чужое брать нехорошо!

— Так уже не чужое! — развел руками генерал-полковник. — Сталин умер. Лампа списана.

— Ладно, лампу оставляй!