I. О творчестве
В 1983 году исполнилось двадцать пять лет со дня выхода в свет первого рассказа братьев Стругацких. Четверть века они с удивительной равномерностью — почти по книге в год — создают свой фантастический мир, калейдоскопическое изображение разных сторон бытия. Иногда действие переносится на классический полигон фантастики — в космос (повести «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Стажеры», «Малыш»). Иногда — на планеты подобные Земле («Попытка к бегству», «Трудно быть богом», «Улитка на склоне», «Далекая радуга», «Обитаемый остров»). Но больше всего в библиотечке Стругацких книг о Земле. Светлые картины коммунистического будущего («Полдень, XXII век», «Парень из преисподней», «Жук в муравейнике»), либо противостоящие изображения капиталистического мира («Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан», «Пикник на обочине»), либо драматические или юмористические картины нашей реальности («За миллиард лет до конца света», «Понедельник начинается в субботу», «Сказка о тройке», «Повесть о дружбе и недружбе»). Впрочем, любая классификация будет неточной. Фрагменты светлой утопии есть в истории космического Маугли — «Малыше», и в трагической антифашистской повести «Попытка к бегству», в «Стажерах» и других повестях. И наоборот, среди картин коммунистического будущего «Жука в муравейнике» внезапно оказывается фрагмент утопии — предупреждения — рассказ об экологической катастрофе, постигшей некую далекую планету.
Но это еще не все — и далеко не все. Книги, которые мы только что расставили по разным полочкам, могут быть размещены совершенно по- иному, например, исходя из главного фантастического приема. Стругацкие почти никогда не пользуются стандартными фантастическими ходами. Их «машины времени» не путешествуют «из сегодня в завтра», они перемещаются «из завтра в позавчера», или «из послезавтра в завтра». Классический сюжет инопланетного нашествия на Землю писатели буквально перевернули: их нашествия совершаются без пришельцев.
Парадоксальные, новаторские приемы Стругацких делают их произведения необыкновенно увлекательными; с первых же страниц внимание читателя Стягивается в точку, фиксируется на замкнутом мирке книги, что, по моему убеждению, необходимо в хорошей литературе, — книга мертва, если читатель не стремится безотрывно читать ее до конца — а потом перечитывать. И все — таки главное в другом (хотя о настоящих книгах нельзя сказать, что в них действительно «главное»).
Важнее всего то, что Стругацкие опрокинули устоявшееся мнение о целях и возможностях научной фантастики, открыв возможности, органически ей присущие, но словно бы забытые другими авторами.
Одно из расхожих мнений: фантастика всего лишь развлекательное чтение. Это совершенно неверно, если говорить о мало — мальски хороших произведениях. Верно другое: фантастические книги, даже слабые, почти всегда интересны.
Второй, противоположный взгляд: ИФ двадцатого века слишком серьезна. Она порождена научно — технической революцией, важнейшим социальным фактором наших дней. Фантастика по своей природе пригодна лишь для изображения прогресса, она служит социальным телескопом — в ее объективах читатель видит стремительно меняющийся лик современности.
Следствие: в щель между развлекательностью и глобальными картинами якобы провалилось изображение человека, личности. Вот что пишет известный литературовед В. С. Муравьев: «Индивидуальность для фантаста — фикция и притом фикция ненужная, несущая опасность третьего измерения…»1.
Заметим: это верно, пока речь идет о плохой и даже средней НФ-лите- ратуре. Сила оборачивается слабостью: научные, социальные, технические коллизии становятся как бы самостоятельными героями, персонифицируются — и отодвигают в сторону человеческие личности. Действие фантастики развивается стремительно — оно должно быть интересным — в результате герою некогда чувствовать, ему надо размышлять и действовать…
С героями Стругацких этого не происходит никогда. Вернее, не происходит с некоторого момента, когда писатели отыскали секрет фантастического изображения, золотой ключик, утопленный в океане пришельцев, звездолетов, одиноких ученых и мыслящих машин. Открытие оказалось простым — как все значительное в искусстве: суть дела должна заключаться не в самом действии, а в выборе, перед которым нужно поставить героя. На дорогах сюжета должны постоянно попадаться надписи: «направо пойдешь — коня потеряешь; налево пойдешь…» — и так далее.
Теперь, после открытия Стругацких, стало очевидно, что в фантастической ситуации поиск пути чрезвычайно осложнен по сравнению с обыденностью. Писатель может устроить так, чтобы, например, от выбора между поездкой в автобусе или на трамвае зависела жизнь и смерть героя. Поиск действенного решения — маховое колесо любого фантастического сюжета; беда в том, что героев абсолютного большинства произведений авторы ставят перед простым выбором, не затрагивающим их внутреннего мира, их индивидуальности, их этики.
Стругацкие перенесли выбор в этическую плоскость. Их герои не решают научные проблемы, не выбирают в сущности даже между жизнью и смертью, — только между правдой и ложью, долгом и предательством, честью и бесчестием. В «Обитаемом острове» Максим подставляет под выстрелы — в упор — обнаженную грудь, живое тело, не прикрытое даже эфемерной броней одежды. Эту сцену можно считать символом всего творчества Стругацких: долг выше жизни. В «Далекой радуге» тот же выбор совершает целый коллектив ученых.
Таково открытие Стругацких; сюжет задается проблемой выбора, а не наоборот, и поэтому стремительное фантастическое действие не проносит читателя мимо простых человеческих чувств, мимо внутреннего мира героев — оно раскрывает души людей, оно само определяется их душевными качествами.
Такая смена приоритетов оказалась необыкновенно продуктивной и привела к неожиданным, я сказал бы даже — к парадоксальным результатам. Индивидуум вышел на передний план, но отнюдь не заслонил собой большой мир, социальную структуру, ибо вместе с человеком на авансцену вышла мысль.
Мысль — постоянная спутница чувства; мышление — обязанность, иначе невозможен верный этический выбор. Безмысленный человек аморален — постоянно повторяют Стругацкие. В их книгах мысль главенствует изначально; вернее, она наравне с чувством задает проблему выбора, а эта проблема часто не находит окончательного решения. Таким образом, читатель вовлекается в творческий процесс, он тоже должен совершить свой выбор, поступать так, словно он столкнулся с самою жизнью.
Этого в прежней НФ не было. Этот поворот — прямое следствие первого открытия, второе открытие. В классической фантастике все, в том числе и мысль, находится на службе у сюжета — и у героя — детектива, который должен объяснить читателю: что же в конце — то концов происходит в книге.
Сосредоточив внимание на личной этике, писатели не сузили, а расширили свое поле зрения — как бы объединив микроскоп с телескопом. Впрочем, это не удивительно: мышление самих Стругацких всегда диалектично; понятие единства противоположностей им присуще органически, они — писатели — марксисты. Фантастические сюжеты Стругацких — те самые, внутри которых действуют живые личности — непременно социальны. Индивидуальные проблемы вытекают из общечеловеческих, сливаются с ними неразрывно — тоже как в жизни.
Книги Стругацких созданы для повторного чтения. Первый раз они читаются безотрывно и стремительно, настоящая их глубина раскрывается при втором, третьем прочтении — сколько раз достать их с полки, каждый решает сам. Главное — не пытаться постичь все сразу, как не пытаемся мы мгновенно разобраться в жизненно важном событии, а еще и еще раз возвращаемся к нему и терпеливо его обдумываем.
II. О книгах, помещенных в этом сборнике
«Обитаемый остров» отмечен всеми чертами, которые мы упомянули только что, кроме, пожалуй, одной: он завершен, «замкнут» — как сказал бы логик. Книга писалась для юношества, а молодость любит все завершенное и ясное.
Иная планета, на которой, как на Земле, живут обыкновенные люди. Мир, переживший атомную войну и потому озверевший. В нем продолжаются войны, им правят фашистские режимы, на большей его части царит хаос — выжженные радиоактивные пустыни, леса, забитые самодействующей военной техникой, океаны, захваченные пиратами — садистами на призрач — ных «белых субмаринах»… Казалось бы, знакомая читателю фантастики обстановка антивоенного романа — предупреждения — смотрите, во что превратится наша планета, если мы позволим начаться войне.
В некоторой степени так, ибо ужас глобального уничтожения единообразен, как все примитивное. И все же не так. Бдва начав раскрывать фантастический мир, Стругацкие дают понять, что у нас, на планете Земля, такого быть не может. Это достигается разными способами; прежде всего, символическими деталями. Например, на планете, развитой технически, освоившей атомные двигатели и фантастическую электронную технику, так и не смогли разобраться в простейшей космографии. Местные ученые полагают, что жизнь Саракша (название дается не здесь — в «Жуке в муравейнике») протекает не на внешней поверхности шара — геоида, а на внутренней. Мышлению жителей Саракша придается как бы изначальный дефект; они постигают второстепенное и не в силах понять основное. Главный же аргумент в пользу Земли — личность главного героя, Максима Каммерера. Двадцатилетний юноша, у которого «нет и не предвидится каких — либо особенных талантов», самый рядовой из рядовых сочленов коммунистического общества ХХН века, занятый работой для неудачников — «свободным космическим поиском»… Заурядный юноша, еще не нашедший себя, которого немного стыдятся его родителц, на Саракше оказывается «страшной силой», почти что богом не потому, что он может бежать с человеком на плечах, видеть в темноте, двигаться вдесятеро быстрей нормального человека, силой воли залечивать на себе смертельные раны, ощущать тайные эмоции окружающих, даже не потому, что он очень образован. Его личные качества — как бы визитная карточка общества, которое наделило его высокой моралью. Максим не может жить с нечистой совестью; совесть велит ему вступить в сражение со злом, царящим на несчастной планете. Совесть коммунара — вот решительный вызов атомной гибели, предсказание светлого будущего…
В нем есть что — то от сказочного царевича, проходящего в поисках волшебного кольца по кругам черных подземелий. Эта сказочность не противоречит достоверной, реалистической тональности описаний и диалогов — современная сказка и должна быть реалистичной. Солнечный облик Максима как бы уравновешивает, делает выносимым для читателя черный ужас подземелий, страны без солнца и без надежды. Страна показывается через Максима, шаг за шагом, по мере того, как он узнает ее и постигает страшную правду о фашизме. Это испытанный прием фантастики, о нем мы уже упоминали — герой становится как бы детективом и постепенно распутывает клубок. Но, как всегда у Стругацких, он не просто и не столько распу- i тывает, сколько совершает свой выбор. Пожалуй, больше, чем в какой — либо другой их книге, герой «Обитаемого острова» занят поиском безупречного этически поведения — но об этом чуть позже.
«Обитаемый остров» — робинзонада (1–я часть так и называется: «Робинзон»). Герой Дефо, горожанин и искатель приключений XVIII века, один на один сражался с живой природой малого острова. XXII век — иные масштабы и иной противник. Максим вступает в бой с планетой, с ее социальной структурой, с антиприродой, созданной человечеством. Героя — бюргера сменил коммунар, новый человек — истинная цель пути, к которому призывает идея коммунизма. Первозданный мир сменила черная антиприрода, которую авторы показывают как конечную цель фашизма. Живая природа
уничтожена, заменившая ее неживая стихия техники подчинена единственной цели: она должна превратить людей в дрессированных животных. Но вместе со свободой воли в них уничтожена способность к творческому поиску, интеллектуальная деятельность как таковая — в дальнейшем этот мир не ждет ничто, кроме полной деградации или окончательного атомного уничтожения.
Это вторая тема предупреждения в «Обитаемом острове» — не напрасно там упоминается главный мастер нацистской пропаганды Геббельс. Стругацкие предупреждают: пропаганда ненависти и бездумного подчинения может привести мир к гибели.
Вернемся теперь к главному герою. Казалось бы, о каком выборе для него могла идти речь? Он видит фашистов и видит оболваненный народ — пристало ли ему колебаться в выборе?
Поиск пути не бывает легким, — говорят Стругацкие.
Решившись вмешаться в местные дела, Максим совершает ошибку за ошибкой. Буквально каждый его шаг, каждое постижение ошибки и переход на следующую ступень действия сопровождаются сложным и мучительным выбором пути. Действие «Обитаемого острова» построено как бесконечная цепь: выбор, действие, новая информация, опять выбор — и так далее. Цепь эта не кончается с концом действия романа, ибо мир обитаемого острова неимоверно сложен, однозначных решений в нем нет — как в подлинной жизни. Когда Максим достигает цели, кажущейся окончательной, и уничтожает мозговой центр фашистской структуры, специально присланный с Земли специалист Рудольф Сикорски говорит ему, что он поступил неверно.
И тогда Максим совершает свой последний — в этой книге — выбор. Он заявляет, что поступил бы так еще и еще раз, и отказывается вернуться на Землю, пока земляне не окажут Саракшу действенной помощи. «Совесть своей болью ставит задачи, разум выполняет», — этой идее Максим верен дэ конца.
За «Обитаемым островом» в сборнике идет «Жук в муравейнике» — повесть из того же цикла о «Прогрессорах» и о тех же героях, Максиме Кам- мерере и Рудольфе Сикорски. Иное время — 20 лет спустя; иной охват действия— вместо многих месяцев всего трое суток; взамен гибнущего Сарак- ша — процветающая коммуна Земли. Здесь нет даже противостояния двух сил. Но есть некая, не особенно ясная угроза всей земле в целом.
И снова, как кажется, нет проблемы выбора. Земной цивилизации угрожают всего одиннадцать человек, и все они известны. В действии повести может оказаться опасен лишь один из них — в чем же затруднение, спросим мы? Один против миллиардов — изолировать его, уничтожить в конце концов!
Но такой «простой» выход герои Стругацких не приемлют; все построено именно на вопросе: нравственно ли его уничтожить? Писатели не пытаются литературными приемами «надуть» проблему, что в фантастике очень просто. Например, в «Жуке» даже не упоминается абсолютный запрет на убийство ради самозащиты, запрет, который по всей вероятности будет законом в XXII веке и на котором построено все действие романа «Трудно быть богом», открывающего цикл книг о «Прогрессорах». В «Жуке» действуют люди с этикой нашего времени, но люди очень хорошие — для них человеческая жизнь есть вневременная и абсолютная ценность. Когда дело иде-i о жизни и смерти, необходима полнейшая ясность, но ее — то как раз герои и не могут добиться. Сюжет книги построен на поиске истины, причем истины возможно более полной, и здесь авторы применили свой рабочий метод последнего десятилетия: пусть герой знает ровно столько, сколько известно читателю, пусть все будет как в жизни, то есть всегда, на каждом шагу и до самого последнего шага неочевидно, неоднозначно, не открыто до конца. Жизнь понятна до конца лишь тому, кто не хочет или не умеет мыслить.
А по Стругацким мысль не только право — обязанность каждого.
Читатель «Жука в муравейнике», хочет он того, или нет, думает напряженно, распутывая псевдодетективные сплетения сюжета, и не догадываясь, что думать придется и тогда, когда он закончит чтение.
Кто прав, Максим или Экселенц? Кто такой Лев Абалкин — живая мина замедленного действия или несчастный загнанный человек? Ответа нет и не будет, ибо книга уже написана, и все доводы «за», и все соображения «против» уравновешены в ней абсолютно — как белые и черные квадраты на шахматной доске. Это псевдодетектив: неопределенность не устраняется по мере приближения к концу, а нарастает с каждой страницей, особенно в последних шести главах — до последнего столкновения черного с белым в завершающих строках: Экселенц стреляет — «против»; рука тянется к «детонатору» — «за». Подчеркну еще раз, это очень важно: неясность создается не потому, что часть информации укрывается от читателя (как иногда делается в детективах), напротив — фактов вроде бы слишком много, но каждый уравновешен противоположным. Вот пример. Факт «против»: друг Абалкина Щекн — Итрч отказывает ему в убежище, ссылаясь на то, что не может вмешиваться в дела землян. Экселенц толкует это однозначно: Щекн почувствовал, что Абалкин уже не человек, а враг землян. Но Максим противопоставляет факту «против» свои «за»: во — первых, Щекна нельзя считать другом Абалкина в человеческом смысле: у него иные понятия о межличностных отношениях; во — вторых, по отрывочным сведениям о народе Щекна, можно предположить, что взаимодействие в коллективе он ставит много выше, чем земляне. Поэтому Щекн мог излишне драматизировать личный бунт Абалкина и необоснованно посчитать бунтаря врагом общества. В-третьих, между людьми и Щекном — непреодолимый. лингвистический барьер, и возможна любая путаница.
Итак, неопределенность. Может быть, беспощадно застрелен невинный; может быть, предотвращена гибель мира; наконец, не исключено, что утеряна возможность перспективного контакта с иной цивилизацией. В стандартном детективе тоже иногда ставится знак вопроса: не пострадал линевинный, не восторжествовало ли зло? Ставится горестно, чтобы обозначить несовершенство и несправедливость закона и всей карающей структуры. Но в «Жуке» горечи нет. Коллизия «один человек или весь мир» — так, как она развернута Стругацкими — выдвигает на передний план две непреходящие ценности: человеческую жизнь и цивилизацию. Не «или», а «и»! Если Экселенц совершил страшную ошибку, убив Абалкина, то лишь под влиянием огромного чувства ответственности за всю землю. Но главное, что его оправдывает — безрезультатные муки выбора, которые он испытывал на протяжении сорока лет, ужасающие муки страха за человечество, борьба разума и совести. И если он все — таки ждал буквально до последней секунды, то лишь потому, что единичная человеческая жизнь была для него ценностью, соизмеримой с ценностью всего человечества.
Мир повести «Жук в муравейнике» прекрасен. Не только картинами благоустроенной, щедрой и доброй Земли, возникающими то и дело между кадрами детективного действия, но еще и людьми — их доброжелательностью, совестливостью и чувством ответственности.
Следующая повесть, которая ждет читателя, как бы поворачивает на 180 градусов тему «Жука в муравейнике»: гражданский долг заменен гражданской безответственностью. Поэтому глобально мыслящего героя сменяет «маленький человек», по — другому — «мещанин», еще по — другому — потребитель. Тема труднейшая и неблагодарная, ведь сколько было написано о мещанах — не счесть, и чего только не было написано! От злобных сатир до сочувственных, почти апологетических вещей экзистенциалистов. Поток западноевропейской литературы XX века двинулся в сторону «малых сих» — что само по себе прекрасно — но как бы автоматически, в неизбежных поисках конфликта, эта литература ставит человека в позицию, враждебную обществу. Мещанин оказался главным и притом положительным героем.
«Второе нашествие марсиан» — памфлетное и полемическое произведение. Осмеивается капиталистическое общество, плодящее трусов и мещан, идет полемика с дурной литературной традицией, возвеличивающей труса и обывателя. Стругацким пришлось искать безошибочный прием, с помощью которого можно было отчетливо и просто показать мещанина в его настоящем виде, без сюртука и галстука, так сказать.
И они пришли к теме подарка.
Какова основная черта мещанина? Он желает получать, получать как можно больше — бедняк в своих масштабах, миллионер — в своих. Получать, не заботясь ни секунды о том, как его акты получения воздействуют на общество. Предел его мечтаний — получать даром, не давая взамен ничего, получать подарки. Следовательно, чтобы гиперболически, памфлетно показать личную суть мещанина, надо изобразить его получающим что — то даром. А для показа его общественной сути — изобразить приобретающим с ущербом для общества.
Здесь имеется специфическая трудность: реального обывателя нельзя заставить действовать. Одно из типических его качеств — осторожность, доходящая до трусости. Он всячески стремится быть «как все». Те, что поумней, боятся даже всего похожего на подарки; получать, ничего не давая — непочтенно…
Вопрос: как побудить его не прятаться, снять сюртук и галстук?
Стругацкие нашли решение, которое теперь, когда книга написана, кажется простым и естественным. Землю постигает нашествие инопланетян, захватывающих верховную власть — по крайней мере в той стране, где живет рассказчик, господин Аполлон (для друзей — Феб). Странное нашествие — без грохота боевых машин, битв и поражений; вообще почти без событий. Не меняется правительство, чиновники, остаются прежними заголовки газет, все тихо. И мещанин не пугается — это первое и важнейшее условие.
Более того, происходят события приятные. «Марсиане», скажем, распускают армию — это господину Аполлону нравится, ибо с армией у него связаны неприятные воспоминания.
А затем появляются подарки.
«Марсиане» покупают у всех желающих желудочный сок, притом за хорошие деньги. Это делается деликатно, с максимальными удобствами, без малейшего насилия. И налоги можно платить желудочным соком. У фермеров скупают на корню посевы, раздают семена нового злака — раз, два! — в продажу пошел необыкновенно вкусный «синий хлеб* и самогон — «синюховка», от которых повышается выделение и, кажется, сортность желудочного сока. Можно ничего не делать — достаточно раз в день проглотить желудочный зонд…
И господин Аполлон счастлив. Впервые в жизни он может не беспокоиться о деньгах, впервые в жизни ему предлагают, даже навязывают подарок, который он может получать безбоязненно, с чувством выполненного долга!
Рядом с Аполлоном есть человек мыслящий, и он гозорит: надо восстать. Он объясняет, против чего надо восставать: «Человечество больше не нуждается в саморазвитии, его будут развивать извне, а для этого не нужны школы, не нужна общественная мысль, философия, литература — словом, не нужно все то, что отличало человека от скота…». Ведь как фабрика желудочного сока Эйнштейн никуда не годится по сравнению с любым обжорой и пьяницей. Но господин Аполлон — интеллигент, учитель — понимает эти призывы как «истерические словоизлияния образованного человека, пережившего крушение своих личных идеалов», ибо никаких стимулов, соображений, мыслей кроме «личных» — читай, эгоистических — он признавать не желает.
Постоянные читатели Стругацких знают, что эти авторы стараются везде, где можно, написать слово «учитель» с большой буквы. В «Жуке» Абалкин целует руку своему старому учителю (и, может быть, в этой детали скрыто единственное удостоверение того, что он не робот, а человек). Наверно, самая страшная деталь «Второго нашествия» то, что антигерой Стругацких учил детей. Боже мой, скольких искалечил на своем веку этот робкий, скромный, и в некотором роде неплохой человечек!
Маленькая заметка о мастерстве. Авторы не говорят, для чего понадобился «марсианам» желудочный сок: то ли для дела, то ли ни за чем — как благовидный предлог для подарка. Это ничего не меняет. Продукт же^ лудочной секреции становится символом мещанской цивилизации, общества желудочного удовлетворения, символом, преисполненным убийственного сарказма. Таковы возможности фантастики: малозначительная сюжетная деталь в руках мастера возвышается до всеохватывающего символа.
Сборник завершает повесть «Хищные вещи века». В ней также идет речь о мещанстве, о бездумном стремлении к животному удовлетворению — о страшных подарках, подстерегающих людей, лишенных моральной опоры.
В творчестве Стругацких эта повесть логически завершает тему мещанства (хотя, заметим, по времени она появилась на свет раньше «Второго нашествия марсиан»). Во «Втором нашествии» стремления мещанина были сросты, так сказать, первичны — он жаждал всего лишь обеспеченности и спокойствия.
В «Хищных вещах века» гштигероя — мещанина нет; есть соСирательный антигерой — общество, получившее благополучие иа дармовщину.
В мирке этой повеети даже желудочного сока сдавать не нужно, достаточно поработать четыре — пять часов, не больше — почти все отпускается бесплатно. Зато полным — полно кафе, «Салонов Хорошего Настроения», специальных заведений для любителей острых ощущений. Есть волновые стимуляторы для коллективных развлечений и волновые экраны от уличных шумов, есть спортивные общества и спортивные игры — чего — чего только нет…
Все эти блага не с неба свалились; чтобы добиться такого уровня сытости, мало научно — технической революции как таковой, надо было еще и поработать как следует. Но авторы исподволь, настойчиво поворачивают картину так, что подчеркнутое благополучие начинает выглядеть именно подарком, с которым люди не знают, что делать. В панораме экзотически — сы- той и веселой страны видны отчетливые черные пятна. То первоклассные книги предлагаются в одной лавке с кофточками и компотом — все бесплатно, — причем книг никто не берет. То массовые развлечения оборачиваются коллективным безумием. То, напротив, не в массовом, а в очень узком кругу устраиваются развлечения садистические. Задолго до того, как герой- детектив распутывает сюжетный узел, читатель понимает, или, скорее, чувствует, что всеобщим счастьем здесь и не пахнет. Это ощущение нагнетается многими деталями: и бунтом интеллигенции против культа удовольствий, и необыкновенно выразительной мелочью — телевизионной мелодраматической программой специально для парикмахеров…
Что же происходит в этой стране с людьми, которые, в сущности, честно заработали свое благополучие?
Фокус изображения и ответ на все вопросы помещаются в острейшей фантастической находке — в «хищной вещи», с которой сталкивается герой- детектив (Иван Жилин, знакомый читателям по «Пути на Амальтею» и «Стажерам» как борт — инженер космических кораблей, ставший работником ООН, следователем по преступлениям против общества).
Он приезжает, чтобы найти и обезвредить тайное общество, торгующее неизвестным, смертельно опасным наркотиком. И обнаруживает, что нет банды, нет подпольного производства, и наркотика, собственно, тоже нет. Есть обыкновенные радиоприемники и заурядные радиодетали, которые можно получить в любом магазине. Если сменить в приемнике одну деталь и включить его, то получится «слег» («шлак» по — английски), электронный гипнотизер. Стандартный радиоприемник становится хищником, похожим на сирен, что свели с ума ^путников Одиссея. Он освобождает подсознание, дает человеку столь обольстительные и красочные грезы, что реальная жизнь становится для него бесцветной и теряет всякую цену. Человек, зараженный привычкой к «слегу», уходит в грезы совершенно и в конце концов гибнет от нервного истощения.
Это предельно выпуклая и, пожалуй, исчерпывающая модель целого класса общественных явлений. Так же действуют и курение, и пьянство, и наркомания — все древние, болезненные человеческие пристрастия, с которыми мы еще не научились бороться по — настоящему. Но есть и отличие, принадлежащее только нашему времени. Табак, опиум и прочее надо выращивать, спирт — гнать; то есть нужна некая организованная деятельность, а с нею все же можно бороться. Жилин и приехал искать следы преступной дея
тельности. Но как помешать распространению «слега»? Прекратить производство радиодетали? А где гарантия, что во многотысячном их ассортименте не найдется другая, еще более эффективная?.. Поэтому хищными названы не вещи вообще, а вещи нашего века. «Слег» — символ гигантских возможно- тей, открываемых перед людьми технической цивилизацией, возможностей предусмотренных, ожидаемых — с одной стороны, и непредвиденных — с другой.
Сверх заработанных дивидендов, цивилизация преподносит нам дармовые.
Мы вернулись к теме подарка. «Слег», в сущности, такой же сверх — подарок, как Золотой шар из «Пикника на обочине». Он тоже как бы свалился с неба, и уж он — то наверняка сулит «счастье», притом даром… И еще одна параллель: «Страна Дураков» очень похожа на страну из «Второго нашествия» — только здесь уже привыкли расплачиваться за все желудочным соком…
Повесть о фантастической «Стране дуракси» дает читателю ответы на многие вопросы этического плана. Она говорит, что наука и техника даруют благо, и сами по себе есть благо — но в руках бездумного потребителя все это оборачивается бедой. Она говорит, что творческий дух, культура, самодисциплина необходимы современному человеку везде, и на работе, и на отдыхе, ибо сейчас, как никогда прежде, легко стать рабом собственного благополучия — фигурально говоря, превратить свое имущество в хищника. Чудо техники, карманный магнитофон становится хищником, карманным гипнотизером, когда океан ритмических звуков отделяет человека от реальной жизни. Автомобиль, мотоцикл, телевизор, даже телефон оказываются оборотнями, если у их владельца нет минимума культуры, необходимого члену современного развитого общества. Эта угроза существует, пока человек остается Человеком Невоспитанным, как его называют Стругацкие.
«Хищные вещи века» — единственная в этом сборнике книга, относящаяся к жанру романа — предупреждения. Без сомнения, острие книги направлено против буржуазной идеологии, но кое — что здесь касается и нас, в той мере, в какой следы буржуазного мироощущения сохранились в нашем сознании. Бездумность, стремление не давать обществу, а получать от него — пережитки опаснейшие. Эта повесть — прямо и откровенно воспитывающая. «Почему вы не хотите думать? Как вы не можете понять, что мир огромен, сложен и увлекателен?» — спрашивают писатели.
Фантастика братьев Стругацких — никоим образом не развлекательная литература. Менее всего в ней говорится о фантастических приключениях, ее объект — человек, только он, его двуединое существо; личность, слитая со всеми людьми на земле. Для него писатели требуют счастья — счастья заработанного, счастья творческого, счастья справедливого.
А. Зеркалов