Когда Ксения вышла на крыльцо каменницы, ведомая пани Крышеницкой, столы уже были сдвинуты немного в сторону, освобождая место в центре двора. Именно там сейчас стоял Владислав, широко расставив ноги и спрятав руки за спину, скрывая мелкую дрожь ладоней, что нежданно напала на него. Остальные гости окружали его с трех сторон, перешептываясь возбужденно, переглядываясь, едва скрывая свое удивление происходящему, свое возбуждение тому событию, свидетелем которого они становились ныне. Их шепотки и смех ясно были слышны в этой тишине, что вдруг установилась над двором Крышеницких, ведь музыканты по знаку пана Петруся прервались на время, отложили в сторону свои инструменты.

Ксения почувствовала, как быстро забилось ее сердце от испуга, что оказалась под прицелом стольких взглядов, и от волнения перед тем, что ее ждет ныне. Она обвела глазами окружающих Владислава людей, встретилась взглядом с вечно хмурым Ежи, с улыбающимися лицами девиц, которых едва узнала нынче утром, а потом взглянула на Владислава. Он был так сосредоточен, так погружен в какие-то свои неведомые никому, кроме него мысли, что не сразу заметил ее взгляд, а встретившись с ней глазами, улыбнулся коротко, кивнул незаметно для остальных, качнув легко непокрытой головой. Только венок из трав и цветов, маленькая копия того, что был ныне на самой Ксении, едва держался на черных прядях его волос.

Пан Петрусь тем временем зычно гаркнул, привлекая к себе внимание окружающих, заставляя умолкнуть взбудораженных хмельных гостей.

— Други мои, соседи и родичи, — начал он свою речь, оглядывая знакомые лица, что собрались ныне на этом дворе. — Нынче у нас праздник. Я отдаю свою Касеньку, — при этих словах пан Петрусь взглянул на дочь, что сейчас смотрела на него светящимися от счастья глазами, склонив голову в пышном венке на плечо молодого мужа, стоявшего рядом. — Свою Касеньку, свет моих глаз, радость моей души, за Янека. Будьте счастливы, дети! Но нынче я горд и рад вдвойне. Ведь я не только отдаю из рода, но и хочу принять в род. Я не только отец невесты нынче, но и райек. Райек моего родича, сына моей сестры Алюты, пана Владислава Заславского.

По толпе гостей снова тихо прошелестела тихая волна шепотков, удивленных и перемигивающихся взглядов. Владислав даже головы не повернул, глядя только на притихшую вдруг на крыльце Ксению, что смотрела в его глаза неотрывно, словно боясь разорвать ту нить, протянувшуюся меж ними в этот миг. Она стояла одна, без пани Крышеницкой, быстро спустившейся по ступенькам вниз, но нынче она не была так растеряна как тогда, когда он вернулся на двор после венчания. Нынче ее спина была расправлена, а голова в пышном венке была поднята высоко вверх. Истинная пани из знатного рода, истинная нареченная шляхтича. Из больших, широко распахнутых глаз исчезло то затравленное выражение, что Владислав ясно различал все время, проведенное у Крышеницких, теперь они будто светились, озаряя лицо, делая его еще краше прежнего, возвращая на щеки нежный румянец.

— Ксения, дочь Никиты Калитина, из приграничных земель, выслушай меня, — проговорил тем временем пан Петрусь, и Ксения отвлеклась на миг от лица Владислава, взглянула на его дядю. Тот уже подходил ближе к крыльцу, где она стояла. — Не может быть голубь без голубки, не быть лебедю без его лебедки. Так и не может быть шляхтич без своей панны. Как не может без части сердца и души своей. Ты — в сердце и голове моего пана Владислава, ты стала ему светом всем. И не будет ему покоя без очей твоих нигде, куда бы он ни пошел, не будет счастья без руки твоей в его ладони, — Ксения при этих словах снова посмотрела в глаза Владислава, и слезы тут же навернулись на глаза. Потому как она ясно видела, что пан Петрусь говорит именно то, что царит в душе Владислава, что так и светится в его темных глазах, что так пристально смотрят на нее из-под трав венка. — Твои мати и отец не могут ныне встать возле тебя, потому это решение суждено принять только своей головой нынче. Потому я и веду речи с тобой и только. Я прошу тебя принять имя пана Владислава Заславского, принять его руку и войти в его род. Достойный ли нареченный для тебя? Примешь ли ты его имя, его сердце и руку? — пан Петрусь поманил к себе холопку, что держала в руках одну из тех редких дорогих вещиц, что были в доме Крышеницких — серебряный поднос с двумя небольшими чарками из того же металла. Кроме них, на подносе стояла и небольшая бутыль, которую пан Петрусь легко откупорил, выпуская резкий дух крепкого напитка.

— Подадут тебе бутыль, — вспомнился Ксении тихий шепот пани Крышеницкой, что услышала еще там, в сенях, когда они уже были готовы ступить на внезапно притихший двор. — Коли жениха принимаешь, коли готова с ним под венец, то бутыль должна взять. Вместо родичей своих возьмешь. А сама же разлить должна из бутыли по чаркам и выпить с райеком. Так ты свое согласие жениху дашь.

Пан Петрусь кивнул холопке, и та протянула поднос в сторону Ксении, предлагая той либо принять, либо отвергнуть подношение. Ксения вдруг улыбнулась, едва сдержав смешок, что рвался из груди, обхватила бутыль ладонями под дружный выдох гостей. Пан Петрусь же только на миг веки опустил, будто желая скрыть то, что мелькнуло в его глазах.

Ксения ж едва подняла бутыль, заполненную чуть ли не по горлышко крепким напитком, но все же разлила по чаркам прозрачную жидкость трясущими от волнения и тяжести руками, немного расплескав ее на поднос. Пан Петрусь лишь улыбнулся, глядя, как лихо московитка плеснула себе — чуть ли не до края чарки.

— Ну, панна? — он поднял с подноса свою чарку, подавая глазами знак Ксении взять свою. Потом развернулся к стоявшим за спиной людям, открывая им Ксению, принявшую чарку. Пан Петрусь кивнул Ксении, мол, пора, пей, и она опрокинула в себя одним махом чарку, уже унюхав резкий дух крепкого напитка. Она видела, как пили хлебное вино мужчины, и подозревала, что ни за что не выпьет, коли маленький глоток сделает сперва. А выпить надо было до дна! Только так и не иначе.

Тут же обожгло горло, а потом желудок горячо, будто огнем. Перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы. А пан Петрусь, выпив свою чарку, уже схватил Ксению за кисть, разворачивал ее к людям и Владиславу, что уже не скрывал свою улыбку. Тут же зашумело во дворе Крышеницких — закричали, засвистели шляхтичи и холопы, загрохотали выстрелы, оглушая на миг и так растерявшуюся от водки Ксению. Она плотно сжала губы, чтобы не поддастся соблазну, и не открыть рот, не хватать жадно воздух, пытаясь погасить огонь, что горел ныне у нее в глотке. Не упадет она так в глазах окружающих ее людей. Она боярская дочь, и как подобает, боярской дочери, ступила с крыльца горделиво, высоко неся голову, стараясь не уронить большого ей венка с волос.

Пан Петрусь довел Ксению за руку до Владислава, поставил ее прямо перед тем — лицо к лицу, глаза в глаза, грозно зыркнул в толпу, откуда донеслись до его уха редкие шепотки, вынуждая смолкнуть эти тихие, но злые голоса. Незаметно подошедшая холопка передала пану Крышеницкому в руки буханку хлеба на расшитом рушнике.

— Панна, положи руку твою на хлеб, — тихо прошептал пан Петрусь, и Ксения подчинилась — ее ладонь легла на чуть шершавую от небольших трещинок корочку хлеба. Затем на ее маленькую ладошку Владислав положил свою — широкую, сильную, накрывшую Ксенину руку полностью, надежно укрывая ее из вида. Как он будет укрывать саму Ксению от всего зла, что есть на свете, от всех невзгод и напастей.

Ксения улыбнулась несмело, глядя на их руки, скрещенные на хлебе, а потом снова перевела взгляд на Владислава, поражаясь тому, какими мягкими ныне казались его черты. Ушли все морщинки, вся напряженность из его лица. Он даже показался ей ныне намного моложе своих лет, будто отрок, если бы не чернота уже намечающейся щетины на подбородке и скулах.

Пан Петрусь ловко поднял концы рушника и перевязал руки Владислава и Ксении, лежащие на хлебе, слегка вдавив их ладони через корочку в мякоть — таким крепким узлом завязал он полотенце.

— Отныне ты его, панна, — громко проговорил пан Петрусь, после чего по двору прокатилась очередная волна восторженных криков и выстрелов. — Ты — его!

Музыканты, будто только и ожидая этого момента, вдруг разом ударили по струнам, задудели изо всех сил, наполняя двор быстрой веселой музыкой. Узел на рушнике едва был развязан — так крепко пан Крышеницкий завязал его во время обряда. «Хороший знак! Крепко завязаны нареченные ныне!» — пронеслось среди гостей при виде этого. Потом пан Петрусь с помощью жены отломил от обрядового хлеба два куска. Они были переданы Владиславу и Ксении (она с таким удовольствием вонзила в ароматную мякоть зубы, стремясь побыстрее погасить огонь внутри), остаток хлеба поделили между гостями, пусть каждому и досталось по краюшке совсем.

— Теперь ты должна мне отдать свой венок, — прошептал Владислав, когда хлеб был съеден присутствующими до крохи последней, и на пару снова устремились десятки глаз. — Я же тебе отдам свой.

Он стянул свой маленький венок и аккуратно опустил его на распущенные волосы Ксении, при этом не удержавшись, провел ладонями по ее лицу, запрокинутому вверх, по золотым волнам, лежащим у нее на плечах. Теперь, когда венок оказался ей впору, Ксения поняла, отчего тот, что одели ей в горнице, был так велик. Ведь с самого начала он был предназначен вовсе ней ей.

Владислав склонил голову, и она, привстав на цыпочки, опустила на его черные пряди венок, что держала в руках, а потом вдруг взлетела в воздух, поднятая сильными руками Владислава, едва не завизжав от мимолетного испуга.

— Ну? — спросил со смехом Владислав, глядя в ее лицо снизу вверх. А потом крутанул ее так что ее волосы под венком пошли волнами, заставляя ее вцепиться пальцами в ткань его жупана на плечах. То ли от этого кружения, то ли от хмеля, что вдруг ударил в голову от выпитого, но Ксения вдруг запрокинула голову, аккуратно, чтобы не уронить венок, рассмеялась в голос, не скрывая своих чувств. Она чувствовала себя такой легкой, такой счастливой. Совсем забыла, где она находится, забыла, что вокруг нее люди, которых она еще недавно так смущалась и даже немного побаивалась. Для Ксении ныне не было никого, кроме Владислава, который тоже рассмеялся, разделяя ее радость, видя ее счастье, которое словно было откликом тому, плескавшемуся в его душе сейчас.

Только его глаза, так сверкающие из-под темных прядей волос и зелени венка. Только его крепкие руки, что позволили ей соскользнуть вниз вдоль его тела, прижали ее к себе. Только его губы, что впились в ее рот, разгоняя ее кровь по всему телу, наполняя ее до краев тем огнем, что только он вливал в ее вены.

Вокруг них заревели от восторга в голос люди, перекрывая звуки музыки, но Ксения даже не слышала их сейчас, прижимаясь еще крепче к Владиславу, запуская пальцы в его волосы, путаясь в травах венка. Только когда почти над самым ее ухом грохнул голос пана Петруся «За нареченных!», она вернулась на грешную землю, оторвалась от губ Владислава, спрятала лицо у него на плече.

— Не смущайся, кохана моя, — прошептал ей Владислав в макушку, неприкрытую венком, вдыхая аромат ее волос, который даже травы не смогли заглушить. — Мы теперь скреплены узами нерушимыми. То были заречины. Мой родич скрепил наши руки на хлебе, значит, мой род тебя принял, для них ты жена моя ныне.

— Жена? — проговорила она глухо в мягкую ткань его жупана, не отрывая своего лица, горевшего от стыда, что позволила себя поцеловать прилюдно.

— Жена, — подтвердил он. — Теперь ни у кого даже мысли худой не возникнет, коли даже кров с тобой разделим. Так что не прячь лица. Нет нужды.

Он обхватил пальцами ее подбородок, заставил ее поднять лицо и взглянуть на него.

— Ты моя нареченная, Ксения. Теперь нам друг от друга никуда. Только в храм, — Владислав смолк, заметив, как на ее лицо при последних словах набегает тень, и отругал себя мысленно за них. Не время пока про храмы речи вести. Не приехал еще текун, посланный в греческую церковь, а значит, еще неизвестно, какой вере она принадлежит ныне.

— Генсий! {1} — крикнул кто-то громко со стороны музыкантов, и Ксения заметила, как загудели гости, как стали возбужденно перешептываться стоявшие отдельно девицы, оглядываясь на строгих старших, как поправили пояса мужчины, стряхнули с жупанов невидимую глазу пылинку. Ударили по натянутым струнам цымбалы тонкие палочки, пронесся над двором Крышеницких первый тонкий звук.

— Пойдем, — потянул вдруг Ксению за руку Владислав, к парам, что соединяли рук и становились для танца сразу за Янеком и Касей, молодоженами. Сначала она не поняла, куда и зачем он ведет ее, а потом заупрямилась, вспыхнула, как лучина, от стыда, от неприятия того, к чему он принуждал ее. Да, она танцевала когда-то в вотчине батюшки своего, летом, в Иванов день, водила хороводы с девицами, смеясь и дразня молодых парней, глазевших на пляски девичьи. Но тут — на виду у всех, под прицелом стольких глаз, под руку с мужчиной….

— Я не могу, — прошептала Ксения, хотя даже пальцев, дрожащих от волнения или от испуга перед тем, что ей предстояло сделать, не выдернула из руки Владислава. Тот же только взглянул на нее, но упрямо повел к парам. — Грех ведь!

— Доверься мне, Ксеня, — прошептал он ей в ухо, когда они заняли место сразу же за молодоженами. — Тут то не грех и не срам. И нет ничего страшного в ходзоном, просто делай, как Кася и я. Так надо.

Владислав повел ее в медленном степенном танце, подбадривая улыбкой, легким пожатием пальцев, в которых держал ее руку. Она должна перебороть свои прежние привычки, забыть старый уклад жизни, московитский, который, как он лишний раз убеждался, не зря в этих землях считали варварским, диким. Ксения со своим неукротимым духом не была рождена для того, чтобы ее заперли в стенах терема, она была предназначена самой судьбой стать пани Заславской, принять то, что дает и к чему обязывает это имя. У нее достаточно для того сил и нрава, он видел это, знал.

Ведь уже спустя некоторое время, в течение которого они шли танцем по двору, на лицо Ксении снова вернулась улыбка, стирая из ее глаз панику, сомнения и страх. Она уже исподтишка оглядывала остальных танцующих, а потом и гостей, что остались сидеть за столами, сдвинутыми на половину двора, отмечая каждый брошенный в сторону танцующих взгляд — не с осуждением ли он? А потом она забыла о своих страхах, когда большой палец Владислава вдруг погладил нежную кожу ее запястья, задорно подмигнув ей при этом. Ксения не смогла не рассмеяться — так необычно выглядел сейчас Владислав в венке из трав и цветов. Будто Лель, про которого ей сказывали мамки долгими зимними вечерами.

Ксения никогда не бывала на таких пирах, когда брага и вино льется рекой, когда сбиваются каблуки от танцев, что следуют один за другим, оттого-то даже некогда дух перевести. Когда вдруг могут повздорить ни с того ни с сего пара шляхтичей, ухватив друг друга за волосы, а спустя миг уже помириться и поднимать кружки за здравие. Именно поэтому она с любопытством оглядывала происходящее, присев на лавку после генсия, удивляясь тому, что ей ничуть не странно видеть все это ныне, что ноги бывает сами идут в какой-то пляс при звуках музыки, которыми наполнен двор, под которые так справно идут танцоры.

Владислав тогда сел рядом с ней, надежно взяв в плен ее руку, принимая здравицы и пожелания от то и дело подходивших к нему, поднимал с ними кружки. Ксения видела, что отпивает он совсем немного, будто не желая захмелеть, как многие другие гости на свадебном празднестве. Она не могла не отметить это для себя, памятуя о том, как часто был хмелен Северский после тех пиров, что устраивались в их вотчине. Но мысли о том, что бывало, случилось позже, она тут же отмела прочь, не желая, чтобы этот день был испорчен даже малейшим воспоминанием о том, другом мужчине.

Когда на двор Крышеницких опустились осенние сумерки, и запалили факелы, чтобы развеять эту тьму, Ксения уже не скрывала своих взглядов, полных любопытства и гордости, которые она кидала на Владислава. Она будто впервые увидела его здесь, на празднестве, на пиру, в кругу веселящихся людей. Таким, каким он был ныне, она еще его не знала. Владислав громко смеялся, шутил и громко говорил орации, перекрикивая музыкантов, а однажды вдруг сорвался с места, расслышав знакомую мелодию. В тот момент многие мужчины вдруг пустились в пляс, посрывав с голов шапки, крича что-то во всю глотку, выделывая такие движения руками и ногами, что Ксения замирала от испуга — вдруг кто споткнется о саблю на поясе. Это и случалось пару раз, но упавшего со смехом поднимали, и он тотчас пускался в пляс, приноравливаясь к движениям других.

Но Ксения ненадолго отвлекалась на такие казусы. Она с трудом могла оторвать взгляд от Владислава, что танцевал в кругу остальных мужчин, от знакомых черт его лица, еле освещенного светом факелом, от статного тела.

— Вот он наш шляхтич, — прозвучало над ухом Ксении, и она, вздрогнув, обернулась к Ежи, который впервые за весь день заговорил с ней. — Вот он!

Столько гордости звучало в этих словах, что Ксения невольно улыбнулась, разделяя с Ежи его чувства. И вправду — грех не гордиться им!

— Вон он что удумал, знать, — проговорил Ежи потом таким тоном, что у Ксении слегка померкла улыбка, будто кто немного воды плеснул в огонь. — Заречины. Что ж мудро то. Теперь пану Заславскому придется туго, ведь ваш брак уже признан родом, и неважно, что его признали только родичи со стороны матери, — а потом добавил, глядя ей прямо в глаза. — Владислав из-за тебя даже в ад будет с головой готов, коли нужда будет. Довольно ли в тебе любви к нему? Не думаю, панна…

Ксения не успела даже рта открыть, чтобы достойно ответить усатому поляку, как ее пальцы снова взял в плен своей ладони возвратившийся Владислав, сжал их легонько.

— Запряжен ли Лис? — спросил он у Ежи, перекрикивая шум гостей и музыку. Тот коротко кивнул, и Владислав потянул за собой растерянную Ксению, которая с трудом оторвала взгляд от тяжелого взора усатого поляка.

— Мы уезжаем? — только и спросила она, когда они выскользнули за ворота к валаху, что ждал их, в ночную тишину, оставив позади разгулявшуюся свадьбу. Владислав привлек ее к себе и жадно поцеловал, дурманя ее сладостью поцелуя и ароматом хмеля. Потом он легко взлетел в седло и помог ей усесться перед ним, надежно укрыл полой жупана, укрывая ее от прохлады ночи.

— Я тоскую по тебе, — прошептал он, целуя ее в макушку. — В эту ночь грех оставить тебя одну.

Они отъехали недалеко от двора Крышеницких, в небольшую рощицу, с окраины которой все еще были видны стены тына, окружающего каменницу и постройки, хоть и не ясно.

Именно там, в этой рощице, Владислав стянул ее с коня и, прислонив спиной к узкому стволу молодой березки, стал целовать. Ксения отвечала ему со всем пылом, на который только была способна. Она уже успела позабыть, какими горячими и страстными могут быть его губы, какими нежными могут быть руки, которые уже распустили шнуровку у нее на груди и коснулись кожи под рубахой. Она вздрогнула от холода его руки, а потом снова забылась, цепляясь пальцами в бархатистую ткань его жупана, когда он потянул наверх ее многочисленные юбки, принимая его целиком в себя, обхватывая его ногами в крепком объятии.

— Я люблю тебя, — прошептал ей прямо в ухо Владислав, и она взглянула в его лицо, толком не видя в скудном свете полумесяца на ночном небе. А потом сама притянула его голову, беря в плен его губы, заставляя его продолжить то, что он начал, заставляя его потерять голову от страсти, что уже разливалась по их венам.

Потом, поправив ее одежды и отыскав в высокой траве венок, что, как оказалось, упал с ее головы, Владислав разжег огонь из веточек, что насобирал в рощице. А потом присел у этого небольшого костра, усадив Ксению к себе на колени, прикрыв ее полой расстегнутого жупана. Некоторое время они молчали. Ксения слушала мерный стук его сердца, наслаждаясь теплом его кожи под ее щекой в вырезе его рубахи. Он же думал о чем-то своем, то и дело отхлебывая из небольшой бутыли, что достал из торбы, привязанной к седлу.

— Завтра, быть может, под венец тебя поведу, — тихо сказал вдруг Владислав, и Ксения подняла голову, взглянула в его глаза. Он медленно кивнул. — В твоем храме, как ты и просила. Вот, текуна жду, надо ж узнать, чья церква там — унии или схизмы. Коли схизма, с завтра же и обвенчаемся.

Ксения рванулась к нему, обнимая за шею, пряча свое счастливое лицо у него на плече. Знать, правда то, Владислав сдержит свое слово, она не ошиблась в нем, нет! А потом стала целовать его — сперва быстрыми поцелуями в нос, в лоб, в щеки, а потом — долгими и глубокими — в губы, слегка царапая нежную кожу о его щетину.

— Матерь Божья, — рассмеялся Владислав, когда под напором Ксении не сумел удержаться и упал спиной назад, в траву. — Коли б знал, что такая награда будет, давно бы сказал!

А Ксения уже запускала руки в вырез его рубахи, опьяненная этой ночью, запахом его кожи, теплом его губ. И тем, что предстоит им завтра — стать мужем и женой. Уже не только перед людьми, но и перед Богом. Навсегда…

— Я бы обвенчался с тобой и в костеле здесь, у Крышеницких, — говорил потом Владислав, когда она лежала на нем, переплетясь с ним руками и ногами, убаюканная теплом костра и его тела, утомленная его страстью. — Но негоже то. Хочу, чтобы в Белобродах свадьба моя была, коли в Замке не может. Пусть хотя бы в Белобродах… Ты наденешь платье алое, будто губы твои, под рубины, что в гарнитуре мати. Она как-то сказала мне, что хочет именно в рубинах этих мою нареченную у алтаря увидеть. Так пусть с небес посмотрит на тебя. Ты ей по нраву пришлась бы, я уверен.

— Ты такая красивая нынче была, — шептал Владислав ей в волосы, перебирая пальцами ее локоны. — Я думал, у меня сердце разорвет, когда ты ступила на крыльцо. Твои глаза так сияли… будто небеса в летний погожий день. А когда пан Петрусь спросил тебя, согласна ли нареченной моей стать, я даже дышать перестал. Хоть и знал, что примешь, а все равно… Только, когда выпила, выдохнул, только тогда, — он вдруг прижал ее к себе теснее, а потом потянул вверх, чтобы коснуться губами губ, длинной шеи, заставляя ее тихонько ахать при каждом касании губ. — Моя! Моя! Отныне ты только моя!

Владислав перевернул ее на спину, накрыл собой, целуя так страстно, что у Ксении закололо в губах, гладя ее тело, прижимая к себе. А потом замер на ней, аккуратно касаясь растрепанных по траве волос, глядя ей в глаза, так сверкающие сейчас.

— Что с тобой? — спросила Ксения, чувствуя, как напряжено его тело, видя, как яростно он сжал губы. — Что стряслось?

— Коли б ты могла, кохана, — грустно сказал он. — Коли б только могла…

А потом резко прижался к ее губам, проникая языком в глубину рта, вжимая ее тяжестью своего тела в траву. И снова Ксения цеплялась за его плечи, снова что-то шептала ему в самое ухо, слегка прикусывая мочку на пике момента, снова растворялась в нем, глядя на мерцающие точки в небесной вышине. Снова поднималась к звездам… Ведь только он, этот мужчина, способен поднять ее на небеса…

Эта ночь так и запомнится Ксении. Бархат его жупана под ее руками, тепло его тела, тяжесть и нежность руки, сладость губ. И приятный аромат трав из венка на его голове, так оттеняющий запах его кожи.

Она проснулась первая на рассвете, когда край земли только-только стал алеть лучами поднимающегося солнца. Открыла глаза и смотрела на него, спящего рядом, надежно прижимающего ее к своему горячему телу, любовалась его лицом. Ей не доводилось ранее замечать, насколько длинные и густые его ресницы, таким любая девица позавидует, усмехнулась она. А потом замерла, борясь с внезапно охватившим ее желанием провести кончиками пальцев по его лицу: по высокому лбу, по сомкнутым векам, опушенным этими ресницами, по носу, по щекам и подбородку, уже темнеющим от щетины, которая так колола ее этой ночью, от которой у нее снова останутся отметины на нежной коже.

Но Ксения запретила себе касаться его. Ведь Владислав спал чутко, малейшее прикосновение разбудило бы его, а ей того вовсе не хотелось. Ведь спавший, он принадлежал только ей, ей одной, никуда не торопился, не спешил. Спавшего, его не одолевали сомнения и тяжелые мысли, что заставляли на этом высоком лбу появляться глубокую складку.

Ксения знала, чего опасается Владислав. Она понимала по беседам, что вели вчера за столом захмелевшие гости, не ведая, что она слышит почти каждое их слово. Заславские — знатный и богатый род, магнатский род, что было сродни не князю в ее землях, а быть может, даже превосходило, она не знала. Никогда Стефан Заславский, этот король в своем маленьком королевстве, этот строптивый гордец, не потерпит такой невестки. Неизвестно, как отреагирует он на подобное безрассудство сына.

А потом Ксения задумалась — как бы ее родичи отозвались на счет того, что она пойдет сегодня под венец с латинянином, с ляшским шляхтичем, который сжег дотла имение ее мужа, который порубил немало людей на земле русской? От этих мыслей тягостных перед глазами у Ксении опять возник крест, падающий в пылающие останки церкви, в ушах встал треск огня и крики страха и отчаянья.

Нет, я не буду думать об этом, подумала Ксения, отгоняя от себя прочь воспоминания, поднимая глаза на березу, что стояла в изголовье их импровизированного ложа. На дереве, на обломке одного сука висели два венка, которыми они были обручены с Владиславом прошлым днем. Такие заметные издалека на белом стволе дерева, которое склонило нынче свои длинные ветви над ними, будто укрывая от чего-то. И тут же вспомнились глаза Владислава, что глядели на нее из-под этих трав и мелких цветов розмарина, когда их руки обвязывали рушником, нежность и любовь, которыми он словно обнимал ее тогда, даже не касаясь.

Ах, как же было отрадно, коли этот момент никогда не кончался! Ах, если б они с Владиславом были так счастливы всегда, если никаких туч не было над их головой, что могли омрачить их счастье. Если б никогда пан Заславский, отец Владислава, никогда не встречался им!

Ксении на лицо неожиданно упала капля, сорвавшаяся с одного из листьев, что висели на ветвях у них над головой, и она вздрогнула невольно. От ее движения тут же проснулся Владислав, мгновенно притянув ее к себе ближе и оглядевшись вокруг.

— Что стряслось? — глухо спросил он, закрывая глаза, убедившись, что им ничто не угрожает. Он так смешно хмурил брови, еще до конца не распрощавшись с остатками сна, который пришел к нему этой ночью, что Ксения улыбнулась, провела пальцем по его носу.

— Капля упала с дерева. Прямо в лоб.

А потом они, не сговариваясь, рассмеялись тихонько ее словам, представив эту картину перед глазами. Отсмеявшись, Владислав прижал ее к себе и легко коснулся губами ее лба, словно стирая след от той капли, что посмела так испугать Ксению.

— Бедная ты моя. Это ж надо — прямо в лоб, — шутливо покачал он головой, и Ксения легонько стукнула его по плечу, а потом просунула пальцы под его рубаху, погладила плечи.

— У меня тоже руки замерзли, — прошептал Владислав ей в ухо, легко дунув в волосы, разметав их. — Можно мне погреться?

— Смотря как, — улыбнулась Ксения, продвигаясь пальцами все ниже и ниже от шеи и плеч, наслаждаясь теплом его кожи.

— Я покажу, — ответил он ей с лукавой улыбкой и склонился над ней, надежно удерживая ее на месте своим телом, поймав ее пальчики у себя на груди. — Я покажу…

Потом Владислав помог ей встать на ноги и отряхнуть изрядно помятое платье от травинок, что налипли на подол ее юбки. Она оглядела свою одежду, а потом жупан Владислава — тоже мятый и кое-где испачканный травой, и нахмурилась.

— Как же мы вернемся? Солнце уже совсем поднялось, знать, на дворе уже не спят, — она прикусила губу. Мало того, что они всю ночь провели тут, в этой рощице, так еще и вернутся, когда все будут на ногах. А уж их одежда сама говорит за себя, что они не просто гуляли, как редкие парочки, которых они видели с Владиславом этой ночью недалеко от рощицы, укрывшей их.

Владислав снял с сука венки и бережно одел меньший на склоненную в тревоге голову Ксении, а потом обхватил пальцами ее подбородок и заставил взглянуть на себя.

— Не думай об том. Вчера у нас были заречины. Вполне вероятно, что после этого мы ночь провели вместе, — его голос звучал так твердо, так уверенно, что Ксения заставила себя поверить ему, невзирая на рассудок, что криком кричал, напоминая об условностях и правилах. — У нас после заречин, бывает, даже уже живут как муж и жена. Просто в костел на венчание потом волосы нареченная не распускает, а надевает чепец.

Это было правдой, он ничуть не лукавил. Только вот в знатных кругах этот обычай был уже давно позабыт. Там уже было обручение в костеле с подписанием договоров и обменом кольцами, скрепляющим роды покрепче венков из трав и цветов. Только у путных бояр, мелкой шляхты да холопов можно было столкнуться полноправными заречинами, не у знатной шляхты.

Владислав заглянул в ее голубые глаза, а потом нежно потерся своим носом о кончик ее носа.

— Не думай ни о чем, — прошептал он, захватывая ее лицо в плен своих ладоней. — Ты — моя жена, видела кольца у нас на пальцах? Остальное…

И, верно, что ей до остального, когда у нее под ладонями так бьется его сердце, когда его губы так мягки и так нежны?

А потом, словно откуда-то издалека донесся звук, который заставил их обоих поморщиться недовольно. Мерное перестукивание копыт по утоптанной дороге, что вела со двора Крышеницких мимо этой рощи. Всадник не мог не видеть их, приникших друг другу, ныне, когда уже солнце заняло свое место на небосводе в это утро, когда поредевшая листва уже не служила укрытием. Да и валах Владислава, жующий траву, недалеко от рощицы, не мог не привлечь внимания.

Но всаднику и не надо было приглядываться, чтобы отыскать эту парочку в рощице. Он ехал туда уверенно, потому что он знал, что найдет их именно там.

Не доехав до рощицы на два десятка шагов, Ежи придержал коня и свистнул Владиславу, показывая знаком, что тому следует подойти к нему. На лбу шляхтича снова появилась глубокая складка, что не могло не встревожить Ксению.

— Что-то стряслось, как думаешь?

Владислав медленно отвел руки Ксении от рукавов жупана, в которые она отчего-то вцепилась с силой, поочередно коснувшись их губами.

— Не думай о плохом, не надо, — прошептал он ей и, поцеловав нежно в лоб, прямо под травы венка, прошептав «Подожди меня тут», направился к Ежи, на ходу прикрепляя к поясу саблю. Он видел, как хмурится Ежи, совсем по-иному, чем обычно, как сильно он сжимает повод в руке, как утирает лоб шапкой, хотя солнце еще не грело во всю силу.

А потом, по какому-то наитию, Владислав обернулся к Ксении, стоявшей у березы, полуобняв ту рукой, прислонившись щекой в шершавой коре, словно ища поддержки ныне у дерева. Ее глаза смотрели настороженно сперва, а потом она улыбнулась ему в ответ на его улыбку, несмело кивнула. Его лесная чаровница, его драга, его кохана…

Ксения не отрывала ни на миг глаз от Владислава, который уже подошел к Ежи и что-то спрашивал у того, поправляя пояс. Получив его ответ, он замер, будто окаменел о тех слов, что услышал от усатого поляка, и Ксения тоже резко выпрямилась, разгадав по поведению мужчин, что дело явно неладно. А потом Владислав вдруг сорвался с места, вырвав из пальцев Ежи рукав жупана, за который тот пытался удержать его, побежал к своему валаху и, в мгновение ока взлетев в седло, помчался куда-то прочь, сломя голову, даже не взглянув на замершую в удивлении Ксению.

Она не стала ждать, пока Ежи направится к ней, сама бросилась к усатому поляку, с трудом управляясь с намокшими от росы длинными юбками, схватила того за руку, едва добежала до него.

— Что? Что стряслось? Что-то на дворе? С Крышеницкими? — забросала она вопросами Ежи, а потом снова повернулась в ту сторону, куда сломя голову умчался Владислав.

Нет, не к дому пана Петруся гнал коня тот, совсем в другую сторону, на луг, где, резко остановив валаха, Владислав вдруг опустился на колени траву. Это произошло так внезапно, что Ксения, решив поначалу, что Владек упал, сброшенный конем, закричала в голос, метнулась к нему. Но даже с места не смогла сдвинуться, схваченная сильными руками Ежи, который задержал ее, невзирая на ее отчаянное сопротивление.

— Не надо к нему! Оставь его ныне! Не стоит!

Но Ксения пихалась изо всех сил, видя, как склонился Владислав к самой земле лбом, будто молясь, укусила Ежи за ладонь, закрывающую ей рот, скрывающую ее вопли.

— Тише! Тише, кошка! Послушай меня! — прошипел он ей прямо в ухо, больно вцепившись в ее предплечья, прижимая к себе. — Ему надо побыть одному нынче! — Ксения замерла, потрясенная той силой и решимостью, что прозвучали в голосе Ежи, будто он был готов на все, лишь бы удержать ее на месте. Потому затихла, кивнула головой несмело, мол, продолжай. — Текун приехал, что был послан разыскать пана в землях московитских любой ценой. А по пути он сюда завернул, чтобы и пан Крышеницкий весть узнал, как родич. То о пане Заславском, отце пана Владислава… Помер он…

Два коротких слова, но они заставили Ксению окаменеть, как недавно замер Владислав, не веря вести, принесенной сюда из земель Заславских.

«…Если б никогда пан Заславский, отец Владислава, никогда не встречался им!», всплыла в голове жестокая мысль, осуществление которой казалось ей разрешением многих ее трудностей. А потом ноги ее вдруг подкосились, и только руки Ежи удержали Ксению от падения в траву.

— Что ты? Что ты, панна? — успел он подхватить ту, когда она качнулась.

Пышный венок из трав и мелких цветов розмарина, это символа вечной памяти, не удержался при этом на голове Ксении и упал. Ежи не стал его удерживать, обхватив тонкий стан Ксении, помогая той, бледнеющей на глазах медленно опуститься в траву. К чему теперь эти свадебные цветы…?

1. Одно из названий полонеза (в то время — ходзоный), с которого всегда начинались танцы на праздниках и пирах