Знакомство совершилось довольно быстро, словно Господь услышал немую мольбу Ксении. Ей почти не пришлось говорить с мужчинами, чего она очень боялась, опасаясь за свой акцент и несовершенство владения местным наречием. Говорил в основном Владислав. Он повернулся к подошедшим Ежи и Ксении, но руки ее не принял у усатого шляхтича, только коротко кивнул ей, будто в знак поддержки. Как и в прошлый раз, когда он представлял ее, Владислав был немногословен.

— Панове, позвольте представить вам панну Ксению Калитину, мою нареченную, — он взглянул на Ксению, тут же слегка присевшую перед панами — не слишком грациозно, но вполне недурственно для первого раза, улыбнулся, глядя на нее. — Мы обручились несколько дней назад в фольварке Крышеницких. Пан Петр Крышеницкий был райеком на заречинах.

Если отцу и сыну Добженским удалось скрыть свое удивление этому известию, то Юзеф не сумел справиться с эмоциями.

— Обручился? Без отцовского ведома и согласия? — а потом в его глазах мелькнула некая тень узнавания, и он прищурил глаза, побагровев на глазах. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, но его опередил пан Матияш, взявший дрожащие ладони Ксении в свои руки, помогая ей выпрямиться.

— Панна Калитина, добро пожаловать, — проговорил он, легко пожимая ее ладони, беря на себя права хозяина замка приветствовать гостью, как часто делал это в отсутствие пана Стефана Заславского. Его голос был без каких-либо эмоций, а лицо вежливо отстраненным.

Это, разумеется, не понравилось Юзефу, но он промолчал, только ус прикусил. Но Ксению поприветствовал коротким, но вежливым кивком, холод которого та угадала без труда. Значит, родня Владислава не приняла ее, как она и предполагала.

Зато сын Добженский был приветлив, улыбаясь Ксении из-под коротких усов. Его глаза так и светились от восхищения красотой девушки, которую он заметил еще издали. Светлые волосы, будто золото, дивные широко распахнутые глаза, нежный румянец на щеках. Он смело поднес одну руку Ксении к своим губам, заставляя ее лицо вспыхнуть от стыда подобному поступку постороннего мужчины. Он быстро обернулась к Владиславу, но судя по его спокойному лицу, этот короткий поцелуй не являлся чем-то из ряда вон выходящим, и Ксения не стала спешно выдергивать свою ладонь из руки пана Тадеуша, сумела удержать свое возмущение и стыд за маской приветливости.

— Клянусь Богом, Владислав, только ты смог бы найти такой дивный цветок в тех диких землях, через которые шел, — улыбнулся снова пан Тадеуш, и Ксения снова едва не скривила губы при этих словах. Неужто он не понимает, что ей неприятно слышать это? Или думает, что она не понимает их наречие?

— Позвольте поблагодарить любезных панов за прием, — стараясь выговаривать четко каждое слово, произнесла Ксения и про себя улыбнулась, заметив явное удивление в глазах стоявших перед ней мужчин. Только пан Матияш смотрел на нее по-прежнему отстраненно, будто примеряясь, какова она, и как ему следует с ней поступить.

— Ну? — повернулся к встречающим его Владислав, и пан Матияш кивнул ему.

— Пойдемте в замок, не стоит на пороге так долго стоять. Будто пан Владислав не в свой родной дом вернулся, — он полуобернулся назад, к дверям замка, в которых стояла, сложив руки на животе поверх длинного передника, полноватая женщина в черном рантухе. — Магда проводит панну прибраться с пути, а после подаст ей ужин в комнату, — та быстро склонила голову в знак того, что поняла приказ каштеляна. Она подала знак Ксении следовать за собой внутрь этой каменной громадины, которая теперь, когда солнце скрылось за краем земли, и его лучи не освещали двор, казалась той угрожающей, сулящей худое.

Ксения взглянула на Владислава и подчинилась, заметив его очередной короткий кивок, снова присела перед важными панами, и прошла в замок. За ней вскоре последовали и остальные, молча, будто собираясь с силами перед тем, что предстояло им обсудить в большой зале замка, где уже ярко горели камины, разгоняя осенний холод.

Владислав шел одним из последних, позвав с собой только Ежи, остальным приказав располагаться на отдых. Сначала Тадеуш шел подле него, что-то спрашивая про те дни, которые они не виделись. Но вскоре замолчал, видя хмурое лицо Владислава, прочитав его глазам, что тому вовсе не до досужих разговоров, даже для того, чтобы отвлечься от грустных мыслей.

Как же тягостно было видеть большое деревянное кресло отца, возвышающее над залой, прямо под широкой шпалерой с изображением славного герба рода Заславских, пустым! Как больно понимать, что никогда Владислав не увидит Стефана Заславского здесь, вершащего суд или наблюдающего внимательно за танцами в зале, которые обычно происходили тут после каждого званого обеда! Теперь снимут с северной стены портрет отца Владислава, написанный еще во время его первого вдовства неким фламандцем, повесят его в северной галерее, согласно негласному правилу — в галерее только бывшие владельцы замка, в зале над большим камином — нынешний.

Оттого-то сразу же и отошел к камину Владислав, скрывая от всех слезы, что навернулись на глаза, пряча свое горе от чужих глаз. Тихо шурша подолом платья по паркету залы, подошла служанка, разносившая вино. Владислав взял бокал и взмахом руки показал, чтобы быстрее оставила его наедине с самим собой. Да, позади него тихо переговаривались с Ежи и пан Матияш, и Юзеф, но отчего-то ему казалось, что он один стоит ныне перед огнем, в сполохах которого он видел картины из своего детства и юности, редкие эпизоды близости с отцом.

Наконец Юзеф, изрядно отхлебнув из бокала толстого стекла, в которых подали вино, решил обратиться к брату, устав глядеть в спину Владислава:

— Я очень рад, Владислав, что ты вернулся в полном здравии из Московии. Но в тоже время ты огорчил меня весьма своим непродуманным поступком. Это ведь, она? Та, о которой я думаю, верно? Какой позор на наши головы! Благо, что отец…

Пан Матияш резко прервал Юзефа, заметив, как резко обернулся от огня Владислав, неосторожно расплескав на пол вино из бокала:

— Пан Юзеф все еще не может оправиться от потери, которую мы понесли недавно, Владислав. Оттого и высказался так резко, — а потом добавил обманчивым мягким тоном, так и располагающим к доверию. — Но, пожалуй, позволю себе присоединиться к пану Юзефу в его любопытстве и попрошу тебя все же открыться нам. Что за панну ты привез в Замок? Кто она и из каких земель?

— Кто она?! — фыркнул Юзеф недовольно. — Кто она?! Та, при виде которой отца подкосил бы удар, коли не забрал бы к себе его Господь ранее! Или этого ты и добивался, везя ее сюда? Этого добивался заречинами?

Владислав вдруг рванулся к креслу, в котором сидел Юзеф у камина, и тот отшатнулся испуганно, выронив из руки на паркет бокал, покатившийся прочь по полу, разливая свое содержимое. Ножки кресла от невольного движения Юзефа с громким скрипом проехались по дереву, и этот резкий звук словно привел остальных присутствующих в движение. Пан Тадеуш рванулся наперерез Владиславу, схватил за плечи и удержал его от того, чтобы схватить единокровного брата за жупан да выплеснуть на того злость, копившуюся все это время в шляхтиче. Ежи, стоявший у окна и наблюдавший за тем, что происходило за стеклом, резкими шагами направился к группе у камина, сжимая рукоять сабли, и замедлился только, когда Владислава перехватил молодой Добженский.

Только пан Матияш остался сидеть в кресле, даже не шевельнув бровью при виде сцены, которая ничуть не удивила его. Он знал, что Юзеф будет всячески поддевать младшего брата, стараясь продемонстрировать тому свое нынешнее превосходство над ним. Знал, что отныне это ждет любого в Замке, даже его самого, ведь только так — через злые насмешки и реплики Юзеф наконец-то мог отыграться за годы унижения, за годы, когда он был в тени младшего брата. Ведь именно Владислава выделял последние годы Стефан Заславский. И это не было тайной ни для кого в землях магнатства. Да что там — даже в шляхетском кругу за ее пределами.

Загнанному зверьку только и остается, что показывать зубы.

— Довольно, панове! Pax! Pax! {1} — резко и громко произнес пан Матияш, поднимаясь с кресла. — Побойтесь Бога! Не успели схоронить вашего отца, а вы уже цепляетесь друг другу в глотку! — Он прошел к камину, поставил на его полку бокал и потер друг о друга озябшие ладони. Пора, пора уже топить и печи!

За его спиной Владислав скинул удерживающую его руку Тадеуша и опустился в пустующее до сей поры кресло, предназначенное ему. Но на брата старался не смотреть, отвел глаза в сторону, туда, где висел портрет отца, глядящий незрячими глазами на сыновей с противоположной стороны залы.

— Она должна уехать из Замка! — не унимался Юзеф. Он уже поборол свой страх перед неожиданным порывом брата. Нет, разумеется, он не боялся его. Просто понимал, что Владислав физически более развит, чем он сам, предпочитающий даже соколиной охоте кресло у ярко горящего камина да отменное вино. Потому-то и не желал продолжения их ссоры, никак не желал.

— Хорошо, что пани Патрысия уехала в Краков, — проговорил он, отряхивая с рукава жупана капли вина, пролившегося на ворсистую ткань, когда он отшатнулся от брата. — Не пристало доброй шляхтянке и католичке делить кров с еретичкой. Уверен, что дядя…

— Я уеду завтра же! — ответил ему Владислав. — Только съезжу в склепы в костел, могилу отца увижу и уеду. И ты прав — негоже Ксении делить кров с твоей женой, не пристало.

Юзеф почувствовал скрытый намек и по усмешке, проскользнувшей в голосе брата, и по тому, как отвели глаза остальные паны в зале. Это разозлило его еще больше.

Чертов выродок суки-еретички! Хорошо, что он разослал многих шляхтичей из свиты отца по фольваркам на время траура по отцу, что остальные, безземельные, без мест службы, те, кому некуда было податься со двора Замка, и носа не показали ныне, затаившись, будто выжидая, чем закончится встреча братьев. Все знали, что Владислав в почете у отца, все слышали, как Стефан Заславский неоднократно говорил, что только у младшего сына довольно ума и силы сесть в пока пустующее кресло под гербом Заславских. Говорил, даже не стесняясь ничуть того, что он, Юзеф, слышит эти слова. О, как же он ненавидел эти шепотки среди шляхты, что прокатывались по зале при этих словах, как же ненавидел эти взгляды!

Он еще покажет себя, когда сядет в кресло магната. Всем покажет! Даже ей, своей жене, которая уехала в Краков тут же, едва надгробная плита закрыла тело пана Стефана. Выпросила у пана Матияша деньги на дорогу, мол, за дочерьми поедет, чтобы привезти их в Замок могиле деда поклониться. Да только все это ложь. Может, она и привезет дочерей сюда, но предварительно вкусив все прелести жизни, что сулит второй город в королевстве. Он уже заранее предвкушал, какие счета будут присланы вскоре в Замок, сколько сундуков и ольстров привезет с собой Патрыся. И как он встретит ее тоже предвкушал… быть может, даже покажет ей то место, где гайдуки по его приказу порубали ее последнего любовника — этого широкоплечего шляхтича из застянка {2}, что за лесом Бравицким. Проследили за ним после мессы по пану Стефану да и приложили, а тело свезли в ройст да надежно скрыли под ветками, срубленными с кустарников, что росли неподалеку.

Да, сладка она власть магната. Никто ему не указ в его землях!

А потом вдруг нахмурился Юзеф, заметив, как пристально наблюдает за ним пан Матияш. Старый преданный пес отца! Скоро закончится твоя власть в Замке. Потому что я удовольствием выгоню тебя прочь, а может, даже брошу в темницу, что под брамой, обвиню в хищениях из скарбницы замковой. Но только как щенок твой уедет из замка. И Владислав со своей еретичкой…

— Ты не можешь уехать раньше, чем вскроют тастамент, Владислав, — тем временем проговорил пан Матияш. — Не раньше. Такова воля пана Стефана была, requiescat in pace {3}. Я думаю, тебе стоит отдохнуть перед ужином, Владислав. Ты с дороги, устал.

— Я, пожалуй, последую твоему совету, пан Матияш. Устал нынче. Столько событий! — поднялся со своего места Юзеф, пошатнувшись слегка при этом, не сумев сразу выровнять равновесие. Он приложил руку к губам, словно пытаясь скрыть улыбку, а потом махнул собравшимся в зале напоследок и зашагал прочь в темноту коридора, чертыхнувшись громко, когда задел плечом косяк двери.

— Plures crapula quam gladius (4), — покачал головой пан Матияш, глядя с недовольством во взгляде в сторону двери, а его сын пересел на место ушедшего Юзефа, поближе к Владиславу.

— Ну? Теперь ты нам откроешь свою тайну, Владислав? — заговорщицки улыбаясь, произнес он. — Кто этот ангел земной?

— Этот ангел — моя нареченная, Тадек! — ответил ему Владислав, и Тадеуш поднял руки в знак того, что не имеет худых намерений. Пан Матияш подал знак Владиславу продолжать, и тот подчинился, рассказал коротко о том, что произошло с ним с той поры, как он последовал призыву пана Мнишека идти на Московию до нынешнего дня. Старший Добженский уже знал эту историю за исключением финала, который ныне имел честь наблюдать воочию, а вот Тадеуш, расставшийся с Владиславом несколько лет назад, выслушал его историю с удивлением.

— Подумать только! — выдохнул он, когда Владислав замолчал. — Уж от кого, то от тебя я не ожидал такого, Владислав!

— Она в нашей вере? — прервал сына пан Матияш. Его лицо выражало то беспокойство, которое охватило его при виде этой женщины в запыленном платье, которую он увидел во дворе Замка. До этой поры он умело скрывал его в глубине души, но теперь, когда от ответа Владислава зависело столь многое, это беспокойство все же вырвалось наружу.

Владислав помрачнел при этом вопросе, и пан Матияш прикусил губу. Какая глупость! Какая неосторожная глупость!

— Она не может стать твоей женой, Владислав, — мягко проговорил пан Матияш, сжимая резной подлокотник кресла. — Надеюсь, ты понимаешь это. Только если она отречется… она должна отречься!

— Я уже решил! — отрезал Владислав, поднимаясь во весь рост, заставляя пана Матияша взглянуть на него снизу вверх. Упрямое выражение его лица так напомнило тому пана Стефана. Тот же блеск глаз, сжатые в одну линию губы…

— Ты не можешь. Это невозможно, — повторил пан Матияш, втолковывая ему, будто несмышленышу. И Тадеуш, и Ежи, что по-прежнему предпочитал стоять у окна и наблюдать за происходящим со своего невольного поста, молчали. — И как она будет обвенчана с тобой? Разве что… О Deus mio, Владислав!

— Я не хочу говорить об этом. Прости, пан Матияш, — Владислав устало провел ладонью по лицу, словно пытаясь стереть усталость, что навалилась на него с удвоенной силой в этой зале, где будто навечно поселился дух раздора и злобы. — Я устал с дороги, и, пожалуй, пойду к себе. Я надеюсь, вы простите меня, панове, если я не выйду к ужину.

Он коротко кивнул им на прощание и широкими шагами направился прочь из залы, по скудно освещенному коридору с оштукатуренными стенами поднялся на третий этаж, где располагались семейные покои. Но он пошел не к себе, повернул в северное крыло, где должны были отвести комнату Ксении. Уже скоро он понял, что не ошибся — в коридоре Владислав столкнулся с молоденькой служанкой, что несла в руках платье Ксении. Она покраснела, увидев шляхтича, неловко присела, запутавшись с длинном подоле своей юбки, не имея возможности подобрать его.

— В какой комнате панна, милая? — спросил, скрывая улыбку, чтобы не смущать девушку еще больше, Владислав, и та указала на одну из дверей. Потом быстро скрылась из вида, стараясь как можно скорее удалиться из-под глаз пана. Владислав же подошел к указанной двери и тихонько постучал костяшками пальцев.

Дверь слегка приоткрылась, открывая взгляду недовольное лицо Магды, служившей в Замке задолго до рождения Владислава. Она следила за всеми слугами и поварней, за работами по починке и стирке одежды и белья и многим другим. Если пан Матияш был правой рукой хозяина Замка, то Магда должна быть правой рукой хозяйки. Да только хозяйки у Замка не было уже давно.

— Пан Владусь, laudetur Jesus Christus {5}, - расцвела в улыбке Магда. При этом морщинки на ее лице забавно поползли в стороны. Она спешно вышла за дверь, надежно прикрыв ту за собой, закрывая своим телом от Владислава происходящее в комнате. Потом взяла лицо Владислава в свои ладони и, привстав на цыпочки, коснулась лба шляхтича губами. — Пан Владусь, — проговорила она, уже не улыбаясь, с грустью в голосе.

Тот на миг задержал свое лицо в ее ладонях, так похожих на материнские, полные ласки и нежности, а потом высвободился, убрал ее руки от лица.

— Аминь. Ты позволишь мне? — он кивнул на дверь за ее спиной. Магда снова помрачнела, будто туча набежала на ее черты. Как и тогда, когда уводила за собой Ксению.

— Это нареченная пана? Нареченная? — с легким нажимом на последнее слово, произнесла Магда. Владислав кивнул, сдерживая злость, что вдруг накатила на него волной. Как же он устал от всего этого! Как он устал!

— Нареченная, Мадзя, — кивнул он, называя ту коротким именем, как когда-то звал в детстве. Магда поджала губы и покачала головой. Он понял — она уже узнала, что Ксения схизматичка, помогая той раздеться. Греческий крест никогда не перепутать с католическим распятием. И только не Магде, что потеряла сыновей обоих от руки московитов.

Магда же вздохнула громко, приложила ладонь к распятию на груди под рубахой, но ничего не сказала. Только снова посмотрела с какой-то тоской в глазах на Владислава, пропуская того к двери, позволяя войти в комнату.

В небольшой спаленке было немного прохладно, ведь только некоторое время назад затопили камин, отделанный многоцветной расписной кафлей {5}. Плотные шторы уже были опущены вниз, а потому еще одним источником света в комнате были только толстые свечи, стоявшие на невысоком комоде и на столике у кровати. Низенькая плотная служанка суетилась у деревянной лохани, стоявшей в центре спальни. Она сыпала травы, что тут же, коснувшись горячей воды, отдавали свой аромат, наполняющий комнату дивным благоуханием.

Владислав не сразу увидел Ксению. Она сидела на постели с противоположной от двери стороны, прислонившись к столбику кровати, скрытая занавесью балдахина. Рядом с ней стояла Катерина, растерянная и усталая, что-то вполголоса говорила Ксении. Она же и заметила шляхтича, дотронулась до плеча той, призывая взглянуть на вошедшего, а потом посторонилась, давая Владиславу возможность подойти к Ксении. Он опустился на колени у кровати, взял руки Ксении в свои ладони, отмечая, как холодны те, будто лед, стал отогревать их своим дыханием.

— Как тебя встретили? — тихо спросила Ксения на своем языке, и он невольно поморщился, отмечая краем глаза, как сжала руки Магда, стоявшая у двери.

— По-польски, прошу тебя, — прошептал Владислав настойчиво, слегка нажимая большими пальцами на ее ладони.

Эта невольная ошибка Ксении только добавила дров в огонь его злости, что скопилась в нем за нынешний день. Нельзя говорить здесь, в этих землях, на московитском наречии, не вызывая худых мыслей и воспоминаний в местных жителях. Это первое, что он пытался донести до Ксении. И она так и не сумела запомнить это.

— Прошу прощения, пан, — несмело окликнула его служанка, что стояла у лохани. — Вода панне готова.

Владислав коротко кивнул и поднялся на ноги, стараясь не замечать взглядов: раскаивающийся — Ксении, недовольный — Магды, любопытный — служанки, коснулся лба Ксении коротким поцелуем и вышел вон, не оборачиваясь назад.

Ксения проследила, как скрылась за деревянной дверью его чересчур прямая спина, как снова окатила ее холодом своих пронзительных глаз старая пани, что привела ее сюда, в эту комнату, и поспешила прочь из спальни. А потом закуталась плотнее в шаль из мягкой шерсти, что дали ей взамен юбки и шнуровки, протянула руку Катерине, которая вдруг расплакалась, когда они пришли сюда, без единого слова и всхлипа, а оттого — так горько. Вот и теперь та так и норовила снова пролить слезы, что уже навернулись на глаза.

— Живы будем, будем здравы, — прошептала Ксения Катерине, которая вцепилась в ее руку с силой, почти рухнула на колени, как до того, перед Ксенией стоял шляхтич. — Ты же решила уже, Катерина. Или переменилась?

— Боязно мне отчего-то, Ксения, — покачала головой та, косясь на служанку, что стояла у печи, прислушиваясь к их словам, пытаясь разобрать в их наречии хоть слово, чтобы потом обсудить этих необычных гостий в поварне. — Вроде, верно все делаю, а боязно.

Но что могла ответить ей Ксения, если и сама ощущала в себе панику перед тем будущим, что ждало ее? Все в этих землях было ей чужое, все незнакомое. Этот большой дом, такой непохожий ни на одни палаты, что видела она в стольном граде. Эти темные переходы, крутые лестницы, каменные холодные стены с узкими окнами. Мебель похожая и непохожая на ту, к которой привыкла Ксения, оружие, что висело на стенах узких комнат, которыми вела ее… Магда… да, Магда. Длинные ковры с таким странным плетением, удивительные вышивки на них. Ксения не могла не вертеть головой, пока миновала комнаты и коридоры, освещенные скудным светом, что тогда падал из окон, и заработала этим только очередной презрительный взгляд Магды.

И тут надо было мыться прямо в спальне! Ксения взглянула на служанку, что снова обратилась к ней: «Прошу, панна! Вода стынет!», потом погладила Катерину по волосам и поднялась. Странно было сперва, когда эта полненькая служанка с рыжиной, блестевшей иногда в каштановых волосах, сняла с ее плеч шаль, а потом спустила рубаху, обнажая тело.

Горячая вода принесла покой усталому телу, сняла напряжение и боль от долгой дороги в мышцах. Запах трав дурманил голову, убаюкивал. А потом, когда служанка стала мыть Ксении волосы, та вообще едва удержалась, чтобы не уснуть, настолько она была утомлена.

— Волосы у панны — чисто злато, — вдруг прошептала служанка, разбирая пряди, чтобы не перепутать их. — Злато и есть.

За эти долгие дни пути Ксения почти забыла, как это приятно, когда с тела и волос смыта дорожная пыль и грязь, как приятно, когда есть чистая рубаха. Да еще такая тонкая, какую подала ей служанка, настолько тонкая, что без труда можно было увидеть очертания тела Ксении. И какое это наслаждение — лежать на мягкой перине, заботливо подогретой горячими кирпичами после твердой земли или неудобных кроватей в комнатенках корчмы.

Катерина смывала с себя грязь, забравшись в еще теплую воду после Ксении, хотя и возмущалась недолго, что негоже мыться в грязной воде, когда Ксения, прижавшись щекой к мягкому полотну подушки, соскользнула в сладкие глубины сна.

Просыпалась она лишь дважды. Первый раз, когда громко треснуло полено в камине, выпуская вверх в дымоход ворох слепящих глаза искр. Этот звук разбудил ее, а потом пришел необузданный страх, когда она не сразу поняла, где находится, не сразу распознав плотную ткань балдахина в темноте вокруг себя. Ксения вскрикнула, и тут же с другой стороны кровати показалась голова.

— Что? Что стряслось-то? — спросила хриплым голосом Катерина, еще не до конца проснувшись. Ксения приподнялась в постели и увидела, что той постелили на полу у кровати, и от этого ей стало покойнее, она сумела расслабиться, забыть страх, что метался в душе всего миг назад. Откинулась на подушки, и вскоре сон снова сморил ее.

Второй раз Ксения пробудилась от холода, что вдруг прошелся по постели волной воздуха, и странного шепота, вторгнувшегося в ее сон. Суеверная, она отчего-то решила, что это домовой бродит и высматривает, кто незнакомый спит в этой спальне. Тут же окликнула Катерину, памятуя, что та рядом, и та опять откликнулась ей сразу же, но не с пола, а от двери, у которой стояла.

— Я рядом буду, Ксения, только кликни, — а потом, уже почти затворив за собой дверь, добавила тише. — Влодзимеж пришел…

После ухода Катерины Ксении не спалось. Она еще долго крутилась с бока на бок, пытаясь поймать остатки сна, ускользнувшего от нее, а потом смирилась. Так и лежала, прислушиваясь к редким звукам, что долетали до ее уха в этот ночной час: тихому оклику часового на ближайшей стене, неясным шорохам, треску поленьев в камине.

Это было так необычно для нее. И дело было не только в том, что сам Замок был ей пока незнаком, а его обитатели явно недружелюбны. Ксения чувствовала сердцем, что ее жизнь подходит к какому-то рубежу именно ныне, в этих стенах с вышитыми шпалерами. Все поменяется тут, в этом месте. Как изменился Владислав.

Ксения вздохнула, переворачиваясь в постели, так чтобы видеть огонь, играющий в камине, невольно увлеклась красотой его всполохов. Ей надо привыкать к этому незнакомому ей шляхтичу, что вдруг сменил того Владислава, которого она знала, к которому привыкла. Эти холодные глаза уже не светились нежностью, а руки не часто касались ее, даря ей уверенность в своей поддержке. Вот даже ныне, снова не смогла сдержать вздоха Ксения. Она заговорила на своем родном наречии не для того, чтобы уколоть местных женщин или самого Владислава, она сделала, чтобы полячки не поняли ее вопроса, ведь веры в Замке у Ксении не было ни к кому, кроме самой себя, Владека и Катерины. А он снова обдал ее холодом, снова был недоволен ею…

Ксения даже не успела испугаться, когда ее тело обвили крепкие руки, разворачивая ее лицом вверх, к потолку. Быть может, оттого, что она сразу узнала их тяжесть, узнала сладость губ, что уже завладели ее ртом, распознала запах тела.

— Я весь день думал о том, каково это будет ласкать тебя в мягкой постели, — прошептал Владислав ей в ухо, легко касаясь его губами, отчего по ее телу пошла дрожь предвкушения. Она подняла руки и запустила пальцы в его еще слегка влажные волосы. А потом представила, как он мылся в одной из комнат замка, как вода стекала по его обнаженной коже, казавшейся сейчас, в свете камина золотой, и кровь буквально забурлила в ее жилах, призывая ее не останавливаться. Призывая касаться его тела, наслаждаясь мягкостью кожи, призывая целовать так глубоко, как он научил ее за эти дни, призывая дарить ему свою страсть и свое тело, потеряв голову.

Владислав ушел еще до рассвета, как ни старалась Ксения удержать его подле себя подольше.

— Я должен идти, моя драга, должен идти, — шептал он, когда она, распластавшись на нем покрывала легкими поцелуями его лицо, шею и грудь. — Магда распнет нас обоих, коли застанет здесь вдвоем, и, поверь, я не шучу.

Он сумел поймать ее лицо в свои ладони, заставляя ее замереть на месте, ласково потерся кончиком носа о ее нос. Она была такая юная сейчас, несмотря на свои годы — распущенные волосы, раскрасневшееся лицо, надутые недовольно губы…

— Ныне день Архангелов {7}, - прошептал Владислав. — Мне надо в костел, а значит, я должен идти.

— Когда мы уедем в Белоброды? — так же шепотом спросила она, будто опасалась, что кто-то услышит их. — Когда поедем в твой дом?

— Уже скоро. Со дня на день прибудут воевода и каштелян королевского замка. Пан Матияш позвал их быть свядеками на вскрытии тастамента. Вот волю отца узнаю, и тут же уедем на мой двор, — он заправил ей за уши длинные пряди волос, что упали на его лицо, а потом провел ладонью по ее щеке. — Потерпи, моя драга, потерпи, и, обещаю тебе, все переменится.

Владислав и сам не ведал, что его слова окажутся настолько пророческими. Он ушел из спальни Ксении с какой-то странной тяжестью в сердце, будто оставляя все хорошее, что только и было в его жизни ныне за этой дубовой дверью. Едва успел одеться с помощью слуги, как рассвет окрасил край земли розовыми красками — пришло время выезжать в костел на мессу. Юзеф, с которым Владислав столкнулся во дворе, был молчалив и хмур, как темное небо над головами шляхтичей. Он едва кивнул брату, показывая, что все еще недоволен ссорой, что случилась давеча, а также ее причиной, которая одна из немногих оставалась в Замке в этот час.

Зато остальные шляхтичи, которые остались от некогда многочисленной свиты отца, встретили Владислава приветливо, улыбаясь, кто вежливо, а кто украдкой, словно еще не решив, кому из братьев отныне будет служить. Быть может, от их настороженности, а может, от того, как напряжены были пахолики Владислава, оглядывающие шляхтичей, что стояли подле Юзефа, но Владиславу вдруг показалось, что на двор неожиданно опустился некий дух выжидания, похожий на тот, что царил в воздухе перед грозой. Вроде бы еще и нет ни грома, ни ярких зарниц, но уже потемнело небо слегка, затаились и смолкли птахи, а воздух стал таким тяжелым, хоть ножом его режь.

А может, это ему показалось и от того, что даже в церкви вдруг разделились братья и их небольшие почеты — расселись по разные стороны от прохода, чтобы прослушать мессу, разделить общие молитвы. Владислав, как мог, пытался выкинуть из головы тревожные мысли о предстоящем ему вскрытии тастамента, но только губами повторял слова за ксендзом, мысленно уже обдумывая возможные пути, по которому пойдет его будущее.

Ясно, как день, что Юзеф не благоволит ему, а теперь, когда он привел в Замок Ксению, он и вовсе лишился самообладания. Взять хотя бы давешнюю ссору. Юзеф терпеть не мог мачеху и перенес свою ненависть на тех, кто не смог бы ответить ему достойно — на хлопов и попов греческой веры. А теперь вот и на Ксению…

Что, если отец не закрепил за ним права на Белоброды? Что, если рассердился на непокорного сына и лишил его того, к чему тот так не желал возвращаться из Московии? Нет, этого не могло быть. Никак не могло быть. Пан Стефан знал, как любит эту землю Владислав, как любит эти леса поля, даже мутвицы {8} с темной водой, даже топи болот. Он никогда бы не смог лишить Владислава хотя бы части ее, той малой части, когда-то переданной во владение пани Элене.

Владислав вздохнул, сглатывая горечь, вдруг образовавшуюся во рту. Он никогда не задумывался о том, что все эти земли и холопы, ключи и городищи, замок, дом в Кракове и каменницы отойдут Юзефу. Знал, но не думал. Привык думать о них, словно части себя, части рода Заславских. Ведь отец сам поддерживал в нем эту уверенность, эту любовь к землям и хлопам, эту озабоченность за судьбу магнатства. Но, увы, время идет своим чередом. Вот этот день настал. Отныне Юзеф займет место в высоком кресле в большой зале Замка, наденет на грудь тяжелую золотую цель с большой бляхой-гербом Заславских.

Владислав прикусил губу, косясь взглядом на брата. Он вспомнил, как отец мимоходом говорил ему, что придется встать после смерти подле Юзефа, чтобы не дать тому оступиться ненароком. «…Юзеф слаб и безволен. Насмешка судьбы надо мной. Ты должен был быть первее… не удержать ему магнатство в руках…» Да только как встать плечом к плечу, коли даже в одной зале не могут быть, чтобы не нанести друг другу ран, хотя бы и словесных?

Отец Макарий заговорил о воскрешении мертвых, подводя мессу к моменту причащения, и Владислав опустил глаза вниз, на каменный пол костела, скрывая предательский блеск. Как же было можно предположить, что, покидая Замок этой весной, он будто рвет одну нить, связывающую его с прошлым? Перед глазами снова возникла гордая фигура отца с развевающимися седыми прядями волосы, вырвавшимися из-под собольего околыша шапки. Его глаза, полные тоски и сожаления.

Быть может, от того было так худо Владиславу, когда после мессы провел его в склепы в подвалах костела отец Макарий, когда показал ему место, где отныне будет лежать тело его отца. У них часто возникали разногласия с паном Стефаном, но ксендз по-своему уважал его и склонял голову перед умом и силой того. Вот только до сих пор так и не смог забыть той ночи, когда пан Стефан едва не убил его своей тростью, без которой в последние годы он не мог передвигаться. В ночь, когда отец Макарий был вынужден уступить и положить пану Элену, схизматичку, а после Унии — непокорную еретичку, в склепы под полом костела. Отец Макарий не задерживался оттого в склепах долго, не в силах смотреть на могилу пани Заславской, возле которой вскоре лег и сам пан Стефан. Пусть после смерти, но пан Стефан сумел удержать подле себя свою жену, так и не покорившуюся ему при жизни.

Потому отец Макарий быстро оставил Владислава одного в холодных и едва освещенных толстой свечой склепах, будто стремясь убежать прочь от свидетельства своей слабости перед силой магната. Шляхтич же даже головы не повернул, когда тот скрылся из вида, только сидел у каменной плиты, легко касаясь пальцами шероховатой поверхности. Ему было больно даже подумать о том, когда еще он сможет приехать сюда, в этот костел, спуститься вниз в склепы, чтобы побыть со своими родителями. Он закрыл глаза и представил, что бы сказал отец, если бы встретил Ксению самолично, пришлась бы она ему по нраву, так похожая и одновременно непохожая на пани Элену. И как бы встретила ее мать, если бы не случилось той страшной ночи…

Владислав вышел из костела только, когда пробило полдень. Сам не зная того, он просидел в холодных склепах несколько часов, с трудом вернувшись из прошлого в настоящие дни. Он заехал в Замок справиться о «молодой паненке» и, получив ответ, что панна с паном Ежи прогуливается по Замку, уехал прочь, потакая желанию побыть наедине со своими мыслями и сожалениями, потакая желанию одиночества, что нежданно захватило его душу.

Владислав ездил почти весь до самого заката, объехав окрестные земли вдоль и поперек, заезжая на дворы к знакомым еще с самого детства шляхтичам и землянам, наблюдая за работами холопов в лесу, что заготавливали дрова на зиму, уже почти стоявшую на пороге земель. Он знал, что более не вернется сюда по собственной воле, ну разве что на Поминовение всех усопших, чтобы поклониться родным могилам. Оттого и воздух, такой свежий в этот осенний день, казался ему горьким.

По возращении в Замок слуга, принявший из рук Владислава утомленного валаха, быстрым шепотом сообщил ему, что панове уже прибыли, что все ждут только пана Владислава, а пан Матияш уже даже послал людей на розыски по окрестностям. Не успел слуга договорить, как из дверей Замка вышел сам пан Матияш, взволнованный и бледный от тревоги.

— Где ты был, пан Владислав? Весь Замок стоит вверх дном — уехал после полудня, никому и ничего не сказав, ныне же уже вечер на дворе, — поспешно заговорил он, хватая Владислава за рукав жупана и заставляя следовать за собой, только не в жилую половину, куда тот хотел направиться, а в залу, где уже давно ждали его прибытия. — Позже проведаешь панну. Рад Бога, Владек, она же никуда не денется из Замка! Пойдем и покончим с этим.

И верно, лучше уж сразу узнать все, согласился Владислав и последовал в большую залу. Его ждали там не только знатные паны, но и Юзеф, который, судя по подозрительно блестевшим глазам, уже успел принять на грудь за день, хоть и держался прямо, младший Добженский, ксендз, что явно был взволнован, и пан Зробаш, секретарь пана Стефана, исправно служивший отцу Владислава добрый десяток лет. Именно пан Зробаш держал в руках скрынку {9}, в которой, как подозревал Владислав, лежит не только золотая цепь с гербом, но и сверток, содержащий в себе будущее братьев, что едва взглянули друг на друга.

После обмена вежливыми приветствиями и выражений Владиславу своей глубокой скорби по ушедшему пану Стефану паны, наконец, расселись по своим местам в принесенные слугами кресла, чтобы приступить к тому, ради чего они все и собрались в этот вечер в Заславском замке.

Владислав еще долго будет помнить его. Постепенно сгущающуюся темноту за высокими окнами, свист внезапно разбушевавшегося ветра за стеклом, тихий стук крупных капель дождя, обрушившегося на землю. Тихий треск поленьев в каминах, тяжелый стук, с которым была откинута крышка скрынки, шелест бумаги, что разворачивал пан Зробаш, его размеренный негромкий голос, когда он начал читать тастамент.

А потом тот миг, когда основные строки тастамента была прочитаны, когда весь мир, казался, закружился вокруг Владислава, такого хладнокровного ныне, в отличие от Юзефа, сорвавшегося с места и подбежавшего к секретарю, рванувшему на себя из рук того бумагу.

— Не может того быть! Это невозможно! Ординация {10} не может быть нарушена! Это невозможно! Пан Тышкович! Пан Сапега!

Но и воевода повета, и каштелян только пожали плечами, показывая тем самым, что они не помощники в этом деле Юзефу. А потом тот глянул вниз документа на подписи и побледнел.

— Вы! Вы все знали! И ты, пан Матияш! Знали и смеялись за моей спиной. Все вы! И отец…! — пан Юзеф схватился за голову и повернулся к Владиславу, который сидел, по-прежнему не шевелясь, будто окаменел при услышанной воле отца. Ни один мускул не двигался на его лице, глаза так и застыли на листе бумаги в руках пана Зробаша.

— Что ты молчишь, Владислав? Что ты молчишь?! — крикнул вдруг Юзеф брату, краснея от ярости.

Но Владислав даже головы к нему не повернул. Потому что не видел его сейчас, не слышал его истошных криков. До его ушей долетал только тихий и волевой голос отца, будто его душа ныне спустилась с небес, встала рядом с креслом младшего сына и говорила то, что написано было некогда рукой пана Зробаша, но уже своими, не строгими словами тастамента:

— Юзеф слаб и безволен. Насмешка судьбы надо мной. Ты должен был быть первее… Ты, Владислав! И ты ныне первый. Эти земли, эти фольварки и ключи, эти люди — они все твои. Ты, мой сын, отныне глава и владетель Заславских земель, ты — ординат. Ибо такова моя воля!

1. Мир! Мир! (лат.)

2. Поселение мелкой, неимущей шляхты

3. Да упокоится с миром (лат.)

4. Пьянство губит сильнее меча (лат.)

5. Слава Иисусу Христу (лат.)

6. Кафель

7. Католический праздник Святых архангелов Михаила, Гавриила и Рафаила

8. Низкое болотистое место

9. Небольшой ларец для документов

10. Форма майората, при которой земельные владения того или иного магната (т. н. ордината) после его смерти переходили к старшему сыну как неделимое и неотчуждаемое имущество