Они прибыли в имение Арсеньевых уже под вечер, когда на землю опустились сумерки, а на темном небе появилась красавица-луна. Такая задержка произошла по вине Загорского — после вчерашнего вечера предстоящее путешествие было мукой для него: сильно болела голова, мучила жажда, мутило. По пути им приходилось останавливаться, чтобы Сергей мог выйти на свежий воздух из душной кареты, пройтись по талому снегу. Он не знал, связано ли его состояние со вчерашним вечером или с волнением, что каждый раз охватывало его, стоило ему подумать о том, что завтра будет все кончено. Завтра он увидит Марину…

— Бурная ночь? — только один раз за все время их путешествия поинтересовался Арсеньев, приподнимая бровь. И более ничего, за что Сергей был ему благодарен. Ему не хотелось сейчас вести какие-либо разговоры, даже на отвлеченные темы.

По приезду в Киреевку их встретили прямо на крыльце усадебного дома. Жюли не могла дождаться, когда ее муж наконец-то вернется из Петербурга после недельного отсутствия, и потому выскочила прямо из дверей, как только Арсеньев вышел из кареты. Кинулась ему на шею на глазах у дворни, ничуть не смущаясь, а тот, смеясь, поцеловал ее сначала в губы, а потом в лоб, как того требовали приличия.

— У нас гости, родная, — скосил Павел глаза на Сергея, стоявшего чуть поодаль. Жюли заметила его и тотчас вспыхнула, как маков цвет, осознавая, что выставила себя сейчас совсем не дворянкой перед этим человеком. Тем паче, он стоял, насупившись, опустив подбородок в поднятый ворот шинели.

— Здравствуйте, Юлия Алексеевна, — тихо проговорил он и приложился к ее дрожащей руке. Она взглянула на него смущенно и с явным состраданием в глазах. Что ж, имела на это полное право! Его нынешнее положение не пожелать и врагу.

— Bonsoir, Сергей Кириллович, — ответила она, отводя глаза от его лица, словно ей было не по себе глядеть на него. И это ему было понятно — первое время Сергей сам не мог вообще смотреть на себя в зеркало. — Пройдемте в дом, отчего стоять на ветру?

В доме их встретила няня с маленьким мальчиком, который едва стоял на ногах, держась за ее ладонь. Кареглазый, с пышной каштановой шевелюрой, он был так похож на Жюли, что сомнений не возникало совсем, чей ребенок стоял перед ними. Неловко передвигая своими пухлыми ножками, мальчик двинулся по направлению к Арсеньеву, что лепеча и таща за собой няньку. Павел улыбнулся и подхватил на руки своего сына, прижимаясь лбом к его маленькому носу.

Загорский, стоявший в дверях, не мог не видеть этой семейной идиллии: отец с ребенком на руках, супруга и хозяйка дома, краем глаза посматривая за мужем и сыном, отдает распоряжения насчет ужина, нянька, дородная крепкая женщина, скрестив руки на груди, наблюдает за игрой барина с барчуком. Эта картина заставила его осознать, что было потеряно им за эти годы. Быть может, не стоило ему быть столь аккуратным тогда, в первые дни после венчания? Быть может, если бы у них с Мариной был общий ребенок, она относила положенный ее статусу траур, а не вышла бы замуж так стремительно за другого? Ведь ничто не скрепляет брак так сильно, как дитя.

Сергей чувствовал себя лишним здесь, в Киреевке. Нет, разумеется, и Павел, и его супруга были столь внимательны и предупредительны к нему, как, верно, ни к какому другому гостю. Но их взгляды, их жесты и особые, условные слова, понятные только им одним, заставили Загорского, как никогда почувствовать свое одиночество. Он невольно нарушил своим присутствием их маленький семейный мирок, и оттого ему было не по себе.

— О, нет-нет, — поспешил Загорский отказаться от бренди и сигары в кабинете Арсеньева после ужина. Он прекрасно понимал, что после недельной разлуки самым заветным желанием друга было сейчас уединиться в своей спальне с женой. — Я так устал сегодня, что единственное мое желание — это пойти к себе.

— Если ты так говоришь исключительно из вежливости.., — начал было Павел, но Сергей перебил его.

— Мой друг, ты прекрасно знаешь, что я мало спал прошлой ночью. Потому я ничуть не лукавлю, когда говорю, что даже превосходнейшему бренди и отличной сигаре я предпочел бы гостевую комнату.

Сергей заметил краем глаза, как волнуется Жюли, словно ей хочется переговорить с ним, и он прекрасно знал, какова будет тема их разговора. И также знал, что вовсе не горит желанием вести этот разговор сегодня вечером. Его нервы были так взбудоражены, что еще несколько минут, и он начнет барабанить пальцами по столу, нарушая правила приличия.

Наконец, пожелав друг другу покойной ночи, Арсеньевы и Сергей разошлись по своим комнатам. Загорский честно попытался уснуть, он даже лег в постель и попытался закрыть глаза. Но снова и снова в его мозгу возникала одна и та же мысль, гнавшая его прочь из постели в темноту ночи. Спустя некоторое время, когда единственная свеча, освещавшая гостевую комнату, сгорела наполовину, Сергей перестал бороться с собой, накинул на плечи мундир и вышел из спальни, аккуратно ступая по половицам, стараясь не пробудить ото сна дом. Он вышел в сад, вдохнул полной грудью холодный весенний воздух. Затем решительно направился в сторону флигеля, который едва виднелся в лунном свете сквозь черные силуэты деревьев.

Сергей даже не думал о том, что дом может быть заперт на зиму, ведь он был неотапливаемый, холодный для проживания весь год. Его просто туда влекло со страшной силой — снова побывать в том месте, где он был так счастлив. Именно здесь он прятался мысленно, когда сил выдержать тот ужас, что он переживал, будучи в плену, уже не было. Именно сюда влекли его наркотические грезы.

Загорский поднялся на крыльцо флигеля, толкнул дверь и с удивлением обнаружил, что она отперта, словно кто-то свыше угадал его желание побывать здесь. Внутри было совсем пусто — ни мебели, ни гардин и портьер, даже ткани на стенах кое-где не было. Голые доски пола и стен, пыльные стекла окон, сквозь которые легко проникал лунный свет, освещая всю запущенность и бедность вкруг него.

Сергей почувствовал, как у него затряслось все нутро при виде того, во что превратилось это место, где они с Мариной провели те несколько дней вместе после венчания. Он достал сигару, но только потом сообразил, что прикурить ее невозможно, ведь огня под рукой не было. Это последнее его разочарование словно добило его, он опустился на грязный пол, ничуть не заботясь о своем костюме, прислонившись спиной к стене флигеля, едва сдерживаясь, чтобы не завыть во весь голос. Вся его жизнь сейчас походила на этот запущенный флигель — такая же пустая, как и эти комнаты.

Внезапно лунный свет заслонил чей-то силуэт. Сергей поднял голову и увидел Арсеньева, который тут же опустился на пол рядом с ним и протянул небольшую серебряную фляжку. Загорский глотнул бренди и почувствовал, как долгожданное тепло разливается по телу.

— Я забыл сказать тебе, — проговорил Арсеньев. — Прошлой осенью мы решили снести флигель и на его месте построить новый, каменный, как основной дом. Вот потому-то здесь так пусто…

Загорский ничего не ответил. Он просто прислонился затылком к стене и закрыл глаза, стараясь не думать ни о чем. Особенно о том, что ждало его завтра.

Так друзья и просидели некоторое время бок о бок, глотая поочередно бренди из фляжки, пока та не опустела совсем. Просто сидели и молчали до тех пор, пока не продрогли окончательно и наконец не ушли в дом.

На следующий день, прямо с самого раннего утра, после первого завтрака, Загорский ушел вон из дома, намереваясь воротиться лишь после полудня, когда ожидали графиню Воронину. Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить до приезда Марины, так как хотел встретить ее с чистым разумом, без чьего-либо влияния. Он составлял в уме речи, но тут же браковал их, понимая, что они совсем не подходят для того, чтобы сказать ей то, что он желал бы, выразить полностью все его мысли.

К полудню, когда в столовой подавали второй завтрак, Загорский вернулся в дом. Не успели сесть за стол, как прибежал дворовый мальчишка и рассказал, что на дороге появилась карета. Это могло означать только одно — гостья, которую с таким нетерпением ждали в этом доме, наконец прибыла в имение Арсеньевых. Сергею тут же вдруг захотелось курить, просто до дрожи в руках. Он старательно избегал встречаться взглядом с другом или его женой.

— Пожалуй, вам лучше поговорить в диванной, — произнес негромко Арсеньев. Загорский ничего не ответил, опасаясь, что голос может изменить ему сейчас, только поднялся, отложив салфетку в сторону.

— Ecoutez moi, je vous en pris, Сергей Кириллович…, — начала было Жюли неожиданно для всех, но Сергей не дал ей договорить, подняв ладонь вверх.

— Прошу вас, Юлия Алексеевна, не стоит. Только не сейчас.

Он едва успел войти в диванную, как услышал шум колес за окном, и с трудом удержался от того, чтобы не выглянуть в окно и не посмотреть на нее. Какая она стала? Прошло почти три года, как он видел ее в последний раз. Может, подурнела после родов? Или наоборот похорошела, ведь материнство придает женщине какую-то особую мягкость, какой-то особый шарм.

Сергей прошелся по комнате, потом подошел к окну и, заложив руки за спину, стал смотреть во двор, словно это было тем единственным сейчас, что его волновало. Но его слух был напряжен, как никогда ранее, он слышал каждый звук в доме. Вот где-то через несколько комнат от него раздались женские голоса, а затем смолкли, и установилась напряженная тишина, давившая ему на нервы. Он не смог различить голос Марины на таком расстоянии и неожиданно для самого себя огорчился — неужели он забыл его, как немного подзабыл дорогие его сердцу черты?

Внезапно Сергей услышал тихие шаги и шелест юбок, приближающиеся к двери диванной, и замер в напряжении, словно тигр перед прыжком, сжав кулаки. Эти звуки стихли у самой двери, и он понял, что она стоит по ту сторону, не решаясь надавить на ручку и открыть дверь. Ему даже казалось, что он слышит ее взволнованное дыхание по ту сторону двери. Так и простояли они некоторое время — Сергей не решался пройти несколько шагов и открыть дверь, а Марина не находила в себе достаточно мужества, чтобы повернуть дверную ручку и встретиться с тем, кто занимал ее мысли.

Наконец Сергей услышал, как медленно, с тихим скрипом поворачивается дверная ручка, щелкнул замок в двери, и напрягся в ожидании. Шорох юбок, стук закрывающейся двери. Затем снова тишина. Ему казалось, что в этой тишине он слышит стук их сердец, хотя, разумеется, ему это просто мнилось.

Марина медлила. Он тоже не оборачивался к ней, по-прежнему не отрывая взгляда от пейзажа за окном. Они оба боялись взглянуть друг другу в глаза и прочитать там подтверждение собственным опасениям, ибо это было бы самым страшным разочарованием для обоих. К тому же, Сергей опасался заметить в ее взгляде жалость к нему или еще хуже — отвращение из-за изменений в его внешности.

Наконец они решились и одновременно двинулись навстречу друг другу — она пошла к нему, а он повернулся и взглянул на нее. Тут же замерли, словно пугаясь движений, собственных и своего визави. Он заметил, как глаза Марины пробежали по его телу, потом по лицу. Она заметила шрам на его лице и едва удержалась, чтобы не ахнуть от неожиданности, но смогла скрыть свои эмоции.

Всю его правую щеку от самого глаза до уголка рта пересекал длинный глубокий шрам с рваными краями. Никто не сказал ей, что он так изменился внешне, посему она сейчас была поражена до глубины души. Марина стиснула перед собой руки, чтобы не подойти к нему и не коснуться его кожи. Боже, как ему, верно, было больно! Какая страшная рана! Он просто чудом сохранил глаз.

— Это кошка, — хрипло сказал Сергей, указывая пальцем на правую щеку. — След на всю жизнь. Чтобы я помнил.

Марина вздрогнула — так непривычно было слышать ей его глубокий голос не во сне, а наяву. Она неосознанно вдруг шагнула к нему, протянув руку, словно желая коснуться его, и он не удалился от этого прикосновения, а наоборот шагнул ей навстречу. Она ласково провела ладонью по его правой щеке, аккуратно нащупывая пальцами его шрам. Тепло его кожи словно обжигало кончики ее пальцев, она вдохнула аромат его кожи и почувствовала, как у нее закружилась голова.

— Ты живой, — прошептала Марина с таким надрывом в голосе, что у Загорского замерло сердце. Он резко повернул голову и коснулся губами ее ладони. Она не отняла своей руки, и он накрыл своей ладонью ее кисть, затем взял ее руку и легко притянул ее к себе, другой ладонью нежно стирая слезы, которые одна за другой катились по ее лицу.

— Ш-ш-ш, тихо, не плачь, — шепнул Сергей чуть слышно. От вида ее слез у него просто разрывалось сердце. — Я думал, ты будешь рада. А ты рыдаешь…

Марина, улыбаясь сквозь слезы, уткнулась лицом в его плечо, обхватывая руками его шею, прижимаясь к нему. Ее сердце так бешено стучало в груди, словно хотело выпрыгнуть из ее груди. Если бы она не ощущала под своими ладонями крепкое тело, то решила бы, что ей снова снится сон, настолько происходящее казалось ей нереальным. Она гладила руками широкие плечи, обтянутые тканью мундира, теплую кожу над воротом и мягкие волосы, наслаждаясь каждой минутой, проведенной рядом с ним.

Сергей вдруг отстранил ее, пристально посмотрел в глаза. Потом перевел взгляд на ее губы, тронул их большим пальцем и стал склоняться к ее лицу. Марина поняла, что он хочет ее поцеловать, и сначала сама подалась ему навстречу. Но затем в ее голове вдруг всплыла с ужасающей ясностью одна мысль, одно единственное воспоминание, приводящее ее в отчаянье, причиняющее ей немыслимую боль.

Она отвернула резко голову, и губы Сергея скользнули по ее щеке, обжигая кожу своим прикосновением. Он не ожидал от нее отстранения, посему Марина легко выскользнула из его рук и отошла от него как можно дальше, сжимая судорожно руки. Вот Сергей держал в руках ее тонкий стан, а вот уже в его объятиях пустота…

— Так нельзя, — с болью в голосе произнесла Марина, отводя взгляд от его лица, на котором она легко прочитала ту муку, что сейчас причиняла ему. — Я знаю, я не всегда помнила о добродетели ранее, но сейчас…

Сергей похолодел, услышав эти слова. О чем она, черт возьми, толкует? Какая добродетель? Но потом вдруг блеснуло кольцо на ее правой руке, когда она поднесла руку с зажатым в ладони платком к губам, и он понял, что она пыталась ему сказать, а затем вспомнил о жестокой реальности. Чужая супруга. Она теперь не принадлежала самой себе. И не принадлежала ему.

Он отвел глаза в сторону, сжал кулаки, чтобы не показать свое состояние сейчас, ибо его вдруг затрясло, словно в ознобе.

— Ясно, — произнес Сергей в никуда, конкретно никому не обращаясь. — Значит, вот как.

— Вот так, — подтвердила Марина, кивая головой. — Я не хотела тебя ни упрекать, ни словом не обмолвиться о том, что было, но… Боже! Если бы ты тогда поступил согласно совести…

— Молчи! — прошипел он хрипло, еле сдерживая себя в этот момент. — Ни слова более, ибо, клянусь Богом, я ударю тебя!

То, как она вздрогнула при его словах, как отшатнулась от него, ее испуг, мелькнувший в больших глазах, причинило ему нестерпимую боль. Неужели она действительно полагает, что он способен на это? Даже если Марина будет убивать его, он не сможет ничего сделать ей в ответ, спокойно подставляя свою голову, без единого намека на защиту.

Сергей попытался обуздать собственные эмоции, чтобы не напугать ее более. Он ясно представлял, как мог напугать ее его рык и нынешний внешний вид. Словно бандит с большой с дороги, усмехнулся он с горечью.

— Своими нелепыми подозрениями ты оскорбляешь меня, — как можно тише проговорил Сергей. — Но ты ведь и ранее делала это, ведь так? И я неоднократно говорил тебе, что будь ты мужчиной, я давно бы прикончил тебя за подобные слова, оскорбляющие мои честь и достоинство. И как ты могла поверить, что я способен обмануть тебя? Так жестоко и грязно поступить? Ты, твердившая мне о своей любви, клявшаяся у алтаря почитать меня.

Тут на него вдруг нахлынули жестокие строчки из дневника Натали, обличающие ее неверность, ее обман, ее лицемерие. Он не хотел в них верить сейчас, когда она стояла перед ним и плакала, когда ее глаза так доверчиво смотрели на него.

— Никакого coquetterie с Анатолем, — произнес Сергей свои собственные слова, сказанные им когда-то, упиваясь той болью и сожалением, что сейчас отражались в ее глазах. — Ты и не стала, верно? Как преданная жена, ты честно не стала флиртовать с ним. Ты просто вышла за него замуж!

Он вдруг так резко сорвался с места, что она даже не успела ничего сделать, схватил ее за плечи, больно сжимая их пальцами.

— Почему? — потребовал Сергей от нее ответа, глядя в ее глаза. Он знал, что она никогда не умела лгать, по крайней мере, ему. Он всегда легко читал по ее лицу все те эмоции и чувства, что Марина испытывала в тот или иной момент. Она всегда была словно открытая книга для него. Вот и сейчас он пытался найти ответ именно в ее глазах, ведь они никогда не лгали ему, в отличие от их обладательницы.

— Почему ты сделала это? Скажи же. Я попытаюсь понять. Твоя тетушка была смертельно больна, в таких случаях мало кто играет свадьбу, — Марина попыталась было отвести взгляд, настолько ей было мучительно больно смотреть в его глаза, в которых сейчас плескались непонимание и странная смесь надежды и боли. Но он не дал ей сделать это, обхватил ладонью ее затылок, снова развернул к себе. — Что могло тебя толкнуть на это шаг? Что это было, что ты сама назначила венчание на более ранний срок?

В глазах Марины промелькнула вина, и ему вдруг стало трудно дышать. Анатоль не солгал ему, как он надеялся, до последней минуты веря, что Марина сама не могла так спешно согласиться на это венчание, что родители заставили ее сделать это, стараясь не упустить выгодную партию.

— Это сделала ты, — прошептал он. — Но почему? Почему? Или…? — мелькнуло в его голове нелепое предположение, но он тут же отверг его — до того странным и неправдоподобным оно ему показалось. — Скажи же мне. Назови любую причину, чтобы я не думал, что я ошибался в тебе. Любую, и я поверю тебе.

— Не могу, — почти простонала Марина, связанная клятвой на образах по рукам и ногам, едва не рыдая во весь голос. — Я не могу. Я не могу тебя обмануть, как бы ни желала облегчить твои муки. Прости меня.

Он понял по ее глазам, что она говорит сейчас ему чистую правду, и его сердце словно остановилось. Он не хотел верить тому очевидному, той ясной картине, что вырисовывалась. Даже Жюли не могла найти оправдания этому поступку Марины, как ему признался в разговоре Арсеньев, а уж та-то знала Марину, как никто другой.

Все очень просто — ради своего благополучия и благополучия своей семьи она пошла под венец с другим. С тем, кто мог обеспечить ей ту жизнь, которой она была достойна. Сергей не обвинял ее в этом. Разве мог? Она всегда была честна с ним по этому поводу. Разве не она сама сказала ему когда-то давно, что ее главная задача, как дочери, выполнить свой долг по отношению к семье? Разве вправе он осуждать ее, когда это происходит сплошь и рядом?

К чему сейчас мучить их обоих? К чему было вообще выяснять причины, которые толкнули ее на брак с Анатолем? Зачем было бередить старые затянувшиеся раны? Что случилось, то случилось. Никто не в силах поменять прошлого.

Сергей прислонился подбородком к ее лбу, нежно поглаживая ее плечи, стараясь успокоить ее слезы. Он прекрасно понимал сейчас ее состояние — похоронить его, наладить собственную жизнь, а после обнаружить, что эта идиллия, которую она так тщательно выстраивала, может разрушиться в любой момент, как рушится карточный домик, когда из него убирают одну единственную карту.

— Ты любишь его? — тихо спросил он, зная, что утвердительный ответ разорвет ему сердце.

— Он хороший человек, — прошептала она. — Хороший отец.

Сергей вдруг вспомнил, что у Марины есть дочь. Кажется, ему говорил об этом дед. Или это был Арсеньев? Ее жизнь устроена и налажена, у нее семья в полном смысле этого слова. Разве вправе он ломать то, сложилось?

— Что будет дальше? — вдруг шепотом спросила Марина. — Что нам теперь делать?

— Я сам решу этот вопрос, — ответил ей Сергей, вдыхая аромат, идущий от ее волос. Чубушник, кажется. Этот запах словно перенес его в те дни, когда они были рядом и были так счастливы. Теперь все, что ему осталось — только эти воспоминания, которые все равно померкнут со временем.

Он в последний раз провел рукой по ее волосам, потом по лицу, легко касаясь ее нежной кожи кончиками пальцев, словно слепой, трогая ее нос, губы, щеки. Она была так красива, даже сейчас с покрасневшими от слез глазами, что у него захватывало дух.

— Иди, моя милая, — прошептал Загорский, стирая кончиком большого пальца слезу, упавшую с ее ресниц и покатившуюся по щеке.

— Но я хотела тебе сказать…, — начала Марина, но он прервал ее, положив ладонь на ее рот. Он не хотел сейчас ничего слушать. К чему ему сейчас слова, обещания, клятвы и заверения?

— Уезжай, — повторил Загорский с мукой в голосе. — Я прошу тебя — уезжай! Уезжай сейчас же!

Марина подняла руку, желая коснуться его, но Сергей перехватил ее ладонь. Если она сейчас коснется его, то он не сможет отпустить ее от себя, наплюет на все правила приличия, на возможные скандал и пересуды.

Затем с величайшим трудом Загорский заставил себя отпустить ее руки, отвернуться от нее и отойти к окну. Марина долгое время стояла, не шевелясь, просто смотрела в его спину и молча плакала, и его решимость начала таять с каждой минутой. Разве можно вырвать из груди сердце? Разве можно жить без него? Когда Сергей уж было решился повернуться к ней, остановить, удержать рядом с собой любой ценой, раздался шелест юбок, затем стукнула дверь, и этот стук показался Сергею стуком крышки гроба об основание, в котором сейчас были похоронены его надежды, его желания.

Она ушла. Как он и хотел. Как и должна была. Но почему так болит сердце в груди?

— Последнее прощанье с ней, — прошептал он едва слышно. — Нежнейшее из всех прощаний.

В тот вечер Сергей и Арсеньев не ушли в свои половины сразу после ужина, как вчера. Единственным желанием Загорского было забыться в вине, и Павел, понимая это, приказал подать в кабинет несколько бутылок бренди и закуски. Он понимал, как сейчас тяжело его другу, но разве мог он что-то изменить? Только подставить свое плечо, не оставить его одного в этот час.

— Разве ты мог иначе? — уже захмелев, доказывал Павел другу. — Не было иного выхода, совсем. Все так… так странно, так запутанно.

Загорский ничего не отвечал ему, с усмешкой в уголке рта наблюдая за пьяным другом. Его же в этот вечер алкоголь совсем не хмелел, словно его боль, свернувшаяся где-то в глубине груди, не давала ему забыться. Он аккуратно поглаживал папку, которую ему передал Арсеньев спустя время после разговора с Мариной. Эту небольшую папку нашли при выносе мебели из флигеля. Сергею даже не надо было открывать ее, чтобы узнать, что внутри, он и так знал это. Его собственные рисунки, где единственной моделью была она.

Через некоторое время, когда Арсеньев под воздействием выпитого заснул прямо в кресле, нелепо откинув голову назад и приоткрыв рот, Загорский накинул на плечи мундир и, взяв в одну руку папку, а в другую бутылку с бренди, вышел прочь из дома. Луна заботливо освещала ему путь, но даже без ее помощи он нашел бы дорогу сюда, к этому пустому флигелю с темными глазницами окон. Сергей бросил папку наземь и направился в дом, легко толкнув плечом приоткрытую дверь.

Так было странно сейчас стоять здесь, в этой темной и пустой комнате, которая недавно была полна счастья и любви! Он закрыл глаза и воскресил в памяти всю обстановку в комнате и ту, что разделила с ним те дни здесь. Он словно наяву услышал ее счастливый смех, ее голос, ее ладони коснулись его лица.

«…. — Я пойду наперекор всему миру, лишь бы быть рядом с тобой. Лишь бы ты любил меня…», донеслось до Сергея из того времени, которое уже никогда вернуть. Пусть будет счастлива, подумалось ему, пусть только она будет счастлива. Впервые он готов был жертвовать собой, своими желаниями ради другого человека, несмотря на то, что это разрывало его душу на куски.

Сергей вдруг наклонил бутылку, разливая бренди на пол, потом двинулся по всем комнатам, оставляя за собой алкогольную дорожку. Потом присел на корточки и, отставив в сторону пустую бутылку, ударил кресалом, выбивая искры. Бренди моментально вспыхнул ярким огнем, что быстро побежал по комнатам по оставленному Сергею следу. Затем он стал постепенно распространяться, словно радуясь предоставленной ему свободе, перекидываясь на доски пола и стен, пожирая остатки портьер на дверях в спальню, остатки штофной материи на стенах. Загорский довольно рассмеялся, видя, как огонь начал медленно захватывать все больше и больше территории, обжигая его кожу жаром. Пусть все горит! Пусть превратиться в пепел, в прах, как умерла его любовь, его история…!

Жюли проснулась в середине ночи, словно от толчка. Она хотела было перевернуться на другой бок, но замерла, вдруг заметив, как светло в комнате. Она рывком села в постели и взглянула в окно, а заметив яркое зарево в саду, мигом скатилась с кровати и, накинув шаль и домашние туфли, поспешила выйти из дома.

Боже! Пожар! Пожар, крутилось у нее в голове, и она побежала на огонь, заметив вдалеке многочисленные силуэты людей на фоне огня. Она заметила, что горит флигель, но почему-то никто не делает ни малейшей попытки погасить огонь. Это привело ее в недоумение и вызвало злость на Павла — где он сейчас, пришел ли в себя. Ведь без хозяина почему-то даже с пожаром дворовые не могут справиться.

Не успела Юленька подумать так, как со всего маху налетела на широкую спину мужа. Тот поддержал ее и уберег от падения.

— Что ты здесь делаешь? — удивился он. Юленька откинула со лба волосы и раздраженно спросила его:

— А что делаешь тут ты? И почему все они, — она обвела рукой дворню, стоявшую в отдалении и не делающую ни малейшей попытки погасить пожар. — Почему они ничего не делают? Отчего загорелось? Не ваша ли выходка, мой супруг? — добавила она едко. Он покачал головой и отступил в сторону, открывая ее взгляду широкоплечую фигуру, что отчетливо была видна на фоне ярко пылающего огня.

— О Боже! — прошептала она, прижав руку ко рту. Арсеньев же потянул ее назад за руку, проговорив:

— Не стоит его корить, прошу тебя, не сейчас. Мы все равно хотели разрушить флигель и поставить новый. Дворовые не дадут огню перекинуться на другие постройки, я расставил их вкруг огня.

Жюли покачала головой. Ее глаза были прикованы к Загорскому, что стоял чуть ли не в огне. Со своего места она отчетливо видела, как он достает из папки рисунок, долго смотрит на него, словно вбирая по крупицам в свою память мельчайшую деталь из нарисованного, а потом кидает бумагу в огонь на растерзание тому. Иногда он проводил по рисунку пальцами, будто гладил ласково. Но было неизменно одно — один за другим многочисленные рисунки из папки отправлялись прямо в огонь, пожирающий их.

Юленька заметила слезы на лице Загорского и вдруг зачем-то, сама не зная отчего, метнулась к нему. Арсеньев же вцепился в ее руку и удержал ее.

— Не надо, дорогая, не ходи к нему сейчас, — Павел взял ее за руки и прижал к себе. — Не стоит его сейчас трогать. Я даже не уверен, что он сейчас осознает, что не один тут.

Жюли уткнулась лицом в рубашку мужа, скрывая собственные слезы, а тот гладил ее по голове. Им обоим было до слез жаль человека, который сейчас так безжалостно уничтожал все, что связывало его с далеким прошлым, в котором он был так счастлив.

Павел видел, как тяжело сейчас его другу, и с горечью понимал, что не в силах ему помочь ничем. Как и тогда, когда Загорский узнал о смерти своих родных. Только теперь было все гораздо хуже. Потерянное будет вечно у того перед глазами, и не в воспоминаниях, а наяву. Как при этом могут затянуться эти страшные раны?

Так Арсеньевы и стояли, наблюдая за огнем и мужчиной, уничтожающим рисунки, созданными его рукой. Затем, когда папка опустела, Загорский бросил и ее в огонь, а после развернулся и направился к дому, мимо них, даже не поворачивая к ним головы, словно ничего не видя рядом с собой. И Павел поразился пустоте, которую заметил в глазах друга, и ужаснулся ей. Нет, решил он, сейчас будет все гораздо страшнее, чем тогда.

— Господи, дай рабу Твоему Сергею сил забыть, дай ему сил пережить все это, — прошептал Арсеньев, а его жена повторила вслед за ним молитву, только меняя в ней мужское имя на женское, ибо и той, что была упомянута в ее мольбе, нужна была сейчас помощь свыше.