Умытые дождем улицы посветлели. Освободившись от пыли, буйно зазеленели деревья. Но теплое солнечное утро не радовало Марию Василенко. На работу она шла в тяжелом состоянии: пугала встреча с ненавистным дол-

говязым Гансом. Вчера он был очень любезен, — очевидно, надеялся на ее расположение. А что сказать ему сегодня? Опять улыбнуться? Или заманить в парк, а там с ним расправится. Виктор. А может, не следует вообще показываться? Притвориться больной.

У самой гостиницы Марийка в нерешительности остановилась и подумала: «Другим-то не легче. Пойду, может, еще что узнаю полезное для Виктора».

Из коридора донесся веселый говор офицеров.

— Через тридцать минут я должен быть у шефа, — пробасил Ганс. — И кому взбрело в голову именно меня назначить старшим!

Гордись! Это же не обычное поручение! — утешал кто-то.

— Горжусь, поэтому и спешу, — иронически подчеркнул Ганс.

Он вышел из комнаты.

— Крошька, ты уже есть? Я шкоро придешь...

— Дождешься! — буркнула вслед Марийка и принялась убирать.

Трудилась без передышки, спешила закончить работу до возвращения офицеров. И успела-таки. Довольная, тут же отправилась домой. А вечером зашла к Измайловым. Виктор передал ей несколько листков со сводкой Советского информбюро.

— Сумеешь расклеить в районе вокзала?

— Конечно! — обрадовалась девушка.

Они погуляли. По дороге Марийка узнала от Виктора о героической гибели Дмитрия Ящука и переживаниях Паши Савельевой.

— При жизни Димы Паша и не подозревала, что он так ее любит, — печально сказал Виктор. — Думала, просто нравилась, и все.

— А сказать он ей, видно, не посмел, — предположила Марийка. — Впрочем, когда любят, то мало говорят об этом...

— Знал бы, что ты так думаешь, не признавался бы вовек!

Ну что ты! Это я так, вообще... — успокоила Марийка.

Молча миновали винный магазин. Там по-прежнему шумели завсегдатаи. По мостовой важно шагал блюститель «нового порядка».

Ты не задумывался над тем, что будем делать, когда прогоним фашистов? — Мария заглянула в лицо загрустившего Виктора. Ей очень хотелось сказать «мы с тобой», но она не посмела.

Он ласково взял ее за руку, она все поняла без слов и, опустив глаза, горячо прошептала:

— Скорей бы!

Расстались на углу улицы Леси Украинки.

— Будь осторожна, Марийка, — напутствовал Виктор. — Старайся пораньше выйти из зоны вокзала. А может, пойдем вместе?

— Нет, нет, одной лучше, меньше подозрений. Иди, не волнуйся.

Марийка направилась в сторону вокзала. Имея удостоверение уборщицы офицерской гостиницы, она спокойно проходила мимо патрулей. В двух кварталах от привокзальной площади попыталась приклеить листовку. Впереди показались два силуэта. «Жандармы», — рассудила Марийка. Но вдруг в одном из встречных она узнала Ганса. В жилах застыла кровь. Как быть? Решила убежать.

Маленькая фигурка девушки быстро удалялась. Офицер узнал ее.

— Хальт! Стоять! — зло прокричал Ганс и выругался. Но это только подхлестнуло Марийку. Она ускорила бег, даже не оглянулась.

— Хальт, дура! Стреляйт!

Ганс вынул из кобуры пистолет и выстрелил вверх. Строгое предупреждение не остановило разгоряченную беглянку. Через минуту она была уже на другой улице. Сзади прозвучало еще два выстрела. Марийка не предполагала, что долговязый поднимет шум, и пожалела о своем поступке. Послышались свистки, донесся гулкий топот кованых сапог. «За мной гонятся, я в западне...»— мелькнуло в голове.

Гитлеровец, спрятав пистолет, похвалился коллеге, что в другой раз накажет озорную девчонку. Однако на выстрелы, как воронье, слетелись жандармы и полицейские. Один из них ударил Марийку в плечо. Падая, девушка взмахнула рукой. Никто в темноте не заметил, как она швырнула листовки, связанные ниточкой, и пузырек клея. При падении она ушиблась, но не вскрикнула, только стиснула зубы. Ее осветили фонариком, обыскали, но ничего подозрительного не нашли.

— Кто ты? —= кричали на девушку. — Уборщица? Почему же в тебя стреляли? Не знаешь? А зачем бежала, тоже не знаешь? Ничего, мы умеем развязывать языки.

В полицейском участке, куда привели Марийку, ей учинили допрос. Но, кроме наивных ответов, ничего не добились.

Всю ночь Марийка перебирала в памяти обстоятельства происшествия. «И зачем бежала? Возможно, долговязый ничего плохого не сделал бы. А что с листовками? Подберет ли кто-нибудь их? Кто?»

Навели справки. Было установлено, что Мария Василенко действительно работает уборщицей в офицерской гостинице, ведет себя достойно, никто на нее не жалуется. Стреляли? Да. Ганс уже посмеялся, как он вечером с другом Вспугнул крошку. Ну и потеха была!..

Утром Марийке отдали сумочку, справку с места работы, но предупредили, если еще попадется — несдобровать. Подписав протокол допроса, девушка вышла на улицу. Она приблизилась к месту, где вчера, сраженная ударом преследователя, упала. Замедлив шаг, внимательно изучала каждый метр. Ничего нет. Даже пузырька не видно. Странно... С поникшей головой, бледная, Марийка направилась к гостинице.

Тут она узнала, что знакомые постояльцы, в том числе и долговязый Ганс, отбыли в неизвестном направлении. Она облегченно вздохнула и, предположив, что скоро прибудет новая партия офицеров, начала капитальную уборку. Перемыла окна, двери и полы, выбила половики. Домой вернулась усталая, сразу легла и уснула. Проснулась утром от гула подъехавшей автомашины. Вошел гестаповец.

— Василенко? — ткнул пальцем в грудь.

— Да, я.

— Перетряхивайте все, — приказал гестаповец, появившимся следом жандармам.

Но обыск ничего не дал. Марийку втолкнули в машину и увезли.

— Я обязана вовремя явиться на работу в офицерскую гостиницу, — робко протестовала Марийка.

— Молчать! — злобно крикнул старший.

Ее закрыли в темной камере, где стоял затхлый воздух, вызывавший тошноту. Марийка сначала не увидела, кто находится в камере, но чуткое ухо уловило слабый стон женщины. Бедняга просила воды. Стоявшая возле женщины кружка была пуста.

— Воды нет, сейчас попрошу.

Марийка постучала в дверь. Никто не отозвался. Ударила кулаком посильнее. Потом двумя руками забарабанила по тяжелой, обшитой железом двери. Однако никто не подошел. Нервы сдали. Пережитое накануне, разболевшееся плечо, смрад в камере и бессилие помочь страдающему человеку — все это вывело из себя девушку, и она разрыдалась...

Приступ отчаяния длился недолго. «Чего это я нюни распустила? — упрекнула себя Марийка. — Слабую- собаку и петух заклюет!»

Глаза свыклись с темнотой. Теперь Марийка яснее видела в углу камеры женщину. Она лежала на соломенной подстилке, на ней была разорванная кофточка.

— Как вас зовут? — приблизилась к ней Марийка.

— Ирина... Я никаких бланков никому не давала... За что избивают?

Марийка вздрогнула: «Бланки? «Мельдкарты»? Боже, при чем здесь какая-то Ирина? Ведь...»

— Когда вас забрали?

<— Два дня назад... Прямо из типографии... Ох, лучше бы добили, мерзавцы, сил больше нету. — Ирина заплакала. — На допросе перебили руку... Выбили зубы... Ироды! За что такая напасть? Я ж ни в чем не виновата... ни в чем!

— Успокойся, Ирина, — молила Марийка.

Осторожно взбила под головой солому, подвязала больную руку, укрыла вздрагивавшее тело своей кофточкой.

«Неужели и мне предстоят такие муки? Страшно... Если бы Виктор знал о моей беде. Наверное, ищет, волнуется».

Марийку пугали предстоящие допросы. Но будь что будет, она не выдаст Виктора и его товарищей.

В камере стояла тишина. Измученная девушка подобрала под себя ноги, склонила голову на колени и уснула.

...Лесная полянка, освещенная майским солнцем.

Сколько цветов! Красные, синие, белые, желтые... Она в белом платье собирает их... Какой большой букет! От странного запаха кружится голова... Виктор! Виктор! Он бежит по траве, громко и радостно смеется. И вдруг сурово:

— Брось букет! Цветы отравлены!

Руки окаменели. Марийка хочет отбросить букет, но пальцы не повинуются. Пытается их разжать, напрягает все силы. Ничего не получается. Виктор вырывает букет и отбрасывает его. Зачем так резко? Болит плечо... Но теперь в руках — чайные розы. Какая прелесть! Спасибо, Виктор! Взялись за руки. Счастливые, смеются, бегут меж хлебами...

Раздался гром. Небо заволокло, тучами. Тяжелые, темные... Надо укрыться. Где? Еще ударил гром. «Го-го-го!..» — понеслось вокруг.

Марийка!

— Я здесь!

— Марийка!

— Я зде-есь!

Громовые раскаты заглушили удалявшийся голос Виктора...,

...Сколько времени продолжался сон, узница не знала. Проснулась от резкого толчка и окрика:

— Василенко, выходи!

Спросонья она не сразу поняла, кого зовут, замешкалась. Солдат сапогом толкнул ее в бок. Только тогда сообразила: «За мной».

В большой комнате за письменным столом сидел средних лет гестаповец. Гладко причесанные волосы, на горбатом носу — пенсне.. Он копался в бумагах, делал вид, Ч5удт® не замечает вошедшей. Спустя минуту поднял холодные глаза и вежливым тоном, по-русски пригласил сесть.

— Василенко? Мария Ивановна?

— Да.

— Двадцать два года?

— Да.

Молодая. Совсем молодая. Не успела еще пожить! Два года работаешь? Так!

Гестаповец открыл ящик, вынул оттуда пузырек с клеем и листовки, положил на стол. Внимательно посмотрел в лицо девушки.

Какую нужно проявить выдержку, собранность, чтобы ни единым мускулом не выдать себя! И, к удивлению палача, лицо Марийки оставалось невозмутимым.

— Ну, Василенко, перейдем к делу. Я уже сказал, что ты по-настоящему не пожила, а такая возможность имеется. Необходима только откровенность. Поняла? Только откровенность.

Следователь замолчал, дал возможность осмыслить сказанное.

— Куда направлялась ты позавчера вечером? Кто тебе дал вот эти бумажки? Молчать не хорошо, рассказывай!

Вежливость гестаповца подкупала. Но Марийка уже видела работу этих «джентльменов» на примере Ирины! Собравшись с мыслями, она ответила. Вчера шла на вокзал, хотела в буфете купить продуктов на ужин и завтрак. Ну, по дороге встретились офицеры, один к ней пристает давно. Пыталась убежать от него подальше. Вот и все.

— Заодно расклеить листовки? Так? — испытующе взглянул гестаповец. — Не кривляйся! Кто дал листовки? Почерк не твой, — значит, их писал кто-то другой? Я сказал: не теряй хорошую возможность! — начинал беситься фашист.

Марийка молчала.

Так ты назовешь сообщников?

Никаких сообщников у меня нет. Я ничего не знаю о листовках.

Фашист нажал кнопку. В дверях появился солдат.

— Приведите из одиннадцатой!

Через несколько минут в комнату втолкнули Ирину.

Марийка глянула на нее при свете и ужаснулась. Ирина старше ее на три года, а выглядела старухой. Седая прядь разделяла ее черные волосы. На лбу и между бровями залегли глубокие морщины. Чуть сгорбившись, Ирина обвела испуганными глазами гестаповцев, посмотрела на Марийку и истерически закричала:

— Я ничего не знаю!

— Молчать, собака! — вскочил ранее казавшийся спокойным и вежливым немец в начищенных до блеска сапогах. — Подумала? Скажешь правду? Не знаешь?! — И, повернувшись к солдату, распорядился:— Позовите ефрейтора, пусть поработает над упрямицей. Да так, что-

бы заговорила! А она пусть смотрит! — кивнул офицер в сторону Марийки. — Может, образумится.

Подчеркнуто спокойно вошел красный толстый ефрейтор с засученными рукавами...

Ирину пытали. Это было страшное зрелище. Впервые Марийка увидела, как жестоко, изощренно издеваются над человеком. Ирина издавала отчаянные вопли, стонала, пока не потеряла сознание. Ей ткнули под нос нашатырь, привели в чувство и снова начали истязать.

Марийка вскочила с места, ей хотелось чем-нибудь помочь несчастной. Но как тут поможешь? Девушка тяжело рухнула на стул. Ей стало дурно. Нашатырь вернул Марийку к действительности. Пытка продолжалась. Ирина уже не кричала, лишь изредка слышался глухой стон...

— Молчит? Пока уведите! — скомандовал гестаповец. — Ну вот и с тобой так будет, если не признаешься, кто дал тебе эти бумажки, — и он потряс листовками перед лицом Марийки,— Больше ничего от тебя не нужно. Сознаешься — пойдешь на работу.

После короткой паузы гитлеровец продолжал:

— Понимаю, ты расстроилась, сейчас трудно говорить. Даю на размышление час. Только один час, не злоупотребляй моим терпением.

Как Марийка вышла из комнаты пыток и снова оказалась в темноте, она не помнила. Крик Ирины звенел в ушах. Она не могла избавиться от вида палача с засученными рукавами, истязавшего беззащитную женщину. Слезы туманили глаза. Она забылась...

Узнав, что Марийка попала в гестапо, Виктор Измайлов проклинал себя: как он мог на первое задание отпустить ее одну?! Зачем поддался доводу — «одной лучше, меньше подозрений».

Утром на одной из прилегавших к вокзалу улиц снова появилась листовка, в которой сообщалось о положении на фронтах.

Бешенству полицейских не было предела. Они арестовали первых попавшихся и подвергли их жестокому допросу.

Вечером по городу пронесся слух: на окраине подорвалась на мине машина с двумя офицерами, убит жандарм.

Виктор Измайлов мстил за Марийку...

* * *

— Приведите Василенко! — приказал гестаповец.

В комнату вошла Марийка. Лицо ее побледнело, глаза глубоко запали, пухлые губы сжаты. Опытный истязатель понял, что эти губы нелегко разомкнуть для откровенного разговора, и мысленно одобрил родившийся в его голове провокационный план дальнейших действий. Но все же решил еще раз поговорить с узницей.

— Слушай, Василенко, — начал он заискивающе, — мне надоело с тобой возиться. Я, конечно, могу от тебя легко избавиться, но, видишь, не спешу. Давай по-хорошему договоримся. Иначе настанет момент, когда ты и захочешь говорить, да нечем будет. Упрямый язычок положим на тарелочку...

Только теперь Марийка заметила, что у палача жирные щеки и глаза с маслянистым отсветом.

Она сильнее стиснула зубы.

— Молчишь? — Медленным движением немец вынул из кобуры пистолет и выстрелил вверх.

Марийка не шелохнулась.

— Работает безотказно. — Фашист поднес пистолет к лицу девушки. — Ну так что? Надумала? Нет? Становись в угол!

Ноги налились свинцом, плохо повиновались. Она с большим усилием передвинулась, стала в указанное место.

— Повернись лицом к стенке! Даю две минуты. Если не ответишь...

Марийка машинально начала отсчитывать время. Раз... два... три... Значит, все? На этом конец? А как же Виктор? Где он сейчас? Подозревает ли, сколько секунд ей осталось жить? Тридцать... сорок... Закричать? Плюнуть в самодовольную морду? Семьдесят пять... семьдесят шесть...

Узнают ли когда-нибудь друзья, как приняла она смерть и что осталась до конца настоящей комсомолкой?

Сто... сто один...

Ее начала раздражать напряженная тишина.

Вот сейчас...

Она даже не услышит выстрела...

Прощайте, любимые!.,

Сто двадцать пять... сто двадцать шесть...

Тихо... Стало страшно от звенящей тишины.

— Прошло две с половиной минуты, а ты молчишь. Значит, ничего не знаешь? — Гестаповец приблизился к Марийке, взял за подбородок, пристально посмотрел ей и глаза и нажал кнопку. Вошел дежурный.

— Возьмите расписку о невыезде Василенко из Луцка и отпустите ее. Ни черта она не знает! Видно, это кто-то другой потерял листовки...

Марийка стояла как завороженная. Что он сказал? Домой? А может, ослышалась? Или вдруг какой-то трюк? По ее действительно выпроводили из мрачного серого здания.

Лишь за порогом она поверила, что на свободе. На улице ей все казалось ослепительным: и воздух, и белые здания, и даже тротуар, покрытый солнечной россыпью. Болели глаза от обилия яркого света, тело ныло. А за спиной чудился пистолет. Марийка медленно передвигала ноги. Но не оглядывалась. Шла прямо, все тверже ступая, все выше поднимая голову.

На углу широкой улицы остановилась. Она никак не могла решить — куда пойти: к Измайловым или домой? Идти к Измайловым в таком состоянии? А если за ней следят? Нет, пойдет домой, отдохнет, переоденется и, если вернутся силы, отправится к Виктору. Как он ей сейчас нужен!..

Сутки пролежала Марийка в постели. На второй день к ней вернулись силы. Утихла боль в плече, отошла опухоль на ногах, перестало ныть в коленях. -За это время никто не заходил. Лишь изредка появлялась соседка и приносила кое-какие харчи.

— Ешьте. Ух, как вы сплошали! Жиров бы сейчас вам. Да где возьмешь?

— Спасибо, обойдусь.

— Может, к доктору сходите? Он бы порошки прописал.

— Пойду, обязательно пойду.

Идея понравилась девушке. Выход из дому будет оправдан.

Не нарушая совета товарищей, Виктор не заходил в дом к Василенко, а несколько раз лишь прошелся мимо. Однажды он обратил внимание на одетого в добротный костюм угрюмого человека, который с беззаботным видом прохаживался по улице. В другой раз этот человек выглядывал из подъезда противоположного дома. Узнав от Паши Савельевой о возвращении Марийки домой, Виктор понял, что это был за тип. Он стал еще более осторожным. И только сегодня ему наконец удалось увидеть Марийку, отправившуюся к «врачу».

Она вышла из дому, худенькая, опрятно одетая, быст-рая. Подбежать и расцеловать ее здесь же, на улице! Крикнуть, что он счастлив! Нет, нельзя! Именно сейчас ее следует уберечь от неприятностей. Он догадался, что девушка направилась к ним. Поодаль от нее плелся «глаз» гестапо. Надо ее об этом предупредить. Виктор свернул в другую сторону, быстро пробежал ближайшими улицами вперед и зашагал навстречу Марийке. Ее тонкая фигурка показалась на углу. Сейчас она побежит к нему. Но этого ей нельзя делать.

Виктору пришлось пустить в ход все искусство мимики, чтобы она поняла, как надо себя вести в эту минуту. Блеснули жарким огоньком глаза, открылись губы для заветного слова «Виктор», и тут девушка все поняла... Они поравнялись. Ее ухо уловило:

— Домой нельзя, в шесть у моста Бема.

И все. Они разминулись, как случайные прохожие. Следивший за девушкой агент ничего не заметил.

Марийка шла по безмолвным улицам. Где неугомонная детвора, где юноши и девушки, когда-то заполнявшие скверы и улицы? Матери не выпускают их из дому, боятся, чтобы сын или дочь не стали объектом развлечения строителей «нового порядка». В половине шестого она поспешила к месту условленной встречи.

У моста Бема никого не было. Марийка еще раз внимательно осмотрелась. Внизу, возле самой реки, сидел он, Виктор, и со скучающим видом бросал камушки в воду. Марийка ‘хотела с разбегу броситься к нему, но услышала предостережение:

— За тобой слежка!

Смирив порыв души, она прошла мимо Виктора так, будто и не заметила его. Ее волнение выдали только горячие, из самой глубины души слова:

— Витя, родной!

— Тихонько иди, потом вернешься и слушай внимательно!

И когда она, равнодушно глядя на воду, проходила на обратном пути мимо него, до нее донеслось:

— На углу дома, возле моста, увидишь мужчину в велюровой шляпе, твой шпик. Домой не возвращайся. Води шпика по окраинам города, пока не оторвешься от него. Уходи на хутор Бодзячив. Оттуда тебя отведут к партизанам. Иди, Марийка, счастья тебе!

— Витя, а ты?

— Я приду. Только не сейчас. Я приду...

Когда Марийка скрылась, Виктор незаметно пошел за ней. На этот раз он решил сопровождать ее до тех пор, пока ей не удастся обмануть преследователя. А если надо будет, то и помочь ей...

Предстояло совершить много боевых дел, но Спокойного отзывали из Луцка. Ядзя принесла с «маяка» записку: «Срочно возвращайся, пойдешь работать самостоятельно в прежний город». Надо было расставаться.

Прошло лишь два месяца после знакомства с Виктором, а казалось — подружились давно и навечно. Спокойный полюбил Виктора за его самоотверженность и отзывчивость.

— Встретимся?

— Обязательно! И очень скоро! Там ведь теперь и Марийка...