Стоило Анне Остапюк появиться в офицерском особняке, как старший офицер напустился на нее:

— Черт знает где ты пропадаешь! Поворачивайся быстрее, чтобы в комнатах все блестело!

Раздраженный тон гитлеровца озадачил Анну. Было лишь семь часов утра. Обычно в такое время офицеры только продирали глаза. А сегодня все они суетились.

— Поторапливайся! — понукали ее. — Почисть рукомойник! Выбей ковер! Убери коридор!

Пока собирались завтракать, белокурый обер-лейте-нант достал из тумбочки бутылку коньяка и с улыбкой поставил ее на стол.

— Чудесный сюрприз! — громко похвалили коллеги. Но тут же выразили сожаление: что значит для них одна бутылка?.. Раз начал, выставляй остальное!

Обер-лейтенант с меньшим энтузиазмом, но все же достал бутылку красного портвейна.

— Не скупись, друг, на шестерых маловато.

Наконец офицер расщедрился и достал еще одну бутылку коньяка.

— С вами запасешься! — недовольным тоном пробурчал он.

Но ты ведь у нас самый предусмотрительный!

— Это помог мне счастливый случай. Другой такой едва ли скоро подвернется.

Молодой на вид лейтенант, который всегда отличался от других высокопарными фразами и изысканными манерами, по-дружески похлопал обер-лейтенанта по плечу.

— Э, дружище! Вся жизнь полна случайностей. Разве это не счастливый случай, что у нас отныне будет новый и такой прославленный командир дивизии?

С появлением на столе вина настроение у офицеров заметно улучшилось. Они шутили, болтали между собой. Главной темой разговора был, конечно, фронт.

Анна Остапюк, прислушиваясь к их болтовне, невольно обратила внимание на новое обстоятельство: в выражениях гитлеровцев почти исчезли слова «молниеносная война», «непобедимая армия» и т. п. Фашисты больше уже не надеялись на быстрое продвижение на восток и легкие победы.

— Большевики рвутся к Днепру. Если мы их не остановим, они пойдут дальше! — с горечью констатировал белокурый.

— Завоеванное надо закреплять, а мы неудержимо рвались вперед, — робко вставил лейтенант. — Покорение России я раньше представлял несколько иначе, — откровенничал он. — Мне казалось, что мы пройдем по стране победным маршем и на том исчерпается наша славная миссия перед будущими поколениями великой Германии. А получается гораздо сложнее,

— Что-то ты, Курт, расчувствовался! — грубо оборвал лейтенанта молчавший до последней минуты обер-лейте-нант с выдававшимся вперед раздвоенным подбородком,

Анна вышла за дверь и встряхнула половик. Для Алексея Абалмасова и Любы Шерстюк, сидевших недалеко во дворе и ждавших сигнала, взмах половика означал: «Будьте начеку».

Наведя чистоту в комнатах, Анна спросила старшего офицера:

— Нынче идти мне на кухню?

= Да, поторапливайся, помоешь посуду.

— Ну, я пошла. Замкнете двери сами? — обратилась она к офицеру, сделав ударение на последнем слове.

Через несколько минут после ухода Анны Остапюк офицеры отправились в столовую. Дверь особняка запер начищенный и подтянутый обер-лейтенант.

Для партизан все складывалось как нельзя лучше. Операция начиналась по предусмотренному плану. Алексей и Люба поддельным ключом открыли дверь в особняк. По схеме, составленной со слов Остапюк, Абалма-сов отыскал комнату, где обычно хранились автоматы и гранаты. В дозоре у окна осталась Люба.

Добыча была невелика. Под стеной стояло три автомата, на тумбочке лежало несколько гранат. Алексей нагрузился трофеями и направился к выходу.

Люба взяла две офицерские формы, завернула в них пишущую машинку и последовала за Абалмасовым.

Во дворе стояла новая легковая машина «мерседес», шофер которой, по сведениям Анны, в это время обычно отсыпался в маленькой комнатенке с другой стороны дома. Алексей и Люба сели в машину и уехали.

А Остапюк в это время старательно помогала в столовой, подмела полы, перемыла тарелки. И когда офицеры возвратились в особняк, она еще оставалась там. В уме прикинула: «Прошло тридцать минут, Алеша и Люба теперь далеко».

Гитлеровцы не сразу заметили пропажу. Началось с костюма.

— Куда девался мой френч? — недоумевал обер-лей-генант. — Как в воду канул!

Стали искать френч. Но тут белокурый объявил, что и его френч исчез.

Кто-то воскликнул:

— Нет пишущей машинки!

Кинулись в комнату, где находилось оружие, но его там не оказалось. Больше всего ошеломило исчезновение автомашины. Раздались возбужденные голоса:

— Немедленно доложить командованию!

— Где уборщица?

Взбудоражились все. У шофера спросили:

— Где автомобиль?

Тот не сразу понял, почему его об этом спрашивают, а когда узнал, в чем дело, от испуга стал заикаться.

К особняку подкатили машины гестаповцев «оппель-капитан» и «мерседес».

— Как же так?! Среди бела дня! — возмущались гестаповцы.

Два офицера и несколько гестаповцев помчались на машинах в погоню за предполагаемым похитителем. Когда они выбрались на трассу, ведущую к лесу, старший гестаповец спросил у дежурного офицера, ехавшего с ним:

— Давно произошло хищение?

— Минут тридцать тому назад. Мы завтракали, и все как будто было на месте.

— Да, время упущено!..

Партизаны проехали несколько кварталов, Алексей набросил на плечи немецкий мундир, надел высокую форменную фуражку. Люба наготове держала автомат.

Едва миновали городскую черту, гарнизонный патруль остановил машину.

— Куда следуете?

— По поручению офицера Курта Гопнера еду за продуктами для генерала, — ответил на немецком языка Абалмасов.

— Документы?

Алексей полез в карман, нащупал пистолет и готов был выстрелить в патрульного. Но тот, увидев у шофера офицерские погоны и колодки на мундире, поспешно скомандовал:

— Проезжайте!

Машина плавно взяла разбег.

— Все, Алеша? — облегченно вздохнула Люба.

— Не уверен. Крепись!

В нескольких километрах от Луцка машина свернула на проселочную дорогу и, подпрыгивая на кочках и ухабах, устремилась в сторону леса.

— Теперь им нас не достать! — заверил Алексей. — Воображаю, как там паникуют! Не заподозрят ли в соучастии Анну Остапюк?

Происшествие вызвало среди гитлеровцев панику. Больше всего их удручало то обстоятельство, что командир только прибыл, а ему умудрились преподнести такой сюрприз. Не одному перепадет за беспечность! Кто же осмелился сюда забраться? Партизаны? Но дверь особняка была заперта на ключ. В ста шагах столовая. Там находились все офицеры. А где была уборщица?

За Анной Остапюк отправились два солдата.

— Я вымыла и прибрала, что от меня еще нужно? — притворно жаловалась Анна.

— Не разговаривай! Тебе все скажут. Иди! — толкнули ее автоматами.

Анну завели в комнату, где только что спал шофер. Курт Гопнер давно утратил веселое расположение духа и с растерянным видом сидел на диване.

— Все успела сделать? — явно невпопад спросил он Анну и закурил.

— Все, господин офицер. В каждом уголке чисто.

— Когда мы были в столовой, ты никуда не отлучалась? — пристально посмотрел ей в глаза немец.

— Нет, господин офицер, никуда.

Гопнер выждал. Он надеялся в разговоре уловить особую интонацию или неосторожное слово, которые бы подтвердили его подозрения.

— А костюмы ты чистила?

Нет, господин офицер, никто не требовал.

— Ты видела, где стояла пишущая машинка?

— Как же, господин офицер. Во второй комнате, на маленьком столике. Сегодня я с чехла пыль стерла.

— А ты никого не впускала, когда нас не было? А?

— Никого, господин офицер. Вы же меня на кухню послали.

Гопнер не выдержал и крикнул:

— Что же, по-твоему, святой дух все отсюда унес?! Притворяешься? Мы из тебя это притворство выколотим! Обыскать!

Солдат грубо обыскал ее. Вынул из кармана носовой платочек, коробок спичек, сухарик.

— Где берешь сухари? — прокричал офицер, лишь бы задать ей вопрос.

— Дома, с чаем пью.

— А спички?

— Попросила у вашего шофера.

Анна осталась в комнате одна и с радостью подумала, что вела себя правильно, иначе бы уже не одна косточка хрустнула. Вспомнила последний разговор с Пашей Савельевой: «Если нервы сдают, не берись, обойдемся». «Что ты, Паша! — ответила Анна. — Я свои нервы на всю войну железными болтами привинтила!»

Сейчас жизнь сурово проверяла крепость ее нервов. Выдать себя хотя бы в малейшем — значит обречь на гибель боевых друзей и себя. Нужно и дальше держаться твердо.

Четыре часа довелось просидеть взаперти, пока жандарм приказал выйти и следовать за ним. Анна прикинулась перепуганной, забитой женщиной.

— Куда же за вами, когда я должна идти домой?

— Не балуй, баба! — строго предупредил жандарм. — На том свете тоже устроишься неплохо.

— Да я... мне домой нужно...

«Какой ужас, — волновалась Анна. — Неужели догнали? Какая беда! Но что бы ни было, все равно скажу, что никого в глаза не видела и знать не знаю. Мало ли каких шатается в городе?» Сама, казалось, поверила в этот домысел. Однако ноги подкашивались, когда ввели в жандармский участок. «Буду молчать!» — твердила сама себе.

В полночь Анну вызвали на допрос. Очень хотелось спать, слипались глаза, а жандармы нарочно сделали яркий свет, чтобы больно стало глазам. Под таким светом продержали до пяти утра. Веки опухли, слезы затуманивали воспаленные зрачки, стало больно моргать... А ей все в ухо твердили: «Не спи!»

Жандарм наигранно ласковым тоном склонял Остапюк к признанию:

— Чего упираться, ведь мы тебя знаем, ты прилежная, к тебе ничего не имеют, только скажи, кто приходил в особняк. Вот и все!

— Никого не видела, — прослезилась Анна.

Два жандарма пытались хоть что-нибудь услышать от уборщицы о тех, кто пробрался в особняк и среди бела дня похитил машину, оружие и форму. Анна упорно твердила:

— Никого не видела, я же все время была на кухне, спросите судомойку! Из столовой не уходила.

Два года Остапюк добросовестно выполняла свои обязанности, и никто не мог уличить ее в плохом отношении к работе. Не было никаких улик и на сей раз. И все-таки из-под стражи ее не освободили...