Преподобный Навкратий, исповедник и игумен Студийский

[PG. T. 99. Col. 1826] Окружное послание о смерти преподобного Феодора Студита

[2016]

Претерпевающим гонение ради Господа и рассеянным повсюду братиям и отцам грешный Навкратий желает спасения.

Достопочтеннейшие и любезнейшие братия и отцы! До сих пор я отлагал послать к вам печальное и прискорбное свое письмо; проходил день за днем, и я всё таил скорбь внутри себя. Я делал это по многим причинам, которые, думаю, небезызвестны и вашей честнейшей любви. Особенно же я молчал потому, что никак не мог решиться быть для вас вестником горестного и достоплачевного происшествия, то есть преставления блаженного и преславного отца нашего. Но увидев, что слух о сем событии опечалил не только живущих здесь, но и пребывающих в местах отдаленных, так что многим кажется невероятным, чтобы истинный раб Божий перешел от сего мира, и полагая, что слух сей дошел уже и до вас, хотя мы из опасения и молчали о нем, я, побуждаясь необходимостью, хотя и против воли, прибег к письму и решился подробно рассказать вам то, что вы слышали уже из повествований других, рассказать не без слез и рыданий. И у кого бы нашлось такое каменное сердце, чтобы не пролить горячих слез при мысли о такой потере, понесенной Церковью? У кого оказалась бы такая адамантовая душа, чтобы, получив столь неожиданное известие, не показал он свойственного [человеческой] природе сострадания? Жалкий я человек! До какого несчастного времени я дожил! Зачем горестная моя жизнь продлилась до сих пор, чтобы мне быть вестником кончины того, который жил не себе, но Христу (ср. 2 Кор. 5:15)? Итак, воистину, скончался общий ваш отец, тот, говорю, отец, который любил вас нежной отеческой любовью, как истинных своих чад, как делателей винограда Господня, как послушных сынов, как воинов Христовых, как верных исповедников, как своих сотрудников и соучастников во многих, или, лучше, во всех его подвигах! [Col. 1828] Преставился общий отец наш, который был воистину учеником и подражателем Христовым, сосудом избранным (ср. Деян. 9:15), устами Церкви, украшением священников, столпом веры, правилом монахов, евангельским пастырем, апостольским сердцем, славным исповедником, мучеником в своем произволении, солнцем Православия, вселенским учителем. И сей-то общий всем нам отец скончался – сей громогласный проповедник истины, непрерывно текущий поток учения, муж, имевший как бы необъятный разум для того, чтобы управлять другими по Божественным заповедям, дивный советник, верный строитель таин Божиих (ср. 1 Кор. 4:1), гражданин небесного Иерусалима, очищенный ум, златозрачная душа, дверь покаяния, источник догматов, благозвучная лира Духа, жилище Блаженнейшей и Начальственной Троицы. Говорю это не для того, чтобы преподать вам утешение, – ибо какое слово сможет обрести врач для такого горя? – но для того, чтобы в сих словах излить скорбь, непрестанно терзающую мое сердце. Почил общий наш отец, сей земной Ангел и небесный человек, чистейший храм девства, всегда и во всем глубокомысленный истолкователь духовной мудрости, искренний служитель Христов, светлое око Тела Христова, подвижник терпения, победитель ереси иконоборцев, орудие правды, источник милости, ревностный блюститель законов Господних, сокровищница добродетелей, сладкоречивый и благоприветливый. Кто исчислит такие и сим подобные названия, кои, по благодати Божией, своими делами заслужил тот, кто стал всем для всех (ср. 1 Кор. 9:22) апостольским расположением? О, возлюбленные мои! Можем ли мы, смиренные, понять эту тайну? Какая [сокрыта] здесь неизреченная премудрость Божия! Мне нужны теперь плачевные вопли Иеремии или кого другого из блаженных и святых мужей, оплакивавших тяжкое бедствие, потому что скончался муж – столп и утверждение (1 Тим. 3:15) Церкви или, лучше, перешел от нас к блаженной жизни, и грозит опасность, чтобы после падения такой опоры не пали другие и чтобы чрез сие не обнаружилось то, что было в них гнилого. Сомкнулись уста, кои в законе Господнем поучались день и ночь (ср. Пс. 1:2) и кои свободно источали слово истины для назидания в вере. Не слышно более советов мужа, движимого по Богу. Сомкнулись очи, смотревшие прямо и ясно отличавшие лучшее от худшего. Запечатлелись уста, кои хранили [Col. 1829] ведение и из коих, как из уст Ангела Господа Вседержителя, другие узнавали закон Божий (ср. Мал. 2:7). Умолк язык – истолкователь Божественных догматов. Охладела рука, обогатившая мир письмами и обратившая многих к познанию истины. Остановились прекрасные ноги того, кто стоял по целым ночам и благовествовал многим мир (ср. Рим. 10:15) и другие блага. Почил ум острозрительный, постигший глубины Духа (ср. 1 Кор. 2:10), провидевший отдаленное и предвидевший лучшее. Сокрылось в землю тело, упражнявшееся в подвижнических трудах и претерпевшее много изгнаний и заключений, биений и мучений. Таков поистине был блаженнейший отец наш, отец и учитель многих! Это второй Авраам, благословенный Богом и имеющий бесчисленное семя; это подражатель Предтечи, соревнователь Илии и по благодати – Финееса; это новый Самуил, избранный от тем (Песн. 5:10), коего добродетели были воспеты и прославлены многими градами, областями и островами, коего жизнь и подвиги ублажают все пределы [земли]. Ибо кто, подобно ему, любил добродетель или ненавидел порок? Кто, как он – скажу словами апостола, – умертвил земные члены свои (Кол. 3:5) и, очистив себя самого, соделался храмом Живого Бога (2 Кор. 6:16)? Кто мог быть таким вождем, каков был он, ибо он так устроил свое воинство против врага, что, сражаясь, счастливо одерживал победу и поражал его? Кто яснее его прозревал в будущее? Кто имел такой твердый и постоянный нрав? Но недостало бы времени, если бы я захотел всё говорить о нем, и потому опущу известное всем, дабы письмо не сделалось слишком обширным.

Ох, ох, братия мои честнейшие! Быв доселе поражаемы многими другими бедствиями и злоключениями, мы, однако же, еще не получали столь тяжкого и опасного поражения. Но вот для нас помрачился теперь прекраснейший мир; сетует Церковь, рыдают народы, что не стало борца, что умолк провозвестник и мудрый советник. Священное сословие ищет своего началовождя, исповедники – соучастника в исповедании, борцы – своего подвигоположника, больные – врача, скорбящие – утешителя, несчастные – помощника, сироты – отца, вдовицы – покровителя, бедные – питателя, невинно гонимые – защитника и заступника; все и каждый называют блаженного мужа особым именем, по роду своего несчастья, и оплакивают приличным себе плачем того мужа, который обладал многими или, лучше сказать, бесчисленными дарами благодатными и за сие был ублажаем различными наименованиями, сообразными с сими дарами. [Col. 1832]

Мы, смиренные, вместе со всеми и больше всех осиротели в настоящее время и, по расторжении тела, остались разъединенными; мы сделались тем же, чем были вначале. Мы ходим теперь с печальным и унылым лицом. Мы сделались предметом поношения и радости для противников и еретиков. Иконоборцы отверзоша на нас уста своя (Пс. 21:14), и мы вменихомся с нисходящими в ров (Пс. 87:5); были яко нощный вран на нырище, яко птица, особящаяся на зде (Пс. 101:78); вмале вселилася во ад душа наша (Пс. 93:17). Мы лишились отца и оковались скорбью, поверглись в отчаяние и сделались печальною повестью для мира. О, тяжкое и горестное лишение! Как сделались мы подобны одинокому пеликану (Пс. 101:7)? Преставление сего великого [мужа] исполнило скорбью смиренное сердце наше, наполнило слезами помраченные наши очи, заставило нас воздыхать и терзаться, сделало для нас самую жизнь неприятной, а смерть желанной, изменило душевное лето в зиму и то, что многим так любезно, обратило в предмет отвращения. Вот так, достопочтеннейшие! Всё у нас плачевно, всё горько, всё неприятно и нерадостно, и в такой степени, что мы даже не можем принять никакого утешения; или, если слабый разум может еще в чем-нибудь обрести успокоение, то разве в том, чтобы постоянно обращать взор свой к Богу и к священному гробу. Каково же теперь положение наше? Спрашиваю о сем не потому, чтобы я не знал. Нет, я знаю, и, однако же, спрашиваю вас, о возлюбленные! И вы, конечно, скажете то же, что сказал я словами Священного Писания: страдает ли один член, страдают с ним все члены (1 Кор. 12:26). А что вы члены, и притом члены самые благородные, это известно само собой; поэтому, без сомнения, вы и скорбите. Ах! Кто теперь веселым взглядом встретит приходящего? Кто будет приветствовать его с распростертыми объятиями и со светлым лицом? Кто поведает спасительные и душеполезные истины? Кто преподаст печальным потребное утешение? Кто угасит жар и пламень страстей в душах скорбящих? Кто приготовит к борьбе? Кто будет руководителем на поприще благочестия? Кто вдохнет мужество? Кто подкрепит в стоянии за истину? Кто подаст врачевство болящим? Кто чрез письма сообщит отсутствующим то, что им знать нужно? Кто столько возлюбит, что решится, по примеру Иисуса Христа, положить драгоценную душу свою за всякого, как сей Богодарованный пастырь и учитель? Но нужно ли более оплакивать блаженного и дивного мужа? Нужно ли, когда чрез сии слезы наша потеря делается более чувствительной? Мне же не позволяют сего как самая продолжительность письма [Col. 1833], так между прочим и то, что душа моя, пораженная скорбью, не может более описывать великих дел сего мужа. И было ли из дел его хоть одно такое, которое могло быть забыто или заслуживало умолчания?! Но бедный я человек! Побуждаясь внутренним чувством, которое услаждается описанными деяниями мужа, я, как бы против сознания, продолжаю предаваться скорби, и описанием того, каков был для нас почивший, желая утешить вас, более растравляю сердечную вашу рану, возжигаю внутри вас пламень, усугубляю скорбь и наполняю слезами глаза братии.

Но, доблестные отцы и искреннейшие братия мои, постараемся укротить свое сердце, не будем показывать слабости или сокрушения, дабы и нас не обличил великий апостол (см. 1 Фес. 3:12), но обратимся к родам древним и посмотрим на них от самого праотца нашего до настоящего времени, и особенно на тех, кои угодили Богу своею добродетельной жизнью, каковы отцы, жившие до Закона (патриархи Авраам, Исаак, Иаков), последовавшие за ними и жившие под Законом (Моисей и Аарон и их преемники, судии и пророки), потом жившие под Благодатью апостолы, мученики, исповедники, иерархи, преподобные и, наконец, сей муж, о коем мы теперь говорим, – и мы увидим, что Тот же Господь, Который в свое время изводил каждого из них на чреду служения людям, впоследствии так же во время благопотребное и воззывал их к Себе. В таком случае преставление приснопамятного мужа должно не печалить вас, но еще более радовать, потому что он сопричислился и стал причастником тех, о коих мы сейчас упомянули, ибо он совершил те же самые подвиги и вел такую же жизнь, как и они. Если вам угодно, то я скажу, что муж сей и не оставил нас; он будет жить с нами, если только мы, как сам он сказал, будем исполнять его заповеди; его ходатайство за нас и помощь сделались теперь гораздо сильнее и действеннее, так как он прежде, говоря иносказательно, поклонялся и служил Богу как бы сквозь тусклое стекло, в гаданиях, а ныне же лицом к лицу (1 Кор. 13:12), в чистом и ясном свете. Он прежде нас прошел путем Божиим и указал нам дорогу; а там он уготовит нам жилище блаженного покоя, если только мы будем вести жизнь богоугодную, будем жить так, как он учил нас словом и делом. Да послужит это утешением для блаженных ваших душ; да успокоятся, помышляя о сем, чистейшие умы ваши. День и ночь памятуя заповеди и наставления преблаженного отца нашего, будем утешаться ими и размышлять о них. Таким образом мы и угодим Богу, Коему посвятили себя, и верно совершим предлежащий нам подвиг. Мы прославим Его, и Он взаимно прославит нас, а в будущем веке приготовит нам Царство Небесное. Но и до сих пор я всё говорю о нашем отце. Может быть, по мнению некоторых, это уже выходит за пределы письма; но там не знают пределов письма, где говорить [Col. 1835] побуждает долг и частию знаменитые заслуги дивного мужа и привязанность к нему смиренной и бедной души моей, а частию желание содействовать вашему спасению и доставить вам утешение.

Но вам, без сомнения, хочется знать, каково было преставление блаженного мужа? Какой недуг постиг его и сколько дней пролежал он на одре болезненном? Каковы были последние прощальные слова его? Какое сделал он завещание и распоряжение? Далее, какое именно и как многочисленно бышо собрание во время его погребения? – и много другого тому подобного. Но кто может всё пересказать вам в письме или кто без скорби сердечной может описать вам всё сие? Впрочем, скажу вам вкратце [главное], дабы и из сего вы получили скольконибудь утешения. Недуг у него был прежний, то есть боль в желудке. Сия болезнь, усилившись от долговременного пребывания в темнице и в изгнаниях и от крайнего небрежения о теле, породила много других болезней и наконец совершенно лишила его всякого аппетита, так что блаженный муж еще до смерти казался уже почти мертвым. Впрочем, пролежав три дня в этой болезни, в начале ноября месяца он, при помощи Божией, поздоровел. Но – о блаженное величие души его и непобедимое постоянство в терпении! Даже во время болезни он не хотел дать себе успокоения или облегчения – так не был привязан он к сей жизни! Будучи утомлен летами, изнурен старостью и повержен на одр жестокими страданиями, он, по слову Давида, не дал сна очам своим и веждам своим дремания, не дал себе покоя, пока не обрел место Господу (Пс. 131:4–5). И подлинно, он обрел это место. Какое же? Это постоянно и непрерывно каждый час преподаваемое им спасительное учение, которое он, даже лежа на одре и будучи не в состоянии собрать к себе братию и устно беседовать с ними, диктовал одному из писцов, то есть говорил как бы языком другого. Сие наставление я присовокупил к моему письму, чтобы из него увидел всякий умный человек, что блаженный муж предузнал день своей смерти и гадательно предсказал о ней. Наставление это следующее [Col. 1837]: «Братия и отцы. Я был болен и снова по молитвам вашим выздоровел. Но до каких пор мы будем возвращаться к этому “снова”? Без сомнения, придет смертный день, когда не будет иметь места это “снова”, придет смертный день, который отделит меня от вас и отошлет отсюда. Однако из-за этого не должно помышлять о сиротстве, ибо верен Тот, Кто сказал: не оставлю вас сиротами (Ин. 14:18), и се, Я с вами во все дни до скончания века (Мф. 28:20), и особенно потому, что мы увидим друг друга в тот день – о, если бы можно было сказать! – в радости неизреченной и в жизни бесконечной. Что выстрадал я во время болезни, вы знаете; вы знаете, как я, мучимый ознобом, подвергся нестерпимому трясению, как скоро затем в течение целого дня был объят палящим жаром. И так страдая, сам в себе я подумал: в грядущем Суде несчастный человек будет переходить от муки тартара в геенну огненную и будет он, быть может, подвержен двум или более наказаниям.

Однако одному или двум [наказаниям подвергается человек], из здешних страданий можно заключать, что нестерпим гнев Божий на грешников (см. 2 Пар. 36:23[а-б]). Поэтому со многим страхом и трепетом должно удерживать себя, чтобы не впасть в эти нестерпимые муки. Вот настоящее гонение для одних послужило поводом к добродетели, в которой таковые просияли, как светила в мире (Флп. 2:13), возвещая слово жизни, к похвале моей (если только мне позволено так сказать) в день Христов (Флп. 2:16). Сколько прекрасного они сделали! Какого совершенства достигли! И себя самих и спасли и спасают, сделавшись опытными в искушениях, очистившись в бедствиях подобно золоту, и других располагают к тому же и являются спасителями многих: как тех, которые соблюдают тот же порядок жизни, так и тех, которые ведут иной образ жизни. С ними да будет и моя часть и всякого, кому угодно будет присоединиться ко мне. Для других же – а таких очень немного – гонение было поводом к проявлению нечестия, именно для тех, которые в свободно избранном образе жизни и не стесняемые послушанием совершают свою срамоту (ср. Иуд. 1:13). Посему очень уместно сказать словами Писания: потемне паче сажи вид их (Плач. 4:8). К ним и я возопию: беззаконные сыны, вы оставили Господа, изменили законы монашеской жизни, не имеете прямых дорог, но, как хромые, шатаетесь (ср. Евр. 12:13), носясь сюда и туда; вы отстали от спутников своих и сделались женолюбивы; одни живут одиноко, другие нанимают еще рабов, некоторые же ведут торговую жизнь, [Col. 1840] увлекаемые сребролюбием. Не страшит вас ни проклятие пророческое, ни угроза апостольская, ни увещание моего смирения. Один из таковых, как я знаю, слюбившись с девицей, для нее решился на хищение и отречение от Бога. Что скажешь, несчастный и жалкий? Сколько раз ты пел: камо пойду от Духа Твоего и от лица Твоего камо бежу? (Пс. 138:7). К увлечению ты всецело приведен диаволом, прельстившим Еву и вместе [с нею] изгнавшим из рая прародителя нашего Адама. Ты помышляешь всецело отречься от Христа, с Которым сочетался обетом девства, и соединиться со грехом, которым смерть вошла в мир. Не слышишь ли, что восклицает Писание о тех, которые поступают таким образом: червь их не умирает и огнь не угасает (Ис. 66:24)? Не слышишь ли, что говорит апостол: блудников же и прелюбодеев судит Бог (Евр. 13:4)? И опять: Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог (1 Кор. 3:17). Что обрящешь чрез совершение греха? Не мрак ли и меч, пронзающий сердце твое? Не бездну ли отчаяния? Не самого ли диавола, прельстившего тебя, который принуждает тебя схватиться за петлю, как некогда Иуду? Отрезвись, омраченный! Беги сети смертной, погибший, не дай увлечь себя в тенета ада, чтобы здесь жить жизнью Каина, стеня и трясясь и избегая каждого знакомого лица, а в будущем веке быть осужденным в геенну огненную. Что же другое для всех прежде названных сделаю я, несчастный, ограниченный одним местом? Что другое, кроме стона, заклинания, указания на грядущий меч? И если бы они услышали и обратились от своего греховного пути, который ведет к погибели, то они были бы спасителями и для самих себя, и для меня, смиренного. Если же нет, они одни исчерпают до дна чашу бедствий, одни пойдут в огонь, который воспламенили, одни примут погибель вечную от лица Господня и от славы крепости Его, когда Он приидет прославиться во святых Своих и явиться дивным в день оный во всех (2 Фес. 1:10), кто верно ходил по заповедям Его, им воздавая достойные награды, а совершающим противное – приготовленные им нескончаемые муки. Вы же, братия мои, прошу вас, [Col. 1841] право ходите, чтобы исходящее от вас слово добродетели, даже относясь к нечестивым, приводило их к познанию истины, – всё перенося, всему веруя, всё претерпевая, все во всем благоугождая Господу, чтобы нам избежать наказания и достигнуть Царства Небесного в Самом Христе, Господе нашем, Которому слава и держава, со Отцом и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

По прошествии четырех дней, в следующее воскресенье, когда по-прежнему сидел блаженный муж и когда читано было сие самое оглашение, случилось, что он сделался гораздо бодрее и живее. Говорят, что труд доставляет здравие; бодрость душевная и напряженное усилие восставляет близких к смерти. Поелику же нужно было совершить священнодействие, к коему блаженнейший муж ежедневно показывал сильное желание, то он пошел в храм, желая очистить себя пред Господом и принести бескровную Жертву.

Совершив священнодействие, преподав животворящие Таинства присутствующим и окончив всё надлежащим образом, он зашел оттуда в трапезу и, поприветствовав многих находившихся там отцов и исповедников, и любезно приняв их, и напутствовав их словом и беседой о смерти, отпустил их. Впрочем, как вы знаете, он не теперь только поступал так, но и всё время жизни сего знаменитого мужа было не что иное, как помышление о смерти и желание разрешиться и быть со Христом (Флп. 1:23). А помышляя о сем, с какими искушениями он ежедневно боролся! Но нужно ли пред всеми и подробно возвещать о его преславных деяниях, когда они сами за себя говорят? Теперь же еще менее нужно говорить о сем, потому что он почти за год уже совершенно приготовлял себя к смерти. Хотя я часто и почти всегда был при сем человеке, который всё и делал, и говорил по воле Божией, однако и при такой близости по христоподражательному смирению не благоволил беседовать со мной об этом. «Не осталось ли, – говаривал он, – еще чего-нибудь из того, что мы необходимо должны были сказать? Не оставили ли мы без внимания чего-нибудь такого, что должны были сделать?» Так-то мыслила и действовала блаженная сия и многозаботливая душа! На следующий день – это был третий день, [Col. 1844] в который совершалась память великого исповедника Павла, – блаженный муж, как любящий Бога и святых Его и притом исполняющий апостольское установление, совершил Божественное священнослужение в память святого. По наступлении вечера он, побеседовав довольно со многими из братий, сидевшими с ним, по обыкновению пошел в келлию и, пропев положенные псалмы и молитвы, лег спать. Около четвертого часа начала мучить его обыкновенная болезнь, и он, позвав одного из братий, находившегося у его келлии, сказал о своей болезни ему и стекшейся тотчас всей братии. Впрочем, в сей день болезнь его была еще не в сильной степени, и потому на другой день, пригласив всех братий и как бы уже разлучаясь с ними, он повторил им прежние советы. Каким же братиям? Тем, к которым он не переставал говорить ежедневно и о которых заботился день и ночь. Он так говорил им: «Братия и отцы! Сия чаша есть общая. Ее испили все отцы наши, ее испью и я и отойду к отцам моим. Вот завещание, которое я оставляю вам: ненарушимо храните вашу веру и ведите жизнь беспорочную. Более сего я не имею ничего сказать вам, ибо я прежде сказал уже вам всё, что должен был сказать, и учил вас всему».

И как истинный сын мира и любви, он присовокупил и сие: «Передайте от меня со всем почтением и уважением приветствие и пожелание спасения господину нашему архиерею, равно и прочим отцам, иерархам и священникам Христовым и исповедникам, претерпевшим страдание ради Господа, всем братиям, друзьям и знакомым и тем, которые подвизались на одном с нами поприще веры, как малым, так и великим». О, блаженная и ревностная душа! Даже в этот предсмертный час он не помышляет и не заботится ни о чем более, как о том, чтобы угодить Богу и прославить Его. Наконец, когда я, смиренный, спросил у него, что прикажет он касательно тех братий и мирян, которые подверглись наказанию и находятся в числе кающихся, то он, как сострадательный врач и подражатель Христов, отвечал мне: Да простит всем им Господь (Ис. 26:13), и как сын веры, троекратно ознаменовав себя крестом, произнес молитву: «Господь мира да будет [Col. 1845] со духом вашим», и, облобызав всех присутствовавших, остался так. Между тем разнесся слух о его болезни, и стеклось множество народа. И сей блаженный муж целых два дня провел в благословении и приветствии приходящих, в тихом и кротком собеседовании с ними и в молитве и, преподав каждому незабываемое и спасительное напутствие, отпустил их с миром.

Потом, в воскресный день, когда совершается память мученика Мины, прочитав обыкновенные песни и псалмы и причастившись Святых и Животворящих Таин, по обыкновению ознаменовав себя крестом и подняв руки вверх, как бы для молитвы, около шестого часа начал он чувствовать в себе слабость и тихим, едва внятным голосом приказал зажечь восковые свечи, после чего мы начали петь псалмы. И лишь только дошли до стиха Во век не забуду оправданий Твоих, яко в них оживил мя еси (Пс. 118:93), и еще не кончили его, как он предал святым Ангелам блаженную и чистую свою душу. Вот вам краткое повествование о преставлении треблаженного мужа! Так-то подвижник окончил свое поприще! Смерть его была успокоением навеки от многих подвигов и трудов.

Но как я могу без слез представить вам то, что за этим последовало, когда мысли подобно огню жгут меня и когда пал я духом? Впрочем, да позволено будет мне продолжить несколько мое повествование. Таким образом лежал блаженнейший муж (ибо нельзя оставить без внимания и сего нового и необычайного зрелища), лежал достопочтенный муж, имея вид ангелоподобный, потому что душа, переселившаяся ко Господу, как бы отразила светлые лучи на священном теле, в котором и с которым она служила Святой Троице. Прежде всего стеклось к нему несметное множество как монахов, так и мирян, среди которых много было знатных, вместе с иерархами и священниками, и всякий из них принес, что только было нужно для погребения блаженного. Одни принесли белые и драгоценные свечи, другие – расписанные плащаницы, иные – сотканные покрывала, серебряные, сделанные из золота и серебра, и янтарные сосуды, ароматы и благовония; иные, кратко говоря, принесли многое другое, так что почти всякий из сошедшихся принес что-нибудь для погребения честнейшего тела. Но в этот день и в эту ночь восстала сильная буря, подобная той, какая была некогда при погребении великого Петра Александрийского. И здесь-то произошло удивительное дело, [Col. 1848] именно – все забыли и море, и бурю, и свирепость волн, и искушение от властителей, и всякий другой страх. Рабы в это время бросили служение своим господам, земледельцы оставили свои работы, блюстители порядка и начальники – свою власть и начальство, мореплаватели и купцы – свою торговлю, путешественники – свое шествие; все соединились и устремили взор свой на почившего, как на некое драгоценное ожерелье или, сказать точнее, как на живущего и еще могущего говорить.

Таким образом, при согласном пении псалмов и блеске светильников по совершении бдения и коленопреклонений, по отправлении обычного священнослужения, около седьмого часа он предан был священному гробу – впрочем, не без шума и беспокойства, потому что из множества стекшегося народа всякий желал получить что-нибудь из священных надгробных вещей или святых мощей. Блаженнейший муж предан был [земле] и погребен в той самой пещерной келлии, в которой он обыкновенно писал свои сочинения и молился Господу и, подобно апостолу, даже с ослабевшими силами, с худым здоровьем, изнуренный гонением и старостью, занимался рукоделием. Так отец приложился к отцам, священник – к иерархам, хотя и прежде помазания, исповедник – к исповедникам, мученик по своему произволению – к мученикам, учитель – к учителям, громогласная труба истины – к проповедникам. Но прибавлю и следующее: воздержник присоединился к воздержникам, чистый – к любителям чистоты, страннолюбец – к страннолюбцам, умеренный – к умеренным. Он, насколько возможно, богоприлично для всех сделался всем, дабы спасти, по крайней мере, некоторых (1 Кор. 9:22), утверждаясь на примере апостольском; и таким образом совершив поприще апостольское, он со славой взошел на небо и, ликуя с Ангелами в месте селения дивна, во гласе празднующих (Пс. 41:5), наслаждаясь вечными благами в Боге и милостиво призирая на нас, возносит за нас к Богу горячайшие молитвы. А мы, смиренные и уничиженные, оставленные надеждой, понесем с благодарением эту скорбь и вознесем сей преславный глас: Господь даде, Господь отъят: яко Господеви изволися, тако бысть (Иов. 1:21). Что случилось, то случилось по воле Господа, Который все устрояет ко благу; Ибо кто противостанет воле Его? – говорит дивный апостол [Col. 1849] (Рим. 9:19). Однако же мы, следуя влечению природы, подобно сиротам, со слезами рассказываем о деяниях отца, любившего Бога и чад своих. Мы каждый день видим, как братия наши, подобно птицам, из многих и различных мест, близких и отдаленных, стекаются ко гробу отца своего с лицом унылым, помраченным скорбью и печалью, проливают над ним слезы и тяжко вздыхают из глубины души, так что по одному виду всякий тотчас может понять состояние души их и то, какими отеческими благодеяниями многие из них пользовались. И вы, блаженнейшие [братия], конечно, чувствуете то же или еще более, скорбя и о том, что вам не удалось присутствовать при кончине сего блаженного мужа. Но утешьтесь тем, что вы услышали, и с упованием и новой бодростью неленостно проходите оставшееся благое ваше поприще, не переставая молиться и о нашем смирении, так как и мы, со своей стороны, молимся о досточтимой любви вашей, хотя, быть может, это слово и покажется вам дерзновенным. Чрез вас я братски приветствую всю прочую вашу братию. И вся наша братия любезно приветствует вашу святыню.

 

На принесение и положение мощей преподобного отца нашего и исповедника Феодора, а там же и поминание в конце Слова о положении обретенных мощей преподобного отца нашего Иосифа, Бывшего архиепископом Фессалоникийским

[2019]

1. Справедливо могли бы поставить нам в вину, если бы мы обошли молчанием принесение божественного отца и положение священных мощей, ведь если у него самого было столько рвения и дерзновения, что он предпочел претерпеть опасности, и ссылки, и [вообще] всё, то насколько более естественно для нас иметь рвение излагать его дела, и рассказывать, и дарить боголюбивым душам. Ибо что будет весомее для пользы или приятнее для наслаждения, чем поминать столь великого мужа, и повествовать о его подвигах и борениях, и превозносить хвалами это тело, пролившее пот во многих трудах, и чествовать его наивысшими славословиями? А как при его принесении и положении было некое большое и многолюдное торжество, так и от речи и воспоминания о происшедшем обязательно будет равное и сравнимое веселие разом у иноков и у мирян, вместе радующихся и хвалебными устами поющих благодарения. Итак, из-за этого пусть мое слово примется за повествование и упомянет о предлежащем, чтобы мы узнали и о времени священного принесения, и о том, как и через кого это многообильное сокровище было водворено в свою собственную обитель, как сохраняемое для нуждающихся неотъемлемое богатство. И следовало, конечно, чтобы слово сразу же взялось за то, о чем намеревалось вспомнить, но чтобы не показалось, будто оно посвящено только последним событиям, а из прочего, что было в великом этом житии и борьбе, ни о чем не упоминает, то оно вначале повторит немногое из этого, рассказ о чем доставит наибольшее удовольствие слушателям, и тогда уже перейдет к нынешнему предмету, так что речь будет идти по порядку и самой себе покажется наиболее полной.

2. Итак (начнем с этого), сей божественный и великий Феодор, получивший прозвание, соответствующее образу жизни, поистине богодарованный и многовозлюбленный, происходил от родителей знатных и известных и имевших первейшие почести от царя, а отечеством ему был этот благоденствующий Константинополь. Собрав смолоду ученость как нашу, так и внешнюю насколько требовалось и прежде всего заложив добродетель словно бы опорой жизни, он вскоре оставил богатство, и славу, и всё, относящееся к дольнему коловращению, а воспринял жизнь иноческую и безмолвную, отдав тленное за нетленное и обменяв неустойчивое на пребывающее. А так как то время давало много воли иконоборцам, поскольку злое учение бесновалось почти что против всех, он, видя это, основывает пристанище подвижничества не в Византии – потому что ему и нельзя было, – а вне его и вдали вместе с родителями и другими сродниками, которые все за ним следовали. Обитель же попечений о добродетели называлась у них Саккудион, в которой, наилучшим образом проявив себя и дав доказательства добродетели, он после того поставляется в их пастыря, а затем также возводится в священство, потому что Платон, его дядя по матери, уговорил его и в том, и в другом, а вернее, добавил к уговорам принуждение. И сразу у него подвиги и схватки и борения с царями, потому что те не соглашались с правым словом, потом ссылки и заточения, а прежде тех, увы мне, избиения, и телесные мучения, и бичевания – ибо что говорить о долговременных бедствиях и недостатке и лишении необходимого, которые все доблестный стойко переносил?

3. Когда же тираны были устранены, понеся справедливое наказание, он тоже освобождается из ссылки, вновь воссоединившись с учениками, наставляя их к добродетели и убеждая бесстрашно переносить трудности. Тут и держатели скипетра, восхищаясь его мужеством и разумением, поскольку и сами любили Бога и добродетель, упрашивают преподобного обитать не далеко и в стороне от столицы, но внутри и рядом с ними, чтобы им можно было и видеть его чаще, и вкушать доставляемую им пользу. Он же, повинуясь и правителям, а более всего по устроению Промысла Божия, занимает дом великого Предтечи, храм, отличающийся красотой и размерами, который возвел Студий, пришедший из Рима, и отвел под монастырь, хотя иконоборческое злочестие и изгнало оттуда всех иноков, заградив для них их собственные обиталища. Но он, приложив множество стараний и сведя в это место, с одной стороны, тех монахов, которых он привел из Саккудиона, а с другой – пришедших откуда-то еще или же желающих постричься, и собрал там многочисленный сонм и добился, чтобы собравшиеся достигли высот добродетели. Вот с тех пор это место стало всем известным и знаменитым, потому что почти все жители столицы посещали его и восхищались тамошними монахами за доброе житие и многое это подвижничество.

4. Однако [вмешалась] зависть, и вновь те, кому было вверено начальствование, будучи неблагонравны в жизни, хоть и не извратились в вере, причинили преподобному большое беспокойство, злобствуя на него и досадуя за его прямые речи и правую жизнь. Они даже отправили его в ссылку, не имея ни в чем обвинить его, кроме несогласия с их словами. Но так как те не через долгое время пожали плоды своей порочности, но встретили скорое крушение, вновь преподобный в покое, и вновь знаменитая благодаря ему обитель приняла его в себя, затмевающего предыдущие свершения последующими. Ибо и правитель оказывал ему большое уважение и честь и превозносил его жительство.

5. Когда же и многообразнейший во зле Армянин по неизреченному Божию суду, словно некая египетская казнь или свирепый вихрь и буря, пробрался к римскому начальству, сделав царство добычей захвата, тогда и большие состязания, и мужество, и борения отца, разившего тирана дерзновением и обличавшего его бесстыдный замысел. Ибо злоименный осмелился ниспровергнуть Божественные запечатления и назвать идолами честные иконы, которые он и сжигал, увы мне, или замазывал известью из-за извращенности своего разума. Это очень огорчало святого, снедаемого огнем отчаяния и удручаемого несказанными трудами, и он не считал за опасность пострадать, но не пострадать много – вот чего он опасался. Поэтому он и больше других выказывал ревность в состязаниях и готовился к стойкости в бедствиях. Не снеся его мужества, тиран вначале изгнал его из Византия и поместил в суровейшее заточение, затем нанес ему побои и сильно бичевал, безжалостно, увы мне, рассекая мягкую плоть и изводя потоки крови. И не довольно было тому по преизбытку бешенства один или два раза истязать его ударами, но и многократно и сверх меры, переменяя для него узилища и заточая то здесь, то там, чтобы многообразием наказаний явить его или сдавшимся, или хоть немного уступившим. Но доблестный и дерзновения не ослабил, и духом не пал, но еще более мужался, явственно разя тирана – и пронзая словами и клеймя поношениями. А для того, когда он узнавал обо всем происходящем, было досадно и невыносимо, если, в то время как почти все покорились ему и были порабощены властью, сей не то что оставался непобежденным, но и других убеждал не страшиться никаких бедствий и не соглашаться с нечестивыми его учениями. Но этот бесстыдный и заносчивый человек, много пренебрегавший долготерпением Божиим и ругавшийся над священными иконами, на десятом году царствования понес наказание за содеянное, бесславно окончив жизнь и из-за удара, поразившего внутренности, став вразумлением для остальных.

6. Сразу же и отца освобождают из ссылки и выпускают из заточения, а он, и по дороге проходя, творил многие знамения, и много делал для пользы спутников, и большую отраду доставлял ученикам, уделяя им от своего радостного настроения и прочего духовного утешения. Тогда же и своего брата, я имею в виду Иосифа, стяжавшего предстоятельство Фессалоники, тоже вернувшегося из долгой ссылки, он увидел с каким даже не скажешь наслаждением, принимая его всего в объятья и целуя губами и сердцем. Но кто расскажет опять о тех речах святого и дерзновении, которое он, пылая божественной ревностью, с опасностью [для себя], но не опасаясь высказал по отношению к принявшему в ту пору скипетр? Ибо он и перед лицом того предстал, и беседовал о должном, и представил злочестие царствовавших до него, которые, по его словам, из-за бесчинств против честных икон и осквернения святынь и здесь понесли немалое наказание, и там по отходе испьют целиком мутное вино гнева Божия (ср. Пс. 74:9), справедливо для них изливаемое. Но хотя праведник много [доводов] выставлял для убеждения царя, тот не поддавался и не принимал его сладчайших речей. Ведь и он принадлежал к противостоящей части и мнению, отрицая божественные иконы еще смолоду, однако же не чинил гонения или вреда православным, но не допуская их в столицу, не препятствовал жить в других местах или воздавать честь иконам. Вот и отец, поскольку ему нельзя было пребывать в собственном святилище, поселился на островах перед Городом, общаясь и там с учениками и беседуя с ними как обычно и вскармливая их божественными речами. Прожив вместе с ними с той поры немалое время, он на шестьдесят седьмом году плотского жительства освобождается от оболочки, воспаряет же ко Владыке, по Которому томился, чтобы стяжать двойной венец – жития и исповедничества, потому что и в том, и в другом он свершил великие подвиги и приобрел великие трофеи. Ибо восставали на него четыре тирана, и четверых он поборол, и пленил, и обратил в бегство, и ниспроверг с большим превосходством и тогда уже и сам окончил жизнь и преставился и, так преставившись, перешел в небесные обители. После того как принявший его остров – он назывался Принцев – получил его священное тело, честное сие пребывало там в чести, источая многую благодать, доставляя большую и изобильную пользу.

7. А что же его ученики и прекраснейшие последователи доброго учителя? Они не отсутствовали и после кончины отца, но и находились рядом, и были вместе, и оставались у могилы, имея своим предстоятелем премудрого Навкратия, которому начальствование было вручено по желанию отца. Все они сообща многими прошениями, многими молитвами умоляли Бога подать церквам тишину, чтобы для них воссиял ясный день и они вернули себе древнее благолепие. Когда же всё творящий и переменяющий Бог, низлагающий сильных с престолов (Лк. 1:52), сокрушающий мышцу грешника и лукавого, превращающий бурю в тишину (Пс. 106:29) и претворяющий смертную тень в утро (ср. Иов 24:17), Сам, видя, увидел преподобных своих утесняемыми и, увидев, призрел и, призрев, погубил злое царство с грохотом, а дело христиан восстановил, вот тогда-то и сонмы отцов, и толпы православных, и собрания иноков все вместе поспешно стеклись в столицу, воспевая благодарения Богу, Бога восхваляя, Богу возглашая песнь. Многую хвалу вознесли они и благочестивой Феодоре и сыну ее, которые приняли скипетр, и много поздравляли их с самодержавной властью, ибо те не стали подражать: она – супругу, а он – отцу, но в противоположность тому почитали священные иконы и крайне ненавидели злочестивых. Поэтому они прогнали тех развратителей и вредителей и из городов, и из церквей, и из прочих сообществ, а введены были вместо них благочестивые и православные. Тогда же и вынесенный вселенский приговор, чьим зачинателем был Мефодий, которому вверили архиерейский престол, верных почтил и провозгласил как поборников Церкви, а иконоборцев окончательно низверг и низринул.

8. Итак, после того как это произошло таким образом и дела переменились при благоверных царях и святителях, тогда возникло стремление у Навкратия, я говорю о нашем пастыре и преемнике отца, каким-либо способом ввести в монастырь этого боговдохновенного мужа и перенести его священное тело и благоприлично положить в гробницу. Взяв в помощники и доброго Афанасия, поскольку и тот предводительствовал паствой Саккудиона (так как оба монастыря находились под одним началом), он вдвоем с ним пришел к патриарху, а также и к августе и ее сыну, возвещая о перенесении отца и о том, что настоящее время – самое для них подходящее и удобное для этого предприятия. Но здесь пусть каждый будет внимателен, ведь слово подошло к рассказу, который оно сознает собственным предметом и изложить который оно пообещало вначале.

9. Итак, в продолжение восемнадцати лет с тех пор, как этот многострадальный муж преставился из жизни и тело его было погребено на острове, желающим нельзя было, хотя они и стремились это сделать, ни перенести его оттуда, ни положить в собственном его монастыре, ни отдать жаждущим вожделенное сокровище. Стало быть, он и оставался покоящимся там все то время, пока иконоборческая десница была в силе и пока нечестивая ересь имела преобладание. Когда же гордыня их пала и вконец сгинула, божественный Навкратий, о котором я и выше говорил, даже малое время не помедлив, собирается и готовится к перенесению священных мощей, ибо нехорошо для него было, чтобы еще оставался у других собственный его отец, которому, как он считал, гораздо более естественно было бы пребывать у него. Вот и придя к августе и патриарху, как мы сказали, вместе с соратником своим Афанасием, он изложил им со многим сокрушением дословно следующее: «Я знаю, – говорил он, – что и прежде наших речей, и до нашей просьбы в вас были заложены большие расположение и любовь к великому отцу и исповеднику и нашему пастыреначальнику – да и разве не подобает уважать столь великого мужа, и чтить, и воздавать ему должной благодарностью? Ведь его мужество, и борения, и славное житие, и подвиги убеждают всех считать удивительным и удостаивать большой заботы всё, что к нему относится, – а он после ссылки, после бичевания, после тысячи других тягот не сподобился даже погребения в монастыре и не стяжал подобающих проводов; ибо, почив на Принцевом острове и оставаясь там в раке уже восемнадцатый год, он еще и теперь из-за беснования иконоборцев и необъявленной их вражды против него не перенесен сюда – и отец не возвращен чадам, и пастырь не сопричислен овцам. Итак, пусть ваша держава приложит попечение, чтобы такое сокровище было доставлено к нам и мы обрели в своих стенах столь большое богатство, ведь так мы и священное тело обиходим должным образом, и посвятим всеблаженному, что положено. Ибо что столь же великое будет для Царя городов или какое другое более благолепное украшение, чем красоваться и блистать таковым мужем и при перенесении его и положении воспевать радостное торжество?»

10. Изложив это, Навкратий и Афанасий получили в помощники августу и патриарха, [которые так же] приложили большое старание. Ибо теми владело вожделение почтить ушедшего и, раз нельзя было при жизни, воздать преставившемуся то, что предлагалось. Поэтому с поощрения правителей отцы прибыли на остров, и не только они, но и множество прочих иноков, как из их собственных монастырей, так и из других, дальних, ибо сообща и каждый по отдельности они соревновались в том, кто, добравшись первым, окажет большую честь и доставит большее угождение, а скорее сам [то же] получит взамен. И приблизившись к гробнице со многим светом и излиянием фимиама и смешав усладу со слезами, они, как положено, обратились к отцу с такими словами: «Ты знаешь наше влечение к тебе, о наилучший и чадолюбивейший из отцов, знаешь преизбыток привязанности, знаешь глубину любви, посему мы и пришли к тебе с прошением, явились с призыванием, прибыли с мольбой: дай согласие нам, умоляющим, склонись к просящим тебя, дай пастве твоей перенести твое священное тело, дай столице поместить у себя твой честной прах, дай благоприлично положить почитаемые твои мощи, дай устроить общую радость об этом, общее ликование, ибо мы жаждем получить тебя внутри, жаждем удержать и принять у себя; жаждет тебя твоя знаменитая обитель, жаждет тебя множество чад твоих, которых ты породил, и дал созреть, и привел в меру духовную, жаждет тебя вскормившее отечество, а вернее Царь городов, в котором ты и икону Христову славно проповедал и в котором явственно заклеймил ее ругателей. Приди к твоему народу, к твоей пастве, к устроению Церкви, к украшению ее, к благолепию. Ныне облачилась она в древнюю одежду, ныне оделась в свое убранство, ныне веселится и ликует и созывает своих питомцев. Ибо зима еретического волнения миновала, буря и шторм угасли и стихли, смута перешла в спокойствие, послышался же глас умопостигаемой горлицы, согласно Соломону (Песн. 2:12, 13), смоковница принесла свои ранние плоды, виноградники цветут, издают благовоние и наполнили все благоуханием – это знаки и приметы невесты-Церкви и Жениха Христа и предзнаменования перемены к лучшему. С такими речами обращаемся мы, твои ученики, такими словами призываем тебя, вот что с трепетом и радостью предлагаем тебе: позволь коснуться твоего священного тела, освяти осязанием наши губы и сердца, очисти всякий член, касающийся тебя и приближающийся, соедини себя с нами, пойди с нами, взойди вместе с нами на корабль, проложи путь по морю, яви плавание спокойным, прибудь к своей священной гробнице, поселись в ней, узри чад твоих утвержденными, посети своих разумных овец, человеколюбивейший среди пастырей и заботливейший, покажи им сладчайший твой лик, дай им слышать с еще большей приятностью твой голос, потому что ты умеешь и молча говорить и видеть, не будучи видим, ведь такова у вас почесть от Бога – воспринимать и слова наши, и помыслы и подавать нам просимое».

11. Когда отцы сказали и произнесли это и словно бы божественным помышлением получили удостоверение в своем предприятии, они, взявшись за гроб и поднявшись на корабль, радостно пустились в плавание, распевая на море благодарственные гласы и другие песнопения. Ибо кто расскажет о совершавшемся тогда, кто передаст наслаждение, радость и прочее ликование? Наверное, и море тогда возвеселилось, и стези морские и волны издали сла дчайший звук, и все плавучие и водные существа заплясали при приближении корабля, ибо они видели ту добрую поклажу, несомую морскими водами и сопровождаемую и освещаемую лампадами и охраняемую легким ветром. Когда же они пристали к берегу, можно было видеть сбежавшуюся толпу иноков, окруживших гроб и воспевавших одновременно погребальные и благодарственные песнопения, ведь они стекались, как будто на общее торжество и всенародный праздник, не только ближние, но и издалека и с большого расстояния, не только иноки, но и мирские, и светские, и клирики, и миряне, и всякий, так сказать, род сбежался, каждый отдавая должное торжеству: излиянием мира и светом лампад они умащали даже воздух и, быть может, являли побежденным даже сияние солнца.

12. Когда же они уже собрались нести гроб и доставить его к храму, построившись в ряды и одни шествуя впереди, другие позади, а третьи, как и положено, вровень, то до времени положили его с великой честью в правом притворе храма, там, где внутри лежат и мощи мучеников. Тогда и царица августа, и придворные щедро почтили останки святого, одни придя лично, а другие – послав для приветствия разнообразные благовония. Патриарх же, поскольку питал к нему большее влечение [(это был славный Мефодий)], взяв с собой весь церковный клир, прибыл, чтобы лично увидеть отца, и совершить погребение своими руками, и со всем тщанием прислуживать при нем. Приблизившись к святым мощам, он приник к ним губами и глазами, а прежде всего сердцем, обнимая каждую часть их и молитвенно лобызая. Ибо это священное тело можно было видеть совершенно целым, невредимым и нетронутым, сохраняющим соединение и строение членов, – и от него исходило некое благоухание и как бы сиял несказанный свет. Поэтому ради чести его и для удостоверения большей любви они, сняв истлевшие одежды, облачили его в другие, новые и священнолепные ризы, потому что стекающееся множество целых два дня не позволяло предать святого погребению и скрыть от них столь блистательный, прекрасный и сладостнейший лик.

13. Но пусть слово подождет и немного повременит с положением, пока не изложит и происшедшего с божественным Иосифом, каким образом и тот был перенесен и сподобился такого же, как у отца, в тот же день и внесения, и положения. Так вот, этот священный муж, получивший архиерейство в награду за добродетель, бывший во всем братом доброго отца, украсивший престол Фессалоникийской церкви, мужественно, как никто другой, явивший многие деяния, многие испытания, выстоявший в трудах за добродетель, многую вынесший стойкость в бедствиях, под конец был осужден еретиками на ссылку и заточение. Он, проведя в заключении немалое время и преодолев множество скорбей, умер где-то в фессалийском захолустье, и ему не досталось даже погребения, как должно, и тело его не обрело земли для положения, как следовало бы. Итак, он лежал где-то заброшенный и кинутый в заросшее и влажное место, ибо из-за произраставших там растений, а также проливных дождей, снедавших и кости, и плоть, и все остальное, оказалось, что от него едва сохранились немногие останки. Ибо так, наверное, решили ругатели – бросить его совершенно без попечения и даже после смерти не мириться с ним и не пожалеть и не посочувствовать достойному жалости и сочувствия. После того как он двенадцать лет таким образом истлевал от непогоды, упомянутым Афанасию и Навкратию еле-еле удалось тайком и скрытно собрать его тело – немного костей и малую толику праха – и положить в раку. Ибо им нельзя было, пока еще преобладала еретическая сила, перенести святого оттуда, чтобы, если бы их поймали, у них не отобрали даже те мощи, что они собрали, и не покарали бы их жестоко. А когда они получили разрешение и нашли подходящее время, тут они взялись и доставили, как надлежало, и с почестями внесли его с блестящим сопровождением. И обрати внимание на предусмотрительность и разумение отцов – ведь они отнесли обоих в монастырь в тот же день, в одно и то же время, так что получилось, что великий Феодор с моря, а архиерей Иосиф с суши и от западной страны сошлись вместе и сподобились равного и одинаково почетного перенесения и положения. Ибо надлежало, чтобы те, у кого всё было общее, и жизнь, и подвижничество, и исповедничество, и братская близость и единодушие, обрели и общую гробницу, и равночестное и одинаковое погребение. Если же один полагается целым, а другой – с недостающими частями, то это оставим судам Божиим, Который, многообразно направляя наши дела, не позволит пропасть ни одному волосу с нашей головы, но вновь восставит нас в целости, нетленными, нестареющими, всецело божественными и превратившимися лучшим превращением. И отцы наши, преображенные всем этим, сподобятся гораздо более высокого и удивительного восстановления и боговидного изменения тел, но это будет с ними в грядущем.

14. Теперь же пусть слово вернется к тому повествованию, которое оно оставило выше, ибо так оно и пропущенное доведет до конца, и в подробностях изложит то, что касается проводов и положения. Когда священный отец, многообильный и богодарованный, был облачен в те новые ризы, как я сказал немного раньше, всё собравшееся множество пребывало возле мощей и целых два дня находилось рядом с ними, и не оказалось никого из жителей столицы, кто не присутствовал бы там, чтобы увидеть священное тело и приобщиться к благодати от него. Посему, в то время как происходило торжество, столь желанное для всех, а особенно для прибывающих монахов и учеников отца, соуслаждавшихся духом, у которых и влечение сильнее, и усердие больше, и собрание как нельзя более приятно, – сам божественнейший патриарх в присутствии всех, собственными руками подняв преподобного, полагает его в гробницу и закрывает священное тело, а тут же и мощи брата Иосифа предает той же могиле, которая раньше содержала внутри премудрого Платона (а вы знаете, что он приходился им обоим дядей) ныне же, как и положено, получив и их, во всем равночестных и единонравных, стала могилой всех троих, и знаком, и вместилищем, и чем другим, как не многообильной и неистощимой сокровищницей? Ибо так, конечно, отцы сочли полезным и так порешили оба – вместе быть скрытыми под одним и тем же камнем и положенными вкупе друг с другом, не только ради природы и происходящей от нее близости, но гораздо более ради добродетели и сопряжения через нее. И теперь гробница, стоящая поблизости от мученических мощей, которые были обретены там по некоему божественному явлению, доставляет нам, приходящим, многую благодать и многую пользу подает приближающимся [к ней]. Ибо мы, словно видя самих божественных отцов, так приходим денно и нощно к мощам, так вглядываемся очами в священные их образы, написанные на гробнице, получая очищение вместе и души, и тела и принимая щедрые благодеяния.

15. Итак, и вы не переставайте, божественнейшие отцы и наши попечители и предстатели, надзирать за нами, и блюсти, и умилостивлять за нас Бога, чтобы, кроме всего остального, мы были и оберегаемы вами, и спасаемы, и ведомы к лучшему. Если же мы и окажемся там же, да примете нас, и возьмете к себе, и поселите в небесных чертогах, ибо твои заверения и твои обетования, честнейший отче и пастыреначальник Феодор, – всегда помогать нам, защищать, предстательствовать как за собственных чад и исполнять прошения, которые мы приносим во спасение. Ведь нам ведома твоя забота и любовь к нам; мы знаем силу твоего покрова и богатое заступничество; мы знаем и уверены, что ты станешь для нас всем, и богатством, и славой, и хвалой, и путеводителем, и наставником, и учителем, и всё, что извилисто, выпрямишь, и шероховатое сделаешь гладким, и выровняешь путь, ведущий на небеса, и приблизишь к нам Бога, Которого ты – посланник, и помощник, и служитель, и благой примиритель. И да будет нам, о предивнейший из отцов, благодаря тебе избрать лучшее и полезное, пренебрегая всем чувственным и преодолев всё, подверженное превратности и перемене. Ибо так мы и воспримем вечно пребывающее и так остановимся в стремлениях, достигнув предела желаний и обретя Бога, найти и стяжать Которого есть высшее из благ. Ибо тогда мы справим и истинное торжество, и возвеселимся вечной радостью, и просветимся светом изначальной и блаженной Троицы, и узрим или получим постижение Бога, яснее созерцая славу Отца и Сына и Святого Духа, познавая и понимая беспредельное и простое единение Трех Беспредельных, ведь постижение наше будет не сквозь стекло и не в тенях и намеках (ср. 1 Кор. 13:12), но мы беспримесным умом встретимся с самой истиной, с самим первоисточником, осязая незримое и вступая в то, что превосходит знание и постижение. Ведь он не будет тогда разнообразным и многовидным и разделяющимся на много частей, но простым и единовидным и вмещающим только Бога и всецело Его, когда он по благодати станет и богом через причастность и, бог по благодати, непосредственно соединяясь с Богом по природе, стяжает в меру добродетели и восхождение, или обожение, и устойчивость и порядок клира и обители, а эти вещи, которых много, должны все быть исполнены и уделены каждому сообразно достоинству и причастности к лучшему. Да будет и нам в них часть, и да унаследуем горнее Царство во Христе Иисусе, Господе нашем, Ему же слава и держава с Отцом и Святым Духом ныне и присно и во веки веков, аминь.

 

Церковнославянское житие св. исповедника Фаддея, ученика преподобного Феодора Студита

[2037]

[Р. 326] 1. В 27 день того же месяца мученичество с похвалой святого исповедника Фаддея, который был при преступном Льве. Господи, благослови, Отче.

2. Небесных звезд столько же числом, сколько и было их изначально создано нарекающим им имена Богом, и нет в них никакого умножения по сравнению с первым сотворением, и они отличаются друг от друга славой сияния (ср. 1 Кор. 15:41). Звезды же на небе веры тоже исчислены, мы стремимся сказать, прежде начала мира предведающей Божиею премудростью. 3. Поэтому кого Он предузнал и предопределил быть подобными образу Сына Своего (Рим. 8:29), по апостольскому речению, не у всех тех просияние происходит одновременно и сразу, но когда каждому придет время, как бывает от востока до запада до скончания века, да не оскудеет во всех поколениях свет помраченным и да славится промысл человеколюбивой благости. 4. Что же это за светила? Богоугодный Енох (ср. Быт. 5:24); Ной, зачинатель первого примирения (ср. 9:17); Авраам, отец народов (Быт. 17:4), и те, кто от него вплоть до Моисея и после Моисея воссияли даже до Христова пришествия и после Христа, сопричтенные или к апостолам, или к мученикам, настолько отличающиеся друг от друга, как солнце от луны или звезда от звезды. Ясно, что один со всеми [ними] – и ныне хвалимый блаженный Фаддей.

5. Блаженный не был отпрыском ни благочестивого, ни благородного корня, происходя от языческого рода и числясь в рабском чине. И пусть никто не хулит его первого тернистого житья, но подивится этому цветку, произросшему из терний, словно из тьмы на свет, потому что и Бог избрал любочестие благости от бесславных, и худородных, и страстных (ср. 1 Кор. 1:27–28). И как сказал апостол, дабы явить богатство славы Своей над сосудами милосердия, которые Он приготовил к славе, которых Он призвал не только из Иудеев, но и из язычников (Рим. 9:23–24). 6. Вот и сей, конечно, был явно призван к свету, как и пришел, и, придя вначале от света к свету, вновь [принял] второе рождение монашеского совершенства и третье – мучения, словно добрыми луноподобными восхождениями положив в сердце солнечный восход, то есть переходя от силы в силу (Пс. 83:8) и на доброй земле, говоря по-евангельски, дав плод слова от тридцати крат на шестьдесят, а от тех – на сто. О, третья корзина, которую он прекрасно сплел себе! 7. Ведь когда он был удостоен Крещения, которое есть первый свет, и будучи в рабстве служил хорошо, по смерти своего господина он получил свободу еще юным, без бороды. Получить свободу в юном возрасте есть дело случайного благоволения для тех, кто стал ей причастен, а он, даже получив волю, не отдал себя смуте и рабству сего жития, но похулил эту суетную жизнь, что есть скорее образ благонамеренного разума. 8. Вы, сведущие и опытные в том, что если когда кого-либо выпрягают из рабского ярма, то он, так же как и вол, равным образом распряженный, уходит куда-нибудь далеко, куда захочет. 9. Но сей блаженный, возведя горе очи свои и разумно рассудив, что и то создание из-за адамова ослушания будучи в рабстве и тлении желает иной, большей свободы, потому что большее из всех обещаний, данных нам Господом, это когда Он говорит: Если кто хочет идти за мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною (Мф. 16:24). 10. Услышав это, блаженный Фаддей, сразу же распростившись со всем, отошел от мирской жизни, взяв на себя ярем крестоносного и свободного послушания в трудах. Ибо, одевшись в монашескую ризу, он повиновался всей братии и был готов ко всякому служебному послушанию и ко всяким трудам. 11. Вдобавок ко всему этому он любил и учение, а также [был] и трудолюбив, подражая пчеле и собирая для братии со всех цветов достойное подражания. Он изучил всю Псалтирь, так что знал ее всю наизусть и всегда воспевал ее. Научился он и чтению святых книг и внятно читал всей братии, и много в том преуспел. Ибо многократно восходя и на амвон, он весьма отчетливо читал во всеуслышание. 12. И пусть никто не попрекает его за косноязычие, потому что он был иностранец. Ибо нет от этого никому никакого вреда, но и да дивится каждый, сколько любви он имел от всего сердца и чистую совесть к Богу. Ведь какой кому будет успех, если он, даже познав всю философию и изучив всех риторов, из-за этого прельстившись суетной славой, погубит свою душу? 13. А этот блаженный, имея великое смирение и чистую совесть, был мудрее мудрых и смиреннее благоговейных. Ибо святые книги говорят: Страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла – разум (Иов. 28:28). Получил блаженный и дар бодрствования как никто другой. 14. Он в било очень хорошо умел бить. Ударив в било, он будил братию, обходя келлии каждого из них. Ибо ему дали исполнять эту службу, и он делал это с усердием, и это при многочисленной братии и много лет, приемля любовь с любовью и отгоняя от себя леность, будучи весьма верен и мудр, потому что вдобавок к упомянутым службам исполняя и многие другие, он ни в чем никак не был порицаем, но со всяким угождением угодил всей братии. 15. Такова была его жизнь, когда он попросил у игумена и всей братии, чтобы ему дали келлию для отдельной жизни в затворе. И прошение его было исполнено. Войдя же в хижину, он затворился там, никуда не выходя, но пребывал поистине как сокровище, трудясь молитвами и рукоделием, сражаясь с невидимыми и пагубными силами, которые особенно нападают на иноков, сам справляясь со страстными помыслами и как будто всякий день умирая. 16. Ибо это есть приготовление, и если бы он так не приготовился, то сомневаюсь, достиг ли бы победы в мучении. Ведь Бог, приемля дела усердия, содействует естественной немощи, даруя победу вопреки природе.

17. Изведен был этот блаженный оттуда насильно царской карой вместе с другими двумя затворниками и другими семью, и были они затворены в темнице. Немного времени спустя их вывели и поставили всех в ряд перед нечестивым царем. 18. Царь же спрашивал их, послушаются ли они его, будут ли с ним общниками злочестивой веры. Если же не послушаются и не покорятся, то их измучают многими бичеваниями и пытками. Предложены же были и приготовленные всякие орудия, которыми их будут мучить. 19. Блаженный же Фаддей сказал в ответ: «Что скажешь, царь: принесенное за нас в жертву тело и кровь приемлется по доброй воле или насильно, проливая за Него кровь или в ярости проливая кровь ближнего? Посему разумейте и побеждены будете, ибо с нами, проливающими за Него свою кровь, Бог (Ис. 8:9), а ваше дело – эллинов, которые убивают не хотящих принять вашего идольского причастия». 20. И вот стояли страстотерпцы, и, услышав эту страшную угрозу, одни были поражены ужасом от этой угрозы и ослабели прежде мучения, иные же, будучи как-то полумертвы, неким образом прельстились, но не причастились зловерию. Другие же были побеждены посреди побоев, не окончив подвизания. 21. Другие же, кто основал храмы свои на камне (ср. Мф. 7:24; Лк. 6:48), – их дождь мучения не только не сокрушил, но и избавил от второго огня. Ведь соратником победы был Бог. Вот кто это был: Иаков, Дорофей, Виссарион, из которых одного бичевали, дав ему двести ударов по спине и груди, и полумертвым бросили в темницу, другому – 110, а третьему – 108; и бросив всех в темницу, стерегли.

22. Что же [касается] досточудного Фаддея, подвиг которого увенчала кончина, ему достаются победные венцы. Так как ты хочешь знать о его страдании, я поведаю о нем, как, когда его привели пред лицо карателя и обнажили его иссохшее тело, он не вострепетал, не испугался, видя одесную от себя Господа, приуготовляющегося вместе с ним на предстоящий труд, Господа, Который и первомученику явился с неба, и Павлу предстал, и никого другого, приходящего к Нему с усердием, не оставит без помощи.

23. О, благо тебе, доблестный воин Христов, ты ушел из нынешней жизни. Благо тебе, сияющее светило правоверия. Благо тебе, светящаяся звезда церковная, тебя мы по достоинству хвалим. Ты – печать Христова подобия, успокой еретическую бурю к тишине правоверия, спаси же и меня, недостойного, вместе с творящими верно твою память. Богу же нашему слава ныне и присно и во веки веков. Аминь.

 

[PG. T. 105. Col. 864] Житие блаженного отца нашего и исповедника Николая, игумена чтимой обители Студийской

[2044]

[Риторы], состязающиеся на Олимпийских играх и желающие на них стяжать почести, стараются возносить похвалу посредством риторических словес, всем жертвуя ради силы слова и красоты выражения, чтобы хвалился за безукоризненность скорее закон искусства, нежели истинный закон [воспеваемых] дел, ведь то, чего страстно желают, как правило, предпочитается всему прочему. Те же, кто дивится добродетелям великих мужей и желает восславить их, превозносят их доблестную борьбу не риторическими убеждениями и не ухищрениями философии, но, изложив лишь правду и посредством нее неким образом представив дело, они ведут рассказ о добродетели, тем самым раскрывая величие подвигов.

Так давайте же и мы, поскольку предметом этого слова является великий светоч благочестия и речь пойдет об общем отце нашем Николае, опишем по возможности немногие из дел его, чтобы для пользы читателей воспламенить память о нем, пусть и безыскусно, но с любовью к истине извлекая должным образом для потомков то, что сокрыто долгим временем в умолчании и неразличимо в глубинах забвения. Ведь никакому праведнику нет пользы от того, что [Col. 865] ему многими возносится похвала, даже если она в высшей степени красноречива, но [другие] люди радуются, рукоплеща пользе от услышанного для их душ. Ибо памятью о праведнике возвеселятся люди многие (ср. Притч. 29:2), особенно же мы, народ Христов, паства святая: слывущие отцелюбивыми, как и боголюбивыми, мы ежедневно наслаждаемся радостью сего пиршества, пребывая у гробниц и припадая к священным и духовным изображениям [тех], для кого было достаточным и одного образа добродетели – что мы гордимся ими паче других.

Но да предводительствует Христос Бог, Слово Отца, Премудрость и Сила Божия, исправляя падшее и легкомысленное [состояние] страстного нашего разума, и да произведет слово при открытии уст, и да подвигнет руку к написанию рассказов о сем отце и, как Слово, да примет на Себя во всех отношениях распоряжение этим словом.

Сей муж – чтобы немного уделить нам внимания вскормившей его родине – происходил со славнейшего острова критян, который в то время был оплотом свободы во Христе; он всё еще славится крепостью и величиной построек, хотя ныне на нем [засели] древние гнусные выродки Агари, и негоднейший отпрыск служанки Исмаила, раб бичуемый, поработил произошедшую от Исаака в образе Христа новоизбранную паству, ополчившись на нас оружием злодеяний наших. Отречением от заповедей отторгнувшие помощь свыше и увлечением наслаждениями отчужденные от благородства души, мы были переданы, по слову Писания, народу бессмысленному (Втор. 32:21) и из-за пролития крови друг друга оказались в рабстве.

Чтобы слово наше, продвигаясь, заключало пользу, да будет выведен на всеобщее обозрение первый принявший здесь на себя кормило сего благочестия – великий апостол Тит, и да будет показано, что рассказывают о нем, сосуде избранном, жители острова, запечатлевая словом закон Духа. Ведь когда стало ему видно, что из-за неумеренности упорно [Col. 868] бесчинствуют они во всяком зле, он сказал про себя такие слова: Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые (Тит. 1:12). Смысл их он, конечно же, обращал не ко всему благочестивому народу критян, но к тем, кто по собственному выбору, подобно бессловесным животным, из-за низменности страстей оскорбляли чистоту души противоположной ей постыдностью чрева, а нечто подобное имеют в виду эти слова. Ведь Писание для обозначения скрытых и невидимых свойств души обыкновенно образно использует понятия желудка и чрева, как вмещающих и перерабатывающих пищу, поданную разумом; и здесь имеется в виду порок лености, ибо воистину души таковых людей были для апостола «ленивыми чревами», а «злыми зверями» они названы как способные скорее поддаться необузданности, нежели вместить дары Святого Духа.

Николай всему вышеупомянутому нисколько не был причастен и был далек от этого; скорее, став честью своей родины, он всем принес славу. Ведь как тьма является противоположностью свету, а смерть – жизни, так добродетели противоположны пошлым душам и наоборот. (Известно, что это выражение принадлежит не апостолу, а Эпимениду, прорицателю и уроженцу Крита). Впрочем, как бы между делом упомянув об этом, обратим теперь перо к самому Николаю, если Бог дарует нам слово к раскрытию уст.

Итак, родной землей для него стала, как мы уже сказали, страна критян, а поселением – Кидония. Это славное название соответствует источнику, изливающему блага: ибо [это место], со всех сторон орошаемое чистыми потоками, в избытке изобилует хлебом, вином и различными плодами. Отсюда происходил и честнейший мученик Василид, из числа славных десяти мучеников. Здесь же жили и родители [святого], которых молва величала не за знатность рода, но за благочестие, ведь как железо за магнитом, так и похвала многих обычно следует за людьми добродетельными. Стяжав благочестием и добрый дар благочадия, родили они великого Николая. И как младенца во Христе воспитывали они его вместе с прочими его славнейшими [Col. 869] единокровными [братьями], способствуя возрастанию тела для служения в духе, ведь с младенчества нежное и податливое по природе [дитя] ни в самой малой степени не противится наставнику, чего бы тот ни желал. И потому сугубая воздержанность здесь к лучшему; но еще важнее и достойно внимания, чтобы воспитуемыш наставлялся не иначе, как должным образом. Сами воспитанники Церкви, они с ее помощью воспитывали и его, уча грамоте и правилам благочестия; так что благодаря родителям изначально придается ему склад наилучший и чистейший, который удачно называет божественный Давид дневным, противоположным ночному (Пс. 138:16).

Когда цветение возраста сочло, наконец, первую десятку лет и постижение основ дало отроку достаточную начальную подготовку в науках, надлежало ему, призванному свыше Отцом светов, также вступить на первую ступень блаженств – нищенствовать духом и одновременно смириться телом. Он приходит в Византий, поставленный над всеми городами, будучи отправлен родителями своими в училище всех знаменитых и славных добродетелей (я имею в виду великую Студийскую киновию) к дяде со стороны отца по имени Феофан, которому надлежало надзирать за ним и который упражнялся там в аскетической палестре и гимнасии, когда сиятельный светоч и великий поборник и проповедник истины Феодор правил сим духовным челном братии и осенял догматами благочестия всю вселенную.

Итак, этот соименник Богоявления, благожелательно приняв племянника, облобызал его и привел под благословение к тому, кто носил имя дара церковного. А сей ярко горящий огнь благочестия, увидев пророческим оком образованность юноши и пригодность его к восприятию добродетели, благословил его и приказал ради юного возраста поместить в близлежащий к обители детский приют, чтобы общался он со сверстниками и наставлялся в изучении наук. Дети нарочно были поселены великим [Феодором] в здании неподалеку от монастыря во избежание возникающего от них для аскетов беспокойства: так он пекся [Col. 872] о них как наилучший попечитель о душах. Таким образом, стал [отрок] продвигаться в мудрости, возрасте и благодати, всегда отвращаясь от игр сверстников, ибо был он с малолетства очень опытен и сдержан. Ведь вышний Промысл, благоволивший увенчивать смертных различными дарованиями, дарует каждому свой собственный, как правило, соответствующий нам нрав, к уразумению видящих; как сказал один мудрец: «Наряд и поступь мужа, как и смех его, оповещают о его характере».

Когда же с возрастом он очень талантливо и трудолюбиво освоил вводные науки, надлежало ему наконец овладеть и грамматикой настолько, чтобы правильно писать. И ее он также усвоил, став самым толковым скорописцем благодаря природной хваткости, благодаря которой обыкновенно многие достигают в подобном деле особенных успехов. Затем, вскоре обнаружив для многих опытность своего обращения ко Христу, вызывал он всеобщее удивление; ежедневно возделываемый подле общего руководителя плугом заповедей на поле души, он стал приносить разнообразные плоды добродетели. Вступая прежде всех сверстников во святой храм Божий, где они размещались, и выходя последним, приклоняя со вниманием слух к рассказам святых отцов и постоянно читая их жития, стал он в конце концов просвещаться, восходя к познанию наилучшего. Ибо как причина [роста] растения – полив, а для поддержания огня – обилие дров, так основанием для подчиненных в каком ни возьми отношении оказывается попечение управляющих.

Так, превратившись из безбородого [отрока] в мужа и достигнув окончания несовершенного возраста, он, стремясь побороть помышление плоти, выступающее против закона духа, облекся одеянием спасения, будучи пострижен собственноручно блаженным отцом нашим исповедником Феодором и украсившись таким образом ангельским ликом монахов.

Ибо надлежало, чтобы они вдвоем совершили многое ради более полного уподобления пречистому Христу Богу нашему и чтобы подле этого удивительного борца родился бы словно другой Тимофей подле Павла, дабы и через них, как и через тех, таким же образом распространялось наше Благовествование. Ведь сей всеблаженный отец предал всего себя воле Феодора, будучи как бы неким человеком без воли, предоставившим всё ему и далеко отстранившимся от собственных желаний. Не только по отношению к нему, но и к окружающим, малым и великим, являл он такую же сговорчивость и послушание: казалось, он сделал себя для всех в страхе Божием как бы бездушной статуей. Он жил, не совершая ничего из [дел] кичливости и зависти, гнева, ярости и ненависти, так что даже подвизавшиеся вместе с ним [Col. 873] поражались тому, что он делал явно, предоставляя им великие свидетельства о себе как человеке смиренном.

Ведь вожделение благочестия не дает насытиться душе, охваченной рвением: добавляя огонь к огню и томление к томлению, разжигает оно возлюбившего и делает его неподатливым ни на что [дурное]. Кто больше него возлюбил добродетель, обретя превосходным разумом обогащающее смирение и высотой смирения – простоту разума? Кто воспитал чувства настолько хорошо, что приготовил их любомудрствовать о сверхчувственном более, чем о чувственном? Кто, впрягши, как я думаю, наилучшим образом разумение с мужеством, уготовил себе мчаться, если выразиться словами поэта, «на лидийской колеснице»? Как разумный эконом или как верный раб, он разделял в благочестии пользу двояко, как для плоти, так и для духа.

Качество воздержания, трезвость бдения, высшую степень молитвы, просвещение слез – кто прошел хотя бы через одно из этого так, как он через всё? Из первого он приобрел целомудрие, из второго – созерцание, из третьего – сокрушение, из четвертого – освящение непорочностью. Потому он, как Соломон, смеху сказал «погрешение» (см. Еккл. 2:2), а прочие радости тела назвал скорбью, не наслаждаясь ни одним из мнимых удовольствий века сего. Ибо, посредством бесстрастия крепко навесив страх Божий, как замки, на трехчастную душу, он не позволял страстным порывам похитить при посредстве чувств богатство духа. Потому был он совершенно непреклонен, устремляясь лишь к поистине желанному. И не было, чтобы сказать вкратце, вовсе ничего, в чем он, как сказал некий мудрец, не превзошел бы всех.

О! Что же должно было произойти с таковым, кто даже в природе достиг превосходства над ней, с человеком, считавшимся образцом в нашем поколении? Возвыситься до еще большего совершенства и быть поставленным на подсвечнике (ср. Мф. 5:15), достигнув в качестве награды за труды великой высоты, сиречь священства. И был он выдвинут по достоинству, а не так, как некоторые, – захватом или подкупом дарами, но лишь по указу отеческой заповеди и увещанию всей братии. Ведь для такого послушания достаточно было ему всеобщего уважения, чтобы пойти даже на то, что свыше сил. Ибо любящий послушание никогда не [Col. 876] подозревает опасности, во всем предоставляя решать за себя наставнику.

Но кто расскажет с точностью об усердии его в священстве? Великий Павел заранее описал его в рассказе о Первосвященнике Великом, прошедшем небеса (Евр. 4:14), Каковому подражал он, насколько способен был по человеческой природе. И это неудивительно, так как он соделался богом по усыновлению и по благодати – сыном Всевышнего.

Что же касается практического общения и обращения, никогда не отставал он от братьев в делах общины, но трудился руками, прекрасно выписывая книги связным почерком, как никто другой, быстротой рук превосходя, думаю, скорость ног знаменитого Асаила (2 Цар. 2:18). Свидетелями являются его книги и его творения.

Таким, прекрасно цветущим благодаря дарам Духа, и застал его Тит, родной брат его по плоти, бесприютно скитавшийся после захвата их родины и пленения там их родителей и рассказавший со многими слезами о трагедии по образу многострадального Бога, резне, произведенной дикими свиньями, безбожными исмаилитами. Свершилось наконец предвиденное в древности прозорливыми очами пророка Софонии, сказавшего: Горе жителям приморской страны, народу Критскому! Слово Господне на вас! И уничтожу вас из жилища… И будет Крит пастушьей овчарней и загоном для скота (ср. Соф. 2:5–6). Ибо сверкает меч над тучами испытаний, и лук наказания натягивается против нас многократно, предлагая отвращение от греха. Когда же мы, не исправившись, становимся еще хуже, то эти орудия, посылаемые из человеколюбия, совершают над нами ужасную казнь в благодеяние. Ибо чаша Господня полна смешения вина несмешанного (ср. Пс. 74:9) [Col. 877].

Впоследствии великий муж пришелся своему брату настолько по душе, что тот, благорассудив постричься, приготовился вместе с ним совершать [духовный] забег, сим деянием прославив родного брата.

И вот общий наш отец и служитель Христов Николай имел молчаливым себе утешением собственную жизнь; имел он и брата как некое точное отражение собственных достижений; все же они имели как некое солнце, сверкающее среди всех посылаемыми лучами добродетелей, богоданное существо и душеполезного устроителя пира – великого Феодора. И было это поистине училище добродетели, некий новый рай, изобилующий разнообразными цветами. Кроме них был еще Иосиф, кровный [брат] премудрого отца нашего, впоследствии ставший архиепископом великой Фессалоники; а также Тимофей, Афанасий и Навкратий и другие многие, которых за множеством я пропускаю, пребывали на этом земном небе. Ибо кого соединяет образ жизни, тех сближает и место; а кого образ жизни разлучает, тех и место разделяет. Ибо место прославляется образом жизни, а образ жизни в ответ прославляется, будучи любим за место. Часто же отлучка из привычных мест, а равно и разлучение с товарищами создает большое небрежение к добродетели.

Но когда так хорошо вился виноградник Господа Саваофа (Ис. 5:7) и отягощался плодами, скрывая собственной тенью горы и возвышенности светских пристрастий (я имею в виду страстность движений ума) и как некие побеги рассылая до краев мира разнообразные и различные добродетели, в то время как Церковь Христова возвеличивалась во всяком сане и чине, а вера укреплялась в ясности православных догматов, – внезапно как бы некая туча с востока, непредвиденно и неожиданно явившись, всё наполнила мраком: это был некий Лев, отпрыск земли армянской, муж поистине губительный и лукавейший, понаслышке, а не по правде знающий о таинстве благочестия, очевидный для всех новоявленный сатана и по сути, и по имени. Еще недавно Михаил, благочестиво державший скипетр царства, когда гунны уже грабили страну со стороны Лива, назначает этого губителя первым стратигом и отправляет вместе со многими другими на битву с упомянутым народом. Сей звероименный, согласно своему прозванию, движимый собственным намерением и скрывающий затаенное в сердце, разделявший ересь отца Константина Копронима, также по имени Лев, самого [Копронима] и его сына Львенка, [Col. 879] восстает, проклятый, против благодетеля Бога Вседержителя и Его царства.

И вот, подкупив подчиненные ему воинские фаланги многими подарками, он, безумный, заняв область Фракии за стенами Города, нечестиво провозглашается государем на беду благочестивых христиан и вступает в царский дворец, открыто прославляемый как иконоборческий император. Пробыв некоторое время в молчании, да и то с коварством, чтобы надежно обеспечить себе дворец, он чуть ли не к небу отверзает свои уста, изрыгая богохульство против Христа, Бога всяческих, говоря, что нельзя воздвигать священно запечатленные образы, поскольку таковые иконы суть идольские изображения.

О сумасбродство! Ведь не сообразил он, позорный столб, что если прообразы чего-то явно обладают соответствующим характером, ясно, что и их образы; а то, что противоположно друг другу, всегда вносит и противоположное друг другу соотношение. Ибо инаковость одного по отношению к другому, то есть идола и иконы, как и Христа и Велиара (2 Кор. 6:15), познается из того и другого: ведь идолом называется собственно то, что искажает само подобие первообраза, иконой же – вполне сообразное ему [по подобию]. Ничего из этого не пожелал уяснить этот проклятый и звероименный [Лев], но, так сказать, беснуясь и безумствуя против Христа и Его пречистого образа, он нашел неких мужей поистине растленного ума, во всем согласных с его нечистыми желаниями, и с их помощью задумал разбранить наше таинство благочестия. Но не сдюжил: хотя и очень сильно метал он стрелы, однако, натолкнувшись на сильных поборников Церкви, был отражен.

Ведь когда собрал он в одном из священных дворцов сонм священников и наших отцов, которых со всех сторон обступили воины, он сам воссел посередине с важным и напыщенным видом, осуждая окружавших великого иерарха за то, что они ошибочно пошли на восстановление чтимых изображений. Затем, увидев впоследствии, что они мечом Духа (ср. Еф. 6:17) по-всякому рассекают напополам речи его болтунов и пораженный дерзновением не столько [Col. 881] других, сколько героя и великого отца Феодора, он, взбешенный этим, вдруг с великим гневом выгнал всех из дворца и предписал как можно быстрее отправить каждого в ссылку.

Так соименный победе архиерей оказался в ссылке. Были сосланы и все те, кто подобающе почитал изображение Христа. Но, опуская многое, скажу, что прежде всех оказалась сосланной сия общая для всех сияющая и подаренная Богом услада Церкви вместе с учеником и отважным поборником и исповедником, отцом Николаем. Ибо пока что наше слово едва коснулось его, в бессилии жалко протягивая руки; но даже если предмет [этой речи] не ограничивается им одним и в его истории приводятся подвиги обоих учителей, пусть никто на нас за это не негодует. Ведь мы вознамерились украсить дела его не правдоподобными выдумками, но лишь истиной. В конце концов благодаря отцу Феодору мы сотворим ему еще большую похвалу, даже если повествование это окажется в силу безыскусности своей негодным, лишь мимоходом и вскользь касаясь его деяний. Ведь он, перенося на чужбине развязанную нечестивцами необъявленную войну [против] отважного [Феодора], постоянно прислуживал этому отцу, стойко перенося телесные лишения, и во всем признавался им хорошим советником и умелым защитником. Но об этом пусть расскажет преславный отец Феодор, сплетший ему посредством своих писем богатый венец добродетели. Мы же сейчас вновь вернемся к нашему замыслу.

После того как проклятый властитель произнес приговор над этими невиновными и блаженными мужами и отправил их в ссылку в некую крепость [Col. 884] близ Аполлониадского озера, называемую Метопа, провели они оба целый год в заточении, в то время как молва о них распространялась повсюду, а многие другие ученики тайно получали к ним доступ и почти все приобщались к ревности о православной вере. Неведомо каким способом узнав об этом, новый амаликитянин, недостойный порфиры царь, тут же отправляет за ними и переводит их в другую крепость под названием Вонита, в феме Анатоликон, приказав, чтобы никто вообще не виделся с ними и не вступал в разговоры о вере.

Чтобы не показалось, что мы уходим за пределы должного, растягивая повествование, расскажем о силе злобной бури, как бы рассекая кормой множество волн. Ибо когда великий Феодор не только ближних, но и дальних уводил прочь от нечестивой ереси, увлекая их своими письмами на стезю благочестия, попало в руки того, кто душою подобен льву, одно из них, особо и с самого начала описывающее для исповедников Христа поклонение святым иконам, а также поносящее злобное и новоявленное безумие его догмата. Воспылав гневом и сообразно имени зарычав, как кровожадный лев, посылает он со всей поспешностью исполнителя наказания. Тот, явившись с кичливостью, выводит преподобных из места их заключения и преступно, оказавшись сам преступнее преступного царя и пылая гневом, подвергает великого Николая в присутствии отца Феодора сотне ударов бичом, а потом, наказав в свою очередь тем же и самого Феодора, помещает обоих блаженных в тюрьму почти бездыханными, а затем, заперев двери, уходит, приказав обречь их на голодную смерть.

Кто же вознесется на высоту таких подвигов, описывая насилие над святыми? Кто опишет козни со стороны подлых тюремщиков, зверское безумие, стеснение от нужды? Ведь ни почтенная старость не считалась нечестивцами поводом для милости, ни целомудрие молодости: из ненависти проклятые, подобно псам лая денно и нощно, [Col. 885] лишали их, издеваясь, даже самой необходимой пищи каждый второй или четвертый день, а бывало, что и всю неделю, бросая лишь малый кусок хлеба и не давая им даже простой воды. Невозможно описать словами это несказанное насилие! Но разве ослабели они хоть на самую малость в догматах из-за такого напора, разве утратили из-за страданий свободу речей? Ничуть! Взгляни на проявившееся в этом мужество и на возросшую силу проповеди.

Еще не прошли рубцы от ран на этих телах, как предстал перед ними кичливо еще один скверный посланник, в нечестии превосходивший царя, и принес с собой [некую] книгу. Сняв засовы темницы, вывел он богоносных мужей с безобразными криками и стал показывать послание, якобы написанное ими против царя, которое держал в руках. И стал принуждать их признаться, когда было оно отправлено, как и кем.

И вот взгляни на новую борьбу и страдание доблестных мужей! Ведь когда признались они, что составили это письмо и отправили, а также сказали, зачем это сделали, мерзкий посланник в исступлении приказывает немедленно раздеть крепкий алмаз Церкви, великого среди первых Николая. Одни его люди подняли Николая за обе руки, а другие стали безжалостно истязать его бичами. Потекла на землю кровь мученика, а мерзкий посланник долгое время наблюдал за нещадно избиваемым и, озверев в душе своей, приказал, окаянный, оставить его лежать на холоде голым и окровавленным, без покрова, чтобы он умер: была зимняя пора, третий день наступившего месяца [февраля], когда приключилось это со святыми.

И немедленно, пылая гневом, переходит он к столпу благочестия Феодору, подвергнув его также долгому бичеванию. Потом, обратившись к великому Николаю, он стал метать в него словесные иглы речей под зимним снегопадом, стараясь отвратить от любви к отцу. Но он отринул предложения мучителя.

А тот подобно аспиду, неся на губах разгоряченный яд гнева, приказывает вновь бить его плетками по предплечьям и плечам. Более того, привязав веревки [Col. 888] с обеих сторон к рукам его, этот плотоядный пес пытал его, растягивая в течение многих часов. Затем, примешивая к угрозам лесть, этот негодяй старался убедить их отречься от веры. Но подобно тому как, ударившись о скалу, рассыпаются еной морские волны, так отчаялся и мучитель: заперев его вместе с отцом Феодором в темнице и закрыв дверь, он, пристыженный, в конце концов удалился. Из-за этого избиения плечи мученика Николая горели как головни. Из-за ударов бича и растянутых веревками жил, насильно вывернутых внутрь из их естественного положения, лежал он подобно грузу неподъемному – жалкое зрелище для взора! – приняв положение в форме креста. Так и остался бы он в таком положении, если бы стражи не переменили немного свое зверское настроение, против ожидания осознав, что истязание было сверх меры, и не давали бы постоянно прохладную воду и необходимый жир, который часто просил отец Феодор. Он с молитвой проводил по нему слегка губкой, помазывая каждую рану в отдельности, и через несколько дней излечил невыносимую боль в руках [Николая и] обрел своего ученика совершенно здоровым. Но, конечно же, и сам великий Николай оказывал отцу такие же услуги, умело обрезая омертвевшие от пыток ткани, подобно лоскутам свисавшие на его плоти, и также всячески заботясь о нем.

Нелегко рассказать, сколькие и какие страдания вынесли они за эти три года в тесном и мрачном заключении. Ибо кто бы смог подробно описать возникшую у них из-за пыток поистине страшную и неизлечимую опухоль? Ведь боролись они не только против беззаконного царя и нечестивых вельмож, но и против самого закона природы, сражаясь с голодом и жаждой, холодом и наготой.

Когда же прошло немного времени, снова кровавый властитель переводит их оттуда в митрополию Смирны; поочередно сменялись у них заточение и плети, а ноги их заковывались в колодки.

Еще двадцать месяцев [Col. 889] провели они в этой тюрьме, в огне мучений как бы поставив добродетель превыше страданий тела и таким образом показав, что презирают и саму смерть. Тогда Тот, Кто справедливо напрягает лук гнева (ср. Пс. 7:12) и устраняет супротивных, Кто, по слову пророка, не оставит жезл нечестивых глумящимся над жребием праведных (Пс. 124:3), вспомнил о стенаниях скованных и о львоименном звере, пожравшем сего Иакова. Потому благоусмотрел Он, чтобы в тех самых местах, где осквернил он вочеловечение Еммануила, испустил он дух так, как и подумать не мог. И явно сбылось реченное о нем Соломоном: ибо глупый сложил свои руки, съел плоть свою (Еккл. 4:5). Согласное этому возвестила и священная труба Исаии: Как одежды, покрытые кровью, не станут чистыми, так и ты не станешь чист, ибо ты разорил землю мою и народ мой убил (ср. Ис. 14:20). Итак, когда царь жалко пал страшной смертью во храме Божьем, взошло на востоке не солнце, но утренний свет для освещения дня, так сказать, звезда утренняя в безлунную ночь, оказавшаяся для верующих и днем, и не днем. Экскувит Михаил, захвативший скипетр ромеев, хотя и считался сильнейшим образом проникнутым закваской ереси, однако избавил исповедников Христовых от невыносимых наказаний предыдущего царствования, во всем проявляя к ним благожелательность. И можно было видеть сонм измученных различными скорбями и претерпевших бедствие продолжительного заключения, но всё же украшенных победами, духовно скачущих от радости при встрече друг с другом, словно спущенные с привязи телята.

Тогда-то великие столпы благочестия Феодор и Николай покинули Смирну, поддерживаемые лишь посохом, и, пешком переходя из одного места в другое, добрались до окрестностей Пруссы. Оттуда прибыв в Халкидон и узрев там победоименного патриарха, пробыли у него продолжительное время в большой радости. Этот всеобщий [Col. 892] пастырь удостоил их, носивших на всем теле раны Христовы, почета и уважения и при всех в определенное время угощал словесными пиршествами. Растаяла зависть, направленная против них, и зажали себе уста ладонью потерявшие разум от злобы, кто своей вплоть до того времени наперебой безудержно клеветал на сих светочей вселенной.

Между тем архиерей, взяв в добрые советники вместе с этими избранными мужами некоторых митрополитов, решил предстать пред очи правителя, надеясь удалить нездоровые побеги, приросшие к Церкви. Воспользовавшись помощью одного высокопоставленного посредника, они вошли к царю, и каждый по мере возможности прежде всего воздал ему должную благодарность, а затем великий Феодор завел речь о церковных догматах, ибо Никифор побудил его говорить о делах веры. Ошеломленный его словами, царь, не желая давать Церкви разрешение, ибо быш он предводителем и единоверцем иконоборцев, сказал богоносному Феодору: «Для тебя привычно перечить [царскому] скипетру», как бы сетуя на смелые обличения, которые сей общий светоч Церкви произносил, подобно Финеесу, на царей Константина и Никифора. Впрочем, он помнил о жалкой гибели в Болгарии, предсказанной царю Никифору за неразумное упорство в деле прелюбодейной связи, и, охваченный страхом (поскольку добродетель мужа, как говорят, уважают даже враги), умеренно возражал на его слова. Разумеется, с величайшим радушием [Col. 893] дав священному сонму отцов пустые заверения, не относящиеся к верным догматам, правитель выпроводил их из дворца.

Но, подобающим образом доведя повествование до этого места, счел я нужным добавить к сочинению и еще нечто душеполезное. О том, что, как было сказано ранее, случилось в Болгарии с царем Никифором, велел мне ныне написать тот, кто постриг меня, недостойного, и многие годы управлял нашей обителью, общий наставник добродетели, в монашеских преуспеяниях приумножающий наш энкомий. Я знаю, что всем вам известен Анатолий, наш пастырь, который, подавая питающую душу пищу, начал совершать радость духовного пиршества следующим образом.

«Ученик блаженного отца нашего Николая по имени Киприан имел обыкновение каждый год посещать во время утренней службы жилище некоего старца, жившего достойной старости равноангельской жизнью, как об этом с пользой поведает дальнейшее повествование. Сей старец, радуясь отношениям, которые Киприан поддерживал с ним с малолетства, поведал юноше, как бы передав некое наследие, рассказ о подвиге собственной жизни, чем сотворил пользу для всех.

Он рассказал следующее.

“Будучи молодым, состоял я на службе в полку схолариев. Когда же царь Никифор со всем войском выступил против скифов, случилось мне из-за одного жизненного обстоятельства остаться одному и совершать свой путь, следуя позади войска. В некоем селении во фракийских областях захотел я с наступлением вечера остановиться на ночлег. Был я принят некоей весьма зажиточной женщиной, привыкшей, думаю, привечать странников. Предложив мне обильную трапезу и с большим радушием ее поддерживая, она проявила по отношению ко мне большое дружелюбие. Так что после ужина, приготовив мне для сна высокую постель, предоставила она мне прекрасный отдых, совершенно избавив от усталости, вызванной путешествием. Однако вечно ненавидящий добро дьявол не позволил и этому благодеянию остаться безнаказанным: посеяв в женщине нечистое вожделение, он, суетный, стал принуждать ее к нечистому совокуплению и сношению со мной. Представ перед ложем, на котором я спал, подошла она, наконец, ко мне, спящему, стыдно сказать, увлекаемая к преступному совокуплению. Я же, отталкивая ее как только мог, [Col. 896] говорил: “Женщина! Даже если бы не грозила сейчас опасность со стороны варваров, следовало бы согласно Божественным законам неповрежденным хранить целомудрие! Если же праведность является оружием в войне и если, стало быть, я, несчастный, пораженный мечом вожделения, поражу собственную душу, как же я отправлюсь на войну с врагом, оказавшись убит уже перед сражением?” Она же, услышав эти слова и немного отстранившись, вновь принялась приставать ко мне, пробуждая во мне любовь теми же словами, что и прежде. Но, вновь оттолкнув ее, как и в первый раз, обильно поливал я ее речами о чистоте. Когда же увидел я, что подступила она в третий раз, желая увлечь меня в бездну ада, то, грозно прикрикнув и пригрозив ей в тот же час смертью от меча, я встал и, взойдя на коня, поспешно снова пустился своей дорогой.

Она же, заподозрив, что я разглашу происшедшее, и крича мне вслед, отправила своих рабов, приказав им во что бы то ни стало умертвить меня. Но Бог, сжалившись, избавил меня от этих убийц так же, как и от той душегубительной пагубы, и чудесным образом направил меня напрямик по другой дороге.

Достигнув через немногое время пределов Болгарии, я совершал путь по ним совершенно один, без всякого сопровождения; погруженный в раздумья, я приблизился к какой-то горе (ибо воистину в тот час направлялся я, несчастный, Божественным призрением), размышляя о случившемся со мной происшествии и будучи весь залит слезами. Внезапно услышал я свыше некий голос, с вершины призывающий меня. Пораженный страхом (ибо был я совершенно один), задыхаясь и дрожа, повернулся я к призывающему меня лицу. И, уткнувшись взглядом, начал сознавать, что чудное это зрелище было сверхъестественным: старец, облаченный в белое, гигантского роста, одежды которого сияли как солнце, протягивал ко мне руку, призывая подойти к нему как можно быстрее. Я, немедленно стряхнув бремя страха, взошел, преисполненный радости, и, найдя его сидящим на земле, поклонился ему, упав на землю. Он, радостно приветствовав меня, приказал подняться и встать справа от него. Ноги его были как бы простерты на земле, а рукой он показал мне долину под горой, наполненную телами, и стоящее на ней множество войск вместе с царем. И спросил он меня, различаю ли я ряды наших и ряды врагов. После того как я дал ясный ответ, говорит он мне: “Смотри без страха”. И когда стали они строиться для сражения друг с другом, потрясая оружием, он, приподняв правую ногу, кладет ее на левую. Тогда вижу я, как наш строй [Col. 897] сильно наваливается на строй врагов, пробивая его насквозь. И началось полное истребление скифов, собиравшихся уже показать спину и избиваемых. Тогда он, подняв левую ногу, кладет ее на правую, и варвары, воспрянув, безжалостно набрасываются на наших, убивая их. Я же как будто в исступлении, потеряв дар речи от этого удивительного зрелища, стоял, созерцая происходящее: и перемену положения его ног, и тяжелую и несчастную смерть от меча тех. Вплоть до захода солнца таким вот образом и способом даровал он победу то той, то другой стороне. И вот, составив ноги, вытянул он их вдоль всего тела; тогда и те, прекратив битву, остановили эту ужасную бойню.

Тогда этот муж, встав во весь рост, спросил меня, могу ли я исчислить количество павших и осталось ли где пустое место, на котором бы не лежало мертвое тело. Я же заявил о неспособности это сделать и ясно признал, что не могу совершенно ясно разглядеть местность; однако, разглядев некое маленькое пространство среди убитых, размером с лежбище коровы, указал на него. И он ответил: “Видишь этот промежуток, на котором нет мертвого тела? Он твой и ничей иной, ибо на нем надлежало тебе умереть вместе с остальными, оказаться пищей для птиц. Но поскольку ныне ты сохранил тело неповрежденным и не загрязнил души постыдной страстью, то Бог освободил тебя от страшной и ужасной необходимости тяжкой смерти”. И, сказав это, сделался он невидим для моих глаз.

Тогда в большом ужасе и исступлении я склонил голову, сотрясаемый страхом, и, поклонившись святой почве, которой касались его ноги, покинул гору; всю ночь совершая обратный путь, я через несколько дней прибыл сюда и, хотя и будучи недостойным и жалким, решил служить Богу, спасшему меня, в этой схиме.

Так вот, чадо Киприан, и ты не хмурься, когда находят на тебя искушения, но, если будешь переносить их мужественно, будет тебе союзником Бог, Который не пренебрегает уповающими на Него”».

Мы же, завершив здесь рассказ, хотя и неким образом выходящий за пределы повествования, но полезный, обратим перо к общим нашим отцам.

Царь Михаил, как мы сказали выше, хотя потом и отклонились в сторону, предпочел не иметь державу союзницей веры и по этой причине и по своему невежеству повелел каждому верить, как кто захочет. Впрочем, он не позволил [Col. 900] придерживающимся благочестивого поклонения иконам находиться в пределах Города. Наши преподобные отцы Феодор и Николай, простившись со всеми, кто окружал святейшего патриарха, ушли из Города и поселились в упомянутом выше городе Пруссе близ залива. Но когда обманщик народа Фома возмутил вселенную, они опять по приказу правителя прибыли, хотя и против желания, в царственный город. И вскоре они, вновь покинув его, прибыли на прилегающий к Акриту полуостров, названный в честь великого мученика Трифона, где наконец наступил конец жизни великого подвижника всеблаженного Феодора, в одиннадцатый день ноября месяца со славою отошедшего ко Господу. Блаженная же его [телесная] скиния, будучи перенесена на соседний остров, называемый Принкипо, предается торжественному и благочестивому захоронению. Но о нем уже написали некоторые из священных таинников Церкви, изобразив [его жизнь] как некий общеполезный дар, соименный его благости.

Блистательный же столп Церкви Николай, осиротевший после смерти своего духовного родителя, пребывал подле его могилы, прибавляя один подвиг аскезы к другому и пот к поту, сокрушаясь ежедневно об утрате отца в мире сем. Тогда стали стекаться к нему туда многие из Византиды, особенно из числа членов синклита, а также многие из окрестных мест, зная, что был он зерцалом приятным, изобилующим разнообразным блеском добродетелей. Он же, принимая их с прямотой сердца и обнимая с отеческой милостью, приносил каждому исцеление, будучи почитаем всеми как испытанный целитель душевных страданий и как Христов исповедник.

Когда же царь Михаил переселился в иной мир, а скипетр принял сын его Феофил, вновь началась война против благочестивых и стали протягиваться к ним тяжелые бичи. [Col. 901] В то время воссияли у нас два светоча из земли моавитской и осветили Церковь Христову лучами догматов, считаясь у нас богоносными отцами; я имею в виду родных братьев Феодора и Феофана, бывших единокровными также и по вере. Сей же отказавшийся делами своими дружить с Богом и потому неверно называемый Феофилом, схватил их из-за того, что они поклонялись иконам Христа и почитали Его. После многочисленных пыток он нечестиво приказал совершить начертание у них на лицах, явив странное для мира и новое для людей зрелище.

В это время нашего отца Николая, гонимого из одного места в другое из-за господствующего мрака ереси, увидела некая благочестивая женщина и захотела приютить его, как новая сонамитянка великого Елисея (см. 4 Цар. 4). Близ Города с фракийской стороны приобрела она тихое поместье и предоставила его слуге Христову, сделав дело, сообразное своему имени, и дав ему вместе с поместьем в качестве великого дара исполненный милосердия мир (ибо звалась она Ириной). Итак, стал он жить там, опасаясь козней еретиков. Позднее она закрепила это имение, носящее название Фирмополь, за его собственным монастырем.

Когда же умер Феофил, вместе с ним была к жалкому концу приговорена и ересь – думаю, по заслугам. Когда его христолюбивая супруга Феодора вместе с сыном Михаилом, еще весьма юным, приняли царство ромеев, нечестивый Иоанн получил в качестве начатка вечного суда отставку от здешних священных дел, а великий Мефодий принял кормило первосвященства. Тогда произошло при стечении богоносных отцов торжество Православия, так что свет достиг пределов земли, а вся Церковь, как звездами, украсилась исповедниками Христовыми.

Тогда и общий наш отец, служитель Христов Навкратий, покинув место ссылки, прибыл в Византий и, принятый царицей согласно достоинству его подвигов с большим почетом, при стечении всей священной братии в одном месте по ее просьбе принимает власть в чтимой Студийской обители, которую великий Феодор прежде вскормил многими трудами и сделал так, что она насчитывала без малого тысячу насельников. И вновь цветущей стала Христова паства, подобная некоему райскому саду, [Col. 904] предоставляя желающим богатый цветник добродетелей и благоухание Духа.

А отец наш Николай, во всех отношениях хлопоча о долгожданном после мук заключения любезном покое для себя и ежедневно о нем волнуясь, хотя и весьма сильно желал по закону дружбы проводить жизнь с братией, однако уступил лучшему, смирившись с тем, что всегда будет страдать в своем покое. Посему, по большей части пребывая в упомянутом прибежище, редко приходил он к здешним отцам.

В это время произошло всеславное и радостное перенесение исповедника и блаженного отца нашего Феодора с [острова] Принкипо в наш монастырь благодаря попечению благочестивейшей августы, великого архиерея и при стечении всей полноты Церкви. И был он положен со славой в двадцать шестой день января месяца рядом с дядей его по матери – божественным, достославным и богоносным Платоном, вместе с братом и архиереем Иосифом, справа, в восточной части храма Предтечи, там, где положены останки победоносных мучеников.

После того как окончил здешнюю жизнь поборник благочестия и проповедник Мефодий, а кормило первосвященника принял Игнатий, поистине дивный подвижник Навкратий также скончался и упокоился в восемнадцатый день апреля месяца, оставив своим преемником исповедника, много претерпевшего отца Николая. Он, поразмыслив об огромности чести и ее бремени, нося в себе присущую ему вершину добродетелей – смирение, переживал, сокрушаясь по поводу этого дела. Однако, повинуясь многочисленным уговорам отцов, принял он это утверждение, зная, что подлинное смирение – считать более важным, чем собственное желание, то, что признает важным большинство.

В течение трех лет весьма благопристойно делал он так, чтобы честной челн братии направлялся дуновениями Духа к восприятию добродетелей. Но поскольку сам он, как было сказано выше, как никто другой любил покой и стремился к этой желанной цели, то не был он уже способен противостоять натиску этих помышлений. И потому, рассказав отцам немного об этом, выдвинул он в конце концов вместо себя для них настоятеля по имени Софроний, украшенного саном пресвитера и запечатлевшего благодать призвания делами целомудрия. И как гласит молва о нем (поскольку часто слухи соответствуют простоте ума), сам блаженный ради неприхотливости слушателей тихо говорил про себя: «С тех пор как я облекся монашеской схимой, ни хлебом, ни вином, [Col. 905] ни какой-либо жирной пищей не насыщался я до полноты чрева».

Итак, оставив ему паству перед архиереем, преподобный отец удалился и стал жить в вышеупомянутом подворье в Фирмополе. Ведь ему нравилось это место, но еще более он любил образ жизни, для которого оно было дано ему. Прославленный Софроний хорошо управлял обителью на протяжении четырех лет, обогатив дар проницательности благими деяниями, а третьего ноября отошел ко Господу. Любившие этого отца монахи, не будучи в силах возместить разлуку с блаженным Николаем, отправились в его уединенное местопребывание и вновь привлекли его к власти убеждением, ибо был он чадолюбив, и ввели его в монастырь, и отец ежедневно радовался чадам своим.

Но вот христолюбивая и всеблагочестивая царица, дарованная, согласно своему имени, Христовой Церкви, удаляется из дворца своим сыном Михаилом, наконец переросшим детский лепет. Он, став царем, стал пользоваться дурными советами Варды, брата царицы, и оба они, облекшись один – самодержавной властью, а другой – достоинством кесаря, вопреки намерениям причинили подданным немалое смятение умов по причине противоборствующих мнений, сами оскорбляя Божьи законы. Один из них пренебрег матерью, а другой, сверх того, погрешил против самой природы, превратив сверхъестественное деяние в естественное. Взгляни, таким образом, на происшедшее: кесарь Варда, несчастный, вопреки закону совершил безумное деяние против ложа сына, став новым супругом собственной невестки и оказавшись разрушителем родственной пары.

А первосвященник Бога и тезка Богоносца, заботясь о том, чтобы насколько возможно исправить это деяние, не переставал, согласно закону Божьему, напоминать, увещевать и вразумлять: благодаря этому он надеялся непременно искоренить это нечестие. Однако страсть к противозаконному совокуплению совершенно не давала несчастному одуматься. Более того, как только архиерей увидел, что несчастный пал и полностью превратился в раба греха, [Col. 908] он воспретил ему входить в церковные обители, предложив ему тем самым исправление. Он же, безумный, пронзаемый гневом и вожделением, неистово превратил власть в тиранию и, прилюдно бушуя, пришел в храм в надменном настроении и, оказавшись в пределах алтаря, стал требовать от архиерея причастия Священных Таин. Но ревнитель, в последовательной речи прилюдно изложив обличение его беззакония, страшно уязвил его в самое сердце и изгнал из церкви с пустыми руками и пристыженного. Тот же, обезумев в сердце своем, в конце концов убедил царя низложить великого Игнатия с престола, что через краткое время и произошло. Что же затем? Когда Игнатий был тиранически низвергнут, выдвигают они Фотия, бывшего тогда так называемым протоасикритом, славного благочестием и большими познаниями. Приказав немедленно постричь его, они делают его причастным верховному архиерейскому сану. Но к чему мне перечислять по отдельности явившиеся отсюда плевелы, очевидные для всех воспитанников Церкви? Обратим наше повествование вновь к нашему пастырю Николаю.

Он, полностью вручивший себя Христу Богу и во всем руководствовавшийся Его заповедями, в пору расцвета юности ставший чужестранцем и решивший во всех отношениях подвергаться апостольским немощам как бы по образу и подобию [апостола], а в публичных делах хранивший безупречную строгость, отстраняется от беззаконного соглашения с вероломными. Удалившись вместе со своим братом из обители, стал он проживать на подворье в Пренете. Когда это разгласилось и, распространившись повсюду, оказалось совершенно достоверным, кесарь, издавна зная о высокой добродетели сего мужа и, как гласит всеобщая молва, обезумев, что еще больше обличает его буйство, задействовал силы государства для его розыска. Узнав, где тот проживал, злопыхатель мечтает убедительностью своих слов привлечь [Col. 909] отца. И вот, взяв с собой якобы на Пифийские источники и царя Михаила, он отправляется поспешно по морю. Они нашли преподобного в Пренете. Напрягая, словно луки, слова лести (ведь ужасна их тирания, способная легко переменять даже мужественные души), они полагали ими переубедить святого.

Тогда великий обращается к ним с некоей более общей речью, говоря: «Подобало бы вам, согрешившим против Бога и Его божественных законов, ухватиться за Его наставления, а не навлекать по злобе своей на себя Его гнев, ибо над надменными совершается быстрый суд. А поскольку язву от раны не желаете вы исцелить лекарствами покаяния, то Святой Дух говорит следующее: плохой конец ждет вас обоих».

Однако те, лишь ожесточившись от этих слов, удалились оттуда с пустыми руками, возложив свои надежды на иной способ. Посылают они назад к преподобному одного человека, который заявляет ему: «Не подобает тебе жить в каком-либо из подворий обители твоей». И, якобы в качестве защиты, рукополагают вместо него настоятеля по имени Ахилла, во всем отличающегося честным нравом. Сами же, как говорится, задействуют все средства, чтобы заполучить преподобного.

А служитель Христов Николай, разлученный со своими и не имеющий возможности к ним приближаться, переезжал с места на место, томимый нуждой и старостью. В каковом положении увидел его некий человек, украшенный тем же именем, что и пророк Самуил. Жаждая соединить имя, которое он носил, с делом и изобильно раздавая нуждающимся богатство во искупление души, покупает он в Городе, в районе Лива, уединенное и тихое место и со всей готовностью передает его святому, делая подходящий дар тому, кто любит покой. По благодати Христовой учредил он в нем славную обитель, заложив с самого начала наилучшее основание. [Col. 912]

Одного из своих учеников по имени Еварест пригласил он в этот монастырь. Еварест же этот проявил себя не только в подвигах, но также и само это место сделал богоугодным благодаря тем, кто в нем угождал Божеству, и вплоть до сего дня почитаемым по всей земле за богоугодные ходатайства и изобилие благих свершений. Свыше было наречено оно Кокоровием. В то время как он прекрасно подвизался в этом благочестивом месте, архиерей Фотий, всячески стремясь вместе с царствующими привлечь его на свою сторону, пытался прийти к нему, ибо гонялся за его славой как никто другой. Дивный Николай, узнав об этом и желая миновать их западни, спасается бегством в Приконис, а оттуда переезжает на Митилину. Пробыв там достаточное время, отбывает он на Херронис, намереваясь вместе со своим братом поселиться в Ксамилии.

А вышеупомянутый Ахилла управляет в монастыре блаженного паствой на протяжении пяти лет, затем делается архиепископом Наколии в восточных областях. Его сменяет на должности Феодосий, в течение года управлявший монастырем, а когда он умирает, его сменяет Феодор родом из селения Сантаварий и потому прозываемый многими Сантаварин. После того как на протяжении целого года настоятельствовал он в монастыре, рукополагается вместо него Савва из [монастыря] Каллистрата, бывший учеником тогдашнего патриарха.

После того как великий отец Николай в течение семи лет прожил в указанном месте, страдая от немощей природы и от старости, [Col. 913] его как пленника возвращают по приказу кесаря в собственный монастырь. Выданный вышеупомянутому Савве, помещается он на два года под стражу без ухода, охраняемый со всею бдительностью. Но поскольку пути грешников темны, и не ведают они, как запинаются (ср. Притч. 4:19), чтобы настиг обоих правителей предреченный преподобным конец, отправляется царь Михаил вместе с кесарем в поход против исмаилитян на Крите. Там по пути восстали они друг против друга, и кесарь, умысливший злое, жалким образом гибнет, зарубленный мечом. А Михаил, возвратившись, вскоре и сам наравне с ним испивает чашу гнева, найдя тот же самый конец, предвозвещенный праведником.

Немедленно царь Василий берет в руки скипетр ромеев. Приказав созвать священный Собор после возвращения патриаршего престола богоносному Игнатию и разыскав общего отца нашего, светоча Церкви Николая, уговаривает он его принять собственный его монастырь. Соходатаем в деле уговора отправляет он и патриарха. Николай же отказывался от этого предложения под предлогом старческой немощи и сокрушения, которое причинили ему вышеупомянутые события. Сказал он: «Я буду с большой готовностью служить во всем, что бы ты ни приказал, о царь, согласно твоему желанию, но прошу предоставить мне свободу говорить и действовать невозбранно; большой выгодой считаю я заботу и попечение твоего блаженства». Царь, уступив в этом преподобному и убедив его вступить в должность, весьма доброжелательно проводил его из дворца, а впоследствии часто приглашал к себе, наслаждаясь его простотой.

Здесь счел я справедливым вкратце прибавить к рассказу и упоминание о плодах его трудов и упомянуть для читателей немногие из его чудес, чтобы наглядной была польза от этого повествования. Ибо хотя и являются они, как написано, знамениями для неверующих (1 Кор. 14:22), однако Господь к вящей славе своих служителей раздает их дары верным ради благотворения природе [человеческой]. Итак, с радостью расскажем мы о чудесах Духа.

Евдокия, супруга христолюбивого царя, подверглась в те дни тяжелой болезни, причем не помогала ей предлагаемая врачами помощь, поскольку болезнь была смертельной. Когда царь уже начал отчаиваться, страшно мучиться и стенать из-за этого, одно приключившееся видение [Col. 916] заставило его приободриться: царице показалось, что она, ненадолго уснув, увидела некоего старца, монаха, облеченного великой славой, который заговорил с ней следующим образом: «Ободрись, ибо ты не умрешь сейчас. Еще насладишься присущим тебе прежде здоровьем». Тотчас после пробуждения она рассказала о сне мужу, а он державной властью повелел явиться для визита к ней всем, кто выделялся в Городе своим благочестием. Вследствие этого великий Николай с ликом, прославленным, как у Моисея (ср. Исх. 34:29–30), явился вместе с другими отцами и оказался узнан царицей, ибо именно он обратился к ней в видении со словами уверения. Посему громким голосом и открыто прославила она его словами благодарности, объявляя о бывших ей через него славных чудесах Божиих. Тогда в изумлении царь и все присутствующие воздали ему подобающие почести. Думаю, что это символически уподобило его тезке Николаю: сей служитель Христов совершил подобное чудо, явившись во сне царю и избавив людей от несправедливого наказания.

Добавляя одно чудо к другому, узнаем добродетель отца. Некая Елена, спутница жизни патрикия Мануила, подобно царице приближалась из-за болезни к вратам ада, а родные ее уже готовили обычное для похорон. Но великий святой, представ и коснувшись рукой головы страдающей, поверх нее в воздухе запечатлел над телом крестное знамение и вернул ее из глубин смерти. Тотчас же она исцелилась и избавилась от владевшего ею мучения.

Рассказывают, что то же самое случилось и с упомянутым выше мужем этой женщины. Он, лежавший на скимподе, получив от врачей окончательное суждение о неминуемой смерти, встал и стал молить святого, призывая облечь его в ангельскую монашескую схиму. Но преподобный ответил ему на это: «Не полезно это будет тебе, чадо, ибо надлежит тебе, избежав последствий этой болезни, по благодати Божьей исполнять [государственные] должности. Но когда придет тебе время, приму я тебя, постриженного и украшенного добродетелями для перехода в мир иной». Сбылось пророчество: за предсказанием последовали дела, ибо муж сей, уже на ложе избавившись от болезни, занимал различные должности, а в конце концов, захворав на недолгое время, согласно решению праведника, принял постриг и отошел ко Господу.

У Феофила по прозвищу Лиадит, родственника Мелиссинов (этот муж был их зятем, но родовое прозвище, которое они носили, стал, злоупотребляя, прилагать к себе, ибо был уже почтен чином протоспафария), рождавшиеся младенцы немедленно расставались с жизнью, и были супруги лишены [Col. 917] этой сладчайшей в жизни радости, ибо поистине очарователен младенческий лепет, происходящий от неумелости их языка. И вот, возымев благое желание, приходят они к этому великому светочу, припадают к его ногам и со многими слезами рассказывают ему о страдании от бездетности. И как бы защищаясь неким щитом от нежданного нападения смерти на младенцев, упрашивают они преподобного даровать [их чадам] возрождение при божественном Крещении. Он не внял их просьбам, однако коснулся головки младенца, который родился у них, своей левой рукой, а другой, приподняв его и помолившись достаточное время, сказал: «Ступайте домой, ибо вот что говорит Святой Дух: будет жить ваша дочка (ибо была у них девочка), а вы своими глазами увидите сыновей ее сыновей, и так в радости и сами покинете сей мир». И в этом случае исход дела произошел согласно словам отца, и стали они, хотя и лишенные сыновей, известны как многодетные.

Но к чему мне рассказывать всё в подробностях? Уже было показано, что великий [Николай] наряду с пророческим дарованием украшался со всех сторон зерцалом чудес, хотя из-за отдаленности времени большинство их погребла в своих глубинах Лета. Но поскольку в силу слабости своей наш рассказ не вполне ясно указал на его доблестные деяния, давайте, насколько хватит сил, сопоставим его подвиги с древними и благодаря этому познаем сего мужа. Ведь дары Духа неотделимы друг от друга, хотя и различно их действие.

Рассмотрим дело следующим образом. Ты дивишься прямоте души Авеля и рано явившемуся [в нем] первородству даров, поскольку они удостоились похвалы даже со стороны Бога (Быт. 4:4), упованию Еноса и перенесению Еноха [к Богу] (Быт. 5:24). Подивись же, если желаешь, и с самого младенчества, с рождения проявившемуся преложению к Божественному его разума, начаток возраста принесшего в умную жертву от духа сокрушенного; честнейшему принесению [им] даров и упованию, от сего происходящему; и каждодневно происходившему перенесению [его] ума к вещам сверхчувственным. Обыкновенно бывает в таких делах, что совершенство приношения исходит из внешнего – в его случае оно исходило от него самого. Если ты противопоставишь нашему отцу произошедшее от руки Божьей творение праотца, его пребывание в раю и первое законоположение, то найдешь еще большую, а не меньшую похвалу его добродетели: допускавший здесь позволительность ослабления заповеди получал райское блаженство, хотя вовсе и не с праведниками; впрочем, никто не способен достичь совершенства, согласно великому апостолу (см. Евр. 11:40).

[Col. 920] Ты восхваляешь бегство Ноя от потопа (Быт. 6–7), совершенное в праведности, и помещение в деревянный ковчег бессловесных животных (Быт. 6:19–20), гостеприимство Авраама (Быт. 18) и новое жертвоприношение Единородного, приносящего Жертву по обетованию. Восхвали же и веру Николая во время еретического потопа, спасшего множество родов существ разумных, чистоту его ума и приготовленную во священстве его гостеприимную трапезу для Самого Христа Бога, ибо всего себя превратил он во священную трапезу и плод духовный. Поистине чудесно призвание Авраама, бывшее еще до Рождества! Сей же оказался вызвавшимся добровольно уже после Рождества!

Чудесна и лестница Иакова (Быт. 28:12) как прообраз чудесного таинства, и ловкость его со скотом (Быт. 30), и благоденствие его в двенадцати отпрысках чресл его. Но и в самом деле чудесной оказалась лестница добродетелей Николая, и пастырская опытность его с существами разумными, и множащееся духовное рождение чад от чресл [его]!

Иов претерпеванием гноища и бедствий заслужил всеобщее восхваление. Николай же, облекшись мужеством подвигов и рубцами от ран, неся на себе заключения в разных местах как грязь, выказал равное терпение.

Великий Моисей стал Богом фараону (Исх. 7:1) и чужестранным предводителем народа, кротким законодателем и много кем еще. Николай же по положению – бог, подобный ему, и кротчайший законодатель, заповедающий всем воздерживаться от дурных деяний и жезлом бесстрастия совершать различные чудеса. Подражал он непобедимости в битвах Давида, мужественно обращая в бегство фаланги еретиков. Не буду даже говорить о ревности Финееса (Чис. 25:6–8), о Кармиле Илии (3 Цар. 18) и силе Елисея в милоти, проистекающей от двойного дара Духа (ср. 4 Цар. 2:9). Их великий отец от избытка добродетели, насколько мог, во всем воспроизводил.

[Col. 921] И если ты решишь проследить даже отправку Иосифа за хлебом в Египет (Быт. 41–42), то сделай это, и ты увидишь, что существует большее, чем ты исследовал. Ведь когда надлежало преподобному, согласно великому апостолу, хорошо выдержав соревнование на атлетической палестре, уплатить общий долг природе (из-за болезни лежал он на кровати, в то время как дети уже стояли вокруг него и оплакивали исход страдания), говорят, что он спросил, не испытывают ли они недостаток в чем-либо из потребного, тем самым, как я полагаю, ободряя их отчаявшиеся души. Они же, ошеломленные странностью его вопроса, ответили ему, упомянув о случившейся у них недавно недостаче хлеба.

Тогда великий отец восстенал и как бы в Духе произнес: «Я ухожу и отправляюсь к отцам моим, ибо знаю я, что это мне ныне уготовано. Вам же Тот, кто в древности Израилю в изобилии подал манну (Исх. 16:35) и воду из скалы в пустыне (Исх. 17:6), на третий день разлучения меня с вами Сам предоставит хлеб досыта». И словом приказав братьям совершить удары в било как для священного собрания монахов, увидел их собравшимися воедино и, как смог, возгласив к ним прощальные слова, назначил по их желанию настоятеля. Им оказался дивный Климент, носивший имя как виноградник, отягощенный плодами, несущий вечно цветущие грозди добродетелей и исполнявший тогда должность эконома.

Сам же преподобный, непродолжительное время пострадав от болезни, еще до отшествия своего весь уже отошел, умом отвлекшись от земного. Вытянув ноги и запечатлев руками знамение креста, с полной уверенностью вручил свою душу унесшим ее Ангелам на семьдесят пятом году жизни своей в год 6376 от сотворения мира, в первый индикт, в четвертый день месяца перития, который есть февраль.

Его украшенная многими подвигами гробница была поставлена рядом с блаженным Навкратием, с правой стороны, в расположенной в восточной части храма Предтечи всеславной и священной усыпальнице мучеников, там же, где был поставлен и всечестной, поклоняемый и чтимый гроб преподобного отца нашего Феодора.

Но что же было после этого? Неужели меньше или как не должно сбылось прореченное [им] или хуже исполнил он обетования из-за удаленности времени? Никоим образом! На третий день после его славного переселения [в мир иной] послал он полный хлеба корабль из числа судов христолюбивого царя Василия и наполнил монастырские амбары, так что в большом исступлении, пораженный изумлением [Col. 924], блаженный Климент воскликнул: «Вот, отцы, общий наш отец на третий день, как и обещал, исполнил долг своего расположения к нам, явив нам всем чудо своего свободного обращения к Богу!»

Вот и есть у тебя теперь решение задачи, ловко разъясняющее поиск хлеба в Египте Иосифом, хотя одно чудо и превосходит здесь другое. Обращу я теперь слово к другому дивному событию. После того как славный Климент, в течение многих лет управлявший обителью, в семнадцатый день июля отошел ко Господу, а Иларион, во всем обнаруживающий свойство веселости нрава, соответствующей имени, недавно стал настоятелем, ученик преподобного отца нашего Николая по имени Антоний, которого за его случайный признак некоторые прозвали Мавром, в течение многих лет страдавший геморройной болезнью, из-за тяжести ее отчаявшись в помощи врачей, получил наконец наставление от упомянутого отца Илариона лечь в келлии, в которой прежде жил служитель Христов Николай, и там переносить телесный недуг. Когда он там с большой радостью разместился, явился к нему во сне святой, сказав примерно так: «Смиренный Антоний, что за болезнь беспокоит тебя?» «Описав ее, – рассказывает Антоний, – я не скрыл ее неизлечимости». «Не бойся больше, – сказал великий отец, – ибо будешь ты отныне здоров, и болезнь эта не будет тебя беспокоить». Придя в себя, будучи уже не во сне, собственными глазами увидел он преподобного со спины, выходящего из келлии. После этого тотчас прекратилось истечение крови, а келлию наполнило сильное благоухание, исполнив радостью сердце смиренного Антония. Прошло уже сорок лет, и с тех пор его по благодати Божьей более не беспокоила эта болезнь.

Однако этого достаточно, ибо следует пропустить многое, подчиняясь закону говорить кратко. Да и рассказ наш из-за немощи неспособен передать силу чудес, ставя себе тем не менее задачу доставить пользу недоверчивому слушателю.

Мы, о блаженный, с большой страстью смиренной нашей души предоставляя страдающему и сокрушенному перу то, что из-за отдаленности времени погружалось в глубины молчания, как бы из моря твоих свершений извлекши некий [Col. 925] уголек памяти или скорее простое воздаяние, приносим тебе в дар это посвященное твоей всеславной и святой памяти повествование. Ты же с милостью призри на нас свыше и всякий раз облегчай присущую плоти нашей войну, обращай к счастью ничтожество несчастной жизни нашей, ибо многочисленны у нее нежданные бедствия, и направляй вдаль от лукавой бури страстей, взяв на себя управление веслами разума, и награди миром общество Церкви. Ибо видишь, какой и сколь неотвратимо всеохватной оказывается злоба дня. Да повергнешь ты, смиряя, дерзкий порыв иноземцев и их чуждый разум. Взгляни же, на что они ныне дерзают! Церкви сжигаются, а земля христиан поливается кровью! И да убедишь ты своими ходатайствами, чтобы они либо пришли через веру к древнему благородству славы, либо всем скопом были истреблены, как язычники, жаждущие войны. И воистину предоставь нам в делах красоваться благими упованиями на Бога, прославляя Отца, Сына и Святого Духа, нераздельную сущность и Божество, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

 

[PG. T 99. Col. 1849] О Тарасии и Никифоре, святых патриархах (О студийском расколе)

[2146]

Преславные патриархи Тарасий и Никифор из-за необходимости совершили некие уступки по икономии. Поэтому, как мы уже упомянули, от них отделился иже во святых Феодор Студит. Настало время рассказать об этом деле. Ибо царь Константин, [Col. 1852] сын христолюбивой Ирины, изгнал свою супругу, постриг ее против ее воли и желания и женился вместо нее на другой. А патриарх Тарасий (ибо он тогда направлял кормило Константинопольской церкви) совершенно этому не благоволил. Но некий священник [Великой] церкви по имени Иосиф повенчал их. Тогда великий Феодор, подвигнутый божественной ревностью, отлучил царя и обличил, как свершившего безмерное беззаконие, причем и многие другие последовали за ним в его цели и ревности. И он отделил себя от Церкви и от патриарха. Ведь хотя патриарх и не благоволил к беззаконному браку, но и не выступил против него и не показал божественную ревность против царя, сотворившего такую мерзость. Но после ослепления Константина по Божественному суду и низложения царицы Ирины, его матери, скипетр царствия захватил Никифор, низложивший ее в результате заговора. Кроме других неблаговидных дел, сделанных им, [он] постарался вновь принять в Церковь уже низложенного к тому времени пресвитера Иосифа. А святой Никифор, наследовавший скончавшемуся к тому времени Тарасию, снизошел к стремлению императора и принял Иосифа в общение. Посему великий Феодор опять и с ним разрывает общение. Но сей иже во святых Феодор и с самого начала не потерпел согласиться с этим беззаконием, хотя император Константин и дары предлагал ему, и всячески пытался его улестить и сам, и через других, и через свою беззаконную сожительницу, ведь она была родственницей отца. И наоборот, пережив от него ужаснейшие [испытания] – в изгнаниях, в заключении, в великом голоде и ударах по плечам и во всяком озлоблении, он ни в чем не уменьшил божественной ревности и не ослабил своего сопротивления. Ведь не легковесным делом показалось столь великому в добродетели мужу падение Константина. Ведь оно, начавшись от царя, уже перешло в развращение десятков тысяч душ. Ибо многие из людей, и прежде всего более страстные из них, пользуются им как предлогом для исполнения своих невоздержанных желаний и, следуя беззаконию императора как будто бы закону, изгоняют своих законных супружниц и сожительствуют с теми, кто им больше по нраву. Великий Феодор, видя такую порчу распространившейся уже на многие страны, как мы уже сказали, подвигся против царя с божественной ревностью и до конца сохранил ее. Так обстояли дела с ним.

Из упомянутых же патриархов божественный Тарасий уступил и смирился с этим недозволенным деянием Константина, потому что сей император Константин угрожал ему, что если патриарх не уступит его воле, то он возобновит ересь предыдущих императоров и ниспровергнет святые и честные иконы. Поэтому ему рассудилось немного [Col. 1853] уступить в строгости, чтобы не погубить величайшее. А иже во святых Никифор, который прежде многажды противостоял царствовавшему после этого Никифору, затем, точно зная его злонравие и злую волю и опасаясь, как бы он не привел в беспорядок и смешение все церковные дела, тоже снизошел и, как сказано выше, принял низложенного Иосифа [в священство]. Но тем не менее вопрос о том, лучше ли сделал великий Феодор, дерзнувший против беззакония и стоявший до конца, или патриархи, по вышеназванным причинам проявившие снисхождение, мы оставим исследовать другим, имеющим светильник знания, сияющий в них, и имеющих здравые чувства души для такового различения. Мы видим, что и святой Епифаний Кипрский показал сходную с великим Феодором ревность и неодолимое упорство против императрицы Евдоксии. Ибо когда та угрожала, что откроет идольские храмы, если не будет изгнан божественный Златоуст, святой не устрашился и вообще не дрогнул, но, сказав: «Я неповинен в этом суде», ушел, оставив ее пышущей гневом. Говорят также, что святой Феодор отделился от приснопамятных патриархов по другой причине. А была она в том, что, как он говорит, они взошли на патриарший престол прямо из мирян и не по церковному обычаю произошла их хиротония. В оправдание же этого описавший их деяния говорит, что божественные каноны не исключают подобного дела совершенно, но наблюдают лишь за тем, чтобы посвящаемый не был бы неопытным в том, что подобает священству, чтобы не вызвать крушения церковных дел. А они (я говорю о великом Тарасии и божественном Никифоре) способствовали продвижению Церкви и всё делали хорошо и по обычаю, поэтому этот канон их не касается. Надлежит, однако, знать, что для отцов показалось не малым прегрешением нападение св. Феодора на преславных патриархов, подвигнутых от Бога немного уступить в акривии, чтобы не приключился больший вред, а также его отделение от Церкви. Но, однако, как сказано выше, он снова исправился. И это явствует из его истории. Указывает на это и великий Мефодий в своем уже упомянутом Слове к студитам. Он сообщает, что преп. Феодор потом отверг мнение, которого держался в запале, и снова соединился с Церковью. И он говорит, что в конце своей жизни он стяжал великое единение и любовь и вечное общение с приснопамятным патриархом Никифором. Итак, исполнилось на нем изречение псалмов о праведнике: Егда падет, неразбиется, яко Господь подкрепляет руку его (Пс. 36:24). Ведь если воспротивится даже какому угодно иерею, естественно, не по причине ереси, влечет великую опасность, то насколько же это было справедливо в случае с таковыми архиереями и архиереями архиереев, вернее же, согласно великому Дионисию, с самими апостолами? Ведь и божественный Мефодий справедливо приводит такое возражение, обращаясь к ученикам святого, говоря так: «Ты – монах, и не подобает тебе испытывать дела священников, но следует подчиняться, а не подчинять и не испытывать их».

Карта первого изгнания преп. Феодора Студита (796–797 гг.)

1 – Кафара. 2 – Ливиана. 3 – Левки. 4 – Фирей. 5 – Павла. 6 – Лупадий. 7 – Тилис. 8 – Алкериза. 9 – Ашираммены. 10 – Перперина. 11 – Парий. 12 – Орк. 13 – Лампсак. 14 – Абидос. 15 – Елеунт. 16 – Лемнос. 17 – Канастр. 18 – Паллена. 19 – Эмбол. 20 – Фессалоники.

Кодекс Coislinianus 269 (IX в.). Письма 255–256 преп. Феодора Студита. Переписчик – св. Николай Студит

Кодекс Coislinianus 269 (IX в.). Письма 391–392 преп. Феодора Студита. Переписчик – Афанасий Студит

Кодекс Patmaicus 113 (XII в.). Письма 413–414 преп. Феодора Студита

Кодекс Venetus Marcianus Gr. Z. 141 (XI в.). Эпиграммы 103–105 преп. Феодора Студита

Кодекс Venetus Marcianus Gr. Z. 141 (XI в.). Эпиграммы 120–124 преп. Феодора Студита