Сообщение за сообщением помещает Павлов в научных журналах. Все это статьи о работе сердца и сосудов, о сосудистых центрах, о кровяном давлении. Но никто, кроме самых близких, не знает, что Павлов лихорадочно работает над множеством других тем.
«До сих пор были известны нервы, управляющие движением крови по телу, пригоняющие кровь к рабочему органу и отводящие ее от покоящихся, — пишет он жене Серафиме Васильевне о своих планах. — Это, так сказать, механические кровяные нервы. Я делаю предположение: нет ли нервов, управляющих самой выработкой, самим образованием крови? Кровь такая важная жидкость в организме, и знать механизмы, от которых зависит ее образование, значит иметь весьма много».
Не более как два месяца спустя он пишет Серафиме Васильевне о другой работе:
«Вчера наконец, моя милая, приступил к работе и я. И знаешь, как энергично? Оперировал сразу 6 кроликов… Предметом моей работы служит так называемая поджелудочная железа».
А всего лишь через неделю он пишет о третьей работе, о новой операции.
Но эта операция — особая. Она задумана и сделана совершенно по-новому — так, как до Павлова не делал ни один физиолог. И Павлов возлагает на нее большие надежды.
«…Вчера операцию сделал, какую хотел. Посмотрим, каково пройдет. Ведь делал на твое счастье. Собака должна жить. Много ли проживет? Сейчас пойду проведать…».
Она была жива. Она осталась в живых и на второй, и на третий, и на четвертый день после операции.
Павлов с трепетом открывал каждое утро дверь в лабораторию, ожидая увидеть бездыханный труп собаки. Но она рвалась с привязи навстречу ему, визжа и виляя хвостом от радости. Она была жива, жизнерадостна, здорова.
Тогда Павлов укладывал собаку на спину и принимался разглядывать у нее живот.
На аккуратно выбритом участке кожи в ладонь величиной приподнимался розовый бугорок, обведенный каемкой запекшейся крови. Он торчал на белой поверхности кожи аккуратным припухлым пупырышком с отверстием посередине.
Отверстие источало сок — прозрачный, как вода, растекающийся с бугорка на бритую кожу. Собака скулила, приподнимая голову и пытаясь облизать ранку.
— Жжет? Щиплет? — спрашивал Павлов, трепля собаку. — Ничего, ничего, потерпи для науки.
Он поднимался сияя. Операция — новая, впервые выполненная — удалась.
В очередном томе «Трудов Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей» за 1880 год появилась короткая заметка Павлова «Новые методы наложения панкреатической фистулы».
Это был огромный вклад в науку о пищеварении — разработка нового метода исследования.
Постоянные фистулы — отверстия, через которые пищеварительные железы выделяют свой сок прямо на поверхность тела, — таков метод, с помощью которого Павлов прорвался в тайники пищеварения. Это было великое торжество хирургической техники. С помощью метода постоянных фистул Павлов установил способ управления работы пищеварительных желез, осуществляемых организмом. Этот способ заключался в работе мозга и нервов.
Весь пищеварительный канал изучен в лаборатории Павлова. Все его отделы, начиная со слюнных желез и кончая бесконечными петлями кишок, получили связь с внешней средой при помощи фистул и докладывают о своей работе математически точным языком-каплями пищеварительных соков.
Слюна, желудочный и панкреатический соки, желчь, кишечный сок — все подвергнуто испытанию. Изучено значение и место каждого звена в длинной цепи воздействий, которым подвергается пища в кишечном канале.
Рефлексы, рефлексы, нескончаемый ряд связанных и переплетающихся между собой раздражений и ответов организма.
Раздражения в полости рта. Раздражения стенки желудка. Раздражения первого отдела кишок, следующего за желудком, — он очень короткий, длина его всего двенадцать пальцев, поэтому его называют двенадцатиперстной кишкой. Сюда изливают свои соки поджелудочная железа и печень. Наконец, раздражения тонких кишок, где движется уже переваренная пища. И на все раздражения, которые вызывает в организме пища, идущая через пищеварительный канал, пищеварительные железы отвечают языком рефлексов — выделением пищеварительных соков.
Механическое раздражение чаще всего называли причиной отделения слюны.
«Нет, дело обстоит не так просто», — говорил Павлов.
Механическое раздражение желудка до сих пор еще изображается причиной работы желудочных желез. Это самое простое и понятное объяснение. Непосредственное, прямое раздражение органа и его ответ — чего же проще! Но в действительности разве так работают желудочные железы? Какое сложное устройство связывает их работу в единое целое со всей обработкой пищи, начиная с первого ее соприкосновения с окончаниями вкусовых нервов! Да нет, еще раньше, с момента, когда животное видит пищу и рвется к ней, охваченное могучим чувством голода — аппетита.
В лаборатории Павлова появились собаки с фистулами слюнных желез. Началось кропотливое исследование.
Вот пища попала в рот. Желудок ответит на это раздражение только в том случае, если еда доставляет удовольствие. Неаппетитная пища, попавшая в рот, никакого отделения желудочного сока не вызовет. А слюнные железы?
На первый взгляд, обнаруживалась полная неразборчивость полости рта по отношению к раздражителям. Самые разнообразные вещества, введенные в рот, вызывали обильное выделение слюны:.кислота, сухой песок, перец, горчица, не говоря уже о пищевых продуктах.
Но это было ложное впечатление.
Слюнные железы выделяют слюну разного качества. Из околоушной течет жидкая, водянистая слюна. Подчелюстная железа дает густую слизистую слюну. И каждая из них по-разному относится к различным раздражителям.
Собака ест мясо, жадно глотая крупные куски. Из фистулы подчелюстной железы обильно истекает слюна. Околоушная не отзывается. Одна работает, другая бездействует.
Но стоит дать собаке порошок высушенного мяса, как сейчас же приходит в действие и околоушная железа.
Сухость — вот главное раздражающее свойство этой пищи. Собака не может проглотить сухой мясной или сухарный порошок, если он не увлажняется слюной.
А кислота? А перец и горчица?
Здесь действие слюны совсем другое. Она разбавляет неприятные, раздражающие вещества, освобождает от них рот. Сходное действие оказывает песок. Слюна выделяется, чтобы облегчить выбрасывание песка из полости рта. Раздражающие ядовитые вещества гонят обильную водянистую слюну.
«Это совершенно понятно, — говорил Павлов. — Слюна, как первая жидкость, встречающая все входящее в пищеварительный канал, с одной стороны обязана оказать известный благоприятный прием входящим веществам: сухое смочить, растворимое растворить, плотное и твердое смазать, чтобы оно легче проскользнуло в пищевод, а некоторые вещества, например крахмал, даже химически переработать. Но этим ее роль не ограничивается. Она выделяется в самом первом, так сказать — пробирном отделении пищеварительного канала. Следовательно, при испытании многое из вошедшего в рот может оказаться негодным, даже вредным и должно быть или обезврежено, или выброшено вон. Вот почему слюна течет на раздражающие и едкие вещества».
Теперь можно было уверенно сказать, что ротовая полость проявляет не меньшую, а может быть, большую разборчивость к поступающим в нее веществам, чем желудок. И в основе этой разборчивости лежит то же устройство — мозг и нервы, три неизменных звена рефлекса. Тончайшая приспособленность слюнных желез к встрече любых веществ, попадающих в рот, основана на этом устройстве. «Разборчивость» ротовой полости находит полное объяснение в разнообразии вкусовых аппаратов, которыми оканчиваются нервы, — в языке, покровах щек, десен, нёба. Одни из них воспринимают сладость, другие — горечь, третьи — кислоту. На разнообразие раздражений — разнообразие ответов.
Как будто все понятно. С прежним объяснением покончено. Для всех, кто знаком с работами лаборатории Павлова, ясно теперь, что не любые, а совершенно определенные раздражения, и каждое по-особому, приводят в действие слюнные железы. Это уже не объяснение, а вскрытие причин явления, а значит, и власть над ним. Известно действие раздражителя на работу органа. И, применяя этот раздражитель, исследователь управляет работой органа, властвует над ней. Конечно, это власть. Но одна и та же неотвязная, беспокойная мысль беспрестанно пробивает себе дорогу сквозь эти уверенные рассуждения Павлова.
А психика? А мысли, желания и чувства животного? Есть ли уверенность во власти над этими раздражителями?
Ни одна из пищеварительных желез не проявляла такой зависимости от действия психики, как слюнная.
Кто не знаком с тем, как «текут слюнки» при одном виде еды — нет, даже при воспоминании об аппетитной пище, когда хочется есть! Это, конечно, психическое переживание. А действует оно так же, как и любой непосредственный раздражитель вкусовых нервов. И при изучении работы слюнных желез психические раздражители в первую очередь привлекли внимание Павлова и его сотрудников.
Собаке показывают мясо — в ответ из воронки в стаканчик сейчас же начинается ток слюны. Можно скормить мясо — ответ будет точно такой же.
Вид и вкус пищи совершенно одинаково действуют на работу слюнных желез. И не только вид, но и запах и другие свойства пищи. И не только пищи, но и любого вещества, попавшего в рот. Слюна обильно течет при виде песка или стаканчика с кислотой, когда исследователь делает вид, что хочет угостить собаку этими неаппетитными вещами. Словом, все, что напоминает собаке об ощущениях, испытанных в момент, когда эти вещи побывали у нее во рту, вызывает слюноотделение.
— Открытая психология слюнных желез, — говорит Павлов в раздумье. — Психология на месте физиологии.
Да, в этих опытах психология прочно утверждалась на месте физиологии. Мысли, чувства, желания животного действовали в качестве полноправных участников рефлекса.
«Но что же делать физиологу с этой психологией дальше? — спрашивал себя Павлов. — Оставить ее без внимания невозможно, ибо она стоит в самой тесной связи с чисто физиологическими явлениями в работе пищеварительных желез, А если изучать, то встает вопрос: как?».
Теперь он проводит целые часы в лаборатории, наблюдая ответы слюнной железы на воздействия психических раздражителей.
Вот собаке вливают в рот кислоту, подкрашенную в черный цвет. В стаканчик течет слюна — обильно, быстро, неистощимо. Этот ответ не вызывает никаких сомнений, он ясен: в нем участвуют хорошо знакомые звенья рефлекса.
Но вот собаке показывают стаканчик с черной жидкостью. Это даже не кислота, а просто разведенная тушь. Все равно вид жидкости действует неотразимо — капли слюны торопливой струйкой бегут в стаканчик. Психология вступила в действие.
Павлов не отрываясь смотрит на голову собаки. Там, внутри, за черепной крышкой, в веществе мозга идет неуловимо тонкая, таинственная работа, приводящая в действие слюнную железу. Что же это за работа?
Можно сказать: собака запомнила, что жидкость, окрашенная в черный цвет, обладает едким вкусом. Значит, память выступает в данном случае в качестве раздражителя?
Но вот собаке показывают сосуд с черной жидкостью еще раз, спустя девять минут. Слюна уже течет заметно медленнее. Проходит еще десять минут. Снова появляется черная жидкость. Теперь уже всего две-три капли показываются из воронки. Еще десять минут — и на вид черной жидкости железа бездействует.
Что же произошло? Если в первом опыте истечение слюны вызвала память собаки, то что теперь? Неужели из памяти в течение получаса исчезло полученное впечатление?
Нет, правильнее допустить, что работает не память, а соображение. Сначала собака действительно запомнила едкий вкус подкрашенной жидкости и на ее вид выделяла слюну. А потом, при втором и третьем показе, сообразила, что за показом раздражения рта не последует, — и слюнотечение прекратилось.
Это решение казалось верным. Но на другой же день снова начинались сомнения.
На вид стаканчика с тушью у собаки опять начиналось слюнотечение. Это было уже совсем непонятно. Что же, собака за сутки успела забыть все, что она сообразила? Но почему же тогда она не забыла того, что запомнила сначала, то есть едкий вкус черной жидкости?
Фактов накапливалось все больше и больше. Было ясно, что действие психических раздражителей отличается от всех остальных. Но. в чем заключается это действие, понять было невозможно.
Совершенно бесплодная, фантастическая задача — пытаться проникнуть в сознание собаки с помощью психологии. Сколько исследователей, столько будет и объяснений для любого явления, где участвуют психические раздражители. Нет, нет, раскрыть причину этих явлений, а значит, и овладеть ими сможет только физиология.
«Чем же психические рефлексы отличаются от обыкновенных?» — думает Павлов.
Ну, не будем приписывать собаке нашу, человеческую психологию. Что же тогда остается в ответах собаки на психические раздражители? Остается рефлекс как он есть — в виде трех звеньев, в. которых и надо разобраться.
Все звенья рефлекса на месте. Центростремительные нервы оповещают мозг о раздражителе — допустим, о виде или запахе пищи. И по центробежным нервам мозг диктует ответ слюнным железам. Чем же этот ответ отличается от обычного рефлекса — на вкус пищи?
Может быть, дело в том, что в психических опытах раздражитель действует на расстоянии? Стоит подумать. Действительно, вид или запах пищи собака воспринимает на расстоянии, а вкус — только когда пища попадает в рот. Но все же это небольшое различие. Сколько простых рефлексов совершается точно таким же путем! Человек вздрагивает от вспышки молнии, от удара грома. Нет, очевидно, дело не в этом.
Павлов напряженно думает. Что же, если различие не в способе действия, то, может быть, в свойствах раздражителей? Чем же они различаются?
Павлов продолжает думать. Вкус — вот единственное свойство, которое вызывает обычный рефлекс слюнной железы. Какие бы вещества ни испытывали, пищевые или непищевые, — мясо, хлеб, соль, перец, кислоту, — все они действуют на животное своим вкусом. А психические раздражители?
Павлов перебирает в памяти вид и запах пищи, черный цвет кислоты, резкий запах анисового масла. На что только не текут слюнки у голодной собаки в лаборатории! И на вид посуды, в которой приносят пищу, и на возню с ее приготовлением, и на стук шагов служителя, который кормит собаку.
Позвольте, позвольте, но не в этом ли заключается различие? В одном случае действует совершенно определенное и самое существенное — вкус вещества, попавшего в рот. В другом — действует все что угодно: цвет, запах, звук, любое свойство, не имеющее существенного значения, случайное, и вызывает тот же ответ.
Два типа рефлексов. Один — на главное, основное свойство, имеющее прямое отношение к еде: вкус предмета, попавшего в рот. Другой — на второстепенные, побочные, несущественные свойства предмета: вид, цвет, запах, звук. Первый необходим животному, чтобы встретить все, что попадает в рот, немедленным током слюны. А второй… зачем нужен второй?
И далекое воспоминание всплывает в памяти Павлова.
Да, такой недоуменный вопрос услышал он когда-то от профессора Овсянникова. Вот обнажен седалищный нерв, и в ответ на его раздражение у собаки течет слюна. Затем нужен этот рефлекс на раздражение нерва, не имеющего никакого отношения к слюнной железе?
«Так ведь это же приспособление, связанное с зализыванием ран, — сразу возникает ответ в сознании Павлова. — Вот почему вскрытие и раздражение седалищного нерва вызывает выделение слюны. Слюна употребляется животным для того, чтобы зализывать раны. Между раздражением седалищного нерва и выделением слюны возникла связь».
Но это же и есть решение вопроса!
У любого животного на попавшую в рот кислоту выделяется слюна. Это — полезное для животного приспособление, защитный рефлекс, это — постоянная, врожденная связь животного с внешним миром.
Но есть другие свойства предметов — безразличные для животного, не причиняющие ему никакого беспокойства. Вид кислоты ничем не вредит собаке. И слюнная железа бездействует, когда собака видит кислоту, но еще не испытала ее действие. Что же произошло, когда испытание совершилось?
Кислота попала в рот. Защитный рефлекс пускается в ход. Но в мозг летят сигналы не только о вкусе, но и обо всех свойствах кислоты. Вкус и вид кислоты действуют совместно. Они объединились. И вот возникает новая связь животного с внешним миром — ответ на вид кислоты.
Это тоже приспособление, но более тонкое. Вид кислоты теперь как бы предупреждает животное о предстоящей неприятности. Слюна, текущая в ответ на вид кислоты, готовит животное к ослаблению едкого вкуса.
Это рефлекс? Конечно. Но он не врожденный, он приобретенный. И он так же легко и быстро исчезает, как и появляется.
Достаточно несколько раз показать кислоту, не раздражая рта у собаки, — и слюна перестанет выделяться при виде кислоты.
Временный рефлекс. Рефлекс на воздействие, всего лишь сопровождающее основной раздражитель. Рефлекс-спутник, быстро умирающий. в отсутствие своего партнера и вновь воскресающий при повторном соединении.
Он возникает только при определенном условии. Это условие — совместное действие раздражителей. Вид кислоты вызывает слюнотечение, если собака уже испытала ее вкус.
«Рефлекс, возникающий и повторяющийся при определенных условиях, — твердо говорит Павлов, — условный рефлекс — вот что это такое».
Павлов переступил порог, перед которым беспомощно топтались прославленные физиологи всего света, и озирался вокруг глазами человека, открывшего новый мир.
Так вот оно, загадочное, таинственное, непостижимое, — царство сознания, царство, в котором властвует головной мозг!
Все вокруг еще было словно в тумане. Однако уже ясно проступали контуры ближайших предметов. И они были знакомыми и близкими. Здесь также действовали рефлексы.
До сих пор ни одному человеку не удавалось извне посмотреть на работу головного мозга — таинственный и непостижимый внутренний мир, душевную жизнь животного.
И вот впервые человек смотрел на нее не изнутри, а снаружи и›видел, что она совсем не таинственна и не загадочна, а подчиняется определенным законам. И непостижима она только тому, кто отказывается от физиологических способов ее изучения.
Этот способ, до смешного простой, безотказный, надежный, был в руках Павлова.
Капли слюны — вот чем ответит животное на вопрос о состоянии его внутреннего мира, его, так называемой, души.
Задача заключается в том, чтобы связать воедино, сцепить, — как зубцы шестерен, раздражения, летящие из внешнего мира — любые, какие угодно, — с теми, которые всегда, неизменно и безотказно вызывают простые и точные ответы органов.
Вид кислоты, ее цвет, текучесть, расположение в определенном сосуде — все это до поры до времени безразличное — связать с ее резким, вяжущим вкусом, всегда и неизменно вызывающим течение слюны. Двух-трех проб достаточно, связь уже установилась: на простом, безусловном рефлексе утвердился возникший при условии совместного действия раздражений сложный, условный рефлекс.
И теперь уже не только на вкус кислоты, но и на ее вид слюнная железа ответит языком торопливо падающих звонких капель.
Можно сказать: «собака запомнила» вид кислоты, причинившей ей неприятное ощущение.
Это будут ничего не говорящие слова, потому что о памяти собаки мы не имеем ни малейшего представления.
Сказать: «у собаки появился условный рефлекс на вид кислоты» — это будет точное и вполне объективное объяснение факта. Условный рефлекс можно видеть — это работа слюнной железы. Его можно измерить — это количество капель слюны. Это уже не психология, а физиология.
Чем дальше углублялся Павлов в исследование нового явления, тем яснее становилось ему, что все, чем в его лаборатории наделяли собаку: память, внимание, соображение, все свойства, заимствованные из собственного сознания, — все находило объяснение в законе условной временной связи.
А если и память, и внимание, и соображение можно перевести на язык рефлексов и изучать не изнутри, а снаружи, то что же остается?
Павлов поднимается из-за стола, захваченный этой мыслью. Он ходит по комнате, возбужденный, взволнованный.
«Значит, душе — бессмертной и независимой от тела — конец?» — спрашивает он себя.
Ответ ясен — он вытекает из всего, что вспомнилось.
Да, сознание человека, его психика, его дух, — от материи, от вещества его тела неотделимы.
И все, что говорится о «внутреннем мире», таинственной и непостижимой душе, — ложь.
Природа — вещество, материя, бесконечно разнообразная в своем развитии. Сознание — продукт мозга, продукт материи, неотделимо от нее и развивается вместе с ней.
Ради такой науки Павлов покинул семинарию. С такой наукой была несовместима вера в бога и в бессмертную душу.
«Сам я в бога не верую, никогда не молюсь», — прямо и твердо ответил он на вопрос Серафимы Васильевны много лет назад.
Наука с пренебрежением отбрасывала понятие о бессмертной, независимой от тела душе. Такой души для науки не существует. Душу, то есть сознание, порождает материя, вещество нашего тела, точнее — вещество мозга.
Высший отдел головного мозга — кора больших полушарий — беспрерывно принимает сигналы как из внешнего мира, так и от всех внутренних органов нашего тела. Вкус и вид пищи — два сигнала, летящие в кору полушарий одновременно от органов вкуса и от органов зрения — вызвали раздражение в двух участках коры. И между раздраженными участками в сокровенных тайниках нервного вещества замыкается связь, по которой мозг будет диктовать теперь ответы слюнным железам не только на вкус, но и на вид пищи. И не только на вид, но й на запах, и на все признаки пищи, и на любые раздражения, сопровождавшие основное, безусловное раздражение — вкус пищи в полости рта.
Это новый, приобретенный рефлекс. Он временный. Если его не подкреплять, он исчезнет. В этом и заключается его отличие от безусловного рефлекса. Это аппарат временных связей между животным и окружающей его обстановкой. Но во власти исследователя создавать эти временные связи и управлять ими по своему желанию… И так же, как в простых, безусловных рефлексах, рычаги управления в руках исследователя — внешние воздействия, психические раздражители.
Павлов вручил физиологии власть над всем организмом, без остатка. Он переступил порог верхнего этажа головного мозга и открыл его для науки. И наука, единственно точная, объективная наука — его наука покончила со сказкой о бессмертной и независимой от тела душе.
Его метод, его подход к изучению работы органа остался тот же, что применял он для изучения пищеварения. Это был опыт на здоровом, бодром животном, не испытывающем никакого беспокойства от перенесенной операции.
Собака весела и жизнерадостна. Она сама вскакивает на станок и без сопротивления переносит эксперимент. Павлов изучает рефлекс, не нарушая ни одного из его звеньев. Все на месте — сигнальные проводники в мозг, нервные центры, исполнительные проводники к рабочему органу. Только одно изменил экспериментатор в организме собаки — ток слюны. Он направляется не внутрь, а наружу — в пробирку, подвешенную на щеке собаки. Но это не вносит никакого расстройства в обработку пищи, так как у собаки не одна, а целых три пары слюнных желез.
И вот начинается опыт. Он не выводит из строя ни одного органа, ни одной части, он ничего не разрушает. Наоборот, он создает — связь между центрами в веществе головного мозга. И о каждой вновь созданной связи головной мозг оповещает ясным и четким языком капель слюны, падающих в пробирку. Замыкание временных связей — вот чем занимается верхний этаж головного мозга, вот в чем состоит его основная работа.
И эта работа порождает то, что психология именует душой. Но психолог только гадает о мыслях и чувствах собаки, а физиолог показывает, что действительно происходит в веществе ее мозга.
«Душа» прочно и крепко вгонялась в законы работы головного мозга.
Оставалось одно: доказать, что с разрушением «орудия души» — полушарий головного мозга — исчезают и условные рефлексы.
Вот когда в лаборатории Павлова приступили к опытам с удалением полушарий и их отдельных частей.
Начались поиски «органа условных рефлексов».
В лаборатории Павлова были собаки с целым набором выработанных условных рефлексов — на свет, на разнообразные звуки, на всевозможные запахи. Эти рефлексы закреплялись в течение многих месяцев. Потом производилось удаление больших полушарий.
Полная и невозвратная потеря всего накопленного — таков был результат опыта.
Ничто: ни свет, ни звуки, ни запахи — знакомые, сотни раз испытанные раздражители, вызывавшие безотказно течение слюны, — теперь ничто не действовало.
Собака, апатичная, безучастная к окружающему, стояла в станке, вяло огрызаясь на любое прикосновение…
Лампочка, совсем недавно приводившая ее в сильнейшее возбуждение, теперь могла вспыхивать десятки раз перед глазами. Собака только моргала в ответ на вспышку света. Слюна не текла.
И только безусловные раздражители — пищевые или разрушающие — сохраняли свое действие. Как только пища или кислота попадала в рот, слюна начинала течь — вступали в действие могучие приводы безусловного рефлекса.
Месяцами пытались получить у такой собаки новый условный рефлекс.
Кормили в станке под звуки рожка. Потом перешли к музыкальному сопровождению каждого кормления, в любое время, когда животное получало. пищу. Условный рефлекс не возникал.
«Большие полушария есть орган условных рефлексов», — уверенно говорил Павлов.
Да, теперь уже сомнения не оставалось. Замыкание временных связей — это работа коры полушарий. Здесь в веществе мозга совершаются удивительные изменения, которые позволяют любому звуку, любому запаху, любому предмету в окружающем мире сделаться сигналом о предстоящей пище или грозящей опасности. Да, замыкание временной связи, а не представление о предстоящей пище заставляет собаку ронять слюну при звуке шагов служителя, который кормит собаку. И не желание собаки, а прочность временной связи приводит в движение мышцы, которые бросают собаку навстречу служителю, несущему корм. Не психика собаки действует через мозг, а мозг порождает то, что вы называете психикой, — внутреннюю сторону временных связей. Не «орудие души», а орудие самой тонкой связи животного с внешним миром — вот что такое головной мозг.
Только так, смотря на работу мозга не изнутри, а снаружи, придет физиолог к власти над самым сложным, самым совершенным из всех созданий природы — головным мозгом. Только так, изучая работу мозга объективно, физиологически, придет наука к разгадке величайшей тайны природы — сознания человека. Только на этом пути будут вскрыты причины всех процессов, происходящих в головном мозгу. А с выяснением причин придет и господство над процессами, возможность управлять ими, полная, неограниченная власть, торжество новой медицинской науки, овладение тайнами всех нормальных и болезненных отношений организма с внешним миром.