Глава первая

Посланцы из космоса

Последние известия! Какой волнующий, непередаваемо глубокий смысл приобрели эти слова к середине XX века, когда сознанием людей стала овладевать мысль о ведущей роли науки в жизни общества!

Каждый день в определенные часы миллионы людей на Земле застывали в неподвижности у репродукторов радио и экранов телевизоров в ожидании сообщений о новых и новых победах науки, о новых и новых достижениях человеческого разума.

Историческая дата 4 октября 1957 года ознаменовала первую победу в освоении космоса: советские люди запустили первый искусственный спутник Земли.

2 января 1959 года человечество услышало о первой советской космической ракете, которая промчалась около Луны и навечно вошла в состав спутников Солнца.

Потом вторая... потом третья ракета... Советский вымпел на Луне. Целый флот космических кораблей-спутников, выполняющих задания в соответствии с программой, составленной советскими учеными. Наконец 12 апреля 1961 года люди Земли услышали о человеке, который проник в космос.

С каждым годом все стремительнее шагает человек по пути покорения космоса и овладения энергией атома.

Уже десятки искусственных спутников вращаются по своим орбитам вокруг Земли.

Уже не раз возвращались люди из космических полетов, повторяя подвиг великих пионеров космонавтики — Юрия Гагарина и Германа Титова.

Десятки атомных электростанций на урановом топливе обогащают энергохозяйство Земли на обоих ее полушариях.

Строятся первые опытные электростанции, которые будут работать на неисчерпаемых источниках энергии, скрытых в ядре самого доступного из атомов — водорода.

Первые космические ракеты уже летят в сторону Венеры, а Земля готовится к запуску космических кораблей в сторону Марса.

И каждый день приносит известия о новых победах науки во всем мире. К газетным листам обращаются каждое утро сотни миллионов человеческих глаз. Несметные собрания-людей поглощают радио-, кино- и телевыпуски последних известий.

Но в истории XX века, пожалуй, не было известия, так возбудившего население Земли, как сообщение Комиссии по космическому снаряду о содержимом его контейнеров.

Газеты расхватывались в течение минуты, их вырывали друг у друга из рук, читали на ходу. Студенты биофака собрались в вестибюле, где догадливый комендант быстро приспособил микрофон и репродукторы. Затаив дыхание, все слушали как завороженные рассказ о событиях, очевидцами которых посчастливилось быть Юрию и Ярославу.

Необычайное впечатление производили фотографии пришельцев из космоса, существ, перелетевших через межзвездное пространство в наполненном жидким гелием сверкающем саркофаге.

Газеты, принесенные в лабораторию, долго ходили из рук в руки. Юрий так и не дождался своей очереди, пока не сообразил, что Ярослав наверняка раздобыл газету сам и читает у себя в лаборатории. Так и оказалось. Ярослав, в халате и шапочке, с марлевой маской на лице, возился за стеклянной стеной. На столе лежали газеты.

На первой полосе Юрий увидел запомнившееся ему на всю жизнь прекрасное лицо девушки с неведомой обитаемой планеты. Ее глаза, оттененные густыми темными ресницами, были закрыты. И на лице застыло то непередаваемое выражение торжественной радости, которое вчера потрясло Юрия. Даже ночью он просыпался и спрашивал себя, не почудилось ли ему появление искры сознания в глазах девушки. И не мог ответить на этот вопрос. Лицо юноши на фотографии не выражало ничего, кроме безмятежного, безграничного спокойствия.

В сообщении говорилось, что тела прибывших, находились в витрифицированном состоянии при температуре жидкого гелия — около двухсот шестидесяти восьми градусов по Цельсию — всего на пять градусов выше абсолютного нуля. Кровь обоих сохранялась в специальных контейнерах, также в витрифицированном состоянии. Рядом с футляром, где лежали пришельцы, располагались устройства, предназначенные для девитрификации тел и замещения наполняющего их сосуды солевого раствора с глицерином девитрифицированной кровью. Установка, очевидно, должна была заработать по получении информации о прибытии снаряда и состоянии окружающей среды. Разрушение нижней камеры при приземлении снаряда вывело из строя все приспособления и сделало невозможным их автоматическое включение. Попытки произвести девитрификацию средствами, имевшимися в распоряжении Института оживления организма, были безуспешны. Путем быстрого разогревания и массажа тел удалось повысить их температуру до тридцати шести градусов в течение пятнадцати минут. Однако никаких признаков возвращения сознания в телах обнаружить не удалось.

«Так что же, почудилось мне, что ли?» — в недоумении думал Юрий. Он вспомнил это мгновение — секунду, две, может быть, доли секунды, за которые его глаза встретили взгляд девушки из космоса. А может быть, этот взгляд возник в его воображении?

О природе пришельцев из космоса в газетах говорилось много, но крайне неясно. Газеты обратились к ряду крупных ученых, биологов, медиков, антропологов с просьбой высказать свое мнение по этому вопросу. Но данных для обоснованных суждений было еще так мало, что мнения оказались очень противоречивыми.

Главный факт не вызывал никаких сомнений. Да, пришельцы с неведомой обитаемой планеты — это существа, по строению тела чрезвычайно похожие на людей. Что касается их анатомического строения, то в связи с предложением комиссии подвергнуть тела бальзамированию, чтобы сохранить их на вечные времена, вскрытие еще не производилось. Но внешний осмотр позволил установить большое сходство этих существ с людьми. Кожа, мышцы и кости, поддающиеся прощупыванию, были такие же, как у людей. На мазках из девитрифицированной крови при микроскопическом исследовании обнаружены красные и белые кровяные тельца, подобные человеческим. Словом, сходство не подлежало сомнению. Вопрос заключался в том, как можно объяснить этот поразительный факт.

Известный антрополог профессор Гришко в своей заметке писал, что общность строения пришельцев из космоса и мыслящих обитателей Земли представляет огромный интерес для антропологии. До настоящего времени огромное большинство антропологов были убеждены в том, что анатомическое подобие основных человеческих рас объясняется единством их происхождения. Однако на примере обитателей планеты, отдаленной от Земли миллиардами километров, можно убедиться, что подобие мыслящих существ может быть достигнуто не только на основе единства биологического происхождения, но и на основе единства развития. Человечество должно гордиться тем, что строение человеческого тела представляет собой универсальный и совершенный материальный субстрат для развития разумного мышления.

Юрий долго рылся в газетах, чтобы найти высказывание Панфилова. Его выступление оказалось до обидного кратким. Но он высказал свою точку зрения с полной определенностью.

«Придется отбросить как ложное представление о множественных формах, которые приобретает живая материя, порождая мыслящий дух, — писал он. — А почему, собственно, эта форма должна быть разнообразной, если ее содержание — мыслящий дух — проявляет такое сходство в своей творческой деятельности на двух отдаленных планетах, что становится возможной взаимная информация? Это представляется мне не более удивительным, чем то, что, синтезируя в двух лабораториях одно и то же вещество, мы открываем в нем совершенно идентичные свойства.

Я глубоко убежден, что возникающий и развивающийся как на Земле, так и в глубинах вселенной живой белок представляет собой такой же единый субстрат для жизненных процессов, как, например, кубический кристалл для выявления кристаллических свойств поваренной соли».

Всего определеннее высказался профессор Брандт:

«Я вижу в этом сенсационном факте возможность высказать гипотезу о переносе генетической информации в виде молекул ДНК с планеты на планету. Не исключено, что гены, определяющие строение и функции человеческого тела, когда-то, может быть сотни миллионов лет назад, были переброшены силой давления световых лучей на планету, откуда явились пришельцы».

Юрий только покачал головой, прочитав заметку Всеволода Александровича. Он не мог понять, как такой умный человек и блестящий ученый мог настолько поддаться гипнозу теории генетической информации, чтобы развивать и защищать идею о переносе генов через мировое пространство. При всей своей неискушенности в общих вопросах науки Юрий видел, что никакой биологии в этой идее нет, более того, она несовместима с биологией как наукой о процессах, происходящих в белковых телах. Действительно, если принять эту идею, получалось, что ген может как-то существовать и функционировать независимо от белка, покидать белок и снова вступать с ним в связь.

— Да будет тебе возиться! — крикнул Юрий Ярославу. — Что ты там делаешь?

— Сейчас, сейчас, — ответил тот негромко, не поднимая головы.

Юрий посмотрел с досадой на запотевшие стекла, за которыми Ярослав возился со своими культурами, и махнул рукой. Надежды дождаться, когда он кончит свои занятия, не было никакой. Но Юрию не терпелось поделиться обуревавшими его впечатлениями и мыслями по поводу последних известий. Он постоял у стекла, недоумевая, зачем Ярославу понадобилось вновь ставить культуры, когда работа над темой у него давно закончилась, и пошел в лабораторию.

 

Глава вторая

Снова вместе

Андрей умирал, это становилось все более и более очевидным. А Зоя выглядела совершенно здоровой. Она загорела на весеннем солнце за те часы, когда больным позволяли сидеть на открытой веранде больницы. Зою интересовало все, что ее окружало. При взгляде на нее Юрию невольно приходило в голову, что если в жилах Андрея бунтует кровь Ярослава, то в ее организме, вероятно, не осталось ни одной кровяной клетки Юрия.

Организм Зои оказался сильнее введенной в него чужеродной кроветворной ткани. И теперь, глядя на нее, нетрудно было представить себе, как ее цветущее здоровьем тело сопротивлялось проникшим в него чужеродным началам. Да, Зоя вполне оправдывала свое имя: Зоя — жизнь.

Изучая регенерацию роговицы у животных, подвергнутых действию излучения, Юрий убедился в могуществе защитных сил организма. Пока в живом существе остается хоть капля жизни, она, как последний солдат на поле сражения, выполняет свой главный воинский долг — сопротивляется одолевающим ее силам смерти и разрушения. Да, в борьбе и защите от лучевого поражения все заключалось в том, чтобы заставить пораженные части использовать до конца это великое и могущественное свойство жизни — сопротивление.

В организме Андрея сил сопротивления не хватало. Сначала защита не осуществлялась потому, что защитные клетки пострадали от лучевого поражения. Чужеродные кровяные тельца заполнили организм Андрея и спасли ему жизнь. А вот на вторую, восстановительную фазу собственных сил в организме Андрея оказалось недостаточно. Ему нечем было защищаться от миллиардов клеток, которые, сыграв свою спасительную роль, стали хозяйничать в приютившем их живом теле.

Юрий видел, что врачи применяют все известные средства, чтобы возбудить угасающий кроветворный процесс.

Использовалось все, что могло способствовать росту и развитию собственной кроветворной ткани Андрея. Но чужие клетки перехватывали все применяемые средства и становились еще активнее. Таким образом, задача усложнялась тем, что требовалось не только стимулировать собственную кроветворную ткань, но одновременно сдерживать развитие чужеродной.

Спасти Андрея могло только чудо — взрыв восстановительных сил, сейчас еле-еле теплящихся в его теле. Но пока организм жил, оставалась и надежда, потому что сама жизнь представляла собой чудо, которое заключалось в постоянном противодействии разрушению и смерти.

— Я не могу смотреть ему в глаза, — говорил Ярослав. — Мне все кажется, что я виноват в том, что случилось. Ты подумай, это же мои клетки сейчас разрушают его организм.

И так же, как Андрей, мучились миллионы людей на Земле, пораженные страшной болезнью. В миллионах живых тел шла незримая борьба против сил, спасших им жизнь и затем превратившихся в силу разрушения и смерти. Тысячи условий решали исход этой борьбы. И первым из них было напряжение восстановительных сил организма.

От чего зависело это условие? Кто мог ответить на этот вопрос? Пока еще никто. Восстановительная функция только в самые последние годы стала привлекать внимание ученых. Она заявляла о своем существовании банальными и будничными делами: заживлением порезов, появлением свежей розовой кожи из-под темной пленки ожогов, отрастанием ушибленных и выпавших ногтей, словом, всем тем, что умещалось в короткое и выразительное слово: «Заживет!» Однако у одних заживает лучше и быстрее, у других хуже и медленнее. Что же определяет напряженность восстановительной силы? Почему, например, у Андрея ее не хватает, а организм Зои справился со всеми нарушениями, вызванными лучевой травмой?

Зоя поправлялась. Теперь не оставалось сомнений в том, что ее организм преодолел первое последствие лучевой травмы — подавление восстановительных сил, и вышел победителем из борьбы с чужеродной тканью. И все же кто мог поручиться, что буря, вызванная в живом веществе энергией пронзивших тело лучей, прошла для Зои бесследно? Пока силы восстановления одержали верх. А потом? Юрий отгонял от себя навязчивую мысль о последствиях лучевой травмы. Но только что в работах его товарищей, в демонстративной, наглядной форме он видел эти последствия: злокачественное перерождение тканей, лейкозы, наследственные уродства. Можно не соглашаться с теорией извращенного кода наследственности, можно возражать против идеи о необратимости последствий лучевого поражения и утверждать, что восстановительные силы организма справятся с любым повреждением. Но след лучевого поражения в живом веществе — это факт, и, если закрывать на него глаза, это значит утратить главное качество ученого — в любых выводах принимать во внимание все без исключения факты.

Но сейчас реальным, не вызывающим сомнений фактом было выздоровление Зои. Ее выписывали из больницы в двенадцать часов. Бледно-розовое теплое июньское небо горело над Москвой. Над университетом сверкал и переливался на солнце золоченый герб. Букет пионов в руках Майи благоухал радостным праздничным запахом. У входа в метро продавали газеты. Ярослав сейчас же увидел портрет Зои и ее очерк «Это не должно повториться». Юрий купил целую пачку.

В метро все погрузились в чтение. Зоя смотрела с развернутой страницы знакомым взглядом ясных глаз. Юрий, не отрываясь, прочитал ее очерк, и перед ним возникла страшная картина катастрофы.

Зоя писала: «О приближении радиоактивных облаков в Сан-Франциско и Беркли стало известно только к вечеру 24 января. Университет охватила паника. Все ринулись в убежища. Как передать это гнетущее, сковывающее, леденящее душу ощущение приближающейся и неотвратимой опасности? С востока надвигалась смерть. Но прежде чем она подошла настолько, чтобы можно было ощутить ее близость, тысячи людей уже обрекли себя на гибель — сознанием ее неотвратимости. Одни укрылись в убежищах, не отдавая себе отчета в том, как удастся их покинуть, когда весь край будет поражен лучевой смертью, другие стали искать спасения в бегстве.

Нам было ясно, что из всех искавших спасения в убежищах наименьшие шансы у нас — группы советских студентов, находящихся среди чужих нам людей, в чужой стране. Пробраться к своим, и как можно скорее, — такова была наша задача. Консульство СССР находилось в городе. Из пригорода Беркли, где располагается Калифорнийский университет, в Сан-Франциско можно проникнуть только по мосту через залив Золотые Ворота. Здесь творилось что-то невообразимое: мост запрудили тысячи машин. Между ними и по ним пробирались люди, повинующиеся только инстинкту самосохранения.

Нам удалось перебраться через мост, когда еще горели фонари. Едва мы вышли на набережную, свет погас — это прекратила работу электростанция Боулдер-Дам. На город надвигалась страшная черная туча, быстро закрывающая звезды. Потом наступил полный мрак, ветер, пыль, слепящая глаза, вспышки и грохот разрывов над головой. Как добрались мы до консульства? Теперь я не могу даже представить себе это кошмарное блуждание по городу, оно как-то выпало из памяти. Мы понимали одно — если мы не доберемся до своих, то погибнем. Мы падали на землю от изнеможения, потом поднимались и снова шли, разыскивая скрывшееся в непроглядном мраке здание консульства.

Наши тела пронизывали незримые молнии. Но сильнее страха перед силами смерти и разрушения был наш гнев на тех, кто обратил эти силы против миллионов человеческих жизней. Нам казалось, что все вокруг нас — гибнувший город, опустевшие громадные здания, люди, в панике бегущие сквозь непроглядный мрак, все призывает к возмездию. Это не должно повториться! И чтобы это не повторилось, безумцы, совершившие страшное преступление против человечества, должны ответить перед совестью мира».

Поезд влетел в океан яркого света. В окна ворвались ликующие лучи солнца. Юрий посмотрел на часы. Да, прошло всего две минуты, за это время он прочитал весь Зоин очерк — пока поезд шел от университета до станции «Ленинские горы».

— Здорово! — одобрил Ярослав. — Молодец Зоя!

От станции «Парк культуры» шли пешком. Ярко светило солнце, по бездонной голубизне неба барашками бежали мелкие кудрявые облака. В воздухе плыли тонкие нити отцветших тополевых сережек.

В вестибюле больницы было прохладно и тихо. Сестра на вопрос об Андрее ответила уклончиво. «Больной слаб, не стоит его утомлять. Принимаются все меры. Ну, почему обязательно умрет? Выздоровела же ваша подруга. Сейчас она выйдет. У нее мать. Подождите здесь».

Зоя в белом платье, с прозрачным белым шарфом на пушистых волосах казалась олицетворением весны. Ее лицо и глаза сияли.

Она бросилась на шею к Майе. Лепестки пионов посыпались на пол.

— А как Андрей? — спросила Зоя.

— Ему еще придется задержаться, — ответил за всех Ярослав.

Зоя крепко пожала руку Юрию и внимательно посмотрела ему в глаза.

— А это моя мама, — сказала она, оборачиваясь. Мать Зои смотрела на Юрия открытым и ясным взглядом. По улыбке Юрий узнал в ней Зою.

— Вас можно называть Юра? — спросила она.

— Да, конечно, — ответил Юрий, смущаясь.

Он хотел передать Зое газету с ее очерком, но в ее руках уже была «Комсомольская правда», и Ярослав торжественно провозгласил:

— Приветствуем и поздравляем новорожденного литератора.

Майя добавила:

— Ну просто замечательно, Зоечка!

Машина попалась огромная, с откидными местами. Зою с матерью усадили на задние сиденья, Юрия — рядом. На откидные сели Ярослав и Майя, Тоня — рядом с шофером. Кабина наполнилась запахом пионов. Зоя внимательно читала свой очерк и подняла глаза, только когда машина мчалась через мост.

— Как хорошо! — вздохнула она, опуская газету на колени, словно в ней говорилось не о страшной катастрофе, а о чем-то приятном и радостном. Юрий понял, что ей приятен и радостен сам факт ее выступления в газете, перед миллионами людей, которые будут читать этот очерк, приятно и радостно чувство общения с людьми и воздействия на их разум и чувства.

Зою поместили в общежитии центрального корпуса на двенадцатом этаже. Комната выходила на северо-запад. В окно виднелась Москва, залитая июньским солнцем.

— Ах, какая прелесть! — воскликнула с восхищением Зоя.

Она подбежала к столу, погрузила лицо в пышные лепестки темно-красных пионов.

— Какой дивный запах! — она восторженно улыбнулась. — И записка! Смотри, мама, записка! «От сотрудников кафедры космической биологии — с горячими поздравлениями нашей дорогой воспитаннице». И подписи: профессор Брандт. Подумай, мама, сам Всеволод Александрович! Грибукина!.. И Штейн!

О, наверное, это его затея.

Она покачала головой, бросила записку на стол и опустилась в кресло.

— Устала! — сказала она смущенно.

— Теперь отдыхай, — сказал Ярослав. — Вечером придем поздравлять с новосельем.

— Только обязательно! — ответила Зоя. — Мы будем вас ждать.

Девушки остались в общежитии. Ярослав заторопился на кафедру.

— Что ты, чудак, там делаешь? — удивился Юрий. — Через два дня государственные экзамены и выпуск, а ты целыми днями торчишь в лаборатории со своими культурами. Чего ты добиваешься? Опять какое-нибудь открытие?

— Да так, хочется кое-что уточнить, — уклончиво ответил Ярослав.

— Уточнишь, когда вернешься на работу. Зачем же сейчас выматывать силы, когда нам через неделю-две разъезжаться в отпуск перед выходом на работу?

Ярослав покачал головой.

— Я не пойду в отпуск. Буду работать. Юрий в удивлении остановился.

— Да что с тобой! Ты все еще думаешь, что открыл средство от рака?

— Ну, открыл, не открыл, а дело стоит того, чтобы пожертвовать для него отпуском, — Ярослав нахмурился.

— Не понимаю, что для этой проблемы значат полтора-два месяца. — Юрий пожал плечами.

Ярослав молча посмотрел на него сквозь очки. Они стояли во дворе главного здания — две крохотные фигурки на дне глубокого колодца, окруженного уходящими в небо громадами стен.

— По-моему, сейчас дорог каждый день, — сказал Ярослав с упреком. — Ты подумай только, что сейчас делается на Земле... И может быть, не только на Земле... — Юрий посмотрел на него с недоумением. — Не только на Земле, но и во всей биосфере, — неловко поправился Ярослав.

— Ну, ладно, ладно, — примирительно сказал Юрий. — Ступай твори. Может быть, тебе помочь?

— Нет, не нужно.

Они расстались у входа в старое здание биофака. Ярослав быстрой, стремительной походкой вошел в лабораторию. Юрий долго смотрел ему вслед.

«Что-то он скрывает, — думал он. — Но что?»

 

Глава третья

Юрий вступает в жизнь

Юрий часто вспоминал этот разговор с Ярославом: он ясно видел громады стен университетского здания, уходящие высоко в небо, квадрат внутреннего двора и. посреди него — две маленькие фигурки, яростно спорящие о своем месте в великой битве науки против лучевого бедствия.

«Неужели студенческой дипломной работой можно решить проблему, над которой безуспешно бьются тысячи квалифицированных ученых?» — подумал тогда Юрий, и потом, вспоминая, он каждый раз испытывал колючий стыд за эту мысль.

Необходимо было что-то предпринимать. Но что? Болезнь Андрея беспрерывно возвращала Юрия к этой мысли. Он понимал, что направление работ Брандта его не удовлетворяет и потому ничего путного, по крайней мере в ближайшее время, он не сделает. А для самостоятельных исследований — Юрий понимал это с полной отчетливостью — его собственных сил было явно недостаточно.

И только перед самыми государственными экзаменами мучения Юрия стали меньше. В состоянии Андрея неожиданно наметилось улучшение.

«Кажется, Славкиным лейкоцитам конец, — сказал он при последней встрече. — Вот уж не думал, что мой организм справится с ними!» Государственные экзамены прошли хорошо. Диплом с отличием Юрий не получил только из-за четверки за дипломную работу. Но это, собственно, не имело никакого значения. Всех девятерых, окончивших по кафедре космической биологии, направили в лабораторию космической биологии Академии наук, как и было задумано при организации кафедры. Все вновь организованные экспериментальные кафедры биофака готовили специалистов для одноименных лабораторий и институтов академии.

Перед уходом в отпуск надо было побеседовать с профессором Брандтом, чтобы определить круг предстоящих обязанностей и направление работы.

— Ну-с, каковы ваши планы и надежды, Чернов? — спросил Всеволод Александрович, ласково смотря на Юрия внимательным взглядом светлых глаз.

Этот взгляд всегда обескураживал Юрия. Он понимал, что манера обращения Брандта со студентами выработана длительным и упорным воспитанием, в котором главное заключается в умении выражать приязнь и интерес к своему собеседнику. И, понимая это, он не мог освободиться от ощущения, что действительно приятен и интересен профессору.

— Какие же у меня могут быть планы и надежды, Всеволод Александрович? — ответил Юрий неловко. — Я окончил кафедру космической биологии, чтобы работать по специальности, вот и все.

Всеволод Александрович продолжал испытующе смотреть на него. Юрий понимал, что Брандт сейчас думает о том, как лучше всего использовать нового молодого специалиста в соответствии с выраженными им склонностями и с наибольшей пользой для дела. Что же, своих склонностей Юрий не скрывал. Ни перед профессором, который руководил его работой, ни перед доцентом Штейном, который наблюдал за ее экспериментальным осуществлением. Ясная цель — вот главное условие. Если цель ясна, не страшны никакие трудности.

— И все-таки? — мягко, но настойчиво продолжал допытываться Брандт.

Юрий пожал плечами.

Ну что он мог сказать? Что хочет искать средства противолучевой и противораковой защиты? И путями, отличными от тех, которыми идет профессор?

— Вы думаете, что развиваемое в нашей лаборатории направление не может обеспечить решение поставленных перед нами задач? — с той же мягкостью, словно говоря с больным, спросил Всеволод Александрович.

Юрий с некоторым удивлением посмотрел на него. Чего он добивается? Но на лице Брандта не отразилось ничего, кроме ожидания ответа на поставленный им вопрос.

— Что может ответить на такой трудный вопрос только что кончивший курс молодой специалист? — сказал Юрий. — Я не скрываю, что существующие схемы лучевого поражения и его последствий мне кажутся... ну, как бы выразиться... не конструктивными, что ли... Но заменить их другими я пока не в состоянии. Словом, до самостоятельных планов мне еще далеко.

Брандт слушал, внимательно разглядывая Юрия.

— А зачем их заменять, если они строятся на основе точных экспериментов и подкрепляются все новыми и новыми фактами? — произнес он негромко, подчеркивая этим свое нежелание оказывать давление на Юрия. — Может быть, лучше на их основе по-другому смотреть на единичные, не совпадающие с ними факты.

Юрий опять поднял глаза. Что хочет этим сказать Всеволод Александрович?

— Поверьте, Чернов, — продолжал Брандт, — ученый, если он настоящий ученый, то есть искатель истины, не может примириться с тем, чтобы хоть один факт противоречил теории, на которой он строит свои исследования. Либо ученый должен отказаться от своих теоретических построений. Терциум нон датур. Вы понимаете, что это значит?

— Третьего не дано, — сказал Юрий с некоторым смущением.

— Вот именно. Третьего не дано. И полученный вами факт, который вы пытались объяснить, исходя из теоретических построений нашего уважаемого Павла Александровича Панфилова, находит свое место в теории, на которую мы опираемся в нашей работе.

Юрий посмотрел на Брандта в недоумении.

— Да, да, голубчик, и, если бы вы своевременно к нам обратились, у вас не было бы такого трудного положения при защите вашей дипломной работы. — Профессор откинулся на спинку кресла. — Неужели, Чернов, вы всерьез думаете, что у тех, кто работает, руководствуясь теорией генетической информации, нет никаких других целей, кроме регистрации эффектных явлений, свидетельствующих о зависимости всех жизненных процессов от программы, закодированной в шифре ДНК?

— Я как-то не думал об этом, — пробормотал Юрий в замешательстве.

— Не надо хитрить, именно так вы и думаете, — удовлетворенно сказал Брандт. — Но это же несерьезно, Чернов. Уверяю вас, у любого ученого, если он настоящий ученый, цель одна — служить своей наукой счастью и благу людей. Но не вина, а беда ученых, что к этой цели ведет трудная и извилистая дорога познания. Представим себе, что вы получили факт, который вам кажется настолько важным, что вы готовы опереться на него в поисках средств противолучевой защиты. Вам кажется, что вы открыли феномен противодействия клетки лучевому поражению и обратимости лучевого поражения. Вам кажется, что он открывает перспективу борьбы с лучевым поражением. Ведь так?

— Я не скрывал этого, — хмуро ответил Юрий.

— И вот, вместо того чтобы проанализировать этот феномен в свете современных представлений о природе лучевого поражения, вы, очевидно, уже обдумываете планы использования его в лечении лучевой болезни? Не так ли?

— К сожалению, пока ничего в голову не приходит, — сказал Юрий угрюмо.

— А я предскажу, что придет вам в голову, когда вы продумаете план работ, опираясь на идеи Павла Александровича. Это дело нехитрое. Вы будете рассуждать так. Клетка повреждена, но она жива. Если она восстановилась и стала нормальной, значит, поврежденные части заместились за счет неповрежденных. Значит, чтобы получить восстановление клетки, нужно стимулировать развитие неповрежденных частей. И вот в ход пойдут разные средства стимуляции. Разве не так? — От глаз Брандта пошли лучи морщинок — он добродушно улыбался. — Я не спорю с вами, Чернов, — продолжал он, — возможен и такой путь. Но он не имеет ничего общего с наукой, потому что он исходит не из знания, а из предположения. А путь науки обязывает нас опираться только на знание, которое в данном случае свидетельствует о нарушении кода генетической информации в клетке, пораженной лучевой травмой. Но ее восстановление, по-видимому, все-таки возможно. Вопрос заключается в механизме восстановления.

Теперь Юрий с интересом посмотрел на Брандта.

— Задача оказалась трудной, — сказал Брандт, доброжелательно улыбаясь. — Но путь к ее разрешению на основе той теории, к которой вы относитесь с пренебрежением, имеется. Вы помните, конечно, как мы объясняем феномен трансформации бактерий?

— Да, помню, — сказал Юрий и, так как Брандт продолжал смотреть на него, дожидаясь более развернутого ответа, объяснил: — ДНК, полученная из клеток одной формы бактерий, при добавлении к культуре другой заменяет какие-то части ДНК в клетках этой культуры и вызывает соответственные наследственные изменения.

— И это не вызывает у вас никаких ассоциаций?

— Признаюсь... — сказал Юрий в недоумении.

— А почему бы подобному процессу — обмену частями молекул ДНК — не идти и в вашем случае? — спросил профессор.

Кровь бросилась в голову Юрия.

— Неповрежденные части молекул ДНК...

— ...замещают поврежденные части молекул ДНК в поврежденных клетках, — закончил Брандт. — И это же совершенно очевидно, если принять во внимание способ обновления молекулы ДНК путем постоянного замещения отдельных ее частей.

— Понимаю, — сказал Юрий с усилием. Он все еще был под впечатлением неожиданного для него вывода.

— И вот вам задача: терапия лучевого поражения с помощью препаратов ДНК от здоровых животных, — произнес Всеволод Александрович с улыбкой, выражающей удовлетворение проявленной Юрием догадливостью.

— На взрослых животных? — спросил Юрий.

— А почему нет? Лучевое поражение изменяет устойчивость тканей, вы это прекрасно знаете. Сила сопротивления в облученном объекте подавлена.

— А ДНК выделять из роговицы? Разве это возможно?

— Зачем из роговицы? Эта модель не представляет для нас никакого интереса. Роговичный эпителий довольно устойчив против лучевого поражения. Возьмите костный мозг, селезенку, словом, кроветворную ткань, наиболее поражаемую ткань организма. Выделите из нее ДНК и вводите в кровь пораженных животных.

Юрий молчал, обдумывая услышанное. Что он мог возразить против предложенной ему темы? Цель ясная — лечение лучевого поражения. Метод доступен — введение ДНК, выделенной из кроветворных органов здоровых животных.

— Вам все ясно? — услышал он вопрос.

— Да.

— Ну вот и хорошо. Есть ли у вас какие-нибудь возражения?

— Нет.

— Тогда спокойно отдыхайте, а с первого августа приступайте к работе. Я вернусь из отпуска только пятнадцатого сентября, но думаю, что вы справитесь с постановкой экспериментов и без меня.

Брандт встал. Юрий тоже поднялся с места. Он никак не мог собраться с мыслями, чтобы точно определить свое отношение к предложенной ему теме. Да, ему все ясно, и возражений против этой темы у него нет. Но, если говорить честно, тема его не увлекает. Но почему, он точно определить не может. Он неловко простился с Всеволодом Александровичем, забыв поблагодарить за предложенную тему, и побрел по старой привычке на кафедру.

— Что ж, тема интересная, — сказал Ярослав, не отрываясь от микроскопа. — Когда начнешь?

— Как вернусь из отпуска. Признаюсь, особого энтузиазма я не испытываю. Скорее недоумение.

— Да, в самой постановке есть какой-то, я бы сказал, авантюризм.

Ярослав повернулся на своем табурете, надел очки и воинственно посмотрел на Юрия, готовясь к яростному спору.

— Это, понимаешь, такой скачок — от трансформации бактерий к починке поломанных молекул ДНК и облученном организме. Рискованный эксперимент. Скорее всего ничего не выйдет.

— А я и не надеюсь, — уныло ответил Юрий. — Но теоретически замысел оправдан. Что можно возразить против идеи о взаимозамещении частей молекул ДНК? На этой идее держится вся современная генетика.

— Но все-таки микробная клетка и крыса, — покачал головой Ярослав. — Трудно думать, что в трансформации микробов действует тот же механизм, который можно использовать для починки клетки, пораженной проникающим излучением... Конечно, это авантюризм.

— Называй как тебе угодно, это не изменит положения.

Ярослав уже не мог сидеть на месте. Он встал и заходил по комнате.

— Если хочешь знать, этой темой он просто закрывает тебе путь к исследованию открытого тобой феномена в другом направлении. Он против того, чтобы ты изучал просто регенерацию клетки, о которой говорит Панфилов.

— Да он и не скрывает этого. Он сказал, что я, вероятно, выбрал бы этот путь исследования.

— Ну и что же? Почему регенерация молекул ДНК — это наука, а регенерация клетки — это фантазия?

— Очевидно, потому, что он продолжает верить в роль ДНК в развитии и наследственности и не верит, что клетка может справиться с поражением ДНК своими силами.

Юрий встал. Машинально наклонился над микроскопом.

— Что тут у тебя? — спросил он небрежно.

— Так, пустяки, все то же, — сказал Ярослав, поспешно подходя к микроскопу и выключая осветитель. — Ничего интересного.

Юрий в недоумении посмотрел на Ярослава.

— Секрет?

— Какой тут может быть секрет! — Ярослав рассердился. — Говорю тебе, ничего особенного, обычные культуры, которые ты видел тысячу раз.

Юрий ничего не сказал. Замешательство Ярослава красноречиво говорило о том, что он во власти каких-то новых замыслов, которые так часто отвлекали его от настоящей работы. Но расспрашивать не хотелось. Юрий сухо простился с товарищем и пошел домой.

 

Глава четвертая

Еще одно испытание

Вечер после вручения дипломов выдался теплый и ясный. В аллеях Ботанического сада, на главной университетской аллее, на склонах Ленинских гор, на гранитных ступеньках памятника Ленину — всюду виднелись группки молодежи.

Студенты кафедры космической биологии собрались на высоком бугре за старинной церковью над крутыми склонами Ленинских гор. Торжественная процедура вручения дипломов, речи декана и любимых профессоров вызвали приподнятое, праздничное настроение. Думали о своем будущем. Говорили о том, что осталось позади, — о годах, проведенных на кафедре, о людях, которые их учили, о том, что выпало на долю каждого за время учебы.

— Вот, братцы, и вышли мы в жизнь! — сказал Ярослав мечтательно. — «Была пора, мы в мир вступали!» — патетически процитировал он. Его голова лежала на коленях у Тони, которая делала вид, что это ее нисколько не волнует.

— Пора довольно беспокойная! — меланхолически произнес Вадим Балясин. — За один последний год совершилось столько событий, что предшествующему поколению хватило бы на всю жизнь.

— Скажи, друг, спасибо, что на долю нашего поколения не выпало войны, которую вынесли предшествующие поколения! — отозвался кто-то.

— А взрывы в Колорадо — это, по-твоему, пустяки? — проворчал Балясин, обиженно моргая белыми ресницами.

У Юрия замерло сердце. Да, это мы знаем. Год прошел — и двое их товарищей стали жертвами атомной катастрофы. Но все же они возвращаются в строй. Значит, есть надежда, что люди Земли, даже пострадав от лучевого бедствия, выживут.

— Во всяком случае, — сказал он с напряжением, — нашему поколению предстоит борьба с последствиями катастрофы... Какие они будут — кто знает? И во всяком случае, ответственность за них будем нести мы.

— Кто это мы? — спросил Балясин.

— Мы — биологи, — неохотно ответил Юрий. Он почувствовал на себе внимательный взгляд Майи, и ему стало неловко за свои рассуждения, словно он специально перед ней старался показаться умнее и ученее, чем был на самом деле. Он откинулся на спину, закинув руки за голову. В темнеющем небе перед его глазами зажигались звезды и чуть-чуть начинала светиться широкая полоса Млечного Пути.

— Трудно поверить, что там, на какой-нибудь звезде, есть жизнь! — сказала Майя.

— Еще труднее представить себе, какая она! — задумчиво отозвалась Алла Гречихина. — Совсем, совсем счастливая... Или как на Земле — с войнами, бедствиями, катастрофами, страданиями...

— А разве жизнь без страданий возможна? — тихо спросила Майя.

— Друзья, Луна всходит! — вдруг воскликнула Алла.

Все повернули головы влево. Над силуэтами зданий показалась ярко-желтая макушка луны, заливающей небо матовым сиянием.

— А что слышно о высадке на Луну? — спросила Тоня.

— Для посадочной площадки сброшены все необходимые материалы, — ответил Ярослав. — Теперь надо ждать сообщения об отправке нашей экспедиции. Говорят, высадят большую группу.

— Счастливцы! — с грустью сказала Майя.

Домой, в общежитие, возвращались поздно. Юрий провожал Майю. Она шла, опустив голову.

— Сядем? — предложила она, когда они поравнялись с огромной полукруглой скамейкой, расположенной между бюстами Тимирязева и Дарвина, под могучими зарослями цветущей сирени.

Край скамейки, на которой они сели, был в тени. Юрий с трудом различал лицо девушки.

— Я хотела бы спросить твоего совета, — начала Майя.

— Если я смогу... — ответил Юрий в замешательстве.

— Раз я у тебя спрашиваю, значит, сможешь...

— Я слушаю...

— Мне предлагают поехать в Мексику... С отрядом по противолучевой защите.

— В Мексику? — удивился Юрий. — Кто же это тебе предлагает?

— Ну, допустим, не предлагают, а я сама пошла в комитет и предложила... Я все эти годы работала по лучевому поражению крови... Думаю, что смогу быть полезной... Хотя бы в качестве лаборанта-гематолога...

«Без подвига нет и счастья», — опять пронеслось в голове Юрия. Он с изумлением смотрел на Майю.

— Не знаю, что тебе и сказать, — произнес он, наконец, чувствуя, что не может преодолеть овладевшее им смущение. — Ты это серьезно?

— Да, очень.

— Ну, если ты находишь, что это... Словом, что же можно возразить... Если это твердое решение...

Майя молча слушала его бессвязное бормотание, не поднимая головы.

— Значит, так тому и быть, — сказала она совсем тихо и встала. Юрий тоже поднялся. Она остановила его.

— Я одна... Спокойной ночи.

Юрий с огорчением смотрел ей вслед, он прекрасно понимал, что именно его слова были для Майи решающими, но что он мог сказать этой девушке, к которой не чувствовал ничего, кроме самой простой товарищеской привязанности?

Раздался шум — это возвращались студенты. Обрывки разговоров, смех, пение мешали ему сосредоточиться, привести в порядок свои мысли.

«Да, без подвига, должно быть, действительно нет счастья...» — думал он, медленно идя по аллее.

— Юра! — услышал он за собой знакомый голос, от звука которого радостно-тоскливо сжалось его сердце. Он оглянулся.

Зоя шла по аллее в сопровождении Штейна. В ярком свете люминесцентных ламп ее лицо сияло такой радостью, что Юрий невольно улыбнулся, хотя присутствие Штейна совсем не располагало к веселью. Впрочем, Герман Романович не счел необходимым провожать Зою дальше. Он вежливо простился с ней, кивнул Юрию и скрылся в боковой аллее.

— Поздравляю тебя, — сказала Зоя, протянув Юрию руку.

— Спасибо. — Юрий сжал ее тонкие прохладные пальцы.

— Ты доволен? — спросила она тоном, в котором звучала уверенность в его утвердительном ответе.

— Ну, конечно.

— И тому, что будешь работать у Всеволода Александровича? Я так рада за тебя! Какое это интересное и важное направление! Мне рассказывал Герман Романович о новой тематике кафедры.

Юрий промолчал.

— Верно? — настойчиво спросила Зоя.

Юрий пожал плечами.

— Будем работать, посмотрим, что выйдет, — сказал он уклончиво.

Зоя перестала улыбаться.

— Почему ты так говоришь? — насторожилась она.

— Потому что большого восторга эта новая тематика кафедры у меня не вызывает, — угрюмо ответил Юрий, невольно взглянув вслед удаляющемуся Штейну. — Проще говоря, я очень сомневаюсь, что на этом пути удастся разработать те средства защиты от лучевого поражения, о которых мечтает профессор Брандт.

Зоя с огорчением посмотрела на Юрия.

— Как ты можешь так говорить! — возмутилась она. — Всеволод Александрович приступает к этому этапу в своей работе, опираясь на огромный опыт предшествующих подготовительных исследований... Это естественный переход от молекулярной патологии к молекулярной терапии лучевого поражения.

— Это тебе Штейн разъяснил? — усмехнулся Юрий.

— Да, мы говорили с Германом Романовичем на эту тему. И что же?

— Желаю ему успеха, — сказал Юрий, с трудом переводя дыхание. И добавил, с ужасом чувствуя, что говорит непоправимую глупость: — во всех отношениях!

Зоя вспыхнула.

— Как это... неумно! — произнесла она, сверкнув глазами.

Юрий стоял потупясь. Он чувствовал, как тяжело и гулко бьется его сердце.

— Зачем ты так? — с мягким упреком спросила Зоя.

Юрий продолжал молчать. Зоя повернулась на каблуках и побежала от него прочь.

 

Глава пятая

Меченая ДНК

Впервые за пять лет университетской жизни Юрий в эту пору — первого августа очутился в Москве.

Пять лет назад из метро «Университет» вышел неуклюжий, длинноногий и длиннорукий тульский паренек в яркой куртке, какие носили в те годы, осмотрелся по сторонам и зашагал за стайкой девушек и юношей вдоль высокой решетки университетской ограды в сторону зданий биофака.

Тогда тоже было ясное, теплое утро, чуть омраченное предчувствием близкой осени. В воздухе летели серебристые паутинки. На душе было неспокойно от предстоящих трудных дел, но тогда у Юрия не возникало никаких сомнений в том, что он выдержит любой экзамен. А сейчас его не покидала какая-то тягостная неуверенность, точно он шел на консультацию, забыв дома конспекты, по которым готовился, или выходил на теннисный корт, чтобы провести ответственную встречу без всякой предварительной тренировки.

Девушки в светлых платьях и мальчики в белых рубашках, взволнованно переговариваясь, обгоняли Юрия. Сегодня первый день экзаменов. Первый рабочий день Юрия Чернова. Но ему торопиться некуда. До начала рабочего дня еще полчаса. Есть время все основательно обдумать. Но думалось плохо. Только сейчас он понял, что за полтора месяца каникул, проведенных дома, он почти не имел связи с товарищами и, в сущности, не знает даже, что с ними. Андрей на все лето был отправлен в какой-то далекий санаторий, откуда давал о себе знать краткими и невразумительными открытками. Ярослав прислал только одно короткое письмо. Работает. Доволен — никто не мешает, все разъехались. Тоня уехала на юг — это было известно Юрию, так как он получил от нее две открытки — из Севастополя и Ялты. Майя с конца июля находилась в Мексике: работала в Советском отряде противолучевой защиты.

Хуже всего было с Зоей. Юрий все-таки написал ей о своих делах, о порученной ему теме, о своих раздумьях по поводу предстоящей работы. Она отвечала коротко, суховато, сдержанно. Одна фраза в последнем ее письме врезалась в память Юрия. «Мы уже не дети, — писала она. — И наша обязанность — ответственно относиться к той задаче, которую предстоит решать нашему поколению».

Собственно, это была та самая мысль, которая мучила Юрия. Она не покидала его так же, как и тоска по Зое. Теперь он стал взрослым. Вот он идет вдоль университетской ограды, обгоняемый стайками девушек, взрослый человек, научный сотрудник Лаборатории космической биологии Академии наук СССР. Ему предоставлена комната в доме молодых специалистов. В лаборатории его ждет рабочее место. Сейчас он подаст рапорт о прибытии на работу и приступит к выполнению своих служебных обязанностей. Да, он в числе других молодых специалистов призван решать тяжелую задачу, неожиданно вставшую перед человечеством: как жить дальше в среде, отравляемой ядовитыми продуктами атомного распада.

Вопрос необычайно сложный. Ведь бессмысленно успокаивать себя тем, что пока радиацией поражена только одна половина планеты. А что будет дальше? Кто может поручиться, что не найдутся другие безумцы, которые будут устрашать мир новыми смертоносными способами использования накопленной атомной энергии? И разве можно быть уверенным в том, что атомная смерть не найдет дороги с западного в восточное полушарие?

Ярослав писал Юрию, что в Комитете по противолучевой защите рассматриваются проекты Брандта, Панфилова, Ермолина и других ученых. В ближайшее время в нескольких городах создаются новые научные учреждения для разработки вопросов противолучевой и противораковой защиты. На это отпускаются большие средства, чтобы проблема была решена в самый короткий срок. А решение зависит от правильности выбранного пути. Но сколько времени потребует каждый эксперимент!

Юрий прикидывает в уме сроки выполнения своей темы. Овладение методикой. Препарат ДНК он будет добывать сам — это дело нельзя поручать никому. Значит, недели две на обучение методу выделения и очищения ДНК. Потом введение препарата облученным животным. Поиски наиболее подходящей для воздействия стадии поражения. Исследование обработанных животных. Словом, первый результат — не раньше чем через полгода. А дальше? Допустим, что ДНК, взятая из костного мозга здоровых животных, будет способствовать выздоровлению от лучевой болезни, будет нормализировать пораженные кровяные клетки? А отдаленные последствия облучения? У мышей и крыс опухолевое перерождение начинается примерно через год после лучевого поражения. Значит, результатов действия нормальной ДНК на опухолевое перерождение тканей нужно ждать по крайней мере полтора, а то и два года. А если ничего не выйдет? Значит, не просто два года, а два потерянных года. Нет, это невозможно. Что-то нужно придумать?

Юрий вспоминал свой эксперимент с регенерацией облученной роговицы. Здесь все было просто. Вопрос, заключался в том, найдется ли в клетках, подвергшихся сильному лучевому поражению, сила, способная восстановить разрушенное. Да, в клетках роговицы такая сила нашлась. Очевидно, та же сила противодействует и опухолевому перерождению роговичной ткани: рак роговицы — крайне редкое, можно сказать, редчайшее явление. Другое дело — кроветворная ткань. Сила восстановления в ней огромная. После лучевого поражения средней степени страдают все кроветворные клетки. Через несколько дней после облучения в костном мозгу и селезенке не остается почти ни одной кроветворной клетки. И все же спустя день-два после такого ужасающего опустошения в кроветворных органах появляются первые узелки делящихся кроветворных клеток. Животное выздоравливает. Но проходит год, и значительная часть выздоровевших животных заболевает лейкемией. Значит, нормализация была кажущейся. В пораженной ткани остался какой-то след, печать лучевого поражения, вызывающая последующий раковый рост. Конечно, здесь необходимы какие-то специальные воздействия, чтобы помочь организму избавиться от поврежденных в результате лучевого поражения белков. Но какие?

Юрий вспоминает свою беседу с Брандтом. Предсказываю вам... Вы будете стимулировать оставшиеся неповрежденными белки пораженной клетки... Разве не так? Да, конечно, так, но не только так. Стимулировать не только неповрежденные, но и поврежденные клетки... Стимулировать вообще восстановительные силы клеток. С другой стороны, подавлять необратимо поврежденные клетки, обреченные на опухолевое превращение. Так рисовал себе Юрий задачу исследований. Если бы он стал работать по-своему, вернее, опираясь на идеи профессора Панфилова.

На мгновение в голове Юрия шевельнулась мысль — пойти к Панфилову. Но идти с пустыми руками, без всяких предложений? Нет. Он с досадой отогнал эту мысль.

В вестибюле нового здания биофака было безлюдно и тихо. Юрий зашел в канцелярию, написал рапорт о явке на работу, потом направился к ученому секретарю и договорился о плане своих работ на время отсутствия профессора Брандта. Он твердо решил как можно скорее обучиться выделению ДНК. Методика освоена на кафедре биохимии. В неделю можно усвоить любую методику.

По дороге на кафедру биохимии он зашел в лабораторию тканевых культур. Ярослав был на месте — за стеклянной стеной в белом халате и белой шапочке колдовал над своими флаконами. Он приветственно помахал рукой, не отрываясь от своих занятий, и жестом попросил Юрия сесть и подождать.

Прошел час, пока Ярослав не кончил работу.

— Привет, старик! — сказал он. — Как дела?

— Да вот вышел на работу. Как Андрей?

— Представь себе, поправился. Кровь снова совершенно нормализовалась, теперь уж, вероятно, собственная.

— Да, твоя кровь доставила ему достаточно переживаний. Где он сейчас?

— В санатории университета в Геленджике. Пишет, что все в порядке.

— А как ты? Неужели все лето возился с культурами?

Ярослав махнул рукой.

— Как видишь.

— Добился чего-нибудь?

Ярослав подышал на стекла очков и стал протирать их платком. Это была его всегдашняя манера — уклоняться от неприятного для него разговора.

— Пока ничего такого не получается, — сказал он неохотно и посмотрел стекла очков на свет, проверяя их прозрачность.

— Все со своей космической лейкемией?

— В общем... да... Ну, конечно, с космической лейкемией. С чем же еще?

— Сколько же можно с ней возиться?

Ярослав снова подышал на очки и начал снова их протирать — теперь уж полой халата.

— Пока не добьюсь, чего хочу... Или провалюсь в тартарары, — сказал он сердито.

Юрий с грустью покачал головой. Ярослав был безнадежен. В своих увлечениях он становился совершенно одержимым. И пока он сам не убеждался в том, что из его затеи ничего не получается, отговорить его от напрасной траты времени было невозможно.

Ярослав надел очки.

— А о расшифровке информации из космического снаряда слышал?

— В газетах пишут, что принцип записи информации более или менее прояснился... А насчет расшифровки... Признаться, мне ничего не попадалось.

— А я был на одной демонстрации расшифрованного текста. Еле упросил Владимира Николаевича.

Ярослав посмотрел на Юрия, дожидаясь, пока тот выразит нетерпение.

— И?..

— Потрясающе! — воскликнул Ярослав. — Видения незнаемой планеты!

— Стихи?

— Да!

— А если не в стихах?

— Зашифрован телевидеотекст. И, как это ни странно, при расшифровке значительно лучше получается визуальная часть. Удается отбросить на экран (принцип телевизора, — скороговоркой пояснил Ярослав) довольно хорошо различимые кадры. Видны фигуры, вроде тех, что обнаружились в большом контейнере. Картинки их быта, природы... И кой-какие звуки, конечно...

— Интересно, — сказал Юрий с завистью. — Как это тебе удалось?

— Владимир Николаевич не в силах отказать молодому талантливому ученому, — Ярослав хитро улыбнулся. — Ну, я опять к своим культурам. Заходи!

Он потянул дверь бокса.

— Постой, постой! — остановил его Юрий. — Видения и братья — это я понимаю... Но почему гибнущие?

Ярослав молча закрыл дверь бокса и помахал через стекло рукой.

...Всю дорогу на кафедру биохимии Юрий думал о плане предстоящей работы. Перед его глазами стояла пораженная проникающим излучением кроветворная клетка, которую он тысячи раз видел под микроскопом. Комочек дегенерирующего живого вещества. Белки, утратившие или извратившие присущее им свойство воспроизводить себя заново. Если бы он только знал, как и с какими целительными средствами прорваться в эту непроглядную глубь жизненных процессов, опуститься на самое дно жизни, чтобы починить ее поврежденный фундамент! С каким наслаждением он использовал бы оставшиеся до возвращения Брандта полтора месяца не на возню с ДНК, а на испытание какого-нибудь препарата, влияющего на белковый синтез! А уж если решаться на изменение предложенного Брандтом плана, так надо быть уверенным в том, что через полтора месяца работа даст осязаемый и убедительный для Всеволода Александровича результат.

Что делать? Попробовать выделить рибосомы из здоровой кроветворной ткани и ввести их облученному животному? Но рибосомы крайне нестойки, они мгновенно будут разрушены специфическими ферментами, активно действующими в пораженной облучением ткани. Просто выделить РНК? А какая гарантия, что здоровая РНК, введенная облученному животному, заменит пораженную облучением РНК? Или будет продуцировать здоровый белок?

«Ну хорошо, — решил, наконец, Юрий. — Сделаю опыт так, как предлагает Всеволод Александрович. Пусть, наконец, он сам убедится, что возня с этой ДНК, как средством регуляции жизненных процессов, лишена всяких перспектив. Пусть сам увидит, что с больной клеткой ДНК ничего не может сделать.

Да, но когда он увидит, то скажет, что чего-то не смог сделать экспериментатор. Вот если бы было можно проследить путь ДНК в клетке, вот тогда бы... А почему не попробовать?» Юрий остановился, пораженный пришедшей в голову мыслью. Да, в самом деле, а почему бы ему не пометить ту ДНК, которую он будет вводить облученным животным? Ведь есть же средства для этого. На кафедре биохимии имеется большой выбор препаратов, в которых один из атомов заменен его радиоактивным изотопом. Среди этих препаратов есть вещества, из которых строится ДНК, например тимин, специфическое соединение-нуклеотид, содержащее азот, водород, углерод, фосфор, которые могут быть заменены радиоактивными изотопами. Если ввести меченый тимин в кровь, он войдет в состав синтезирующейся в организме ДНК и останется в ее составе после выделения из организма. Да, конечно, Юрий уже не шел, он летел на кафедру биохимии. Меченую ДНК он введет облученному животному. И тогда, Всеволод Александрович, послушаем, что вы скажете, ДНК ли ничего не сможет сделать с пораженной клеткой, или экспериментатор ничего не сумел сделать с ДНК!

 

Глава шестая

Новая схватка

Занятия на четвертом курсе начинались первого сентября. Зоя написала Юрию, что, когда она приедет из Ярославля, встречать ее не надо, они увидятся на кафедре.

Она уже забыла, что Юрий может и не бывать на кафедре, так как место его работы — лаборатория, а не кафедра космической биологии. Это можно было понять, в конце концов лаборатория и кафедра — одно неразрывное целое. Но почему она не хотела, чтобы он пришел к ней в общежитие? Эта мысль не покидала Юрия.

Первое сентября выпало на понедельник. А в воскресенье в «Огоньке» появился новый очерк Зои, «Я видела это своими глазами», и был напечатан ее портрет на обложке.

Как забыть этот длинный-длинный воскресный день, когда сквозь стекла газетных киосков на всех московских улицах на него смотрели ее удивительные глаза и светились золотом волнистые волосы над высоким чистым лбом? Юрий купил два номера, хотя был совершенно уверен, что они не понадобятся: десятки Зонных друзей, наверное, покупали для нее «Огонек» по всей Москве. Он внимательно прочитал ее очерк. Да, у нее, конечно, есть литературный дар. От описания катастрофы и ее последствий в Калифорнии охватывал ужас. Последние строчки очерка звучали как обвинительный акт: «Извержение Везувия было стихийной катастрофой, и нам некого винить в гибели Геркуланума и Помпеи, но стихийные силы в Колорадо, погубившие миллионы людей на Земле, освобождены в результате преступления. Мы не требуем наказания для отдельных лиц — конкретные виновники преступления будут осуждены своим народом. Мы обвиняем в этом преступлении главную силу, ответственную за угрозу войн и разрушения, висящую над миром, — империализм. Прекратить путь дальнейшим преступлениям империализма — такова благородная задача всех честных людей мира».

...Первую лекцию студентам четвертого курса экспериментального отделения биофака читал Тенишев. Юрий заглянул в аудиторию с площадки боковой лестницы. Владимир Николаевич с увлечением говорил о возмущенных состояниях электронов в живой материи и методах их исследования. Но Юрию было не до электронов. Он пробежал взглядом по рядам и, наконец, увидел Зою. Ее лицо было обращено к нему в профиль. Она старательно записывала лекцию, машинально отводя падающие на щеки волосы. Юрий постоял несколько минут с колотящимся сердцем, не сводя с нее глаз, и вышел.

Ему не работалось. Он думал о Зое и не знал, что ему делать. За все студенческие годы ему никто никогда по-настоящему не нравился. Ярослав, вот тот был влюблен часто. Его чувства всегда были активны: он приглашал девушку в кино, а если шли компанией, обязательно пристраивался рядом. На танцах старался приглашать приглянувшуюся девушку весь вечер. Угощал мороженым, острил. Читал стихи. Словом, пускал в ход весь набор средств, который называется ухаживанием. Так продолжалось до тех пор, пока Ярослав не обратил своего благосклонного внимания на Тоню. Сначала все шло как обычно, но потом что-то изменилось в их отношениях, проще говоря, они полюбили друг друга и дорожили этим чувством.

Раньше Юрий тоже добросовестно следовал ритуалу ухаживания, если ему нравилась девушка, но никогда не увлекался им. Сейчас он впервые в жизни испытал новое, незнакомое раньше чувство.

В космическом снаряде на Землю с планеты Ао прилетели двое, связанные, как теперь казалось Юрию, взаимным тяготением, может быть неведомым по своей глубине и силе на Земле. Да, на такое чувство со стороны Зои у него, самого обыкновенного молодого человека, конечно, нет никаких шансов.

И все-таки Юрий решил пойти на кафедру. В письме было сказано: увидимся на кафедре. А кто ему мешает зайти в лабораторию четвертого курса навестить знакомых после летнего перерыва? Он, между прочим, хочет повидать своего друга Андрея. Конечно, он зайдет в комнату, где работает четвертый курс. А там видно будет.

Но все произошло совсем не так, как он думал.

Юрий решительно распахнул дверь и вошел в комнату. По опыту своих занятий на кафедре космической биологии он знал, что в первый день после лекций студенты начинают устраиваться на своих рабочих местах, получают микроскопы, инструменты, приборы, моют посуду. В такой суматохе легче всего незаметно, никому не мешая и не привлекая всеобщего внимания, прийти к нужному тебе человеку и поговорить с ним. Но сейчас в комнате стояла почтительная тишина. Студенты сидели и стояли посреди комнаты. А на столе у окна спиной к свету в небрежной позе сидел Штейн и разговаривал со студентами.

В первое мгновение Юрий не узнал никого, кроме Штейна. Но потом увидел худое загорелое лицо Андрея и блестящие глаза Зои, устремленные на него, как ему показалось, с упреком.

— Извините, — смутившись, он попятился к двери.

— Э, нет, нет, не уходите, — остановил его своим сочным баритоном Штейн. — Сейчас я вас представлю вашим подопечным.

Юрий в недоумении застыл на месте.

— Вот, друзья, куратор вашей группы Юрий Николаевич Чернов, молодой и многообещающий ученый, работающий в том направлении, которое вам всем предстоит разрабатывать.

— Здравствуйте, товарищи, — негромко сказал Юрий.

Студенты почтительно, вразнобой ответили. Андрей произнес «здравствуйте» громче всех.

— Присядьте на минутку, Юрий Николаевич, — любезно предложил Штейн. — Вы не знаете еще, что наблюдение за этой группой, так сказать, воспитательные функции возложены Всеволодом Александровичем на вас. Балясину поручен пятый курс, Трапезникову третий. Молодежи эти функции будут легче, чем старшему поколению. Садитесь, садитесь! Я провожу с товарищами пока совершенно неофициальную беседу о предстоящей работе. Ну, естественно, в первую очередь о тематике курсовых работ. Так вот, товарищи, молодой сотрудник лаборатории космической биологии Чернов первым приступил к выполнению темы в том направлении, о котором я вам говорил.

Он бросил быстрый взгляд на Юрия и продолжал:

— Его тема входит в комплекс исследований, которые Всеволод Александрович планирует под названием «Биологические основы космической медицины».

Юрий снова поймал на себе быстрый взгляд Германа Романовича и насторожился.

— Мы собираемся испытать в качестве средства терапевтического воздействия на пораженные космическими силами ткани чистые препараты специфических дезоксирибонуклеиновых кислот, имеющих, как вы знаете, общепринятое наименование ДНК. Вы только представьте себе, — заговорил Штейн, несколько повысив голос, чтобы подчеркнуть значение произносимых слов. — Удар космических и вообще всяких ионизирующих излучений поражает в клетке систему ДНК. Эта система обладает свойством замещения частей одной молекулы равнозначными частями другой. Космическое излучение поразило наиболее уязвимые ткани — кроветворные, потом покровные ткани кишечника и кожи. И вот мы добываем ДНК из соответствующих тканей здоровых животных и вводим облученным. Что же происходит? Поврежденные молекулы ДНК обменивают свои пораженные части на соответствующие нормальные части введенных в организм неповрежденных молекул — клетка вновь получает нормальную ДНК и нормально размножается, образуя здоровую ткань. Вот это и есть космическая медицина на уровне молекулярной биологии. Кстати, лаборатория и кафедра молекулярной биологии изъявили готовность работать вместе с нами по этой тематике.

Штейн выдержал небольшую паузу, опять бросив быстрый взгляд на Юрия.

— План Всеволода Александровича предусматривает широкий фронт исследований в этом направлении, — продолжал он. — Мы будем изучать терапевтическое действие ДНК из тканей здоровых животных на все состояния, вызываемые космическим облучением.

— И рак? — спросила Зоя. Юрия поразило восторженное выражение ее глаз, устремленных на Штейна.

— Конечно, — уверенно ответил тот. — Любые состояния, обусловленные неустойчивым состоянием ДНК, могут быть нормализованы с помощью ДНК из тканей здоровых животных. Раковая ткань не представляет исключения. Нарушения обмена ДНК в раковых тканях общеизвестны. Есть все основания полагать, что при введении ДНК из тканей здоровых животных в раковой ткани будет происходить замещение извращенных участков кода ДНК нормальными.

Штейн достал портсигар, постучал папиросой об его стенку и закурил, показывая этим, что беседа носит совершенно неофициальный характер.

— Вы только подумайте, друзья, — снова заговорил он, выпустив струйку дыма, — какие откроются перспективы перед медициной, если нам с вами удастся овладеть этим методом. Сотни лет, начиная с эпохи Возрождения, медицина мечтала о замещении пораженных тканей здоровыми, взятыми из другого организма, и не сумела решить эту проблему, поскольку организм неизменно оказывает противодействие вводимым в него чужеродным белкам. И вот решение найдено. Заместительная терапия становится возможной. И это решение основано на том, что вместо специфических белков мы вводим в организм, так сказать, их небелковый аналог, шифр, код, записанный в формуле ДНК, против которой иммунитета нет или он настолько слаб, что молекула ДНК выдерживает его действие.

— Но пока это только рабочая гипотеза, а не уже найденное решение, — сказал Андрей.

— Что значит рабочая гипотеза? — снисходительно возразил Штейн. — Если она базируется на необозримом арсенале фактов, полученных на самых разнообразных организмах...

— Но все эти факты относятся, кажется, только к низшим организмам — вирусным и фаговым тельцам, бактериям, — негромко, в тоне вопроса, опять перебил его Андрей.

— Верно, — подтвердил Штейн, как будто даже довольный активностью Андрея. — Но разве бесчисленные факты влияния измельченных, гомогенизированных тканей на развитие органов, построенных из таких тканей, не свидетельствуют о наличии какого-то молекулярного фактора, составляющего активное начало гомогенизированных тканей? А действие вытяжек из костного мозга на облученных животных? Множеством работ в этих вытяжках обнаружена ДНК. А превращение пола с помощью ДНК, выделенной из мужских или женских растений? Нет, Цветков, Всеволод Александрович развивает не рабочую гипотезу, а план наступления на последние непобежденные болезни, по его выражению.

— Изумительно! — вырвалось с восхищением у Зои.

— Если только ДНК действительно играет ту роль, которую ей приписывают, — угрюмо сказал Юрий и пожалел о своих словах. Он смотрел себе под ноги, но чувствовал, как сейчас же с выражением вежливого интереса повернулся в его сторону Штейн и взгляды студентов с любопытством перебегают с долговязой фигуры Юрия на спокойное лицо Штейна.

— Вам первому, Юрий Николаевич, предоставлена честь, — сказал Штейн мягко, — показать влияние. ДНК на кроветворную ткань после лучевого поражения.

— К сожалению, никакого влияния я не обнаружил, — ответил Юрий и опять пожалел о сказанном.

— В течение одного месяца? С первого августа по первое сентября? — с ироническим удивлением спросил Штейн. — Быстро же вы управляетесь с решением научных задач.

Студенты сдержанно засмеялись. Юрий посмотрел на Зою. На ее лице выражалось глубокое недоумение. «Зачем ты так себя ведешь?» — сказали ее глаза.

— Да уж так, — пробормотал Юрий сквозь зубы. — Извините меня, пожалуйста, Герман Романович, мне пора. Я подожду тебя внизу, в вестибюле, — обратился он к Андрею.

— Да, собственно, рабочий день кончился, — сказал Штейн. — Студенты могут идти отдыхать...

Юрий вышел, не дожидаясь, когда Штейн кончит разговаривать со студентами. На душе у него было тяжело. Вот и увиделись. Зоя даже и не посмотрела на него. Только под конец он удостоился ее негодующего взгляда. Юрий заметил и номер «Огонька» с портретом Зои, лежавший на столе, около места, где сидел Штейн. Заметил и взгляд, которым Штейн смотрел на Зою. И ее сияющие глаза, обращенные на Штейна.

Студенты спускались по широкой лестнице в вестибюль. Штейн и Зоя шли рядом, оживленно беседуя.

— Пошли, Юра! — сказала Зоя небрежно, через плечо, продолжая слушать своего собеседника.

— Я за вами, с Андреем, — ответил Юрий каким-то чужим голосом.

Штейн шел впереди, мягко ступая светло-серыми полуботинками по плотно укатанному битому кирпичу дорожки. Его окружали студенты.

— Ну, как дела, старик? — спросил Андрей, толкнув Юрия плечом. — Все бунтуешь?

— Нет, ты мне скажи, как ты выкарабкался, — перебил его Юрий. — Признаться, мы все струхнули, когда было ухудшение. А сейчас у тебя вид хоть куда!

— А ты думаешь, что я выкарабкался? — возразил Андрей, как-то странно посмотрев на Юрия. Они вышли на центральный проезд территории биофака и направились к воротам, постепенно отставая от идущих впереди.

— А разве нет? — с недоумением спросил Юрий.

— А что такое ремиссия, ты знаешь?

— При чем тут ремиссия? — возмутился Юрий. — Ремиссия никакого отношения к лучевой болезни не имеет, это состояние временного улучшения при лейкозах.

— Да, да, вот именно, при лейкозах. С такой ремиссией, мой друг, меня и выписали из больницы.

— Что ты несешь? — перебил его Юрий. — Понимаешь ты, что говоришь? Разве лейкоз может начаться сразу после лучевого поражения? Это же отдаленное последствие, которое раньше чем через пять-десять лет не отмечается.

— А кто может гарантировать, что у меня первичное поражение не произошло раньше? Тогда лучевое поражение в Калифорнии не вызвало, а только спровоцировало развитие лейкоза. Э, да разве в этом дело! В санатории все стало ясно. Как только число лейкоцитов повысилось до двадцати тысяч, я прекратил анализы крови. А перед отъездом проверил сам. Сто двадцать тысяч лейкоцитов на один кубический миллиметр. Какие же могут быть сомнения? Самый настоящий лейкоз. Говорю об этом только тебе, потому что доверяю тебе, как себе самому.

Юрий слушал, холодея от ужаса. Штейн со студентами уже вышли за ворота и скрылись среди зеленых ограждений. Но Юрию было не до них.

— Так что же ты делаешь? — заговорил он, наконец, с возмущением. — Надо немедленно ложиться в больницу.

— А зачем? — пожал плечами Андрей. — При ремиссиях всякие лечебные воздействия на кроветворную ткань противопоказаны. А будет хуже, положат и помимо моего желания...

Так печально закончилась встреча Юрия с друзьями.

 

Глава седьмая

Гипотезы и факты

Две недели от первой встречи с Андреем и Зоей до приезда профессора Брандта прошли как в тумане.

Задачу, предложенную Брандтом, Юрий решил. Так по крайней мере ему казалось. Но ответ получился противоположный тому, которого ожидал Всеволод Александрович.

Да, Юрию действительно удалось добиться ответа на поставленный перед ним вопрос меньше чем за полтора месяца. Это произошло потому, что он придумал и ввел в свои эксперименты метод контроля, позволивший совершенно точно объяснить полученный им результат. Если бы опыт был поставлен в том виде, в котором его предложил Всеволод Александрович, исследование растянулось бы на полтора-два года.

Схема предложенного Брандтом опыта была чрезвычайно красива. Недаром в передаче Штейна она произвела такое впечатление на студентов.

Влиять на поврежденные ткани с помощью здоровых, взятых от другого организма, пытались сотни ученых. Больны почки — больному вводят препараты из почек здорового животного или скончавшегося от несчастного случая здорового человека. Больны легкие — вводят препараты из тканей здоровых легких. Против болезней сердца — препараты из сердечно-мышечной ткани. Поражены проникающим излучением кроветворные органы — вводят препараты из здоровой кроветворной ткани. Не было случая, чтобы эти препараты не оказывали того или иного воздействия на состояние соответственных органов. Препараты — их называли гомогенатами, лизатами, эмульсиями, экстрактами — действовали. Они способствовали росту и развитию не только патологически измененных, но и нормальных органов, особенно в зародышевом состоянии. В ответ на введение гомогенатов печени или селезенки в зародышевые оболочки у куриного зародыша развивались гигантские печень и селезенка. Вопрос заключался в способе действия гомогенатов. До тех пор пока этот способ оставался неизвестным, вся эта гомогенато- или лизатотерапия не поднималась до уровня науки, оставаясь просто собранием эмпирических приемов, вроде лечения вытяжками из корней женьшеня.

Гипотез было предложено множество. Ответственность за целебное действие гомогенатов возлагали на растворимые белки, продукты их распада, ферменты, гормоны, особые стимуляторы роста, выделяемые клетками, и многое другое.

Наконец, в блестящих экспериментах на облученных животных было показано, что из гомогенатов кроветворной ткани просто выходят кроветворные клетки и заселяют запустевшие кроветворные органы: селезенку, костный мозг и лимфатические узлы.

Тогда действие гомогенатов на другие органы стало еще более непонятным. Как же действует, например, гомогенат из печеночной ткани на печень или из сердечно-мышечной ткани на сердце? Ведь здесь никакого переселения клеток наблюдать не удалось.

Очевидно, размышления над этими фактами и привели Всеволода Александровича к его идее о дезоксирибонуклеиновой кислоте, выступающей в качестве универсальной целебной силы при употреблении гомогенатов. Свойство молекул ДНК обмениваться своими частями доказано тысячами генетических экспериментов. Отсюда напрашивается вывод, что части содержащихся в гомогенатах нормальных молекул ДНК замещают пострадавшие части молекул ДНК в пораженных болезнью тканях. В этом и заключается целебное действие гомогенатов.

Так задумал Всеволод Александрович тему, предложенную им Юрию. Нечто вроде химической реакции. Вводим вещество. Его молекулы входят в контакт с молекулами другого испытуемого вещества. Обмен атомами. И вот испытуемое вещество, сломанная молекула, включает в свой состав группу атомов из введенного вещества и обретает нормальное строение. Жизнь клетки нормализована. Организм выздоравливает.

Но крысы в опыте Юрия не выздоровели. Он обучился выделению чистой ДНК из здоровой ткани селезенки в течение двух недель. Затем приступил к опыту. Раствор ДНК он вводил крысам немедленно после облучения и потом каждый день на протяжении недели. Никакого отклонения от контроля он не обнаружил. Как подопытные, подвергающиеся воздействию ДНК, так и контрольные, не испытавшие никаких воздействий, реагировали на облучение рентгеновыми лучами совершенно одинаково. После дозы в шестьсот рентген из двадцати крыс пять умирали в течение недели и еще пять — на протяжении последующих двадцати пяти дней. Выживало в обоих случаях около половины. Иногда десять или двенадцать, иногда восемь или девять животных из двадцати.

На обидную реплику Штейна Юрий промолчал. Но он действительно добился ответа на поставленный вопрос в течение месяца. Двенадцатого августа он облучил сто крыс. И половине из них стал вводить не обычную, а меченую ДНК, содержащую в своей молекуле радиоактивный водород — тритий.

На кафедре биохимии широко пользовались этим препаратом, так как благодаря своей радиоактивности тритий легко обнаруживается в любом веществе, с которым он вступает в связь. Если его вводить в пищу животным, из их тканей можно добывать всевозможные соединения, участвующие в обмене веществ. Юрий получил на кафедре биохимии тимин, входящий в состав ДНК. Вводя тимин, содержащий тритий, в кровь крысам, он получил меченую, радиоактивную ДНК.

В этом и заключалась хитрость, с помощью которой он решил поставленную задачу в течение месяца. Он ввел облученным крысам меченую ДНК, которую потом можно обнаружить в кроветворных органах. Крысы начали умирать, как обычно, к концу первой недели после облучения. У тех, которые прожили семь дней, он брал кроветворные органы. На седьмой день процессы восстановления в кроветворных органах уже начинаются: идет размножение клеток с образованием хромосом, главных вместилищ ДНК. Остается проверить, попадает ли в эти хромосомы меченая ДНК.

Никогда в жизни не забудет Юрий волнующего момента, когда он впервые увидел открывшуюся под микроскопом картину распределения в кроветворных клетках введенного меченого вещества.

На препарат — срез через селезенку — был налит слой фотоэмульсии. Там, где находился тритий, радиоактивность вызвала распад бромистого серебра. Микроскопические зернышки металлического серебра выпали на препарате. И вот перед глазами Юрия, точно из тумана, входя в фокус, выплывают кроветворные клетки. Зернышки лежат над всеми клетками, приступившими к размножению. Они располагаются точно над круглыми пятнами ядер, над причудливыми фигурами наборов хромосом. Да, сомнения нет, меченые группы тимина вышли из состава введенных молекул ДНК и включились в формирующуюся в хромосомах ДНК кроветворных клеток. Обмен частями молекул произошел. А выздоровления клеток не наступает.

С той же железной закономерностью облученные крысы продолжают умирать, несмотря на обновление ДНК в их кроветворных клетках. Для Юрия вопрос был решен. Путь, намеченный профессором Брандтом для борьбы с «последними непобежденными болезнями», оказался ложным.

Оставалась еще задача — проследить, что будет с группой крыс, оставшихся в живых. Будет ли у них раковое перерождение тканей в условиях замещения поврежденной ДНК нормальной? Это будет известно через год. Но столько ждать для решения вопроса Юрий был не в состоянии. Его обуревало страстное нетерпение начать разработку этого вопроса с какой-нибудь другой стороны. Может быть, он все-таки успеет помочь Андрею.

Андрей болен — эта мысль не выходила из головы Юрия. Он прочитал о лейкозах все, что нашел в основных руководствах и учебниках по болезням крови, и теперь погрузился в море специальной литературы. Но чем больше он читал, тем яснее ему становилось, что никаких конкретных планов работы в этой области у него не возникнет: слишком мал был его опыт в сравнении с тем потоком фактов и гипотез, которые обнаружились в специальной литературе.

Лейкоз, или лейкемия, — это злокачественное перерождение кроветворной ткани, рак крови. Как и все раковые заболевания, лейкозы заключаются в том, что пораженная ткань подвергается безудержному росту, прекратив при этом работу на организм, перестав его обслуживать. При лейкозах кровь переполняется лейкоцитами, их становится в десять-двадцать раз больше. Они перестают выполнять свои функции, не защищают организм от микробов, не участвуют в обмене веществ. Они живут сами для себя, жадно забирая питательные вещества из крови и отнимая их у других тканей. Лейкоциты живут как паразиты и рано или поздно приводят организм к гибели.

Средств лечения лейкозов пока нет. От лейкозов не выздоравливают. Так говорилось во всех учебниках и руководствах. Причины лейкозов, как и всех раковых заболеваний, неясны, хотя у животных их можно вызвать в эксперименте самыми разнообразными факторами, особенно лучевыми. После взрыва атомной бомбы в Хиросиме заболеваемость лейкемией повысилась в несколько раз. Уже отмечено некоторое повышение заболеваемости лейкемией в Соединенных Штатах, хотя со времени катастрофы в Колорадо не прошло и года. Словом, ничего хорошего в литературе по лейкозам не было. На человечество надвигалась страшная беда — страшный результат постигшей его катастрофы.

Конечно, Всеволод Александрович в свой план наступления на последние непобежденные болезни включал все виды опухолевого перерождения тканей, в том числе и лейкозы. Да, его план не мог не произвести впечатления. Молекулярно-биологические основы терапии космических болезней! Ничего не скажешь, очень эффектно. Но ведь это же пустые слова, лишенные всякого содержания!

Юрий внимательно прочитал статью Брандта, появившуюся в «Медицинской газете», огромную статью, занявшую целую полосу. Он сразу понял, что это не просто программная статья, в которой излагается план исследований в определенном направлении, а полемическое произведение, страстный спор с незримым, но реально существующим противником.

Брандт писал о новой эпохе в исследовании клетки, о переходе от клеточной к молекулярной патологии. Нам теперь известна сокровенная лаборатория клетки, где возникают ее нормальные и патологически измененные белки. Нам известны... Словом, дальше шел рассказ о синтезе белка и роли нуклеиновых кислот. Самым монументальным достижением биологической науки последних лет является открытие возможности контролировать процессы роста и развития через систему ДНК, в молекулах которой... Отсюда и выдвигаемый нами план широкого фронта исследований по воздействию на течение некоторых заболеваний через систему ДНК... Ну, в общем все это Юрий уже слышал в изложении Штейна. Но с середины статьи тон ее несколько менялся.

«Конечно, — писал Брандт, — не исключаются и другие пути исследования. Атака на проблему непобежденных болезней возможна со многих сторон. Есть, например, точка зрения, согласно которой необходимо изучать и использовать в борьбе с опухолевым перерождением тканей защитные и восстановительные силы организма, не вникая в механизм их действия на молекулярном уровне...» Так начиналось наступление, и Юрий угадывал его цель — разгромить концепции Павла Александровича Панфилова.

Предлагают, например, использовать в борьбе против ракового роста вырабатываемые организмом антитела, противодействующие раковому росту. Но, не говоря уже о гипотетичности представления о специфических противораковых антителах, как можно перенести их на почву клинической практики, от модельных опытов с животными на человека? Говорят, что можно перевивать опухоли человека обезьянам и использовать вырабатываемые организмом обезьян антитела для лечения рака. Но кто может поручиться, что этим путем мы не будем заносить вирусные начала, вызывающие рак, в иммунизируемый организм?

Статья производила впечатление полного разгрома «эмпирических» путей разработки вопросов противолучевой и противораковой защиты.

Юрий внимательно перечитал и статью Панфилова, натолкнувшую Ярослава на опыты с противораковыми антителами. В ней он не нашел тех развернутых планов исследований, которые критиковал Брандт. Очевидно, в своей статье Всеволод Александрович имел в виду какой-то другой документ, может быть, план, представленный Панфиловым непосредственно в Комитет по противолучевой защите.

Из бесед с Ярославом ничего не получалось. Он почти не слушал, что говорил ему Юрий. За последние дни у него вообще стал странный, растерянный вид.

— Решает эксперимент, — говорил он быстро, не глядя на Юрия. — Чего тут спорить? У тебя не вышло, у другого выйдет. А ни у кого не выйдет, значит, надо искать другие пути. Хотя можно было заранее сказать, что ничего не выйдет, потому что переносить закономерность, открытую в опытах с вирусами и микробами, на человека — это чистейший авантюризм.

— Нет, ты погоди, — возмущенно перебивал его Юрий. — Ты пойми, наконец, о чем идет речь. У Андрея — лейкоз. Понятно тебе? Лейкоз! И перед нами не абстрактная задача — искать средства лечения «последних непобежденных болезней», а конкретный случай — безнадежно болен наш товарищ, Андрей.

Лицо Ярослава искажалось страданием.

— Ну, что ты от меня хочешь? — говорил он, взволнованно жестикулируя. — Я делаю все, что могу. И что еще мне будет за мою работу, ты знаешь?

— Надо предложить Всеволоду Александровичу попытаться разработать твой метод для лечения лейкозов.

— Ну что ты говоришь! — возражал с раздражением Ярослав. — Какой это метод? Студенческая работа, на которую никто не обратил никакого внимания. Что я ему предложу? Добывать антитела против лейкозов? Ты же читал, что он пишет о противораковом иммунитете. Нужны горы экспериментов, чтобы заставить его прислушаться.

— Так, может быть, ставить опыты на обезьянах?

Это предложение окончательно вывело Ярослава из терпения.

— Ты с ума сошел, — вскипел он. — Это же тот самый план, за который Всеволод Александрович беспрерывно критикует Панфилова. Воображаю, что мне скажет Всеволод Александрович на такое предложение!

— Ну, хорошо, — Юрий почувствовал, что кровь отливает у него от лица. — Продолжай свою возню с культурами, доказывай малигнизирующее влияние космического поражения на ткани! Желаю успеха!

Он вышел из комнаты, расстроенный, недоумевающий. Ему было непонятно упорство, с которым Ярослав занимался своей темой, в которой, как казалось Юрию, не оставалось никаких особых вопросов, заслуживающих дальнейшей разработки. Еще более непонятным казалось отношение Ярослава к грозной проблеме, возникшей сейчас перед ними обоими, — болезни Андрея. Ярослав явно боялся разговоров на эту тему. О возможности использовать сделанное в его дипломной работе открытие для разработки метода лечения лейкозов он тоже избегал говорить.

Но почему он вел себя именно так, Юрий не мог понять. Да, конечно, Всеволод Александрович будет возражать против такой темы. Он непоколебимо убежден, что космическое и всякое другое лучевое поражение необратимо разрушает молекулярную основу наследственности, заключенную в ДНК. Против этих поражений организм бессилен. И всякие воздействия на извращенный код наследственности значат для организма не больше, чем, например, жаропонижающие при малярии: причину болезни, микробов, вызывающих малярию, они не затрагивают. Только код против кода, нормальный против извращенного, ДНК против ДНК, — эту идею Брандт кладет в основу своей программы противолучевой защиты. Конечно, он и слышать не захочет о разработке открытия Ярослава. Вероятно, у Всеволода Александровича имеется и свое объяснение этого феномена, укладывающееся в теорию генетической информации. Он будет против этой темы и потому, что она вдохновлена идеями Панфилова. А предложение испытать этот метод на обезьянах вызовет у него бурный протест.

Юрий теперь знал, что в панфиловском плане работ по проблеме противолучевой и противораковой защиты получение биологических противораковых препаратов занимает центральное место. Панфилов предлагал перевивать различные формы человеческих раков обезьянам и выделять противораковые вещества из тканей тех животных, в организме которых происходило рассасывание пересаженной ткани.

Попыток в этом направлении предпринималось множество. Трудность решения вопроса заключалась в том, что организм обезьяны, как и всех высших животных, обладает иммунитетом против пересадок: он вырабатывает антитела, противодействующие росту любой чужеродной ткани, в том числе и опухолевой. Человеческая опухолевая ткань не приживается у обезьян так же, как и любая здоровая ткань человека, трансплантированная обезьянам. Гениальная мысль Панфилова заключалась в том, чтобы заменить у подопытных обезьян собственную кроветворную ткань человеческой. Предварительные опыты показали, что такая замена возможна. Если обезьяну подвергнуть рентгеновскому облучению, то введенная в ее кровь эмульсия из костного мозга и селезенки человека замещает ее кроветворную ткань. Обезьяна начинает жить с человеческой кровью! План Панфилова заключался в том, чтобы вызывать у этих обезьян образование защитных веществ против перевиваемых в их организм человеческих опухолей. По идее Панфилова, человеческая кроветворная ткань, находясь в организме обезьяны, должна производить защитные вещества против злокачественных тканей человека. Эта идея, по-видимому, и входила в программу, представленную Панфиловым в Комитет по противолучевой и противоопухолевой защите.

Да, конечно, Брандт отвергнул бы предложение Ярослава — попытаться получить противолейкозные препараты в опытах на обезьянах. Для Брандта это означало бы капитуляцию перед своим идейным противником. Значит, нужно уходить от Брандта к Панфилову, чтобы в его лаборатории осуществить свой план. Но Ярослав даже не поднимал этого вопроса и уклонялся от его обсуждения в беседах с Юрием. Почему — Юрий не мог понять.

С какой радостью он заявил бы о своем переходе в лабораторию Панфилова, если бы с предложением о разработке нового метода мог обратиться к Брандту не Ярослав, а сам Юрий! Теперь он неотступно об этом думал. После встречи со Штейном у студентов четвертого курса Юрий почувствовал глубокое отвращение к плану Брандта, который вызвал такое восхищение Зои. В течение последующих двух недель он сидел с утра до глубокой ночи в лаборатории, изучая свой экспериментальный материал. Сомнений не оставалось — никакого влияния ДНК, введенная в пораженные облучением клетки, не оказывала. Крысы продолжали умирать. И, вскрывая их, Юрий неизменно находил в очагах размножения клеток в кроветворных органах меченую ДНК. Конечно, на основании картин, которые Юрий наблюдал в микроскоп, нельзя было сказать, произошло ли замещение пораженных частей ДНК нормальными. Но факт был неоспорим: метка введенной ДНК обнаружилась в пораженных клетках. Генетическая информация обновлялась. И никакого оздоровляющего влияния на кроветворную ткань и состояние облученного организма это не оказывало.

«Вот почему, мне кажется, Всеволод Александрович, это направление совершенно бесперспективно», — так он скажет Брандту при первой же беседе.

«Что же вы предлагаете?» — спросит Брандт.

Юрий скажет... Что же он скажет, если ему нечего сказать?

Он почти не выходил из лаборатории. Уже съехались после летнего отпуска все вновь принятые молодые сотрудники, выпускники кафедры космической биологии. В комнате, где отвели рабочее место Юрию, появился Балясин и сразу занялся определением ДНК в тканях облученных животных. Ему предстояло работать по той же теме — с лечением лучевой болезни препаратами ДНК из тканей здоровых животных, но не с микроскопическим, а с биохимическим контролем. Юрий не посвящал его в результаты своей работы, сказав коротко: «Пока ничего не выходит».

План возник в голове Юрия уже после возвращения профессора Брандта из отпуска — в середине сентября.

 

Глава восьмая

Разрыв

Это произошло как чудо. Точно включилось какое-то непостижимое, необъяснимое свойство мозга — рождать мысли, о которых еще за несколько мгновений до этого не было никакого представления. В них заключалось решение задачи, угнетавшей и томившей Юрия на протяжении последних двух недель.

Они вспыхнули в сознании, как огни вечерних фонарей, внезапно осветивших темные улицы города.

Интересно, почему это раньше не пришло ему в голову? Почему потребовалось полтора месяца напряженных, изнурительных усилий над ненавистной, обреченной на неудачу темой, чтобы увидеть это решение?

Чуда, конечно, никакого не было. Мысль о решении пришла в результате «неотступного думания» — так называл это состояние мыслящего мозга великий физиолог Иван Петрович Павлов. Оно заключалось в том, что все идущее в мозг воспринималось только в виде причудливо сплетенных возможных условий решения поставленной задачи. И мозг сравнивал, сопоставлял, связывал, комбинировал в разных вариантах эти условия, отбрасывая случайные, второстепенные, ложные и сохраняя те, которые так или иначе вели к решению. Вся специальная подготовка Юрия, все, что он читал по вопросам противолучевой и противоопухолевой защиты, все, что продумал он, выполняя порученные ему темы, все, что довелось ему услышать от товарищей по работе и преподавателей о занимающих его вопросах, перемалывалось мозгом, ищущим решение.

Уничтожить всю кроветворную ткань, больную и здоровую, и вызвать кроветворение заново, из здоровых тканей.

Решение возникло в его мозгу так, словно кто-то громко и внятно прочитал его по написанному тексту. Потом Юрий восстановил весь ход своей мысли, завершившийся этим выводом. Его размышления неизменно начинались с плана профессора Панфилова. Это была мечта, взлет мысли, воодушевленной высокой и благородной задачей. Найти путь к тому, чтобы выявить и заставить работать силы, противодействующие опухолевому перерождению тканей в организме, да, для этого требовалась гениальная фантазия, драгоценный дар экспериментатора. Панфилов предлагал столкнуть эти силы с враждебными для них опухолевыми белками человеческого организма в теле обезьяны. Очевидно, этот способ пригоден и для злокачественно перерожденных кроветворных тканей. Вводи костный мозг больного лейкозом в кровь обезьяны, собственная кроветворная ткань которой замещена человеческой, и выделяй из крови противолейкозные антитела.

Так, очевидно, и будут разрабатывать этот метод в лаборатории Панфилова. Если, конечно, план будет принят. В противном случае осуществить его не удастся — в виварии университета на обезьянах работать нельзя, их потребуется слишком много. А на других животных, очевидно, разрабатывать этот метод невозможно.

Что можно сделать на лабораторных животных, используя их как модели? Что, если попробовать сыворотку крови, взятую от мышей, не болеющих лейкозами, ввести мышам, подверженным лейкозам? Такие породы, или, как их называют, штаммы, лейкемические и нелейкемические, существуют. Вполне возможно, что сыворотка крови нелейкемических мышей содержит противолейкемические тела. Ну, и что из этого? Все равно для получения антител против человеческих лейкозов необходимо обращаться к опытам на обезьянах. Лабораторные животные должны использоваться для модельных опытов, воспроизводимых на человеке. Но каких?

Вот тогда-то он услышал эти слова, которые прозвучали в его сознании, точно произнесенные чьим-то ясным и отчетливым голосом. Это пришло решение.

Да, уничтожить всю кроветворную ткань, больную и здоровую. И вызвать кроветворение заново — из здоровых тканей. Как он мог раньше не видеть этого решения, вытекающего из всего, что он знал о лейкозах и нормальном кроветворении?

Такие попытки предпринимались. Тот же профессор Матэ в Париже, лечивший лучевую болезнь введением кроветворной ткани здорового организма, пытался применить этот метод для лечения лейкемии. На лейкемических мышах опыт удался. Матэ убивал всю кроветворную ткань у животных, больную и здоровую, большой дозой рентгеновых лучей. Потом вводил костный мозг, взятый от здоровых мышей. Наступало выздоровление. Но при клиническом испытании метод оказался неприменимым. Пересаженная кроветворная ткань начинала вырабатывать антитела и губила больного. Но почему бы не попытаться стимулировать собственное кроветворение? Восстановилось же оно у Зои после того, как кровь Юрия выполнила свою роль в ее организме. И для поражения больной кроветворной ткани применять не рентген, а какие-нибудь другие средства? Какие же? Да те же антитела, если только можно заставить защитные силы организма действовать против кроветворной ткани.

Кроветворная ткань — это специфическая ткань, в состав которой входят специфические белки, отсутствующие в других тканях. Методика получения сывороток, содержащих антитела против различных тканей организма, хорошо разработана. Их называют цитотоксическими, что значит ядовитыми против определенных видов клеток. Юрий вспомнил, что в сороковых годах большое распространение получила антиретикулярная цитотоксическая сыворотка академика Богомольца, ядовитая по отношению к соединительной ткани. Правда, применялась она не для угнетения, а, наоборот, для стимуляции соединительной ткани, с целью усилить защитные и восстановительные силы организма. Дело в том, что цитотоксические сыворотки в больших дозах подавляют, а в малых усиливают жизнедеятельность соответствующих тканей. Но именно так и следует применять эту сыворотку в лечении лейкозов: подавить большой дозой жизнедеятельность кроветворной ткани, а потом, после полного ее разрушения, малой дозой вызвать кроветворение заново, за счет здоровой соединительной ткани.

Юрий был как в чаду. Голова его горела. Ему казалось, что он уже решил всю проблему лейкозов.

Наконец он пришел в себя. Радоваться еще было рано. Собственно, и плана еще никакого нет. Так, интересная мысль, над которой стоит подумать. Он покосился на Вадима Балясина — тот сидел, уткнувшись в свой спектрофотометр, за очередным определением ДНК. Его худое остроносое лицо покраснело от напряжения. Светлые ресницы часто моргали.

— Все, — сказал он, записывая очередную цифру, и посмотрел на Юрия. — Как дела?

— Все то же, — Юрий нахмурился. — Что нового?

— Вчера приехал Всеволод Александрович. Говорят, сегодня на Комитете по противолучевой защите рассматривают его план.

— Ну и что же? — скучающе спросил Юрий.

— Говорят, он получит институт.

— Разве это что-нибудь изменит? — усмехнулся Юрий.

— Что значит изменит? Конечно, изменит. Была лаборатория. А теперь будет Институт космической биологии. Значит, больше средств, больше возможностей.

Балясин замолчал и снова занялся своим спектрофотометром.

Итак, Всеволод Александрович прибыл и, очевидно, на пути к победе, если уж об организации института говорят как о совершившемся факте. Значит, его план будет принят и, может быть, уже (Юрий посмотрел на часы — двадцать минут пятого) принят. Да, пожалуй, рассказывать ему о неудаче с первой работой по его плану не очень своевременно, но что делать, придется. «Предложенная вами тема выполнена, результат отрицательный. Дальше работать в указанном вами направлении я не буду».

Разговор с Всеволодом Александровичем состоялся только через три дня после его возвращения. В лаборатории царило приподнятое, праздничное настроение. Комитет по противолучевой защите одобрил план, предложенный Брандтом, и направил в правительство представление о преобразовании лаборатории в Институт космической биологии. Предполагалось большое расширение штатов. Говорили даже о строительстве нового здания. Президиум Академии наук отпускал большие средства на оборудование. Всеволод Александрович стал даже словно стройнее и выше ростом. Его загорелое лицо источало благожелательность и расположение.

— Герман Романович сообщил мне, что вы не совсем удовлетворены результатами вашей работы, — сказал он, присаживаясь к столу Юрия на круглый табурет.

Было поздно, начало шестого. Юрий обратил внимание на то, что Брандт зашел к нему, когда сотрудники уже разошлись и в комнате остался он один.

— Ничего не вышло, Всеволод Александрович, — коротко ответил он. — Никакого эффекта от введения ДНК облученным животным не получилось. Вот кривые.

Он протянул Брандту листки миллиметровки с аккуратно вычерченными кривыми смертности. Обе кривые — контрольных и подопытных животных — на всех листках были совершенно однотипны. Всеволод Александрович рассмотрел кривые, держа их на далеко вытянутой руке, не надевая очков. Результат был ясен, и Брандт раздумывал, как к нему отнестись.

— Препарат ДНК был надежен? — спросил он наконец.

— Да, я произвел все реакции, — ответил Юрий. — Выделял я сам, от совершенно здоровых животных.

— И во всех сериях одинаковый результат? — спросил Всеволод Александрович, бросив листки на стол.

— Да, и в опыте и в контроле. Кривая смертности совершенно типичная.

— Значит, природа хитрее, чем мы думаем, — сказал Брандт в раздумье. По лбу его поползли морщины. Юрий молчал.

— И замещение поврежденных частей ДНК требует каких-то особых условий, — добавил Брандт.

— Каких же еще условий? — пожал плечами Юрий. — Аппарат ДНК поврежден проникающим излучением — этого достаточно.

— Значит, недостаточно, если замещения не произошло! — возразил Брандт.

— Замещение произошло, Всеволод Александрович, — тихо сказал Юрий. Он понимал, что сейчас нанесет своему руководителю тяжелый удар.

— Почему вы так думаете? — спросил Брандт.

— Я пометил ДНК тритием в тиминовой группе, — ответил Юрий с усилием. — Вот посмотрите препарат. Семь дней после облучения и введения тритированной ДНК.

Брандт молча подсел к микроскопу. Юрий смотрел на быстрые, нервные движения его рук. Потом движения замедлились. Юрий понял, что Брандт убедился в достоверности факта и думает, как его объяснить. На загорелых щеках и морщинистой шее Брандта выступила краска. Наконец он оторвался от микроскопа и повернулся к Юрию.

— Да, ничего не скажешь — метки над всеми фигурами деления, — произнес он негромко, продолжая раздумывать над увиденным. — Что же это может означать?

Юрий молчал.

— Я не допускаю мысли, — убежденно заявил Брандт, — чтобы замещение пораженных частей в молекулах ДНК не изменило хода восстановительного процесса. Замещение пораженных частей в молекуле ДНК — это значит нормализация клетки, как мы ее понимаем. Клетка между тем сохраняет патологический характер. Вы заметили, что большинство митозов ненормальны?

— Да, конечно, — ответил Юрий.

— Значит, замещения не произошло. Другого объяснения я не вижу. Меченая ДНК проникла в клетку. Возможно, она вступает в контакт с пораженной ДНК. Но обмена частями молекул не происходит.

Брандт помолчал. Юрий смотрел на его пальцы, выбивающие дробь на столе.

— Значит, восстановить извращенную генетическую информацию не так просто, — сказал Брандт. — Но мы во что бы то ни стало должны заставить ее осуществить этот процесс. На каких сроках после облучения вы вводили ДНК?

— Немедленно после облучения. И потом каждый день.

Брандт испытующе посмотрел на Юрия.

— Каждый день?

— Да.

— Тогда я ничего не понимаю. Что же может действовать на кроветворение, кроме ДНК, когда вводится эмульсия из костного мозга?

Опять наступило напряженное молчание.

— Ну, хорошо, — сказал, наконец, Брандт. — Давайте испытаем этот метод на другом объекте. С собаками и кроликами будут работать Герман Романович и Балясин. А вы попробуйте на мышах и морских свинках. С меченой ДНК это вы хорошо придумали.

— Всеволод Александрович, — проговорил с напряжением Юрий. — Я хотел бы просить вас не поручать мне эту тему.

— Почему? — недоумевающе спросил Брандт. — А я-то думал, что вы ею увлечетесь.

— Я не верю, что она даст тот результат, которого мы от нее ожидаем, — медленно сказал Юрий. — А я хотел бы искать эффективных средств противолучевой и противораковой защиты.

Брандт смотрел на него с каким-то странным выражением лица, словно не веря тому, что он слышит.

— Например? — вопросительно произнес он.

— Я думаю, что искать эти средства следует в защитных и восстановительных силах организма. — Юрий овладел собой и старался говорить спокойно. — Мне пришло в голову, что, может быть, стоит попробовать разрушать пораженную кроветворную ткань и вызывать ее замещение за счет соединительной ткани.

— Каким образом?

— Ну, например, цитотоксическими сыворотками. Мне хотелось бы испытать их действие на отдаленные последствия лучевого поражения — на злокачественное перерождение кроветворной ткани.

— Понимаю, — сказал Брандт. — И странно! — в его голосе прозвучали не раздражение, не досада, а скорее грусть и разочарование. — Но этого разрешить вам я не могу. Мы должны работать на молекулярном уровне. И на эмпирические эксперименты в духе Павла Александровича Панфилова тратить силы мы не имеем возможности. Даже если они покажутся нам перспективными.

Он встал и решительными шагами направился к двери. Лицо его утратило привычное ласково-снисходительное выражение.

— Извините, Всеволод Александрович, — остановил его Юрий. — Для меня это вопрос очень серьезный. Как вам известно, у моего лучшего друга, Андрея Цветкова, лейкоз. Под угрозой опухолевого перерождения тканей сейчас миллионы людей, подвергнувшихся лучевой травме. Неужели не все средства хороши, если они ведут к цели, которая поставлена перед нашей наукой, — победить лучевую болезнь и рак?

— Все, — сказал Брандт, не задумываясь. — За исключением ложных. А средства, которые предлагает испытывать профессор Панфилов, — это ложные, ненаучные средства, которые игнорируют весь мировой опыт исследования клетки на молекулярном уровне. Вот почему Комитет по противолучевой защите отклонил предложенный Панфиловым план. И правильно поступил. А вам я советую покончить с затянувшейся детской болезнью — вашим увлечением его идеями.

— Я далеко не убежден, что его идеи ложные, — глухо сказал Юрий.

— Тогда, мой молодой друг, вам придется выбирать между Институтом космической биологии и Лабораторией морфобиохимии. Вот все, что я могу вам ответить.

Брандт повернулся и вышел из комнаты. Юрий молча смотрел ему вслед.

 

Глава девятая

Говорит Ао

Сентябрь пришел в Москву, как приходил тысячи раз, с нежной желтизной, пробивающейся в листве еще совсем по-летнему зеленых деревьев, с падающими звездами по ночам, внезапными холодами, сменяющими последние теплые дни уходящего лета. Под бледно-голубым, прозрачным небом Москва блистала величественным амфитеатром стадиона в Лужниках, далекими, на горизонте, пирамидами высотных зданий и яркой, золотой точкой купола Ивана Великого в Кремле. Как будто в мире ничего не случилось.

Вся планета была объята тревогой и беспокойством. Тайная неуловимая смерть витала над Землей.

И все же сообщение о космическом снаряде, доставленном на Землю с неведомой обитаемой планеты, о его удивительном содержимом, о его неожиданно обнаруженных пассажирах продолжало вызывать самый острый, самый напряженный интерес.

Первый доклад о расшифровке информации, заключенной в снаряде, состоялся в актовом зале университета в середине сентября. Пройти в актовый зал оказалось невероятно трудно. Все заседание Юрий и Ярослав простояли, плотно прижатые к стене, откуда едва видно было происходящее в зале.

За столом президиума, на стульях, стоящих в три ряда, сидели человек тридцать. С краю Юрий увидел белые волосы и галстук бабочкой профессора Брандта, в третьем ряду сидел Панфилов. Председатель нажал кнопку звонка. Встал Тенишев. Сейчас же в аудитории стало тихо.

— Дорогие коллеги, члены Комитета по изучению космического снаряда и наши уважаемые гости! — начал Тенишев. — Разрешите сообщить о ходе работ по изучению информации, заключенной в призмах, которые обнаружены в шести малых контейнерах центральной камеры космического снаряда.

Голос Тенишева, усиленный репродукторами, звучал как гром.

— Обследование снаряда показало, что в нем было четыре отделения. У основания снаряда размещались ракетные управляющие устройства, система приема информации из головной части и система программирования, обеспечивающая движение снаряда в соответствии с получаемой информацией. Все это отделение почти полностью уничтожено при сближении снаряда с Землей, когда включились ракетные тормозные устройства большой мощности. Второе отделение, которое примыкало к первому, содержало несколько контейнеров с какими-то устройствами неизвестного назначения. От них остались незначительные, сильно поврежденные, оплавленные и обгоревшие части, по которым пока не удалось составить представление о конструкции и назначении устройств. Верхнее отделение содержит воспринимающие устройства, обеспечивающие получение информации об обстановке полета снаряда.

Тенишев говорил спокойно, без жестикуляции, ровным голосом, но его лицо отражало глубокую взволнованность.

— Трудность стоявшей перед нами задачи, говоря без всякого преувеличения, была беспримерной. Подлежащая расшифровке информация относится к такому уровню культуры, который определил современную культуру человечества, вероятно, на тысячи, если не на десятки тысяч лет.

По спине Юрия пробежала дрожь, как в далеком детстве, на самом волнующем месте увлекательного приключенческого романа.

— И все-таки состояние современной теории информации таково, что знание ее общих правил позволяет понять принцип любой системы информации, какой бы сложной она ни казалась. Уже по внешней форме призм специалисты сделали заключение, что запись заключенной в них информации должна иметь вид спирали, ходы которой закручены витками вокруг центральной оси и на определенном от нее расстоянии. Такая система записи — на спирально закрученной дорожке — применяется в технике информации очень широко, начиная с восковых валиков фонографов Эдисона и кончая магнитофонными лентами. Вопрос заключался в определении способа записи и техники ее воспроизведения. Тщательное изучение материалов, из которых построены эти призмы, и их молекулярной структуры показало, что дорожка, проходящая внутри призмы и несущая информацию, к сожалению, не имеет ничего общего с известными нам средствами записи и хранения информации. Это не механическая, не электромагнитная, не световая запись. Не буду вас утомлять описанием бесчисленных испытаний, с помощью которых раскрывалась структура информации, так сказать, положение ее в пространстве. Это кристаллическая, или паракристаллическая, структура. Как осуществляется этот способ записи, понять трудно — для этого нет пока никаких данных. Но то, что в призмах имеется специально закрученная дорожка из какого-то неизвестного нам материала, состоящая из чередующихся правильно и закономерно расположенных макромолекул кристаллического характера, не вызывает сомнений. Это открытие указало нам путь к трансформации этой записи в другие виды сигналов, пригодные для превращения в раздражители наших органов чувств, то есть в звук и свет. Принцип этой трансформации заключается в том, что любой кристалл обладает магнитными свойствами, возникающими в нем благодаря движению электронов вокруг его оси. Таким образом, дорожка, несущая информацию в призмах, представляет собой как бы длинную строку, буквы или знаки которой являются магнитами, различными по форме и напряжению магнитного поля. Помещая по ходу движения строчки при вращении призмы вокруг ее оси магнитные поля известной нам конфигурации и напряжения, мы получили импульсы, возникающие при поглощении определенных количеств энергии каждым элементарным магнитом. В этом заключается первый принцип расшифровки. Ценой огромных усилий, изобретательского остроумия наших специалистов и проявленного ими терпения нам удалось получить прибор, в котором вращение призм приводило к появлению импульсов, воспринимаемых специальными устройствами и записываемых в виде кривых. В настоящее время мы располагаем тысячами таких кривых. Однако сами по себе эти кривые отнюдь не являются той системой сигналов, которая должна подлежать расшифровке. Их можно, пожалуй, сравнить с кривыми записей на звуковых дорожках, посредством которых звуковые сигналы трансформируются в световые и записываются, на кинопленке. Чтобы сделать перевод такой записи, скажем, с английского языка на русский, конечно, необходимо снова трансформировать световой сигнал в звуковой. Такая задача встала перед нами, когда были получены первые кривые, записанные при вращении призм в магнитных полях на пленке электроннолучевого осциллографа.

Тенишев сделал паузу и поднял со стола кипу листов бумаги.

— Вот часть схем, которые были испытаны нами для перевода импульсов, воспринимаемых нашими приборами, в звуковые и световые сигналы. С помощью вычислительных электронных машин из миллионов возможных вариантов были отобраны оптимальные. Выяснилось, что импульсы имеют сложный характер и разлагаются по крайней мере на два параллельных и взаимосвязанных ряда предположительно звуковых и световых сигналов. В конце концов возникла мысль о трансформации этих импульсов в телевидеосигналы. В самое последнее время мы добились некоторых успехов в этом направлении.

Ярослав толкнул в бок Юрия. В аудитории пронесся гул голосов.

— Мы покажем вам сейчас небольшую кинодокументацию первых наших опытов с телевидеорепродукцией импульсов, снимаемых с кристаллической дорожки информационных призм.

Опять взволнованный гул.

— Должен предупредить, что качество изображений и звука будет очень плохое. После демонстрации я сообщу о соображениях, которые имеет комитет по этому поводу. А сейчас разрешите приступить к демонстрации. Звуковые и световые сигналы трансформированы нами в телевизоре, который был специально сконструирован для этой цели, и записаны на кинопленку.

Он сел на свое место. Свет погас, и сейчас же над головами сидящих в президиуме вспыхнул экран.

Звук исходил от двух огромных репродукторов, расположенных с двух сторон экрана около проходов. На экране появилась надпись: «А1».

— Условный шифр, — пояснил Тенишев, — которым мы обозначаем призмы. Буква — одна из шести, по числу контейнеров. Цифра — номер обследуемой призмы. Это самая первая, с которой мы начали работать.

Надпись исчезла. На несколько секунд аудитория погрузилась в полный мрак. Потом сквозь глубокую, непроницаемую тишину прорвался слабый, едва слышный вибрирующий звук, напоминающий контральтовый женский голос.

— Вот так начинается всегда, — сказал Тенишев. — Каждая призма.

Теперь ясно слышался женский голос мягкого грудного тембра, чуть-чуть окрашенного в тон какого-то инструмента, вроде электрофона. В нем чувствовалась какая-то мелодия на трех-четырех нотах, составляющих короткие музыкальные фразы.

— Ээ-ии, аа-оо, — разобрал, наконец, Юрий, холодея от восторга. — Ээ-ии, аа-оо.

Да, это были слова, произносимые нараспев, отчетливо различимые два слова: сначала «эй», потом «Ао». И снова: «Эй, Ао, эй, Ао».

— Так начинается каждая запись. Сейчас появится изображение, — предупредил Тенишев.

Экран осветился туманным, дрожащим и переливающимся, как иней на солнце, сиянием. Голос продолжал говорить нараспев: «Эй, Ао, эй, Ао». На экране появилась картина ослепительно белых, мерцающих точек на угольно-черном фоне.

— По-видимому, это изображение звездного неба. Наши астрономы в настоящее время определяют основные созвездия, — пояснил Тенишев. — Сейчас будет перерыв. Изображение почему-то исчезает.

Экран погас. По нему пробегали неясные искры, световые полосы... Голос звучал все так же. И вдруг в черноте экрана снова вспыхнули белые мерцающие точки и пятна, медленно передвигающиеся в пространстве.

— Очевидно, это система, к которой относится планета, запустившая снаряд, — сказал Тенишев.

Теперь уже отчетливо было видно два пылающих пятна, двигающихся по сильно вытянутому эллипсу. Вокруг каждого из них вращался рой светлых круглых пятен.

— Система двойной звезды, — пояснил Тенишев. — Одна имеет шесть, другая семь спутников. Заметьте, на пятой орбите левой звезды крупная планета с собственными четырьмя спутниками. Вот это и есть она.

Рой поплыл навстречу, приближаясь. Вот уже в центре экрана появился большой шар, окруженный летящими вокруг него на разных расстояниях малыми шарами. Центральный шар приближался, вращаясь вокруг оси. Вот он занял почти весь экран. Уже вырисовывались какие-то пятна, неровности, впадины, моря и горные хребты на его поверхности. Голос все пел: «Эй, Ао». И вдруг все исчезло, по темному экрану побежали светлые полосы.

— Опять перерыв, — спокойно сказал Тенишев. — А сейчас самое интересное.

И снова из мрака зазвучал голос. Но это уже был другой голос, мужской, баритонального оттенка, хотя такой же певучий и мелодичный.

«И оэ, и оэ», — услышал Юрий.

— Видимость будет плохая, — снова предупредил Тенишев.

И вот свершилось чудо. Это было как вспышка молнии. На экране появилась вытянутая светлая фигура, напоминающая человеческую, возникла и исчезла, оставив неясное, раздражающее впечатление чего-то, исчезнувшего раньше, что с таким волнением хотелось рассмотреть. Вот она появилась снова.

Теперь был виден силуэт высокой стройной фигуры, сильно напомнившей человеческую и вместе с тем непохожую на нее. Как будто обрисовалась голова, плечи, руки. Да, это были существа, похожие на людей, такие же, как юноша и девушка из большого контейнера космического снаряда.

Голос пел: «И оэ, и оэ».

Экран потемнел, и снова по нему побежали полосы и искры, как будто вспыхнувшее на нем видение только почудилось взволнованным зрителям. Но оно появлялось. Оно было. Вот снова на какую-то долю секунды из мрака возник светлый силуэт и опять исчез. Но он был, он существовал, облик существа, похожего и непохожего на человека, взывающего сейчас к людям своим удивительным певучим языком, повествующим о неведомой планете и ее обитателях. И опять по экрану побежали искры и полосы. Голос умолк. В аудитории вспыхнул свет.

Буря аплодисментов покатилась по рядам. Все присутствующие в зале встали со своих мест, отчаянно хлопая. Председатель напрасно нажимал кнопку звонка. Овация длилась несколько минут. Наконец Тенишев снова взял слово.

— Нет возможности продолжать демонстрацию, — сказал он. — Мы выбрали лучшую пленку из всех нами полученных. Очевидно, нам еще далеко до создания такой конструкции телевидеорепродуктора, которая позволила бы воспроизвести информацию, записанную в призмах с достаточной для ее расшифровки четкостью. Могу сообщить вам, что нами испытано в нашем приборе уже более ста призм. Я должен, естественно, в двух словах остановиться на предварительных итогах работы по расшифровке информации на достигнутом нами уровне. Как вы убедились сами, информация, записанная в призмах, в конечном счете раскрывается в наиболее доступной для понимания форме — в виде звукового кинофильма. Заметьте и построение информации. Она начинается с представления планеты, посылающей информацию, определения ее места в Галактике и представления ее обитателей — тех существ, которые посылают нам информацию. Дальше идет показ, крайне трудный для воспроизведения, основных вещей и понятий, необходимых для расшифровки их языка. Вы слышали первые слова информации. С них начинается каждый текст. Наши лингвисты полагают, что слова «эй, Ао» означают «говорит Ао», планета, которую они называют Ао. Но это больше догадка, чем обоснованный перевод. Очевидно, если бы мы послали в космос информацию, мы начали бы ее словами «говорит Земля». Дальше появляется изображение участка Галактики, где располагается планета Ао в системе какой-то звезды. Думаю, что академик Куликов не будет на меня в претензии, если я выдам его секрет, тем более что отчет о нашей работе завтра появится в газетах. По определениям наших астрономов, планета Ао является спутником одного из двух солнц, принадлежащих к знаменитой двойной звезде шестьдесят первой Лебедя...

Заседание кончилось поздно. Юрий и Ярослав, ошеломленные виденным и слышанным, усталые, голодные, вышли вместе со всеми. После дождя воздух над мокрым асфальтом был свеж и влажен.

Они шли от университета к памятнику Ленину. Над их головами сияло звездное сентябрьское небо. Они остановились на перекрестке. Ярослав, задрав голову, поискал созвездие Лебедя. Величественно распластав крылья, отмеченные яркими звездочками, как крылья самолета, Лебедь плыл над их головами. Где-то под одним из крыльев светила шестьдесят первая.

— Ао! — задумчиво произнес Юрий. — Перехожу на прием.

— Вас слышу, — откликнулся Ярослав. — Я — Земля!