7 и 8 ноября продолжали оставаться выходными днями. Поэтому мы, какое-то время обустраивались, а потом отправились в город и первым делом зашли в Национальную картинную галерею. День был снежный и в окна верхнего этажа галереи на нас глядел Большой Арарат или, как его любовно называют армяне, Масис. С тех пор я всегда радовался, если с утра мог увидеть этот величественный и прекрасный символ истории не только Армении, но и всего рода человеческого – ведь, судя по Ветхому Завету, именно к Арарату причалил Ноев ковчег, в Святом Эчмиадзине хранят его осколок и чтят не меньше, чем святые мощи. Нередко Масис прячется за густыми облаками, но если увидел его вечно белоснежную шапку, поздоровался с ним, значит, день будет хороший.

Галерея нам очень понравилась, и мы там впоследствии бывали не один раз – в постоянной экспозиции русской, армянской, советской и западной живописи и на выставках. Стали добрыми друзьями и с главным хранителем сокровищ галереи, ее директором Шагеном Хачатряном. Это он, несмотря на все возможные и невозможные трудности, устраивал выставки, на которых можно было увидеть, например, собранные вместе шедевры Мартироса Сарьяна (1880-1972) и двух его гениальных собратьев – Арутюна Галенца (1908-1967) и Минаса Аветисяна (1928-1975), ярчайших живописцев, мастеров экстракласса, по праву занимающих особое место в искусстве Армении.

Там же мы впервые увидели все богатство творений Акопа Акопяна, живого классика, родившегося в 1923 году в Александрии, учившегося в Париже и поселившегося в Ереване тридцать лет назад. Он очень высоко ставит таких своих современников, к сожалению, уже ушедших в мир иной, как Сарьян и Минас, но сам совсем не похож на них. Его мир не столько живописен, сколько символичен. Его Армения – не солнечная, жизнерадостная, а грустная и очень глубокая. Выставка открылась в конце ноября. На вернисаже мы не были, но пошли тогда, когда нет народу и можно спокойно и беспрепятственно смотреть картины. Мы были восхищены и оставили в книге для посетителей несколько слов во славу художника и в благодарность за его творчество. Надо сказать, буквально в эти же дни были мы в гостях у поэта Размика Давояна, где собрались его друзья-дашнаки и среди них – прозаик Рубен Овсепян, народный артист Сос Саркисян, выставлявший свою кандидатуру на президентских выборах, и депутат Верховного Совета Республики Сейран Багдасарян, возглавлявший парламентскую комиссию по Карабаху. Хозяева знали, что мне только что исполнилось 60 лет и преподнесли «Гарнийский пейзаж» Акопа Акопяна. Этот пейзаж в натуре мы видели позже в Гарни, где стоит замечательный храм Митры, божества солнцепоклонников, очень похожий на классические греческие храмы. А скалы на картине и сейчас напоминают нам с женой полюбившиеся камни Армении, с которыми мы встречались не только в горах, но и видели ежедневно из окна квартиры, смотревшего прямо на склон горы Цицернакаберд над ущельем Раздана. На этой горе – мемориал, посвященный жертвам геноцида 1915 года, учиненного армянам турецкими подонками – правителями тех времен. И такие вот ассоциации вызывает у меня «Гарнийский пейзаж» Акопа Акопяна. А с художником мы, естественно, встречались не раз к взаимному удовольствию.

В дом Мартироса Сарьяна мы тоже ходили. И не только как в музей, хотя музей очень интересный. Ходили в гости к Лазарю Мартиросовичу Сарьяну, известному композитору и приятному собеседнику, к милой Софочке, его младшей дочери, чудом уцелевшей в автокатастрофе, отнявшей жизнь у ее сестры. Софочка водила нас в мастерскую дедушки, где стоит на мольберте незавершенная картина, стены увешаны замечательными работами мастера, и сколько еще полотен просто теснятся у стен. А потом пили чай с ее мамой, музыковедом Араксией Сарьян и с четой Исабекянов.

Это еще одно артистическое семейство. Карен Исабекян – художник, сын и племянник известных художников, почти классиков. У его дяди Эдуарда мы тоже в мастерской побывали, и он показал последние работы. Пишет он почти вслепую. Может быть, поэтому его пейзаж и исторические видения окутаны какой-то особой романтической дымкой. Ему самому это нравится.

Жена Карена Исабекяна биолог Евгения Арамовна Оганян мастерит кукол в традиционных нарядах, воспитывает в студентах любовь к народному творчеству – она работает в Университете и одновременно возглавляет фирму «Армениан Арт». Кстати, в совете фирмы числятся крупнейший писатель Грант Матевосян, известный актер и театральный режиссер Хорен Абрамян, композитор и директор Консерватории Тигран Мансурян, другие видные деятели культуры. Женя сама пришла ко мне знакомиться, а с Кареном мы впервые увиделись на выставке в Американском университете. Там были и его работы – портреты, сделанные в оригинальной манере, штрихами. Я легко узнал на одном из них Сергея Александровича Амбарцумяна. А через несколько месяцев, 7 июля 1993 года, по просьбе Карена я позировал ему у него дома. Наши жены обсуждали свои дела. Два часа спустя все было закончено. На картоне появился лохматый человек с моими глазами. Моей жене портрет понравился. Карен взял с меня слово, что я попозирую ему еще раз: он хочет написать портрет маслом. Свое обещание я сдержал. Это случилось перед самым моим отъездом. Масляных красок у художника не оказалось, и он повторил эксперимент с графитными мелками. Получился совсем другой портрет – с печальными глазами, наверное, из-за предстоявшего расставания с Арменией. Этот портрет Карен оставил себе.

В самом начале нашей жизни в Ереване судьба в лице друзей из Егвар-да привела нас в мастерскую Роберта Элибекяна. Он и его старший брат Генрих (Роберту тогда шел 52-й год, Генриху было 56 лет) – очень известные художники-авангардисты, выставлявшиеся и в Москве, причем вместе с отцом, Вагаршаком Элибекяном, который взял в руки кисти, когда ему перевалило за шестьдесят и он покинул свой любимый Армянский драмтеатр в Тбилиси, где директорствовал много лет. Жена его уехала с сыновьями в Ереван, а он начал рисовать сцены из жизни старого Тифлиса в классической манере наивной (или примитивной) живописи и делал это мастерски. К моему глубочайшему сожалению, с ним познакомиться мне не удалось: он тяжело болел и 5 мая 1994 года в возрасте 84 лет скончался. Куда-то исчезли двадцать его работ из основанной им в здании, вернее, в полуподвале здания Дома дружбы кафеюшки «Старый Тифлис». Мы туда не раз заходили, интересовались и слышали в ответ: «Кафе не отапливается, картины убраны до лучших времен». Это замечательное собрание мне все же посчастливилось увидеть на месте, в “Старом Тифлисе”, через пять лет. Но и тогда, в 1992-94 годах, о том, что представляет собой творчество Вагаршака Элибекяна, я мог судить не только по альбомам. Несколько работ выставлялись в ереванской галерее «Крунк». Кое-что есть у Роберта. Собственно, в его мастерской мы и увидели в первый раз тифлисские картинки Вагаршака, которые, на мой взгляд, ничуть не уступают работам его тифлисских предшественников, таких, как Нико Пиросманишвили и Овсеп Каралян. А по мне так Элибекян даже лучше, может быть, потому, что Тифлис у него веселый, праздничный даже тогда, когда речь идет о самых прозаических буднях. Вагаршак Элибекян вполне сравним с лучшими «примитивистами» Западной Европы и США. И вот однажды Генрих Элибекян явился к нам домой и принес в подарок свое супермодернистское творение и очень симпатичный зимний Тифлис, написанный рукой его отца. Мы сняли со стены светлую лирическую акварель, подаренную мне Робертом в ноябре 1992 года, и поставили всех трех Элибекянов в рядок, чтобы полюбоваться. Генрих был очень доволен, а после его ухода мы водрузили картины на стену. Радуемся им до сих пор.

С Генрихом Элибекяном я познакомился на открытии его выставки 15 апреля 1993 года в Доме художников, где располагался и их творческий союз. Генрих явил себя обмотанным белыми бинтами, держа в руках жестяные серп и молот, которыми он протыкал свою оболочку, так, что из «ран» текла «кровь». Это должно было символизировать борьбу художника с тоталитарным рабством. После «перформанса» он и его друзья собрались в кабинете председателя Союза художников. Им был тогда скульптор Ара Шираз, сын двух поэтов – Сильвы Капутикян и Шираза, чей бюст стоит в ереванском Пантеоне, где покоятся Уильям Сароян и Арам Хачатурян. В веселой компании художников оказались посол России и поверенный Германии Норберт Хайнце с женой Марией-Терезой. Пили за Генриха, вообще за художников, за прекращение блокады и наступление мирных времен. В декабре 1993-го Генрих пришел ко мне. Поговорили за жизнь. Он развернул свою теорию. Спасение Армении, вернее, армянства – в очередном исходе в крупные центры диаспоры, считал художник. Эти центры – в России, Штатах и во Франции. Но не окончательный исход, а с надеждой когда-нибудь вернуться. Здесь же, в Армении, нет перспективы выжить, особенно для интеллигенции. Только, может быть, крестьяне удержатся.

Такие настроения вспыхнули с наступлением зимы и очередного военного давления Азербайджана на Карабах не у одного только Элибекяна. Холод, как уяснил я на собственном опыте, усыпляет и тело, и душу, порождая апатию и чувство безысходности.

К счастью, далеко не у всех. Большинство известных мне армянских художников, музыкантов, писателей, артистов, ученых, претерпевая все сложности блокадной жизни, никуда не уехали и уезжать не собирались.

Продолжал создавать свои поэтические работы классик армянской графики восьмидесятилетний Владимир Айвазян, известный далеко за пределами бывшего Союза. С ним я встречался не раз, был у него в мастерской. Его офортами отмечены мой приезд в Ереван и отъезд. Когда вручал верительные грамоты, получил от председателя Верховного Совета Бабкена Араркцяна на память «Эчмиадзинский храм» Айвазяна. Сам художник принес мне на прощанье прекрасный городской пейзаж.

Познакомили меня и с верным академическим традициям, тоже не молодым живописцем Ваганом Хореняном. Само жилье этого художника – своего рода произведение искусства и музей. Оно встроено прямо в скалу, окружено цветниками и плодовыми деревьями. Стены сплошь увешаны картинами разных лет. Из окон мастерской открывается замечательный вид на город Аштарак. На переднем плане – старинный каменный мост через речку Касах, а над ним на высоком берегу – храм Святого Ованеса. Художник предложил мне на выбор любую картину. Я жадничать не стал и взял маленький этюд, но это был вид на очень полюбившуюся мне гору Ара, с которой я привык раскланиваться каждый раз, когда ездил в Егвард или Аштарак.

Побывали мы с моей Нонной Алексеевной у Анатолия Папяна. Ему было под семьдесят. Это художник-романтик, что особенно характерно для большого, 4 х 4, во всю стену мастерской, полотна, которое он писал и переписывал несколько лет. На выставки оно может выходить только через окно. Картина посвящена великому поэту X века Григору Нарекаци, автору «Книги скорбных песнопений». К тому времени я успел ее прочитать в переводе или, как предлагает С.С. Аверинцев, в «переложениях» Наума Гребнева. Книгу мне подарил с доброй надписью автор подстрочника Левон Мкртчян. Успел прочитать и проникнуться глубочайшим уважением к этому предтече Эпохи Возрождения, ибо обращения к Богу средневекового монаха из Нарека полны животворного гуманизма и высочайшего нравственного чувства. Наверное, не случайно его книгу или ее отдельные главы переводили с древнеармянского грабара не только на современный армянский ашхарабар, но и на итальянский, английский, французский, арабский языки. И неоднократно на русский. Последний полный научный перевод опубликован в Москве в 1988 году с предисловием С.С. Аверинцева. На картине Анатолия Папяна армянский предшественник Данте представлен вдохновляющим своих нынешних соотечественников на преодоление выпавших на их долю тягот и страданий, отраженных в образе поэта XX века Егише Чаренца (1897-1937), погибшего от рук коммунистических палачей. Обращенная к Богу молитва Нарекали перекликается с «Дантовой легендой» Чаренца: «Везде война и зло. Кто зло творит, мир в пекло превращая?» В женских фигурах и скорбь, и надежда. Манера, в которой выполнено это произведение, напоминает Эль Греко. Анатолий Папян был в Толедо и восхищался «Погребением графа Оргаса». Наверное, оттуда и название собственной работы – «Реквием. Нарекаци – Чаренц.» Художник ждал нас и был обрадован нашему приходу. А в мастерской у него вокруг большого стола собрались его друзья во главе с почитаемым ими учителем – Эдуардом Исабекяном, который произнес красивый тост в честь русского посла и его супруги.

Фридон Асланян – другой известный архитектор. Он же – дизайнер, живописец, график. Его друг, скрипач Эдик Татевосян познакомил меня с ним в Филармонии перед концертом квартета имени Комитаса. В фойе была выставка абстрактных работ Фридона. У него есть и вполне реалистические портреты, и куклы в национальных одеждах, сделанные в манере театрального гротеска. И, разумеется, градостроительные проекты. А тут вот абстрактное искусство, которое сам он считает трансцендентальным. Ему, конечно, виднее. Картины сложные по композиции и очень красочные, удивительные по богатству форм и оттенков, прямо-таки фантастические, но проникнутые каким-то особым духом. И среди них одна явственно так представилась мне образом Святого Андрея Первозванного. Это откровение понравилось художнику. И через семь лет, приехав с выставкой в Москву, он подарил мне эту картину, за что я ему премного благодарен.

За короткий срок нашего пребывания в Ереване мне выпало счастье познакомиться и с другими художниками, уже занявшими высокое положение в сонме армянских мастеров искусства. Среди них – известный архитектор Карлен Ананян, автор многих реализованных проектов зданий, мостов, памятников и замечательный живописец и рисовальщик. Со мной он сначала познакомился как ветеран войны, а у него дома я увидел массу прекрасных портретов и особенно городских пейзажей. Много зарисовок, сделанных в Москве и Ереване, Ростове и Ялте, Токио и Марселе, Венеции и Париже, Софии и Катманду. Похоже, Карлен Мартиросович за свои семьдесят лет объездил весь мир, любуясь творениями зодчих разных времен и народов и стремясь запечатлеть хотя бы в карандашном наброске все, что понравилось. Щедрый и душевный человек, Карлен Ананян подарил мне на память акварель с видом на горные окрестности Дилижана, одного из прекраснейших уголков Армении, где любили бывать и отдыхать многие великие люди и куда так стремился доехать герой Фрунзика Мкртчяна из кинофильма «Мимино».

Большое впечатление на меня произвела живопись Карена Смбатяна из старинного дворянского рода Багратуни. Его картины понравились мне как-то сразу. Увидел их и полюбил. На мой взгляд, он – большой художник, по живости красок и сочности мазка напомнивший было мне Матисса. Я даже в книге отзывов на выставке в Доме художника это и отметил. Но к Матиссу его, конечно, сводить нельзя. Он самобытный художник. И очень национальный. Он вышел в первые ряды той интеллигенции, которая разделила судьбу своего народа и вместе с ним идет на бой за честь, достоинство и выживание нации. Не случайно героями целого цикла картин Карена Смбатяна стали азатамартики, или фидаины, а по-русски сказать – борцы за свободу Арцаха и всей Армении. Как человек умный и болеющий за свой народ, оказавшийся в жутких условиях азеро-турецкой блокады с постоянной угрозой для Арцаха и всей Армении, Карен Смбатян не скрывал, что он – противник гражданской войны, причиной которой может стать неумение правительства установить конструктивный диалог с политической оппозицией и оппозиционной интеллигенцией. На выставку этого замечательного художника в мае 1994 года высокое начальство не явилось. Видимо, по каким-то политическим мотивам, хотя сколько-нибудь ангажированных полотен в той экспозиции совсем не просматривалось, тем более, что Смбатян отдал на суд публики работы, имевшие весьма отдаленное отношение к живописи фигуративной, «реалистической», идейной.

Зато в гостях у другого художника, Варужана Варданяна, выставившего свои работы в залах Музея современной живописи примерно в то же время, я встретил президента, некоторых его соратников, деятелей культуры. После открытия все собрались за богатым столом, пили, ели, произносили тосты. Такого богатого вернисажа я до того в Ереване не видел. Варужан – тоже художник известный, такой известный, что подписывает картины, как в свое время Минас, только именем. Сама майская выставка 1994 года была итоговой: сто двадцать работ – портретов, натюрмортов, композиций – плод двадцатилетней работы. В отличие от Смбатяна этот живописец мне показался мрачноватым и по тематике, и по цветовой гамме. Но Варужан – тоже национальный художник, кисть которого воспевает или оплакивает самые разные стороны жизни своего народа в традициях как старых, так и новых мастеров.

Однажды летом 1993 года пришел ко мне Сережа Казарян и привел своего двенадцатилетнего сына Геворга, удостоенного диплома благотворительной программы «Новые имена», подписанного руководительницей программы Ириной Вороновой и – от Фонда культуры – Анатолием Карповым. Геворг – художник. Рисовать начал с очень малых лет. Отец показывал мне – у них дома – его работы, выполненные в пятилетнем возрасте. Ничего не скажешь – здорово! У мальчика целый чемодан христианской литературы, прежде всего жития святых: он пишет и рисует библейские сюжеты. Незавершенные картоны будущих житийных икон дают представление об искусстве рисовальщика. Нечто подобное я видел в Национальной галерее за подписью Вано Ходжабекяна (1873-1922), свято хранимое под стеклом и занавесками, чтобы – упаси Господь – не повредил солнечный свет. А тут мальчик так рисует. Ничуть не хуже взрослого мастера. И по колористике сравнение находится легко: достаточно вспомнить миниатюры Матенадарана, а среди них работы Тороса Рослина, дошедшие до нас из XIII века. Не знаю, видел ли эти образцы маленький Геворг, но это совершенно не важно. Уж больно хороши его миниатюры и целые «иконостасы» из миниатюр. Один такой «иконостас» – житие Святого Георгия – просто потрясающая живописная работа. Нечто подобное, посвященное Святой Цецилии (Санта Чечилия), Геворг делал тогда для Папы Римского Иоанна-Павла Второго, у которого на приеме уже успел побывать. Геворг – самоучка. Сам постигает тайны Священного Писания, сам рождает прекрасные образы. Через несколько дней у меня появились две крошечные иконки – Святого Владимира и Святой Нонны. Геворг выполнил их по собственной инициативе. А в тот день, когда я был у него дома, Геворг, показав мне свой чемодан с житиями святых и замечательные «иконостасы», начал играть в заводные машинки, его отец и братья Давид и Варган устроили целый концерт, а мама угощала таном – это освежающий напиток из мацуна, армянской простокваши, который я впервые попробовал именно в доме маленького художника. Через несколько лет Геворг с родителями переехал в Россию. Он решил стать православным иконописцем и вроде бы начал учиться в школе церковной живописи Тверской епархии, ибо понял, что далеко не все секреты иконописного мастерства открыл ему Господь Бог вне школьной науки. Наверное, в пятнадцать лет учиться еще не поздно, да при его-то таланте, хотя школу хорошую можно было вполне пройти и в Ереване: земля армянская талантливыми художниками и учителями живописи не обижена, несмотря на блокаду, художественная жизнь там не умерла ни в стенах музеев и училищ, ни даже на улице.

Улица – это прежде всего «Вернисаж». Нет, конечно, это – не парижский Монмартр и не миланская Багутта, и не забор лондонского Гайд-парка вдоль Бэйсуотер роуд. Это даже не ярмарка живописи, перекочевавшая из Измайловского парка на Крымскую набережную в Москве. Но – вполне сравнимо. Во всяком случае по духу. Хотя масштабы разные, товары разные, публика разная. Ереванский «Вернисаж» в блокадную пору оброс еще и барахолкой, которая прилипла к нему неотрывно еще тогда, когда он разворачивался вокруг беломраморного памятника Мартиросу Сарьяну напротив Оперы-Филармонии. Впрочем это не совсем барахолка. Старьем здесь, конечно, тоже торгуют: книгами, пластинками, патефонами, а также самоварами, чайниками, тазами, посудой. Но в основном на «Вернисаже» продают свои изделия народные умельцы, как профессиональные, так и ставшие таковыми, лишившись обычной работы. Кстати, и в Музее народного творчества очень много блестяще выполненных изделий бывших архитекторов, учителей, инженеров, служащих, спортсменов. Много их и на «Вернисаже»: яркие гобелены, ковры, карпеты, кружева, вышитые скатерти, ювелирные творения из серебра, пепельницы, подсвечники, четки из полудрагоценного камня обсидиана, разнообразные глиняные и деревянные солонки, нарды, шахматы, шкатулки, великолепные деревянные имитации хачкаров, традиционных армянских крест-камней, украшенные тончайшим орнаментом вазы. Одну такую деревянную вазу работы известного мастера Ашота Петросяна, подарил мне на прощание президент. И два хачкара у меня есть – от Хосрова Арутюняна на 60-летие и Бабкена Араркцяна при моем отъезде из Еревана. И солонки мне дарили, и даже портрет Высоцкого на обсидиане.

Но главное на «Вернисаже» – не ремесленники или торговцы «антиквариатом», не филателисты и нумизматы, и не книжники, быстро переквалифицировавшиеся из букинистов в продавцов московских новинок. Главное – художники. Собственно, они и породили «Вернисаж» у Сарьяна в 1985 году. Инициаторами были студенты Ереванского художественно-театрального института. И мы успели застать этот еженедельный праздник на главной улице у главного театра и театральной площади, которая стала одно время местом главных политических событий – митингов в защиту демократии и независимости. Придя сюда, первым делом купили прекрасный альбом, посвященный богатому собранию русской живописи известного профессора-уролога Арама Абрамяна. Мы очень надеялись посмотреть это собрание, но нам не повезло: в музее мы бывали на разных выставках, а вот картины Абрамяна так и оставались в запасниках. Директор музея Анаит Флджян говорила мне: нет электричества, нет возможности обеспечить надежную систему безопасности и доступными грабителям могут стать бесценные творения Аристарха Лентулова, Михаила Ларионова, Натальи Гончаровой, Александра Бенуа, Михаила Врубеля, Александра Древина, Константина Коровина, Павла Кузнецова, Александра Куприна, Бориса Кустодиева, Ильи Машкова, Михаила Нестерова, Александра Осмеркина, Кузьмы Петрова-Водкина, Зинаиды Серебряковой, Мартироса Сарьяна, Александра Тышлера, Надежды Удальцовой, Роберта Фалька и многих других замечательных художников, от одного перечисления которых дух захватывает. А нужно-то всего несколько десятков метров кабеля, чтобы подсоединить музей к постоянно действующей электростанции. 19 ноября 1994 года должна была отмечаться десятая годовщина со дня открытия музея (коллекция была тогда подарена ее владельцем городу Еревану) и, напоминая об этом, я пытался побудить власти предержащие помочь музею как частице национального богатства, помочь выжить и служить людям. Сработало: музей открылся, и в сентябре 1997 года я смог в этом убедиться самолично.

Точно так же я пытался вступиться и за «Вернисаж» художников с их пейзажами, портретами, жанровыми сценками, натюрмортами, абстрактными композициями разных стилей и уровней, от мастерских работ до примитивного базарного рукоделия, среди которого впрочем нет-нет, да и проявится талантливый «наив» не хуже Пиросмани или Элибекяна. Кстати, сами художники не очень страдали от соседства с ремесленниками, а торговля старьем занимала у Сарьяна не так уж много места и ее безболезненно можно было удалить оттуда, не трогая ставшее традиционным место общения интеллигенции.

Но симпатичный мэр Еревана Ваагн Хачатрян, пришедший на смену Амбарцуму Галстяну, который ушел в оппозицию, решил, что с проспекта Месропа Маштоца пора барахолку убрать, а за «настоящими» художниками сохранить право выставлять здесь свои картины время от времени, постоянный же «Вернисаж» перенести в другое место. Эта забота о художниках вызвала у них бурю возмущения. Художники не хотели никуда уходить. В дело вмешалась милиция со свойственной ей деликатностью. Было это в начале июня 1993 года. На одном из концертов в Филармонии, что как раз напротив «Вернисажа», я оказался в компании президента и премьер-министра и завел разговор о том, что волновало художников. Меня поддержала жена президента Людмила Тер-Петросян. С нами все вроде бы согласились, что к мнению художников надо прислушаться. Но… решения городских властей никто отменять не стал. Правда, художники и их публика довольно быстро свыклись с новым местом, которое в общем-то показалось и мне не таким уж плохим, а по своим пространственным возможностям даже более удобным. Дело в том, что художникам отвели площадь значительно большую, чем они имели в сквере у Сарьяна. Разместились они в тени деревьев, на аллеях, ведущих от Дома кино в сторону Национальной галереи. На этой же обширной прямоугольной площади нашли спокойно и свободно свое место ювелиры, резчики по камню и по дереву, ковроткачи, вышивальщицы, книжники, нумизматы, филателисты и все те же барахольщики, но никто не мешает друг другу, да и площадь эта совсем не на отшибе, а скорее тяготеет к центру. К тому же и на старом месте воскресная торговля живописью тоже возобновилась.

Мы с обитателями «Вернисажа» общались часто, нас там встречали как своих, иногда от всей души дарили то картину какую, то, скажем, нечто вроде иконописного портрета Св. Василия Неокесарийского, выполненного сочными красками юношей-инвалидом, отец которого решил непременно вручить ее российскому послу «от имени благодарного армянского народа». Часто приходилось отказываться от подарков, зная, что люди пришли сюда заработать на жизнь. Колечки и крестики из серебра с обсидианом наши женщины, конечно же, покупали.

По «Вернисажу» просто интересно было ходить, глазеть, обмениваться репликами со знакомыми людьми. Там часто мы встречали Пашу Джангирова, архитектора по образованию, графика по призванию и журналиста по случаю. Это он, увидев меня в декабре 1993-го на «Вернисаже», сообщил читателям еженедельника «Урарту», что посол, которого Козырев «задержал» в Москве в порядке демонстрации недовольства поведением армянского правительства (хотя оно было ни в чем не повинно, но об этом рассказ впереди), вопреки слухам, вернулся в Ереван и уезжать по собственной воле не собирается, что соответствовало действительности. Я тогда уезжать не собирался.

Там же, на «Вернисаже», я любил встречаться с Шмавоном Шмавоняном, с которым познакомился не совсем обычным образом. В феврале 1993 года привез я из Москвы от Юры Пирумяна, командира Первого взвода 28-й сотни защитников Белого дома образца 1991 года, краски дотоле неизвестному мне художнику по имени Шмавон. Художник пришел, как водится, с подарком – небольшим полотном с изображением двух женских силуэтов, выполненных в каких-то радостных, летних тонах, очень контрастировавших с блокадными настроениями. И сам он улыбчивый и добрый человек. В отличие от многих своих собратьев, гнушающихся «Вернисажем», Шмавон продает свои букеты и пейзажи именно там, но нередко ездит и за границу – в Эмираты или Стамбул – и там находит покупателей. В Москве тоже. Живопись у него сочная, яркая, своеобразная. И манера своя, неповторимая. К какому направлению его отнести, право, не знаю. Но сам он испытал удовольствие от соседства с Акопом Акопяном, Робертом Элибекяном и Владимиром Айвазяном, рядом с которыми я повесил его подарок. Были мы с моей женой у Шмавона в гостях в Арташате и гуляли с ним и его половиной и детишками по камням древнего Двина, что когда-то был столицей Армении. И в Москве потом тоже встречались.

На «Вернисаже» познакомились мы с Арамом Егидеряном, молодым художником-акварелистом. Купили у него один вид старого ереванского дворика. Он тут же подарил второй – в пандан, как любят у нас говорить на французский лад. И так все время. «Вернисаж» – это спонтанное выражение чувств. Даже совсем незнакомыми людьми. Какой-то дяденька взял и вручил маленькую книжицу советской патриотической лирики. И как не быть ему благодарными? Вот в этом дружба народов, наверное, и проявляется, а не в казенных речах. В блокадную зиму такое отношение людей нас очень грело.