Хлоя не знала точно, что ее разбудило. Она лежала на постели одна, в холоде, но той плотной удушливой тьмы уже не было. Рядом с ней на матрасе лежал маленький фонарик, крохотный маячок светил во тьме.

Она медленно приподнялась и села. Все тело ее ныло, в желудке стоял ком, голова раскалывалась от боли. Ее лучшую подругу из-за нее убили, она бежала, спасая свою жизнь, и ей не к кому было обратиться за помощью, кроме таинственного киллера.

Но она была жива. Она чувствовала это с мучительно острой несомненностью, несмотря на всю вину и страх, что терзали ее. Теперь спрашивается: что ей делать дальше? И куда исчез Бастьен?

Конечно, всегда оставалась возможность, что он наконец ее бросил. Завел в этот пустующий дом, затащил в крохотный чулан и запер там, чтобы она медленно умирала от голода.

Но здесь было окно, ведущее на крышу, и она могла выкарабкаться. И зачем бы ему столько таскать ее за собой, если он хотел ее смерти?

Если дело было только в том, чтобы спрятать ее тело, тогда он не оставил бы ее здесь ждать смерти от голода, чтобы она кричала или чтобы разбилась о мостовую, упав при попытке побега. Он убил бы ее быстро и безболезненно. По крайней мере, это он обещал ей, и ее это успокаивало. Это была болезненная, извращенная реакция, но ей уже было плевать на мысли и чувства обыкновенного человека. Все свелось к предельному минимуму — выжить. После того как она увидела труп Сильвии, у нее уже не осталось сомнений. Единственное, что могло помочь ей выжить, — это Бастьен, и больше она не будет ему сопротивляться. По сути, она ведь действительно обрадуется, когда он вновь появится в крохотной комнатушке, из которой ей не было выхода. Полное безумие. Она не собиралась говорить ему об этом.

Она заползла в угол кровати, потуже закуталась в его пальто, а сверху еще натянула вытертое одеяло. Ей хотелось есть, и, поняв это, она испугалась. Когда ее племянник погиб в автомобильной катастрофе, она не могла есть несколько дней — самый вид пищи вызывал у нее приступ тошноты. Но теперь, даже памятуя об изувеченном теле Сильвии, она страдала от голода.

Должно быть, так работает инстинкт самосохранения, догадалась она. Это не мешает ей чувствовать себя совершенной идиоткой, но так уж оно есть, что ж поделать. Она хотела выжить, и для этого ей нужны были силы. А чтобы быть сильной, нужно питаться. Все просто.

Да где же Бастьен, черт его подери?! По крайней мере, он хоть свет ей оставил. Она бы тут визжала и лезла на стены, если бы проснулась одна в полной темноте.

Он был прав, она не невротичка. Она и вправду думала, что избавилась от этой фобии давным-давно. По крайней мере, у нее не вызывали страха знакомые помещения, лифтовые кабины или темные подвалы.

И опять виновата была именно она. Ей было восемь лет, она таскалась за старшими братьями, постоянно пытаясь повторять за ними все, что они делают, отказываясь признавать, что она слабее. Входить в шахты было запрещено даже старшим братьям, но ни один уважающий себя подросток не станет обращать внимания, когда его предупреждают об опасности. Однако они догадались не вовлекать свою младшую сестру в рискованную авантюру, так что, когда она прокралась вслед за ними, это был ее собственный выбор. Достаточно было один раз свернуть не туда — и она потеряла их в путанице проходов глубоко под землей.

Они не знали, что она следует за ними, и еще несколько часов никто не подозревал, что она пропала. Ее фонарик погас, и она оказалась в полнейшей тьме в самой сердцевине горы Миллера, где время утратило смысл, а из каждого угла к ней подползали чудовища. К тому времени, как на нее наткнулась поисковая партия, она провела во тьме около девятнадцати часов, и еще две недели после этого ужаса она не могла говорить.

Ее отец обыкновенно шутил, что именно после этого она начала болтать без передышки. Ее родственники были здравомыслящими людьми, которые, не мешкая, отвезли ее к лучшим врачам, и к тому времени, когда исполнилось двенадцать, ей больше не нужен был свет, чтобы заснуть. К пятнадцати годам она опять могла спускаться в подвал, а ко времени окончания колледжа думала, что все осталось позади. До прошлой ночи.

Наверное, просто навалились все ужасы сразу, нот и вернулось вдруг забытое ощущение слабости и беспомощности. Хлоя неохотно признала это, так же как признала, что нуждается в помощи Бастьена. И даже могла бы сказать ему об этом, если эта тощая задница наконец здесь появится.

Справедливости ради, задница у него вовсе не тощая. Вчера в квартире она хорошо рассмотрела его тело, хотелось ей того или нет. Он был высоким, худощавым, хорошо сложенным и мускулистым.

Но она не собиралась представлять себе его, хотя ей и вправду не мешало бы отвлечься. Но честное слово, куда приятнее думать о том, что она заперта, как в ловушке, в крохотной комнатке, а стая чудовищ гоняется за ней, чтобы убить, чем думать о том, как выглядит Бастьен Туссен, или кто он там на самом деле, в обнаженном виде. Она даже не услышала его приближения. То ли в комнате была хорошая звукоизоляция, то ли он просто умел быть бесшумным, но она сидела на кровати, скрестив ноги и неподвижно уставившись на тонкий луч фонаря и пытаясь не думать о нем, когда дверь вдруг скользнула в сторону, и вот он уже стоит посреди комнаты.

— Все в порядке? — спросил он, когда дверь плотно закрылась за его спиной.

Она сделала глубокий вдох и попыталась говорить равнодушно.

— Со мной все в порядке. Понятия не имею, сколько сейчас времени, но разве нам не пора ехать в аэропорт?

Бастьен ничего не сказал и шагнул в сторону. Она увидела огонек, и мгновение спустя он зажег свечи. Она даже не знала, что они здесь есть.

— Не надейся, что улетишь сегодня вечером.

У нее свело живот.

— Почему?

— Аэропорт закрыт. Почти весь Париж закрыт, если на то пошло. Сильный снегопад. Вот почему стало можно зажечь свечи. Снег… — Он не договорил.

— Я поняла. Снег засыпал окно на крыше, так? Я уже гораздо спокойнее себя чувствую. Особенно потому, что свет горит.

Бастьен кивнул. Он сумел где-то раздобыть куртку, и ей показалось, что он сменил свою одежду, хотя и новая была все того же неизменного черного цвета. Что напомнило ей…

— Я не спросила — тут есть ванная? — поинтересовалась она. — Или мне придется воспользоваться снегом?

— Есть. Там только элементарные удобства, но она действующая.

Хлоя сползла с кровати еще прежде, чем он досказал последние слова.

— Где? — Теперь, когда она знала, что спасение близко, нужда стала гораздо более неотложной.

— Этажом ниже, прямо под нами. Придется идти без света — мы не можем рисковать, чтобы кто-нибудь заметил огонь.

Хлоя проглотила комок в горле. Ей уже лучше, напомнила она себе. Она успокоилась.

— Ладно.

Он задул свечи, и во внезапно наступившей тьме она услышала, как открылась дверь. Она опять сглотнула, потом чуть не подпрыгнула, когда он взял ее за руку.

Инстинктивно она попыталась выдернуть руку, но Бастьен держал ее крепко.

— Ты не найдешь это место без меня, — сухо добавил он.

Хлоя глубоко вздохнула, уже не отнимала руку.

— Конечно, — сказала она.

Его прикосновения ей помогали, хотя она не желала в том признаваться. В чернильной тьме они спустились по узкой лестнице к стене у старого камина. Дверь открылась, и он, вложив ей в руку крохотный фонарик, слегка подтолкнул в спину.

— Не включай его, пока дверь не закроется. Я подожду здесь.

Тут был и вправду самый минимум, но смывной бачок унитаза работал, в раковину лилась холодная вода, и на стене даже приткнулся квадратик зеркала. Она обошлась бы и без него — но любопытство родилось раньше ее, и потому, прополоскав рот и умывшись как сумела, она взглянула-таки в зеркало.

Она ожидала увидеть пустые глаза, бледное лицо, какие-то следы ужасов, через которые она прошла за последние дни. Вместо этого в зеркале была просто Хлоя — обычная, довольно привлекательная, и жутко прозаические веснушки, кошмар всей ее жизни, по-прежнему усеивали ее нос и скулы. Волосы выглядели нелепо, они торчали в стороны, окружая голову черным нимбом. Нет, вот уж святой она не была.

Хлоя набрала в грудь побольше воздуха, выключила фонарик, и вдруг сообразила, что понятия не имеет, как открыть дверь. Она тихонько постучала по ней, и дверь отворилась сама. Бастьена она не увидела, но на этот раз не подскочила, когда он взял ее за руку, и испытала почти что счастье, вновь оказавшись в крохотной безопасной комнатушке на чердаке.

Она забралась на кровать — комнатка была настолько мала, что, останься она стоять, ей пришлось бы соприкасаться с Бастьеном. Он вновь зажег свечи, сунул руку в пальто, извлек пистолет и положил его на стол. Она глядела на оружие, как на ядовитую змею. Но эта опасная штука была здесь для того, чтобы защитить ее, а не убить. По крайней мере она так надеялась.

— И что теперь? — поинтересовалась Хлоя.

— Теперь поедим, — ответил он, и ей чуть не захотелось его поцеловать. — Магазины почти все закрыты, но кое-что я все же нашел. И не говори мне, что в тебя еда не полезет, — еще как полезет. Ты еще не выпуталась из этой истории, и тебе понадобятся силы.

— Ничего подобного я не скажу. Я умираю от голода. Что ты принес?

Она даже не заметила, что он принес с собой бумажный сверток. Там была пара булочек, немного сыра, две груши и два кроваво-красных апельсина. А еще, разумеется, бутылка вина. Ей захотелось рассмеяться, но это было бы ничуть не лучше, чем заплакать. Она не сможет остановиться. Просто дыши глубже, напомнила она себе.

Он сел на другой край кровати, разложив между ними их скудный провиант. Единственной столовой принадлежностью был его карманный нож, но он ухитрился с его помощью открыть вино, а потом они передавали его друг другу, отрезая кусочки хлеба и сыра.

Груши были великолепны — спелые, сочные. Сок потек по подбородку Хлои, и она вытирала его салфетками, которые он тоже принес. Потом она осознала, что Бастьен наблюдает за ней со странным выражением лица.

Он передал ей бутылку вина. Больше пить было нечего, стаканов не было тоже, и ей не осталось ничего другого, как прижаться губами к горлышку, где только что были его губы. Хлоя сделала большой глоток, подождала, пока внутри разольется тепло, и, когда возвращала бутылку, их пальцы соприкоснулись. Она быстро отдернула руку и опять увидела, что он улыбается.

Когда они достаточно насытились, он убрал остатки еды с постели, сложив их на маленький стол рядом со свечами. Никто из них не притронулся к апельсинам, отметила Хлоя.

— Что дальше? — спросила она, откинувшись и опершись спиной о стену.

— Дальше будем спать. — Он расстелил на полу тонкое одеяло. В крохотной комнатке места было как раз столько, чтобы он мог улечься на полу рядом с кроватью.

— Я проспала целую вечность, — сказала она. — То есть весь день. Не знаю, смогу ли опять заснуть.

Он пристально смотрел на нее сквозь свечное пламя.

— Тогда что ты предлагаешь нам делать?

На это она ответить не могла, разумеется. За два прожитых в Париже года она научилась довольно выразительно пожимать плечами, что сейчас и сделала. Затем растянулась на узкой кровати, не отрывая взгляда от горящих свечей, а он все смотрел на нее.

Хлоя понятия не имела, о чем он думает. Вероятно, о том, как она его раздражает. О том, что он должен был дать Хакиму убить ее, а может, о том, что надо было прикончить ее собственноручно, как только она начала свои выкрутасы. Но нет, он мучается с ней, таскает этот груз на своей шее.

Он задул все свечи, кроме одной, затем растянулся на полу. На холодном твердом полу — она чувствовала его своими босыми пятками.

— Тебе не надо там спать, — внезапно вырвалось у нее, и она не успела пожалеть об этом. — Здесь достаточно места для нас двоих.

— Ложись спать, Хлоя.

— Слушай, я же прекрасно знаю, что как женщина тебя не интересую, слава тебе, господи. То, что случилось вчера, было каким-то помрачением…

— Позавчера, — перебил он сухим тоном. — И это была часть моей работы.

По крайней мере на минуту она потеряла дар речи — хотя знала это и сама. Глубоко вздохнув, она продолжила:

— В общем, совершенно ясно, что мы вполне можем спать в одной постели. Ты меня не тронешь. В комнате холодно, и нам обоим будет гораздо теплее, если ты переберешься сюда.

Она плохо различала в сумраке его лицо. Кажется, он рассердился.

— Ради всего святого, — проворчал он, — ты перестанешь, наконец, нести чушь? Может, ты и проспала целую вечность, но я-то за последние три дня спал не больше часа. А я все-таки человек.

— Сомневаюсь, — буркнула она. — Устраивайся как хочешь. — Она рывком отвернулась от него, рискуя свалиться с узенькой кровати, и обиженно уставилась на стену, покрытую пятнами и трещинами.

— Черт побери, — пробормотал Бастьен. Поднявшись с пола, он задул последнюю свечу и лег па кровать рядом с ней. — Здесь слишком мало места, чтобы не дотрагиваться до тебя, — раздраженно буркнул он.

К несчастью, это было правдой. Она ощущала спиной, как его тело плотно прижимается к ней по всей длине. Если кто-то к ним ворвется, он закроет ее своим телом от любой опасности. Это единственная причина, по которой она его сюда пригласила, сказала она себе. Единственная причина, по которой внезапно ощутила себя в тепле и безопасности, и смогла наконец расслабиться. Просто это было необходимо, чтобы выжить.

— Ничего, переживу, — откликнулась она. — Но если ты думаешь, что я… — Его ладонь накрыла ее рот, остановив ее посреди фразы. Ей почудился вкус грушевого сока на его пальцах, и ощущение оказалось невероятно эротическим. Должно быть, ей все еще хочется есть, подумала она. Но ничто на свете не заставит ее прикоснуться к кроваво-красному апельсину.

— Заткнись, — ласково прошептал он ей на ухо, — или я тебя свяжу, запихну в рот кляп и сброшу на пол. Ясно?

Наверняка он так и поступит. Хлоя кивнула, сколько позволяла зажимающая рот рука, и он не спеша ее убрал. Ей хотелось сказать ему, что она раздумала делить с ним постель, но, если она вымолвит еще хоть слово, он точно швырнет ее на холодный и твердый пол.

Его тело, прижатое к ней, было восхитительно горячим. Еще разозленная, она чувствовала, как сонный жар разливается по ее телу. А почему бы и не поспать еще немного, подумалось ей. Вино, тепло и неоспоримое чувство полнейшей безопасности под его защитой расслабили ее. Она не хотела этого — наоборот, собралась бодрствовать ему назло.

Как, интересно, он намерен вывезти ее из Парижа в целости и сохранности? Чем дольше она здесь остается, тем больше рискует, что ее кто-нибудь найдет. Может, лучше незаметно перебраться в другую страну и улететь уже из Франкфурта или Цюриха?

И как, черт подери, она собирается это сделать, когда ее паспорт остался в замке? А бедную Сильвию к этому времени должны были уже найти. Вызвали полицейских, те обыскали помещение и нашли ее вещи. А это значит, что ее должна разыскивать и полиция.

Что вовсе не так плохо. Даже если они посчитают, что это Хлоя каким-то образом умудрилась убить Сильвию, она лучше попытает счастья во французской тюрьме, чем будет всю жизнь спасаться бегством, отдавшись на волю этого таинственного человека.

Все приобрело странную двойственность, подернулось флером нереальности. Она видела, как он убил человека, но едва помнит это. Она испытывала такую страшную боль — и вдруг боль прекратилась, а Хаким лежал на полу.

Он занимался с ней сексом. Она бы не признала это, назвала бы случившееся каким-нибудь другим словом, но ведь на самом деле это был именно секс, и он кончил в нее. И к ее неизбывному стыду, она тоже кончила, испытав бурный оргазм.

Но и это уже не казалось реальным. И даже острый ужас от вида убитой Сильвии начинал угасать. Может быть, это неизбежно, подумала она, постепенно расслабляясь от тепла его тела. Может быть, все, что произошло за последние несколько дней ее пребывания во Франции, растает, точно облачко, и никогда не вернется к ней вновь. Она и не вспомнит ничего, не вздрогнет больше ни разу. Все растает.

Возможно, именно так люди, испытавшие душевную травму, обычно справлялись с нею — она не знала точно. Все это превращало девятнадцать часов, проведенных в темной пещерке, в нечто вроде детской шалости. Никто не умер, никто не ранен, никто не испытывал болезненной привязанности к…

Ей не понравилось, куда свернули ее мысли. Она попыталась отодвинуться от Бастьена хоть на дюйм, но его рука крепко обхватила ее талию и притянула обратно.

— Лежи тихо, — сонно пробормотал он ей в самое ухо.

Она чувствовала его всей спиной, ощущала тепло, силу, крепость его костей и мышц, а ее ягодицы безошибочно ощущали, к чему прижимаются. Похоже, у него была эрекция, чего на самом деле быть не могло, потому что он ведь ею не интересовался всерьез — зато все ее внимание теперь сосредоточилось на нем.

Стокгольмский синдром — кажется, так это называется. Когда у заложницы развивается нездоровая привязанность к своему захватчику. Это было нормально — они находились в смертельной опасности, и до сих пор он умудрялся сохранить ей жизнь. И в довершение прочего они занимались сексом до того, как осознала, насколько он в действительности опасен. И почему она не может перестать думать про этот секс?

Потому что она лежит в безопасном убежище, ограждаемом его сильным телом, потому что чувствует ягодицами его член и потому что боится. Единственное, что стоит между нею и мучительной, страшной смертью, — его тело. И она его хочет.

Но он-то не хочет ее, он просто делал свою работу и сам же объяснил ей, что в этом он мастер. В конце концов, отсутствие интереса с его стороны — к лучшему. По крайней мере, он хочет отправить ее домой в целости и сохранности. А это тем более к лучшему.

Вполне ожидаемо, что сейчас у нее развилась нездоровая тяга к нему. А когда она окажется дома, к безопасности, все вернется на свои места.

Бастьен сказал правду, кровать слишком узка. Ей некуда отодвинуться от его тела. Она смогла повернуть голову ровно настолько, чтобы увидеть его лицо. Он спал, что ее поразило, и даже ее возня не разбудила его. Она все равно плохо различала его во тьме, а потому отказалась от попыток, положила голову обратно на тощий матрас и стала слушать, как бьется у нее за спиной его сердце.

По крайней мере, у него было сердце — а то она и в этом усомнилась. Он был человеком, он был горячим, сильным и готов был убивать, чтобы защитить ее.

Чего же еще может хотеть девушка от мужчины?