Хлоя Андервуд уставилась на него как на своего палача, промелькнуло в голове у Бастьена. Ее охватила паника, мучительная, бессмысленная паника, еще одно свидетельство того, что она невинная овечка, случайно попавшая в этот водоворот. Вот только Бастьен не верил в случайности.

Это все равно что оказаться в зеркальном лабиринте, подумал он. Трудно сказать, где находится оригинал среди всех этих отражений. Оказалась ли Хлоя здесь случайно? Или она — неопытный агент? Или очень опытный агент и притворяется, что оказалась здесь случайно? Или притворяется неопытной?

Время убегало стремительно, а для выяснения истины существовал только один способ. Причинить ей боль — нет, это не дало бы ему ничего, она натренирована выдерживать боль и не выдаст больше, чем захочет выдать.

Но есть другие, гораздо более приятные способы узнать то, что ему необходимо. Он пинком захлопнул дверь у себя за спиной, наблюдая, как растет в ее глазах тревога.

Он знал, где расположены камеры слежения, — он нашел их все прошлой ночью, когда обыскивал ее комнату. Они перекрывали почти все пространство, включая кровать и ванную, и он не сомневался, что, даже если сейчас к экранам не прильнула жадная до зрелищ аудитория, все равно запись будет впоследствии просмотрена. От него ждали захватывающего шоу — Хакима и компанию не так-то легко удовлетворить.

Однако это не означало, что он сам нуждается в аудитории. В комнате был один угол, ниша, располагавшаяся почти что вне пределов досягаемости камер, и там стоял позолоченный комод времен Людовика XV. Возможно, он даже не был подделкой.

Хлоя застыла посреди комнаты, но, когда он направился к ней, нервно отшатнулась. Она думает, что знает, кто он такой, на что он способен. Да она и половины не знает.

Бастьен открыл стенной шкаф, в котором скрывался телевизор, и включил его. Довел звук до предела громкости, а затем принялся переключать каналы, пока не набрел на то, что искал. Хаким круглые сутки крутил по своей сети жесткое порно, и стоны симулированного наслаждения наполнили комнату.

— Что вы делаете? — поразилась ошеломленная Хлоя, отводя взгляд от широкого телевизионного экрана. Двое мужчин трудились над женщиной, не самая интересная из сексуальных фантазий, но шума достаточно, чтобы заглушить большую часть их разговора.

Бастьен, не отвечая, снял пиджак и швырнул его на кресло. Он был на границе поля видимости камеры, а звуки, издаваемые телевизором, должны перекрывать все, что будет здесь говориться.

— Иди ко мне, — велел он.

Точно так же он мог бы приказать ей спрыгнуть с крыши. Хлоя замотала головой:

— Я не знаю, что вы тут делаете, но хочу, чтобы вы ушли.

— Иди ко мне.

Хлоя бы не сдвинулась с места, если бы сама этого не хотела. Бастьен прекрасно подготовил почву — она была загипнотизирована им, и он это знал. Хорошо, что он не закончил то, что начал в машине, — это стало его преимуществом. Она боялась, но ее тело по-прежнему ощущало власть возбуждения. И оно было сильнее ее страха.

Хлоя сделала маленький шажок к нему, но она еще была в поле видимости камеры.

— Я не люблю смотреть порно, — сказала она, стараясь говорить спокойно. Но голос выдавал ее напряжение.

— Я и не думал, что любишь. Все вы, американки, шарахаетесь от сексуальности.

— Я совершенно нормально отношусь к сексуальности, — выпалила она, мгновенно позабыв свой страх, чего он и добивался. — Я не маленькая закомплексованная американская девственница, что бы вы ни думали обо мне.

— Тогда иди ко мне.

Хлоя не замечала, что он понемногу отодвигается назад, выводя ее за пределы обзора камеры. Впрочем, она опять-таки могла и не знать, что в комнате есть камеры, что они есть в каждой комнате этого перестроенного замка.

Она направилась прямо к нему, расправив плечи, точно готовясь к сражению.

— Я не боюсь вас, — заявила она.

— Конечно боишься, глупышка, — улыбнулся он. — Это необходимая часть развлечения. — Его рука легла на ее шею, проскользнув под тяжелой гривой волос, и притянула ее лицо к его лицу. Она смотрела на него снизу вверх, в широко раскрытых глазах ее была паника, и он почувствовал что-то вроде… Жалости? Сострадания? Милосердия? Здесь не было места подобным чувствам.

Бастьен поцеловал ее. Он помнил вкус ее рта, тихий стонущий звук, родившийся в ней, шевеление ее губ под своими губами. Помнил — и хотел этого. Внезапно он почувствовал радость оттого, что решился наконец, что был вынужден решиться. Иначе ему опять пришло бы в голову какое-нибудь оправдание.

Он проник в ее рот глубже, одновременно обхватив ее за талию и приподняв. Хлоя прильнула к нему, и он отнес ее в альков, прижал спиной к зеркальной стене и стал гладить ее грудь.

Ткань у нее на груди была плотно сколота булавкой. Он оторвался на мгновение, тяжело дыша.

— Какого черта ты сделала со своим платьем?

Хлоя не пыталась вырваться.

— Оно было слишком открытым. Я его заколола.

— Оно и должно быть открытым. Убери это!

Она моргнула, но, более не сопротивляясь, послушно расшпилила тонкую английскую булавку.

— Распахни, — приказал он.

К его удивлению, Хлоя не упиралась. Когда она распахнула платье, он увидел под ним шелк и кружева. Из самого дорогого парижского бутика, где продается женское белье. Простая переводчица не могла себе позволить вещи, предназначенные, чтобы тешить богатых любовников. Еще одна ложь.

Но разве он не знает, что она носит бюстгальтер неподходящего размера? Черные кружева так стиснули ее тонкую кожу, и ему захотелось снять с нее это белье. Но время подгоняло.

Поэтому он поцеловал Хлою, прижав поплотнее ее почти обнаженное тело к своей груди под расстегнутой рубашкой, и она вернула ему поцелуй с такой страстью, что он поверил, будто перед ним не девственница, дрожащая от страха. Хотя она и дрожала сейчас в его руках.

Из телевизора донеслись громкие и откровенные стоны, перемежаемые взвизгиванием и хриплыми вздохами. Не имеет значения, какие звуки будут издавать они двое — никто не уловит разницы между фильмом и реальностью.

Ее кожа под его ладонями была горячей и мягкой как шелк. Теперь она сама обвила его шею руками, вцепилась в него, точно ее сдувал ураганный ветер, и ему нравилось это.

— Сними белье, — велел он.

Ее глаза, полузакрытые в истоме, широко распахнулись.

— Что?

— Что мы, по-твоему, делаем, Хлоя? Снимай трусики. Можешь оставить лифчик, если хочешь.

Она застыла, и румянец сбежал с ее щек.

— Убирайся прочь, — пробормотала она, пытаясь его оттолкнуть.

Но было уже слишком поздно. Было слишком поздно с самого того момента, как он ступил на порог ее спальни. Может быть, слишком поздно наступило уже тогда, когда он увидел ее в первый раз.

От дорогого белья оказалось легко избавиться. Он просунул руку под ее трусики, сильно дернул, и тесемки оторвались.

— Нет, — сказал он. Никакого милосердия, повторил он мысленно, крепко прижимая к себе ее тело. Это было работой, и работу он должен сделать. Он вновь впился в ее рот поцелуем, и, пока ее руки беспомощно отталкивали его, губы отвечали на поцелуй.

Он подхватил ее, поднял и усадил на антикварный комод, втиснувшись между ее коленями. Не важно, осознает ли она, что сейчас должно случиться, или совсем потеряла чувство реальности. Не имеет значения.

Она была влажной от возбуждения, как и следовало ожидать. На то, чтобы расстегнуть брюки, потребовалось мгновение, а затем он вонзился в нее до самой глубины и безошибочно ощутил, как ее сотрясла дрожь короткого оргазма, которую она не смогла утаить.

Хлоя попыталась закричать, вырваться, но он не собирался давать ей волю. Не прерывая поцелуя, он положил ее ноги себе на бедра и начал двигаться, не освобождая ее губ, пока не почувствовал, что она принадлежит ему, что она сама пытается вобрать его в себя, но не может, потому что ей неудобно сидеть на комоде. Он чувствовал, как нарастают ее содрогания, и знал, что вопреки всем стараниям разума ее тело победило и она хочет только одного — завершения. Удовлетворения. Его.

И вдруг он резко вышел из нее почти полностью, выпивая, точно мед, ее страдальческий вскрик.

— Кто ты? — прошептал он ей на ухо. — Что ты здесь делаешь?

Хлоя вцепилась в него, отчаянно пытаясь притянуть его обратно, но он был гораздо сильнее и держал ее крепко, придавив руками ее бедра к золоченой крышке комода.

— Кто ты? — вновь потребовал он ответа, и его голос был столь же ледяным, сколь обжигающим было его тело.

Ее глаза закатились, губы краснели, как мягкая рана.

— Хлоя… — задыхаясь, выговорила она.

Он вновь грубо, резко вошел в нее и тут же отстранился, прежде чем она попыталась его задержать. Она опять закричала, но он был беспощаден.

— Твоя одежда тебе не принадлежит, — прошептал он, а телевизор на заднем плане вскрикивал и стонал все сильнее, подстегивая его и без того жестокое возбуждение, — ты знаешь много языков, а притворяешься, что не знаешь. Ты здесь не случайно, и работа переводчика ни при чем. Ты должна кого-то убить?

— Пожалуйста! — взмолилась она.

И он сделал несколько сильных толчков, ощущая, как трепещет ее тело на самом краю, готовое взорваться, но она была беспомощна, и это он сделал ее такой, он должен был сделать ее такой.

— Чего ты хочешь, Хлоя? — прошептал он, зная, что сейчас получит от нее последний и окончательный ответ.

Ее глаза наполняли слезы, ее колотила дрожь.

— Тебя, — сказала она. И он поверил ей.

И перестал думать. Он снял ее со стола, позволил обхватить ногами его бедра и вошел в самую глубь ее естества, и оргазм сотряс ее так мощно, что она закричала, перекрыв доносящиеся из телевизора вопли, и это был мучительный крик беспомощного наслаждения.

Бастьен не был готов — его утомила эта игра. Он стал двигаться медленно, размеренно, прислонив Хлою спиной к зеркальной стене, придерживая ее бедра, он брал ее медленно, сладко, пока не почувствовал, как его поднимает волна, и тогда он излился в нее, освобождаясь, затопляя ее горячую трепещущую плоть, ее мягкое, сладкое лоно.

Он подождал, пока не выровнялось его дыхание, подождал, пока с финальной судорогой не покинула его тело последняя капля, а затем вышел из нее и поддерживал ее обмякшее тело, пока ноги ее не окрепли. Он задержал ее еще на мгновение и увидел в зеркальной стене свое лицо, мрачное, безжалостное. Он выглядел как подлец, он и был подлецом и ничего не мог с этим поделать. Он давно принял это как должное.

Бастьен отошел от нее, застегивая одежду. Она смотрела на него как на кошмарный призрак, а ему хотелось обнять ее, утешить. Она выглядела такой опустошенной. Что бы она ни говорила о своей искушенности, ей явно впервые пришлось пройти через то, через что она сейчас прошла, и вид у нее был потерянный, сломленный.

Но он не мог себе позволить никаких утешений. Бастьен прикрыл глаза и наклонился над ней, ощупью заворачивая ее в платье и завязывая его на талии. Он не мог больше укрывать ее от камер, но мог затруднить им задачу.

Когда логически выверенные ответы исключены, вам не остается ничего, кроме как поверить в невероятное. Хлоя Андервуд была именно тем, кем себя называла. Невинная овечка, попавшая в водоворот более мощный, чем даже могла представить. И как ни странно, именно так называемый «хороший парень» причинил ей наибольший вред. До этой минуты.

Он должен сам завершить начатое, не давая Хакиму повода для подозрений. Ему нужно вернуться к тому компьютеру, стереть следы, которые оставила маленькая мисс Любопытный Носик, а потом убедить остальных, что им нечего ее бояться.

Но сначала он должен закончить здесь. Он поцеловал ее в губы, легко, бережно, и пробормотал:

— Дорогая, это было прекрасно. Жаль, что больше ни на что нет времени.

Хлоя застыла на мгновение, уставившись на него. Затем размахнулась и ударила его по щеке, собрав всю силу измученного тела, так, что голова его слегка мотнулась.

Жалость не имела смысла, угрызения совести не существовали в природе, а тело его до сих пор гудело от удовлетворения. Он ответил ей кривой усмешкой, подобрал сброшенный пиджак и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Хлоя привалилась к стене. Ослабевшие ноги ее не держали, и она потихоньку сползла вниз, на драгоценный наборный паркет. Ее начинало трясти — сначала не сильно, это была лишь слабая вибрация, но она росла, пока не превратилась в неконтролируемую судорожную дрожь. Она поплотнее обхватила себя руками, но никак не могла согреться. Глаза она зажмурила, но телевизор все еще издавал отрывистые стоны, добавляя ей смятения, и она открыла их вновь. В маленькой прихожей на полу лежали разорванные кружевные трусики, а над ними возвышался старинный комод, который, должно быть, ни разу не использовали таким образом за всю его долгую аристократическую жизнь. Впрочем, это ведь Франция…

Ее затошнило. Причина была ясна — она испугана, ей плохо от того, что произошло, и до сих пор не поняла, почему так могло случиться.

Она не сказала «нет». Никуда не деться от очевидной истины: она не сказала ему «нет». Как бы он отнесся к этому ответу — сейчас было не важно. Важно то, что она позволила ему сделать это с собой.

И самым ужасным, самым отвратительным было то, что ей понравилось.

Нет, не так. «Нравиться» — не то слово, которое можно было употребить. Когда ее запугивают, подавляют ее волю, причиняют ей мучения и пользуются ею — это не может нравиться.

Но он, несмотря на это все, сумел довести ее до оргазма. Или, что больше всего ее пугало, благодаря этому всему?

Нет. У нее не было тайного желания, чтоб ее измучили, унизили, смяли и отбросили. В ее прошлом нет темных теней, нет извращенной ненависти к самой себе, жаждущей жестокости и наказаний.

Но почему тогда она ему позволила? Почему ее разум не остановил ее, когда она поцеловала его сама? Почему она прильнула к нему, зная, кто он и что он? Почему она испытала оргазм?

Она могла сказать себе, что это всего лишь биология. Ее родственники, если бы она была настолько сумасшедшей, что рассказала им, объяснили бы ей, что это нормальная физиологическая реакция. Нечего стыдиться, нечего ужасаться, не из-за чего страдать.

Беда была в другом. Глубоко внутри себя она знала, что именно вызывало и стыд, и ужас, что причиняло ей страдания. Не то, что она испытала самый сильный оргазм в своей жизни, да еще в ситуации, в которой не было ни капли любви.

А то, что ей хотелось это повторить.