Мудрость познания

Поездка была долгая и тяжкая. Временами на черных асфальтовых дорогах трясло ничуть не меньше, чем на пыльных, в выбоинах проселках, — кабина пробиравшегося сквозь ночь автофургона то и дело подпрыгивала-.

Девушка надорвала кожуру спелого банана.

— Бананчик хотите?

— Чего? Не слышу!

— Бананчик хотите?

— А как же. Только очистите мне сами, ладно?

Вот уже третий раз за время пути повторялся между ними этот однообразный разговор.

Водитель был добродушный человечек в замасленной, пропахшей бензином рубашке. Пассажирку свою, ловившую попутку, он подобрал на дальней окраине Сиднея; та простояла больше часу на обочине дороги, тщетно протягивая палец — машины проносились мимо. И как же она была благодарна, когда огромное многоколесное чудище одышливо запыхтело и, громко втянув воздух, остановилось перед нею, а из кабины выглянуло дружелюбное лицо водителя!

— Вам куда? В Мельбурн?

— А вам куда? — настороженно осведомилась она.

— В Мельбурн.

— Отлично. Я с вами.

Девушка подхватила свои пожитки, аккуратно сложенные в мешок из-под пшеницы. Водитель наклонился и взял у нее мешок.

— Осторожней, там пластинка!

— Будет полный порядок, детка.

И он переложил мешок в маленькую кабину.

Она прикинула высоту подножки, с разбегу вскочила на нее и плюхнулась на сиденье рядом с ним. И вот уже фургон ползет дальше, медленно, милю за милей одолевая свой невеселый путь… Она проснулась оттого, что в глаза ей ударил яркий, флуоресцирующий свет, и часто заморгала.

— Вы уже почти на месте, — ухмыльнулся водитель.

— Который час?

— Половина второго. Ночевать где будете?

— У друзей. Тут у меня где-то есть адрес.

И она стала рыться в своем мешке.

— А что там у вас за пластинка?

— Другу в подарок.

— И вы тащили ее из самого Квинсленда?

— Да.

— Можно было в Мельбурне купить, знаете ли. А так — только лишние хлопоты.

— Нет, — возразила она твердо. — Мне нужно отдать ее сразу, как только я его увижу.

Водитель понимающе кивнул. Фары встречной машины на миг высветили его профиль.

Улицы Карлтона были погружены во мрак и безмолвие, и хриплые жалобные завывания огромного автофургона эхом отзывались в проулках, вибрировали в старых трубах домов и перебудили всех спящих животных в округе.

Девушка занервничала.

— Если можно, остановите на этом углу, дом я найду.

— Да я вас, знаете ли, до самой двери могу довезти, — ответил водитель.

Но так все бы завершилось чересчур гладко и как-то унизительно. Девушка вдруг почувствовала, что стыдится этого фургона, который с такой бережностью, с такой верностью доставил ее к месту назначения.

— Может, мне погудеть — пусть знает, что прикатила его любовь, а?

И водитель лукаво ухмыльнулся.

— Не надо, — бросила она поспешно и спрыгнула на мостовую. Потом, задрав голову, подозрительно его оглядела. Он рассмеялся, запустил мотор, с силой захлопнул дверцу.

— Еще увидимся, лапочка.

И металлическое чудище неуклюже уползло.

Теперь она была одна-одинешенька.

Что же это будет? От волнения у нее взмокли ладони, желудок отяжелел, словно она наглоталась сырой глины. Веки набрякли, опустились, и ей почудилось, что черная полоса дороги чуть сдвинулась.

В доме, номер которого значился у нее на бумажке, было оживленно — ритмичная музыка модной пластинки, громкий смех. Старый такой, двухэтажный, с выгоревшей краской и разбитым окном, он стоял в ряду домов, примыкавших друг к другу. Через перила балкона перегнулись несколько человек, и среди них юноша лет двадцати с небольшим: на шее — ожерелье из яблочных семечек, в руке — стакан с пивом.

— Что там, в мешке? — весело спросил он.

Девушка вскинула глаза:

— Моя злющая мачеха, — холодно бросила она.

Он ухмыльнулся.

— Волоки ее наверх.

— Я ищу одного человека… — начала было девушка, но ей помешали: какого-то молодого джентльмена стало выворачивать, и рвота полилась на кусты живой изгороди под балконом.

— Входи-ка ты лучше в дом, — крикнул ей кто-то. — Не то вымокнешь до нитки.

Громкий смех на балконе. Девушка с благодарностью приняла приглашение, но с верхнего этажа никто не спустился, чтобы встретить ее, и, когда она очутилась в полутемном коридоре, у нее почему-то было такое чувство, будто она вошла без спроса.

Вдоль стен в зеленоватых винных бутылках горели свечи, а в комнате, на другом конце коридора, в огненно-красном свете мелькали в такт музыке яркие балахоны, изношенные джинсы, босые ноги, и слышно было серебристое позвякивание колокольчиков, прикрепленных к запястьям и лодыжкам танцующих. Музыка перекрывала шум голосов, но вот кто-то рухнул на проигрыватель. Раздался возмущенный крик, потом другой, такой же сердитый, в ответ. Мужчина и женщина начали браниться между собою, и, пока они честили друг друга на все корки, шум в комнате стал понемногу стихать.

В коридор спустился с балкона тот самый юноша в ожерелье из яблочных семечек и взял ее мешок.

— Входи же, — сказал он.

— Я… Право, не знаю… М-м-м… Я ищу одного человека…

Но он ушел, не дослушав, и она нехотя последовала за ним.

Вся компания посмотрела на возникшие в дверях фигуры. То не был пристальный или хотя бы заинтересованный взгляд, скорее в нем была отрешенность, с какою лениво жующие коровы взирают на птичек, усевшихся где-нибудь поодаль на изгороди.

Перебранка прекратилась на миг, потом вспыхнула снова, с еще большей свирепостью.

— Ты откуда, рыбонька? — крикнул кто-то, обращаясь к девушке.

— Из Квинсленда, — напряженно прозвучало в ответ.

Слова эти как бы послужили сигналом — вечеринка вдруг опять забурлила вовсю: один заорал, что Квинсленд — полицейский штат, другие захрюкали и забегали вперевалку, изображая свиней; третьи затянули песни протеста и бунта.

Между тем проигрыватель наладили и запустили опять, перебранка стала еще яростней, и шум вечеринки с новой силой врезался в молчание ночи. Чья-то рука ухватила бутылку с кларетом, налила вина в стакан и протянула девушке.

— Ты что здесь делаешь?

— Ищу одного человека.

— Кого?

— Джона.

— Джона — а дальше как?

— Я… Ну, я не знаю, как его фамилия. Он студент. Изучает право и гуманитарные.

Отчетливо-громкий вздох.

— И это все, что тебе о нем известно?

— Конечно, если б я его увидела, то узнала бы сразу: длинные такие каштановые волосы, бородка. Всегда в синих джинсах, рубашка — из американского флага…

— Да таких — тринадцать на дюжину! — воскликнул тот, что подал ей кларет.

— Но он живет здесь.

— То есть как — здесь? В этом доме?

— Ну да. Он… он сейчас тут?

— Не исключена. Подожди-ка, я схожу спрошу Мардж. Она здесь живет.

Пока его не было, девушка хмуро жалась к стене. Кларет оказался тепловатым. Но вот юноша вернулся и, взяв ее за рукав, отвел в тесную кухоньку. Мардж стояла у раковины и нарезала салат. Увидев девушку, она улыбнулась.

— А теперь, Мардж, повтори-ка все с самого начала, — сказал юноша и вышел.

— Так вот, Джон жил здесь, но уже несколько месяцев как съехал.

— A-а… И где же… он теперь живет?

— Да тут неподалеку. Квартала через два.

— Вы его адрес знаете?

Мардж открыла буфет, извлекла оттуда клочок оберточной бумаги и протянула его молоденькой собеседнице.

— Джордж говорит — вы из Квинсленда?

— Да.

— Видно, Джон пользуется большим успехом, не иначе. Могу сказать точно: ни из-за одного мужчины я бы в такую даль не потащилась. — И она стала счищать салат с покрасневших пальцев. — Вы из какого университета?

— Вообще-то, ни из какого. Я еще в школу хожу.

Руки с налипшими на них обрезками салата застыли в воздухе.

— Это надо же, детка, а сколько тебе лет?

— Шестнадцать. Но вот-вот исполнится семнадцать.

— Надо же, детка, а твоим родителям известно, где ты?

— Нет… Ну, не совсем…

Из освещенного холодильника, где орудовала Мардж, отдирая примерзшую формочку с кубиками льда, донеслось что-то невнятное. Потом, поливая теплой водой перевернутую форму, Мардж спросила:

— А у тебя хоть есть где переночевать?

Об этом школьница не позаботилась заранее и теперь, столкнувшись лицом к лицу с действительностью, растерялась.

— Можешь переночевать тут, если хочешь, — предложила Мардж. — Эта орава, видимо, собирается пробыть здесь всю ночь, так что располагайся, где найдешь место.

Наутро, в понедельник, ее разбудило солнце — оно жгло веки, и спальный мешок увлажнился от его тепла. Девушка открыла глаза и сквозь ребристую черную ограду балкона стала отрешенно смотреть на пробегавшие внизу машины. Прямо перед нею четко обозначилось горлышко коричневатой бутылки из-под пива, потом она обнаружила, что рядом спит какой-то человек. При мысли о том, что Джон совсем близко, в каких-нибудь двух кварталах отсюда, у нее потеплело на душе. Ей представилось: вот он идет мимо красивых старых домов — босой, волосы спутаны ветром… Она села и увидела вокруг еще несколько спящих. Балкон потрескивал под тяжестью их тел, на подоконнике стояли перевернутые стаканы. Осторожно переступая через чьи-то ноги и руки, девушка спустилась вниз. Теперь звук в проигрывателе был приглушен, но он все еще извергал пульсирующие ритмы. В кухне что-то жарили, и от этого запаха ее пустой желудок так и подпрыгнул. Радостное волнение охватило ее, когда она выбралась из дома и бросила последний взгляд на распростертые под солнцем тела. Чугунная черная калитка бесшумно закрылась за нею.

Дом, где жил Джон, оказался большой, с узким аккуратным газончиком впереди, на котором то тут, то там доблестно высились цветы-одиночки.

Удар старенького дверного молотка эхом отозвался во всем доме; залаял щенок, стараясь просунуть нос под входную дверь. Но на шум никто не вышел. Снова раздался глухой удар молотка по дереву, и щенок стал отчаянно скрестись о коврик.

На сей раз в коридоре послышалось шлепанье ног, и дверь с силой распахнулась. Каштановая грива вывалилась наружу.

— Здорово, — сказал гривастый.

— Привет. Здесь живет Джон?

Не дав ей больше сказать ни единого слова, гривастый повернулся и пошел по коридору. Постучал в какую-то дверь.

— Вали отсюда и не возникай, — донесся изнутри низкий голос.

— Тебя тут спрашивают, тупарь.

— Кто?

— А я почем знаю?

— Ладно, обожди.

Гривастый повернулся к стоявшей на крыльце девушке и кивком предложил ей войти. В доме пахло затхлостью — казалось, и воздуху, чтобы проникнуть сюда, требуется особое разрешение. Дверь комнаты отворилась… и грянуло молчание. Грянуло, словно гром. Джон напряженно морщился, явно не узнавая ее, потом в смущении отбросил волосы со лба.

— Чем могу быть полезен? — последовал вопрос.

Девушке вдруг стало как-то зябко. Она чуть опустила глаза. Опершись о полуоткрытую дверь, Джон одной рукой поддерживал пижамные штаны, а другой накинутый на плечи темный вязаный жакет, который был мал ему размера на два. Он прочистил горло.

— Слушай, лапочка, что тебе надо?

Девушка взяла в руки пластинку, которую до тех пор держала под мышкой, и молча протянула ему. Он бросил взгляд на конверт.

— На что это?

— Тебе.

— «Военный реквием» Бриттена?

— Ты сказал, у тебя его нет.

— Разве? — Он удивленно поднял брови. — Когда ж я это сказал?

— На фестивале искусств в Канберре, — ответила она тихо.

— О, черт! Теперь я тебя вспомнил. Что ж ты сразу не сказала? — Он положил руки ей на плечи и заглянул в лицо. — Конечно, я тебя помню. — От рук его исходило живое тепло, но в голосе особого тепла не было. — Входи же, входи.

Дверь широко распахнулась, и она вошла в темную комнату. Стены были увешаны огромными плакатами, с которых смотрели изображенные во весь рост знаменитости; освещавшая их свеча догорала. Он знаком предложил ей сесть в низкое плетеное кресло с самодельными подушками, а сам опустился на тюфяк, разостланный прямо на полу.

— Так что же ты поделывала все это время? — спросил он.

— Сдала экзамены в школе, на тот год меня назначили старостой… — начала было она, но недоговорила: женский голос, злобный и сиплый, стал ее передразнивать:

— …«Я сдала все экзамены, Джонни, и я любимица нашей училки…»

— Заткнись, Энн! — прошипел Джон.

Но голос не унимался:

— Бог ты мой, и откуда такая взялась — что за смущение, что за наивность! — И Энн, приподнявшись на тюфяке, уставилась на понурившуюся девушку в кресле. Некоторое время они смотрели друг на друга.

— Джонни, малюточка, твой выбор становится раз от разу все хуже, — плачущим голосом объявила Энн. Джон приблизил лицо к лицу Энн и зашептал сердито:

— А уж если я выбрал тебя, значит, дальше вообще ехать некуда.

Энн хихикнула и поцеловала его. Поглядев после этого на школьницу, Джон немного смутился. Девушка беспокойно заерзала в кресле.

— Надеюсь, пластинка тебе понравится…

Она осеклась, и Энн снова захихикала.

— Очень понравится, уверен, — подхватил Джон.

— А что за пластинка? — не унимался сиплый голос.

— Заткнись, Энн. Хоть на минутку.

— Так что это все-таки за пластинка? — Теперь вопрос прозвучал еще настойчивей. Энн снова села, взглянула на конверт. — «Военный реквием»? Ведь он у нас есть. И ты его терпеть не можешь. О чем же ты говоришь? Боже мой, Джонни, ты катишься вниз неудержимо.

Джон вскочил и выбежал из комнаты. Девушка и женщина уперлись друг в друга холодным взглядом. Наконец школьница не выдержала, порывисто схватила свой мешок, потом пластинку.

Джон сидел на корточках у входной двери, утренний свет заливал его короткую жесткую бороду. Он закурил сигарету и стал задумчиво смотреть перед собой сквозь проволочную сетку, которой была затянута дверь.

— Слушай-ка, — начал он, глядя под ноги стоящей рядом девушке. — Все, что я тебе тогда говорил, была истинная правда. Ты меня понимаешь? Но обстоятельства и всякое такое могут изменить смысл наших слов.

— Я понимаю.

В голосе девушки была та мягкость, что дается мудростью. Ноги пронесли ее мимо сидящей на корточках фигуры, вынесли на улицу и торопливо зашагали по бетонным дорожкам, зеленым лужайкам, шумным мостовым.

Так она шла, и странное чувство облегчения и вновь обретенной свободы росло в ее сердце.

Проходя по переулку, она услышала негромкую музыку. Посмотрела через дыру в ограде и увидела мальчика лет восьми. Он сидел в высокой траве перед проигрывателем, весь обратившись в слух. Она постучала по ветхой ограде, и он поднял глаза, но проигрывателя не остановил. Потом вдруг вскинулся:

— Кто там лупит по моей загородке? — и, забравшись на ограду, с любопытством уставился на незваную гостью.

— Привет! — сказала она. — До чего же ты хорошо играешь! А Бриттен тебе нравится?

— Вы сказали — бритты? Это которые были в Британии? — спросил мальчуган.

— Умница, — рассмеялась девушка. — Слушай, хочешь, я тебе это подарю?

И она протянула ему пластинку.

— Обложка красивая, — объявил он, оглядев конверт с обеих сторон.

— Ты и нотную грамоту знаешь?

— А как же! — гордо ответствовал мальчик. — Я вообще грамотный. В пятницу получил отлично по правописанию. А сегодня я болею.

Девушка улыбнулась.

Качающиеся звуки «Военного реквиема» неслись ей вслед, пока тишина переулка вдруг не сменилась уличным шумом.