Лишь когда водянистый свет нового утра растекся по небу, Бальтазар Джонс наконец-то вернулся в Соляную башню. Хотя он ничего не ел с прошлого обеда, он зашел в кухню, только чтобы выпить стакан воды, и поднялся в спальню. Не в силах принять душ, он лег на свой край кровати как был, в униформе, и закрыл глаза. Однако мысли об ужасных последних часах, когда он пытался вернуть зверей в клетки, мешали уснуть.

Сначала он бегал за обезьянами ревунами, не в силах выносить их демонические вопли, от которых жены бифитеров в ужасе замирали в постелях. Одну обезьяну ему помог поймать часовой, на которого она попыталась прыгнуть, соблазнившись его медвежьей шапкой. Оставшиеся три залезли в дом преподобного Септимуса Дрю, потому что он забыл запереть дверь, когда забежал домой за фонариком. Бифитер порадовался, что капеллана не было и тот не видел, во что превратилось его жилище. Чайник на одну чашку разбился, четыре стула в столовой разлетелись в разные стороны, аккуратные стопки документов в кабинете взметнулись бумажным вихрем, из-за которого на время пришлось прервать погоню, дожидаясь, пока расчистится горизонт. Совершив обманный маневр с помощью только что выстиранной рясы, обезьяны в итоге выскочили в парадную дверь, и их немедленно окружили у «Джина и дыбы» несколько бифитеров, присоединившихся к погоне. В конце концов зверей заманили в башню Деверо с помощью сыра и соленых огурчиков, прихваченных в таверне.

Затем Бальтазар Джонс кинулся на помощь одному из сослуживцев, который на Тауэрском лугу пытался заключить перемирие с ящерицами Иисуса Христа. Почувствовав с приближением Бальтазара Джонса, что в переговорах настал переломный момент, ящерицы неожиданно поднялись на задние лапы и промчались мимо людей, раскинув передние лапы, чтобы не потерять равновесие во время неловкой пробежки по траве. Бифитеры погнались за ними мимо казарм Ватерлоо. В итоге василиски были пойманы двумя бифитерами, зашедшими с противоположной стороны, которые гнались за самкой неразлучника, заметившей своего партнера и задавшей ему такую взбучку, что в ночном воздухе закружились персиковые и зеленые перья. Когда принесли лестницу, чтобы снять сахарного летающего поссума с решетки окна Белой башни, Бальтазар Джонс отправился на поиски зориллы, которая, судя по запаху, была где-то неподалеку. Зверь спал рядом с дверью в кафе «Тауэр», и его зловонное дыхание смешивалось с омерзительным запахом разлагающейся еды из мусорного бака. Бифитер заметил мармозеток Жоффруа, забравшихся на дуло пушки, — обезьянки объявили тревогу, когда к ним начала подбираться, раскинув руки, толпа бифитеров, источавших пивные пары. Обезьянки продолжали демонстрировать гениталии еще долго после того, как люди бежали, заливаясь румянцем под своими бородами.

С птицами потребовалось все его терпение. Потратив немало сил, Бальтазар Джонс убедил йомена Гаолера пожертвовать ради этого дела немного нутряного жира. Тот сходил домой и вернулся с кусками хлеба, скупо намазанными салом, которые Бальтазар Джонс разбросал на земле под деревьями. Первым не выдержал один из туканов, которого быстренько поймали рыболовной сетью. Даже самка неразлучника поддалась искушению и слетела вниз к угощению, описав напоследок еще один победный круг над Белой башней.

Зато висячий попугайчик, залитый лунным светом, наотрез отказался покидать платан, на ветке которого болтался вниз головой с непринужденностью воздушного гимнаста. Когда все остальные обитатели Тауэра в изнеможении разбрелись по домам, Бальтазар Джонс испробовал одну за другой несколько соблазнительных приманок, пытаясь спустить попугая на землю. Когда ничто не помогло, он сунул руку в карман и пожертвовал печенье с инжиром, которое похитил из пачки в кухне йомена Гаолера, навещая этрусскую землеройку. Но даже печенье с начинкой из созревших на солнце турецких фиг не заставило маленькую птичку покинуть свой незаконный насест.

В итоге бифитер махнул рукой на гастрономические ловушки и приставил к дереву лестницу. Птичка одним глазом наблюдала, как он поднимается по перекладинам — с ловкостью накачанного ромом матроса, который лезет на мачту. Когда Бальтазар Джонс оказался на расстоянии вытянутой руки от птицы, попугайчик совершил впечатляющее двойное сальто и упал на ветку пониже. Бифитер спустился на несколько перекладин и протянул к попугаю свои тонкие пальцы. Однако птичка закрыла глаза и шмякнулась вниз, словно мертвое тело. Но за миг до столкновения с землей она схватила печенье с инжиром и взлетела на крышу Белой башни, где уселась на золоченый флюгер, поворачивающийся на ветру, и принялась осыпать Бальтазара Джонса крошками.

Бифитер не помнил, как выключил будильник, который зазвонил через несколько часов после того, как он наконец-то лег. Первое, что он осознал, проснувшись, — это что на столике рядом с кроватью звонит телефон. Сначала Бальтазар Джонс отмахнулся, накрывшись с головой одеялом. Телефон умолк, но через секунду зазвонил снова. Бальтазар Джонс вытянул руку из-под старенького одеяла и поднял трубку.

— Алло? — прохрипел он.

— Доброе утро. Это Освин Филдинг. Я в «Джине и дыбе». Вы уже опоздали на двадцать минут. Вы должны были прийти в девять.

Заверив конюшего, что он уже в пути, бифитер откинул одеяло и побрел в ванную. Мучаясь от запора, он вспомнил жалкие тельца кольцехвостых кускусов, не зная, как будет объяснять причину их смерти королевскому конюшему.

Он нисколько не сомневался, что открыл клетки тот самый человек, чья майка висит у него в сушилке. И снова рассердился, вспомнив, как смотритель воронов прижал его к стене Белой башни. Он не доверял этому человеку с тех пор, как восемь лет назад Миссис Кук лишилась хвоста. К тому же Бальтазару Джонсу не нравилось, как этот человек обращается со своей женой, прозрачной, как пергамент, которая лишь изредка появлялась в таверне «Джин и дыба», — Геба Джонс даже заметила однажды: «Он запирает ее в ореховой скорлупе».

Выходя из спальни, Бальтазар Джонс увидел в зеркале свою мятую форму и пожалел, что не снял ее перед тем, как лечь. Он нахлобучил шляпу на всклокоченные волосы и пошел вниз по лестнице, чувствуя, как пустой желудок сжимается от тревожного предчувствия.

По дороге к таверне он прикрывал глаза рукой от сияния алебастровых облаков, а открыв дверь «Джина и дыбы», даже обрадовался пропахшему пивными парами сумраку. Он заказал у хозяйки чашку чая, поскольку алкоголя она не подавала до десяти утра — традиция, заведенная одним из ее предков, чтобы все обитатели Тауэра отдавали отчет в своих действиях, целясь в ночной горшок. Пробормотав слова благодарности за то, что Руби Дор взяла на себя заботы о декоративных крысах, он пошел со своим чаем мимо свободных столов к Освину Филдингу, внимательно просматривавшему бумаги в папке.

— Ага, вот и вы, — сказала придворный, поднимая голову. — Я слышал, вчера ночью здесь кое-что произошло.

Бифитер молча сел напротив него.

— Когда я пришел сегодня утром, то заметил на дереве нескольких поссумов. Главный страж рассказал о вчерашнем происшествии. Слава богу, не сбежал никто из вольеров во рву, так что публике об этом знать не стоит.

Бальтазар Джонс вспомнил безжизненные тела на булыжниках Водного переулка.

— Я был уверен, что комодский дракон убил поссумов, — услышал он собственный голос.

— Должно быть, они притворились мертвыми. Сейчас они как огурчики, — пояснил Освин Филдинг.

Он снял очки и принялся протирать их синим носовым платком:

— Главный страж спрашивал, не забыли ли вы запереть животных, однако я сказал ему, что человек, который столько лет ухаживает за черепахой, просто не способен проявить подобную беспечность.

Бальтазар Джонс смотрел в стол.

— Есть соображения насчет того, кто мог открыть клетки? — продолжал конюший, снова надевая очки на нос. — Я ни на минуту не допускаю, что они могли сбежать сами.

Бифитер откинулся на стуле.

— У меня есть подозреваемый, — сказал он.

— Не хотите ли назвать имя? — спросил конюший.

— У меня нет доказательств.

— Что ж, проведем тщательное расследование, чтобы выявить злоумышленника, — проговорил конюший, переворачивая страницу. — По крайней мере, все беглецы благополучно вернулись на свои места.

Бифитер тут же подумал о флюгере Белой башни и поднес ко рту чашку.

— Итак, — продолжал Освин Филдинг. — Теперь о причине, по которой я позвал вас сегодня. Премьер-министр Гайаны только что подарил королеве несколько гигантских выдр, что, должен признать, весьма огорчительно.

Бальтазар Джонс уставился на придворного.

— Но у нас нет вольеров, подходящих для гигантских выдр, — запротестовал он.

— Им никто не рад, уверяю вас. Нам пока придется просто посадить их в вольер, предназначавшийся для пингвинов. Смотрите за ними как следует. Это опасные животные, как и комодский дракон. Как он, кстати?

— Прекрасно. Немного потолстел, а так все нормально.

Конюший опустил взгляд на свою папку:

— Пока он не съест какого-нибудь ребенка, беспокоиться не о чем.

Бифитер смотрел в окно, соображая, когда он в последний раз видел собаку главного стража.

— Да! Вот еще о чем я хотел упомянуть, — сказал Освин Филдинг.

Бальтазар Джонс принялся вертеть подставку под пиво.

— Сегодня утром в шведских газетах появилась заметка о жирафах, подаренных якобы королем Швеции, — продолжал конюший. — И чего я никак не могу понять, в пресс-центре уверяют, будто эту информацию дали им вы.

Бифитер поглядел в сторону.

— Так получилось, что я тогда как раз стоял со шведской брюквой, — пробормотал бифитер.

— С… Со шведкой? С кем именно? — спросил конюший.

— Нет, не со шведкой. Не с женщиной, а с корнеплодом.

Посыльный из дворца сощурился, глядя на Бальтазара Джонса.

— Неужели вы не могли назвать какую-нибудь африканскую страну? — спросил он. — Нам уже звонили от шведского короля. Я им объяснил, что в пресс-центре перепутали телефонные линии, так что на вашем месте я бы пока не попадался на глаза тамошним служащим. Они не очень вами довольны.

Придворный закрыл папку и со вздохом откинулся на спинку стула.

— Как миссис Джонс? — спросил он.

Ответа не последовало.

— Все еще не вернулась?

Бальтазар Джонс посмотрел в окно.

— Нет, — ответил он в итоге.

— Жаль. Моя жена тоже так и не вернулась.

Когда мужчины ушли, Руби Дор убрала со стола пустые чашки и смела остатки изорванного коврика под пиво. Она поклялась себе лечь пораньше, потому что накануне легла далеко за полночь, пока не разыскала последнюю декоративную крысу. Руби Дор уже почти отчаялась, успев поискать ее даже в мусорном баке рядом с кафе «Тауэр», когда прибежал преподобный Септимус Дрю и сказал, что две крысы только что прошмыгнули возле Музея фузилёров. Прошло больше часа, прежде чем они загнали крыс в двери церкви Святого Петра-в-оковах, которую кто-то из бифитеров забыл закрыть в общей суматохе. Грызуны тут же метнулись под орган, а преследователи в отчаянии сели на переднюю скамью. Когда вредители снова возникли перед ними и беззастенчиво вонзили зубы в белоснежную ткань на алтаре, капеллан отправился за самым неодолимым искушением — за арахисовым маслом.

Как только крысы благополучно оказались в своих клетках в Колодезной башне, Руби Дор пригласила святого отца в «Джин и дыбу», заперев двери, чтобы бифитеры даже не надеялись на пиво. Она вернулась из подвала с бутылкой выдержанного шампанского, которое приберегала для особого случая, который все не наступал. Пока она разливала вино по бокалам, преподобный Септимус Дрю поглядел на канарейку, спавшую на жердочке, и сказал, как ему жаль, что квартал Кэнэри-Уорф назван вовсе не в честь нашествия маленьких желтых птичек, как можно было бы подумать, а в честь испанских островов, с которых суда привозили фрукты. Протягивая ему бокал, хозяйка таверны поняла, что это и есть тот самый особый случай, который наконец наступил.

Когда они выпили по первому бокалу, она призналась, что изучает историю в Открытом университете. Она не рассказывала об этом никому, призналась она, внимательно наблюдая за выражением его лица, потому что не хотела, чтобы люди думали, будто она забывает свое место. Она приняла от отца паб, не особенно помышляя о какой-нибудь другой карьере. Однако проведя почти двадцать лет за пивными кранами, пришла к выводу, что должно же быть какое-то другое занятие, кроме как наливать бифитерам их пинты.

Преподобный Септимус Дрю заверил, что, по его разумению, это блестящая идея, он сам подумывал изучать в университете историю, однако любовь к теологии пересилила. Хозяйка таверны снова наполнила бокалы, и пока они пили шампанское, успели обсудить биографии нескольких европейских монархов, включая Этельреда Неразумного, Пиппина Короткого и Георга-фермера.

Когда бутылка опустела, Руби Дор наконец собралась с духом и задала вопрос, который давно приводил ее в недоумение: почему святой отец так и не женился? Преподобный Септимус Дрю отвечал, что всего раз встретил женщину, с которой ему хотелось бы провести остаток жизни и которая считает, что жить в Тауэре привилегия, а не наказание.

— И что же? — спросила она.

— Она об этом не знает, — признался он.

Он смотрел Руби Дор в глаза так долго, что та, покраснев, уставилась в стойку.

Руби Дор зевала, когда шла мыть чашки Бальтазара Джонса и Освина Филдинга. Опустив глаза, она подумала, когда же кто-нибудь заметит, что она беременна. Она уже решила, что все вопросы об отце ребенка будет решительно отметать, говоря, что они расстались. Именно так она и сказала, когда сообщила о ребенке родителям. Мать молчала очень долго — Руби Дор уже начала думать, что связь прервалась. Затем Барбара Дор сказала дочери правду: «Я не готова стать бабушкой, но, с другой стороны, я и матерью не готова была стать».

Гораздо больше ее беспокоила реакция отца. В телефонной трубке снова наступила тишина, на этот раз потому, что Гарри Дор подсчитал, что дочь должна была забеременеть в Испании — свои способности к арифметике он отточил за десятилетия работы с бифитерами, которые постоянно пытались его обсчитать. Проглотив вопросы, которые срывались с губ, он произнес слова поздравления и прокричал своей второй жене волнующую новость, что он скоро станет дедушкой. Когда через несколько минут он повесил трубку и до него дошла вся опасность сложившейся ситуации, он тут же перезвонил дочери. «Ради всего святого, не зови тауэрского врача, когда будешь рожать, — тревожно проговорил он. — Кухонный линолеум не подходящее место для ребенка».

Хозяйка таверны принесла из чулана под лестницей веник и прошлась им между стульями возле стойки. Когда она открыла дверь, чтобы вымести пыль, она заметила, сколько мусора оставили обезьяны ревуны, которых накануне ночью поймали именно здесь. Удирая из дома преподобного Септимуса Дрю, они прихватили с собой все, что только смогли. Она подняла с земли большой носок со снеговиком и пасторский воротник, а затем протянула руку к измятым бумажным страницам. Войдя внутрь, она заметила, что почерк на листах знаком. Разгладила одну из страниц на стойке и поняла, что рецепт пряника был написан той же рукой. Однако чего она никак не смогла понять, зачем это капеллану понадобилось описывать соски, похожие на бутон розы.

Геба Джонс поставила свой чемодан посреди коридора. Опустив в карман пальто ключи, только что полученные в агентстве по найму жилья, она отправилась осматривать свой новый дом. Переходя из комнаты в комнату, она, к своему огорчению, заметила кое-что, чего не заметила раньше, когда согласилась на эту квартиру. Стоя в гостиной, окно которой выходило на проезжую часть, она поняла, насколько здесь шумно. Хотя кухня была гораздо больше той, к которой она привыкла в Соляной башне, плита оказалась электрической, а не газовой, и духовка была вся изнутри покрыта жирным налетом. Геба Джонс прошла в ванную и увидела, что углы выцветшего коврика под раковиной загибаются кверху. Она села на продавленную кровать, которую бесчисленные незнакомцы использовали для самого интимного дела на свете, и подумала, что вряд ли когда-нибудь привыкнет спать в одиночестве.

Она поглядела на туалетный столик семидесятых годов, какой сама никогда бы не купила. Уже скучая по уютной, хоть и душной квартирке Валери Дженнингс, где повсюду, на диванах и креслах, были покрывала с оборочками, она напомнила себе, что это временное пристанище. Как только контракт с жильцами подойдет к концу, она сможет вернуться в свой дом в Кэтфорде, где есть прямая лестница, где комнаты не круглые, а квадратные, а соседи даже не знают, как ее зовут, не говоря уже о ее делах.

Однако одной мысли о возвращении домой было недостаточно, чтобы защитить Гебу Джонс от волны скорби, захлестнувшей ее, пока она пыталась спасти выброшенный в воду груз своего брака. Много лет они с мужем пребывали в состоянии блаженного забвения, видя друг в друге гораздо больше достоинств, чем было на самом деле. Пока другие супруги молчат и представляют себя в объятиях совершенно иных людей, Геба и Бальтазар Джонс проводили время за разговорами, твердо уверенные, что выбрали кого надо. Однако после трагедии ржавчина отчаяния добралась до болтов, скреплявших их страсть, и в итоге механизм их огромной любви сломался. Уходя, она слышала лишь его скрип.

В конце концов она заставила себя подняться с места и вернулась в коридор. Открыла входную дверь и закрыла за собой. Спустилась по ступенькам и направилась в бюро находок, а в ушах ее так и стоял грохот захлопнувшейся двери.

Когда появилась Геба Джонс, Валери Дженнингс выглянула из-за полок и спросила, понравилась ли ей квартира.

— Квартира милая, — ответила Геба Джонс. — Еще раз большое тебе спасибо за то, что так долго меня терпела.

Она села за свой стол и, вспарывая брюшки конвертов серебристым ножом для бумаг, принялась читать почту, чтобы отвлечься от невеселых мыслей. Из интересного оказалось только очередное благодарственное письмо от Сэмюеля Крэппера — на этот раз за возврат его вельветового пиджака — и список членов общества столяров, которые принимают частные заказы. Геба Джонс с замирающим сердцем просмотрела многочисленные страницы. Когда она подумала о незнакомце, потерявшем коробку с прахом, сердце замерло снова, и она набрала первый номер в списке. После неудачной попытки она набрала следующий номер и продолжала двигаться по списку, спрашивая резчиков по дереву, доводилось ли им работать с гранатом. Добравшись до последней строки первого листа, она услышала звяканье швейцарского коровьего колокольчика. Раздраженная тем, что ее отвлекли, она оглянулась посмотреть, не подойдет ли к прилавку Валери Дженнингс. Но та как раз удалялась по проходу с набором клюшек для гольфа, кренясь набок, словно корабль с плохо уложенным балластом.

Перед настоящим викторианским прилавком стоял человек в черном кожаном пальто до пят. Длинные волосы, как видно, компенсировали большие залысины на лбу и были завязаны в жидковатый хвост, лежавший на спине. Пятна прыщей подчеркивали вампирскую бледность кожи.

— Это бюро находок Лондонского метрополитена? — осведомился он.

— Да, чем могу помочь? — спросила Геба Джонс.

Он уперся руками в прилавок:

— Примерно месяц назад я забыл в метро свой дневник. О существовании вашего бюро я узнал недавно и зашел спросить, не приносили ли вам дневник. В черной твердой обложке, написан зелеными чернилами.

— Подождите минутку.

Геба Джонс завернула за угол и быстро вернулась с дневником жиголо — положила его на прилавок, подтолкнув находку к владельцу кончиком пальца.

— Вы его не читали? — спросил посетитель, убирая книжицу в карман.

— Разумеется, нет, — ответила она.

Старательно вымыв руки, она вернулась за свой стол, взяла телефонную трубку и набрала следующий номер из списка.

— Это Сандра Белл? — спросила она.

— Да.

— Говорит миссис Джонс. Я хотела спросить, не доводилось ли вам работать с гранатовым деревом?

— Между прочим, доводилось, но, к сожалению, у меня больше не осталось ни дощечки.

Геба Джонс объяснила, что звонит из бюро находок и пытается отыскать хозяина урны с прахом, сделанной из весьма необычной древесины.

— Я делала для одного человека ящичек из древесины граната, однако понятия не имела, что он собирается туда класть, — ответила женщина. — Он просто дал мерки, и я сделала для него ящичек, как только удалось достать материал. А это было не так-то просто. Если хотите, я попытаюсь с ним связаться.

«Вот удача, лишь бы ты не забыла», — подумала Геба Джонс, вешая трубку. Она поглядела на Валери Дженнингс, которая стояла в пальто у надувной куклы.

— Еду в датскую церковь, — сказала она, застегивая пуговицы.

Геба Джонс сама предложила ей поискать хозяина сейфа в церкви, когда Валери Дженнингс зашла в тупик. Все документы, обнаружившиеся внутри, были подписаны Нильсом Рейнкингом. Когда она позвонила в судостроительную компанию, адрес которой значился на каждом листе, ей сказали, что означенный работник уволился, а сообщать личные данные посторонним не в правилах компании. После тщетных поисков с помощью телефонного справочника Геба Джонс сообразила, что Рейнкинг — датская фамилия.

— Сомневаюсь, что у меня есть знакомые датчане, — сказала Валери Дженнингс.

— И у меня, — отозвалась Геба Джонс, прибавив, что ее мать не позволяла покупать в дом датский бекон, потому что Дания сдалась фашистской Германии через два часа после начала войны. Она посоветовала подруге попытать счастья в датской церкви недалеко от Риджентс-парка. — Кто знает, вдруг кто-нибудь с ним знаком.

Прежде чем уйти из конторы, Валери Дженнингс нанесла на губы еще один слой «Сиреневой дымки», в надежде, что, выходя, натолкнется на Артура Кэтнипа. Однако ее спутником стало лишь разочарование, а не покрытый татуировками билетный контролер. В очередной раз удивившись, почему он не показывается со времени их второго совместного обеда, она подумала, какая же дура была, что перепутала Эдгара и Терри Эвансов, пересказывая ему историю потерянного ботинка исследователя Антарктики. Подходя к церкви, она проклинала себя, исследователей, а заодно и их паршивые башмаки.

Рассудив, что если Господь понимает даже датчан, он наверняка поймет, каково ей втискивать ноги с натоптышами в туфли на каблуках, Валери Дженнингс разулась и оставила обувь рядом со стойкой для зонтов. Пошла по холодному коридору, радуясь, что ногти на больших пальцах не успели прорвать колготки. Остановившись у алтаря, она огляделась по сторонам, однако не заметила никаких признаков жизни и потому села на ближайшую скамью, чтобы дать отдых ногам. Она раскрыла брошюру, которую прихватила со столика при входе, и начала читать о видах услуг, предоставляемых датским морякам. Но ее мысли тут же вернулись к Артуру Кэтнипу. Ей захотелось знать, посещал ли он англиканские церкви, если таковые имеются, в чужих странах, когда служил в военно-морском флоте. Она уже собиралась с духом, чтобы снова встать, когда открылась боковая дверь и вошел священник в джинсах и красном свитере.

— Вам повезло, обычно в это время мы закрыты. Я заглянул на минутку, чтобы захватить кое-какие бумаги, — проговорил он, подходя и садясь рядом.

Он поглядел на ее ноги. Валери Дженнингс проследила за его взглядом, после чего быстро объяснила, что работает в бюро находок Лондонского метрополитена, куда поступили некоторые вещи, принадлежащие Нильсу Рейнкингу.

— Я подумала, вдруг вы его знаете, — сказала она.

Пастор поглядел в потолок, размышляя.

— Имя ничего мне не говорит, — признался он. — Но я поспрашиваю. Я лучше запоминаю лица, чем имена.

Он проводил ее до двери и посмотрел, как она втискивает ноги в туфли.

— Наверное, пора переходить на сандалии, как у Иисуса Христа, — пробормотала Валери Дженнингс, протягивая руку к ручке двери.

По возвращении в бюро находок она поставила чайник и, пока закипала вода, рассказала Гебе Джонс о том, как продвигается дело с владельцем сейфа. Когда она пошла за чашками, зазвонил швейцарский коровий колокольчик. Валери Дженнингс помчалась за угол со всей прытью, какую позволяли ее туфли. Однако вместо покрытого татуировками билетного контролера она обнаружила на пороге женщину в макинтоше, которая сжимала в руках большой пластиковый пакет для покупок.

— Только что нашла на линии Дистрикт и решила занести, — сообщила посетительница, пододвигая пакет по подлинному викторианскому прилавку.

Валери Дженнингс заглянула внутрь и вынула его содержимое. Сначала на свет явился черный плащ, затем нагрудник, пластмассовый световой меч и под конец черный шлем с респиратором.

Поблагодарив женщину и пожелав, чтобы все были бы такими же честными, как она, Валери Дженнингс зарегистрировала находки в гроссбухах. Убедившись, что посетительница ушла, она взяла шлем и примерила его. Потом обеими руками взяла рукоять светового меча, подняла голову и увидела сквозь прорези для глаз, что перед ней кто-то стоит. Она чуть повернула голову и мгновенно узнала лицо Артура Кэтнипа, хотя и несколько размытое.

— Валери Дженнингс? — уточнил он.

— Да, — прозвучал приглушенный голос.

— Хотел спросить, не согласитесь ли вы сегодня вечером поужинать со мной? — проговорил он, держась подальше от меча.

Черный шлем кивнул.

— В восемь часов в гостинице «Сплендид» вас устроит?

Последовал еще один кивок.

Билетный контролер на мгновение замешкался, но затем развернулся, чтобы уйти.

— Да пребудет с тобой Сила! — сказал он, обернувшись через плечо.

Плотно задернув на ночь занавески в ванной комнате, йомен Гаолер вылез из воды. Он стоял на коврике, растирая спину полотенцем, и его бубенчики раскачивались под животом, похожим на полную луну. Облачившись в пижаму, он почистил зубы, пребывая в таком благостном расположении духа, что даже воспользовался зубной нитью, желая порадовать своего дантиста.

Забравшись в постель, он погасил лампу и испустил довольный вздох счастливого пса, предвкушая благословенный, ничем не нарушаемый сон, которым наслаждался с того дня, когда капеллан сотворил свое чудо. Он не питал никаких иллюзий по поводу способностей преподобного Септимуса Дрю, он просил его о помощи только из отчаяния. Однако акт экзорцизма привел к такому поразительному успеху, что йомен Гаолер, до сих пор считавший религию некой разновидностью ведовства, стал подумывать, а не посетить ли ему воскресную проповедь капеллана.

Вскоре после полуночи прогремел взрыв, напугавший гнусных воронов до такой степени, что они одновременно разразились шрапнелью помета. Йомен Гаолер проснулся, уверенный, что у него только что случился сердечный приступ, которым его стращала врач тауэрской общины. Когда сердцебиение немного утихло, он свесил ноги с кровати и подошел к окну. Стерев конденсат, он приставил ладони к стеклу и присмотрелся. Так ничего и не разглядев в темноте из-за мокрых полос, он поднял раму и увидел, как переоборудованный курятник залило ярким светом, выбив дверь. Среди обломков древесины лежал на спине человек в шляпе с пером и бархатных бриджах, лицо его было покрыто сажей. Призраку обреченного исследователя понадобилось время, чтобы прийти в себя после неудачного эксперимента. Он медленно сел, сетуя, что испортил отделанный жемчугом камзол. Затем он поднялся на ноги, отряхнулся и принялся прилаживать на место дверь.

— Чертов Рэли, — вскипел йомен Гаолер, с грохотом опуская раму.

Он снял с крючка на двери спальни халат и надел. Затягивая пояс, он проклинал бесполезного капеллана с его тощими белыми лодыжками, который просто переместил его проблему за стены дома. Хватаясь за деревянные перила, он зашлепал босыми ногами по узким ступеням, прошел по коридору в кухню, чтобы проверить, как себя чувствует этрусская землеройка после такого чудовищного грохота. Он нашел очки, открыл клетку и осторожно поднял крышу пластмассового домика. Но сколько он ни гладил крохотное создание пухлым пальцем, оно так и не повернуло своей острой бархатистой мордочки.