Бальтазар Джонс решил не рассказывать жене о визите королевского конюшего с роскошным зонтом, рассудив, что на это есть весьма веские причины. Когда через несколько дней черт знает в какую рань, в три тринадцать утра, Геба Джонс вдруг села на постели и спросила: «Так чего от тебя хотел человек из дворца?» — Бальтазар Джонс сквозь сон пробормотал, шумно вздыхая, что речь шла о крепостных стоках. Он тут же пожалел о своих словах. Геба Джонс не ложилась еще одиннадцать минут, высказывая все накопившиеся мысли о том, что историческое отхожее место было там, где у них туалет, поскольку чудовищный запах окаменевших испражнений, оставленных за века узниками замка, висит в доме, словно туман, и каждый раз, когда засоряются трубы, выясняется, что на них не распространяется действие королевских указов.

Бальтазар Джонс считал предложение Освина Филдинга безумным. Когда по вечерам крепость закрывалась для туристов, он усаживался на крепостной стене в полосатый шезлонг и, глядя в сгущающиеся сумерки, надеялся, что королевский энтузиазм по поводу зверинца как-нибудь сам собой поутихнет. Он, в отличие от жены, не страдал от врожденного ужаса перед зверями, но они его и не интересовали. Единственным исключением была Миссис Кук, но в семье Джонсов уже успели забыть о том, что она черепаха. Ее воспринимали скорее как страдающую недержанием престарелую родственницу, весьма склонную к уединению — эта привычка укоренилась в ней настолько, что никто неделями не замечал ее очередного исчезновения, поскольку у всех перед глазами еще стояла картина, как она степенно движется по комнате.

Только когда его вызвали в башню Байворд, бифитер осознал, что сделаться смотрителем королевских зверей ему даже выгодно. Он толкнул обитую гвоздями дверь кабинета и увидел главного стража, сидевшего за столом в холодной комнате с закругленными стенами, а его пальцы, мягкие и белые, как будто набальзамированные, были переплетены на животе. Главный страж с раздражением взглянул на часы, а затем указал бифитеру на стул. Бальтазар Джонс сел, положив на колено свою темно-синюю шляпу, держа ее поля обеими руками.

— Перейду сразу к делу, йомен Джонс, — проговорил главный страж, седая борода которого являла собой шедевр фигурной стрижки, наподобие тисового куста в регулярном дворцовом саду. — Охранять Тауэр и ловить профессиональных карманников — основная часть работы, ради которой тысячи отставных британских унтер-офицеров отдали бы зуб, если бы у них еще оставались зубы.

Он подался вперед и уперся в стол локтями.

— Вы были одним из лучших, когда поступили к нам, — продолжал он. — Я помню те времена, когда вы устроили на Тауэрском лугу настоящее регби, чтобы схватить вора. У него нашли пять украденных бумажников, если я правильно помню. Я знаю, что вам нелегко. Но время не стоит на месте. Мы не можем себе позволить слабое звено. Не забывайте о Крестьянском восстании, когда толпы головорезов штурмовали крепость.

— Это было в тысяча триста восемьдесят первом году, сэр.

— Я знаю, йомен Джонс. Суть в том, что Тауэр должен оставаться в сознании нации неуязвимым. Мы всегда должны быть начеку, а не глазеть по сторонам, любуясь природой.

Бифитер смотрел на бойницу за спиной у главного стража, припоминая тот последний раз, когда его вызывали в этот кабинет. Тогда главный страж даже поднялся из-за стола ему навстречу и попытался его утешить. «Я знаю, что вы сейчас чувствуете, — уверенно проговорил он. — Когда мы потеряли Салли, то жизнь наша опустела. Салли была удивительная. Одна из самых умных собак, какие только у нас были. Она прожила с нами девять лет. А сколько было вашему сыну?» — «Одиннадцать», — ответил Бальтазар Джонс. Потом он перевел взгляд на свои руки, а главный страж уставился в стол. В конце концов Бальтазар Джонс нарушил молчание, попросив дополнительные выходные, а главный страж ему в этом отказал на том основании, что трех дней на похороны вполне достаточно. В тот раз Бальтазар Джонс вышел отсюда и зашагал по крепостной стене, пытаясь отыскать хоть какую-то причину, чтобы жить дальше.

— Вы меня слушаете, йомен Джонс? — спросил главный страж.

Бифитер повернул голову с примятыми из-за шляпы седыми волосами и спросил:

— Как ваша новая собака?

— Отлично. Спасибо, что спросили. Слушается беспрекословно.

Бальтазар Джонс снова перевел взгляд на бойницу.

Главный страж хмуро рассматривал его.

— Мне кажется, вы не вполне сознаете, что ваше будущее здесь висит на волоске. Я предложил бы вам сесть и как следует подумать, — сказал он, вставая. — Так больше не может продолжаться.

Бифитер подскочил, когда грохнула дверь. Он поглядел на свою шляпу и медленно стер с нее дождевые капли, блестевшие, как бриллианты. Он был измучен настолько, что не смог подняться с места, и сидел, глядя перед собой. Мыслями он вернулся в ту ночь, когда умер Милон, и к своей страшной тайне. Когда буря в нем поутихла, он снова перевел взгляд на свою шляпу и вытер ее кончиками пальцев, хотя поля высохли. Поднявшись, он водрузил шляпу на голову, толкнул дверь и отправился исполнять свои обязанности.

К тому времени, когда пришло письмо от Освина Филдинга, который просил его зайти во дворец, чтобы обсудить создание королевского зверинца, Бальтазар Джонс уже решил, что новая должность спасет его от потери работы, которая все же заставляет его вставать по утрам с постели, несмотря на тяжкий груз вины, придавливавший к простыням. Он положил письмо в карман своего камзола, где его не увидит жена, так же как и крошки от печенья, которое она запрещала ему есть, потому что это вредно для сердца.

В то утро, когда он должен был идти на прием к королеве, бифитер сидел на постели в халате, дожидаясь, пока жена уйдет и затихнет эхо ее шагов по винтовой лестнице. Потом он приник к окну с затейливым переплетом, чтобы убедиться в том, что она в самом деле отправилась на работу. Даже сквозь мутное старинное стекло он мгновенно узнал походку той, которая каждый день возвращала утраченную собственность ее легкомысленным владельцам. Только тогда Бальтазар Джонс достал из платяного шкафа красный с золотом парадный мундир, на чем настаивал Освин Филдинг. И преисполненный трепета, будто женщина, решившая надеть свое лучшее белье, вынул из пресса для брюк белоснежный плоеный воротник.

Он начал одеваться перед зеркалом, которое последние восемь лет стояло у них на полу, потому что его невозможно было повесить на закругленную стену. Комната была неприглядная — такая же, как и комната внизу, хотя они с Гебой старались всеми способами придать бывшей тюрьме жилой вид. Жизнерадостные занавесочки, которые он повесил на окна, не только не защищали от сквозняков, но еще больше подчеркивали убожество жилища.

Супруги поставили платяной шкаф так, чтобы закрыть им самые жалостливые надписи, нацарапанные на стенах несчастными, которые до конца надеялись сохранить головы на плечах. Но остальные надписи были видны. По ночам, когда они оба не могли уснуть, боясь ночных кошмаров, навеянных этими стенами, им обоим казалось, будто они слышат похоронный стук долота.

Когда они только переехали в крепость, Геба Джонс настояла, чтобы всю старую рухлядь из Соляной башни вынесли. Скоро они оба пожалели об этом решении. Если кровать, комод и письменный стол внесли в комнату Милона на первом этаже без всяких проблем, то поднять что-либо на второй этаж по винтовой лестнице оказалось попросту невозможно. В итоге мебель пришлось разбирать снаружи и заносить наверх по частям. А она не только отказывалась принимать после сборки первозданный вид, но еще и ни в какую не хотела вставать вплотную к закругленным стенам, чего никто из них не предвидел. Несмотря на картонки, которые Бальтазар Джонс подсовывал под ножки, все стояло на неровном полу криво, и по ночам что-нибудь непременно рушилось.

Радуясь возможности облачиться в знаменитую униформу, которую надевали для особых церемоний и королевских визитов, Бальтазар Джонс натянул красные чулки. Втянув живот, застегнул на себе красные штаны, которые — как он решил — сели, пока висели в шкафу. Надев камзол с вензелем королевы, вышитым золотыми нитками на груди, он застегнул плоеный воротник и увидел в зеркале, как должен выглядеть человек, посвятивший жизнь служению своей стране. Больше не было волнистых волос, оттенок которых его жена, художница-самоучка, побуждаемая не столько талантом, сколько надеждой, однажды назвала оттенком мумии, коричневым пигментом, сходным по цвету с пыльными останками древних египтян. За годы роскошные, пышные волны превратились в невысокую серую растительность, которая однажды вдруг сделалась белой. Его некогда гладко выбритые щеки теперь скрывала такая же белая борода, которую он отпустил, чтобы защититься от проклятой сырости.

Сидя на краю кровати, он закрепил красно-бело-синие банты сбоку на коленях и на черных лакированных ботинках. Перешагнув через Миссис Кук, он отправился в ванную, где стоял такой пронизывающий холод, что, принимая ванну, было впору натягивать шерстяную шапочку. Начищая зубы с тщанием, какого требовала встреча с ее величеством, он молился, чтобы пуговица на штанах не отскочила, когда он будет кланяться.

По пути к Средней башне, вид которой неизменно приводил туристов в восхищение, он не отвечал на вопросы сослуживцев, по какому случаю облачился в парадную форму. Выйдя за стену, он остановил черное такси, поскольку не мог вести машину сам из-за пышного плоеного воротника. Закрыв дверцу, он поудобнее устроился на заднем сиденье и придвинулся к стеклу.

— В Букингемский дворец, пожалуйста, — сказал он, расправляя полы камзола на украшенных розетками коленях.

Преподобный Септимус Дрю вернулся со своей утренней прогулки вдоль заросшего травой крепостного рва, некогда зловонного и по этой причине осушенного еще в девятнадцатом веке. Во время прогулки святой отец размышлял об уроке в воскресной школе для детей обитателей Тауэра, на котором он собирался объяснить, как так вышло, что единороги в Библии упомянуты, а крысы, к примеру, нет. Он уже входил в крепость, когда заметил, как Бальтазар Джонс в парадном мундире усаживается в такси, и его снова кольнуло сожаление из-за того, что они больше не дружат.

В прежние времена бифитер был постоянным гостем за его обеденным столом, и они вместе наслаждались пуляркой под бутылочку «Шато Мусар». Вечера они проводили в таверне «Джин и дыба», сидя за кружкой английского эля и придумывая объяснения тому, откуда в барной стойке взялось пулевое отверстие. Когда позволяла погода, их можно было часто увидеть на Тауэрском лугу за игрой в кегли, причем оба свято блюли негласный уговор не замечать, как жульничает соперник. Капеллан научился не вспоминать о том, что бифитер, отставной солдат, некогда готов был стрелять и убивать людей, защищая страну, а Бальтазар Джонс прощал другу его необъяснимое увлечение религией.

Их взаимная привязанность была настолько сильна, что даже Милон сумел преодолеть свой изначальный страх перед капелланом, который, как поговаривали, совсем спятил, слушая, как Анна Болейн в своей могиле барабанит по крышке гроба всеми одиннадцатью пальцами. Мальчик приходил к святому отцу, они вдвоем усаживались на скамейку снаружи у входа в церковь, и капеллан рассказывал истории, которые не входят в путеводители для туристов Тауэра. И когда однажды Милон спрятался, а потом его обнаружили в «каменном мешке», тесной камере, где взрослый человек не может встать в полный рост, он так и не признался, кто рассказал ему об этом потайном месте.

Но после смерти мальчика бифитер только раз принял от капеллана приглашение на ужин, а его ботинки для игры в кегли так и валялись на дне гардероба. Несмотря на все усилия святого отца заманить его в «Джин и дыбу», Бальтазар Джонс ходил туда один, предпочитая теперь компанию одиночества.

Вернувшись в свой дом, выходивший окнами на Тауэрский луг, капеллан наполнил ванну, в которой не смог толком полежать из-за отчаянно низкой температуры в ванной комнате. Выбрал трусы, которые должны были помочь ему приобрести достойный вид, необходимый в предстоявшем деле. Надел свои любимые вельветовые брюки горчичного оттенка, которые оставляли открытой порядочную часть тощей лодыжки по причине поразительной длины ног, и, пошарив в ящике с носками, достал одну пару, которую ни разу не надевал с тех пор, как эти носки прибыли с рождественской почтой. Облачившись в алую рясу, он протопал в ванную, тихо радуясь новым носкам. Перед пятнистым от старости зеркалом он старательно причесал волосы точно так, как причесывал с восьми лет, и тщательнее обычного почистил зубы. Однако, несмотря на все усилия, поглядев на свое отражение, он увидел всего лишь человека, который дожил до тридцати девяти лет, так и не познав величайшего божьего дара — женской любви.

Он ненадолго зашел в церковь, радуясь, что еще есть время до появления в Тауэре туристов. Нажав на холодную ручку, он спустился по трем ступеням и прошел в крипту, где и остался сидеть в одиночестве, надеясь, что женщина, разбередившая струны его души, еще вернется. Прошел час, он вынул из своего портфеля журнал «Частный детектив» и полистал его в поисках малоприличных историй о своих коллегах. На некоторое время он даже забыл о неприятностях, зачитавшись рассказом, где фигурировали смотрительница маяка, зюйдвестка, бутылка абсента и цветная капуста. Но отсмеявшись и отложив журнал, снова принялся думать о женщине, которую надеялся увидеть. Пока следующий час медленно сползал в небытие, священник размышлял о том, как же так вышло, что его никто никогда не любил.

Женатые друзья делали все возможное, чтобы вытащить его из трясины холостяцкой жизни. На все совместные обеды они неизменно приглашали какую-нибудь добрую христианку, которая, как считали они, составит для него идеальную пару. Не теряя надежды, капеллан каждый раз являлся чисто выбритый, с очередной бутылкой любимого «Шато Мусар». Поначалу всем казалось, что друзья угадали. Женщин мгновенно пленял обходительный священник, который по долгу службы был вынужден жить в Тауэре. Несмотря на прическу, внешностью капеллан обладал весьма приятной. К тому же он говорил, что обожает готовить — просто бальзам на душу современной женщины, — и рассказывал о самых выдающихся случаях побега из крепости, которые всех изумляли или заставляли хохотать еще до того, как заканчивался коктейль. К тому времени, когда гости рассаживались за столом, женщина рдела румянцем, стремясь к союзу. Однако, несмотря на столь обнадеживающий старт, вечер неизменно заканчивался провалом, потому что кто-нибудь из гостей обязательно спрашивал: «А сколько народу умерло в Тауэре?»

Капеллан, которому этот вопрос уже начал надоедать, знал по опыту, что отвечать следует как можно короче. Скрестив под столом свои поразительно длинные ноги, он отвечал:

— Несмотря на распространенное убеждение, в Тауэре обезглавили всего семь человек.

Но каждый раз то ливанское марочное, то какой-нибудь гость, обладающий удивительными познаниями в истории, вынуждали его сказать больше, и преподобный Септимус Дрю принимался выкладывать всю печальную правду:

— Но, конечно, здесь не только рубили головы. Генрих Четвертый, как говорят, был заколот в Уэйкфилдской башне. Многие верят, что два малолетних принца были убиты Ричардом Третьим в Кровавой башне. В правление Эдуарда Первого видный сановник по имени Генри де Брэй пытался утопиться, бросившись в Темзу из лодки, когда его везли в Тауэр. Потом он покончил с собой в камере. В тысяча пятьсот восемьдесят пятом году восьмой герцог Нортумберленд застрелился в Кровавой башне. Кстати, сэр Уолтер Рэли тоже пытался совершить самоубийство, когда был узником Тауэра. Кто там еще? Ах да, во время Гражданской войны казнили девятерых роялистов. Еще трое бунтовщиков из шотландской «Черной стражи» были расстреляны перед своим полком напротив церкви. Им было приказано заранее надеть саваны. Кого еще я забыл? Ах да. Беднягу Томаса Овербери. Он сидел в Кровавой башне, и его кормили отравленными пирожными и желе. Он умирал медленно и мучительно, несколько месяцев, и в конце концов его добили с помощью клизмы, начиненной ртутью. Очень болезненная смерть.

Считая, что святой отец сказал все, гости выдерживали скорбную паузу. Но как только они снова брались за ножи и вилки, капеллан продолжал:

— Был еще герцог Кларенс, которого утопили в бочке его любимой мальвазии в башне Байворд. Саймона Садбери, архиепископа Кентерберийского, вытащили из Тауэра во время Крестьянского восстания и обезглавили за стенами крепости. Его мумифицированную голову вы можете увидеть в Саффолке, в церкви Святого Георгия в Садбери… На чем, бишь, я остановился? Ах да. Арабеллу Стюарт, кузину Якова Первого, заточили в крепость, где она и была убита, предположительно в Доме королевы. Ее призрак имеет обыкновение душить спящих. Во время Первой мировой войны в Тауэре расстреляли по обвинению в шпионаже одиннадцать человек разных национальностей. Во время Второй мировой, в тысяча девятьсот сорок первом, расстреляли немецкого шпиона. Он, кстати, был последним, кого казнили в Тауэре. У нас до сих пор хранится стул, на котором он сидел в крепости. Полагаю, стоит упомянуть еще примерно сто двадцать пять узников, которые были казнены, в основном через усекновение головы, на Тауэрском холме за стенами крепости, куда стекались толпы любопытных, желающих посмотреть на казнь. Но я назову только некоторых…

К тому времени, когда преподобный Септимус Дрю заканчивал свой пространный ответ, обед оказывался безнадежно испорчен, а щеки женщины бледнели до оттенка льняной салфетки. Когда она уходила с вечеринки, так и не оставив ему номера своего телефона, хозяева извиняющимся тоном объясняли, что во всем виноват его адрес. «Ну какая женщина захочет поселиться в Тауэре?» — обычно говорили они. И всякий раз капеллан соглашался с их объяснением. Однако, возвращаясь в свой пустой дом с видом на Тауэрский луг и сидя в темном, без ковров кабинете, он неизменно приходил к горькому заключению, что вина за неудачу полностью лежит на нем.

Наконец-то смирившись с тем, что женщина, которая снится ему каждую ночь, не придет, преподобный Септимус Дрю встал и пошел через церковь к двери. Там, за порогом, ветер немедленно причесал его по-своему, и он отправился домой, сверкая снеговиками на носках, которые проглядывали между подолом рясы и ботинками. Он пошарил в кармане, отыскивая ключ от своей светло-синей двери, которую начал запирать с того раза, когда вернулся домой и обнаружил у себя в гостиной двух испанских туристов — они сидели на его диване и ели его бутерброды. Заперев за собой дверь, он прошел в кухню, где до сих пор пахло пряником, испеченным по рецепту его матушки, и поставил на огонь свой печальный чайничек на одну чашку.

Бальтазар Джонс, который всю дорогу, стоило таксисту затормозить, боялся смять свой плоеный воротник о спинку сиденья, наконец прибыл к воротам Букингемского дворца. Полицейский провел его через боковую дверь внутрь, после чего сдал с рук на руки безмолвному лакею в ливрее, у которого даже начищенные башмаки с пряжками не произвели ни звука, пока они шли по коридору, застеленному синим ковром. Вдоль стен коридора стояли позолоченные столики с мраморными столешницами, где красовались пышные композиции всех оттенков розового, которые составила утром, хлюпая носом, придворная флористка, чей муж только что попросил развода. Однако пролитые ею слезы были слезами не горя, а радости, потому что за время супружества она так и не смирилась с тем, что ее муж каждое утро уходил на работу в юбке (хотя называл ее иначе), клетчатых гольфах и без нижнего белья. После трех полных разочарования лет совместной жизни с королевским волынщиком она, подобно королеве, пришла к выводу, что терпеть не может волынку. По традиции, учрежденной королевой Викторией в разгар ее увлечения Шотландией, волынка играла под королевским окном каждое утро, кроме выходных. Этот кошмар начинался в самое нелепое время, в девять часов утра, и продолжался добрую четверть часа, к вящему неудовольствию Елизаветы Второй. Не было никакой возможности укрыться от этих звуков и в других резиденциях, ни в Виндзорском дворце, ни в Холирудском, ни в замке Балморал, куда волынщик переезжал следом за королевой, поддерживая отвратительную традицию с неукоснительной точностью.

Безмолвный ливрейный лакей открыл дверь в кабинет Освина Филдинга и указал на зеленый стул, предлагая Бальтазару Джонсу подождать. Когда дверь за ним беззвучно закрылась, бифитер сел и снял с левого колена в красном чулке пушинку, которую умудрился не заметить, облачаясь в униформу. Он поднял голову, рассматривая комнату. На голубых стенах висело несколько гравюр с видами Букингемского дворца, вставленных в тонкие золотые рамки, которые были частью собственной коллекции королевского конюшего. Когда он склонился над фотографиями в рамках, расставленными на огромном письменном столе, по груди под красной униформой скатилась капля пота. Бифитер взял ближайшую серебристую рамку, из которой на него поглядел Освин Филдинг, с трудом узнаваемый из-за копны волос, в туристском снаряжении и в обнимку с блондинкой в бейсбольной кепке. Он рассмотрел ноги конюшего и немедленно решил, что они гораздо хуже, чем у него, несмотря на то что он, Бальтазар Джонс, уже немолод.

Внезапно дверь открылась, и в комнату вошел, внося с собой подобающий джентльмену запах, конюший.

— Должен сказать, вы выглядите просто великолепно, — объявил придворный, расстегивая пуговицу на неброском пиджаке. — К несчастью, ее величество задержали дела, боюсь, нам придется беседовать вдвоем. Но уверен, что лишний раз прогуляться в красном костюме всегда приятно!

Бифитер медленно снял с головы черный тюдоровский боннет и молча положил на колено.

— Что нам обоим точно не повредит, так это чашка чая, — заявил придворный, усаживаясь за свой стол. Позвонив в колокольчик, он откинулся на спинку стула. — Должно быть, интересно жить в Тауэре, — продолжал он. — Когда мои дети были помладше, они все время спрашивали, почему нам нельзя туда переехать. А у вас есть дети? Из вашей личной биографии мне известно только то, что у вас есть черепаха.

Последовала пауза.

Бифитер перевел взгляд на стол.

— Сын, — ответил он.

— Он живет с вами или, может быть, вступил в армию, как его отец?

— Нет, он больше не с нами, — ответил Бальтазар Джонс, глядя в ковер.

Молчание было нарушено приходом ливрейного лакея с серебряным подносом. Опустив поднос на письменный стол конюшего, лакей налил две чашки чаю через серебряное ситечко и снова беззвучно вышел. Освин Филдинг предложил бифитеру тарелку с песочным печеньем. Бальтазар Джонс отказался, уж очень странное на вид было это печенье.

— Напрасно, это фирменное печенье ее величества. Такое же вкусное, как и ее лепешки. Надо признать, что выглядит оно несколько необычно. Наверняка она пекла без очков, — пояснил придворный, принимаясь за печенье.

Бифитер с сожалением поглядел на печенье, приготовленное монаршими руками, а затем на конюшего, который, откусив кусочек, кажется, на мгновение воспарил в экстазе. Когда Освин Филдинг вернулся в реальность — вынул из ящика стола папку и открыл ее. После чего принялся объяснять, какие запланированы работы по обустройству зверинца, заметив, что вольеры соорудят не только в бывшем крепостном рву, но под них переделают даже часть пустующих башен.

— Я понятия не имею, куда кого поместить. Я ничего не понимаю в экзотических животных, сказать по правде, я больше люблю лабрадоров и потому оставляю все на ваше усмотрение, — с улыбкой произнес королевский конюший.

Бальтазар Джонс потянул свой пышный воротник, пытаясь ослабить его давление.

— Полагаю, вам не терпится узнать, каких животных привезет вам герцогиня Йоркская, — продолжал конюший, переворачивая страницу. — Несколько туканов. Если я правильно помню, это подарок президента Перу. Приедет зорилла, которая вовсе не гибрид зебры и гориллы, как можно подумать, а чрезвычайно высоко ценимый и еще чрезвычайно вонючий черно-белый зверек из Африки, похожий на скунса. В Судане его даже называют «отцом вони». Мы надеялись отослать его назад дарителю раньше, чем увидит королева, но она увидела и сказала, что невежливо отказываться от подарка, какой бы гнусный запах он ни издавал. Есть несколько мармозеток Жоффруа — или белолицых игрунок, если вам так больше нравится, — от президента Бразилии и сахарная сумчатая летяга от губернатора Тасмании. Сахарные летяги — это, кстати, карликовые летающие поссумы, которые впадают в глубочайшую депрессию, если на них не обращают внимания. Имеется росомаха, присланная русскими, похожая на маленького медведя с неуемным аппетитом. Ее содержание обходится королеве в целое состояние. Кто там еще? Комодский дракон от президента Индонезии. Комодские драконы — самые крупные ящерицы в мире, способны убить лошадь. Это хищники, и если они кого-то укусят, последствия бывают самые ужасные — у жертвы начинается заражение. Так что на вашем месте я бы присматривал за этим зверем как следует.

Бифитер вцепился в подлокотники кресла, когда конюший перевернул страницу.

— Кто там у нас еще? — спросил сам себя Освин Филдинг. — Ах да, шлемоносные василиски, которые по-другому называются ящерицами Иисуса Христа или попросту ящерицами-иисусами. Президент Коста-Рики прислал их целый выводок, бог знает зачем. Этрусская землеройка от президента Португалии. Это самые маленькие млекопитающие в мире, взрослая особь легко умещается в чайной ложке. Они чрезвычайно пугливы и могут умереть от стресса, если просто взять их в руки. А говорят, что переезд — один из самых больших стрессов, так что помогай нам бог. Позвольте напомнить, что Англо-португальский альянс, заключенный в тысяча триста семьдесят третьем году, — старейший союз в мире из ныне действующих. И мы не хотим, чтобы кто-нибудь его разрушил. Короче говоря, вот вам список. Об остальных сами прочтете на досуге. Разумеется, если потребуется, в вашем распоряжении будет ветеринар, но в целом работа должна быть не особенно сложная. Вам нужно будет просто следить, чтобы у животных была вода и еда. И конечно, чтобы с ними хорошо обращались.

Бифитер протянул руку в белой перчатке и молча взял папку. Когда он уже поднимался, королевский конюший перегнулся через стол.

— Хочу предупредить, — сказал он, понизив голос. — Помните, что неразлучников нельзя сажать в одну клетку. Они терпеть не могут друг друга…