На следующий день Роберту позволили увидеться со своими людьми, даже с теми, кого Генри взял в плен при Тетбюри. Затем сэр Джеффри и три рыцаря, сопровождавшие Джоселин, были отправлены обратно в лагерь Стефана под охраной, выделенной самим герцогом. Роберт настаивал, чтобы его супруга уехала с ними, но Генри твердо отказал, заявив, что раз она попросила у него защиты сама, по собственной воле, то ее место здесь, в лагере Анжу.

— Ведь я обещал ей свое покровительство и теперь должен беречь ее как зеницу ока, — заявил он.

Роберту ничего не оставалось делать, как только склониться в благодарственном поклоне.

Он не страшился ни смерти, ни заключения в темницу, ни пыток и издевательств. Он давно очистил свою совесть перед Господом и был готов предстать перед ним. Лишь тревога за судьбу Джоселин заставляла его просыпаться в поту от страшных видений по ночам. Каким бы щедрым ни был герцог Анжу на обещания, Роберт знал им цену.

Прохладная весна сменилась жарким летом. Грязь высохла и превратилась в пыль. От пыли задыхались обе противоборствующие армии. Анжуйцы осаждали сохранившие верность королю замки с упорством, которое Джоселин не могла не оценить. Осажденные не менее упорно сопротивлялись. Казалось, ничего особого не происходит, но Джоселин раздражало то, что Генри всюду возит с собой Роберта де Ленгли, показывая его войскам как самый дорогой трофей.

Несомненно, это и была задуманная им изощренная месть — дразнить самолюбие Роберта, унижать его, ждать, когда тот вспыхнет гневом и сгорит уже не в погребальном костре в нормандской церкви, а в огне, сжигающем его мозг и душу.

Армия наконец снялась с места и направилась отбивать Уоллингфорд. Город, уже давно присягнувший на верность Анжу, был осажден войсками Стефана. Король даже распорядился выстроить из бревен осадную башню, которую медленно пододвигали к городским стенам. Небольшая речка Кроумарш мешала продвижению, осада затягивалась, и гарнизон крепости и осаждающие отощали от голода. После того как Бедфорд пал и был разграблен и сожжен, герцог уже управлял всей Южной и большей частью Западной Англии. Его приближенные склонялись к мысли, что битва за Уоллингфорд станет решающей. В ней примет участие сам Стефан, и если он там потерпит поражение, то утратит и корону.

— Значит, мы направляемся в Уоллингфорд? — поинтересовался Роберт. Он скучал, наблюдая, как Генри разыгрывает шахматную партию с его супругой.

Генри неохотно прервал обдумывание очередного хода.

— А разве вы желаете присоединиться к походу? — спросил он.

— Нет, не желаю. Но меня интересует мое будущее. Мне проще узнать его от вас, сир, чем от астрологов.

Генри вновь устремил свое внимание на доску. Казалось, шахматные фигуры, наступающие на его ряды, занимали его больше, чем разговоры о военных действиях.

— Напрягите мозги, де Ленгли, и помогите мне найти решение. Что бы вы сделали на моем месте?

— Собрал бы все силы в кулак, прорвал осаду Уоллингфорда и вывел оттуда гарнизон.

— Я не об этом вас спрашиваю, — добродушно усмехнулся Генри. — Я надеялся, что вы подскажете, как мне сыграть. Мадам вот-вот разобьет меня в пух и прах.

Роберт пожал плечами и вышел из палатки. Ему захотелось подышать свежим воздухом. Долгие недели он или просиживал в шатре, наблюдая за шахматными баталиями Джоселин и Анжу, или ожидал возвращения герцога из кратковременных походов и слушал, как его шумно поздравляют с очередной одержанной победой раболепствующие перед ним лорды. Но сопровождать Генри Анжу в этих походах было для него еще мучительнее.

Если б не Джоселин, он уже давно бы, наверное, свихнулся и тем порадовал Генри. Только жена и спасала Роберта. В любой миг, будь то ночь или день, она была готова охладить его кипящий мозг или согреть его тело.

Де Ленгли вернулся в шатер и уставился на шахматную доску, с которой постепенно исчезали «съедаемые» фигуры и пешки.

«Кто я — фигура или пешка? И какой неожиданный ход задумал Генри, чтобы убрать с доски меня? У него на уме много хитроумных ходов и много чего припрятано в рукаве, как у ярмарочного фокусника».

— Сир, у вас просит аудиенции сэр Монтегью.

Генри поморщился.

— Как мне надоел этот Брайан.

— Его зовут Уильям Монтегью.

Генри демонстративно долго теребил свою бородку.

— Хорошо, пусть войдет.

Джоселин охотно превратилась бы в мышку и исчезла бы где-нибудь в земляной норе. Она не ожидала, что на ее послание отец откликнется приездом.

— Я благодарен за то, что вы приняли меня, мессир! — провозгласил Монтегью с апломбом, который Джоселин запомнила еще с детства. — Рад, что вы еще не забыли о том, что наше семейство верно служит вам.

И тут он заметил Джоселин, восседающую напротив герцога за шахматной доской. Для него это была неожиданность. Вот уж не думал он, что дочка его в милости у Генри Плантагенета.

— О Господи! Ты здесь, Джоселин?! — не удержался он от восклицания. — Как тебя сюда занесло?

Генри гневно посмотрел на него, и старик тут же испугался. Он опустился на одно колено с большим усилием, поскольку ему мешал выпирающий живот.

— Простите, сир, за мое неосторожное восклицание. Я не ожидал увидеть мою дочь в вашем шатре. Я только что прискакал из Бедфорда, выполнив ваше поручение разобрать его стены.

Генри равнодушно кивнул.

— Подымайтесь с колен, Монтегью. Когда вы на ногах, то вы еще можете мне послужить, а когда а стоите на коленях, то от вас никакой пользы. А что и сюда вас привело? Надеюсь, не простое любопытство?

— Мне с большим опозданием доставили письмо от дочери. Она просила заступиться за нее. Поэтому я здесь.

Генри подал знак пажу, чтобы Монтегью поднесли вина.

— Освежитесь с дороги, сэр, вам это не помешает. — Он обернулся к Джоселин и подмигнул ей. — Ваша дочь, по всей вероятности, одержима страстью писать письма. Вы не первый, кто явился просить за нее. Леди де Ленгли своим острым пером разворошила осиное гнездо. У нее, несомненно, писательский дар. Все вокруг жужжат и прямо-таки осаждают меня. Как ни странно, эрл Колвик и сын его — Пелем — тоже вступились за нее. Ее перо смогло пробить даже броню сурового Лестера. И он уже ринулся на ее защиту. Князья церкви осмелились намекнуть, что мне грозит отлучение, если я поступлю — как это они выразились? — «опрометчиво»… — вот какое слово они употребили, насколько память мне не изменяет.

Джоселин взглянула на герцога с обострившимся интересом. Впервые при ней заговорили о ее письмах.

— …разумеется, я не из тех, кто склонен совершать опрометчивые поступки. У меня нет причины бояться церковного отлучения, — пожал плечами герцог. — И я, конечно, буду рад выслушать, что скажет такой верный вассал и уважаемый человек, как сэр Монтегью, потрудившийся прибыть сюда на защиту своей любимой дочери.

Однако сейчас я в несколько ином настроении и явно засиделся. По тому, как взволнован и не находит себе места ваш зять, я догадываюсь, что он испытывает те же чувства, что и я. Милорд де Ленгли! По-моему, вы не брали меч в руки уже очень давно. Вы не будете против, если я предложу вам немного поупражняться. Ведь в этом искусстве вам не было равных. Я бы с удовольствием полюбовался тем, как вы управляетесь с мечом.

Монтегью, несмотря на тучность, стремительно повернулся, вытянул шею и устремил взгляд в дальний угол шатра. Он не поверил глазам своим, когда увидел там Роберта.

Глаза де Ленгли горели, как раскаленные угли, но голос его был спокоен.

— Я, конечно, не возражаю, ваша светлость, но нельзя ли отложить этот маленький турнир? Сейчас, я думаю, нам всем следует побыть здесь.

— Вздор! Нам следует удалиться. Ваша супруга и ее отец должны побеседовать с глазу на глаз.

Генри поднес руку Джоселин к губам и запечатлел учтивый поцелуй.

— Миледи, мои слуги будут ждать у входа ваших приказаний. Требуйте все, что захотите, от моего имени, но в пределах разумного, конечно. Ведь не все ваши желания исполнимы, как я убедился, — добавил он как бы в шутку.

«Как же герцог обожает эти игры — ошеломить щедростью и великодушием, и тут же выпустить когти и напугать до смерти!» — подумала Джоселин, а вслух произнесла холодно:

— Спасибо, милорд. Когда вы возвратитесь, я в благодарность разгромлю вас в шахматы.

Генри усмехнулся.

— Вы можете попытаться это сделать, мадам, но победы никогда не добьетесь. — Он выпустил ее руку. — Пойдемте, лорд Белазур. Я подыщу вам достойного партнера для поединка.

Роберт вышел из тени на свет и, пересекая шатер, шепнул на ходу жене:

— Будь осторожна, любимая. — Потом он обратился к Генри: — Я рад возможности размять руку. Не будет ли слишком самонадеянно с моей стороны предположить, что вы определили мне в соперники милорда Честера?

Генри заразительно захохотал.

— Нет! Только не в этот раз! Роджер Честер мне еще понадобится в ближайшее время. Я догадываюсь, что он послужил бы для вас отличной мишенью и что вы сейчас разочарованы, но все же надеюсь, что вы не откажетесь от поединка.

— Раз я уже дал согласие, сир, то от своих слов не отступлю.

— Отлично!

Задержавшись у выхода, Роберт небрежно кивнул Монтегью.

— Мы еще увидимся… вероятно.

— Вероятно, да, — неуверенно произнес Монтегью и поклонился.

Оставшись вдвоем, отец и дочь некоторое время молча глядели друг на друга. Она сидела, он стоял. Их разделяло расстояние в несколько футов. Монтегью не сделал попытки взять стул и присесть. Он был запылен и грязен, весь вид его говорил о том, что он проделал долгий путь без остановок для отдыха.

— Христос, милостивый! — наконец разомкнул он уста. — Неужто ты его любовница?

— Нет, я его супруга. Надеюсь, вы не забыли тот день, когда отдали меня ему в жены.

— Ты знаешь, о ком я говорю… — В тоне Монтегью была обреченность, неожиданная для Джоселин. — Ты любовница Генри Анжу?

— А вы думаете, отец, что Роберт смирился бы, если б так было? Он бы или убил герцога, или бы его самого убили, как только он поднял бы руку на принца…

— Ты права, — тут же согласился Монтегью. — Но поверь, мне было странно застать тебя в шатре принца. И мне показалось, что вы так близки… так друг к другу расположены… — Он помедлил, явно не зная, как теперь обращаться к дочери. — Могу я сесть?

Она кивнула и, встав, подлила ему в кубок вина.

— Ты выглядишь неплохо, — переведя дух, произнес он. — Мы ведь не виделись со дня твоей свадьбы.

— Зато я виделась с вашим сыном.

— Я слышал, что произошло… Брайан мне рассказал…

— Значит, до ваших ушей дошла только ложь.

— Я выслушал не только его одного. И… не во всем ему поверил. Брайан бросил тень на нашу семью. Все знают, что он в немилости у герцога. — Монтегью нахмурился. — Вероятно, я тоже теперь в немилости из-за него.

— Из-за него ли?

Монтегью опустил взгляд и припал к кубку.

— Из твоего письма мне стало ясно, как ты относишься ко мне. Ты считаешь, что я был плохим отцом. Думай обо мне что хочешь, но я никогда не подниму руку на свое дитя.

Джоселин постаралась, чтобы ее вопрос прозвучал без дрожи в голосе.

— А разве я ваше дитя? Разве я ваша плоть и кровь? А не рождена от семени другого мужчины?

Монтегью чуть не выронил чашу.

— Кто влил тебе в уши эту мерзость?

— Ваш сын. Он заявил, что мы не состоим в родстве. Может, поэтому он дважды покушался на моего мужа и дважды замышлял убить меня. Он и сейчас добивается, чтобы меня как ведьму сожгли на костре.

Монтегью чертыхнулся.

— Парень сошел с ума!

— Так ли это? А, может, он просто проболтался? И по неразумению открыл мне правду, которую вы так долго скрывали?

— Мне нечего скрывать.

— А почему вы пренебрегали мною всегда, почему вы смотрели на меня с отвращением с первого дня, как я появилась на свет?

Монтегью покраснел, отвел взгляд, но все же возразил:

— Это ложь! Ты моя — плоть от плоти моей! Твоя мать не познала мужчину до меня.

Джоселин растерялась. Теперь она не знала, печалиться ли ей или вздохнуть с облегчением.

— Брайан сказал, что у матери был любовник — Рхис из Полвиса.

— Да, это правда. Гвендолин любила его до нашей свадьбы. Она призналась мне в этом в первый же день, как мы встретились. Ни она, ни я не желали идти под венец. Я только что похоронил мать Брайана и Аделизы, и сердце свое закопал в ту же могилу, где покоилась моя Маделин. Но дед твой — отец Гвендолин — хотел мира, и мне мир был нужен как воздух. Уэльсцы теснили нас с запада, а клика Матильды собирала грозную силу на востоке… К тому же я хотел иметь еще одного сына.

И вот по этой причине я позволил связать себя с нелюбимой женщиной, которая сама не скрывала, что тоже не любит меня. И сына мне она не принесла… Неудивительно, что после твоего рождения мы жили с ней раздельно. Я знал о Рхисе, но ревности не испытывал. У меня было достаточно любовниц, а темноволосые, щуплые женщины, как твоя мать, мне вообще никогда не нравились.

— Я рада, что у матери все же был Рхис. Он был чудесный человек, — твердо сказала Джоселин.

Монтегью позволил себе усмехнуться.

— Тебе надо было родиться мальчишкой. В тебе живет душа мужчины. Ты всегда была смелой и резкой, что так необычно для девчонки. Откуда в тебе такой характер?

В первый раз в разговоре с отцом Джоселин улыбнулась.

— Может быть, потому, что вы очень хотели сына.

— Может быть… — вздохнул Монтегью.

Джоселин никогда его не любила, и он ее не любил, но все же это был ее отец, и он откликнулся на ее письмо и признал в ней свою плоть и кровь, и за это она уже была ему благодарна.

— А ты преуспела, дочь! Ходят слухи, что гордый Нормандский Лев цепляется за твою юбку, — решился пошутить Монтегью. — И ты на равных говоришь с человеком, который скоро станет нашим королем. Может, замолвишь за меня перед ним словечко?

Для поднятия духа он осушил кубок до дна.

— Непременно, если будет удобный случай.

— Мы с твоим супругом давно не в ладах, но клянусь спасением души, я в покушениях на него участия не принимал. Его женитьба на тебе связала нас кровными узами, а эти узы я никогда не оскверню предательством. Я ехал сюда, чтобы поговорить с ним о том, о чем ты просила в письме, но, видимо, такой разговор не понадобится. Он уже присягнул Генри Плантагенету?

— Нет. И не собирается.

— Как?! — У Монтегью глаза полезли на лоб. — Ведь они ведут себя, как друзья. Мне показалось, что их водой не разольешь.

— Да, с нами обходятся хорошо, но топор занесен у Роберта над головой, и никто не знает, когда он упадет. Пока мы соглашаемся плясать под дудку Генри, он доволен. Он играет с нами, как кот с мышью. А по ночам я не сплю и представляю, как Роберта поволокут на эшафот, а меня — на костер, если Генри склонится выполнить просьбу Брайана.

— Но тут я тебя выручу, дочь. — Монтегью обрел решимость и сам подлил себе вина. — Брайан слишком много на себя берет в последнее время. Ему кажется, что он уже взрослый и может не слушать отцовских советов. Я проучу его как следует.

— Знаете, отец, — вдруг созналась Джоселин, — я поначалу даже обрадовалась, что я не ваша дочь… Я почти поверила, что мой отец — Рхис, добрый, ласковый, хороший человек. Но сейчас я уже думаю по-другому. Я благодарна вам, что вы приехали и готовы помочь нам с Робертом де Ленгли.

— А я горжусь тобой, Джоселин. И жалею, что не могу сказать того же про моего сына.

Джоселин вдруг захотелось прикоснуться к отцу, погладить его поседевшие, но все еще пышные кудри. Подобное желание она иногда испытывала в раннем детстве. Она уже было протянула руку, но увидела, что он засыпает у нее на глазах. Возраст, тяжелая дорога, трудный разговор с дочерью, да и выпитое вино — все это сказалось…

Он упал головой на стол, из раскрытого рта вырвался храп. Он выглядел таким беззащитным — ее отец, некогда могущественный, знатный рыцарь сэр и Уильям Монтегью.