ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Йи-вау! Война! Йи-вау!

Восемнадцатилетний Зах Карр мчался галопом по обсаженной деревьями въездной дороге плантации «Феарвью», размахивая шляпой и завывая подобно привидению с погоста. Шарлотта Уитни, заслышав шум, поторопилась выйти на белую веранду.

— Началась война, Шарлотта, — крикнул Зах. — Генерал Боргард открыл огонь по форту Самтер! Мы поколотим этих дрянных янки, заставим их просить у нас пощады!

— Да, я слышала об этом.

Это происходило в пятницу, 12 апреля 1861 года. Зах соскочил со своего коня и бегом влетел на веранду.

— Что-нибудь не так? — спросил он. — Не замечаю в тебе радостного возбуждения.

— Я думаю о Клейтоне. Гадаю, станет ли он воевать теперь, — когда война фактически у нашего порога.

— Клейтон? Конечно, он будет воевать.

— Не будь чересчур в этом уверен. Ты не читал его писем. Эти ребята-северяне в Принстоне заморочили его голову всякими идеями и совсем его запутали. Он даже написал мне, что совсем не уверен, что стоит бороться за сохранение рабства. Можешь себе представить, чтобы такое сказал юноша — южанин? Конечно, я не посмела передать папе, что Клейтон проявляет нерешительность в своей приверженности нашему великому делу. Если бы папа узнал об этом, он бы наверняка пришел в ярость и заставил бы меня отказаться от помолвки с Клейтоном. Но, Зах, я так влюбилась… Ах, все так перепуталось.

Зах взял свою будущую невестку за руку.

— Шарлотта, дорогая, не забивай свою милую головку мыслями о Клейтоне. Я знаю своего брата. Когда папа позовет его домой, то из его головы тут же вылетит вся эта северная чушь и он будет драться за Виргинию. Ведь наша семья живет здесь аж с 1691 года. Против этого он не попрет. Вот увидишь. Клейтон настоящий сторонник южан, и храбрее его не бывает.

Шарлотта задумчиво улыбнулась.

— Надеюсь, что ты прав.

Кризис обострился из-за того, что в президенты выбрали относительно малоизвестного человека — Авраама Линкольна. И хотя лично Линкольн всегда ненавидел рабство, но раньше он проявлял осторожность, не выступая с нападками на эту социальную организацию из-за боязни, что подтолкнет южные штаты к сепаратизму. Несмотря на эту тактику, он стал олицетворять в глазах рабовладельцев руководство антирабскими настроениями Севера, а заодно и все остальное, что они ненавидели на Севере. Поняв, что контроль над федеральным правительством теперь ускользнул из рук экономических кругов Юга, возможно, навсегда, Южная Каролина вскоре после выборов приняла законопроект об отделении от Федерального союза. Из-за больших расстояний, которые надо было преодолевать во время национальных выборов на допотопных средствах передвижения, произошла пятимесячная заминка между самими выборами нового президента и его фактическим вступлением в должность. Поэтому в течение пяти очень важных месяцев страна двигалась по инерции под руководством нерешительного президента Буканана, сочувствовавшего южанам.

Поэтому, когда 4 марта 1861 года Линкольн принял присягу, вступив в должность, события стали развиваться с головокружительной быстротой. В южных штатах имелась федеральная собственность. Одним из видов такой собственности и был форт Самтер на острове в Чарльстонской бухте. Когда Вашингтон попытался отправить снаряжение в Самтер, генерал Боргард потребовал, чтобы форт сдался южанам. После отказа коменданта, майора Андерсона, генерал открыл огонь из своих батарей по форту, тем самым начав самую кровавую войну в истории Америки. Каждый четвертый из принявших в ней участие так и не дожил до ее исхода.

— Сенатор Уитни — я бы даже сказал генерал Уитни — предложил мне офицерское звание, — сообщил Клейтон, когда вместе с Захом и отцом сидел за ужином на ферме Карров.

Тремя днями раньше Клейтон возвратился из Принстона. Он был вынужден добираться на лодке до Норфолка, затем ехать на поезде до Ричмонда, где его ждал отец с каретой, в которой они и отправились домой.

В те первые дни войны у обеих воюющих сторон парила путаница, но несмотря на это Клейтон убедился, что война действительно идет, потому что вынужден был добираться до дома кружным путем. К тому времени Соединенные Штаты раскололись на два разных лагеря.

— Генерал хочет взять меня в свои адъютанты и предложил мне капитанский чин.

— Примешь ли ты это предложение? — спросил Зах, с беспокойством глядя на своего старшего брата. Он помнил, что ему сказала всего неделю назад Шарлотта относительно колебаний Клейтона по вопросу о рабстве.

Клейтон положил на тарелку куриную ножку и вытер губы. Старый фермерский дом был обставлен замечательными старыми предметами, иные из них несколько поколений принадлежали семейству Карров. Над камином висел портрет матери мальчиков. Клейтон припомнил почти беспрерывные споры в колледже о рабстве. Там, в Принстоне, у него зародились серьезные сомнения. Но теперь, когда он вернулся на ферму Карров, сидел в своем доме жарким весенним вечером, разве оставался у него какой-либо выбор?

— Да, — ответил он без особого энтузиазма.

— Урра! — воскликнул Зах. — Я знал, что ты поступишь именно так. Я сказал Шарлотте, что ты настоящий южанин.

— Разве были какие-то сомнения в твоей решимости воевать? — спросил Брандон Карр, наливая в стакан вино из хрустального графина.

— Ну, в колледже мы много спорили о рабстве. Но нет, по-настоящему я никогда не думал отказываться воевать, коли уж дело дойдет до войны.

— У меня тоже были сомнения по поводу некоторых особенностей рабства, — заметил отец, ставя на место графин и закрывая его пробкой. — Я ясно указал твоему будущему тестю, что не одобряю его жестокого обращения с рабами. И не так давно, когда Пинеас хотел отправить меня в Англию и подкупить основного свидетеля по делу о миссис Кавана, чтобы он дал ложные показания, я сказал ему, что не стану заниматься грязными делами. Поэтому вместо меня они послали Роджера Уарда. Но без рабства Юг опустится до состояния хаоса, поэтому у нас нет иного выхода, надо драться. — Он повернулся к младшему сыну, сидевшему по его левую руку. — Однако, Захарий, поскольку Клейтон становится под наши знамена, тебе придется оставаться дома.

— Но, па…

— Никаких возражений, сын. Я старею и не могу один управиться со всем хозяйством. Клейтон будет воевать, поддерживать честь нашей семьи. Никто не усомнится в твоем мужестве, Захарий, если ты останешься дома. Все знают, что ты не трус.

«Трус, — подумал Клейтон. — Именно так они бы окрестили меня, если бы я уклонился от армии. Проклятье, пусть они как безумные рвутся на эту войну, но я покажу им, что я тоже не трус».

— Ой, Клейтон, — воскликнул Зах, — теперь ты сможешь жениться в офицерской форме! Разве это не здорово?

— Завтра с утра нам надо будет отправиться к портному во Фредериксбург, — напомнил Брандон. — Я читал, что издан справочник о форме одежды в армии конфедератов. Цвет должен быть темно-серый, хотя я слышал, что при окраске некоторые ткани приобретают желтовато-коричневый цвет, как орех. Уверен, что тебе прекрасно пойдет любой цвет мундира, Клейтон. Не сомневаюсь, что Шарлотта будет гордиться своим женихом, как я горжусь своим сыном.

Хотя вовсю распространялись домыслы, что Линкольн попытается установить блокаду портов Юга, этого пока не случилось, и для богатых южан типа Уитни жизнь по-прежнему представляла собой полную чашу. Так что свадьба капитана Клейтона Карра с Шарлоттой Уитни вылилась в необычайно роскошное торжество и, по существу, стала одним из крупнейших событий предвоенного Юга. Господь благоволил этому торжеству прекрасной погодой и безоблачным небом. Глядя как из съезжавшихся карет высаживались изысканно одетые гости — цвет аристократии Виргинии — перед парадным входом в роскошный особняк на берегу реки Раппаханнок, только самые отчаянные пессимисты могли представить себе, что весь этот блеск вскоре будет сметен страшнейшим ураганом истории.

Клейтон смотрелся лихим воякой в своей новой серой офицерской форме с завитками золотых нашивок на рукавах. Шарлотта прелестно выглядела в своем подвенечном платье, украшенном гирляндами фиалок, с огромной юбкой чуть ли не шести футов в диаметре у подола, со шлейфом, растянувшимся еще на восемь футов, свадебная вуаль спускалась каскадом кружевных волн со шляпки, украшенной цветами, — все было безупречно скопировано с модели подвенечного платья английской принцессы, которую Элли Мэй нашла в книге Годли «для дам». Когда прозвучали брачные клятвы и жених нежно поцеловал невесту, все женщины в зале не смогли удержаться от слез умиления.

Потом начались обильные угощения, сопровождаемые бесконечным числом бутылок французского шампанского из хорошо укомплектованного подвала Пинеаса. Около сотни гостей предались нескончаемым утехам еды, питья и танцев на протяжении всего дня до позднего вечера. Большинство юных молодцов, включая Заха, основательно «нагрузились», если воспользоваться одним из множества американских синонимов слова «напились». Но Клейтон в ожидании брачной ночи в гостинице Фридериксбурга оставался почти трезвым. Они с Шарлоттой проведут десятидневный медовый месяц в Хот-Спрингс, штат Виргиния, после чего он явится к своему тестю для прохождения воинской службы.

— Клейтон, — обратился Пинеас, отводя капитана в сторону, — когда ты возвратишься, у меня для тебя будет приготовлено дело.

— В чем оно заключается, сэр?

— Ты помнишь миссис Кавана с плантации «Эльвира»?

— Очень хорошо помню.

— Как тебе известно, она прислала указания из Шотландии Билли Деври дать вольную всем своим рабам. Он это и сделал, несмотря на сильное противодействие других рабовладельцев. Тогда мы мало что могли поделать с этим, но теперь другое дело. Я обсуждал ее поступок с властями в Ричмонде, и мы решили конфисковать плантацию «Эльвира», а помещения превратить в госпиталь для армии.

— Сэр, законно ли это?

— Новое правительство решило подойти к миссис Кавана как к предательнице интересов Конфедерации из-за ее прошлых денежных переводов аболиционистам. Да, это законно. Конечно, мы надеемся, что нам не понадобится много госпиталей, но боюсь, что их потребуется все-таки больше, чем мы сейчас располагаем. Плантация «Эльвира» нам пригодится. Мои подчиненные сейчас составляют список ее рабов. Мы намереваемся выловить как можно большее их число и заставить их потрудиться на Конфедерацию. Домашних слуг вернем в особняк на плантации «Эльвира». Они будут использоваться в качестве обслуживающего персонала госпиталя. Когда ты возвратишься из Хот-Спрингс, первое твое задание и будет заключаться в том, чтобы выловить домашних слуг.

— Очень хорошо, сэр.

— А пока хочу сказать, что мне очень приятно твое присоединение к нашей семье, а также хочу пожелать тебе прекрасного медового месяца. Но, — он понизил голос, — относись понежнее к Шарлотте. Мы с матерью пытались объяснить ей, чего она может ждать сегодня ночью, но боюсь, что не сумели как следует сделать это. Не думаю, что она понимает, что именно ты будешь делать с ней. Гм, полагаю, что у тебя раньше были отношения с женщиной?

Клейтон покраснел, как мак.

— Да, сэр.

— Гм, да. Ну, это хорошо. Когда я был молодым человеком, то считалось, что джентльмен должен иметь некоторый опыт в этом деле. Но теперь, с этой чертовой щепетильностью, нельзя уже назвать «ножкой» ножку от рояля. Ситуация становится все более смехотворной. Ну, а теперь возвращайся к гостям, веселись. Но к Шарлотте будь повнимательнее.

— Конечно, сэр. Спасибо, сэр.

Клейтон присоединился к веселящимся гостям, удивляясь странной настойчивости Пинеаса. Он уже пытался отправить Лизу Кавана на виселицу. Не добившись этого, он теперь решил конфисковать ее имущество. Его тесть выглядел таким величавым и радушным. Но Клейтон понял, что в душе он — дикий бык.

— В своем заведении я не держу черных шлюх, — объясняла сердитая мисс Роуз, дородная, весом в триста фунтов, хозяйка известного борделя в Йорктауне. — За кого вы меня принимаете, за дерьмо? Заведение обслуживает только белых джентльменов.

— Но бывают некоторые джентльмены, которым изредка подавай черную штучку, — возразил Клейтон.

Этот разговор происходил жарким вечером три дня спустя после его возвращения.

— Согласно моей информации у вас служит женщина по имени Дулси, прежде бывшая рабыней миссис Джек Кавана с плантации «Эльвира». У меня на руках армейский приказ о возвращении всех бывших рабов миссис Кавана под юрисдикцию армии.

Клейтон вручил раскипятившейся мисс Роуз приказ. Пока она читала его, он оглядел безвкусную обстановку борделя с ярко-красными ворсистыми обоями и круглыми, как глобусы, газовыми фонарями. В холле слонялась группа привлекательных белых девушек в различной степени раздетости, двое из них сидели на круглой кожаной кушетке в центре зала. Одна рыженькая послала воздушный поцелуй красивому капитану. Другая вроде бы случайно подняла нижнюю юбку, чтобы открыть для обозрения интимные места. Клейтон жадно смотрел на все.

— Ладно, — проворчала мисс Роуз, возвращая приказ и понижая голос. — Но прошу вас как офицера и джентльмена не разглашать, что среди моих девочек есть и черненькие. Я взяла ее только потому, что она весьма привлекательна и отчаянно нуждалась в заработках. С моей стороны это было проявлением милосердия, капитан. Надеюсь, вы понимаете это?

— О, да. Конечно.

Мисс Роуз, одетая в зеленое шелковое просторное платье, пропотевшее под мышками, заметила блуждающий взгляд Клейтона, и слегка улыбнулась.

— Капитан, желаете немного потрудиться? — шепнула она. — Можно устроить за счет заведения. Как мой вклад в наше славное дело.

Клейтон замялся.

— Я женатый человек, — сказал он.

— И все наши клиенты тоже.

Клейтон думал о Шарлотте, оказавшейся ледышкой в их первую брачную ночь. Правда, в конце их поездки она начала понемногу оттаивать. Ему не следовало бы начинать изменять ей. Он был офицером, а не кадетом, и он любил свою молодую жену.

— Пожалуйста, приведите ко мне женщину по имени Дулси.

— Хозяин — барин. Но вы упускаете возможность попробовать одну из лучших путанок в краю Дикси. Лотт, — позвала она сочную блондинку. — Пойди, разыщи Дулси. Скажи ей, пусть соберет свои вещи. Она будет работать на армию.

— Она уже переспала с половиной армии, — отозвалась Лотт, другие девушки захихикали.

Через несколько минут из помещения в глубине здания появилась одна из самых, пожалуй, эффектных негритянских девушек, которых когда-либо видел Клейтон, хотя назвать ее негритянкой было бы явной неточностью, поскольку кофейно-молочная кожа выдавала в ней большую долю крови белого человека. Она выглядела лет на восемнадцать, и в обтягивающем шелковом платье с оборками и соблазнительными разрезами ее шикарная фигура выглядела просто сенсационно. Клейтон почувствовал со смущением, что его штаны начинают натягиваться в паху, когда она подошла к нему.

— Что это за разговоры о том, чтобы меня опять сделать рабыней? — сердито спросила она. — Я уже не рабыня! Меня законно освободила миссис Лиза, и у меня имеются подтверждающие это документы!

— Виноват, любезная, но вы только что были лишены свободы армией конфедератов, — пояснила мисс Роуз. — Вот приказ, все по закону. Просто изменились порядки!

Дулси вызывающе посмотрела на Клейтона.

— Куда вы меня забираете? — спросила она.

— На плантацию «Эльвира», по приказу генерала Уитни. Тамошний особняк превращен в госпиталь. Вы будете работать там медсестрой по этажу.

— Медсестрой? Не хочу быть медсестрой для больных мужчин, нет, сэр! Можете передать своему генералу Уитни, чтобы он проваливал ко всем чертям! Я свободная!

— Как уже сказала мисс Роуз, вас лишили свободы, — терпеливо объяснил Клейтон. — Вам придется пойти со мной. У меня дюжина солдат, которые дожидаются у подъезда, поэтому не заставляйте принуждать вас.

Дулси уставилась на него.

— Минутку, — произнесла она. — Я знаю вас. Вы не масса ли Клейтон, который приезжал на бал к миссис Лизе на плантацию «Эльвира» с мисс Шарлоттой Уитни?

— Совершенно правильно. Теперь она моя жена.

— Ха! Стало быть, вы поженились. Ха!

Дулси измерила взглядом шестифутовую фигуру Клейтона. Заметила некоторый непорядок в его штанах.

— Давай, Дулси. Собирай свои вещи.

Она слегка улыбнулась.

— Похоже, у меня нет выбора, верно?

Она повернулась и пошла в глубину здания, многозначительно покачивая своими бедрами.

Мисс Роуз заметила испарину на лбу Клейтона.

— Ну разве это не штучка? — шепнула она.

— Папа сегодня приедет домой? — спросила четырехлетняя Аманда Кавана, когда Лиза встала на колени возле ванночки и стала мыть ее губкой.

— Только в субботу, дорогая, — ответила Лиза. — Ты же знаешь, он приезжает по субботам.

— О, хочу, чтобы он приехал скорее. Я так скучаю, когда его нет с нами.

— Мы все по нему скучаем.

— Почему он не может находиться здесь постоянно, как все папы?

— Ты знаешь почему, Аманда. Я уже сто раз объясняла тебе, что у него дела в Лондоне. — Лиза использовала этот предлог, чтобы объяснить недолгое присутствие Адама в его шотландском доме. Она остро сознавала, что эта отговорка становилась все менее убедительной: Аманда слишком часто спрашивала об этом.

— А папа привезет мне подарок из Лондона?

— Уверена, что привезет. Он всегда это делает, верно? Он ужасно тебя балует.

— О мама, я не избалованная. Я самая славная девочка на всем свете. Сам папа сказал мне это!

Лиза засмеялась и поцеловала светлокудрую головку дочери.

— Вот поэтому-то, моя сладкая Аманда, ты и избалованна.

Аманда чихнула, и Лиза нахмурилась.

— Ты чихнула уже пятый раз. Боюсь, что ты можешь простудиться. Миссис Паркер, нам стоит уложить ее в кроватку и дать ей лекарство.

— Нам не стоило разрешать ей играть сегодня на пляже, — заметила седовласая няня с добрым лицом. Она подошла и вынула Аманду из ванночки. — Сейчас слишком сыро.

— Да, боюсь, что ты права. Я буду на первом этаже. Спокойной ночи, дорогая.

Она еще раз поцеловала Аманду, потом вышла из детской, оклеенной яркими обоями с картинками на сказочные сюжеты, и спустилась на нижний этаж. Восьмикомнатный каменный коттедж, который Лиза под влиянием викторианской сентиментальности назвала «Отрада сердца», представлял собой светлый и очаровательный домик. Из окон большой гостиной и столовой открывался прекрасный вид на залив, на песчаные пляжи Клайда, уходящие большими косами в Ирландское море на западном берегу Шотландии. В восемнадцатом столетии это строение имело меньшие размеры и выглядело более примитивно — обычной рыбацкой хижиной. Деду Адама приглянулись эти дикие и очаровательные места и он перестроил коттедж, превратив его в виллу для летнего отдыха на берегу моря. С тех пор как Лиза въехала сюда четыре года назад, Адам тоже вложил крупную сумму в реконструкцию дома, провел водопровод и канализацию, установил отопление и оборудовал новую кухню. Лиза разбила небольшой сад напротив окон кухни, напоминавший ей садик в родительском доме в Уайкхем Райз, насадила цветов вокруг всего коттеджа, и цветы прекрасно разрослись в дождливом климате, хотя им и не хватало солнечного света.

Лиза полюбила этот коттедж и эти места. Ее скандальная известность и слава Адама сделали совершенно ненужным укрывательство под вымышленными именами. Местные жители узнали, кто они такие, еще до того, как Лиза распаковала свои вещи. Первый год они ощущали на себе враждебные взгляды, получили даже несколько грязных анонимок. Но со временем отношение местных жителей изменилось. Лиза предстала перед ними замечательной матерью, чей роман с Адамом выглядел капризом судьбы. В конце концов, все стали относиться к ним дружелюбно, а многие молодые шотландцы смотрели на них как на обаятельных знаменитостей.

Но Лиза понимала, что время бежит очень быстро. Хотя она и была счастлива, довольствуясь эпизодическими ласками Адама, но подрастала Аманда и задавала все больше вопросов. Аманда хотела знать, почему у нее папа «не как у всех». В довершение многочисленных тревог Лизы в эту ночь у Аманды поднялась температура. Послали за врачом. Ничего страшного не произошло, просто сильная простуда, но Аманда расплакалась в кроватке, зовя папу. «Что будет, — думала Лиза, — если Аманда заболеет серьезно? Что будет, если, избави Бог, она пострадает в несчастном случае? Что если она умрет, а Адама не будет рядом?» И ее собственное личное счастье оправданно ли, если у ребенка нет «папы, как у всех»? Хотя Лиза обожала Адама, все же она нередко подумывала о том, чтобы возвратиться вместе с Амандой в Виргинию, предъявить права на свою собственность и, может быть, попытаться найти нового мужа. Но этому помешала начавшаяся там гражданская война. Поэтому, решила она, ей надо отдаться на волю Божью.

Но сейчас, сидя возле кроватки Аманды, слыша ее плач и вопросы о папе, Лиза чувствовала, что в недалеком будущем ей придется изменить свою жизнь.

— Я получила письмо от своего доверенного Билли Деври, — сообщила Лиза Адаму в следующую субботу во время их прогулки по прелестному пляжу перед коттеджем. — Он пишет мне, что сенатор Уитни стал теперь генералом армии конфедератов, и что он реквизировал особняк на плантации «Эльвира», превратив его в госпиталь для раненых солдат.

— Законно ли это? — спросил Адам.

— Билли утверждает, что я ничего не смогу сделать. Уитни близок к Джефферсону Дэвису и является одним из наиболее влиятельных людей Конфедерации, поэтому он может спокойно делать все, что ему заблагорассудится. Но меня особенно возмущает то, что он выловил большую часть моих бывших рабов и загнал их в рабочие бригады, которые обслуживают армию повстанцев. И он задаром заставил работать в госпитале Лиду, Чарльза и Дулси.

— Иными словами, он опять обратил их в рабство.

— Вот именно.

Стоял великолепный июньский день. С косы Клайд дул свежий ветерок. Но хотя и манило войти в воду, на пляже не было ни души — шотландцы считали, что в океане могут купаться только ненормальные. Лиза колебалась, сообщать ли Адаму другую новость из письма Билли, потому что это было связано с очень важными вещами в их взаимоотношениях. Во всяком случае, так она думала. Гражданская война, которая продолжалась уже два месяца, затронула жизни тысяч людей, в том числе и жизнь самой Лизы.

— Другая проблема, — продолжала она, решив все-таки сказать все до конца, — заключается в том, что они лишили меня также доходов.

Адам посмотрел на нее с удивлением.

— Каким образом?

— Опять же козни генерала Уитни. Билли пишет, что он добился конфискации Конфедерацией всех моих акций и облигаций, хранившихся в банке Ричмонда, и замене их облигациями Конфедерации, которые, вероятно, не будут приносить никакого дохода, пока не победит Юг. Поэтому я лишилась доходов. И это особенно неприятно потому, что мои деньги теперь помогают Югу, хотя я вложила их в ценные бумаги Федерации.

— На какие только чертовы проделки они не идут! Конечно, я обеспечу тебя любой нужной суммой…

— Нет! — Она остановилась, придерживая свои светлые волосы, которые теребили порывы ветра. — Судьба нам подарила четыре года замечательного счастья, пусть Сибил и занимала большую часть твоего времени. Но я была счастлива, в частности, еще и по причине своей финансовой независимости. Я не состояла в «содержанках». Знаю, что это мелочь в том, что многие считают «аморальным» сожительством, но для меня это важно. Ах, этот Уитни — чудовище, а не человек! Он отравляет мне жизнь! К тому же, не надо забывать и о Гаврииле. Он так хорошо учится в школе, а теперь у меня нет денег, чтобы платить за его обучение.

Она рассказала Адаму о Мозесе и о том, что она помогает воспитанию его сына в школе квакеров в Глочестере, штат Массачусетс.

— Знаешь, — сверкнул глазами Адам, — мы с тобой не скандалили четыре года. Не вступали даже в мелкие пререкания, верно?

— Мы жили, как в раю.

— Ну, думаю, нам придется все-таки поссориться.

— Но не из-за денег!

— Нет, именно из-за денег. Ты для меня практически жена, ты мать моей дочери. Почему ты не хочешь добровольно принять от меня деньги?

— Потому что не хочу делать этого. Хочу вести себя с этаким особым благородством. А по правде, просто я… ну, ценю свою независимость, хотя независима и не в полной мере.

— Знаю, что ты имеешь в виду, и люблю тебя за это. Но факт остается фактом, ты нуждаешься в деньгах, и если ты не хочешь принять их от меня в качестве подарка, то возьми их в долг, на какое-то время. Эта война долго не протянется, и из того, что я читаю и слышу, к сожалению, можно сделать вывод, что победят южане. Когда это произойдет, ты вернешь мне долг. Что в этом неразумного?

Она вздохнула.

— Наверное, ты прав. Я возьму в долг. Ах, Адам, какой ты замечательный человек, не удивительно, что я полюбила тебя.

Он обнял ее и расцеловал.

— Теперь, когда мы утрясли этот неприятный вопрос, мы можем поговорить и о более приятных вещах. Давай искупаемся.

— Ты сошел с ума. Вода еще ледяная.

— Я знаю, как тебя согреть после купанья.

— Нет. Есть еще одно дело.

Он отпустил ее.

— Что такое?

Они продолжали идти по пляжу.

— Оно касается Аманды, — продолжала Лиза. — Мы виноваты перед ней. Отец бывает с ней только эпизодически. И хотя местные жители относятся к нам как… ну, как бы там они к нам ни относились, все равно негоже так воспитывать ребенка. Ты это знаешь так же хорошо, как и я.

— Я люблю Аманду! Обожаю ее!

— Но дело-то не в этом. Как мне объяснить ей, где ты проводишь большую часть своего времени? Как мне ей объяснить, что у тебя другая семья, что у тебя теперь два сына, которые приходятся ей сводными братьями? Она даже не знает об их существовании. Как я объясню ей, кто же я такая? А ведь когда-то ей надо будет узнать об этом.

— Ты создаешь ненужные осложнения, — кисло произнес он.

— Конечно, я все усложняю. Но я должна позаботиться об Аманде, как и ты обязан подумать о Генри и об Артуре.

Он остановился и вновь обнял ее и расцеловал. Ветер раздувал и переплетал их волосы, когда они стояли обнявшись на пустынном пляже.

— Мы что-нибудь придумаем, — наконец, прошептал он. — Но я не отпущу тебя. Ты и я неразрывны.

Она слишком отчаянно любила его, чтобы говорить еще что-то. Во всяком случае, в данный момент.

В душную жаркую ночь 15 июля 1861 года по виргинскому берегу реки Потомак скакал галопом молодой человек в темном костюме и черной шляпе. Незадолго до полуночи он увидел, как среди деревьев на берегу реки дважды сверкнул огонек. Молодой человек, капитан Клейтон Карр из армии штата Виргиния, направил коня туда. Выдалась темная ночь, хотя отдаленные вспышки зарниц создавали некоторое тусклое освещение. Из-за деревьев вышел человек, вскинул ружье. Клейтон натянул уздечку коня.

— Палметто, — негромко произнес он.

— Гремучая змея, — отозвался встречный и опустил свое ружье. — Давайте мне своего коня. Лодка находится вон там внизу.

Клейтон тут же спрыгнул с коня, подал уздечку «гремучей змее». Потом побежал в кустарник, споткнулся, чуть не упал на грязный причал, возле которого сидел в лодке на веслах мужчина.

— Влезайте, — шепнул гребец. — Только сначала оттолкните лодку.

Клейтон сделал, как ему велели, оттолкнул лодку от берега и прыгнул на корму.

— Садись на скамейку, осел, а то мы перевернемся, — скомандовал мужчина. Клейтон повиновался, и мужчина начал грести, держа лодку поперек реки. Клейтон, изучавший классическую литературу в Принстоне, представил себе, что плохо различимый гребец — Харон, и он перевозит его через реку Стикс. Сравнение не было таким уж фантастическим, как могло бы показаться, поскольку, возможно, его ждала смерть на вашингтонской стороне Потомака.

— Я могу ждать здесь только до рассвета, — прошептал гребец, когда нос лодки ткнулся в берег. — Если вы к тому времени не возвратитесь, то рассчитывайте только на самого себя.

— Я вернусь, — нервничая, заверил Клейтон. Если его схватят, то янки наверняка решат, что он шпион, и повесят его. Выбравшись на берег, он нашел приготовленную для него лошадь. Отвязав ее, он прыгнул в седло и отправился в Вашингтон.

Клейтон добровольно вызвался выполнить это поручение. Его тесть, генерал Пинеас Уитни, неодобрительно отнесся к добровольному согласию Клейтона, назвав его «глупым риском», но генерал Боргард настаивал на своем. Информацию, которую Клейтон должен доставить из Вашингтона, возможно, обеспечит Югу победу в войне. И это соображение взяло верх. Пусть у Клейтона имелись сомнения относительно рабства, но он был полон решимости доказать, что он отнюдь не трус.

Несясь во весь опор среди темной ночи, мысленно он обдумывал сложившуюся ситуацию. Война продолжалась уже четвертый месяц. В Вашингтон с севера были стянуты тысячи солдат, но пока что они ничего не сделали, если не считать, что превратили Вашингтон в еще более грязный и вонючий город. Некоторые полки разместились в самих помещениях Капитолия. А тем временем столицей Конфедерации был провозглашен Ричмонд. И поскольку он находился чуть более чем в ста милях от Вашингтона, на Севере нарастали настроения двинуть федеральные войска на Юг, сокрушить или захватить Ричмонд и покончить с восстанием. Эти настроения усиливал тот факт, что большинство ополченцев добровольно записались на службу только на три месяца, а этот срок почти истек. Если федералисты не примут быстрых мер, ополченцы разойдутся по домам, открыв Вашингтон для наступления конфедератов, армия которых расположилась к югу от Вашингтона, в двух городах — Сентрвиль и Манассас вдоль спокойно текущего ручья Булл-Ран.

Генерал французского происхождения, Боргард получал информацию из различных источников в Вашингтоне, но главным его источником была элегантная вдова по имени миссис Роуз О'Нил Гринхау, которая проживала в доме «в радиусе полета пули» от Белого дома, как многозначительно сказал об этом Боргард Клейтону. Пятью днями раньше, 10 июля, Боргард получил от миссис Гринхау закодированное послание, которое привезла очаровательная черноволосая девушка по имени Бетти Дювалл. В этом послании говорилось, что новый командующий федеральными войсками в Вашингтоне, генерал Ирвин Макдауэлл, разработал план наступления на армию Боргарда в Манассасе, и что она сможет передать план диспозиции его войск и маршрутов их продвижения в ночь на 17 июля.

Вот тут-то Клейтон и сделал заявку на свое место в истории, вызвавшись съездить в Вашингтон и привезти такую информацию.

Можно было бы предположить, что в такой чрезвычайно серьезной ситуации Вашингтон превратится в неприступную крепость, но на деле все было наоборот. Добровольцы-северяне, которые горели желанием «отстегать мятежников», были по преимуществу молодыми фермерами с традиционной для американцев неприязнью к дисциплине и даже неверием в нее. Немногие подготовленные офицеры закончили военную академию в Вест-Пойнте. Это учебное заведение американцы недолюбливали из-за царившего в нем духа европейского милитаризма. Количество выпускников Вест-Пойнта поредело, потому что многие перешли на сторону южан. Командующие противостоящих сторон — Макдауэл и Боргард вместе учились в Вест-Пойнте. В результате федеральные войска мало уделяли времени подготовке, предпочитая заниматься пьянством и охотиться за «бабцом» в злачных районах города. Корреспондент лондонской Таймс Уильям Говард Рассель, который освещал Крымскую войну и мятеж в Индии, знал, что такое хороший солдат. Он пришел в ужас от неряшливых хулиганов, называвших себя федеральными солдатами. Посетив однажды форт Конкоран в столице, он увидел солдата, который вошел в неохраняемый пороховой склад с зажженной трубкой!

Поэтому, когда Клейтон мчался по душному городу, он видел пустые немощеные улицы, неосвещенные дома и не встречал никаких препятствий для своего продвижения. Город был знаком Клейтону — он провел немало дней в особняке сенатора Уитни на улице Н. Теперь особняк был на замке и закрыт ставнями. Клейтон без труда добрался до дома миссис Гринхау, в котором знаменитая хозяйка принимала, несмотря на ее хорошо известные симпатии к южанам, таких выдающихся политиков-северян, как государственный секретарь Сювард, даже после начала военных действий.

Клейтон спешился перед неосвещенным домом, торопливо подошел к парадной двери, постучал, с беспокойством оглядываясь по сторонам, чтобы удостовериться, что за ним не следят. Улица казалась вымершей. Через минуту дверь приоткрылась. Он едва различил красивую женщину средних лет с черными волосами.

— Миссис Гринхау? — шепотом спросил он.

— Да.

Клейтон просунул через приоткрытую дверь сложенный листок бумаги, на котором было написано шифром «Верьте предъявителю». Она взяла бумажку и закрыла дверь. В щели он заметил отсвет свечи. Потом дверь открылась.

— Входите. Живее.

— Моя дорогая Сибил, хотя в это трудно поверить, но у меня не осталось ни гроша. Что-то обязательно надо сделать. — Сибил во все глаза смотрела на своего прежнего любовника, Эдгара Масгрейва. Они находились в гостиной Понтефракт Хауза в Лондоне.

— Но я же дала тебе семьдесят тысяч фунтов! — воскликнула она.

— Да, но это же было много лет назад, — отозвался Эдгар. Как всегда, он был одет по последней моде, но она обратила внимание на то, что его былая привлекательность начала увядать, и светлые волосы уже не были столь густыми, как прежде.

— Просто поразительно, как могут таять деньги, словно весной снег. Счета, счета, счета! Жизнь ныне пошла ужасно дорогая, ты же знаешь — я просто не представляю себе, как выживают бедняки. Я имею в виду настоящих бедных… вроде меня. Это так утомительно. У меня действительно нет сноровки в экономии денег.

Сибил, на, которой было тускло-зеленое платье в этот теплый июльский день, чуть не фыркнула от возмущения.

— Если ты думаешь, что я позволю себе поддаться опять шантажу…

— Пожалуйста, нельзя ли избежать твоей явной театральности? Так случилось, что вчера после обеда я очень приятно провел время, сидя в очаровательном сквере напротив твоего дома. Выдался такой замечательный денек. И я видел, как няня вышла из дома с твоим наследником и запасным мальчиком: юным лордом Кастлфордом и его братцем, которого ты подарила Адаму в прошлом году. Лорд Артур слишком молод, чтобы быть похожим на кого-то конкретно, но лорд Кастлфорд, которому скоро стукнет пять, по-прежнему совершенно светловолос и мне льстит, что его сходство со мной делает вопрос об отцовстве очевидным. Ну, просто изумительные конфеты, Сибил, но впрочем тебе всегда было доступно все самое лучшее. Просто поражаюсь, как тебе удается сохранять свою фигуру.

Он открыл фарфоровую вазу и отправил себе в рот шоколадный шарик.

— Адам еще ничего не заметил до сих пор? — продолжал он.

— Нет. Но даже если и заметил, то ничего об этом не сказал. «Как чертовски это надоело», — подумала она. Конечно, она постоянно боялась, что Эдгар возникнет опять и все разрушит. Сумасшествие заключалось в том, что перемирие, которое четыре года назад предложил Адам, получилось. Он показал себя любящим мужем и хорошим отцом для сыновей. Она даже думала, что он по-своему начал любить ее. Возможно, эта любовь не походила на всепоглощающую страсть, которую он питал к Лизе, но была все-таки достаточно большой, чтобы удовлетворить Сибил. Правда, были ежемесячные отлучки в Шотландию, которые коробили ее, но, несомненно, дела могли пойти и хуже. А теперь вот это: бомба замедленного действия. Если Адам узнает правду о Генри, то их семейная жизнь опять превратится в ад, чего она, конечно, не хотела. Она должна умиротворить Эдгара.

Она глубоко вздохнула.

— Сколько? — тихо спросила она.

— Г-м-м. Ну, думаю, что десяти тысяч хватит, на первое время. И, может быть, еще десять на следующий год. В общем-то, мы могли бы договориться о каких-то постоянных условиях. Ты будешь платить мне по десять тысяч в год, и я не стану докучать тебе. Для тебя это очень выгодная сделка, в конце концов. Это значительно дешевле нашей прежней договоренности.

— Я оформлю это через мистера Лоуери, — сказала она. — А теперь, пожалуйста, уходи.

Эдгар, улыбаясь поднялся.

— Я слышал, что Адам опять подался в Шотландию, — протянул он нараспев. — Мне хорошо известно, что Шотландия модное место в августе, но твой муж ездит туда даже в феврале. Что его туда так тянет? Уж не увлекся ли он волынкой?

— Он там рыбачит.

— Г-м-м. Действительно, подозрительно. Так-так, ухожу. Надеюсь, что скоро со мной свяжется ваш мистер Лоуери. И потом, думаю, смогу славно провести осень в Тоскании. Ты бывала в Тоскании? Цветущий край, а итальянки редкостно сексуальные создания. К тому же, все удивительно дешево.

Поклонившись, он вышел из комнаты. Она подошла к окну, выходившему на площадь Понтефракт, и наблюдала, как он взял извозчика. Она не представляла себе, как объяснит Адаму ежегодные расходы по десять тысяч фунтов стерлингов.

Она решила, что пришло время нанести визит Сидонии, леди Рокферн, жившей в городском доме леди Холлсдейл на Найтсбридже.

— Ему надо заняться политикой, — заявила Сидония со своей привычной безоговорочностью.

Разговор происходил на следующей день после обеда. Сибил пила чай с Сидонией в гостиной дома, расположенного на площади Кадоган.

— Адам слишком давно бездельничает, а руки бездельника — орудие дьявола. Ему пора приобрести себе профессию. Он говорил мне, что брал уроки, чтобы улучшить свою грамотность…

— Да. В этом отношении он не сидел сложа руки. Писать он стал вполне грамотно.

— Прекрасно. Если он может правильно написать фразу по-английски, то почему бы ему не написать подходящий английский закон. И, моя дорогая, если вы сумеете заинтересовать его политической деятельностью, ему придется сократить свои поездки в Шотландию, если ты понимаешь, что я имею в виду. Когда я была ребенком, то люди думали, что члены парламента негодяи и замешаны в зловещих делах. Но обстановка меняется… уже изменилась, между прочим. Политические деятели в наши дни должны быть респектабельными людьми… или, по крайней мере, выглядеть респектабельными. Втяните Адама в политику, и у него не будет другого выхода, как стать респектабельным. Еще чаю?

— Да, спасибо. Конечно, у него имеется место в палате лордов, но он даже не удосужился сходить туда. Как я смогу заинтересовать его?

— Внеси деньги председателю любой партии, хотя думаю, что лучше ставить на тори. Отправь мистеру Дизраэли чек на тысячу фунтов, и ты подтолкнешь моего племянника на путь блестящей политической карьеры.

Сибил улыбнулась.

— Дорогая тетя Сидония, — заключила она. — Думаю, что вы придумали великолепный план.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Капитан Клейтон Карр стоял на крутом обрыве, с которого открывался вид на перекресток дорог у Манассаса, и наблюдал за ходом первой большой битвы Гражданской войны. Его бесило то, что он был вынужден только смотреть на нее. Будучи адьютантом у генерала Пинеаса Тюрлоу Уитни, он должен был находиться поблизости от своего тестя, который вместе с генералом Боргардом был рядом с командным пунктом и тоже наблюдал за ходом сражения в бинокль. А сражение происходило довольно жаркое. В полумиле к северу от них конфедераты столкнулись с федералистами, и гул канонады, треск ружейных выстрелов болезненно отражались на барабанных перепонках Клейтона. Пороховой дым поднимался в жаркое летнее небо.

Отважная поездка Клейтона в Вашингтон, чтобы заполучить федеральные планы от миссис Гринхау, закончилась блестящим успехом. Этот подвиг произвел впечатление на генерала Боргарда, который заявил, что он представит Клейтона к упоминанию в списках отличившихся и к медали, как только правительство конфедератов начнет отливать медали. По крайней мере, в настоящее время не было ни малейших сомнений в храбрости Клейтона. Теперь никто не мог сказать, что он использовал родственные связи, чтобы оказаться на безопасном посту адъютанта своего тестя, хотя в этом вопросе он проявлял повышенную щепетильность. Конфедератам, так же как и федералистам, крайне не хватало обученных офицеров, и Клейтон был не единственным южанином, произведенным в офицеры еще до того, как смог выполнить команду «кругом».

В те первые месяцы войны правительство конфедератов не только не чеканило медалей, но даже система распределения обмундирования была несовершенной. Форма для Клейтона и Пинеаса была сшита частными портными, за что они расплачивались из собственного кармана. Клейтона снял фотограф, который изготовил для него дюжину карточек, чтобы раздать их друзьям и знакомым. «Если даже я и погибну, — думал он, — то у Шарлотты останется снимок, чтобы помнить обо мне». Такие же чувства испытывали тысячи солдат по обе сражающиеся стороны.

Информация миссис Гринхау относительно движения федеральных войск под командованием генерала Макдауэлла оказалась точной. Но даже с таким огромным преимуществом южан сражение проходило крайне ожесточенно в течение всего утра, и обе стороны несли большие потери. Война оказалась выгодным делом для поставщиков продовольствия и извозчичьих контор. Потрясающе скверная служба разведки федералистов допустила распространение по всему городу слухов о том, что войска двинулись на юг. Сражение ожидалось в воскресенье 21 июля. Поэтому дюжины вашингтонцев, конгрессменов и сенаторов вместе с женами и друзьями — сливки общества — приготовили и заказали закуски для пикников, включая ветчину и шампанское, и устремились на юг, чтобы наблюдать великую битву, которая, по общему мнению, заставит бунтаря Джонни драпануть домой и тем самым покончит с крупным восстанием. Конгрессмен Альфред Эли от Нью-Йорка, который захотел понаблюдать в действии тринадцатый полк из Нью-Йорка, обычно расквартированный в его избирательном участке, Рочестере, отправился в Сентрвиль с группой друзей в просторной карете, арендная плата за которую обходилась ему по двадцать пять долларов в день.

— Я слышал, — заметил генерал Уитни генералу Боргарду, — что эти окаянные дурни, любители пикников, вынуждены были уматывать прочь с дороги своих собственных войск.

Генерал кивнул, продолжая наблюдать за сражением в бинокль. Боргард с нетерпением ждал вестей. Он был назначен управляющим Вест-Пойнта как раз перед началом войны, но подал в отставку, чтобы присоединиться к Конфедерации, принял командование в Чарлстоне и отдал приказ произвести орудийный залп по форту Самтер, что послужило началом конфликта. Он высоко ценил профессиональные способности своего противника и бывшего однокашника Макдауэлла. Но он знал, что у Макдауэлла нет «натиска» и что он командует тридцатью тысячами необученных рекрутов, большинство из которых никогда не нюхали пороха. То же можно было сказать и о восставших. Но у Боргарда имелось огромное преимущество. Ему надо было добиться только одного — удержать свои позиции, удержать Оранж и железную дорогу возле Манассаса, которые были главной целью наступления Макдауэлла. Макдауэллу надо было прорвать ряды повстанцев, захватить железнодорожный узел и двинуться дальше на юг по вражеской территории, чтобы овладеть сердцем Конфедерации — Ричмондом. Боргард предчувствовал, что Макдауэллу не справиться с такой сложной задачей.

И скоро события покажут, что он был прав.

А в Вашингтоне, который казался почти совершенно вымершим, потому что много горожан отправились смотреть на ход сражения, группа людей спокойно стояла весь день перед казначейством, прислушиваясь к отдаленной пушечной канонаде, доносившейся с места битвы примерно в тридцати милях к юго-западу. После посещения церкви президент Линкольн ознакомился с неофициальными телеграммами, которые поступали с поля сражения. Затем он поехал в гостиницу «Крушет» на пересечении Шестой и улицы Д, чтобы нанести визит верховному командующему армией Соединенных Штатов, генералу Уинфилду Скотту. В молодые годы Уинфилд Скотт разгромил англичан в 1814 году. Будучи уже почти стариком, он нанес поражение мексиканцам в 1848 году.

Но в июле 1861 года отечный подагрик Уинфилд Скотт не мог уже удержаться в седле. Но он все еще оставался героем северян, и большинство американцев считали, что с ним не сравнится ни один офицер Юга.

Когда президент приехал к гостинице «Крушет», названной по фамилии французского поставщика, являвшегося одновременно лучшим поваром Вашингтона, именно там генерал Скотт расположил свой штаб — старик развил свой утонченный вкус в лучших ресторанах Парижа и мог часами говорить о том, как правильно готовить черепаху, — генерал спал.

Главнокомандующего разбудили, и генерал Скотт сказал президенту, что сражение «идет хорошо».

И опять отправился спать.

— Сэр, они бегут! — завопил ординарец, галопом прискакав к штабу Боргарда в пять часов пополудни. — Янки поджали хвост и побежали обратно в Вашингтон!

— Йи-вау! — взвыл от восторга Клейтон.

Генералы Боргард и Уитни просияли.

— Они отступают? — спросил Боргард.

— Это не отступление, сэр, это разгром.

— Черт подери!

— Сэр, — Клейтон отдал честь своему тестю. — Прошу разрешения поехать на место сражения и посмотреть обстановку?

Генерал Уитни заколебался. Если что-нибудь стрясется с Клейтоном, Шарлотта никогда ему этого не простит, не простит и жена — Элли Мэй.

— Ну…

— Сэр, пожалуйста! Может быть, это решающая битва всей войны! Я должен увидеть ее!

— Ладно, молодой плут. Но соблюдай осторожность! Если ты наткнешься на пулю янки, Шарлотта будет безутешна.

Клейтон оскалился.

— Нет такой пули у янки, которая угналась бы за Клейтоном Карром. — Йи-вау!

Схватив ружье Энфильда — точно такое же ружье, из-за которого начался мятеж в Индии четыре года назад и которое теперь приняли на вооружение конфедераты, на чем английские производители страшно нажились, — он побежал к своему коню, прыгнул в седло и понесся вниз с холма к полям, простиравшимся до ручья Булл Ран.

Перед ним на узкой проселочной дороге образовался один из страшнейших заторов. К Вашингтону разом устремились все кареты любопытных и конгрессменов, перемешавшиеся в одну кучу с отступавшей федеральной артиллерией, бегущей пехотой и скачущей кавалерией. Но Клейтону не привелось увидеть это.

Он увидел тела — трупы конфедератов и федералистов, тела молодых людей, распростертые под июльским солнцем в причудливых позах неожиданно наступившей смерти, свалившиеся возле деревянных столбов и железнодорожной ограды. Они валялись вверх лицом в ямах и лицом вниз на полях, согнув ноги в грубых башмаках, раскинув в стороны руки. Сраженные пулей, они застыли в страшном танце смерти.

Клейтон не заметил полуживого снайпера янки, прятавшегося за деревом перед ним. У того еще оставался один патрон, и стрелок горел желанием увести с собой на тот свет хотя бы еще одного бунтовщика Джонни. Он прицелился в Клейтона и выстрелил.

Быстрая пуля янки все же достала Клейтона. Она пронзила его левое бедро. Завопив от боли, он свалился с лошади на горячую землю вытоптанного кукурузного поля. На мгновение он подумал, что погиб, настолько сильной оказалась боль. Потом, сообразив, что все еще жив, он с трудом сел и осмотрел ногу. Серые брюки, которыми он так гордился, пропитались кровью. Клейтон в горячке не заметил, что пуля раздробила его бедренную кость на несколько осколков.

Именно в этот момент он потерял сознание от невыносимой боли и жары.

Самый прожженный политик Англии смотрел, как Сибил наливает чай из серебряного с чеканкой чайника. Бенджамин Дизраэли прикидывал в уме, чего она добивается. Они сидели в гостиной Понтефракт Хауза в Лондоне через три дня после сокрушительного для северян сражения на ручье Булл Ран близ города Манассас.

— Я глубоко признателен за ваш щедрый денежный взнос, — сказал Дизраэли, когда Сибил подала ему чашечку чая. — Считается, что тори является партией крупных земельных магнатов, но от миллионеров чрезвычайно трудно получить какие бы то ни было взносы. Но ваш чек, который свалился будто бы с неба, вдвойне приятен, потому что позволил мне познакомиться с одной из самых привлекательных дам Лондона.

— Вы мне льстите, мистер Дизраэли, — отозвалась Сибил, глядя на худощавого, довольно сутулого мужчину с черной козлиной бородкой и сальными черными кудряшками, свисавшими с лысеющего черепа на лоб. — Но эта лесть приятна любой женщине.

— Я считаю, что лесть, даже если она неискренняя, является полезным орудием в жизни и совершенно обязательным средством для политических деятелей. В вашем же случае, поверьте мне, моя лесть совершенно искренна. Но я знаю также… — Он сделал паузу, отпил чая, изучающе глядя в лицо Сибил своими цепкими черными глазами, — …что прекрасные маркизы обычно не посылают чеки по тысяче фунтов политическим партиям из чисто альтруистических соображений.

Пятидесятисемилетний Дизраэли славился коварством и слыл скользким типом. Он не считался в полной мере «англичанином», это было любезной формой дать понять, что он еврей. Только три года назад открылся доступ нехристианам в палату общин, что, впрочем, не касалось Дизраэли, потому что еще мальчиком он был крещен по обряду англиканской церкви. Однако на более поздних этапах своей карьеры он голосовал вопреки установкам своей партии, идя на большой политический риск, чтобы снять запрет относительно нехристиан и тем самым дать возможность пройти в палату общин своему другу, барону Лионелю де Ротшильду. Он и стал первым иудеем, который, не изменяя своей религии, оказался в палате общин. Все это, а также то, что он писал романы, обеспечило ему репутацию «скользкого» человека — писать романы тоже считалось недостойным англичанина.

— Вы правы, мистер Дизраэли, — заметила она. — У меня имеются корыстные мотивы. Поскольку вы дорожите своим временем, разрешите мне объяснить их вам. — Она помолчала. — Кажется, кардинал де Рец сказал: «Нет ничего важнее в мире, чем данный решающий момент…»

— «…и умение правильно использовать этот момент является образцом поведения», — закончил Дизраэли цитату. Они оба с удовольствием отметили взаимную эрудицию. — В своей жизни я руководствуюсь и этим девизом.

— Думаю, что сейчас наступил именно такой «решающий момент» для меня и моего мужа. Короче говоря, мне хочется, чтобы мой муж занялся политической деятельностью. Конечно, у него есть недостатки, о которых вы, несомненно, знаете. Будучи бедным родственником де Веров, он не получил должного образования, хотя в течение нескольких последних лет он нанимал репетиторов, чтобы исправить этот недостаток.

— Образование может оказаться слабым местом для политика. Невежество имеет в глазах избирателей определенную притягательную силу.

— Да, пожалуй. Но мой муж обладает рядом достоинств. Он хорошо известен — даже знаменит, если не скромничать. Он нравится английской общественности. Он молод и респектабелен. Он крупный землевладелец и чудовищно богат. Мне представляется, что он должен принять участие в управлении этой страной, но нуждается в руководстве — в политическом наставнике, если так можно выразиться. Осмелюсь предположить, что он нуждается в ком-то, подобном вам.

— Теперь льстите мне вы, леди Понтефракт. Но должен напомнить вам, что я возглавляю лояльную оппозицию Ее Величеству. Вам скорее следовало бы обратиться к лорду Пальмерстону, который смог бы вознаградить вашего мужа какой-нибудь подходящей государственной должностью.

— Но моему мужу импонируете вы, мистер Дизраэли. Он о вас самого высокого мнения и восхищается вашей концепцией «романтического торизма», когда Англией управляет аристократия, но такая аристократия, которая заботится о бедняках и неудачниках, аристократия с совестью.

Он поставил на столик свою чашечку.

— Вы восхищаете меня, леди Понтефракт, и я теперь испытываю еще большее желание познакомиться с вашим выдающимся мужем. Однако его частые поездки в Шотландию помешают серьезной политической карьере.

— Именно его частые поездки в Шотландию я и пытаюсь прекратить, — сухо заметила она.

Некоторое время он смотрел на нее молча. Потом рассмеялся, сначала тихо, а потом захохотал. Наконец вынул из кармана белый платок и вытер глаза.

— Ах, моя дорогая леди Понтефракт, — выдохнул он с присвистом, — вы мне очень нравитесь… чрезвычайно.

— Пожалуйста, мистер Дизраэли, называйте меня Сибил.

— А вы, дорогая Сибил, должны называть меня Диззи.

— Должен огорчить тебя, сынок, — сказал хирург. — Твоя бедренная кость раскрошена пулей, и если мы не отнимем эту ногу как можно скорее, то начнется гангрена.

Клейтон лежал на дощатом лежаке в переполненном больничном шатре, который был поставлен конфедератами рядом с полем сражения недалеко от Манассаса. Его тошнило от духоты и вони даже несмотря на нестерпимую боль в ноге.

— Нет, — прошептал он. — Пожалуйста, док, только не ногу…

— У нас нет выбора, сынок. Отнесите его в операционную палатку, — приказал он своему ассистенту. — Дайте ему виски, пусть напьется. Ампутацию проведем через час.

— Слушаюсь.

Доктор подошел к следующему раненому, а его ассистент дал знак двум санитарам, чтобы они подошли. Клейтон, всхлипывая, уставился на свое левое бедро, раздувшееся и побагровевшее.

— О, Господи, — пробормотал он. — Я останусь калекой… О, Господи, что скажет Шарлотта?

Он откинулся на спину, содрогаясь при мысли о муках ада, через которые ему предстояло пройти. Санитары положили его на носилки, он завопил от боли. Потом его вынесли наружу, под жаркие лучи солнца.

Он охотился в лесах Виргинии со своей собакой Трит, с отцом и с сенатором Уитни. Ему было десять лет. Выдался прохладный осенний день, листья как будто облило желтой и красной краской. Он увидел оленя и вскинул к плечу ружье. Отец с сенатором Уитни обсуждали цены на рабов, но вдруг замолкли и стали смотреть, как Клейтон целится. Он выстрелил.

— Хороший выстрел, мальчик! — воскликнул его отец.

Клейтона распирала гордость, он бросился к сраженному оленю.

— Держите его, — скомандовал доктор.

— Пожалуйста… пожалуйста, не делайте этого… не надо, не надо… — вопил Клейтон. — Санитары крепко надавили на его руки, прижав его к деревянному операционному столу. Двое других прижали его колени, разведя в стороны ноги. Доктор на мгновение задержал пилу в воздухе.

— Не хочу быть калекой! Пожалуйста… О Господи…

— У нас нет выбора, сынок. Надо спасти твою жизнь. Боюсь, что тебе будет очень больно.

— Господи… О Господи…

Доктор приложил полотно пилы к его левому бедру. Зубья коснулись волосатой багровой ткани, и он начал пилить.

Брызнула кровь и вопли Клейтона постепенно замолкли, он впал в пьяное забытье.

— Шарлотта, Шарлотта, — шептал он.

Клейтон лежал на своей невесте, целовал ее нежные груди.

— О, Клейтон, как я люблю тебя, — шептала она. — Стала ли я хороша в постели?

— Да, еще как.

Это была всего лишь полуправда. Шарлотта привыкала к половой близости, хотя всей душой не отдавалась этому занятию.

Он вошел в нее. Она начала негромко стонать, он лежал на ней, его ягодицы постепенно сжимались от напряжения. Потом странная боль начала подниматься по его левой ноге. Он прекратил соитие, когда боль захлестнула все его существо. Вскрикнув, он взглянул на Шарлотту.

Она превратилась в чудовищный, оскалившийся труп.

Он проснулся и увидел прекрасную девушку с кожей цвета кофе с молоком. Он узнал ее: Дулси, девушка из заведения мисс Роуз.

— Дулси, — прошептал он.

— Это я.

— Где я нахожусь?

— На плантации «Эльвира». В самой лучшей комнате этого дома, потому что ваш тесть — сенатор Уитни. Вы в спальне миссис Лизы. Я бывало расчесывала ей здесь волосы.

Клейтон оглядел прекрасную комнату с золотистыми парчовыми занавесями на окнах. Окна были распахнуты, и в комнату врывался горячий ветерок.

— Как… как я попал сюда? — спросил Клейтон, пытаясь проникнуть во тьму, в которой он находился несколько дней. Единственное, что он мог вспомнить — это охоту с отцом и соитие с трупом.

— Вас привезли сюда после операции. Вы проспали несколько дней.

— Операции…

И вдруг на него хлынул поток воспоминаний. Пила. Боль. Вопли. Сев на кровати, он сбросил простыню. На нем была белая ситцевая ночная рубаха, которая свисала с" одного колена. Левого колена не было.

— О, нет…

Он начал поднимать ночную рубашку, потом взглянул на Дулси, которая невозмутимо смотрела на него.

— Пожалуйста, уйди, я хочу посмотреть…

— Я насмотрелась в своей жизни на голых мужиков, — спокойно возразила она. — И я уже видела вас, я ваша сестра. Я уже два раза вас мыла, голышом, как ребенка. Уже видела вашу культю.

Вздрогнув, он медленно приподнял рубашку.

— О Господи…

Его нога была отпилена чуть ниже таза, культя забинтована.

— Доктор сказал, что у вас еще могут быть дети, — подбодрила его Дулси. — Вы просто не сможете много бегать или танцевать, никаких хороводов и всего такого. Я сейчас принесу вам обед, капитан Клейтон.

Она многозначительно ему улыбнулась. Потом повернулась и вышла из спальни.

Клейтон еще раз взглянул на то место, где должна была быть левая нога. Потом опустил ночную рубашку, упал на подушку и заплакал.

— Это папа! Папа! — возбужденно пропищала Аманда, выглянув в одно из окон дома «Отрада сердца», выходящих на залив. К коттеджу как раз подъехал экипаж и из него вышел отец.

— Да, это он, — подтвердила Лиза и направилась к парадной двери, испытывая такое же возбуждение, как и ее дочь, когда приезжал Адам. Она открыла дверь. На улице было ветрено, и Адам придерживал рукой шляпу, пока шел по дорожке к дверям дома. За ним шел Ангус, кучер Лизы, и нес саквояж Адама.

— Добро пожаловать домой, дорогой мой, — улыбнулась Лиза, когда он вошел в дом и обнял ее.

— Папа! Папа! — Аманда чуть ли не оттолкнула мать, стараясь дотянуться до отца.

— А вот и мой прелестный цветочек! — смеясь, Адам подхватил ее и поцеловал.

— Что ты мне на этот раз привез из Лондона?

— Послушай-ка, мисс Аманда, ты явно проявляешь признаки стяжательства, что шокирует меня.

— Привез ли ты мне куклу или котенка?

— Я привез тебе куклу, маленькая проказница. Она в саквояже.

Ангус как раз в этот момент внес саквояж Адама.

— Ангус! — крикнула Аманда и побежала к нему. — Откройте саквояж папы — пожалуйста!

Адам покачал головой.

— Кажется, мы уже избаловали ее, — сказал он Лизе.

— Что случилось? — спросила Лиза, покоясь в объятиях Адама на кровати поздним вечером. Облачный день принес штормовую погоду, вокруг коттеджа завывал ветер, а на протяженном пляже ухал сердитый прибой.

— Ничего не случилось, — лаконично ответил он.

— О, дорогой мой, не скрывай. Я почувствовала это с момента твоего приезда. Ты чем-то обеспокоен. И не пытайся что-нибудь утаить от меня, я вижу тебя насквозь. Что стряслось?

Некоторое время он молчал. Потом вздохнул.

— Ладно, мне предложили пост в правительстве. Естественно, я отказался, но Сибил подняла такую бучу, что этот шторм может показаться весенним мелким дождичком.

Лиза села и вывернула побольше фитиль керосиновой лампы, стоявшей рядом с кроватью. Она была не глупа и поняла, что пришла серьезная неприятность.

— Какой пост в правительстве? — спросила она.

— Быть одним из представителей Короны в совете, который консультирует государственного министра по делам Индии. Этот совет был учрежден три года назад, когда Корона взяла на себя управление Индией, освободив от этого дела Ист-Индскую компанию. Лорд Пальмерстон мне льстил, был добр ко мне и сказал, что мое знание Индии будет очень ценным для лорда Кранборна, который является министром по делам Индии. Но я знаю, что все это подстроила Сибил.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Она очень подружилась с мистером Дизраэли с помощью простого приема — внесла деньги в партийную кассу. Конечно, Дизраэли пользуется большим влиянием в палате общин, и он устроил некоторый обмен любезностями с лордом Пальмерстоном, поэтому тот и пригласил меня в состав совета. Все провернули довольно элегантно, но мне это ни к чему.

— Потому что ты должен будешь отказаться от меня?

Он ничего ей не ответил. Она выскользнула из-под одеяла, накинула пеньюар и подошла к окну, вглядываясь в темное бушующее море.

— Мы жили в краю глупцов, — наконец сказала она. — И дело не в том, что в краю глупцов нельзя быть счастливым. Я была необыкновенно, неописуемо счастлива с тобой, дорогой, надеюсь, и ты был со мной счастлив. Но я постоянно знала, что когда-нибудь этому наступит конец.

— Ничто не кончается! — воскликнул он, садясь на кровати.

— Не кончается… Ты примешь это предложение.

— Лиза, может быть, ты не слышала, что я сказал. Я уже отклонил его.

— Ты поедешь в Лондон и скажешь им, что передумал.

— Нет!

Сбросив одеяло, он спрыгнул с кровати и подбежал к ней, обнял, стал жадно целовать. По стеклам окна стучал дождь.

— Лиза, ты — моя. Ты часть моей плоти и души. Я никогда не отдам тебя.

— Ах, Адам, мой сладостный Адам, — отозвалась она, ее решимость почти растаяла в его крепких объятиях, — ты ведь знаешь, что и ты часть моей души. Но жили мы до сих пор неправедно.

— Это не так, черт меня подери!

— Знаю, что для нас это выглядит нормально, но для всех остальных иначе. Четыре года мы жили в прекрасном сне, но теперь сон закончился, и надо взглянуть на реальность — ради наших детей, если не касаться другого. — Она почувствовала, что его объятие несколько ослабело. — Ты знаешь, что я права, — продолжала она. — И Сибил права. Она думает о вашем сыне и наследнике…

— Он может быть моим наследником, но я не уверен, что он мой сын.

— Что ты имеешь в виду?

Он возвратился к кровати, присел на нее и закрыл руками лицо, запустив пальцы в свои густые черные волосы. Когда он открыл лицо, она увидела слезы в его темных глазах.

— Я почти уверен, что Генри — сын от кого-то другого, — признался он. — Я узнал от своего агента, что Сибил перевела огромную сумму денег — семьдесят тысяч фунтов стерлингов — молодому бездельнику и повесе по имени Масгрейв, с которым она поддерживала самые близкие отношения. Когда я женился на Сибил, она была девственницей, но вскоре после свадьбы я уехал в Индию. Похоже на то, что Генри был зачат после моего отъезда в Индию. Но я… я боюсь ее спрашивать об этом. Нам с Сибил как-то удалось наладить нашу семейную жизнь, и я не хочу знать правду, ибо опасаюсь, что все рухнет, если это правда. И я люблю Генри.

— Имело бы это для тебя значение, если сын не от тебя?

— Конечно, имело бы! Ни один мужчина не захочет, чтобы его сын и наследник был от кого-то другого. Ирония заключается в том, что я женился на Сибил в попытке сохранить семейную преемственность, а она надругалась над всеми моими стараниями! Если Генри не мой сын, то как на законном основании он может унаследовать имущество и титул де Веров? Все это по закону должно перейти к Артуру, моему подлинному сыну. Но если я лишу наследства Генри, то это погубит его жизнь и приведет просто к исключительному скандалу. О, итак все превратилось в отвратительную мешанину, а теперь еще и это.

Лиза всем сердцем сочувствовала ему. Она знала, как сильно он любит своих сыновей.

— Неужели у тебя совсем нет склонности к политической деятельности? — спросила она.

Он заколебался с ответом.

— Фактически меня влечет к этому занятию. Мне бы хотелось делать что-либо полезное. Одному Господу известно, как невероятно мне везло, так что я обязан послужить людям, которые менее удачливы, чем я. — Его лицо стало жестким. — Но я не отдам тебя!

Она подошла к кровати и прижала к себе его голову.

— Ты должен отказаться от меня, — прошептала она. — Не имеет значения, твой ли сын Генри или нет. Знаю, что ты любишь его как сына, важно подумать о его будущем. Тебе надо вернуться домой, Адам.

— Мой дом здесь.

— Неправда. Ты не просто Адам Торн. Ты маркиз Понтефракт, национальный герой и отец будущего маркиза…

— Кто бы им ни стал.

— Твой дом в Понтефракт Холле и Понтефракт Хаузе. Неужели ты не понимаешь, что мое сердце разрывается, когда я говорю это, дорогой мой? Неужели ты не сознаешь, что у меня в жизни ничего не было дороже тебя? Но наступает время, когда мы должны признать, что существуют вещи поважнее нас. Мы должны смириться с тем фактом, что у нас с тобой нет будущего. Ты должен отказаться от меня во имя будущего своих сыновей.

Он смотрел на нее. По его щекам текли слезы.

— Но что станет с тобой и Амандой? — спросил он.

— Я устрою так, что ты изредка будешь видеть Аманду. Что же касается меня, мой сладкий Адам, даже одно прощание с тобой может меня убить. Поэтому я не стану делать этого дважды.

— Ты хочешь сказать, что мы больше никогда друг друга не увидим? Мы были неразрывны с детских лет!

— Будет лучше, если мы сделаем так. Иначе мы опять окажемся в таком же положении, в котором находимся сейчас: в состоянии двоеженства, которое погубит нас.

— Нет! — вскричал Адам. — Я разведусь с Сибил…

— Ты знаешь, что развод исключается. Даже если его можно было бы устроить, а это практически невозможно, ты погубишь будущее своих детей. Они не переживут скандала.

Он закрыл глаза. Долго молчал. Потом опять посмотрел на нее.

— Когда? — прошептал он.

— Мы ничего не скажем Аманде и миссис Паркер. Сделаем вид, что все идет, как прежде. Ты пробудешь здесь неделю, как обычно. А потом, моя сладкая любовь, ты от меня уедешь навсегда.

Некоторое время он пристально смотрел на нее. Потом взял ее руки и поднес к своим губам.

— В эту неделю мы вместим целую вечность счастья, — прошептал он. — Вечность. Клянусь тебе в этом.

* * *

Открытый экипаж остановился у парадного подъезда особняка на плантации «Феарвью». Из него вылез Пинеас, а кучер достал его саквояж из багажного отделения. Сенатор поднялся на парадную веранду дома, где его встретила и поцеловала Элли Мэй.

— Добро пожаловать домой, дорогой, — приветствовала она его. — Наверное, на улицах Ричмонда веселятся и танцуют?

— Ну, я бы не сказал. Конечно, в связи с большой победой настроение восторженное. Но если хочешь знать мое мнение, мы не воспользовались плодами этой победы.

Элли Мэй, удивленно глядя на мужа, пошла вслед за ним. В большом зале с портретов, висевших на стенах, на них смотрели представители пяти поколений рабовладельцев Уитни, излучая счастливое спокойствие роскошной жизни, протекавшей здесь до этой войны.

— Как не воспользовались? — спросила Элли Мэй. — Почему так?

— Репутация Линкольна равна нулю, а репутация этого старого пустозвона генерала Скотта — нулю с минусом десять. Газеты северян подняли вой по поводу поражения федеральных войск у Булл Рана — они даже утверждают, что генерал Макдауэлл напился во время сражения. Как бы там ни было, его прогнали. Линкольн назначил нового генерала, молодого человека по фамилии Макклеллан. Но дело-то в том, что, когда янки обратились в бегство, мы должны были бы двинуться в Вашингтон и вздернуть на уличном столбе Эйба Линкольна. Но мы этого не сделали. Мы вообще ничего не сделали, проклятье! Боюсь, что это может стоить нам всего исхода войны.

— Папа! — воскликнула Шарлотта, которая торопливо сбегала по изящной винтовой лестнице. — Нет ли каких новостей о Клейтоне?

— Он пришел в сознание, — ответил Пинеас. — Я получил донесение с плантации «Эльвира». Доктора заверяют, что он поправится. Конечно, он останется калекой, но он выжил.

— Могу ли я проведать его? — спросила она, бросаясь к отцу и обнимая его. — Ох, как я тоскую по нему!

— Ну, надо дать ему некоторое время, чтобы окрепнуть. Он перенес страшнейшие муки. Но, возможно, через неделю ты сможешь к нему съездить. Встреча с тобой подбодрит его.

— Какие замечательные вести! У меня просто не хватает сил на ожидание!

— А теперь займись своими делами. Мне надо поговорить с твоей матерью. Элли Мэй, пройдем в мой кабинет. — Он прошел через зал и вошел в дверь под винтовой лестницей. — В Ричмонде царит полная неразбериха, — начал он, когда Элли Мэй вошла вслед за ним и притворила дверь. — Джефф Дэвис хороший человек, но боюсь, что дело ему не по плечу. В нем нет достаточной гибкости.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Он проникается убеждением, что время играет на нас, что нам надо лишь не пускать янки в Виргинию и ждать. Впрочем, он понимает, что мы должны добиться признания со стороны Англии и Франции и, как ты знаешь, мы направили сенаторов Мейсона и Слиделла на британском почтовом пароходе в Англию, чтобы добиться признания.

— С ними что-нибудь случилось?

— Да. Командующий федеральным военно-морским флотом остановил английский почтовый пароход «Трент» и снял с борта Слиделла и Мейсона, которые в настоящее время содержатся в тюрьме Бостона. Слава Богу, миссис Слиделл удалось спрятать отправленные нами документы в подкладке своей юбки, но ее муж все еще остается в тюрьме. Английский представитель лорд Лайнс возмущен. Так же, как и Джефф Дэвис. И он уполномочил меня отправиться туда вместо них. В следующую субботу я отплываю на английском корабле из Нового Орлеана…

— Но блокада? Как тебе удастся проникнуть через нее?

— Так же, как это делают все другие — как-нибудь незаметно проскользнем. Во всяком случае, имея в Англии связи, в частности Гораса Белладона, думаю, что мне удастся выполнить эту задачу. Разумеется, если я попаду в Англию. Английские производители текстиля крайне нуждаются в нашем хлопке, и у нас имеются основания верить, что лорд Пальмерстон и большая часть господствующего класса симпатизируют нам. Поэтому молись за меня, Элли Мэй. Твои молитвы помогут мне.

Она выразила удивление:

— Но разве я не еду с тобой?

— Конечно, нет. Это слишком опасно.

— Ах, дорогой мой, — вздохнула она. — А я-то так надеялась сделать некоторые покупки в Лондоне.

Ее муж фыркнул.

— Покупки? Разрази меня гром, мадам, но сейчас же идет война! Будет сколько угодно времени на покупки, когда мы победим… — Он покачал головой.

— Что? О чем ты задумался, Пинеас? — На ее лице отразился испуг.

— Ну, тревожиться не стоит…

— Но я хочу услышать даже о самом неприятном.

— Если мы не победим, Элли Мэй, то не сможем позволить себе делать покупки в течение долгого, очень долгого времени.

Звали его Роско, он работал надсмотрщиком на плантации «Эльвира», ростом был шесть футов два дюйма, обладал бычьей силой и с ума сходил по Дулси. И когда черный гигант обрабатывал ее в постели в домике за основным зданием, в котором теперь развернули госпиталь Конфедерации, его мысли были далеки от войны, от заброшенных табачных плантаций, где он кое-как работал с семью мужчинами, оставшимися на усадьбе «Эльвира». Не думал он и о довольно сомнительной репутации Дулси. Он сосредоточился на одном: когда кончит. Когда это случилось, он взвизгнул.

— Роско, тихо, — шепнула Дулси. — Ты хочешь, чтобы услышала тетушка Лида? Если она тебя тут застанет… Она здорово отхлещет нас.

— Дулси, ягодка, почему бы тебе не пойти за меня? Тогда нам не надо будет прятаться.

— Пока что я не хочу выходить ни за кого, — ответила она, вставая с развороченной кровати и подходя к тазу, чтобы обтереться губкой. Опять стояла знойная ночь в это нескончаемо жаркое лето. — Может быть, когда закончится война, мы сможем поговорить о свадьбе. Может быть, когда станем свободными.

— Ха, свободными. Непохоже, чтобы кто-нибудь в здешних местах освободился. Я бы не стал полагаться на то, что придут янки и заявят: «Эй, Роско, ты свободен. Эй, Дулси, ты свободна».

Он растянулся на кровати и посмотрел в окно над своей головой, на полную луну. Над его вспотевшей грудью жужжали насекомые.

— Ага. Ну, я-то была свободна, пока сенатор Уитни не возвратил меня сюда насильно.

— Да, свободной и дорогой. Я слышал, чем ты занималась в Йорктауне, в доме терпимости мисс Роуз, слышал я и о том, сколько ты брала за услуги.

— Не шуми, Роско, а то я начну брать плату и с тебя. Да и вообще, я слишком хороша для тебя. Возможно, и надо брать с тебя.

Он ухмыльнулся.

— Тебе нравится это занятие, ты сама знаешь об этом.

— Имеются и другие не хуже тебя. Например, капитан Карр.

— Он-то? Белый парень, который остался без ноги?

— Угу. Впрочем, он не потерял свои рога. Когда я захожу в его комнату, то он смотрит так, как будто может боднуть. А когда я его мою губкой в ванной… — Она захихикала.

— Что же смешного?

— У него член стоит, как палка. И он этого так стыдится. Он краснеет, как мак, начинает давиться и отдуваться, так что кажется, что вот-вот лопнет. И хочу сказать тебе Роско: я скоро позволю ему удовлетворить свое желание. И это будет моя месть.

— Месть за что?

— Ты знаешь, что его тесть — один из самых мерзких рабовладельцев Юга. Я слышала разговоры о том, что он сек своих рабов до полусмерти. И был юноша Такер, говорят, он посадил его в бочку с забитыми в нее гвоздями, так что их острия торчали внутри, и столкнул эту бочку с холма. Ну, пора уже этому могучему Уитни насыпать немного за шиворот. Пора уже, чтобы мы, цветные, начали сопротивляться.

Роско сел.

— Что же ты собираешься сделать? — спросил он.

— Ты скоро узнаешь об этом.

Лизе не верилось, что в утро, когда она окончательно теряла свою любовь, может выдаться такая прелестная погода. Ожидали шторм или, по меньшей мере, моросящий дождичек, а выдался великолепный день: на небе ни облачка, в солнечных лучах сверкало море, на голубовато-зеленом шелке воды переливались блики.

— Папа, тебе обязательно надо уезжать? — спросила Аманда, обнимая его.

— Да, дорогая, надо ехать.

— Но ты приедешь в следующем месяце и не забудешь привезти мне что-нибудь еще?

— Да, не забуду.

Он стоял перед фасадом коттеджа. Лиза застыла на пороге, провожая его взглядом. Ангус взбирался на козлы кареты, готовясь отвезти его на железнодорожную станцию в Эр. Все выглядело так привычно, так буднично, как у других. И все же Лиза не могла не думать о своем: «Я его больше никогда не увижу. Обожаемого мною человека. Никогда. Неужели такое возможно?»

— Знаешь, чего я особенно хочу? — спросила Аманда.

— Чего же?

— Котенка. Ты мне привезешь котенка, папа? Если можно, беленького. Правда, мне очень хочется беленького котенка.

— Значит, ты получишь его, дорогая моя. А теперь поцелуй меня и иди к миссис Паркер.

Адам подхватил дочку, прижал к себе. Она обвила его шею руками.

— О, папочка, ты самый хороший во всем свете! — воскликнула она. — Как бы я хотела, чтобы ты никогда от нас не уезжал.

— Да, и мне этого хотелось бы, дорогая.

Он поцеловал ее.

— Почему ты плачешь? — спросила Аманда.

Он заставил себя улыбнуться.

— Мне просто что-то попало в глаз. Ну, а теперь бегом домой. Мне надо… поговорить с мамой.

— Ладно. До свидания, папа.

Он опять поставил ее на дорожку из кирпича, обсаженную розовыми и белыми цветами, и она помчалась в дом, задела платье матери и скрылась в комнатах. Лиза прикрыла дверь, затем подошла к Адаму. Он взял ее за руки.

— Как мы будем прощаться? — шепнул он.

— Не знаю.

— Будешь писать мне?

— Да, конечно, на адрес мистера Лоуери в Лондоне.

— Куда ты поедешь?

— Не знаю. Возможно, проведать сестру, попытаюсь помириться с ней. Но пока что ни на что определенное не решилась. Должна… Ну, привыкнуть…

Она пыталась сдержать слезы, но у нее это не получилось. Вдруг она оказалась в его объятиях.

— О, Адам! — зарыдала она. — Мы правильно поступаем, не так ли?

— Ты знаешь, что я думаю об этом. Ты знаешь, что отсылаешь меня от единственного, что мне дорого в этом мире: от себя.

— Это неправда. Нельзя забывать о детях…

— Ах, знаю. Дети. Моя так называемая политическая карьера. Мое положение в обществе. Маркиз Понтефракт. Все — помпезность и показуха. Но главное-то в том, что я люблю тебя, и что мне все это без тебя? Чего стоит жизнь без любви?

— Пожалуйста, дорогой мой, не говори об этом. От этих слов на душе становится еще тяжелее.

— Ты помнишь аббатство Ньюфилд? Помнишь детей на торфяниках?

— Когда ты сказал, что будешь моим рыцарем. Ты им и был, любимый. Самый верный из всех рыцарей.

— Если ты когда-либо окажешься в беде…

— Знаю.

— А теперь поцелуй меня.

Она прижалась губами к его губам. Их поцелуй длился почти минуту.

— Ты в душе у меня, — прошептала она. — А теперь поезжай, любимый.

Он поднял обе ее руки к губам.

— Не думаю, что на этом все кончается, — сказал он. — Если не здесь, то на том свете мы встретимся опять.

Он поцеловал ее руки, пожал их, повернулся и пошел к карете.

Ангус хлестнул лошадей, Адам в последний раз выглянул в оконце кареты и скрылся.

Лиза медленно, как деревянная, вернулась в коттедж, не зная, осталось ли у нее хоть что-то в жизни. Взявшись за ручку двери, она произнесла:

— О Господи, чем я виновата?

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

У дверей особняка на плантации «Эльвира» Шарлотту Уитни Карр встретил Чарльз, бывший дворецкий Лизы, которого в буквальном смысле согнул возраст.

— Я приехала проведать капитана Карра, — сказала она.

— Да, мэм.

— Я его жена.

— Да, мэм, знаю. Мы ждали вас. Вы — дочь генерала Уитни.

— У вас прекрасная память. Прошло много лет, с тех пор как я приезжала сюда.

— Я не забываю родственников генерала Уитни никогда, мадам. Заходите. Капитан наверху, в спальне миссис Лизы.

Лиза Кавана! Она часто слышала, как ее родители разносили в клочья ее репутацию. Она запомнила пресловутую миссис Кавана по рождественскому балу, казавшемуся теперь далеким прошлым. Но, войдя в прекрасный особняк на плантации «Эльвира», она не узнала его, так сильно изменились его помещения. Теперь парадный зал, гостиная и столовая были заставлены койками, все они были заняты ранеными. Десятки солдат потягивались, спали, курили, стонали, разговаривали. День был жаркий, окна стояли открытыми, но все равно помещение пропахло табаком, потом и лекарствами. Шарлотта сморщила свой носик, проходя мимо кроватей к лестнице. Она привлекла к себе внимание, шум несколько поутих, когда солдаты заметили ее присутствие.

— У вас здесь родственник, мадам? — спросил один из солдат, половину лица которого скрывали бинты.

Шарлотта приостановилась на первой ступеньке.

— Да, мой муж, капитан Карр. Его ранило у Булл Рана. Я пришла навестить его в первый раз.

— Ваш муж отличный воин, мадам.

— Спасибо. Вы все прекрасные воины, — добавила она, улыбаясь. — Все вами ужасно гордятся.

— Эта война к Рождеству закончится, — выкрикнул подросток, потерявший руку у Манассаса.

— К Рождеству, черта с два, раньше — к празднику Всех Святых! — взвизгнул другой. Раздался общий смех.

— Мы все молимся за вас, — сказала Шарлотта и заторопилась по лестнице вслед за Чарльзом. На ней было белое платье со шляпкой в тон, в руках она несла белый зонтик, а также кожаную сумку. Ей хотелось выглядеть как можно более привлекательно при встрече с Клейтоном, но она сильно волновалась. В своих письмах он проявил такой упадок духа в связи с потерей ноги — что было естественно — и она хотела сделать все возможное, чтобы подбодрить его. Но в то же время она нервничала и не знала, как прореагирует, когда увидит его после ранения. К своему замешательству она обнаружила, что получила гораздо большее удовольствие от физической близости с мужчиной, чем предполагала. Мысль о культе вместо ноги вызывала у нее некоторую тошноту, но она решила не показывать этого.

— Дулси, это жена капитана Карра, — сказал Чарльз, поднявшись по лестнице. Дулси стояла на верхней ступеньке и смотрела на Шарлотту. — Проводи ее в его комнату. Я становлюсь слишком старым, чтобы подниматься на эту лестницу.

— Спасибо, — поблагодарила Шарлотта, потом поднялась на второй этаж, где ее ждала Дулси. «Какая прелестная девушка!» — подумала она.

— Ваш муж находится в конце этого зала, — Дулси повела Шарлотту налево. — Я одна из его медсестер. Меня зовут Дулси.

— Надеюсь, вы хорошо заботитесь о нем, Дулси.

— Я исключительно хорошо забочусь о капитане Карре. Уделяю ему особое внимание.

Шарлотта подумала, что ее тон прозвучал довольно странно.

— Капитана Карра поместили в лучшей комнате этого дома, — продолжала Дулси. — Без посторонних. Это потому, что ваш отец такой важный.

— Мучается ли сейчас мой муж от боли?

— Теперь уже не так сильно. Более того, в последнее время он становится, можно сказать, даже игривым. — Она многозначительно улыбнулась Шарлотте, открывая дверь в спальню. — Вот и ваша жена, пришла проведать великого героя.

Шарлотта прошла мимо нее в комнату. Клейтон сидел на кровати в нижней рубашке, укрывшись простыней до пояса. Он выглядел напряженным.

— Когда мы услышали, что вы собираетесь приехать, мы выкупали его и побрили. Разве он не выглядит молодцом? — сказала Дулси с порога.

Раздосадованная Шарлотта обернулась и попросила:

— Пожалуйста, оставьте нас одних.

— Да, конечно.

Улыбнувшись Клейтону, Дулси притворила дверь. Шарлотта торопливо подошла к кровати мужа.

— Ах, мой ненаглядный Клейтон, — произнесла она, взяв его за руку, — как я молилась, чтобы наступил этот момент!

Она наклонилась и поцеловала его.

— Шарлотта, я…

За дверью комнаты раздался смех. Смеялась Дулси. Шарлотта, нахмурившись, повернулась к двери. — Несносная девушка, — сказала она. — У вас, должно быть, имеются белые сестры?

— Да, есть мисс Уилсон и близнецы Пруитт на этом этаже. Но Дулси убирается и готовит еду.

Жена опять повернулась к нему.

— Она действительно моет тебя?

Клейтон покраснел.

— Ну… да.

— Как странно. Мне стоит поговорить об этом с начальством. Но не будем обсуждать ее. Ах, мой дорогой, храбрый муженек. Не могу высказать тебе, как я горжусь тобой! Мы все гордимся тобой! О, чуть не забыла. Я привезла тебе подарки. Посмотри. — Она поставила кожаную сумку на стол и стала доставать из нее различные предметы. — Мама прислала тебе варенье из айвы, которое тебе так нравится. А я привезла две книжки… Знаю, что тебе, наверное, надоело здесь.

За дверью опять раздался смех. Шарлотта, положив книги и поставив варенье на стол, направилась к двери и распахнула ее. Там стояла Дулси, проказливо улыбаясь.

— Вы подслушиваете! — сердито воскликнула Шарлотта.

— О, нет, мисс. Этого я никогда не делаю.

— Уходите! Приказываю вам!

— Да, мисс, простите. — Она помахала из-за Шарлотты Клейтону. — Пока, Клейтон, — потом, улыбнувшись Шарлотте, она пошла по коридору.

Шарлотта закрыла дверь и повернулась к мужу.

— Эти черные становятся ужасно наглыми, если хочешь знать. Полагаю, они надеются, что когда-нибудь их освободят янки, но лучше не вбивать им это себе в голову.

— Миссис Кавана уже освободила Дулси. Твой отец заставил ее вернуться сюда на работу, поэтому, думаю, у нее законное недовольство.

— Возможно. Но думаю, ты должен поговорить с ней, чтобы она не обращалась к тебе так фамильярно — Клейтон. Слуги должны знать свое место. Так, на чем мы остановились? Ах, да, на подарках. — Она возвратилась к столу. — После установления блокады становится трудно достать некоторые вещи, поэтому я связала тебе шарф. Конечно, он не понадобится тебе еще несколько месяцев, но хочу, чтобы ты знал, что я ежеминутно думаю о тебе. Вот он, примерь.

Она вытащила красный шарф и обвила им его шею.

— Какой красивый, — сказал он, — спасибо. Но в нем немного жарко.

— Конечно, пока что сними его.

Он возвратил ей шарф. Она положила его обратно в сумку, потом посмотрела на Клейтона. Наступила напряженная, неловкая тишина. Потом он тихо спросил:

— Хочешь ли ты взглянуть на то, что осталось от твоего мужа?

Она прикусила губу. Наступил момент, которого она больше всего страшилась.

— Только если ты сам хочешь, чтобы я посмотрела.

Клейтон закрыл глаза, взялся за простыню и, приподняв, отвел ее в сторону. Шарлотта взглянула и ухватилась за спинку койки.

— Симпатично, не правда ли? — спросил он, открывая глаза, чтобы взглянуть на нее.

— Это повязка чести, — хрипло произнесла она. — Конечно, хотелось бы, чтобы этого не произошло, но… ах, дорогой Клейтон, ты должен гордиться этим. Все будут знать до конца твоей жизни, что ты принес большую жертву ради славного дела.

— Любопытно знать, — заметил он, — насколько славным является в действительности это дело.

Шарлотта напряглась, вспомнив о письмах, которые он писал ей из Принстона.

— Неужели у тебя опять возникли сомнения? — воскликнула она. — После всего, что ты пережил, после того, как проявил храбрость, конечно, твоя вера в то, за что мы сражаемся, не могла поколебаться!

— Особой веры у меня никогда не было, и ты знаешь это.

— Но, Клейтон, в этом доме много людей, которые отдали так много…

— Многие из них пошли на эту войну потому, что искали хорошей потасовки и горели желанием попалить с близкого расстояния в янки. Большинство людей не задумываются над тем, за что они воюют, они просто воюют.

— Не верю своим ушам, — поперхнулась она.

— Ну, поверь, Шарлотта. Ты и практически все другие южане отказываются признать, что черные люди тоже разумные существа, совершенно такие же, как мы с тобой. И дьявольски аморально одному человеку владеть другим. Все очень просто. Из-за этого, собственно, и идет война, а наше дело неправое. Я потерял ногу, борясь за несправедливое, аморальное дело, поэтому не трещи здесь о «славном деле», или о нашем южном «образе жизни», или о «нашей правопреемственности», или о чем-то там ином. Эта война из-за рабства, и мы неправы. Точка.

Шарлотта хлопнула в ладошки, прижала их друг к другу, зажмурилась, подняла лицо к потолку, зашевелила губами.

— Что такое ты делаешь? — спросил Клейтон.

— Я молюсь Всемогущему Господу, чтобы он вернул твоему сердцу истину и благоразумие.

— Ну, ты зря тратишь свое время и испытываешь терпение Господа. Если Господь и займет чью-то сторону в этой дурацкой войне, то надо считаться с фактами: вероятно, он станет на сторону янки.

Ее глаза засверкали, когда она открыла их.

— Я приехала сюда, чтобы выразить свои чувства любви и гордости за своего мужа, которого я считаю героем, — произнесла она сурово. — Хотя какой-то безумный, извращенный дьявол временно лишил тебя здравого ума и нормальной речи, я буду продолжать думать о тебе и уважать тебя за то, каким ты был. И я бы добавила, Клейтон, Боже тебя упаси говорить об этом… предательстве еще с кем-либо, особенно с моим отцом.

— Я отдал свою левую ногу за Конфедерацию и поэтому могу говорить все, что мне угодно! А теперь тебе лучше уйти. Я не намерен скандалить с собственной женой.

Она закрыла рот руками и ударилась в слезы.

— О, как ужасно! — всхлипнула она. — Мой собственный муж говорит, как… как проклятый янки!

Схватив сумку, она подбежала к двери и выскочила из комнаты. Клейтон вздохнул. Засунув руку в ящик тумбочки, он вытащил небольшую металлическую фляжку. Отвернув пробку, приложил ее ко рту и сделал большой глоток. Откинулся на подушки, позволяя виски пропитать весь его организм.

Потом он сделал еще один большой глоток.

Дулси медленно гладила его ягодицы, массируя кожу.

— Мисс Пруитт сказала, чтобы я больше не мыла вас, — шептала она, прикасаясь обнаженными грудями к спине Клейтона.

— Поэтому, думаю, нам только и остается, что заниматься сексом.

Была полночь. Окна открыты, но ветерка почти не чувствовалось. И Дулси, и Клейтон были голые и скользкие от пота. Он лежал на кровати лицом вниз, а она полулежала на нем.

— Тебе нравится заниматься сексом с Дулси?

— Да, — шепотом ответил он. Хотя он был сильно расстроен сегодняшней ссорой с Шарлоттой, он все равно чувствовал вину за то, что предает ее. Но Дулси пробудила в его искалеченном теле такую сексуальность, которую не смогла пробудить в нем Шарлотта, даже когда он был цел и невредим.

— Доктор Мейнворинг сказал, что у тебя хорошо получается с костылями, — продолжала она. — Довольно скоро ты сможешь вернуться домой к мисс Шарлотте. Будешь ли ты скучать о Дулси?

Он резко вздохнул. В нем опять поднималось желание.

— Да, — прошептал он.

— Мисс Шарлотта не такая легкомысленная, как Дулси, правда?

— Не такая.

— И держу пари, что не такая же хорошая в кровати, ха?

— Верно.

— Конечно, я узнала массу приемов у мисс Роуз. Тебе нравится, как это делает Дулси, да?

— Да.

— Повернись, дорогуша. Я опять доставлю тебе удовольствие. Ты позабудешь о своих болячках.

Она откинулась, а он повернулся на спину. Он находился в состоянии сильнейшего возбуждения. Он знал ее грязные и низкие приемчики, и ему было просто неловко за себя, до чего они ему нравились.

Она наклонилась над ним и стала лизать его культю с большим сладострастием. От этого он чувствовал себя не таким калекой, как будто она восприняла ампутацию без всякой брезгливости.

Потом ее язычок медленно двинулся направо.

— Посмотри на счастливую семью, которая опять собралась вся вместе! — обратилась Дулси к Роско. Они стояли на улице возле особняка на плантации «Эльвира» и смотрели, как Зах и доктор Мейнворинг помогают Клейтону допрыгать на своих костылях к открытой коляске. В коляске сидели и тоже наблюдали за происходящим Шарлотта и ее мать, обе под зонтиками от солнца. Во второй коляске сидел Брандон Карр. Из открытых окон госпиталя высунулись солдаты Конфедерации. — Посмотри-ка на жену Клейтона, какая высокомерная, — продолжала Дулси. — Подождем, что она скажет, когда узнает о моем небольшом подарочке ее мужу.

— О чем ты говоришь, Дулси?

— Если у нее когда-нибудь и родится ребенок от Клейтона, то он будет с двумя головами.

— С двумя головами? Да ты спятила!

— Об этом мне рассказала мисс Роуз. Белые люди, у них есть болезнь, которую они называют сифилис, когда у них все внутри гниет, сводит их с ума и потом убивает их. Мисс Роуз сказала мне, что от такой болезни страдают только белые, что она неизлечима и передается через половой акт. И она сказала, что все ее девушки заражены этой болезнью. Поэтому, думаю, я передала эту болезнь большому герою войны конфедератов, капитану Клейтону Карру. Это и есть месть Дулси. Погляди-ка, он смотрит на меня, как влюбленный щенок, а его жене все это очень не нравится.

Дулси причмокнула. Коляска тронулась, Клейтон оглядывался на Дулси, но Шарлотта опустила свой зонтик, чтобы он не мог ее увидеть.

Роско схватил Дулси за запястье.

— Ты хочешь сказать, что у тебя сифилис? — прошептал он.

— Угу.

— Но это значит, что я схватил его от тебя!

— Это неважно. Нам это не опасно.

— Ах ты глупая черномазая…

— Не называй меня так!

— Ни черта ты не понимаешь. Мисс Роуз так сказала тебе, чтобы ты не боялась. Но если ты подхватила эту болезнь, то она перешла ко мне, к масса Клейтону тоже. Поэтому мы все трое свихнемся и у нас будут двухголовые дети.

— Роско, ты ни шиша не знаешь. Мы в порядке. А теперь отпусти мою руку.

Отпустив ее руку, Роско врезал ей такую сильную затрещину, что она свалилась на куст роз.

Теперь настала очередь Дулси вытаращить глаза.

— Моя дорогая Сибил, — говорил в это время мистер Дизраэли, находившийся в бальном зале Понтефракт Хауза. — Вас можно поздравить. Бал получился таким же блестящим, как и те, что я описываю в своих романах. Если вы не проявите сдержанность, то можете стать ведущей дамой Лондона.

— В ваших устах это звучит как что-то страшное, Диззи, — отозвалась Сибил, которая просто сияла в шелковом платье, изготовленном Люсьеном Делормом. В ее каштановых волосах сверкала тиара Понтефрактов, целая россыпь бриллиантов и изумрудов, принадлежавших когда-то бабушке Адама. А на ее стройной шее красовалось великолепное новое ожерелье тоже из бриллиантов и изумрудов, которое было специально изготовлено для нее у Аспри. За это ожерелье агент Адама — мистер Лоуери — выслал чек на пятнадцать тысяч фунтов стерлингов.

— Жестокость судьбы заключается только в том, что вы никогда не сможете поверить тому, что вам будут говорить впредь, — заметил Диззи, вставляя монокль в левый глаз. Он стоял рядом с Сибил, разглядывая позолоченный бальный зал, заполненный вальсирующими парами. Это был один из первых балов зимнего сезона 1861–1862 года.

— Я действительно не верю тому, что говорят мне другие, за исключением вас, дражайший Диззи, — улыбнулась Сибил, касаясь его рукава. Она оказалась под магическим воздействием лидера консервативной партии. Она находила его обворожительным, остроумным, удивительно ловко выбиравшим путь через джунгли, которыми являлись лондонское общество и английская политика, тесно связанные друг с другом. Хотя преуспевающий средний класс расталкивал локтями других в своем стремлении вверх, Англия в политическом плане по-прежнему управлялась пятьюдесятью семьями, которые переженились чуть ли не до кровосмешения. В те дни низких налогов не было особого смысла скрывать свои богатства, и суматоха балов и званых обедов в период лондонского зимнего сезона представляла собой часть игры, также как и бесконечные приемы в сельских имениях в летний период и остальную часть года. Сибил была твердо настроена на то, чтобы занять лидирующее место в обеих категориях.

Единственную проблему создавал Адам. Он соглашался на ее все разраставшийся календарь социальных мероприятий, ни словом не заикался о расходах на балы и обеды, сопровождал ее на многочисленные приемы, всегда оставаясь на публике образцовым мужем. К ее удивлению, он с удовольствием окунулся в политику, прислушиваясь к многочисленным советам и маневрам Диззи, вроде бы получая удовольствие от нюансов политики. Он начал делать довольно таинственные вылазки в различные районы Лондона, иногда со странной маскировкой. Когда она спрашивала его, чем он занимается, он просто отвечал «политикой», совершенно сбивая ее с толку.

Проблема по-прежнему заключалась в Лизе. Пока он мог наведывать ее раз в месяц, его отношения с женой были теплыми, даже любящими. Но теперь, когда Лиза ушла из его жизни, в их семейном укладе опять появилась прежняя напряженность. И Сибил знала почему: Адам ставил ей в вину потерю Лизы. Но Сибил твердо решила не менять курса. Она любила мужа и отделалась от Лизы. Если она проявит настойчивость, говорила она сама себе, то в конечном итоге отвоюет Адама.

Однако сегодня появился новый, весьма тревожный элемент, — эта поразительная златокудрая женщина из Индии — Эмилия Макнер. Сибил ничего не поняла, когда Адам добавил имена Макнеров к списку приглашенных на бал. Он сказал ей, что это друзья, с которыми он встречался в Калькутте, они оказывали ему там гостеприимство. Когда она увидела Эмилию в белом бальном платье с розовыми бантами, она все поняла.

— Она очаровательна, эта мисс Макнер, — тянул нараспев Диззи. — И похоже, ваш муж очень увлечен ею.

— Да, не правда ли? — отозвалась Сибил, пытаясь остаться невозмутимой, глядя, как танцует привлекательная пара. Адам и Эмилия оказались в центре внимания всех присутствующих.

— Мать мисс Макнер нажила себе в Индии болезнь печени — вы, несомненно, знаете, что там ужасный климат. Она лечится в санатории возле Брайтона. Они пробудут в Англии, возможно, целый год. Было бы в высшей степени печально, если бы благопристойная репутация Адама, которую нам удалось ему создать со столь большими издержками, опять оказалась бы запятнанной.

— Действительно, так может случиться.

— Особенно в свете того, что он делает большие успехи в политике. Между прочим, вам будет интересно узнать о том, что он мне сказал сегодня утром. Он хочет сделать первое выступление в палате лордов против признания Англией штатов Конфедерации. Вы знаете, что в Саутгемптон прибыл генерал Уитни, чтобы организовать здесь поддержку в пользу Конфедерации, и генерал — бывший сенатор — Уитни вызывает неприятные воспоминания, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Да, конечно, понимаю. «Лиза, — подумала она. — Опять». Надеюсь, вы отговорите моего мужа?

— Да, я сказал ему, что ему навредит это в партии тори, поскольку в большинстве своем консерваторы сочувствуют Югу. Ему не понравился мой совет, но он все-таки согласился.

— Очень рада слышать это.

— Мы оторвали его от Шотландии, но сейчас он нежно поглядывает на очаровательную мисс Макнер. Боюсь, что у Адама блуждающий взгляд… Но, может быть, и нет. Надо подождать и посмотреть, как станут развиваться события. Возможно, ваш муж усвоил урок и теперь ценит радости семейного очага. Недавно я получил статистические данные, согласно которым более восьмидесяти процентов англичан сохраняют верность своим женам. С другой стороны, я всегда считал, что существует просто ложь, отъявленная ложь, а уже потом статистика.

— Ваши слова, Диззи, не очень утешительны для нас, английских жен. Но вы правы: надо подождать и посмотреть, как будут развиваться события.

Тем временем она стала отыскивать взглядом в толпе танцоров привлекательных молодых людей, которые могли бы отвлечь мисс Макнер от явных домогательств со стороны ее мужа.

— Да, после мятежа в Индии все успокоилось, — говорила Эмилия Адаму через пять минут после того, как он показал ей дом. — Хотя я и очень люблю Индию, но надеюсь, что смогу жить в Англии.

— Почему так? — спросил Адам.

— Мятеж привнес много мерзости в отношения между туземцами и англичанами. Теперь, когда Индия стала частью Империи, можно было предположить, что такие мерзости поубавятся, поскольку мы все — подданные королевы. Но на деле происходит совсем обратное. В Индии, если у вас кожа белая, то вы господин. А если темная, то к вам относятся, как к собаке. Конечно, в какой-то степени так было всегда, но теперь стало значительно хуже. Я видела англичан, которые пинают своих слуг, вопят на них… — Она покачала головой. — Ненавижу все это. Мне это представляется несправедливым и, конечно, нехристианским отношением, хотя распространение христианства, вроде бы, является одной из причин, почему мы вообще оказались в Индии.

Индия живо возникла в памяти Адама. Все ее величие и все ее убожество. В жилах Адама заиграла его индийская кровь. Именно в этот момент он решил, что был неправ в разговоре с Дизраэли. Рабство чернокожих чудовищно. Сейчас он находился в таком положении, что мог оказать воздействие на англичан, и поэтому должен выступить против рабства.

— Но давайте не будем больше говорить об Индии, — продолжала Эмилия, повеселев и улыбнувшись. — Должна признаться, что пришла в восторг, когда мама сказала, что ей надо ехать на лечение в Англию. Я надеялась снова увидеть вас.

Они посмотрели друг на друга. Адам вспомнил последнюю встречу с ней в Доме правительства в Калькутте. Тогда она определенно не скрывала своих чувств к нему.

— Ах, вот вы где! — воскликнула Сибил, входя в библиотеку в сопровождении молодого человека. — Дорогая, мисс Макнер, вот молодой человек, который умолял познакомить его с вами. Мисс Макнер, представляю вам достопочтенного Ричарда Фейвшама, сына леди Шалфонт. Говорят, что он лучший танцор в Лондоне. Потом вы мне расскажете, так ли это. Адам, — добавила она, переводя взгляд на своего мужа, — тебя спрашивают в бальном зале.

Адам кивнул Эмилии.

— Прошу извинить меня, — сказал он, когда жена взяла его под руку.

Эмилия смотрела, как они вышли из комнаты. «Между ними не все ладно, — сказала она себе. — Для меня это хорошие вести».

— Диззи, я передумал, — сказал Адам двадцать минут спустя, после того как закончил танцевать с Сибил. — Собираюсь все же выступить в палате лордов против Конфедерации.

Дизраэли опустил свой бокал с шампанским.

— Дорогой Адам, почему? — спросил он. — Я же сказал о вреде, который это принесет вам в партии.

— Если консервативная партия выступает за рабство, то поступает неправильно.

— Речь не идет о поддержке рабства, дорогой мальчик. Это скорее вопрос экономики, этой ужасной науки. Наши текстильные фабрики уже давно зависят от хлопка Юга, и эта проклятая блокада федералистов губит бизнес.

— Наши производители текстиля покупают хлопок в Египте и других местах. Суть заключается в том, Диззи, что мы должны занять позицию морального характера в отношении Конфедерации, и я решил, что именно мне стоит сделать это. Думаю, что когда рядовой англичанин услышит о том, во что я глубоко верю, он склонится против южан.

Дизраэли нахмурился.

— Конечно, вы должны поступать в соответствии со своей совестью, — сказал он. — Но как политический наставник я лишь могу предупредить, что вы делаете серьезную ошибку. И перед тем, как вы пойдете на этот опрометчивый шаг, разрешите мне сказать вам строго конфиденциально, что когда я возглавлю правительство, то собираюсь назначить вас на министерский пост, возможно, на пост государственного секретаря по делам Индии. Но, конечно, если вы не считаетесь с пожеланиями партии… — Он пожал плечами.

Адам заколебался. Государственный секретарь по делам Индии. Головокружительная карьера. И Дизраэли поднимал этот вопрос уже не в первый раз, хотя раньше он отделывался только намеками, а Адам был достаточно умудрен, чтобы понимать, что скользкий Диззи отнюдь не взял на себя обязательства. Но все равно, показывал очень соблазнительную морковку. И если правда то, что только что сказала ему Эмилия относительно расовой вражды в Индии — а его сомнения на этот счет были слабыми, — это могло бы означать, что он сможет улучшить условия для своих кровных братьев на полуострове.

Он и Диззи стояли у окна бального зала. Адам взял государственного деятеля за локоть и повел его в библиотеку. Войдя в библиотеку, он закрыл за собой дверь и они остались наедине.

— Вы поведали моей жене, — начал Адам, — что ваше сельское поместье в Бакингэмшире доставило вам в последние годы огромные финансовые проблемы. Насколько я понимаю, вы купили Хьюнден примерно двенадцать лет назад, чтобы получить надежную политическую базу для своего места в палате общин.

— Совершенно верно.

— Вас финансировал герцог Портлендский, который ссудил вам двадцать пять тысяч фунтов стерлингов, чтобы вы могли купить право на свободное землевладение.

— Да, герцог был невероятно богат и деньги не имели для него большого значения. К несчастью, пять лет назад он умер, и его сын лорд Тичфилд стал его наследником. Вряд ли мне нужно говорить вам, что род Бентинк отличается эксцентричностью, но нынешний герцог показывает признаки просто сумасшествия. Он построил целую серию туннелей под аббатством Уелбек и проводит там большую часть своего времени подобно кроту. И если кто-то из слуг осмелится заговорить с ним, он тут же выгоняет беднягу с работы. Вот этот полоумный потребовал, чтобы я возвратил ему двадцать пять тысяч фунтов, что поставило меня в ужасно неловкое финансовое положение. Мне пришлось обратиться к ростовщикам, и проценты на ссуду явились бы ужасным бременем для человека таких скромных финансовых средств, как я.

— Тогда разрешите мне откупить ваши долги, Диззи. Ваш долг будет числиться за мной, и я буду начислять вам только два процента годовых.

Монокль Диззи упал из его глаза.

— Мой дорогой Адам, — воскликнул он. — Вы это серьезно?

— Вполне. Скажем, что это — помещение средств в мое политическое будущее, так же как и в будущее Англии. Из вас выйдет первоклассный премьер-министр, Диззи, и я хотел бы войти в вашу команду. Единственное, что я прошу — это чтобы вы уладили все в партии после того, как я произнесу речь в палате лордов против Конфедерации.

Диззи медленно улыбнулся.

— Вы хитрая лиса, — сказал он. — Думаю, вы далеко пойдете на политическом поприще.

Письмо королевы Виктории лорду Пальмерстону.

Виндзорский замок. 1 декабря 1861 года.

Королева очень огорчена таинственной болезнью своего любимого мужа, и поэтому только с величайшим напряжением сил может заниматься государственными делами. Ах, если что-то случится с моим дражайшим… Но Королева не желает останавливаться на таких неприятных предположениях. Уверена, что тот, кто направляет судьбы нашей любимой страны, не допустит такого несчастья.

Лорду Пальмерстону известно, что Королева была потрясена и оскорблена, когда американцы поднялись на борт судна «Трент» и насильственно сняли с него двух сенаторов-южан, мистеров Мейсона и Слиделла, которые направлялись в Англию, чтобы отстаивать дело конфедератов. Федералисты такие негодяи! Такое нарушение морского права возмутительно, и Королева должна признать, что некоторое время она соглашалась с теми людьми в правительстве и в оппозиции, которые призывали объявить войну Северу. Однако любимый муж Королевы убедил ее в нецелесообразности такого курса действий и доказал ей, что Англии выгоднее сохранять нейтралитет в конфликте, который сотрясает Америку. Поэтому вызвало большое удивление, когда Королева узнала, что лорд Понтефракт обирается выступить в палате лордов против южан. Но, пораздумав, она пришла к заключению, что нельзя проходить мимо большой моральной проблемы рабства, и что, возможно, трудно найти более достойного человека, который мог бы выступить по этому вопросу, чем человек, к которому прислушиваются все истинные англичане и англичанки, восхитительный лорд Понтефракт.

В. Р. (Виктория Регина)

Снежные вихри окружали карету, когда Пинеас Тюрлоу Уитни остановился возле мрачного, похожего на крепость, особняка, находящегося в сосновой роще в пригороде Манчестера. Этот дом, построенный год назад Горасом и Леттис Белладонами из темного камня, венчался четырехэтажной башней для часов. Хотя местная пресса пела панегирики «архитектуре флорентийского стиля», Пинеас, выйдя из кареты, подумал, что строение ужасно. Он направился к украшенной резьбой парадной двери и позвонил. Его впустил дворецкий, приняв у него шляпу и плащ. В камине пылал огонь, а над камином висела огромная картина Лендсиера, изображавшая двух собак с грустными глазами. Затем дворецкий провел Пинеаса через зал к дверям и раздвинул их.

— Сенатор Уитни, — объявил он.

Пинеас вошел в библиотеку, обитую темными панелями, где его приветствовали Белладоны. Налив американцу виски, Горас сказал:

— Ну, Пинеас, какие успехи в Лондоне?

Высокий седовласый виргинец, на котором начали сказываться годы, покачал головой.

— Тори по большей части симпатизируют Конфедерации, но лорд Пальмерстон намертво уперся, не хочет признавать нас. Поэтому я ничего не достиг. А теперь, в довершение всего, не кто иной, как наш друг Понтефракт, выступает с речью в палате лордов и клеймит рабство на Юге. И если он так поступает, друзья мои, то мне впору уезжать из Англии. — Он взглянул на Леттис. — Не знаю, конечно, миссис Белладон, но, возможно, вы найдете средство воздействовать на него через свою сестру? В Лондоне мне сказали, что он все еще… Как бы это выразиться полюбезнее?

— Можете и не стараться любезничать об этом, — поторопилась посоветовать Леттис. — Все знают, что Лиза все еще остается его любовницей. Что же касается моей возможности повлиять на Лизу, то это просто принятие желаемого за действительное. Уверена, что она презирает меня за то, как я поступила с ней, хотя я лишь пыталась добиться торжества справедливости. Я продолжаю считать, что именно она убила моего бедного, несчастного отца.

Пинеас нахмурился.

— Если бы мы могли помешать выступлению лорда Понтефракта, — сказал Горас, — то сохранились бы шансы на признание Конфедерации Англией?

— Больше всего я надеюсь на вас и других производителей текстиля, — ответил Пинеас. — Если вы окажете достаточное давление на правительство, то возникнет вероятность того, что кабинет изменит свою позицию. И, как я писал вам, если вы поможете Югу в трудный час, то Юг не останется в долгу перед «Белладон Текстайлз» после войны.

— При условии, что вы победите.

— Вот именно.

Горас поднял свой бокал и пригубил крепкого виски. В своем письме Пинеас от имени Конфедерации обязался продавать хлопок южных штатов компании «Белладон Текстайлз» на десять процентов дешевле, чем всем конкурентам. В случае, если победит Юг. Для Гораса это была бы невероятно заманчивая сделка. Она позволила бы ему стать крупнейшим производителем текстиля в Англии.

— Вы сказали, — напомнил Пинеас, — «если» мы сможем помешать лорду Понтефракту выступить с речью. Есть ли способ сделать это?

Горас сделал еще глоток.

— Мой дорогой сенатор, — ответил он. — Всегда существуют методы действия. Требуются только сноровка и воля. В прошлом, когда у меня возникали волнения среди рабочих, я использовал профессиональных штрейкбрехеров. Не хочу скрывать, что это были люди преступного мира. Когда ставки так высоки, а времени в обрез, считаю, что можно подумать, чтобы использовать их уникальные таланты.

— Что именно вы имеете в виду? — спросил Пинеас, разглядывая осанистого промышленника с новым интересом.

Волны сердито разбивались о берег. Лиза гуляла по песчаному пляжу, закутавшись в черный плащ — из-под капюшона выбился золотистый локон, которым играл свежий ветер. Разразился зимний шторм, но Лиза полюбила море в любую погоду, включая довольно частые шторма — и ей нравилось гулять по пляжу, преодолевая напор ветра. На водах закручивались пенистые шапки, наполняя воздух брызгами. Изредка проносилась морская чайка, громко крича на ветру. Гуляя каждый день, она досконально изучила пляж. Если она и не сошла с ума за долгие месяцы после отъезда Адама, то этим она обязана прогулкам по пляжу, во время которых она изредка встречалась с рыбаками, но чаще оставалась совершенно одна со своими мыслями и воспоминаниями об Адаме. Иногда где-то на пляже показывался мужчина, на мгновение ей в голову бросалась кровь, она думала, что, возможно, приехал Адам, невзирая на ее запрет. Но потом оказывалось, что это незнакомец, и она стыдила себя за то, что питает такие иллюзии. Адам превратился в ее любимое прошлое, и хотя в ее памяти были живы его поцелуи, жизнь должна была продолжаться своим чередом. Может быть, когда-нибудь появится кто-либо другой, но сердцем она чувствовала, что никто не сможет заменить Адама. Ей повезло, что в жизни у нее была такая замечательная любовь, что, возможно, выпадает на долю не всем женщинам.

Примерно в десять часов утра, когда черные тучи угрожающе нагромоздились на западном горизонте, она повернула и пошла обратно к коттеджу. По холмам выше пляжа бродили отары овец. Их стерегли мальчики с розовыми лицами и собаки колли. Она иногда задавала себе вопрос, не проведет ли она остаток своих дней в этом милом, мирном краю. Для нее, испытавшей за короткую жизнь больше, чем другие за долгие годы, эта перспектива казалась заманчивой. Она миновала замок Кулзеан, темную, нависшую над пляжем громаду с великолепной овальной лестницей, задуманной Робертом Адамом, откуда открывался вид на косу Клайд и отдаленный остров Аран. Да, думала она, она могла бы прожить здесь остаток своих дней.

Она почувствовала, что что-то не так, когда поднималась по дорожке из кирпича, — дверь коттеджа стояла распахнутой, ею стучал ветер. Сразу насторожившись, она заторопилась в дом. Войдя, она вскрикнула. К креслу возле камина была привязана миссис Паркер, изо рта торчал кляп.

— Миссис Паркер!

Быстро развязав ее, она вынула кляп.

— Аманда! — заплакала старушка. — Они забрали мою девочку! О Господи…

— Кто?

— Двое мужчин в масках! Они похитили нашу драгоценную Аманду!

— Как вы думаете, мистер Ридли? Слишком густые брови? — Мужчина, который сидел перед гримировальным столиком в подвальном помещении Понтефракт Хауза, наклеивал себе седые брови, которые были под стать длинной седой бороде. Дворецкий, мистер Ридли, стоял рядом с этим мужчиной, наблюдая за трансформацией молодого аристократа в старого коробейника. Человеком в потрепанном старом пальто, который сидел за гримировальным столом и раскрашивал себя, был Адам.

— Возможно, немного переборщили, милорд, — ответил Ридли. Дворецкого сбивало с толку новое странное увлечение хозяина, к которому Адам ужасно пристрастился несколько недель назад. За мистером Ридли лежал металлический лоток, в котором разместился набор различных товаров. На гримировальном столе перед Адамом стояли вазочки с гримировальными мазями и цветными вазелинами, а также карандаши для нанесения морщин. — Куда милорд собирается отправиться сегодня после обеда, если вы простите мне смелость спросить вас?

— Думаю проехаться в Уайтчапел.

Дворецкий ахнул.

— В Уайтчапел, милорд? Умоляю вас не делать этого. Это одна из самых опасных трущоб Лондона! Даже полиция не решается соваться туда, если только не совершено какое-то ужасное преступление. Ходить в Уайтчапел без личного телохранителя — просто сумасшествие, прошу прощения, милорд, за такие слова.

Адам взглянул на него и ухмыльнулся.

— Вы не желаете пойти со мной, мистер Ридли?

Дворецкий кашлянул.

— Знаете ли, когда я был в Индии, — продолжал Адам, опять взявшись за гримировку, — я был вынужден замаскировать себя под индуса. Интересное дело, мистер Ридли, потому что когда вы переодеваетесь и меняете внешность, то становитесь почти невидимкой. Тогда вы можете идти в такие места, куда вы не отважились бы пойти в своем прежнем обличье, если вы понимаете, что я хочу сказать. Например, если я отправляюсь в Уайтчапел в одежде лорда Понтефракта, то, вероятно, живым я оттуда не вернусь. Во всяком случае, меня дочиста ограбят. Но если я отправлюсь туда в одежде старого лоточника, никто на меня не обратит внимания. Я превращусь в невидимку.

— Но зачем вообще ходить туда, сэр?

— Потому что хочу посмотреть на этот район. Знаю, вы думаете, что я рехнулся…

— О, нет, милорд.

— …но за эти несколько недель я очень хорошо узнал Лондон. Держу пари, что я знаю его гораздо лучше, нежели большинство других аристократов, моих коллег по палате лордов, нога которых не бывала не только в Уайтчапеле, но и других местах, за исключением Вест Энда. Мне хочется посмотреть, как живут бедняки в этой стране. Потому что как же я им смогу помочь, если ничего о них не знаю? А я хочу помочь им. Вот почему я и занялся политикой.

— Мистер Ридли? — Голос принадлежал Дороти, одной из посудомоек, которая появилась у лестницы, ведущей в подвальное помещение. — Прошу прощения, но под заднюю дверь только что подсунули вот этот конверт.

— Он адресован вам, милорд, — сообщил дворецкий, возвращаясь к Адаму и вручая ему конверт.

Адам вскрыл конверт и вытащил оттуда записку.

«Понтефракт, — было грубо нацарапано на листке бумаги, — в наших руках ваша дочь Аманда. С ней ничего не случится, если вы не станете выступать в палате лордов о рабовладении. А если выступите, Аманда умрет».

Под запиской стояла подпись: «Друзья Конфедерации».

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Часом позже Адам, одетый в свою обычную одежду, остановил свою карету у дома номер четыре Уайтхолл Плейс. Он выпрыгнул из экипажа и бегом бросился к двери в приемную Скотланд-Ярда.

— Маркиз Понтефракт хотел бы видеть инспектора Куэда, — выпалил он дежурному. Молодой полицейский вытаращил глаза.

— Лорт Понтефракт? — переспросил он. — Герой Каунпура?

— Он самый.

Дежурный чуть не подпрыгнул на скамье, чтобы дотянуться и пожать руку Адама.

— Это большое событие в моей жизни, сэр! Для меня честь познакомиться с вами. Моего дядю убили при Мееруте, да, кровожадные шакалы.

— Да, эх, будьте любезны — срочное дело.

— Вы правы! Пройдите сюда. Вот это да, лорд Понтефракт! Когда я расскажу жене об этом, она же не поверит.

Он провел Адама по короткому коридору к небольшому кабинету с правой стороны.

— Инспектор, вас желает видеть лорд Понтефракт.

Адам, сняв шляпу, вошел в кабинет, который был уставлен книжными шкафами с юридической литературой и томами об уголовных расследованиях, включая две последние публикации: «Записная книжка детектива» и «Дневник бывшего сыщика». Обе работы написаны неким Чарльзом Мартелем. А также статья Чарльза Диккенса, опубликованная в периодическом издании «Слова для дома» под заголовком «Современная наука поимки воров». Лежали также несколько экземпляров нового вида изданий — полицейских романов. Адам уже больше четырех лет не видел инспектора Куэда, с тех пор как они вместе распутывали дело «Убийство на торфяниках», но инспектор за это время нисколько не изменился. Приземистый, жилистый мужичок с каштановыми волосами, с ярким румянцем на щеках… довольно косым взглядом. Правда, с тех пор он отрастил себе усы. Он обошел заваленный бумагами стол, чтобы пожать Адаму руку.

— Милорд, счастлив опять увидеть вас. Надеюсь, что не возникло новых осложнений?

— В том-то и дело, что возникли. Вот эту записку принесли в мой дом час назад.

Адам, одетый в теплый плащ, вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник, извлек оттуда листок бумаги и подал его инспектору, который быстро прочитал записку.

— Аманда — ваша дочь от миссис Кавана? — спросил он.

— Да, хотя я пытаюсь не разглашать это. Я направил телеграмму в Эр с просьбой подтвердить, действительно ли она была похищена, но у меня нет в этом сомнений. У меня также нет сомнений, что за этим стоит тот же самый негодяй, который выдвинул лживые обвинения против матери Аманды.

— Генерал Уитни? Да, я слышал, что он сейчас в Англии.

— «Друзья Конфедерации», несомненно, указывают на то, что это он. По дороге в Скотланд-Ярд я остановился у гостиницы «Кларидж», где Уитни снял себе номер. Он выехал четыре дня назад и отправился в Манчестер. Оставил свой новый адрес — зятя миссис Кавана, Гораса Белладона, до востребования.

— Из компании «Белладон Текстайлз»? У нас есть кое-какие материалы на него. Простите, милорд, если меня не подводит память, мы завели на него досье.

Инспектор ушел в помещение, где находилась картотека. Адам с нетерпением ждал его. Он знал, что столичная полиция была создана тридцать лет назад сэром Робертом Пилом для борьбы с уголовщиной в Лондоне. Ее центральное помещение было названо Скотланд-Ярдом потому, что оно разместилось на том месте, где во времена саксонских королей останавливались короли Шотландии. Он знал также, что все преступления в Лондоне расследовались горсткой из восьми одетых в гражданское инспекторов, которые зарабатывали сто фунтов стерлингов в год. Лучшим из них считался инспектор Куэд, который помог Адаму спасти Лизу от виселицы.

— Вот это досье, — сказал Куэд, кладя принесенную папку на стол. — Так я и думал. Мистер Белладон кичится званием председателя Ассоциации производителей Северной Англии. Но он настоящий негодяй. Два года назад произошла общая забастовка на двух его фабриках — у него чуть ли не самые низкие заработки в этой отрасли промышленности, между прочим. Через четыре дня он пригласил парней Рога.

— Кто они такие?

— Банда злодеев, которые нанимаются в качестве профессиональных штрейкбрехеров. Использование такого рода людей — довольно распространенная практика среди промышленников. В последовавших скандальных схватках пострадало в общей сложности четырнадцать рабочих Белладона, включая двенадцатилетнего мальчишку, которому проломили череп.

— Двенадцатилетний мальчик? А как же с законом лорда Шафтесбери о запрещении использования детского труда?

Куэд стрельнул в него взглядом.

— Милорд, если вы думаете, что эти законы претворяются в жизнь, то вы либо наивны, либо плохо информированы. Такие беспринципные фабриканты, как Белладон, творят, что хотят. Если их застукают, они платят штраф и продолжают вести дело по-своему. К тому же Белладон делает большие взносы в кассу либеральной партии. Считается, что член палаты общин от Манчестера у него в кармане, так же как и мэр. Белладону сходит с рук многое…

— Он может быть причастен к этому похищению?

— Такой его поступок не удивил бы меня. Факт состоит в том, что он уже раньше использовал парней Рога, поэтому не исключается, что он нанял их опять. И если это так, то у нас, возможно, имеется зацепка. Я направлю телеграмму начальнику полиции Манчестера. Возможно, завтра утром у меня будут для вас новости. Я направлю также телеграмму в полицейский участок, но боюсь, что на данный момент большего мы сделать не сможем. Полагаю, что никто из ваших слуг не заметил человека, который доставил эту записку в ваш дом?

— Никто, конверт подсунули под дверь.

— В таком случае советую вам отправляться домой и ждать. В таких случаях похищения, как этот, лучшее, как подсказывает мой опыт, заключается в терпеливом ожидании.

— Но, проклятье! Аманда же находится в лапах этих негодяев! Одному Господу известно, что они могут с ней сделать!

Куэд подождал минуту, пока Адам остынет.

— Им выгодно не трогать ее. Я понимаю ваше беспокойство, милорд. Но повторяю: отправляйтесь домой и ждите. Я свяжусь с вами, когда у нас появятся новости.

Адам хотел еще что-то сказать. Но потом взял свою шляпу и вышел из кабинета. Он боялся за Аманду, был разочарован советом Куэда ничего не делать, хотя и считал, что, возможно, на данном этапе он прав. Но Адам был человеком действия, он не мог долго ждать. Перед ним возникла новая цель.

Пинеас Тюрлоу Уитни зашел слишком далеко в своей попытке подстроить ловушку любимой им женщине. Но, похитив дочь, Уитни переступил все грани.

Выходя из Скотланд-Ярда, Адам поклялся себе, что когда-нибудь, так или иначе, отомстит Пинеасу Уитни.

Молодая женщина с вьющимися каштановыми волосами открыла ключом дверь и распахнула ее. Петли скрипнули. Войдя в холодную сводчатую комнату, она подняла свечку повыше. Комната практически была пуста, если не считать провисшей кровати и кувшина с водой, стоявшего на деревянном полу.

— Как ты, дорогуша? — спросила женщина, одетая в грязное коричневое платье. На ее плечи была накинута шаль.

— Мне холодно, — ответила Аманда, сидевшая на краешке кровати. Ее глаза покраснели от слез. — Мне хочется есть, где моя мама?

— Все в свое время, дорогуша. Всему свое время. А если тебе холодно, укройся одеялом.

— Но у меня нет ночной рубашки.

— Не будь таким испорченным выродком. Ты сделаешь, как я тебе говорю, или не получишь ужина. И перестань канючить.

Аманда расплакалась.

— Я вас ненавижу! — просопела она. — Мне страшно.

— Бояться нечего, дорогуша, пока ты ведешь себя, как хорошая девочка. Через час я приду и принесу ужин… если ты будешь хорошая девочка. Пока, дорогуша.

Она вышла из комнаты и опять закрыла дверь на ключ. Потом приставила ухо к двери. Было слышно, как плачет Аманда.

— Выродок, — пробормотала женщина и стала спускаться по скрипящим ступенькам.

Имя женщины было Бетси.

«Дочь миссис Кавана похищена» — прочитала Сибил заголовок в газете. «Полиция обыскала пограничное графство». Хотя Лиза причиняла Сибил много неприятностей в течение ряда лет и она испытывала и испытывает острые уколы ревности из-за того, что Лиза так приворожила Адама, все равно как мать она не могла не почувствовать жалости к своей сопернице. Похищение! Само это слово наводило ужас. Сибил видела, как подействовала эта весть на Адама. Он был просто убит.

В гостиную, где Сибил читала газету, вбежал светловолосый мальчик.

— Мама! — закричал он. — Артур украл у меня печенье!

— Тише, Генри, — приструнила его мать. — Не шуми так. Твой папа пытается отдохнуть наверху. А где мисс Патридж?

— В детской, с Артуром.

— Ну, отправляйся обратно на второй этаж. Веди себя тихо.

— Хорошо, мама.

— Подойди сюда и поцелуй свою маму.

Генри подбежал к ней. Сибил нагнулась, чтобы он мог обнять ручонками ее шею, и улыбнулась, когда он поцеловал ее.

— Ты просто ангелочек, дорогой мой, — сказала она. — Поэтому и вести себя должен соответствующим образом.

— Да, мама. Но Артур не ангел. Думаю, он дьявол.

— Не говори таких вещей. И перестаньте драться между собой.

— Ладно.

Она отпустила его, и мальчик выбежал из комнаты. Сибил поднялась, непродолжительную улыбку сменил печальный взгляд. К вине, связанной с Масгрейвом, примешивалось похищение Аманды. Ни Генри, ни Артур не знали, что им нужно беспокоиться о сводной сестре. Но в один прекрасный день они, несомненно, узнают об этом, ведь так?

В комнату вошел дворецкий мистер Ридли.

— Простите, миледи, но только что прибыл инспектор Куэд. Привез новости. Разрешите разбудить его светлость?

— Да, да, конечно. И пригласите инспектора сюда.

— Слушаюсь, миледи.

— Нам немного повезло, — сообщил Куэд пятнадцать минут спустя, когда Адам спустился в гостиную. — Ваша известность в Англии помогла нам. Даже самые отъявленные уголовники хотят помочь вам.

— Вам известно, где она находится?

— Думаю, что да. Осведомитель сообщил нам, что ее держат здесь, в Лондоне, в одном из домов района Уаппинг. Я направил миссис Кавана телеграмму и выставил охрану вокруг этого дома. Мы готовим налет на этот дом…

— Не надо, — прервал Адам. — Может пострадать Аманда.

— Боюсь, милорд, что некоторого риска не избежать.

— Надо постараться избежать риска. У меня имеется другой план, инспектор. Разрешите мне сначала испробовать его.

Куэд собирался возразить, но потом решил уступить.

— Хорошо.

Нелегко было отказать герою Каунпура.

Молодой человек из Нью-Йорка поглядывал украдкой на прекрасную женщину, которая сидела напротив него в купе железнодорожного вагона. Он сел на лондонский экспресс в Манчестере. Оказавшись один на один с этой ангельски красивой незнакомкой, он подумал, что исчерпал все свои удачи на несколько месяцев вперед. Но никак не мог придумать, как завязать разговор. Однако она казалась такой печальной, глядя в окно на пробегающий сельский пейзаж, что он никак не находил подходящего повода. И хотя у Алекса Синклера было много недостатков, нерешительность не входила в их число. Проехав пятнадцать минут от Манчестера, он глубоко вдохнул и слегка наклонился к ней.

— Простите меня, мадам, но, будучи неотесаным американцем, я не знаю, какие существуют условности поведения в железнодорожных поездках по Англии. Считается ли грубым заговаривать с незнакомцами?

Лиза оторвала свой взгляд от окна и взглянула на него. Увиденное не вызвало у нее неприятного чувства. Он был хорошо одет — возможно, даже несколько чересчур хорошо — был узколицый и смуглый, что ей несколько напомнило Адама.

— Простите?

— Я спрашиваю, считается ли в Англии грубым заговаривать с незнакомцами в поездах? Здесь же не Америка. В Америке людей в поезде просто невозможно заставить замолчать.

— Да, это считается бестактным, — ответила она. — Особенно, когда дело касается одинокой женщины, без спутника.

Она опять стала смотреть в окно. Молодой человек прочистил горло, откашлявшись.

— Ну, многие говорят, что я бестактный. Меня зовут Алекс Синклер, я из Нью-Йорка. Конечно, вы думаете, что Америка находится дальше Марса.

— Напротив, я жила в Америке. Мой покойный муж был американцем.

— Вы не шутите? Из каких он мест?

— Из Виргинии. Он был табачным плантатором.

— Ах, ну, хорошо, что вы не оказались в этой каше. Мне кажется, что эта война продлится гораздо дольше, чем многие предполагали. И если хотите знать, Эйб Линкольн сильно всех разочаровал… а я голосовал за него.

Лиза опять взглянула на него.

— Вот как? Почему же?

— В июле прошлого года северян отхлестали у ручья Булл Ран. Потом в августе войска северян разбили на Миссури. В октябре северянам всыпали у Боллз Блаффа в Виргинии. Мне просто кажется, что Эйб не может подыскать подходящего генерала. Он хорош только отпускать шуточки. Позор, потому что война мешает бизнесу, во всяком случае, мешала до сих пор.

— Вы бизнесмен, мистер..?

— Синклер. Алекс Синклер. — Он улыбнулся, сверкнув ровными белыми зубами. — Да, мне принадлежит большой торговый центр в Нью-Йорке, «Синклер и сын». Я — сын. Универмаг был открыт моим отцом тридцать лет назад, но он умер. Если когда-либо окажетесь в Нью-Йорке, заглядывайте. Я дам вам неотразимую скидку. С моими ценами трудно соперничать.

Она не знала, то ли ей не нравится это хвастовство развязного янки, то ли оно интригует ее.

— Я так понимаю, что вас не тянет на войну, мистер Синклер?

— У моей матери инфаркт — так же, как было и с отцом — я у нее единственный кормилец. Вы едете до самого Лондона?

— Да.

— И я тоже. Вы знаете, я разработал целую теорию о вас, об англичанах. Вы делаете вид, что сдержанны, немного застенчивы, слегка высокомерны…

— Вы и меня находите высокомерной?

— Немножко. Но когда вас узнаешь, если удается вас узнать, что требует определенных усилий, на деле вы оказываетесь приятными людьми. Ну, а у вас есть какая-нибудь теория об американцах?

Она нахмурилась.

— У меня сразу несколько теорий об американцах-южанах, и все они не очень лестные. А американцев-северян я почти не знаю.

— Ну, теперь вы познакомились с одним из них, в вашем распоряжении несколько часов, чтобы сформулировать какую-нибудь теорию. Могу предсказать: вы скажете, что я нетактичный — с этим я уже согласился, — что мы слишком невыдержанны и бесцеремонны, совершенно незастенчивы и, постойте: ах, да, экспансивны. Но если вы узнаете меня поближе, то убедитесь, что я славный малый.

— Вы думаете, что угадали мои мысли?

— Я надеюсь, что угадал. Но у вас есть преимущество. Вы знаете, как зовут меня, а я не знаю вашего имени.

Она заколебалась, потом все-таки назвала себя:

— Миссис Кавана.

Он уставился на нее.

— Подождите минутку… не та ли миссис Кавана, о которой пишут во всех газетах?

— К сожалению, та самая.

— Послушайте, но вы же знаменитость. Ах… ваша дочка… я хочу сказать, как она..?

— Есть основания надеяться, что все будет в порядке.

— О, это великолепно. Постучим по дереву. И я понимаю, что если вы… что если вы захотите, я замолчу.

Она улыбнулась.

— Буду вам за это признательна, мистер Синклер. Я в довольно… напряженном состоянии.

— Конечно. Для меня огромное удовольствие познакомиться с вами, миссис Кавана. И если вы окажетесь в Нью-Йорке, заглядывайте ко мне. «Синклер и сын». Юнион Сквер. Лучший универсальный магазин Нью-Йорка, хотя мы теперь стали называть его торговым центром. Я дам вам потрясающую скидку.

Хотя ее одолевали страхи за Аманду, Лиза решила, что ей понравился этот нахальный молодой человек из Нью-Йорка.

Мальчик, вставший коленями в грязь на берегу Темзы, был заскорузлый, его вьющиеся каштановые волосы под кепкой такие грязные, что в некоторых местах свалялись в колтун. Хотя день стоял холодный, крутились клубы тумана, на мальчике не было ни пальто, ни теплой шапки, ни даже ботинок. От непогоды он закрылся попоной, которую стащил с лошади.

— Что вы там ищете, молодой человек? — спросил высокий, бородатый индус-моряк, порванная одежда которого производила почти такое же жалкое впечатление, как и одеяние мальчика. Это была маскировка Адама под «бедного индийского моряка». В разговоре он также имитировал музыкальный акцент индусов.

Мальчик взглянул на незнакомца.

— Это не твое собачье дело, грязный чучмек, — огрызнулся он, акцент кокни делал его английский язык практически непонятным.

— Какой ты милый мальчик, — улыбнулся Адам, наклонился и схватил его за ухо. Паренек взвыл, когда Адам рывком поставил его на ноги. — А теперь ответь мне, пожалуйста, на мой вопрос. Что ты ищешь в этой грязи?

— Ищу тут монетки, отпустите, мне больно.

— Да, догадываюсь. Насколько я знаю, у тебя симпатичная старшая сестра. Видел ее, когда она выходила и входила в дом. Очень, очень миловидная. Сколько она берет?

Мальчик начал бить кулаками по животу Адама.

— Она не потаскуха! — взвыл он. — Она не такая!

Адам засунул свободную руку в карман своих потрепанных брюк и, вынув оттуда шиллинг, стал держать его перед носом паренька. Тот перестал колотить Адама и уставился на монету.

— Это тебе, молодой человек, если ты ответишь на мои вопросы.

Он отпустил ухо мальчика и отдал ему монету.

— Она берет полфунта, но с вас, чертого абрека, сдерет больше.

— Понятно. Дома ли она сейчас?

— Не знаю, может быть. Днем она отдыхает.

— Отведешь ли ты меня в свой дом, молодой человек, еще за один шиллинг?

У мальчика закралось подозрение.

— Если вы знаете, где находится наш дом, зачем вам нужен я?

Адам улыбнулся и вынул из кармана еще один шиллинг.

— Потому что мне нравится твое общество, молодой человек, и я хочу, чтобы ты поговорил с сестрой обо мне. Она может не захотеть впускать в дом «чертова абрека», если ты понимаешь, что я хочу сказать. У меня для тебя припасен и третий шиллинг.

Мальчик взял второй шиллинг.

— Ну, ладно. Но никаких гарантий. Моя сестра довольно разборчива. Пошли.

Он начал выбираться из грязи на мостовую, Адам последовал за ним. Они находились у причалов «Черный лев» в районе Уаппинг, который тянулся от лондонских доков до железнодорожного туннеля под Темзой, Бруннел — одного из инженерных чудес того времени. Адам шел за мальчиком вдоль реки, улавливая через туман проблески таверн и винных магазинов, уступая дорогу пьяным морякам. Река представляла собой лес мачт и оснастки.

За месяцы, прошедшие после разлуки с Лизой, Адам изучил Лондон, как свои пять пальцев. Он познакомился также с подспудными — и более явными — проявлениями классовых различий, которые имели большое значение для лондонцев. Высший класс англичан мгновенно распознавался соотечественниками. И дело здесь не только в акценте, хотя он играл важную роль, но и в том, что высший класс с его преимущественно норманнскими генами даже выглядел иначе. Его представители выделялись удлиненными лицами, светлыми волосами и презрительными голубыми глазами. Адам понял, что по внешности и по акценту он отличался от них. Но в одежде он приобрел такую же элегантность, как и другие пэры, которые одевались иначе, нежели представители среднего и низшего классов. Они не снимали шляп на улице и в помещениях, за исключением жилых домов и церквей. Их плащи были сшиты лучшими портными мира, их брюки у каблука касались земли, но были выше у подъема. Поскольку тогда не существовала химчистка, одежда распарывалась по швам, стиралась вручную, а затем снова прострачивалась. Только дорогостоящие портные знали, как толком делать это, поэтому лишь богачи могли позволить себе выглядеть опрятно. Мужчины среднего класса носили котелки вместо цилиндров, всегда выглядели несколько помятыми и нечистыми. А у бедных не было другого выбора, как донашивать обноски высших классов, поэтому уличный торговец мог напоминать помятую карикатуру банкира в истрепанном фраке и изношенном цилиндре.

Но когда Адам начал изучать трущобы Лондона, которые часто назывались «отстойниками», он воочию увидел ужасный мир нищеты. Используя свое подвальное помещение в качестве костюмерной, он подготовил для себя различные маскировочные одежды и через заднюю дверь отправлялся в такие невеселые места Лондона, как Хаунсдич, Блюгейт Филдс, Шордич и Севен Даэлс. Здесь он познакомился с миром отверженных Империей. А теперь, идя вслед за побирушкой-мальчиком по трущобам Уаппинга, он окунулся в вонь нищего квартала — пота, людской и животной мочи и вообще запаха людей, которые не моются. Но какое разнообразие такой вони! Они могли уловить это, проходя мимо женщин-рыбачек, уличных торговцев, ребятишек — продавцов больших спичек, продавцов лимонада, беспризорников, негритянских певцов, чистильщиков обуви, продавцов льда, разносчиков имбирного пива, трубочистов, крысоловов, продавцов ковровых изделий, собаководов, цветочниц, продавцов липкой бумаги для мух, старьевщиков, продавцов яблок, апельсинов и, конечно… шлюх.

Через некоторое время мальчик повернул в узкий проезд, в котором на веревках сушилось белье, которое от угольной пыли города приобретало серый цвет и оставалось таковым даже после стирки. Адам и мальчик миновали дворы, заполненные отбросами и мусором, в котором копались дети и поедали найденные кусочки. Они почти совсем почернели от сажи и грязи и мало чем напоминали человеческие существа в своих отрепьях. На них, как и в других трущобах, где побывал Адам, по какой-то странной причине была одета какая-нибудь шляпа. Они прошли мимо мрачной винной лавки, перед которой спала на земле женщина, держа в руке пустую бутылку. Они миновали так много пьяниц, которые, спотыкаясь, входили или выходили из кабаков, что Адам начал задумываться над тем, как же вообще функционирует этот огромный город.

— А вот и мой дом, — объявил мальчик, остановившись у полуразвалившегося трехэтажного деревянного дома. — Что вы хотите, чтобы я теперь сделал?

— Пойди и посмотри, свободна ли твоя сестра.

Мальчик пожал плечами, поднялся по ступенькам крыльца и постучал. Через некоторое время дверь открыл бородатый здоровяк.

— Дома ли Бетси? — спросил мальчик. — Я привел ей клиента.

Мужчина подозрительно взглянул на Адама.

— Она дома, — ответил он. — Вы, там! — обратился он к Адаму. — Есть ли у вас деньги?

Адам вытащил из кармана своего пальто небольшой мешочек и показал его.

— Очень хороший джентльмен должен знать, что здесь много монет. Очень хороший джентльмен должен знать, что я только что немного поработал в трактире Шордича.

Мужчина нахмурился.

— Не шел ли кто за вами? — тихо спросил он мальчика.

— Нет.

— Ладно. Эй, вы, заходите.

— Вы очень добры, сэр. Очень, очень добры.

Адам, торопливо поднявшись по ступенькам, пошел за мальчиком внутрь дома, в котором стоял затхлый запах пива и жареного лука.

— Идите в общую комнату, — мужчина показал на комнату в конце узкого коридора. — Я приведу Бетси. Знаете, деньги вперед. Чаще всего половина фунта, но с вас она возьмет больше.

— Вы очень добры, очень добры.

— Я скажу ей, чтобы она зажмурилась и думала об Англии.

Адам прошел в общую комнату, которая была обставлена удивительно дорогой мебелью и небольшим пианино, накрытым шалью с бахромой.

— Ну вот, вы получаете мою сестру, а я еще не получил третьего шиллинга, — сказал стоявший за его спиной мальчик.

Адам подал ему еще одну монету.

— Ты очень симпатичный мальчик. Большое, большое тебе спасибо. А теперь беги играй.

— К дьяволу всякие игры! У меня же теперь три шиллинга. Пойду, куплю себе пузырек, а то и два!

Паренек припустился на улицу, хлопнув входной дверью. Адам прислушался. В доме было тихо. Он вытащил пистолет из-за пояса и подошел к двери в прихожую. Здоровяк куда-то исчез. Осведомитель сообщил им, что Аманду заперли в мансарде. Адам быстро прошел в прихожую и по лестнице поднялся на второй этаж, потом выше, на верхний этаж. За закрытой дверью он услышал негромкий плач девочки. Он повернул ключ и открыл дверь. Аманда сидела на краю кровати.

— Не издавай ни малейшего шума, — шепнул Адам. — Я твой папа, пойдем со мной.

Девочка подбежала к нему и молча схватила его за руку. Он провел ее вниз по лестнице до второго этажа, где они остановились, чтобы прислушаться. Ниже разговаривали двое.

— Он был здесь минуту назад. — Адам узнал голос здоровяка. — Куда запропастился этот чертов чучмек?

— Что тут вообще делает этот чертов индус? Непонятно. Они же ходят в Лаймхауз… — проговорил женский голос.

— Черт подери! Девочка! Мерзость!

Раздался топот бегущих вверх по ступенькам ног. Здоровяк уже поднялся на пол-этажа, сжимая в руке пистолет. Увидев Адама, он вскинул оружие, чтобы выстрелить. Но первым выстрелил Адам, прямо в грудь здоровяка. Тот даже не вскрикнул, хотя тоже успел нажать на курок, но пуля отлетела в потолок. Он свалился навзничь и покатился по лестнице вверх тормашками. Женщина внизу лестницы издала вопль.

— Ни с места! — крикнул ей Адам. — Положите руки на голову или я стреляю.

Всхлипывая, Бетси повиновалась.

— Аманда!

Девочка подбежала к отцу, и они оба понеслись вниз по лестнице. Адам перепрыгнул через труп здоровяка.

— Ненавижу тебя, Бетси! — крикнула Аманда в лицо женщине, когда отец открывал дверь на улицу. В дом вошли инспектор Куэд и пятеро полицейских. Аманда опять подбежала к своему отцу.

— Ох, папочка, как я скучала по тебе! — воскликнула она, когда он подхватил и поцеловал ее.

— Я тоже скучал по тебе, дорогая…

— Я так испугалась!

— Все будет теперь в порядке.

— Почему ты выглядишь так чудно?

Он рассмеялся и опять поцеловал ее. Аманда теперь точно знала, что у нее самый замечательный папа на свете.

«ЛОРД ПОНТЕФРАКТ СПАСАЕТ ДОЧКУ МИССИС КАВАНА!»

«СМЕЛЫЙ РЕЙД ПОЛИЦИИ В УАППИНГЕ!»

«РУКОВОДИТЕЛЬ БАНДЫ УБИТ!»

Вся Англия с замиранием сердца читала эти заголовки. В Виндзорском дворце королева, которая страшно беспокоилась о здоровье своего мужа, которое пошатнулось, все же внимательно ознакомилась с деталями рейда в Уаппинге, затем прочитала отчеты об этом принцу Альберту, который лежал в кровати в знаменитом Голубом зале — Королевском зале, где умерли короли Георг IV и Уильям IV. Альберт, который уже несколько дней то терял сознание, то опять приходил в себя, пробормотал:

— Этот Понтефракт… чрезвычайно любопытный человек…

— О, он самый благородный из всех героев! — горячо подхватила королева. — Это такой пример для всех нас! Если бы только… — Она вздохнула. — Но говорят, что он расстался с этой женщиной Кавана.

— По ее фотографиям, которые я видел, либхен, можно понять, почему Понтефракт изменил своей жене.

— Альберт! — ахнула королева, но поняла, что у ее мужа, наверное, опять начался бред. Доктора поставили диагноз его болезни — холера, которую он подхватил, как полагают, от испарений, исходивших от средневековых стоков Виндзорского дворца. Королева всю свою душу вкладывала в молитвы, но ее мужу оставалось жить всего несколько дней.

— Нам было известно от осведомителя, что в доме Аманду охраняли три брата, — рассказывал Адам Лизе после обеда в тот же день, когда был произведен рейд. Инспектор Куэд отвез Аманду к матери, которая остановилась в гостинице «Вестминстерский дворец», а Адам съездил домой, снял с себя грим и маскировочную одежду и вернулся в гостиницу. — Фамилия братьев Брок, старшего, которого я застрелил, звали Том. Когда двое других братьев услышали выстрел, они попытались скрыться через заднюю дверь, но были задержаны полицией. Как Аманда?

— Она спит, — сказала Лиза, показав на притворенную дверь с одной стороны номера люкс. — Она измучена. Миссис Паркер выкупала ее и уложила в постель. Гостиничный доктор осмотрел ее, слава Богу, с ней все в порядке.

— Думаю, что не надо закрывать глаза на то, что это может повториться. Меня с тобой объединяет дьявольская штука, Лиза. Мы оба все время попадаем в прессу. Теперь, когда один раз Аманду похитили, может появиться соблазн сделать то же самое и у других. Надо найти для вас надежное место, и я хочу нанять телохранителей. Знаешь ли ты, что мой отец умер?

— Нет, не знаю. Очень сожалею.

— Это просто было вопросом времени. Пьянством он заработал себе цирроз печени. Я хочу сказать, что поместье Торнов сейчас пустует. Вы с Амандой можете жить там, это твои родные места, мы можем нанять местных жителей для вашей охраны. Насколько я знаю, твоя младшая сестра по-прежнему живет в Уайкхем Райз. Возможно, она переедет к тебе.

— Минна, — произнесла Лиза. — Дорогая Минна. Это было бы замечательно.

Адам держался на приличном расстоянии от Лизы с тех пор, как пришел в комнату номера люкса с высоким потолком, из окна которого открывался прекрасный вид на здание парламента. Но теперь он подошел к Лизе, которая сидела на диване, взял ее руку, поднес к своим губам.

— А самое важное то, что мы опять можем быть вместе, — шепнул он. — Ах, дорогая моя, моя жизнь превратилась без тебя в ад.

— Адам, не надо…

— Почему? Пропади она пропадом эта мораль. Ты такая же несчастная, как и я, а жизнь слишком коротка, чтобы оставаться несчастными! Мы должны удержать счастье, не упускать его, а мое счастье — это ты.

Он поднял ее с дивана, крепко обнял и начал целовать. Но вскоре она оттолкнула его, зашуршало ее платье из плотного шелка.

— Мы не должны этого делать! Я не переживу второй разлуки, а она неминуема, Адам. Ты же знаешь это!

— Необязательно! Мы можем все устроить!

— Каким образом? Если я перееду в поместье Торн, Сибил вскоре узнает об этом, и что тогда будет с нами? Мы окажемся перед той же дилеммой. Сибил права. Тебе надо подумать о двух сыновьях, о своей политической карьере…

— У лорда Пальмерстона было больше любовниц, чем у турецкого султана, и ничего, его политическая карьера не пострадала.

— Но неужели ты не понимаешь? — сердито возразила она. — Я не хочу становиться твоей любовницей!

Ее гнев удивил его.

— Ты не хочешь быть со мной? — тихо спросил он.

— Это ты знаешь, дорогой мой. Мы — одно целое, всегда были и всегда останемся. Но у нас ничего не получится! Прежде всего, мне надо подумать об Аманде. Здесь существует только одно реальное решение: мне надо найти ей нового отца. Мне надо снова выйти замуж.

Адам поразмыслил, потом воскликнул:

— Брат Сибил, лорд Ашенден! Человек приятной внешности, двадцать три года, абсолютной безмозглый и без копейки в кармане, но он наследник и к нему перейдет титул графа Неттлфилда. Он ищет себе жену, и если его немного подтолкнуть… ну, ты можешь стать графиней Неттлфилд. Вполне приличный вариант — Аманда получит нормальное воспитание, и мы будем соседями.

Лиза рассмеялась.

— Какую ты нарисовал умилительную картину! И полагаю, пока Сибил с моим мужем будут играть в вист, мы с тобой украдкой будем бегать на свидание? Послушай, Адам…

Он опять заключил ее в объятия.

— Я говорю серьезно. Невилл отличный мужик и если он хоть один раз увидит тебя, то тут же втрескается.

— Но, дорогой мой, это же аморально. Может быть, даже более аморально, чем наши встречи в Шотландии. Я не могу выйти замуж за человека под таким фальшивым предлогом.

— Лиза, ты все усложняешь…

— Это не усложнение, это просто невозможно. С самого начала мы оказались в безвыходной ситуации.

Она почувствовала, как он сжал ее руки, взгляд стал холодным.

— Ничего не бывает невозможного, — прошептал он. — Выход может быть найден.

— О чем ты говоришь?

— Да… ответ должен быть найден.

Он отпустил ее и пошел, чтобы взять свое пальто.

— Адам, что ты имеешь в виду? Что значит «ответ»? — спросила она, вдруг почувствовав недоброе.

— Лиза, я не собираюсь сдаваться. Один раз я уже так поступил и возненавидел себя за это. Пусть назовут меня безнадежным романтиком, но я люблю тебя, люблю с детских лет. Кстати, пожелай мне удачи. Завтра в палате лордов я выступаю со своей первой речью. С тех пор как генерал Уитни уехал из Англии, думаю, что с его стороны Аманде больше ничего не угрожает, и поэтому не вижу необходимости откладывать дальше произнесение своей речи.

Он подошел к двери, надел пальто.

— Адам, ты мне не ответил, — настаивала на своем Лиза, торопливо подходя к двери. — Что значит «ответ»?

Он на мгновение задержал на ней взгляд, и она неожиданно увидела что-то ужасное в его глазах.

Потом он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

На следующий день Адам, который потрясающе выглядел в безупречно сшитых сюртуке и панталонах, вошел в зал палаты лордов. Зал оказался удивительно маленьким, всего восемьдесят футов в длину — лишь в два раза длиннее большой гостиной. Он напоминал частную часовню с экстравагантной, богато украшенной росписью и окнами из темно-красного стекла. По сторонам зала протянулись длинные, обтянутые красной кожей скамейки, расставленные по обеим сторонам прохода, с темными деревянными креслами в конце. В середине, между двумя сторонами, располагалась огромная красная подушка со спинкой. Это и был мешок с шерстью — традиционное место лорда-канцлера. За большим письменным столом с чернильницами сидели лицом к мешку с шерстью трое мужчин в париках. В дальнем конце галереи находился огромный позолоченный шатер, поднимавшийся чуть ли не до самого потолка, с каждой стороны которого располагались двадцатифутовые подсвечники. Посередине шатра, на красном ковре стоял трон, сидя на котором монарх открывал парламент.

«Палата лордов!» — думал Адам, дрожа от возбуждения, так как раньше не выступал на публике. Но когда он занял свое место на консервативной стороне палаты, его начало волновать и еще что-то помимо необычности обстановки.

Сибил… помеха к счастью… в конце концов убить так легко… он убил Нана Саиба и стал героем.

То, что подводило Адама к черте сумасшествия, заключалось не только в том, что он увидел Лизу после стольких месяцев разлуки. На политическом обеде, который Дизраэли устроил на прошлой неделе, Адама представили Эдгару Масгрейву.

Адам увидел собственными глазами, что Эдгар был более пожилым вариантом его сына Генри.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Глубокий сон Сибил нарушил шум. Она села в кровати. Спальня не была освещена, но от газовых фонарей на площади Понтефракт через окна проникало достаточно света, чтобы разглядеть, что в ее комнату вошел мужчина.

— Кто это? — прошептала она с дрожью в голосе.

Мужчина подошел ближе к ее кровати. Теперь она разобрала, что это Адам. На голое тело он накинул халат. Глаза дико сверкали.

— Адам? — прошептала она. — Что такое?

Он уже находился у ее кровати, вперив в нее широко раскрытые, дикие глаза.

— Я видел его, — прошептал он.

— Кого?

— Твоего любовника, Эдгара Масгрейва. Это правда, не так ли? Он отец Генри!

Она уставилась на него, испугавшись. Вдруг он бросился на нее, схватил за горло своими сильными руками, прижал к подушке и начал душить.

— Это правда, не так ли? — повторил он, почти рыдая. — Ты — шлюха! Это правда, не так ли?

— Адам… — задохнулась она.

— Признавайся! ПРИЗНАВАЙСЯ!

— Да…

Она почти не дышала. В ее голове все поплыло. «Он меня убьет», — подумала она.

Но тут вдруг он ее отпустил. Она жадно хватала воздух. Он стоял возле кровати, дрожа от ярости.

— Генри не должен узнать об этом, — прошептал он. — Понимаешь? Никогда не должен узнать.

Потом он повернулся и вышел из темной спальни.

— Мадам, — обратился к Лизе служащий гостиницы, — дежурный сказал, что в фойе находится маркиза Понтефракт и она спрашивает, не примете ли вы ее.

Сибил! Лиза была потрясена.

— Конечно, проводите ее сюда.

Служащий поклонился и вышел. Лиза закрыла дверь и поспешила из гостиной во вторую спальню номера. Открыла дверь и увидела в кресле миссис Паркер.

— Она спит, — прошептала няня, подходя к двери.

— К нам сейчас поднимется леди Понтефракт. Если Аманда проснется, то не выпускайте ее из спальни.

— Она не проснется. Она так обессилела, бедняжка. — Миссис Паркер закрыла дверь. Лиза подошла к зеркалу и посмотрелась в него. По какой-то причине ей хотелось выглядеть получше. Сибил! Наказание судьбы.

В дверь постучали. Лиза подошла к двери и открыла ее. Это пришла Сибил, которая прекрасно выглядела в собольей шубке — на улицах Лондона шел снег, стояла ледяная стужа. Какое-то мгновение обе женщины молча смотрели друг на друга. Потом Сибил сказала:

— Теперь я вижу, почему мой муж так околдован вами. Вы даже более прекрасны, чем я предполагала. Разрешите войти?

— Прошу вас.

Сибил вошла в номер, огляделась, пока Лиза закрывала дверь. Потом сняла шубку и перчатки. На ней было великолепное красное платье. На груди красовалась брошь — камея с бриллиантами по краям.

— Я решила, что для нас пришло время встретиться, — начала Сибил. — Я не собираюсь закатывать сцену. Я не люблю этого. Но нам надо как-то договориться. Видите ли, вчера ночью меня чуть не убил муж.

Лиза вспомнила, что говорил ей Адам в этой же самой комнате всего несколько дней назад.

— Почему? — спросила она, жестом указывая на кресло. Сибил села.

— Знаете, он вполне способен на это. В его роду были ненормальные. Например, сестра его бабки была убеждена, что она лысый орел, и, прыгнув с крыши дома в имении Торнов, разбилась насмерть. Потом, посмотрите, что он сделал в Индии. Да, публика в восторге от того, что он замаскировался под индуса, но он пошел на такой поступок, на который не отважится здравомыслящий человек. Можете себе представить, он завел себе комнату в подвальном помещении Понтефракт Хауза, которая заполнена разными костюмами для маскировки. Он переодевается либо в нищего, либо в волынщика и бродит по самым жалким трущобам Лондона. Боюсь, что он сходит с ума, а вчера ночью…

Она замолчала, в глазах отразился панический страх.

— Да, но убийство! — воскликнула Лиза, которая села рядом с Сибил. — Возможно, вы правы, что он стал душевно неуравновешенным, но, конечно, Адам не способен…

— Вы думаете, он не удавит меня, чтобы заполучить вас? — прервала Сибил, повернувшись к ней. — Вы недооцениваете свое воздействие на него, моя дорогая. Его встреча с вами донельзя раздула старое пламя. Если бы только, — она помолчала в нерешительности, на ее лице появилось выражение грусти. — Если бы только он любил меня так же, как вас.

— Вы его любите, не правда ли?

— Очень. Я изо всех сил старалась завоевать его, и до недавнего времени мне вроде бы удавалось это. Но потом… — Опять она остановилась в нерешительности. — Я поступила ужасно по отношению к нему, когда он уехал в Индию.

— Это касается вашего сына? — спросила Лиза.

Сибил удивленно взглянула.

— Вы знаете?

Лиза кивнула.

— Он рассказал мне об этом в Шотландии. Он уже давно подозревал, что Генри не его сын.

— Он не его сын, — подтвердила Сибил. — Он сын Эдгара. Теперь, когда Генри подрос, не остается никаких сомнений в этом. Он сын Эдгара. Ах, это исключительно моя вина… но я теперь ничего не могу поделать, лишь испытываю страх. Не знаю, что мне делать! Я подумала, что, может быть, вы сумеете заставить его образумиться.

Лиза встала.

— Вы поступили правильно, — наконец произнесла она. — Мы должны позаботиться, чтобы он не причинил вреда. Хочу написать Адаму записку и попрошу вас отнести ее ему. В ней я напишу ему, что у нас нет никаких перспектив для совместной жизни. Я даже покривлю душой и напишу, что не хочу быть с ним вместе в будущем. Уверена, что он никогда не тронет вас. Я вместе с Амандой собираюсь уехать в Нью-Йорк.

— В Нью-Йорк, — повторила Сибил. — Почему именно в Нью-Йорк?

— Там я пережду войну и тогда смогу получить назад свою собственность в Виргинии — или то, что от нее останется. — Сама она знала, почему она выбирает Нью-Йорк. Она думала о молодом человеке, которого встретила в поезде. — Может быть, вы подождете внизу? Мне будет не так-то легко написать это письмо.

Сибил поднялась.

— Да, конечно. — Она направилась к своей шубке и перчаткам. Надев их, она обернулась к Лизе, на лице которой было страдание.

— Уже многие годы, — тихо сказала Сибил, — я ревновала к вам. Боюсь, что когда гневалась, говорила о вас неприятные вещи. Теперь вижу, как я ошибалась… Вы прекрасный человек, Лиза. Для меня унизительно говорить это, но, возможно, мой муж был бы счастливее, если бы женился на вас.

— Думаю, что Адам женился очень удачно.

Сибил подошла к Лизе, взяла ее за руки и прислонилась щекой к ее щеке.

— Спасибо, — шепнула она. И ушла. Лиза закрыла дверь. Она привалилась к двери, закрыв глаза. Потом тяжело вздохнула и направилась к письменному столу, который стоял у окна, из которого открывался вид на здание парламента. Сев за стол, она стала смотреть на открывающийся из окна вид и думать о политической карьере Адама. Она надеялась, что он будет счастлив. Вынув из стола лист чистой бумаги, взяла ручку.

«Дорогой Адам» — начала она письмо. Но чернила расплылись в закапавших слезах. Она достала другой лист бумаги и начала письмо сначала.

Часом позже Сибил вернулась в Понтефракт Хауз. Уже в дверях она спросила дворецкого, который открыл ей:

— Дома ли мой муж, мистер Ридли?

— Да, миледи, он в своем кабинете.

— А сыновья?

— Лорд Артур в детской с мисс Патридж, а лорд Генри в учебной комнате занимается с французским преподавателем.

— Спасибо.

Он принял у нее шляпку и шубку, и она направилась к кабинету Адама. Подойдя, постучалась.

— Войдите.

Она открыла дверь и вошла. Адам сидел за письменным столом и читал парламентский доклад об условиях труда на текстильных фабриках Англии. Увидев жену, он встал.

— Я посетила миссис Кавана в ее гостиничном номере, — сказала Сибил, подходя к столу. — Она просила передать тебе вот это письмо. — Она протянула Адаму конверт. Тот смотрел на пес с изумлением.

— Ты… видела Лизу? — промолвил он.

— Да, это для меня явилось огромным открытием. Она понравилась мне, я ею восхищаюсь.

Они сели. Адам вскрыл конверт и прочел:

10 декабря 1861 года

Мой дорогой Адам!

Я решила уехать вместе с Амандой в Америку. Не буду лгать тебе и утверждать, что не хотела бы быть с тобой: ты бы мне ни за что не поверил, если бы я даже и написала об этом. Думаю, что не было другой пары на свете, которая была бы так близка друг к другу, как мы с тобой. Но мы должны думать не только о себе. Как я уже пыталась объяснить тебе в Шотландии, мы поступаем ужасно по отношению к Аманде. Мы должны поставить интересы наших детей выше своих собственных, как бы горячо мы ни любили друг друга. Возможно, мы своего рода Ромео и Джульетта, любовь между которыми была предписана звездами. Но ведь страсть Ромео и Джульетты привела их лишь к могиле. А если любовь становится разрушительной, то тогда, возможно, даже любовь — самое сладостное и нежное чувство — приобретает уродливый характер. Если и есть смысл в жизни, то, несомненно, он заключается в воспитании детей, чтобы создать им все возможности расцветать в этом мире. И ты, конечно, должен подумать о своих двух сыновьях.

Встретив Сибил, думаю, ты должен начать с ней все сначала. Она на самом деле любит тебя и желает тебе только добра. Никогда не смей — повторяю, никогда — причинять ей боль. Если моя любовь что-то значит для тебя, то имей в виду, что ты лишишься ее навсегда, если сделаешь с ней что-либо постыдное или безобразное. Помни, что ты мой верный рыцарь и должен продолжать вести себя по-рыцарски, хотя я и ухожу из твоей жизни. Теперь я понимаю истину того, что мой бедный отец часто повторял во время своих проповедей: легко быть злым и очень трудно в этой жизни оставаться добрым. Адам, мы должны оставаться добрыми.

Я помню, однажды сказала тебе, что расстаться с тобой один раз значит пережить адские муки, а расстаться дважды равносильно смерти. Сейчас мы расстаемся вторично и, да, я испытываю смертельные муки, когда пишу эти строки. Но это надо сделать! Ты не должен пытаться увидеть меня вновь. Ты должен вычеркнуть меня из своей жизни. Когда я устроюсь в Америке, я позабочусь о том, чтобы ты мог увидеть Аманду.

Я никогда тебя не забуду, никогда тебя не разлюблю. Ты — моя жизнь. Ты сказал прошлым летом, что мы встретимся на том свете. Думаю, любимый мой, обязательно встретимся. Возможно, наша любовь неземная, предназначена не для этого безобразного мира, а для другого, более прекрасного. И там мы обязательно соединимся.

До встречи там, люблю тебя.

Твоя верная Лиза.

Он положил письмо на стол и встал. Сибил наблюдала, как он подошел к одному из высоких окон, выходивших на задний двор, где держали экипажи. Он долго молчал, стоя к ней спиной. Она видела, как он несколько раз украдкой вытирал слезы. Наконец он повернулся к ней.

— Прости за то, что было прошлой ночью, — произнес он хриплым голосом. — Я не знал, что делаю… В голове у меня помутилось. Во всяком случае… — Он подошел к ней и, взяв ее руку, поднес ее к своим губам. — Отныне можешь совершенно меня не опасаться. — Она заметила, что его глаза покраснели от слез. — Пойдем, — предложил он. — Поднимемся и посмотрим на наших детей.

Она поднялась и поняла, что наконец-то ее муж целиком принадлежит ей.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Захарий Карр вскочил на кровати в спальне второго этажа на ферме «Карра». В июне 1862 года выдалась жаркая, душная ночь, окна были распахнуты, что и позволило ему услышать топот конских копыт. Спрыгнув с кровати и, подбежав к окну, он выглянул на улицу. К дому неслась примерно дюжина всадников, в руках у некоторых факелы. Прогремел выстрел.

— Налетчики-янки! — крикнул он, приседая. Пуля вдребезги разбила одно из верхних стекол. Раздались другие выстрелы, он кинулся, чтобы надеть брюки. До него донеслись крики:

— Поджигай бунтовщиков! Спалим их!

Натянув брюки, он сунул ноги в башмаки, не потрудившись завязать шнурки, и побежал в зал второго этажа. В неясном лунном свете он разглядел, что отец уже наполовину сбежал с лестницы.

— Па! Янки! — выкрикнул он.

— Захвати ружье! — рявкнул Брандон, видя, что Зах собирается спускаться по лестнице. Он знал, что армия генерала Макклеллана сражается с солдатами Ли к северо-западу от Ричмонда. Макклеллан переправил армейскую группу «Патомак» вниз по реке того же названия на лодках, потом через Чезапикский залив к форту Монро на самом краю большого полуострова, который разделяет реки Йорк и Джеймс. Потом солдаты маршем углубились на полуостров к городу Меканиксвиль, где они и столкнулись два дня назад с войсками Ли и где все еще продолжалось большое сражение. Зах слышал, что налетчики-янки воспользовались этой ситуацией — они носились по всей Виргинии, сея хаос.

Зах заскочил в кабинет и схватил со стены ружье. По всему дому распространился запах дыма. Набив карманы патронами, Зах вбежал в кухню, но вынужден был попятиться — кухня была в огне.

— Па! — завопил он. — Ты где? Па!

Через огонь пламени он видел, что задняя дверь была распахнута, и решил, что его отец выскочил наружу, чтобы отбиваться от налетчиков. Но сейчас через кухню пройти было невозможно. Вся задняя часть дома занялась огнем. Зах бросился в переднюю гостиную и выглянул в окно. Никого. Крики и выстрелы смолкли, теперь он слышал только потрескивание пламени, которое распространялось дальше, хруст сгоревшего и обваливающегося дерева. Он подбежал к парадной двери, открыл ее и выглянул. Никого. Лунный свет отражался в спокойно текущей реке Раппаханнок.

Он вышел на улицу и обежал угол дома. Вдали он увидел налетчиков, которые скакали по полям, возвращаясь на север. Он побежал к задней части дома, которая быстро превращалась в огненный ад. На заднем дворе он увидел отца, который лежал на земле лицом вниз. Из своего квартала прибежали отдельные рабы.

— Несите воду! — крикнул им Зах, когда бежал к отцу. — Берите ведра и носите воду!

Встав на колени возле отца, он осторожно перевернул его. Одна пуля пробила ему лоб, другая прошла через шею.

— Сволочи! — завопил он, обратившись к северу. — Проклятые янки, ублюдки! Вы мне поплатитесь! Гады!

Языки пламени лизали темное небо, а полукруглый месяц с безразличием взирал на эту картину.

— Мистер Синклер, вас желает видеть миссис Кавана.

Алекс Синклер, присев возле клиента, булавками закалывал ему манжеты. Вопросительно посмотрел на говорившего.

— Кто вы сказали?

— Миссис Кавана, — повторил молодой продавец. — Потрясающая женщина. С английским акцентом. Говорит, что познакомилась с вами в Шотландии в прошлом году, в поезде.

Он поднялся, на его лице заиграла улыбка.

— Миссис Кавана! Прошу прощения, мистер Вандербилт. Джерри, займитесь этим джентльменом…

Алекс торопливо вышел из хорошо оборудованного мужского отдела универмага, где он лично обслуживал таких нью-йоркских знаменитостей, как Уильям Генри Вандербилт, сына командующего военно-морским флотом Аугуста Бельмонта, Вана Ренссалерса и других шишек. Хотя Алекс вместе с матерью являлся хозяином магазина, он был таким сгустком энергии, что от его внимания не ускользала ни одна деталь, какой бы незначительной она ни была, как, например, манжеты или обшлага для мистера Вандербилта. Но красота Лизы произвела на молодого торговца такое сильное впечатление, что он даже рискнул обидеть сына богатейшего в Америке человека, чтобы поскорее увидеть ее.

И он в этом не разочаровался. Лиза рассматривала серьги в витрине магазина, когда Алекс подошел к ней.

— Миссис Кавана!

Она обернулась и, улыбнувшись просто ослепила его.

— Помните ли вы меня? — спросила она.

— Конечно. Лондонский экспресс. Вашу дочь похитили, но я узнал из газет, что все закончилось хорошо. Добро пожаловать в Нью-Йорк. Добро пожаловать в магазин «Синклер и сын».

— Спасибо. Весьма приятный магазин, такие красивые вещи… Мне нравятся эти золотые сережки, но цена для меня несколько высока. — Ее глаза озорно сверкнули. — Помнится, вы сказали, что дадите мне скидку, вот я и жду ее от вас.

Он рассмеялся.

— Я — болтун, — заметил он. — Но вы правы, я обещал и не отказываюсь от своих слов. Более того, я вам дам просто феноменальную скидку. Боб, — он обратился к хорошо одетому молодому продавцу, который стоял за прилавком. — Заверни в подарочную упаковку эти серьги для миссис Кавана. Бесплатно.

Лиза посмотрела с удивлением.

— Мистер Синклер, я не могу принять этого! Я просто ищу что подешевле.

— Ничего нет дешевле подарка. И вы их можете надеть сегодня же вечером, когда мы вместе пойдем ужинать.

Она рассмеялась.

— Помнится, вы сказали, что довольно бесцеремонны. Теперь я вижу, что вы были правы. Но, мистер Синклер…

— Просто Алекс.

— Алекс, я вас совершенно не знаю. Существует ли миссис Синклер?

— Да, моя мама. К несчастью, ее парализовало, она почти не говорит, но составит нам компанию. К тому же, у меня лучший повар в Нью-Йорке. Где вы остановились?

— В гостинице на Пятой авеню.

— Самый шикарный отель в городе! Восхищаюсь женщинами, которые любят первоклассные вещи. А теперь мне обязательно надо возвратиться к мистеру Вандербилту.

Он направился в мужской отдел.

— Алекс.

Он обернулся.

— Что?

— Я не дала вам своего согласия.

На мгновение на его лице отразилось беспокойство. Потом сверкнула самоуверенная улыбка.

— Но вы же не можете ответить отказом.

И он заторопился дальше.

— Ну, что вы скажете о Нью-Йорке? — спросил он в этот же вечер, сидя напротив Лизы в столовой дома своей матери на Восточной 14-й улице, недалеко от магазина на Юнион Сквер.

— Здесь грязно, — ответила Лиза, положив на свою тарелку жареную перепелку.

— Грязно? Но то слово. Мне приходится частным образом нанимать подрядчиков, чтобы отвозить на свалку мусор.

— Я думала, что площадь Мэдисон является центром города, но сегодня утром на улице перед гостиницей я видела, как свинья пожирает капусту.

— В трущобах водятся беспризорные свиньи. Иногда они могут даже забрести в богатые районы города.

— И движение! Такое же ужасное, как в Лондоне.

— Кто-то подсчитал, что за один день в центре города по перекрестку проехали пятнадцать тысяч экипажей. Но, Лиза, разве это не волнующий город, с его запахами и всем остальным?

Его энтузиазм был заразителен.

— Да, волнующий, — признала она.

— Вы долго проживете здесь? Какие у вас планы?

Ее планы… Очень простые: найти мужа, чтобы Адам наконец отказался от надежды заполучить ее и прекратил бы свои безумные угрозы в адрес Сибил. Лиза спрашивала себя, может ли этот энергичный мужчина, сидящий напротив нее, стать ее мужем. Но было что-то странное в этой комнате, обитой темными панелями: старая женщина в черном молча сидела в инвалидной коляске в конце стола, седые волосы покрыты черной вуалью, блестящие черные глаза не отрывались от Лизы. Мать Алекса, Наоми Синклер, выглядела гораздо старше своего возраста в пятьдесят два года. Алекс объяснил, что удар состарил ее. Действовало на нервы присутствие такой развалины, а ведь когда-то она была красавицей. Мать Алекса сидела, ссутулившись, на своей коляске, рот свис набок, руки узловатые и безжизненные, но глаза просто прилипли к Лизе. Хотя Наоми не могла говорить, но враждебность к гостье была очевидной. Лиза жалела эту женщину, но молила Бога, чтобы та перестала смотреть на нее.

— Мои планы заключаются в том, чтобы попытаться возвратить принадлежащую мне в Виргинии собственность, если эта война когда-нибудь закончится, — ответила она, отпивая прекрасное вино «Шабли», которое налил ей дворецкий. Дом Синклеров из коричневого камня не был особенно богатым. Большинство домов в Нью-Йорке похожи друг на друга, но ни один из них не идет ни в какое сравнение, например, с таким величественным особняком, как Понтефракт Хауз. Но Лиза приметила, что все в этом доме — серебряная посуда, хрусталь, мебель — было самого высокого качества. Кто-то в этой семье покупал только лучшее, и она подозревала, что таким человеком был Алекс. Беглого взгляда на его магазин было для нее достаточно, чтобы понять, что перед ней был человек с хваткой и обходительностью продавца.

— Ах, война. Должен признаться, что я изменил свое мнение относительно того, что война мешает бизнесу, — сказал Алекс. — Она оказалась баснословно выгодной для бизнеса — наш магазин никогда не приносил таких доходов. Понимаете, поскольку Федерация блокировала Юг, мы перестали получать оттуда хлопок для одежды. Вот почему в прошлом году я ездил в Манчестер, покупал там мануфактуру, рубашки, платья для своего магазина, потому что не мог достать этот товар здесь, в Штатах.

— Встречались ли вы с моим зятем Горасом Белладоном? — прервала она его.

— Да, действительно встречался, мне и в голову не пришло, что вы родственники.

— Он женился на моей старшей сестре Леттис, а вернее сказать, Леттис женила его на себе. Убеждена, что он был замешан в похищении моей дочери.

— Этому я могу поверить. Горас произвел на меня впечатление человека не очень щепетильного. Я припоминаю, газеты писали, что похищение было как-то связано с признанием Англией Конфедерации. Но, по слухам из Вашингтона, это им больше не светит, а это приятные новости для Севера.

— Часто ли вы ездите в Вашингтон?

— Все чаще и чаще. Видите ли, война приобретает совершенно другой характер. В нынешней войне сражаются не только профессиональные армии где-то па поле боя, а остальная часть страны занимается своими делами как ни в чем не бывало. Нынешняя война затягивает всех, и бизнесмен становится почти таким же важным элементом ее, как и солдат. Правительство в Вашингтоне находится в страшном смятении — половина конгрессменов совсем потеряли голову, а старый Эйб представляет собой настоящую карикатуру. Они не могут руководить этой войной, потому что она оказалась гораздо более сложным делом, чем они себе представляли. Им нужны одеяла, обмундирование, палатки, то есть все, что продает мой магазин. Поэтому я снял номер в гостинице «Уиллард» в Вашингтоне и достаю для правительства все это снаряжение. Например, в мае прошлого года федеральные войска взяли город Мемфис в штате Теннесси. Ну, я знал одного дилера по хлопку в Мемфисе, поэтому я поехал туда и помог ему пробраться через военные заставы. Война просто губит плантаторов-южан. Мы обнаружили многих плантаторов, у которых накопились буквально тонны хлопка на складах, и они горели желанием продать его. Я взял кредиты и закупил на два миллиона долларов прекраснейшего хлопка на Юге. Мы тайком перевезли его в Мемфис, потом я переправил его пароходом в Новую Англию, там из него соткали то, что требуется правительству, и я продал Вашингтону готовые изделия, заработав миллионный барыш.

— Целый миллион?! — воскликнула она. — Огромный доход.

Он пожал плечами.

— Пятьдесят процентов прибыли. В магазине я получаю по сто процентов. Я же пошел на риск, почему же я не должен заработать? Если бы меня поймали на фронтовой линии, то мятежник Джонни вполне мог бы хлопнуть меня из ружья. Я не стыжусь ничем из того, что сделал. Больше того, я этим горжусь. А, вот и десерт. Надеюсь, что вам понравится этот пудинг!

Дворецкий внес дымящийся пудинг на серебряном блюде. Когда раскладывали десерт, Лиза сообразила, что этот хваткий молодой человек, сидящий напротив нее, не только наживается на войне, но и в какой-то степени является пиратом. Несмотря на это, его рассказ ее заинтересовал.

— Миссис Синклер, пора ложиться спать, — сказала медсестра, которая вошла в столовую вместе с дворецким. Алекс подошел и поцеловал мать.

— Спокойной ночи, мама, — пожелал он ей.

— Спокойной ночи, миссис Синклер, — присоединилась к нему Лиза.

Полные ненависти глаза Наоми просто вонзились в ее сердце.

— Почему ваша мать недолюбливает меня? — спросила Лиза часом позже, когда Алекс вез ее в своем шикарном экипаже на площадь Мэдисон.

— Откуда вы это взяли?

— За время всего ужина она ни разу не оторвала от меня своего взгляда, и ее взгляд был отнюдь не доброжелательным.

Алекс, сидевший рядом с нею, вздохнул.

— Мать никогда не скрывала своих симпатий или антипатий. Думаю, из-за вашего английского акцента. Мой отец был шотландцем, жившим в Белфасте, а мать — ирландка до мозга костей и ненавидит англичан. В Белфасте отец держал магазин, но после того, как картофельный голод практически разрушил его бизнес, он привез нас сюда, и начал все сначала в Нью-Йорке. Семь лет назад он умер. С тех пор делами занимаюсь я.

— У вас нет ирландского акцента. Я думала, вы настоящий американец.

Он улыбнулся.

— Ну, видите ли, я сохраняю немного акцента для святого дня ирландцев, но остальную часть года не допускаю этого. В Нью-Йорке на ирландцев смотрят, как на дерьмо, и они предпочитают заниматься извозом.

— Надеюсь, вы не испытываете ко мне антипатии из-за того, что я англичанка?

— Ну, как вы думаете, что я могу ответить на это? А вот и ваша гостиница.

— С вашей стороны было очень мило пригласить меня на ужин. И мне очень понравились серьги.

Он вышел из кареты и помог ей спуститься, швейцар-негр открыл дверь отеля. Ее шляпка вздрагивала на ветру, она улыбнулась ему.

— Доброй ночи, Алекс, — она протянула ему руку.

— Разрешите предложить вам рюмку коньяка? — спросил он, поднося ее руку в перчатке к губам.

— Пожалуй, нет.

— Хотите, я покажу вам завтра город?

— Но вы так заняты…

— Заеду за вами в десять утра. Возьмите с собой дочку, и я устрою для вас экскурсию по высшему разряду. А потом мы пообедаем в ресторане «Делмонико».

— Очень любезно с вашей стороны, но…

— Вы просто не можете отказаться. — И опять самоуверенная улыбка.

Она засмеялась.

— Вы неисправимы, но правы. Не могу. До завтра в десять.

Она вошла в гостиницу, пытаясь сообразить, хочет ли она заарканить его или нет. Но каковы бы ни были ее намерения, становилось все более очевидным, что он попался на крючок.

После того как Адам освободил свою похищенную дочь, Пинеас Тюрлоу Уитни решил, что благоразумнее уехать из Англии, поскольку он совершенно правильно заключил, что там признание Конфедерации не пройдет. Он переплыл пролив Кале и отправился в Париж, где он надеялся встретить более дружественный прием со стороны правительства императора Наполеона III.

Но у него ушло более трех месяцев только на то, чтобы получить аудиенцию у императора, что само по себе показало шаткость позиции императора. Французское правительство втянулось в мексиканскую авантюру с эрцгерцогом Максимилианом, которого поддерживал Луи Наполеон. Но французский император всячески воздерживался от того, чтобы встать на чью-либо сторону в Гражданской войне в Америке.

— Но, сир, руки Линкольна связаны, пока он воюет с Конфедерацией, — упорствовал Пинеас, сидя возле письменного стола императора во дворце Тюильри. — Поэтому Франции выгодно признать нас. И, если вы позволите мне дерзость, — помочь нам оружием и деньгами… Франция стремится создать в Мексике империю. Если вы признаете Конфедерацию, то на северной границе у вас окажется дружественная страна и союзница. Мексиканская империя и Конфедерация Штатов Америки являются естественными друзьями и торговыми партнерами.

— Это верно, — вслух размышлял император, который сидел за письменным столом в центре простого, без излишеств кабинета и курил сигару. Напротив стоял мраморный бюст матери императора, королевы Гортензии. — С другой стороны, месье Уитни, что будет, если счастье улыбнется Линкольну?

— Этого не случилось до сих пор и не произойдет в будущем. У него бездарные генералы.

— Да, но ему может повезти и подвернется умелый генерал. Исход войны всегда непредсказуем. Если Линкольн победит, то у Мексики на северной границе появится враждебная страна. Потом, существует ведь Англия. Если Англия признает Конфедерацию, тогда я не стану колебаться. Но Англия пока этого не сделала, и мой посол сообщает мне, что и не признает. Поэтому… — Он пожал плечами, выпуская дым к высокому потолку.

Пинеас понял, когда покинул Тюильри, что его миссия провалилась. Европейские державы останутся нейтральными несмотря на все его усилия — несмотря даже на похищение Аманды. Неудача этой операции возмутила его. Он просто бесился от отчаяния, потому что под хладнокровной и невозмутимой внешностью скрывалось исполненное ненависти сердце. Он ненавидел проклятых аболиционистов, ненавидел Север, ненавидел Линкольна, ненавидел то, во что мог превратиться Юг после победы федералистов. Тот Юг, где освобожденные рабы когда-нибудь бросят вызов господству белого человека.

Но пока ему ничего не оставалось другого, как возвратиться восвояси и делать все, что в его силах, для поддержки дела южан, хотя теперь он начинал сознавать, что надежды на победу южан сокращались, несмотря на их военные победы.

Пинеасу Тюрлоу Уитни надо было возвращаться домой хотя бы потому, что у него кончились деньги. И Север, и Юг печатали бумажные деньги и облигации во все ускоряющемся темпе, чтобы финансировать войну, но в Европе существовал золотой стандарт, и жить в Европе было дорого. Когда в Париже у Пинеаса иссякла золотая валюта, ни один банкир не пожелал принять кредитное письмо или чек, выписанный на банк Юга. Суровый факт заключался в том, что так же, как у Пинеаса кончались настоящие наличные деньги, так же они иссякали и в южных штатах.

Заложив в ломбард большую часть своей одежды, золотые часы и бриллиантовые запонки, чтобы оплатить проезд домой, он сел на второсортную посудину, отплывавшую от Шербура на Бермуды, базу, откуда британцы проникали через блокаду федерального военно-морского флота. Там он сел на одно из таких суденышек и в середине ночи высадился возле пункта Мобайл. «Как беглый уголовник, — горестно подумал он, — а я ведь бывший сенатор Соединенных Штатов, бывший посол!» Это уязвляло. Она направил телеграмму на плантацию «Феарвью», сел на поезд до Ричмонда, на вокзале которого его встретил Элтон, его престарелый кучер.

— Мы вас ожидали вчера, генерал, — сказал Элтон, беря саквояж своего хозяина. — Мы не думали, что поезд опоздает на целые сутки. Похоже, что машинисты уже не знают, что они делают.

— Паровоз сломался, а у них не оказалось какой-то детали, — раздраженно объяснил Пинеас. — Мне не хочется, чтобы ты говорил о неприятном, Элтон.

— Да-са, генерал.

Они приехали в «Феарвью» в середине ночи.

«Ну точь-в-точь, как уголовник», — подумал Пинеас. Ночь выдалась холодная и снежная. Наступало утро 7 ноября 1862 года, того самого дня, когда Линкольн передал командование федеральными войсками генералу Бернсайду.

— Думаю, что все уже легли спать, генерал, — сказал Элтон, слезая с козел. — Дома находятся и масса Клейтон с мисс Шарлоттой…

— Что ты хочешь сказать? — Пинеас смотрел на темный силуэт особняка, вылезая из кареты. Закрытая туманом луна повисла над трубами дома, в котором он родился, над домом, который он любил шестьдесят лет.

— Ну, мисс Мэй велела мне помалкивать, потому что хотела сама передать вам плохие вести. Но пока вы ездили в Европу, налетели налетчики-янки и сожгли дом Карров. Массу Брандон застрелили насмерть. Масса Зах ушел в армию. А масса Клейтон и мисс Шарлотта переехали сюда к мисс Элли Мэй. Все довольно плохо — мисс Шарлотта в интересном положении, а масса Клейтон мало на что годится с одной ногой, к тому же все время пьян.

— Клейтон?! Пьян?! Я никогда в жизни не видел его даже подвыпившим.

— Ну, теперь он к этому пристрастился, генерал. Да-са. Этот парень здорово увлекся бутылкой.

«Наконец-то дома, — думал Пинеас, идя по дорожке к дому. — Дома ли?» Ему казалось, что он уже начал терять свой дом, привычный образ жизни, здоровье, соседей, былой свой мир… Все может превратиться в пыль и прах из-за этих треклятых аболиционистов… из-за этого проклятого Линкольна… Невзрачное лицо президента всплыло в его памяти. Он допускал мысль о том, что может приставить пистолет к его голове и спустить курок… Пинеас, может быть, и не был особым гуманистом, но, вне всякого сомнения, умел ненавидеть.

Завывал холодный ветер, когда он поднялся на террасу и потом вошел в дом. В помещениях стояла полная тишина. Уитни поставил свой саквояж на пол в прихожей и на одном из столов начал нащупывать керосиновую лампу. Он зажег ее большой кухонной спичкой. Прыгающий огонек лампы осветил портреты предков.

— Черт бы меня побрал, — заорал он во все горло, — я дома! Почему, проклятье, нет никакого комитета по встрече? Я приехал домой! Генерал Пинеас Тюрлоу Уитни возвратился домой из поездки во Францию и Англию и тамошние сукины сыны решили нас не поддерживать! Я дома! «О, я хотел бы оказаться в стране хлопка… — стал напевать он, как полоумный, слова из популярной песни южан. — Где ты, где ты, страна Дикси!»

— Пинеас! — Элли Мэй стояла у перил лестницы на втором этаже и смотрела на мужа. — Мой дорогой, ты уже дома?!

— «…Хочу оказаться — в Дикси, ура, ура! В стране Дикси я готов жить и умереть за Дикси…»

— Пинеас, почему ты поешь? Что это значит? Шарлотта… Клейтон… Он рехнулся!

Элли Мэй, на голове которой был белый ночной чепец и фланелевый халат поверх ночной рубашки, стала торопливо спускаться по лестнице.

— «…Далеко на юге в Дикси…»

— Пинеас, дорогой мой…

Она подбежала к нему. Он зарыдал, когда она бросилась ему в объятия.

— Элли Мэй, мы потерпим поражение, — тихо произнес он прерывающимся голосом. — Мы проиграем. Я сделал все возможное, чтобы убедить людей в Европе, но им все безразлично… Мы проиграем.

Она не отрываясь смотрела на своего рыдающего мужа. Когда-то элегантный сенатор выглядел теперь жалким и потрепанным.

Кроме того, он неожиданно сильно постарел.

На следующий день Пинеас, пополнив свои силы таким необходимым десятичасовым сном, уже восстановил свою железную волю. Приняв ванну и побрившись, он сказал себе, что надежда сохраняется, хотя и становится все более призрачной. И, будучи последователем Шопенгауэра, он верил в победоносную силу собственной воли. Он проклинал себя за эмоциональный срыв прошлой ночью. Закончив одеваться, он возвратился в спальню, где Элли Мэй, все еще лежа в кровати, читала.

— Элли Мэй, хочу извиниться за свое поведение минувшей ночью. — Он подошел к кровати и присел рядом с ней. — Я устал и расстроился… ну, и показал себя настоящим ослом.

— Разве все так плохо? — спросила она, откладывая в сторону старый роман, который она перечитывала уже в третий раз. Новые книги совсем исчезли из-за блокады.

— Между нами говоря, скверно. Провал в Европе — удар для меня. Между прочим, мне надо будет поехать в Ричмонд сегодня или завтра, чтобы доложить обо всем Джеффу Дэвису. Но тем не менее нам надо не падать духом, и мой вчерашний срыв непростителен. Вот. Элтон сказал мне, что дом Карров сожгли, а Брандона застрелили.

— Да, это верно. Я сама хотела рассказать тебе об этом, но мне следовало бы знать, что этот старый негр не может хранить тайны. Случилось это прошлым летом, когда янки вторглись в Виргинию, до того как дорогой генерал Ли вышвырнул их оттуда. Они рассыпали повсюду группы налетчиков, чтобы причинять как можно больше вреда — грязные свиньи! Когда Брандон выскочил из задней двери с ружьем, они пристрелили его и подожгли дом. Благодаря какому-то чуду Шарлотта в ту ночь вместе с Клейтоном находились здесь, а то их убили бы тоже. А потом, понятно, поскольку им некуда было деваться, они остались здесь. О, все это ужасно! Становится все труднее доставать продукты…

— Элтон сказал, что Шарлотта на сносях?

— Она может родить в любой день, бедняжка. В какое ужасное время она родит ребенка!

— Клейтон часто выпивает?

— Я не осуждаю его. Потерять ногу такому активному молодому человеку — страшный удар. Отца убили, дом сожгли, Зах отправился на войну, и мы можем потерять его. О, Пинеас, какие пришли мрачные времена! Когда я думаю, как замечательно мы когда-то жили, я…

Она поднесла к глазам кружевной платочек. Муж крепко обнял ее.

— Да, — подтвердил он. — Времена настали скверные, но мы как-нибудь переживем их. Я не могу бранить тебя за то, что ты отчаиваешься, я сам вчера показал себя не в лучшем свете. Но мы должны мужаться, Элли Мэй. Быть твердыми как железо. И не должны показывать слугам, что мы теряем уверенность или решимость.

— Слугам? — фыркнула она. — Каким слугам? Они все разошлись, за исключением Элтона, Корделии и некоторых других.

— Разошлись? — Пинеас отпустил ее руку и встал. — Что ты имеешь в виду?

— Дорогой Пинеас, тебя тут не было больше года, ты и не представляешь, какие невероятные события произошли здесь. Этот ужасный человек Авраам Линкольн освободил рабов в сентябре прошлого года.

— Да, я слышал об этом. Но ведь это же не имеет силы здесь.

— Кто же будет контролировать положение? Мы наняли трех надсмотрщиков, последний из них месяц назад ушел в армию. Не осталось здоровых белых людей, чтобы их можно было нанять. Самое скверное то, что, поскольку они считают себя свободными, они просто убегают, — она щелкнула пальцами, — не проявляя ни малейшей лояльности или преданности несмотря на все, что мы сделали для них. А немногих оставшихся призвали для работы в армию. Поля в запустении и, конечно, нам пришлось закрыть табачную фабрику из-за отсутствия табака. Ах, все… — Она беспомощно пожала плечами и опять заплакала. — Ах, все пошло вверх дном.

— Понятно, — протянул Пинеас. — Обстановка более мрачная, чем я предполагал. Надеюсь, я смогу позавтракать?

Кивнув, она высморкалась.

— Осталось немного бекона. У Элтона несутся куры, поэтому есть и яйца. Но кофе — о, что это за кофе! Все равно, что пить грязную жижу. Не знаю, из чего его делают! — Она опять вытерла глаза, потом взглянула на своего мужа. — Не хочу выглядеть легкомысленной, но все же спрошу, удалось ли тебе купить мне что-нибудь в Лондоне или Париже? Было бы очень кстати, если бы ты привез кое-что из одежды. Мой гардероб становится очень поношенным. В этой одежде мне стыдно показываться на глаза приличным людям.

— Элли Мэй, мне неприятно говорить это тебе, но денег в Париже у меня хватило только на единственную вещь — на обратную дорогу. Я основательно поиздержался.

— Что?! — воскликнула она. — Ах, просто не верится, что все это действительно происходит. Похоже на какое-то ужасное наваждение. Ты, Пинеас Тюрлоу Уитни, и без гроша? Просто невероятно!

Она истерически зарыдала. Ее муж, аристократическое лицо которого было мрачным, повернулся и вышел из комнаты. Тихо прикрыв дверь, он прошел по балкону второго этажа к лестнице и начал спускаться вниз.

Слегка приоткрылась дверь другой спальни, и из-за нее показалось черное лицо. Это была Сара, прачка, которая теперь вместе с кухаркой Корделией составляла всю женскую часть прислуги, оставшейся на плантации «Феарвью». Сара меняла простыни на кровати Шарлотты. Она посмотрела на Пинеаса, который спускался вниз по лестнице, и вспомнила искромсанный труп своего сына, Такера, который она увидела, когда Макнелли, надсмотрщик, вытащил его из бочки с гвоздями. Гвозди проткнули тело Такера в сотне мест, выкололи ему глаза.

Сара смотрела на своего бывшего хозяина ненавидящими глазами человека, готового убить.

«Мне ужасно везет», — размышлял Пинеас, спускаясь по лестнице. Ферма «Карра» находилась от его особняка всего в четверти мили. Налетчики-янки могли с такой же легкостью сжечь особняк на плантации «Феарвью», но его дом, хотя и не в таком отличном состоянии, как до войны, — он провел пальцем по покрывшимся пылью деревянным перилам, — но сохранился. Он все еще представлял собой величественный символ аристократического образа жизни, который он обожал. «Если когда-нибудь янки переступит через порог, — думал он, — я своими руками…»

— Я слышал, как вы приехали прошлой ночью.

От неожиданности Пинеас вздрогнул, голос отвлек его от размышлений о возможных убийствах. Он уже спустился на последнюю ступеньку, когда увидел Клейтона, который ковылял на костылях из столовой. Но это был уже не лихой молодой офицер, которого он запомнил во время сражения у Булл Рана. Теперь он больше выглядел как отверженный. Его свитер домашней вязки был покрыт пятнами, брюки — одна брючина была приколота к поясу — грязные, сам он много дней не брился. Глаза подозрительно покраснели.

— Что ты говоришь? — переспросил тесть.

— Я слышал, когда вы вошли в дом. Слышал, как пели «Дикси». Вы были пьяны?

— Меня обижают эти слова, сэр. И я подозреваю, что пьянствуешь ты сам.

— Дни и ночи напролет, — ухмыльнулся Клейтон. — Когда сюда заявятся янки, мне достаточно будет дыхнуть на них, чтобы они сдохли. Все уже кончено, верно? Мы терпим поражение в войне.

— Пока что рано говорить об этом. И ты мог бы поздравить меня с возвращением.

Клейтон подавленно хихикнул.

— О, да. Я забыл. Добро пожаловать домой, сэр. Добро пожаловать на прекрасную плантацию «Феарвью». Вы слышали новости о моем отце?

— Да, мне очень жаль, Клейтон.

— О, нам всем очень жаль. Думаю, что и Джеффу Дэвису жаль, и генералу Ли. «За доблесть и мужество в битве у Булл Рана» — говорилось в письме. Его подписал сам Джефф Дэвис. Разве не впечатляюще? И знаете, как я поступил с медалью? Нет, вы, конечно, не можете знать этого. Вы находились в Европе. Я бросил ее в толчок. А знаете, что сделал с письмом Джеффа Дэвиса? Подтерся им.

Пинеас напрягся.

— Подтер себе ЗАДНИЦУ! — закричал Клейтон. — Наклал я на письмо Джеффа Дэвиса! Я готов наложить на всю проклятую Конфедерацию — вы слышите меня, СЭР? Вы слышите меня, генерал? Конфедерация — это ГОВНО!

— Если ты не возьмешь обратно эти мерзкие слова, — рассердился Пинеас, — то, видит Господь, я выгоню тебя из своего дома.

— Я не откажусь ни от единого слова. Я потерял ногу — во имя чего? Чтобы вы продолжали хлестать и убивать черномазых? Именно ради этого я лишился ноги? Именно из-за этого погиб мой отец? За это что ли воюет теперь мой брат? Считаю Заха дураком, что он ввязался в эту бойню. Я говорю — к такой-то матери Конфедерацию! К такой-то матери Славное Дело! К такой-то матери все остальное!

Он навзрыд заплакал. Пинеас подошел к нему и влепил ему сильную пощечину. Клейтон не устоял и упал на пол, костыли отлетели в сторону.

— Видит Бог, сэр, выматывайтесь из моего дома! Сейчас же!

Клейтон одновременно и смеялся и плакал.

— Пошла ваша Конфедерация к такой-то матери! В гробу я ее видел!

Тесть злобно пнул его ногой в живот. Клейтон взвыл от боли, а Пинеас перешагнул через него и вошел в столовую.

Сара наблюдала за происходившим со второго этажа и улыбалась.

— «О, хотел бы я оказаться в стране хлопка», — запел Клейтон и пополз по полу, пытаясь подобрать свои костыли. — Былые времена невозможно забыть…

Он схватил один костыль.

— Так, так, — проговорил он вслух, — одноногий должен найти себе новое жилище. Интересно, куда же мне податься?

Когда он подцепил второй костыль, в памяти всплыли сцены плотских удовольствий, и он вдруг понял, куда он уедет.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Пальцы двенадцатилетнего мальчика с поразительной быстротой бегали по клавишам, когда он с потрясающей виртуозностью исполнял «Революционный» этюд Шопена. Лиза сидела в скромной гостиной частной школы в Глочестере и с трудом верила своим глазам и ушам. Гавриил Кавана (Лиза дала ему фамилию Джека, поскольку не знала полного имени Мозеса; в списке рабов он значился — «сын Мозеса») рос красивым мальчиком с более светлой кожей, чем у отца. Но Лизу особенно поразил его музыкальный талант, когда она приехала на поезде в Бостон, а потом в экипаже добралась до рыбацкой деревушки в Глочестере. Миссис О'Гилви, надзирательница частной школы, отмечала в своих ежегодных отчетах, что она поощряла занятия этого мальчика музыкой по классу пианино. Но такое мастерство! Под бурными, темпераментными пассажами левой руки возникала мелодия, страстная и патетически величавая. Потом бравурный водопад звуков и заключительные волнующие звуки, рождающие образы Зевса, который мечет на мир громы и молнии. И тишина.

Мальчик посмотрел на Лизу, вставая из-за пианино. Он сгорал от любопытства, желая побольше узнать об этой прекрасной женщине, которую он впервые в жизни увидел полчаса назад.

— Гавриил, не знаю, что и сказать тебе, — заметила она, тоже поднимаясь. — Я и не представляла себе, что ты такой талантливый. Ты сыграл великолепно.

— Его учит польский джентльмен, который живет в Марблхед, — пояснила О'Гилви, седовласая дама. — Мистер Карасовский утверждает, что Гавриил — самый талантливый мальчик из всех детей, которых он учил. Он обладает также феноменальной памятью. Ему достаточно один раз на что-нибудь взглянуть, и он все запомнил.

— Я могу также импровизировать, — гордо заявил мальчик. — Послушайте.

Он опять сел за пианино и начал снова исполнять «Революционный» этюд, только на этот раз мелодия, рождавшаяся из-под правой руки, напоминала «Янки Дудль».

Лиза рассмеялась и зааплодировала.

— Великолепно! — воскликнула она.

— Он славный мальчик, — продолжала миссис О'Гилви, — но немного заносчив. Он один из самых способных учеников по всем предметам, за исключением истории. Эта дисциплина ему не очень нравится.

— Я хочу забрать его с собой в гостиницу на обед, — сообщила Лиза.

Миссис О'Гилви понизила голос.

— Вам придется обедать с ним в номере, — заметила она. — В ресторан его не пустят.

Лиза нахмурилась.

* * *

— Почему вы платите за мое обучение? — спросил Гавриил час спустя. Он сидел напротив Лизы за небольшим круглым столом, который внесли два официанта в ее номер на втором этаже. Оба официанта с подозрением посмотрели на опрятно одетого негритянского мальчика.

— Я обещала твоему отцу, что позабочусь о тебе, — ответила Лиза.

Гавриил с удовольствием ел лобстера.

— Откуда вы знали моего папу?

— Он работал… на плантации в Виргинии.

— Вы хотите сказать, он был рабом?

— Ну, да.

— Каким он был?

— Ты не запомнил его?

— Мало помню. Мне было четыре года, когда меня с матерью продали.

— Ну, твой отец был очень сильный человек и очень гордый. Хороший человек. И я знаю, что он сильно любил тебя, очень сильно. Когда он собрался бежать, он сказал мне, что постарается разыскать тебя и переправить на свободный Север. Л потом…

— Миссис О'Гилви сказала мне, что его убили.

— Да, к несчастью.

— Как это произошло?

— Ну, мой муж ударил меня. И твой отец… застрелил моего мужа. И тогда надсмотрщик застрелил твоего отца.

Гавриил положил на тарелку вилку и уставился на нее.

— Почему мой папа застрелил вашего мужа?

Лиза некоторое время вертела в руках вилку.

— Это довольно трудно объяснить, — наконец ответила она. — Думаю… ну, я очень нравилась твоему отцу.

— Он полюбил вас?

Снова наступила пауза.

— Возможно. Я в этом не уверена.

— Вы думаете, что черный мужчина может полюбить белую женщину?

Опять пауза.

— Полагаю, что да. Почему бы и нет. Полюбил же Отелло Дездемону.

— Но это было в Венеции. Такое невозможно в Америке.

Он опять занялся своим лобстером.

— Я вам многим обязан, миссис Кавана, — продолжал он. — Вы даете мне образование. Не знаю, пригодится ли оно мне в этой стране.

— Обстановка меняется, Гавриил. Мистер Линкольн освободил рабов, и…

— Простите меня, мадам. Видели ли вы, как посмотрели на меня сегодня официанты? Пока я не смогу есть вместе с другими в ресторане, я не смогу считать себя подлинно свободным. Я не обманываю себя. Но миссис О'Гилви и другие научили меня не расстраиваться из-за этого. Я просто хочу быть реалистом, а если на вещи смотреть реалистически, то я всегда останусь черным человеком в стране белых. Но мне потрясающе повезло. — Он умело сломал клешню лобстера. — У меня есть вы и музыка. Вам нравятся лобстеры?

— О, да!

— Почему же вы не едите своего?

— Меня больше интересует разговор с тобой. Думал ли ты о том, чтобы избрать для себя музыкальную карьеру?

— Да, мадам. Это моя мечта. Мой учитель музыки, мистер Карасовский, знаком с Францем Листом и сказал, что напишет ему рекомендательное письмо, если я когда-либо смогу поехать в Европу. Франц Лист — величайший пианист на всем свете, по словам мистера Карасовского, и, если он поможет мне, то я сделаю себе прекрасную карьеру в Европе. Несмотря на то что я черный.

Он смотрел на нее умными глазами. Лиза улыбнулась.

— У меня создается впечатление, что ты хотел бы поехать в Европу, — сказала она.

Он прикинулся немного глуповатым.

— Думаю, что я высказался недостаточно завуалированно, — сказал он. — Но ах, миссис Кавана! Если бы мне удалось попасть туда и поучиться у маэстро Листа. Вы бы стали очень гордиться мной!

— Я уже горжусь тобой, — отозвалась Лиза. — А теперь расскажи мне немного о мистере Карасовском. Сколько ему лет?

— Только что исполнилось тридцать четыре года. Он своего рода вундеркинд, учился с Шопеном в Париже. Но примерно четырнадцать лет назад приехал в Америку из-за какой-то революции в Европе. Он очень приятный.

— Где он живет?

— В коттедже в Марблхеде. Это на берегу океана, с прекрасным видом из окон. И Анна прекрасно готовит…

— Кто такая Анна?

— Его жена. Она француженка. Они постоянно между собой говорят по-французски.

— Понятно. Думаю, что завтра утром я съезжу к мистеру Карасовскому.

На следующее утро Лиза высадилась из кареты в Марблхеде. Дул северо-восточный ветер, распахивая полы ее пальто, когда она шла по дорожке к веселенькому маленькому коттеджу, который, как и бьющие волны прибоя, напомнил ей счастливые годы с Адамом. Но это счастье закончилось… Она постучала в дверь. Вскоре дверь открыла симпатичная молодая женщина в переднике.

— Да?

— Меня зовут миссис Кавана. Я бы хотела поговорить с мистером Карасовским о Гаврииле.

Лицо женщины просветлело.

— О, да… заходите, пожалуйста, — пригласила она с французским акцентом. — Тадеуш — это мой муж — дает сейчас урок, но он скоро закончится. — Притворив дверь, она понизила голос. — Он сейчас занимается с одним из своих самых плохих учеников и будет рад предлогу закончить занятие.

Действительно, Лиза услышала, как кто-то выстукивал сонату Моцарта в соседней комнате. Анна провела ее в гостиную с низким потолком, потом пошла за мужем. Когда тот появился в дверях, Лиза увидела высокого, немного сутулого мужчину с приятной внешностью, каштановыми волосами и в очках в золотой оправе. На нем была несколько поношенная одежда, а рукава пиджака на локтях вытерлись. Он вошел в гостиную и поцеловал руку Лизы.

— Вы знаменитая и довольно таинственная женщина, миссис Кавана, — произнес он с сильным акцентом и указал Лизе на кресло. — Миссис О'Гилви сообщила мне, что вы навещали моего лучшего ученика. Я с нетерпением жду, что вы скажете о нем.

— Думаю, что он просто изумителен, — садясь, ответила Лиза, — но я мало понимаю в музыке. Гораздо важнее, что вы сами думаете о нем.

Тадеуш ответил без колебаний.

— Я вам откровенно выскажу свое мнение. Я учился с Шопеном. Слышал, как он играет — играет он божественно. Я слушал игру Листа, слышал, как исполняет вещи Мендельсон. У Гавриила нет такой техники, как у этих гигантов, что вполне понятно, нет у него и эмоциональной зрелости, глубины экспресси. Но я бы поклялся, мадам, что природный талант Гавриила не уступает их талантам. Я слышал, как Гавриил превращает вариации в настоящий вихрь красоты.

— Вариации, — повторила Лиза, вспомнив о старинных русских колыбельных мелодиях, которые позже вдохновляли Римского-Корсакова и Цезаря Кюи.

— Вариации. Мальчик гениален. Но, конечно… — Он пожал плечами. — Что нам делать с ним? Большего я ему не могу дать. Его талант превосходит мой. Какие могут быть возможности у черного мальчика?

— Может быть, его отправить в Европу, чтобы он поучился у маэстро Листа?

— О! Это было бы великолепно. Но для Европы нужны деньги.

— Мистер Карасовский, я не мотовка и не хочу бросать свои деньги на ветер. Но я уже немало вложила в обучение Гавриила. Считаете ли вы благоразумным вложение денег в дальнейшее обучение Гавриила, если я его направлю в Европу к Листу?

— Конечно, такие вещи гарантировать невозможно, но клянусь вам, мадам, игра стоит свеч.

— Существуют и другие проблемы. Гавриил никогда никуда не ездил, не знает иностранных языков… Мистер Карасовский, если бы я оплатила ваши с женой расходы и компенсировала бы вам потраченное время, согласились бы вы представить Гавриила Листу?

Высокий польский еврей удивился.

— Конечно, согласился бы с восторгом! Мы с женой уже несколько лет не бывали в Европе. Но разрешите спросить, почему вы хотите пойти на такие дополнительные затраты, хотя и так уже очень много израсходовали на Гавриила?

Лиза встала.

— Существует много причин для этого, не последнее место среди которых занимает обещание, которое я дала его отцу. Кроме этого, мне любопытно узнать, честно говоря, как далеко продвинется Гавриил с должной поддержкой. И, может быть, будет полезно во время этой войны из-за рабства показать, как мальчик с черной кожей может ошеломить мир.

В глазах Тадеуша отразилось волнение, когда он взял руку Лизы.

— Ошеломить мир! — задумчиво повторил он. — Да, вот чего может добиться Гавриил: ошеломить мир!

Это была дивная сцена. Аманда выглядела как куколка в пальтишке, подбитом лисьим мехом и в меховой шапочке, подвязанной под подбородком. Она каталась на коньках вместе с Алексом Синклером на небольшом замерзшем пруду. Снежные шапки пригибали ветви сосен и елей, которые там и сям росли в прекрасной долине Гарлема. Лиза наблюдала за ними с саней, стоявших возле пруда, укрыв ноги меховым одеялом. Алекс пригласил их на экскурсию в конце недели с остановкой в гостинице в ста милях к северу от города, откупил целый железнодорожный вагон для этой поездки, сделал широкий жест, что было характерно для него, как узнала Лиза. Молодой гений розничной торговли, как его называли в статье в журнале «Харперс уикли», без всякого смущения полюбил Аманду, которая ответила ему полной взаимностью. Это привело Лизу в восторг, потому что она знала, что дочка ужасно тоскует по Адаму. Лиза объяснила Аманде, что папа остался в Англии по политическим соображениям, она также просила ее не упоминать о папе при Алексе. Лизе не нравился такой обман, но она должна была пойти на это, потому что не хотела упустить возможность заполучить Алекса. Лиза тоже скучала по Адаму, но Алекс начинал заполнять образовавшуюся пустоту. И хотя она его не любила, он ей очень нравился. Пока что Алекс вел себя как истинный джентльмен. Но Лиза заметила, что этот уик-энд в сельской местности, где поселились главным образом голландцы, в гостинице, которая странным образом оказалась совершенно пустой, если не считать их троих и миссис Паркер, был особенно хорошо спланирован. Фамильярное обращение Алекса с управляющим гостиницы и сотрудниками заставило ее заподозрить, что он не в первый раз отправляется, на уик-энд на север. Она подумала также, что он ездил сюда не один. Лиза сделала для себя вывод, что он не чуждается прелестей женского пола.

— Алекс! — пропищала Аманда, когда ее спутник не устоял на ногах, подпрыгнул и свалился на лед. Когда он сел с кислой физиономией, Аманда расхохоталась.

— О, вы здорово катаетесь, — сказала она. — Мамочка, правда Алекс смешной? — В этот момент Аманда тоже упала на живот. И они оба счастливо рассмеялись.

«Он будет ей хорошим отцом, — думала Лиза, — а ведь у нее не было отца, который бы постоянно находился при ней».

* * *

Мистер Карпентер, веселый, крепкий управляющий гостиницы, сам обслуживал за столом всех четверых, подал им индюшку со всем необходимым гарниром. После десерта миссис Паркер поднялась из-за стола, чтобы отвести Аманду на второй этаж спать.

— Спокойной ночи, Алекс, — сказала Аманда, обнимая и целуя его. Потом подошла и поцеловала маму.

— Спокойной ночи, мама. Знаешь что? Алекс почти такой же замечательный, как папа.

Лиза кисло улыбнулась, когда няня повела Аманду наверх, и они остались вдвоем с Алексом. Кофе они пили возле большой каменной печи, а мистер Карпентер в это время убирал со стола. На улице все еще шел снег, но в уютной гостиной постоялого двора восемнадцатого столетия было тепло.

— Нравится? — спросил Алекс. Он стоял перед горевшими дровами, а Лиза сидела на скамье колониального типа с подушками.

— Очень, — она улыбнулась. — Замечательная мысль поехать сюда, Алекс. И я ценю твое доброе отношение к Аманде. Боюсь, что ты ее просто покорил.

— Ну, она-то меня точно покорила. Очаровательная девочка.

Он в нерешительности замолчал, ожидая, когда Карпентер удалился из комнаты. Когда они остались одни, он взглянул на Лизу.

— Вы сказали мне, что Джека Кавана застрелили пять лет назад. Как же она могла запомнить «папу»?

— Джек не был отцом Аманды, — ответила она.

— Кто же им был тогда?

Она слегка улыбнулась.

— Я вдруг почувствовала себя почти голой. Но вам, пожалуй, стоит узнать обо всем моем бурном прошлом. Отец Аманды — Адам Торн, маркиз Понтефракт.

Алекс присвистнул.

— Так вот почему он так старался спасти ее…

— Совершенно верно. Конечно, мы старались не разглашать свои прошлые отношения.

Он странно смотрел на нее. «Так, эта новость доконала его», — подумала она. Лиза подошла к нему и притронулась к его рукаву.

— Дорогой Алекс, — обратилась она. — Я не знаю, о чем вы думаете. Последние недели с вами были просто великолепны, но завтра мы вернемся в город и можем опять пойти каждый своей дорогой. С моей стороны упреков не будет. — Начали бить часы на полочке камина. — Уже поздно. Я, пожалуй, пойду в свою комнату. Спокойной ночи.

Она повернулась, чтобы уйти, но он взял ее за руку и привлек к себе. Обняв, он поцеловал ее в губы со страстью, удивившей ее.

— Лиза, Лиза, — прошептал он. — Я с ума схожу… — Для меня неважно… — Он начал целовать ее подбородок, нос, щеки, глаза. — Мне абсолютно безразлично, кто был отцом Аманды. Мне нужны вы…

Он опять поцеловал ее в губы. Она почувствовала, как его руки сладострастно сжимают ее спину.

Она мягко отстранила его.

— А теперь пора и вам рассказать мне кое-что о себе, — предложила она. — Почему у меня создалось впечатление, что вы бывали в этой гостинице и раньше?

Он пригладил рукой волосы.

— Я бывал здесь. Не отрицаю этого.

— И у меня странная уверенность, что вы приезжали сюда не один.

— Этого я тоже не отрицаю. Надеюсь, вы не начнете читать мне проповедь?

— Мне не пристало читать проповеди, видит Бог. Но хочу сказать одно: я далеко не девственница, но если вы думаете, что я пойду наверх вместе с вами…

— Лиза, те девушки были совсем другими. Дешевые артистки, проститутки… На вас же я хочу жениться. Хочу, чтобы вы стали моей женой.

Молчание.

— А ваша мама? — Некоторое время он казался озадаченным.

— Может быть, это прозвучит бессердечно, но мне безразлично, что подумает мама. У нее своя жизнь, а у меня своя. Соглашайтесь, Лиза. Или вы хотите, чтобы я встал перед вами на колени и сделал бы предложение в такой позе?

Она пристально смотрела на него, в голове у нее помутилось.

— Ладно, видит Бог, я готов встать на колени! — Он опустился на одно колено и приложил руку к сердцу. — Прекрасная Лиза, вы просто свели меня с ума, вызвали у меня дикую страсть и желание обладать вами. Поскольку я не могу жить без вас и поскольку мы не эталоны добродетели… что-нибудь не так?

Она отвернулась, закрыв лицо руками.

— Лиза, вы плачете, почему?

Он встал, взяв ее за руки.

— Ах, Алекс, вы такой хороший, добрый, замечательный… Вы мне очень сильно нравитесь. Но я должна быть с вами честной. Я вас не люблю. Если вы верите в проклятия, то это проклятие моей жизни. Я всю жизнь любила только одного человека и думаю, не разлюблю его до смерти.

— Адама Торна? — тихо спросил он.

Она кивнула и вытерла слезы.

— Проклятье! — воскликнула она. — Зачем мне надо быть такой честной? Вы будете прекрасным мужем для меня и замечательным отцом для Аманды. Почему мне просто не согласиться и не промолчать? Но Алекс, дорогой Алекс, я не могу вас обманывать. Вы слишком хороши для меня. А у меня где-то в глубине души всегда будет оставаться человек, которого я всеми силами старалась забыть и не смогла. Человек, который… ну, можно сказать, что у нас с ним родственные души, хотя это объяснение всего не исчерпывает. Вот вам и вся правда о скандально известной миссис Кавана. Я глубоко польщена вашим предложением жениться на мне, но поищите женщину более достойную, чем я.

Он сжал ее руки.

— Мне никого не надо, кроме вас! — возразил он. — Я все равно хочу, чтобы вы стали моей женой. Когда-нибудь с помощью Господа я заставлю вас забыть Адама Торна.

Он вновь поцеловал ее, и опять с такой страстью, на которую, она думала, он не способен.

— Скажите «да», Лиза. Скажите «да».

Сила, теплота его тела начали возбуждать ее.

— Даже зная…

— Даже все зная. Мне наплевать на все это. Скажите да, иначе, видит Господь, я продержу вас здесь всю ночь!

Она зажмурилась… Адам… торфяники… ее верный рыцарь… Но ее верный рыцарь женился на Сибил, которую, как это ни странно, ей самой пришлось оберегать… Ей нужен муж… Адам, любовь моя… Она раскрыла глаза.

— Да!

От удивления он даже заморгал.

— Бог мой, ну, наконец!

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

— Шарлотта родила мальчика, но мертвого! — сказал Элтон, входя на кухню особняка на плантации «Феарвью».

— Хорошо, — сказала горничная Сара.

— Что значит «хорошо»? — воскликнул старый раб, жена которого, Корделия, помогала принять мертворожденного ребенка несколько минут назад на втором этаже. — Как ты можешь говорить такое о мисс Шарлотте?

— Я ничего не хочу, кроме проклятья этому дому, — ответила Сара. — Ничего, кроме проклятья. Масса убил моего Такера. Я бы хотела, чтобы он расплачивался за это весь остаток своей жизни.

— Это не по-христиански, — увещевал ее Элтон. — Месть в руках Господа, об этом говорится в святой книге.

— Мне все равно, что там говорится. Я не желаю ничего, кроме проклятья этому дому.

На втором этаже Шарлотта истерически рыдала.

— Клейтон?! Где же Клейтон?! Хочу видеть своего Клейтона! Пожалуйста, мама, скажи, куда он уехал?

Элли Мэй стояла возле кровати дочери, держа ее за руку, с горестным выражением лица. Она взглянула на Пинеаса, который стоял у изножья кровати. В печи потрескивали дрова, керосиновая лампа освещала комнату с высоким потолком. У Шарлотты начались схватки при заходе солнца в холодный ноябрьский день, и доктор Купер приехал как раз вовремя, чтобы принять мертворожденного младенца. Шарлотта все еще билась в истерике.

— Папа, что это такое? — кричала она. — Почему Клейтон уехал? Где он находится? О, я хочу видеть его, особенно сейчас, когда мой ребенок умер…

Она опять зарыдала. Пинеас неловко задвигался. Элли Мэй отпустила руку Шарлотты и обошла кровать.

— Давай выйдем, — шепнула она мужу. — Корделия, побудьте с мисс Шарлоттой.

— Да, мэм, — толстая кухарка присела, когда мимо нее прошли Пинеас и Элли Мэй.

— Ты должен привезти Клейтона, — прошептала Элли Мэй, когда они притворили дверь спальни.

— Не хочу видеть этого предателя в доме, — горячился Пинеас. — Ты не знаешь, что он наговорил мне на днях. Он говорил мерзости о Конфедерации…

— Не важно, что он говорил! Он нужен Шарлотте! Ее сердце разрывается!

— Но ты и сама знаешь, куда уехал Клейтон. Я сказал тебе.

— Не важно, куда он поехал. Привези его ради нашей дочери. И проникнись хотя бы немного сочувствием к Клейтону. Что бы он ни говорил сейчас, он потерял ногу ради славного дела.

— Проклятье! — пробормотал Пинеас. — Ладно. Поеду к нему завтра утром.

Пересекая залу, он все еще слышал рыдания дочери.

* * *

— Дулси, — бормотал Клейтон, лежа возле красивой мулатки. — О, Дулси, я так удивительно счастлив с тобой.

— У-гу. Ну, я просто была добра к тебе последние дни, но не думай, что ты можешь переехать сюда навсегда. То есть если ты не достанешь денег.

— У кого же есть деньги? У тебя их нет, у меня тоже. У кого же они имеются? — Он улыбнулся, гладя ее голые груди. — К тому же, ты ведь любишь меня, не так ли?

— Для белого ты мужик ничего. Но что будет, когда у тебя кончится выпивка, которую ты спер у генерала? Я знаю, как бесятся пьяницы.

— Я не пьяница.

— Ха. Значит, здорово разыгрываешь роль пьяницы.

— О, Дулси, не будем ругаться. Давай лучше покувыркаемся в кровати.

Он улыбнулся, взбираясь на нее. Они лежали голые на ее провисшей кровати в неотапливаемом коттедже на плантации «Эльвира».

— Единственное, что я могу сказать, сладкий мой, эта штука у тебя постоянно стоит.

Дверь открылась, и на пороге показался Пинеас. Дулси ахнула и сбросила с себя Клейтона.

— Клейтон, — сказал Пинеас, — одевайся. У Шарлотты родился мертвый ребенок. Ты нужен ей.

— Мертвый ребенок? — переспросил Клейтон.

— Если тебе интересно знать, мальчик. Одевайся, парень! И вылезай из этой грязной негритянской кровати. Я отвезу тебя домой.

Клейтон вспылил.

— Вот как! А потом вы опять выгоните меня. Ну нет, дудки. Мне лучше оставаться здесь. А если и Дулси прогонит меня, то буду жить просто в поле.

— Неужели тебе совсем безразлична жена?! Шарлотта в истерике! И если даже это безразлично тебе, то скажу больше — назревает решающая битва при Фредериксбурге. Нам нужно как можно больше мужчин для защиты плантации «Феарвью». Ты можешь ненавидеть Конфедерацию, но ведь плантация «Феарвью» когда-нибудь станет твоей, Клейтон. Твоей и Шарлотты. Поэтому, если тебе трудно оторваться от этой шлюхи, то подумай о своих интересах в «Феарвью». Я подожду на дворе, пока ты приведешь себя в приличный вид, если это вообще возможно.

Дико взглянув на Дулси, он попятился из комнаты и закрыл за собой дверь.

Некоторое время Клейтон лежал в нерешительности, потом вылез из кровати.

— Мне надо ехать. Спасибо за все, что ты сделала для меня, Дулси. Когда все уляжется…

— И что тогда? Ты опять приедешь к Дулси? Забудь обо мне, белый парень. Ты мне не нужен. Я пожалела тебя, когда ты приехал сюда на днях, как побитая собака, но я не хочу иметь никакого отношения к этому генералу. Никакого, сэр.

Клейтон надевал на себя брюки.

— Понимаю твои чувства, — отозвался он. — Генерал плохо обращался со своими рабами — я знаю об этом. Ну, что же, посмотрим. Я переведу тебе деньги, если когда-либо заимею их…

— Плохо с твоим ребенком, — сказала она, глядя на него. — Интересно, почему так? Двое крепких, здоровых родителей вроде тебя и мисс Шарлотты, а ребенок родился мертвым?

— Да, это странно. Надо будет сделать новую попытку…

Дулси улыбнулась. Она-то знала, почему у Клейтона родился мертвый ребенок.

Знакомство с ужасными условиями лондонских трущоб убедили Адама в том, что одними речами в палате лордов мало что изменишь. Гораздо эффективнее было бы откупить часть района Уаппинг, снести здания — рассадники крыс — и на этом месте построить дешевые жилые дома с последними достижениями бытовой техники, включая водопровод, канализацию и отопление, которые так резко изменили условия жизни более обеспеченных классов. Адам именно этим и занялся. Он нанял архитектора сэра Джозефа Пекстона разработать соответствующие планы. Сэр Джозеф, который спроектировал знаменитый Кристальный дворец, превратившийся в самую яркую достопримечательность великой выставки 1851 года, горячо взялся за новое дело. Адам и он сразу же понравились друг другу, и они начали в кабинете Понтефракт Хауза набрасывать предварительные чертежи, когда в дверь постучал мистер Ридли.

— Простите меня, милорд, но только что посыльный принес вот эту записку в конверте. — Дворецкий протянул серебряный поднос.

Адам вскрыл конверт и вынул оттуда записку. «Сэр, — говорилось в ней, — у меня есть кое-что такое, что, думаю, вас заинтересует. Если вас это заинтересует, то можете прийти в номер 2-А гостиницы «Кларидж», завтра в час дня».

Подписи под запиской не было.

История «Кларидж» началась с первых лет столетия, как история обычного городского дома, где принц-регент держал своих любовниц. С течением времени дом переоборудовали в гостиницу, сохранив кое в чем его легкомысленную репутацию, но придав ему и респектабельность, чем особенно отличалось девятнадцатое столетие. Восемнадцатилетний Син Грисволд уже два года работал в гостинице носильщиком. Он знал, что правление гордится респектабельностью этого учреждения. Несмотря на это, Сину было известно, что некоторые аристократы, если у них водились наличные и они пользовались влиянием в обществе, могли использовать гостиницу в качестве места свидания. Поэтому, когда он увидел, что в фойе гостиницы вошел лорд Понтефракт как раз перед часом дня, он задался вопросом, что там делает большой герой Каунпура. Он узнал Адама не только по фотографиям, но и потому, что много раз видел его самого, поскольку его тетка работала экономкой в Понтефракт Хаузе. Когда Адам попросил дежурного отвести его в номер 2-А, Син ухмыльнулся. Он знал, кто находится в номере 2-А.

Адам пошел за носильщиком вверх по лестнице на второй этаж, потом по коридору к нужному номеру. Он сгорал от любопытства по поводу того, от кого же пришла эта записка. Постучав в дверь, он открыл ее, совершенно не представляя себе, кого он увидит в номере. Он искренне удивился, когда увидел Эмилию Макнер.

— Эмилия! — воскликнул он. — Что вы здесь делаете?

На Эмилии было прекрасное платье цвета слоновой кости с низким декольте. Такое платье, которое по мнению всех, включая и Адама, можно было надеть на ужин, но нельзя было надевать к обеду. Она улыбнулась.

— Я вас приглашаю на обед, — сказала она. — Поскольку вы меня ни разу не пригласили, то я решила сама это сделать. Пойдемте.

Адам нервно поглядывал на носильщика, который, уставившись в потолок, старался держаться и не хихикнуть. Адам дал ему полкроны на чай и вошел в гостиную номера. Огляделся, когда Эмилия притворила дверь. Уже был накрыт обед на две персоны, у столика стоял официант, держа в руках бутылку шампанского и, получив разрешение, с хлопком откупорил пробку.

— Вам нравится шампанское «Вёв Клико»? — спросила Эмилия. — Если вы хотите другого сорта, то можно поменять. Что же касается меня, то я просто пристрастилась к этому сорту «Вдовушки».

— Ну, что вы. Это вино прекрасное, — все еще не придя в себя, ответил Адам.

Эмилия сделала знак официанту, чтобы тот наливал.

— Вы курите, милорд? — спросила она. — Я купила несколько гаванских сигар…

— У меня аллергия на дым от сигар.

— Ах, да. Я забыла. Мне следовало бы запомнить это еще с тех пор, когда вы были в Индии. С первой замечательной ночи, когда вы познакомились с моим папой на террасе в Калькутте, куда вы вышли, чтобы не дышать дымом от сигар. Хотите к шампанскому немного икры?

— Эмилия, что происходит?

— Все очень просто — мы обедаем. Вы хотите немного икры? От лучшей персидской белуги.

— Знают ли об этом ваши родители?

Она рассмеялась.

— Какая разница, знают они об этом или не знают? Милорд, в гостях так себя не ведут. Я предлагаю вам закуски, а вы продолжаете задавать мне разные вопросы, как будто я непослушный ребенок. Что за манеры?

— Я не привык получать анонимные приглашения. И что, вы думаете, сможет меня заинтересовать? Она кокетливо улыбнулась.

— Не слишком ли было бы для меня самонадеянным предположить, что я сама могу вас заинтересовать?

Адам нахмурился. Он обратился к официанту, который подавал вазочку с охлажденной черной икрой.

— Оставьте нас.

— Милорд?

— Я говорю, уходите. Поставьте икру на стол и уходите.

Официант, одернутый резким тоном Адама, поклонился и быстро вышел.

Когда они остались одни, Адам повернулся к Эмилии.

— Даже не верится, что вы можете поступить так глупо, — заметил он.

— Глупо? Какой вы противный! Я тут хлопотала, потратилась, чтобы угостить вас, а вы ведете себя, как грубиян.

— Что заставило вас решить, что меня можно угощать вот таким образом?

— Ну, все герои романов, которые я читала, хотят, чтобы их угощали таким образом.

— Каких книг? Которые вы берете в общественной библиотеке?

— Конечно. Библиотека мистера Муди одна из самых крупных. Папа сердится на меня, потому что я задерживаю книги и меня штрафуют.

Адам уставился на нее, потом рассмеялся. Эмилия, золотистые кудри которой рассыпались колечками, вся напряглась.

— Мне хотелось бы знать, что тут смешного? — спросила она.

— Мне не хотелось бы говорить вам этого, но смешны вы сами. Я не знал, что вы начнете имитировать сцены из бульварных романов, которые читаете…

— Они не бульварные! Они романтические! Мне просто не верится, что вы можете вести себя так! Разве я не красива? Это платье обошлось папе в приличную сумму. Почему у вас не вскружилась от меня голова? Почему вы не заключаете меня в свои объятия и не покрываете меня поцелуями? Знаете ли вы, во сколько мне обойдется этот обед? Я заложила свое жемчужное ожерелье, чтобы оплатить его.

Адам вздохнул.

— О Господи… возьмите ожерелье из заклада. Я дам вам денег…

— Мне не жалко своего жемчужного ожерелья! Я хочу вас! Неужели вам это непонятно? С первого мгновения, когда я вас увидела, я безумно влюбилась в вас. Вы знаете, что я притворно не скромничаю — видит Бог, я откровенна с вами. Мне все равно. Адам, вы один у меня на уме. Все мои грезы связаны с вами. Единственное, чего я хочу в жизни, — это чтобы меня обнимали ваши сильные, мужественные руки. Единственное, чего я хочу — это вашей любви.

На мгновение у него появилось искушение — девушка была так красива! Потом он обернулся и посмотрел на кушетку возле двери. На ней лежали пальто и шляпка цвета слоновой кости. Он подошел к кушетке, взял вещи и принес ей.

— Одевайтесь, я отвезу вас домой.

— Нет!

— Эмилия, вы играете с огнем! Неужели вы не понимаете, что компрометируете себя и меня?

— Наплевать! Ничего нет важнее любви!

— Вы ошибаетесь, — спокойно возразил он. — Существует много вещей, которые важнее любви.

— Назовите хотя бы одну.

— Назову сразу несколько: честь, достоинство, самоуважение.

Она засмеялась.

— О Господи, Адам! С вашей-то репутацией вы осмеливаетесь говорить мне подобные вещи! Я не думала, что вы лицемер!

— Да, вероятно, я лицемер. И если бы я не извлек уроков из своей собственной жизни, то, возможно, сделал бы то, что вы хотите. Но мне хочется думать, что я все-таки извлек для себя урок.

— Какой же именно? — презрительно спросила она.

— Ну, хотя бы тот, что если бы я совратил вас, то возненавидел бы себя до конца жизни, потому что я бы погубил вас, а вы ведь такая милая девушка, и губить вас нельзя.

— Мне все равно. Нечего меня жалеть.

— Нет, нужно пожалеть. Я бы не смог смотреть в лицо вашим родителям, которые проявили столько доброты ко мне в Индии. Но, честно говоря, еще важнее и то, что я погублю самого себя.

— Что вы говорите? Как это мужчина может погубить себя?

— Очень просто. Мне об этом сказала сама королева. То же мне и моей жене сказала и тетя Сидония. Вот послушайте: любовь — прелестное чувство. Также как и страсть. В десять лет я страстно полюбил одну девушку, и это чувство принесло нам обоим лишь мучения. Вы спрашиваете, что может быть важнее любви. Отвечу вам: мои два сына, которых я обожаю. Моя жена, видит Бог, мы ссорились с ней, но она завоевала мое уважение и любовь несмотря на то, что я не люблю ее так же сильно, как Лизу. И если вы думаете, что я предам ее, совратив вас, то вы очень ошибаетесь. Скажу кое-что еще: я стараюсь помогать бедным. Конечно, вы можете называть меня святошей и лицемером, потому что мне принадлежат прекрасные особняки, но, во всяком случае, я хотя бы пытаюсь что-то сделать, облегчить страшную нищету в этой стране. А если разойдется слух о том, что лорд Понтефракт прыгает в постель к прекрасной молодой девушке в гостинице «Кларидж», то это скомпрометирует все мое начинание в районе Уаппинга. Поэтому надевайте свое пальто и шляпку. Я отправлю вас домой на площадь Беркли, и сам тоже поеду домой к своей семье.

Он набросил пальто ей на плечи. Эмилия разрыдалась.

— Это самый ужасный день в моей жизни! — причитала она.

— Ничего подобного. Когда-нибудь вы вспомните про этот день и поблагодарите меня за благоразумное поведение.

Она вытерла глаза салфеткой, потом сердито посмотрела на него.

— И когда-нибудь, когда мы оба постареем и поседеем, возможно, вы вспомните про этот день и поймете, каким вы были глупцом, что проявили такое благоразумие!

Теперь наступила его очередь внимательно посмотреть на нее. Она подошла к двери и, хлопнув ею, вышла из комнаты.

— О, Диззи, — сказала Сибил на следующий день после обеда, когда она пила чай вместе с мистером Дизраэли в музыкальной комнате Понтефракт Хауза. — У меня есть основания полагать, что Адам меня опять обманывает.

— Что вы хотите сказать этим?

— У моей экономки миссис Грисволд есть племянник, который работает в гостинице «Кларидж». Вчера он сказал ей, что Адам угощал мисс Макнер обедом в номере гостиницы. Не надо быть особенно догадливым, чтобы понять, о чем идет речь.

Диззи вздохнул:

— Очень жаль, что моральные взгляды Адама не отличаются строгостью. Но раз уж он стал моим политическим протеже, то мне придется самому разобраться с ним. Конечно, ради блага партии. Может быть, Сибил, вам следует устроить бал, а я составлю список приглашенных. Думаю, что пора уже найти жениха для мисс Макнер. У меня есть на примете один привлекательный и беспринципный молодой человек.

— Кто такой?

— Эдгар Масгрейв. — Они с Сибил обменялись понимающими взглядами. — Возможно, это поможет приглушить некоторые — скажем так — неуместные слухи.

— Увижу ли я когда-нибудь своего папу? — спросила Лизу Аманда. Она сидела за обеденным столом. — Я имею в виду настоящего папу, не Алекса.

— Да, дорогая. Когда-нибудь увидишь. — В разговорах на эту тему Лиза проявляла осторожность. — Но тебе нравится твой новый папа?

— Ох, Алекс прекрасный человек. Такой добрый. Мне нравятся все его подарки. Он что, ужасно богат?

— Да, думаю, очень богат, — Лиза так и не могла полностью примириться с мыслью о том, что Алекс наживается на войне. После свадьбы они неделю провели в сельской местности штата Нью-Йорк, потом Алекс поехал в Вашингтон, где, как он рассказал ей потом, он заработал чуть ли не полмиллиона долларов на сделке по пошиву ста тысяч штук обмундирования для федеральной армии. Американские бизнесмены относились к войне чисто по-деловому.

Алекс без предупреждения сделал ей подарок к свадьбе — начал строить новый дом. Он приобрел два не очень привлекательных дома из коричневого камня на Пятой авеню, в десяти кварталах от огромного каменного здания на Сорок второй улице. Эти два дома снесли, чтобы он мог построить своей жене-англичанке «дворец, которым ты сможешь гордиться»… Когда он показал ей архитектурные планы дома, то просто ошеломил ее. Дом был пятиэтажным каменным особняком готического стиля, который больше напоминал небольшой храм, нежели дом. Когда она запротестовала и сказала, что дом слишком велик, он возразил, что они, владельцы фирмы «Синклер и сын», должны показать ньюйоркцам, как надо тратить нажитые на войне миллионы. Все это было слишком стремительно и головокружительно, размышляла она, а также безвкусно и вульгарно. Энергия Алекса не только поражала ее, но и утомляла. Она думала, что он решил потягаться по стилю жизни с Адамом в Англии. Он страшно ревновал Лизу к ее бывшему любовнику.

Парализованная мать Алекса умерла от инфаркта. Алекс продал ее дом, снял себе другой на Пятой авеню, в одном квартале к югу от строительной площадки, где возводился готический особняк.

Алекс вошел в столовую и спросил:

— Как поживает моя сладкая Аманда?

— Алекс! — пропищала Аманда и понеслась к нему навстречу. Подхватив, он расцеловал ее, два раза качнув из стороны в сторону, потом опустил на пол. — А теперь беги на кухню — Лиля напекла шоколадных сладостей.

— Я люблю шоколад.

Она выбежала из комнаты. Алекс подошел к Лизе сзади и, положив руки на ее обнаженные плечи, наклонился, чтобы поцеловать ее шею.

— А как поживает самая прекрасная женщина Нью-Йорка? — спросил он.

Лиза смотрела на его отражение в зеркале. Как всегда, он был прекрасно одет, и она не могла остаться равнодушной к этому смуглому мужчине с привлекательной внешностью.

— Честно говоря, я немного устала. Кажется, простудилась. Во всяком случае, рада, что сегодня к нам никто не приходит. Я с облегчением думаю, что мы поужинаем одни.

— Разве ты не получила мою записку?

— Какую записку?

Он выпрямился.

— Я послал записку с мальчиком после обеда. Обедал я сегодня с замечательным человеком, с которым мне пришлось вести некоторые дела в Вашингтоне. Пригласил его на ужин.

— Ах, Алекс, уволь! Посыльный не появлялся! Чем же я стану кормить незнакомого человека? Лиля приготовила цыпленка лишь для нас самих…

Он забеспокоился.

— Проклятье! — Он засунул руки в карманы своих узких брюк. — Эти посыльные мальчики такие ненадежнее. Пожалуй, надо попросить Лилю купить еще одного цыпленка, а то и двух… Джим толстый, как поросенок, а ест как троглодит. Но тебе, Лиза, он понравится. Он забавный, оптимист. Возможно, у меня и дальше будут с ним дела. У него масса всяких идей. Я, пожалуй, схожу на кухню, предупрежу Лилю.

Он торопливо вышел из спальни. Лиза вздохнула. После возвращения из свадебной поездки месяц назад они вели довольно напряженную жизнь — почти каждый день либо ходили по гостям, либо принимали гостей у себя. Алекс утверждал, что хорошие связи обеспечивали хороший бизнес. К тому же он явно гордился своей женой, показывая ее всем. Но вся эта беготня изматывала ее, и она иногда с грустью вспоминала о покойных днях в Эре, своих прогулках по пустынному пляжу… И никогда не забывала Адама.

Насколько сильно различаются эти два человека. Так же, как мирный берег Шотландии отличается от сумасшедшей денежной гонки Нью-Йорка. Надевая бриллиантовые сережки, которые подарил ей Алекс, она думала, кто же такой этот Джим.

— Ну, Алекс, приятель, я готов есть такой суп до Страшного суда, особенно когда рядом находится ваша жена, самая красивая женщина на свете, — воскликнул Джим Фиск-младший часом позже, когда Алекс ввел толстенького, с иголочки одетого бывшего циркача в гостиную. — Господи, да она же просто королева! Настоящая королева! Миссис Синклер, мадам, хотя я и родился 1-го апреля, в день дураков, я никогда не говорю неправду. Когда я смотрю на ваше прелестное личико, то как будто слышу божественную музыку, как будто начинают звучать золотые струны! Этот день на всю жизнь останется в моей памяти, потому что я увидел саму Венеру!

Лиза чуть не рассмеялась от этой тирады, произнесенной с гундосым вермонтским акцентом нараспев. Джиму Фиску было двадцать семь лет. Его отличали голубые глаза навыкате и отвисшие, как у моржа, усы. На его мясистых пальцах были нанизаны три золотых кольца с бриллиантами, на шелковом галстуке была булавка с бриллиантом, а огромный живот опоясывала золотая цепочка от часов.

— Ну, что вы. Спасибо, мистер Фиск, — сказала она, с трудом сдерживая смех.

— Алекс, я думал, что ты просто хвастался за обедом, но оказалось, ты говорил истинную правду. Ты женился на самой красивой женщине во всем Нью-Йорке. Послушай, мне нравится и твой дом, — добавил он, оглядывая вычурную гостиную, которую Алекс снял вместе с мебелью. — Очень любопытное помещение, с хорошим вкусом и на Пятой авеню. Я слышал, что Пятая авеню шикарное место и цены тут очень высокие.

— Да, для недвижимости это просто находка, цены постоянно растут, — согласился Алекс.

— Мистер Фиск, хотите хереса перед обедом? — спросила Лиза, садясь на скамеечку.

— Хереса? — фыркнул он. — Черт подери, мадам, разве это выпивка для настоящего мужчины? Налейте мне либо виски, либо чистой воды. Есть ли у вас ром, Алекс? Меня что-то потянуло на рюмку хорошего старого рома.

— Рома у меня нет, но есть хорошее довоенное американское виски «Бурбон».

— Бурбон! Отлично! Ну, так вот, мадам, — он втиснулся в довольно хрупкое на вид кресло, — поскольку вы иностранка, то скажите, что вы думаете об этой дурацкой войне, которая у нас тут идет? А? И я называю ее дурацкой, потому что разве это не глупость стрелять друг в друга? Я думаю о Джонни-мятежнике как о своем брате, хотя он готов снести с меня голову. Но похоже, что назревает настоящая битва при Фредериксбурге, верно? Не знаю, удастся ли нам выиграть хоть одно сражение. Не-ет. Подумать только, Север не выиграл ни одного сражения! Что вы оба думаете об этом, Алекс? Хотите пари? Ставлю три против одного, что дядя Сэм подожмет хвост перед повстанцами.

— Хотите на сто долларов?

— Идет.

Лиза подумала, какой цинизм, что двое мужчин призывного возраста держат пари на исход битвы, которая обещает быть кровавой, но решила попридержать язык.

— Ну, что ты думаешь о толстяке Джиме Фиске? — спросил ночью Алекс, когда раздевался, чтобы лечь в кровать.

— Он — клоун, — ответила Лиза, которая уже лежала в кровати. — И не то чтобы высокомерный сноб, а просто в высшей степени вульгарный человек.

— Да, конечно, он вульгарный. Просто парень из Вермонта с инстинктами бенгальского тигра.

— Ты обратил внимание, как он вел себя за столом? Он держал вилку так, как будто это кинжал. И мне пришлось просить простирать скатерть дважды, так он извозил ее курятиной. А отрыжка!

Алекс засмеялся, надевая свою красную фланелевую ночную рубашку.

— Он когда-то работал в цирке, поэтому его нельзя назвать утонченным человеком. Но в Вашингтоне он зарабатывает миллионы, работая на магазины Джордана и Марша в Бостоне.

— Там ты с ним и познакомился?

— Да.

— Он так же наживается на войне, как и ты?

— Точно так же. — Он забрался в широкую кровать и лег рядом с ней. — Знаю, что он неотесанный, но на Уолл-стрите все такие, и из того, что он говорил за ужином, можно сделать вывод, что он не изменится. Просто темнеет в глазах, когда думаешь, какие они себе сколачивают состояния.

— У меня голова идет кругом, когда я думаю, какие ты себе зарабатываешь деньги там, в Вашингтоне. Ах, Алекс, не можешь ли ты остановиться, не проворачивать свои делишки с правительством? Разве у нас не достаточно денег?

— А сколько надо денег, чтобы их стало достаточно? — отозвался он, холодно глядя на нее.

— Ты сказал мне, что мы заработали в этом году больше двух миллионов долларов. Мне кажется, что этого довольно.

— Мне сказали, что командующий военно-морским флотом тянет на пятьдесят миллионов или даже больше, но это не останавливает его — он пытается заработать еще больше. Деньгам нет предела. В этом суть нашей страны: зарабатывать деньги. И чем больше вы заработаете, тем больше вам хвала.

— Никогда не слышала ничего более абсурдного. Значит, ты считаешь, что командующий Вандербилт лучше тебя?

— Да, во всяком случае, он лучше как бизнесмен. Но он старый, а я молодой. Когда-нибудь и я достигну его показателей, и, может быть, легче всего сделать это на Уолл-стрите.

Она вперилась в него взглядом.

— Я начинаю понимать тебя — по-настоящему понимать тебя — впервые за все время. Деньги — это бог для тебя, верно?

— А разве есть что-либо более возвышенное?

Она привернула керосиновую лампу и закрыла плечо пуховым одеялом, повернувшись к мужу спиной.

— Спокойной ночи, Алекс.

— Подожди минутку! Ты рисуешь меня каким-то жадным чудовищем, потому что мне нравится зарабатывать деньги! А сама ты разве не любишь деньги?

— Не хочу больше разговаривать об этом.

— Ну а я хочу! Повторяю, разве ты не любишь деньги?

Она села на кровати и опять вывернула фитиль лампы.

— Да, конечно, деньги я люблю, — ответила она. — Но я не схожу по ним с ума. Неужели ты не замечаешь, что за шесть недель нашей совместной жизни ты только и знаешь, что говоришь о деньгах? Тебя больше ничто не интересует: ни искусство, ни книги, ни музыка, ни любовь…

— Я люблю тебя! И люблю Аманду!

— Только чудовище может не любить Аманду, а меня ты любишь потому, что тебе нравится показывать меня, как будто я новое модельное платье, которое появилось в твоем магазине.

— Боже! Что ты говоришь!

— Но это же правда, Алекс. У тебя много замечательных качеств. Не стану отрицать этого. Но то, что тебе известно о любви, можно написать на одном из ценников одежды в твоем магазине «Синклер и сын».

— Ах, вот как? А Адам Торн, конечно, знает все о любви? — Голос его прозвучал тихо и злобно.

— Адам Торн и есть воплощение любви.

— Вот почему ты без энтузиазма относишься к моей близости с тобой в постели? — прошептал он. — Потому что ты все еще любишь этого проклятого англичанина?

— Мне не очень нравится половая близость с тобой, потому что ты делаешь это очень быстро, как во время распродажи в своем магазине «Синклер и сын». У Адама это получалось как симфония. А твоя близость — это минутный вальс.

Его бледное лицо совсем посерело.

— Чертова баба! — прошептал он. — Будь ты проклята!

Он сбросил с себя одеяло и вылез из кровати.

— Прости, Алекс… мне не надо было говорить этого.

— Минутный вальс! — фыркнул он. Взяв покрывало с кресла, он направился к двери.

— Я буду спать внизу, — сказал он. — Мне одному вполне подойдет «минутный» вальс!

Он хлопнул дверью, выйдя из комнаты. Лиза вздохнула и закрыла глаза. Через двадцать минут, когда она уже задремала, она услышала, как открылась дверь. Она села на кровати. Свет от газовых фонарей на Пятой авеню проникал через окна, неясно освещая комнату. Она увидела Алекса, одетого в ту же ночную рубашку. Он встал на колени возле кровати.

— Прости, — прошептал он, целуя руки. — Я так люблю тебя, Лиза, что когда вспоминаю про Адама Торна, то просто готов умереть. Научи меня половой близости, как это делает Адам. Мне так хочется, чтобы ты любила меня.

Она погладила свободной рукой его волосы, густые и такие же черные, как у Адама.

— Так, — сказала она. — Во-первых, не надо торопиться, как на перекладных.

— Неужели у меня получается так скверно?

Она кивнула. Через некоторое время он хихикнул. Потом хихикнула она.

— Ладно, постараюсь не торопиться.

Он забрался в кровать. «На этот раз, — подумала она чуть позже, — у него получилось немного лучше».

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Черная коляска Пинеаса подкатила к парадному подъезду на плантации «Эльвира». Стоял холодный, снежный день начала декабря, в окнах госпиталя тут же появились лица солдат Конфедерации, которые умирали тут от скуки и которым было интересно посмотреть, что происходит на улице. Старый Элтон слез с козел и открыл дверцу, чтобы поддержать костыли Клейтона и помочь ему выйти из коляски. Спустившись на землю, Клейтон оперся на костыли и заковылял по территории одной из самых лучших когда-то плантаций Виргинии, которая во время войны стала приходить в упадок. На холодном воздухе изо рта Клейтона валил пар, когда он звонил в колокольчик. Дверь открыла мисс Прюитт, одна из его бывших медсестер.

— Капитан Карр! — улыбнулась она. — Очень приятно увидеть вас. Сразу видно, что вы окрепли. Очень рада этому.

— Спасибо, мисс Прюитт. Мне надо увидеть доктора Мейнворинга. Он на месте?

— Да, он только что закончил утренний обход и отправился к себе в кабинет.

Медсестра провела Клейтона мимо запасных лежаков в заднюю часть здания, где раньше находился кабинет Джека Кавана, а теперь тут расположился заведующий госпиталем. Постучавшись, Клейтон вошел в комнату. Доктор Мейнворинг, приземистый мужчина в очках с позолоченной оправой, поднялся и пожал ему руку.

— Рад видеть вас, Клейтон. Как ваши дела?

— Ну, не сказал бы, что очень хорошо. Мы в «Феарвью» оказались очень близко от поля сражения, все несколько нервничаем. Генерал Уитни находится при генерале Ли в районе Фредериксбурга, у нас не хватает рабочих рук, поэтому он распорядился забрать у вас Дулси.

Доктор с мягкими манерами выказал удивление.

— Дулси? Но она нам самим нужна здесь. У нас тоже не хватает рабочих рук!

— Доктор, речь идет о моей жене. У нее три дня назад родился мертвый младенец, и она никак не может поправиться. Генерал Уитни очень за нее переживает. Он предоставил в ваше распоряжение здание на плантации «Эльвира», обеспечил штатом работников, теперь он просит от вас любезности.

— В таком случае, сказать мне нечего. Думаю, что Дулси находится на кухне с тетей Лидой.

— Спасибо.

Клейтон заковылял из кабинета на кухню, где Дулси вытирала со своей бабушкой тарелки.

— Как вы поживаете, тетя Лида? — спросил он, входя на кухню.

— Капитан Карр, — воскликнула старая женщина, подозрительно взглянув на него. Тетя Лида знала о связи Клейтона со своей внучкой. — Приятно видеть, как вы выздоравливаете, но надеюсь, что вы не собираетесь сюда вернуться, чтобы опять крутить амуры с Дулси. Плохо уже само по себе, что в этом доме развернули госпиталь, но, я, конечно, не хотела бы, чтобы этот дом стал местом для свиданий. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, понимаю. Нет, я не собираюсь переезжать сюда, чтобы крутить с Дулси. Дулси, я хотел бы поговорить с тобой наедине.

Дулси отложила в сторону кухонное полотенце и последовала за Клейтоном в соседнюю кладовку дворецкого. Клейтон вытащил из кармана своего поношенного пальто деньги и сунул их ей в руки.

— Вот пятьдесят долларов, — шепнул он.

Дулси уставилась на деньги.

— Где ты достал их? — спросила она.

— У тестя. У него куча денег под замком на плантации «Феарвью» — не знаю, где он их берет, но я нашел ключ и взял часть денег для тебя.

— Почему?

— Я должен тебе за то, что ты меня поддержала.

— Но это же не стоит пятидесяти долларов.

— Ну, я подумал, что ты, может быть, купишь что-нибудь нарядное себе. Во всяком случае, они твои. А теперь, иди собирай вещи. Я отвезу тебя на плантацию «Феарвью».

— Может быть, я не хочу туда ехать.

Клейтон взял ее руку и поднес к своим губам.

— Дулси, пожалуйста, — прошептал он. — Я скучаю по тебе. Мой тесть уехал, он не сможет тронуть тебя. Пожалуйста, поедем.

Ее глаза прищурились.

— Ты странный человек, Клейтон. Но твоей жене не понравится, если она увидит меня поблизости.

— Моя жена заболела. Не думаю, что она поправится. Доктор Купер не понимает, что с ней. Пожалуйста, поедем, Дулси. Я достану тебе еще денег.

— Я больше не работаю шлюхой.

— Я не имел в виду это…

— Становись на колено — я сказала на колено — и проси меня.

Клейтон поморщился от боли.

— Тебе придется помочь мне.

Она улыбнулась.

— Тебе не придется делать это. Я просто хотела знать, согласишься ли ты.

— Дулси, я сделаю для тебя все, что угодно.

— Клейтон, ты что, влюбился в меня?

— А что если и влюбился?

— Ты навлекаешь на себя большие неприятности.

— Мне все равно. Моя жизнь без тебя настоящий ад, а с тобой она… — Он облизал губы. — Просто рай.

— Ха. Красиво. Клейтон, ты не только симпатичный, но и поэт. Иди и жди меня в коляске. Я соберу свои вещи.

Улыбнувшись ему самой страстной улыбкой, она направилась на кухню.

Они приехали на плантацию «Феарвью» как раз перед заходом солнца.

— Вот, значит, где ты живешь, — протянула Дулси, вылезая из коляски и оглядываясь вокруг.

— Да, — отозвался Клейтон, которому помогал один Элтон. — Тебе здесь нравится?

— Неплохо. Но не так чисто и красиво, как на плантации «Эльвира».

— Жаль, что разочаровываю тебя. Элтон, проводи Дулси на кухню. Скажи Саре, что она будет жить в соседней с мисс Шарлоттой комнате, с тем чтобы всегда быть под рукой.

— Да-са, масса Клейтон. — Старик направился к задней двери дома.

— Под рукой для мисс Шарлотты? — шепнула Дулси с озорной ухмылкой. — Или же для тебя?

Она засмеялась и поспешила за Элтоном.

— Зах! — воскликнул Клейтон, увидев младшего брата, который только что вышел из дома на веранду. На нем было довольно грязное солдатское обмундирование. — Когда ты приехал?

— Сегодня утром. Получил увольнение на три дня. — Он сбежал со ступенек навстречу ковылявшему на костылях Клейтону.

— Ты выглядишь молодцом, Зах! — воскликнул он, пожимая ему руку.

— Устал, как собака! Последнюю неделю мы ничем другим не занимались, только копали траншеи. Янки захватили Фредериксбург. Но больше не стали ничего делать, лишь сидели и таращили на нас глаза. Мы думаем, что этот Бернсайд трусливый или дурашливый, не знаем, что именно. — Он взглянул на дом, потом понизил голос. — Клейтон, скажи, твой тесть не прислал сюда на прошлой неделе сундук?

— Прислал. Мы поставили его в подвальное помещение. Он набит наличными деньгами — там, наверное, сотни тысяч долларов. Где он достал их?

— Генерал Уитни выдает лицензии на всю торговлю с армией. Торгаши наживают огромные суммы, продавая нам все, начиная от бэкона и кончая канцелярскими принадлежностями, заламывают несусветные цены. В лагере говорят, что твой тесть берет с торгашей взятки.

— Это меня не удивляет. Пинеас — хитрый старый ублюдок. Ну, вот тебе и «Славное дело». Какая страшная трата сил и средств во всей этой глупой войне. Пойдем в дом, Зах. Пора обедать, я умираю с голоду.

Опершись на свои костыли, он заковылял к дому.

Зах задержал его, взяв за руку.

— Клейтон, — спросил он, — ты серьезно сказал это?

— Что сказал?

— Что война — это пустая трата сил и средств.

— Ты понял это дьявольски правильно. Я сказал это вполне серьезно.

— Но мы же воюем за родную землю!

— Может быть, наша родная земля не стоит того, чтобы за нее драться. Пошли. Я проголодался.

Он запрыгал по ступенькам на веранду, но Зах за ним не пошел. Он стоял и смотрел на старшего брата, как будто не мог поверить тому, что тот сказал.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Сибил лежала в кровати и читала роман, когда в дверь спальни постучали.

— Да? — откликнулась она. Они вместе с Адамом и двумя сыновьями приехали в расположенный к северу от Лондона Понтефракт Холл на рождественские праздники. Дверь отворилась и в спальню вошел довольно грязный незнакомец. Сибил вся напряглась.

— Кто вы такой? Немедленно убирайтесь!

Испугавшись, она протянула руку к бечевке звонка к своей горничной, когда услышала знакомый голос:

— Ты что же, не узнаешь своего собственного мужа?

— Адам? — неуверенно спросила она.

Он снял с головы рабочую кепку и подошел к ее кровати, широко улыбаясь.

— Прости, если я напугал тебя, — сказал он. — Но я решил проверить на тебе свое новое переодевание. Нравится оно тебе?

Она уставилась на него. Он нарядился нищим, надел длинное черное пальто, грязное и поношенное.

— Нравится мне? — переспросила она. — Это должно мне нравиться?

— Ну, может быть, и не нравится. Меня-то интересует, как я выгляжу в этой одежде?

Она неуверенно пожала плечами.

— Побирушка? — предположила она. — Или рабочий?

— Браво. Я хотел выглядеть, как безработный рабочий. — Она слегка сморщила свой носик, он засмеялся. — Ах, да. От меня попахивает, верно? От этой одежды. Я купил ее на барахолке в Йорке несколько дней назад. Но блох в этой одежде нет — во всяком случае, я так думаю — но осмелюсь предположить, что предыдущий владелец этой одежды мылся не часто. Понимаешь? Такое переодевание придает больше достоверности.

— Но скажи мне, зачем ты вообще вырядился под безработного?

— Отличный вопрос. И если ты подождешь, пока я переоденусь, то я все расскажу тебе об этом.

Через пятнадцать минут он возвратился в банном халате.

— Я быстренько принял душ, — сообщил он, подходя к кровати. — Надеюсь, что теперь от меня пахнет лучше. — Он сел на кровать рядом с ней. — В Англии положение меняется, — начал он свой рассказ. — Рабочий класс начинает осознавать свои силы. Он хочет получить право голоса, и Диззи хочет предоставить рабочим такое право или, во всяком случае, расширить право участия отдельных групп населения в голосовании, насколько это возможно. Но рядовой англичанин представления не имеет о том, что же представляет собой рабочий класс… каковы, например, условия работы на ситцевой фабрике. Большинство хозяев прессы держат сторону фабрикантов и не печатают правду, а радикальную прессу никто не читает, за исключением самих радикалов. Но я намерен изменить все это.

— Каким же образом?

— Я поеду в Манчестер, переодевшись в безработного по имени Адам Филдинг. Постараюсь устроиться на фабрику «Белладон Текстайлз». Если у меня получится, то поработаю там несколько недель и на себе самом проверю реальное положение. Затем я возвращусь в Лондон и изложу свои наблюдения в палате лордов. Если меня не обманывает предчувствие, то обстановка на фабриках Белладона достаточно красноречива, и мне удастся пробудить благородных лордов от из спячки и, может быть, достаточно расшевелить палату общин, чтобы она приняла какое-нибудь зубастое законодательство. Диззи считает, что это прекрасная идея, и если дело выгорит, то это может помочь нам победить на следующих выборах.

Сибил смотрела на него с нескрываемым восхищением.

— Адам, это блестяще, — похвалила она. — Но не опасно ли это? Я слышала, что эти фабриканты содержат сексотов среди рабочих. Что если тебя разоблачат?

Адам пожал плечами.

— Там не будет более опасно, чем в Индии.

— Пожалуй, нет. — Сибил помолчала. — Почему-то мне кажется, что ты не случайно избрал для проверки именно фабрику Гораса Белладона?

— Конечно не случайно. Я знаю, что именно Белладон нанял братьев Брокс похитить Аманду. Они не выдали его, но я это чувствую нутром. Пришло время расквитаться с ним.

Сибил покачала головой.

— Какой же у меня эксцентричный муж, — произнесла она. — Измазать себе грязью лицо, облачиться в одежду, от которой воняет за версту, и отправиться на поиски работы на ужасной текстильной фабрике. Но я восторгаюсь тобой. Рассказал ли ты об этом нашим мальчикам?

— Нет. Они, наверное, и без этого нищенского отрепья думают, что я рехнулся. Я расскажу им, когда возвращусь.

— Когда ты отправляешься туда?

— Завтра утром. Мне сначала надо заехать в Лондон, у меня там кое-какие дела. Но уже через день я поеду в Манчестер.

— Значит сегодня вечером мы вместе в последний раз перед твоей поездкой?

— Да. — Он помолчал в нерешительности. — Я подумал, что, может быть, ты захочешь, чтобы я провел эту ночь… здесь.

Ее лицо радостно осветилось.

— О, да, — прошептала она, кладя книгу на столик возле кровати. Он ее обнял и расцеловал. Через какое-то время она оттолкнула его. — Нет, — нахмурилась она. — Пожалуй, тебе лучше пойти в свою спальню.

— Что-нибудь не так?

— Мне известно об Эмилии Макнер, — объяснила она. — Я не собираюсь устраивать из-за этого сцену, но пока ты встречаешься с ней, тебе не следует оставаться у меня.

— О чем ты говоришь?

— Ах, Адам, не прикидывайся невинным. Мне все известно о твоем небольшом приключении в «Кларидже». Ты, наверное, забыл, что племянник экономки работает там носильщиком. Тебе бы следовало с большей осторожностью выбирать места для свиданий.

— Сибил, клянусь, что у меня нет никакой «любовной связи» с Эмилией Макнер. Да, я с ней там встретился, но это ничего не имело общего со скандальным свиданием. На прошлой неделе она прислала мне анонимную записку, в которой говорилось, чтобы я приехал в «Кларидж» на следующий день, что я что-то узнаю, что меня может заинтересовать. Я поехал туда. И, конечно, это оказалась Эмилия — я говорю «конечно», хотя в это время я и представления не имел об этом. Если назвать вещи своими именами, она хотела, чтобы я соблазнил ее. Вся эта история просто смехотворна. Я сильно рассердился на нее и велел ей отправляться домой, что она, в конце концов, и сделала. Но могу поклясться тебе, что между нами ничего не было. Эмилия мне нравится, но я совершенно не собираюсь превращать ее в свою любовницу… или кого бы то ни было, если уж на то пошло. Дело в том, что я люблю свою жену.

Она смотрела на него со слезами на глазах.

— Если бы я только могла поверить в это… — прошептала она. — Я была бы самой счастливой женщиной в Англии.

— Это правда.

— Ах, мой дорогой… — Она подвинулась на кровати и отбросила одеяло. — Иди ко мне, — позвала она. — И я не выпущу тебя из своей кровати — никогда!

— Этот черный мальчик — настоящее чудо природы, — сказал самый известный во всем мире пианист. Гавриил Кавана только что закончил бравурное исполнение сонаты «Данте» Франца Листа. Он играл на пианино фирмы «Эрард» в салоне муз гостиницы «Ламберт» в Париже. Лист сидел возле пианино со своей давней любовницей, польской принцессой Каролиной Сейн-Виттенштейнской, с женщиной в теле, одетой в пышные юбки, с шалью на плечах, которая курила длинную сигару. Листу исполнился пятьдесят один год, он быстро терял привлекательность своей романтической внешности, которая вместе с потрясающим мастерством игры на фортепьяно четверть столетия назад превратили его в кумира Европы. Он давал концерты по всему континенту, вызывая сенсацию.

— Маэстро сказал по-французски, что ты чудо природы, — перевел Тадеуш Карасовский Гавриилу. Когда они приехали в Париж, то Тадеуш воспользовался своими польскими связями, чтобы установить контакт с княгиней Каролиной, которая устроила сольное выступление в шикарной гостинице «Ламберт» на острове Сите на реке Сене. Здание было построено Жан-Батистом Ламбертом, секретарем Людовика XIII, и в восемнадцатом веке временно служило пристанищем для Вольтера. Но теперь оно перешло во владение княгини Чарторыйской, жене безмерно богатого польского князя Чарторыйского, который нашел убежище в Париже после польского восстания в 1831 году. Отель «Ламберт» превратился в центр для выходцев из Польши в Париже. Поэтому естественно, что княжна Каролина выбрала именно эту гостиницу. Но величавость обстановки этого дома, так же как и знаменитость Листа, навеяли на Гавриила просто благоговейный ужас. Хотя у него были стальные нервы и он отличался тем, что совершенно был лишен страха перед сценой, все же присутствие великого маэстро, который покорил все общество, из-за которого соперничали женщины, которого награждали короли и правительства как военного героя, оказалось слишком большим испытанием даже для Гавриила. Он не отрываясь смотрел на рожденного в Венгрии гения (который оказался в Париже в десятилетнем возрасте и разучился говорить по-венгерски) и думал: «Я хочу такого же от жизни — известности и славы».

Лист поднялся с кресла и подошел к Гавриилу, взял руки юноши и стал их внимательно рассматривать.

— Необыкновенные руки, — пробормотал он про себя. Потом отпустил руки и посмотрел в лицо пареньку.

— Когда я был моложе тебя, — произнес он на своем ломаном английском, — я играл для великого Бетховена. Он поцеловал меня на счастье. А теперь я целую тебя на счастье. — Он наклонился и поцеловал юношу в лоб. — Господь наградил тебя большим талантом, — продолжал он. — Ты вундеркинд, какими были и я, и Моцарт. Никто не знает, почему это случается. Просто такое бывает. В жизни ничего нет более важного, чем искусство. Ты должен относиться к музыке, как священник к богослужению в храме. Учить тебя мне нечему, но я могу помочь тебе начать карьеру. Я напишу записку моему другу, месье Плеелу. Он устроит твой концерт в своем зале. Покори Париж, и весь мир окажется у твоих ног. — Он погладил черные и густые, как у ягненка, волосы Гавриила и улыбнулся. — И запомни: самые худшие аудитории в Италии. Люди там разговаривают во время концертов.

— Маэстро, — Гавриил заикался от волнения, — а вы сыграете для меня?

— Ах, нет, — ответил Лист. — Мне не хочется уступать в игре юноше.

Потом, повернувшись к Тадеушу, сказал ему что-то.

— Что сказал маэстро? — спросил Гавриил, когда, выйдя из гостиницы «Ламберт», они пошли по улице Сент-Луи.

— Он сказал, что предрекает тебе изумительную карьеру, — ответил Тадеуш.

— Но он сказал еще что-то о цвете моей кожи?

— Он сказал: «несмотря на его цвет кожи, а, возможно, благодаря ему».

— Иначе говоря, я могу оказаться выродком?

— Не думаю, что маэстро имел в виду именно это.

— Мне наплевать, если люди подумают, что я какой-то уродец природы. Я все равно стану знаменитым.

Тадеуш остановил извозчика. По мостовой проходила красивая девушка. Она с интересом посмотрела на Гавриила. Он заметил это и посмотрел ей вслед.

Гавриилу было неважно, почему она посмотрела на него. Главное — она посмотрела.

— От твоего брата пришло письмо, — сообщила Элли Мэй, протягивая конверт Клейтону. — Зах — такой замечательный молодой человек, — продолжала она, угрюмо взглянув на Клейтона. — Такой смелый и преданный нашему делу. — Она сделала особое ударение на последних словах. Клейтон был не дурак и понял подковырку, но не клюнул и не огрызнулся. Холодная зима, недостаток питания, таинственная болезнь Шарлотты — все это действовало на нервы жителям особняка на плантации «Феарвью», делало их раздражительными. Когда Элли Мэй вышла из комнаты, Клейтон проковылял к камину, где было потеплее, и прочитал:

12 декабря 1862 года. Мэри Хайтс, Фредериксбург, Виргиния.

Дорогой Клейтон,

Канцелярские товары стали такими дорогими, что мне обошлось в копеечку написать тебе (торгаш содрал с меня по одному доллару за каждый лист бумаги), но поскольку ты у меня единственный родственник, решил, что денег жалеть не стоит. Торгаши здесь правят бал. У этих мошенников можно купить практически что угодно, но они дерут сумасшедшие деньги, пока товар пользуется спросом, и, наверное, все станут миллионерами. Надеюсь, что ты помнишь, что я говорил тебе относительно слухов о генерале Уитни. Но жизнь здесь идет своим чередом, пока все ждут предполагаемого большого сражения. Янки пытались навести понтонные мосты через реку Раппаханнок, но наши снайперы, многие из которых засели в подвальных помещениях разрушенных артиллерийскими обстрелами зданий Фредериксбурга, не дают совершенно инженерам янки работать. Наконец вчера утром генерал Бернсайд, командующий войсками янки, видно, устав от ожидания мостов, бросил на нас волну пехоты в лодках. Наш командир, генерал Лонгстрит, отвел своих людей от города на окружающие высоты, и поэтому Фредериксбург — вернее, что осталось от него — оказался теперь в руках федератов. Пушки янки свели большую часть этого когда-то красивого города к кучам мусора. А сегодня они разграбили город, вытаскивали из домов мебель, мародерствовали, пьянствовали. Они превращали пианино в поилки для своих лошадей, многие пьяные невежи плясали на улицах в одежде и шляпах, которые они украли. Какое это должно быть жалкое зрелище! Но это показывает, что захватчики с Севера, наводнившие нашу любимую родную землю, не кто иные, как настоящие вандалы, такие же порочные и дикие, как и те, которые когда-то навалились на Римскую империю.

Здесь было чертовски холодно, но, к счастью, мы устроились в небольшом домике на прошлой неделе. Нас тут всего шесть человек в этом «ласточкином гнезде» — так мы назвали свое укрытие — это, конечно, не дворец, но нам тут тепло и во всех отношениях удобно. Это построенная нами конура равняется примерно двенадцати квадратным футам, сделана она из расщепленных кольев и палок, обмазанных глиной. Вместо крыши натянута парусина, и у нас лучшая печурка во всей роте, в качестве пола положены кирпичи, остальное из палок и глины. Все строят для себя такие землянки, но мы думаем, что наша лучше всех. Из посуды у нас одна небольшая кастрюля с ручкой, горшок для тушения мяса, противень для хлеба, сковородка и чайник. Готовим мы по очереди, пока Том Мур из Джорджии сам не согласился стать нашим поваром. Стараемся не зарастать грязью, но все равно, наверное, от нас воняет, как от козлов, потому что мыло очень дорогое.

С сожалением сообщаю тебе, что моральный дух здесь ужасно пал. Округа кишит нимфами легкого поведения из непристойных заведений Ричмонда, которые предлагают свои распутные услуги. Им грех жаловаться на плохой бизнес, у них уйма клиентов. Но должен с гордостью сообщить тебе, дорогой брат, что сам я не поддался соблазну. И это не результат добродетели с моей стороны, это просто здравый смысл. Проститутки сильно заражены, и в нашем лагере невозможно скрыть устрашающее число схвативших гонорею и сифилис. Курение и пьянство стали весьма распространенным явлением. И когда думаешь о том, что все южане воспитывались в христианских традициях, читали Библию, то нельзя не поразиться тому, как легко вся эта благая работа пошла насмарку. Здесь господствует Дьявол и ему прислуживают сифилис и триппер.

В отношении виски я не проявил такой же добродетельности. Клички, которыми мы нарекаем спиртное, покажут тебе его крепость и вкус: «лопни-голова», «раскололся череп», «вырви-глаз», «спотыкач» и многие другие. Я бы много дал за стакан хорошего старого «Бурбона», что когда-то пил отец. Тут можно найти и другие способы бороться со скукой, помимо пьянства и бабничества. Самый невинный — игра в снежки. Еще одного парня в нашем «ласточкином гнезде» зовут Гэри Лейдлоу. Он играет на банджо. Много раз, выпив виски, мы напевали под его аккомпанемент «Анни Лаури», «Девушка, которую я оставил дома», «Сегодня все тихо на реке Потомак», «Бонни, голубой флаг», «Мой Мэриленд» и, конечно, почти всегда «Дикси».

Но думаю, что самым большим злом здесь являются азартные игры, ты не можешь представить себе, какой они приняли размах! Недалеко отсюда появилось настоящее логово картежников под названием «пол-акра Дьявола», где через руки проходит половина выплаты всей армии конфедератов. Покер, очко, в петушка — можешь назвать любую азартную картежную игру, здесь в нее играют. Как человек, который ценит дело, за которое он воюет, я просто не могу сдержать слез, когда вижу, как цвет нашей молодежи южан предается таким порокам и беспутству.

Это подводит меня к довольно болезненному соображению. Мне трудно передать тебе, как я расстроился, когда, находясь в увольнительной на плантации «Феарвью», услышал от тебя слова сомнения в нашем большом деле, что рабство не стоит того, чтобы за него сражаться. Ах, Клейтон, если ты прав, то тогда этот страшный конфликт — ужасная ошибка, и реки уже пролитой с обеих сторон крови — не что иное, как трагическая потеря. Я бы не постеснялся сказать, что установление рабства на этих берегах было ошибкой, что было жестоко привозить сюда африканцев против их воли. Но справедливо это или нет — рабство стало основой образа жизни южан. Какая же может быть альтернатива такому порядку? Лишь разрушения и хаос. Именно поэтому я воюю и рискую своей жизнью. Меня сильно огорчило, что ты, мой дорогой брат, стал разделять точку зрения врагов. Молюсь, чтобы это письмо вернуло тебе благоразумие.

Преданный тебе брат Зах.

Закончив читать письмо, Клейтон грустно покачал головой. Потом смял листки в комок и бросил его в пламя.

— У Шарлотты развилось воспаление в районе таза, — поставил диагноз седобородый доктор Хилтон Купер вечером того же дня, выйдя из ее спальни и закрыв дверь.

— Серьезно ли это? — спросил Клейтон.

— Если это то, что я думаю, то очень серьезно. — Старый доктор взял Клейтона за локоть и отвел его на несколько шагов от двери в спальню Шарлотты. — Разрешите мне говорить прямо, Клейтон?

— Да, конечно.

— Изменяли ли вы своей жене?

Клейтон покраснел.

— Да, — наконец, прошептал он.

— С какой женщиной?

Клейтон пристально смотрел на доктора, который принимал при родах и его самого, и Заха.

— Говорите же, приятель, сейчас не время галантно вести себя! Ответ имеет важное значение для здоровья Шарлотты! Кто была эта женщина?

— Медсестра.

Глаза Купера расширились.

— Эта черненькая? Как ее зовут — Дулси?

— Да, Дулси.

— Припоминайте, Клейтон. Было ли на ваших интимных местах раздражение?

— Ну… да, кажется, было. У меня как-то странно чесался член. Но через несколько недель это прошло.

— Когда это было?

— Примерно десять месяцев назад.

— Подойдите сюда, Клейтон. Вот к этой лампе. Покажите свои кисти.

Клейтон подошел к полукруглому столу, на котором стояла керосиновая лампа. Купер взял его руки, повернул вверх ладони и поднял рукава.

— Когда у вас появилась эта сыпь? — спросил он, показывая на красные точки на кистях Клейтона. Клейтон вперился в них взглядом…

— До этого я их и не замечал. Что это такое, док?

Старик вздохнул.

— Мне бы не хотелось говорить вам об этом, Клейтон. Вы и так здорово пострадали от этой войны — потеряли ногу. Но вы схватили сифилис, и болезнь довольно запущена. Сыпь указывает на то, что она вступила во вторую стадию. Воспаление на вашем половом члене было проявлением первой стадии.

— Сифилис, — повторил это слово Клейтон.

— Да, и боюсь, что вы передали его Шарлотте. Это и вызывает воспаление в ее матке. Этим же, вероятно, объясняется и то, почему у нее оказался мертворожденный ребенок. Надо держаться, сын, но вполне может случиться так, что у Шарлотты не будет детей. Господь показывает свою безграничную мудрость разными путями. Сифилис поражает функции системы воспроизводства, и это, между прочим, хорошо, потому что ребенок может оказаться зараженным.

— Но… можно ли вылечиться?

Доктор грустно покачал головой.

— Мне это неизвестно, — ответил он. — Но мы отрезаны от Европы блокадой. Может быть, там что-то открыли, о чем я не знаю.

— Что же… произойдет?

Доктор успокаивающе потрепал его по руке.

— Мы сможем поговорить об этом в другой раз, — заметил он. — Не стоит еще больше расстраивать вас сейчас.

— Нет. Я хочу услышать правду. Скажите мне, что произойдет?

Доктор Купер посмотрел на него грустными голубыми глазами.

— Пока что ничего. Может быть, ничего не произойдет много лет. Но в вашу кровь попали спиральные бактерии, они ужасны. Когда-нибудь они проникнут в ваш мозг.

— В мой мозг?

— Да.

— Вы хотите сказать, я сойду с ума?

— Да, и потом… — Он пожал плечами.

— О Господи…

По лицу Клейтона потекли слезы. И хотя в коридоре со сквозняком было довольно прохладно, у него на лбу выступили капельки пота.

Дальше по коридору из спальни Шарлотты открылась дверь и оттуда вышла Дулси. Клейтон взглянул на нее, потом на доктора.

— Вы думаете, я получил это от нее? — прошептал он. — Она работала на мадам в доме терпимости в Йорктауне.

— Если это так, то вполне вероятно. Болезнь распространяется через половые сношения.

Доктор вынул из кармана свои золотые часы и посмотрел время.

— Клейтон, мне пора. Миссис Торнтон на сносях. Сожалею, сынок. Очень жаль.

— Да… спасибо. До свиданья, док.

Внимание Клейтона обратилось теперь на прекрасную рабыню, в которую он влюбился. Доктор Купер взял свою черную сумку и направился к лестнице, а Дулси подошла к своему одноногому любовнику.

— Иди в свою комнату, — шепнул он ей.

Дулси послушалась, войдя в спальню, расположенную рядом со спальней Шарлотты. Клейтон подождал, пока доктор Купер спустился с лестницы. Потом он заковылял в комнату к Дулси и притворил дверь одним из своих костылей.

— Что-нибудь случилось? — спросила Дулси.

— Случилось страшное, — прошептал он. — Ты когда-нибудь слышала о болезни, которая называется сифилис?

— Да, конечно.

— Я схватил ее. Не хочу пугать тебя, Дулси, но думаю, что я получил ее от тебя.

Дулси нахмурилась, потом подошла к одному из окон и выглянула на улицу. Опять стояла холодная, снежная ночь. Она увидела, как внизу в свою двуколку садится доктор Купер.

— Ну? — спросил Клейтон — Почему же ты молчишь? Ты знаешь, к чему ведет эта болезнь? Я сойду с ума и умру! И доктор думает, что я заразил ею свою жену, поэтому она тоже умрет! И у нас не будет детей… — Заплакав, он подошел к кровати Дулси и бросился на нее, закрыл лицо руками. Костыли с грохотом свалились на пол.

Мгновение Дулси смотрела на него с состраданием. Потом подошла к кровати и, сев рядом с ним, обняла его.

— О, Клейтон, я поступила ужасно, — прошептала она, слезы навернулись на ее глаза. — Ужасно. Господи, сможешь ли ты простить Дулси?

— О чем это ты говоришь? — просопел он, взглянув на нее.

— Понимаешь, раньше я ненавидела тебя, — продолжала она. — Ненавидела тебя, потому что ты белый и родня генерала Уитни, который лишил меня свободы и отправил обратно на плантацию «Эльвира» медсестрой. Но потом, когда ты влюбился в меня… Хочу сказать, что ты был такой ласковый, добрый и нежный с Дулси… Ну, я подумала, что, может быть, тоже полюбила тебя.

Он уставился на нее красными, заплаканными глазами.

— Правда? — прошептал он. — Странное ты выбрала время, чтобы сказать мне об этом.

— Знаю. И я бы не стала говорить тебе об этом, если бы… О Господи…

— Что еще? О чем ты?

Она прикусила губу, в глазах застыл ужас.

— О, Клейтон, я нарочно заразила тебя сифилисом! Думала, что сифилис вредит только белым. И я надеялась, что ты подцепишь его и заразишь свою жену. И, о Господи, самое страшное случилось: на что я надеялась, то и получилось.

— Ты сука, — прошипел он. — Черная сука.

Обеими руками он схватил ее за горло и придавил к кровати.

— Клейтон! — задыхалась она. — Ты меня задушишь…

— Сука! — рычал он, наваливаясь на нее. — Проклятая СУКА!

— Клейтон!

В дверях, которые соединяли между собой две спальни, стояла Шарлотта.

Клейтон взглянул на нее и отпустил Дулси, которая стонала. Тяжело дыша, он наклонился за своими костылями, потом поднялся.

— Ты знаешь, что наделала эта сука? — закричал он. — Знаешь, что? Она нарочно заразила меня сифилисом! Вот почему у нас родился мертвый ребенок, потому что эта черная сука заразила меня сифилисом, а от меня он перешел к тебе.

— А кто наградил им МЕНЯ? — взвизгнула Дулси, слезая с кровати. — Ты по-всякому обзываешь меня, называешь меня черной сукой, но кто заразил сифилисом Дулси? А? С черными мужчинами я не путалась, могу сказать тебе это. Потому что у черного мужчины не было денег, чтобы пойти в заведение мисс Роуз, да она бы и не пустила их, если бы у них деньги и оказались! Мои клиенты все были белые, Клейтон! БЕЛЫЕ! Я получила этот сифилис от белых, поэтому справедливо, что я его вернула вам! Мы все попались на этом, Клейтон, и белые, и черные. Мы все на этом попались!

Ударившись в слезы, она подбежала к двери и выскочила вон в коридор. Шарлотта, прислонившись к дверной раме, побледнела, как ее ночная рубашка, безмолвно смотрела на своего мужа.

— Ты мне омерзителен, — тихо произнесла она.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Много вещей можно отнести к сути огромной, самоуверенной Британской империи. Среди этих вещей вполне можно было бы назвать и лондонские клубы. Там, в прекрасных зданиях правители империи могли удалиться от всего, расположиться в желтовато-коричневых кожаных креслах, потягивать прекрасное очищенное и мягкое виски. Там они погружались в исключительно мужской мир и могли на время забыть про жен, любовниц и детей, съесть кусок прекрасного пирога из дичи, сыграть в трик-трак или вздремнуть в тихой комнате. Лишь немногие клубы носили чисто политический характер. Клуб «Карлтон» на Пэлл Мэлл считался гнездом консерваторов, и когда Дизраэли рекомендовал Адама в его члены, то его тут же приняли. Именно в столовой клуба «Карлтон» Адам угощал обедом своего старого друга по славным дням в Индии Бентли Брента.

— Значит, вы вышли в отставку? — спросил Адам, разрезая фирменный ростбиф.

— Да. Отслужил двадцать лет в Индии, а пролетели они как мгновение.

Бентли вышел в отставку в чине полковника, получив несколько медалей и орден, набрал двадцать фунтов веса с тех пор, как Адам видел его последний раз, а в его черной бороде появилась теперь проседь.

— Что вы собираетесь теперь делать?

— Ах, Адам, я почти об этом не думал. Возможно, я где-нибудь найду себе коттедж и стану выращивать розы, хотя это и не так увлекательно после Каунпура и Нана Саиба.

— Согласились бы вы эпизодически работать на меня? Вам бы пришлось два раза в год ездить в Америку.

— В Америку? — Бентли поморщился.

— Соглашусь с вами, что это не так экзотично, как Каунпур, но мне говорили, что климат там лучше. Понимаете, у меня там живет дочь, более конкретно — в Нью-Йорке. Это моя… родная дочка, если вам понятно, что я имею в виду.

— Кхе. Да, понимаю.

— Мы… э… пытаемся, понятно, особенно не распространяться об этом. Ее мать очень дорогой для меня человек, как и сама Аманда. Я буду оплачивать две ваши поездки в Нью-Йорк в течение года, а вы будете проверять, все ли у них в порядке. Ее мать вторично вышла замуж за мужчину, которому принадлежит универмаг, и похоже, что они счастливы. Но я хотел бы не выпускать их из вида. Я подумал, что, может быть, вы мне поможете в этом.

— С удовольствием, Адам.

— Прекрасно. Мой лондонский агент удалился от дел и я все свои деньги перевел в компанию «Куттс».

— Этот банк обслуживает королевскую семью?

— Да, думаю, что он надежный. Когда я возвращусь из Манчестера, я дам вам детальные инструкции.

— Вы едете в Манчестер?

— Завтра утром. Об этом я тоже хотел бы поговорить с вами.

«Виктория и Альберт» располагался на окраине Манчестера и предназначался для рабочего люда, жившего вокруг. Выдался холодный, ветреный день. Адам вошел в мрачную забегаловку, где несколько мужчин пили пиво за деревянным столом. Адам, небритый и в грязной одежде, подошел к стойке бара и заказал себе пива.

— Вы здесь новенький, — заметил дородный бармен, наливая из бочки высокий стакан.

— Совершенно верно. Ищу работу на здешних фабриках.

— Ну, удачи вам, приятель. Насколько мне известно, сейчас никого не берут. Особенно здесь. Кто-то сказал, что нужен дворник в Мэндевиле, но вас они не возьмут.

— Чем же я нехорош?

— Вы слишком старый. — Адаму было всего двадцать четыре года. — К тому же только дурак согласится там работать.

— Почему?

— У этого места плохая репутация. Старый плут Белладон здесь устраивает показуху, но на других своих фабриках выматывает рабочих до изнеможения, а Мэндевиль, как говорят, самое скверное место из всех. С вас шесть пенсов.

Адам вынул из кармана мелочь и аккуратно отсчитал шесть пенсов. Бармен смотрел, как тот подает ему мелкие монетки.

— Вы очень аккуратно обходитесь с деньгами, верно?

— У меня их не так много, чтобы транжирить.

— Вы говорите, как человек из Йоркшира.

— Правильно, я оттуда. Расскажите мне побольше о мистере Белладоне. Вы сказали, что тут он устраивает показуху. Что вы имеете в виду?

— Послушайте, Горас Белладон — председатель организации производителей, верно? Поэтому когда какой-нибудь навозный жук прилетает сюда из Лондона, чтобы взглянуть что и как, Белладон везет его на здешнюю фабрику, где все чин-чином, все опрятно, у ткачей розовые щечки и приличная зарплата. И навозные жуки улетают обратно в Лондон и представляют там Гораса Белладона чуть ли не святым! Потому что этих шалопаев тут просто ослепили, понятно? Можно смело держать пари, что они и глазом не взглянули на другие фабрики. Особенно на ту, что в Мэндевиле.

— Вы представляете Мэндевиль чуть ли не исчадием зла. — Адам специально вставил слово «исчадие», потому что вычитал его в поэме Уильяма Блейка. Он правильно предположил, что бармен не читал этой вещи.

— Вот именно, приятель. Точнее не скажешь. — Он наклонился и понизил голос, его красное лицо приняло зловещее выражение. — Дурное место.

— Что же там дурного?

В забегаловку вошел бородач.

Бармен выпрямился и начал протирать стаканы.

— Не знаю, парень, — вдруг сменил он тон ответов. — И даже если бы я знал, то не стал бы, как дурак, рассказывать вам.

Бородач подошел к стойке бара.

— Добрый день, мистер Гриви, — приветствовал его бармен, подхалимски улыбаясь. — Того же самого?

Вошедший сел на стул рядом с Адамом и с любопытством взглянул на него.

— Того же самого.

Высокий мужчина ростом выше шести футов выглядел таким здоровым, что, казалось, мог скрутить быка. У него были темно-карие глаза, один глаз искусственный, поэтому было затруднительно определить, в какую сторону он смотрит.

— Этот парень ищет работу, — сказал бармен. — Мистер Гриви работает у Белладона. У него более точные сведения.

— Есть ли у вас какой опыт? — спросил Гриви.

— Нет, сэр.

— Я сказал ему, что ищут дворников в Мэндевиле, — добавил бармен.

Мистер Гриви стрельнул в бармена взглядом, потом повернул свои несогласованные глаза опять на Адама.

— Вы хотите поработать дворником? — спросил он.

— Мне не до выбора, сэр. Соглашусь на любую работу, которая подвернется.

Мистер Гриви некоторое время изучающе смотрел в лицо собеседника, как будто пытался что-то высмотреть. Потом заключил:

— На вид вы крепкий парень. Обратитесь к мистеру Хоксвуду на фабрике. Скажите ему, что вас послал мистер Гриви. Он займется вами.

— Вы очень добры, сэр. Ценю вашу помощь. Благодарю вас.

Адам допил пиво, вытер рукавом рот.

— У станции Бартоломью в три часа останавливается рейсовый дилижанс, — сообщил мистер Гриви, все еще глядя на Адама.

— Не могу позволить себе ездить на дилижансах, сэр.

— Тогда как же вы туда доберетесь?

— Мне придется пройтись пешком.

Когда он выходил из забегаловки, мистер Гриви не спускал с него здорового глаза. Когда же Адам вышел на улицу, он сказал скорее себе, чем бармену:

— Клянусь, я видел раньше этого человека.

* * *

Алекс Синклер подал черную бархатную коробочку с надписью «Тиффани и К°» своей жене.

— Со счастливой годовщиной, дорогая, — поцеловал он ее.

— Годовщиной? Какой же годовщиной?

— Мы поженились ровно четыре месяца назад. Неужели ты забыла?

— Алекс, ты просто сумасшедший, — рассмеялась она, но открыла коробочку и ее смех сменился восхищением. В коробочке лежало прекрасное ожерелье из бриллиантов и изумрудов. — Алекс! — восторженно произнесла она. — Неужели для меня?

— Нет, для кухарки. Конечно, я понимаю, что деньги тебе безразличны, но иногда они имеют свои преимущества.

Он вынул ожерелье из коробочки и надел ей на шею. Она сидела у туалетного столика в главной спальне дома на Пятой авеню. Она только что приняла ванну и была одета в банный халат, когда вошел муж и удивил ее подарком. Драгоценные камни казались холодными на голой коже.

— Господи, — прошептал он, наклоняясь над ней. — Эти камешки на твоих грудях действительно могут свести меня с ума. Сними свой халат. Я хочу близости с тобой, когда на тебе ничего нет, кроме ожерелья.

— Но мы договорились — «минутных» вальсов больше не надо. Через час мы должны быть на ужине, а тебе еще надо переодеться.

— К черту ужин. — Он запустил руки под ее халат и сжал груди. — Знаешь, во сколько мне обошлось это ожерелье? Я заслужил некоторого удовольствия…

Она оттолкнула его и поднялась.

— У тебя удивительная способность говорить, что не надо. — Она сердито отстегнула ожерелье. — Алекс, купить ты меня не можешь. Я не продаюсь.

Она бросила ожерелье на кровать и пошла в ванную комнату. Он подбежал к ней, схватил за кисть.

— Ты все еще любишь его, правда?! — выкрикнул он. — Ты все еще любишь Адама?

Она вздохнула.

— Ах, какое это имеет значение?

— Я хочу, чтобы ты полюбила меня, черт подери!

— Я рожу тебе ребенка. Разве это не любовь?

Он поразился.

— Ребенка? Действительно?

— Сегодня после обеда приезжал доктор Логан. Я забеременела.

Его лицо просветлело.

— Почему же ты мне не сказала?

— Еще не успела.

— О, Лиза, Лиза… Значит, я буду отцом! Дьявол! — Он обнял ее. — Прости меня! Мне просто хотелось сделать тебе приятное, а теперь ты меня осчастливила… О, Лиза, обожаю тебя! Скажи, что ты меня любишь!

Она опять вздохнула.

— Хорошо, я люблю тебя. А теперь одевайся. Ты ужасно хотел пообщаться с Асторами, и теперь, когда они, наконец, нас пригласили, нам не следует опаздывать.

— Ты права. Гм… Лиза, ты наденешь ожерелье?

Она спокойно взглянула на него.

— Да. — И пошла одеваться. Она знала, что Алекс покупал дорогие украшения не затем, чтобы порадовать свою жену, но и порисоваться ими перед другими.

Через пятнадцать минут, одевшись, она опять возвратилась в спальню, подошла к кровати и надела ожерелье.

— Алекс, ты готов? — спросила она.

Молчание. Она посмотрела на дверь в его ванную комнату. Дверь была слегка приоткрыта. Она подошла к двери и распахнула ее.

— Алекс!

Ее муж, голый и мокрый, лежал лицом вниз на плитках пола. Она бросилась к нему, встала на колени и попыталась нащупать пульс. Он застонал. Она осторожно перевернула его на спину.

— Алекс, что случилось?

Он с трудом раскрыл глаза.

— Лиза… Не знаю… Я вылез из ванной, у меня закружилась голова…

Она протерла его лицо полотенцем.

— Я вызову доктора Логана.

— Нет, не надо. Все будет в порядке… Нам надо ехать к Асторам.

Он сел на полу.

— Алекс, тебя надо показать доктору! Это может быть серьезно!

— Лиза, мне тридцать один год, за всю жизнь я не был болен ни одного дня. Наверное, я переволновался, узнав о твоей беременности. Думаю, упал в обморок. Во всяком случае, сейчас я чувствую себя нормально.

Оба поднялись.

— Обещаешь мне показаться доктору завтра утром?

— Ладно. А теперь не беспокойся. Я оденусь, и мы поедем.

Она вышла из ванной, но не могла отделаться от дурных предчувствий.

— Насколько я понимаю в подобных вещах, у Алекса вчера вечером был микроинфаркт, — сообщил доктор Логан, снимая свои пенсне. Он только что вышел из спальни, где осмотрел Алекса. — Конечно, могло быть что-нибудь и еще. Но, судя по его матери, по наследственности, думаю, что можно предположить возможность сердечного приступа.

— Его матери? — Лиза вспомнила развалину в инвалидной коляске, которая не отрываясь смотрела на нее.

— Существует научная теория, утверждающая, что склонность к сердечным приступам переходит по наследству. Его отец умер от инфаркта в молодом возрасте. Поэтому тревожная вероятность удваивается.

Лиза нервно хлопнула ладонями и отвернулась.

— Он так молод, так энергичен, — воскликнула она. — Я даже выговаривала ему за то, что он слишком носится, слишком торопится. Подумать, что он может…

— Достоверно мы этого не знаем, миссис Синклер. Но думаю, что Алекс должен кое-что изменить в своей жизни, в порядке перестраховки. Ему надо снизить обороты, позаботиться о себе. Я рекомендовал ему несколько дней оставаться в кровати, и…

Дверь из спальни отворилась, и вышел Алекс, одетый в деловой костюм.

— Алекс, доктор Логан велел тебе оставаться в постели!

— Чепуха. Никогда в жизни я не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Спасибо, док. Ценю ваши советы, но я слишком молод, чтобы хоронить меня. Не забудь, дорогая, что на сегодняшний вечер у нас назначен ужин в «Делмонико». До вечера.

Он начал спускаться по лестнице.

— Алекс, — закричала Лиза. — Ты должен послушаться доктора! Тебе надо притормозить!

— Притормозить? Проклятье, если в этом городе притормозить, то тебе крышка.

И он вышел из дома.

Лиза повернулась к доктору.

— Что я могу поделать? — вздохнула она.

— Да, остается только молить Бога…

Фабрика в Мэндевиле была длинным, безобразным строением с высокими трубами. Большая вывеска гласила: «Белладон Текстайлз, Лимитед. Фабрика № 3». Адам, держа кепку в руке, вошел в дверь с надписью «Наем рабочих» и пошел по узкому коридору к окну с железной решеткой. За решеткой в конторке сидел ужасно толстый мужчина с совершенно лысой головой и ел куриную ножку.

— Простите, сэр, — обратился к нему Адам. — Могу ли я видеть мистера Хоксвуда?

— Он перед вами.

— Мне стало известно, что вам нужен дворник. Меня послал к вам мистер Гриви.

Мистер Хоксвуд отложил в сторону куриную ножку.

— Гриви, вы говорите? Ну, тогда другое дело. У дворника трудная работа. Но если вы человек старательный, то в один прекрасный день можете стать надсмотрщиком. Думаю, что мистер Гриви имел в виду для вас именно это. Но, работая пока что на уборке помещений и территории, вы окажетесь на самом дне кучи, даже ниже уборщиц. И рабочий день довольно длинный: с половины шестого утра до половины восьмого вечера. — «Бог мой, — подумал Адам, четырнадцать часов в день!» — У нас две формы оплаты, — продолжал мистер Хоксвуд. — Один шиллинг в неделю плюс бесплатное жилье и питание в общаге…

— В общаге?

— В общежитии. Там спят большинство рабочих. Находятся такие общаги за фабрикой, рядом с бараком столовой, где они едят. Или мы платим два шиллинга и шесть пенсов в неделю и вы устраиваетесь с жильем и едой сами.

— Простите меня, сэр, — заметил Адам, — но в этом практически нет выбора. Разве может мужчина прожить на два шиллинга и шесть пенсов в неделю?

— Поэтому-то более сообразительные ребята выбирают первый вариант оплаты. Сдельщикам мы платим от двух до шести шиллингов в неделю и позволяем им жить в общаге, но дворник оплачивается ниже.

Адам ужаснулся. В бумагах, которые он читал в парламенте, и намека не было на то, что заработки могут быть такие мизерные. А согласно закону о десятичасовом рабочем дне, держать людей на работе по четырнадцать часов было противозаконно.

— Тогда мне лучше тоже оказаться сообразительным, — сделал он выбор.

— Ваше имя и фамилия.

— Адам Филдинг.

— Можете ли вы читать?

— Да, сэр.

— Прочтите вот это и, если согласны, подпишите.

Он просунул под решеткой листок бумаги. Адам взял его и прочитал:

УСЛОВИЯ НАЙМА

Нижеподписавшийся соглашается с тем, что, пока он работает на фабрике «Белладон Текстайлз, Лимитед», он не будет присоединяться ни к какой организации, которая ставит своей целью объединить в профсоюз рабочих компании.

Согласен………………..

— Ну? Будете подписывать? — спросил мистер Хоксвуд. — Если не подпишете, то можете утром не приходить сюда. Мистер Белладон не хочет иметь ничего общего с новоявленными чартистами и радикальными организаторами профсоюзов.

— Это понятно без слов, — ответил Адам, а сам подумал: «Это же настоящее рабство! Неприкрытое рабство».

— Дайте мне перо.

— Надо сказать — дайте мне перо, сэр.

— Дайте мне ручку, сэр.

Мистер Хоксвуд обмакнул гусиное перо в чернильницу и через решетку просунул его Адаму. Подписываясь своей вымышленной фамилией, Адам прикинул, что при таком заработке в один шиллинг в неделю ему бы пришлось проработать примерно 228 лет, чтобы получить свой нынешний доход в сто тысяч фунтов стерлингов.

— Можно ли мне осмотреть фабрику, мистер Хоксвуд? — спросил Адам, подписав бумагу и подсунув ее вместе с пером под решетку.

— Нет причин отказать вам, — ответил толстяк, принимая бумагу и убирая ее в ящик. Он шумно поднял свое огромное тело со стула. — Идите к первым воротам, я впущу вас, и вы сможете посмотреть.

Адам опять вышел на улицу. Преодолевая сильный ветер, он прошел вдоль здания к большим деревянным двустворчатым воротам с надписью «Ворота I». До его ушей даже через закрытые окна донесся рев машин. Он подождал, пока мистер Хоксвуд откроет ворота.

— Заходите, Филдинг, — пригласил он. Адам вошел во двор. — Не правда ли, здесь приятно?

Первое впечатление осталось от жары, шума и вони. Жара на фабрике, машины которой работали от пара, превышала тридцать градусов, а шум — бесконечный рокот тысяч шипящих колес — напоминал настоящий адский гул. Но особенно потрясло Адама то — хотя он и подозревал это, когда касались его возраста, — что в цехе не было никого, если не считать его самого, мистера Хоксвуда и двух сурового вида мужчин с кожаными ремнями в руках, кто был бы старше пятнадцати лет! Мальчики и девочки, грязные, в лохмотьях, семи или восьми лет, составляли основную рабочую силу на фабрике.

— Вон там Клифф Буртон, наш главный надсмотрщик, — во все горло крикнул мистер Хоксвуд, пытаясь перекричать гул. — Пареньки и девчушки уважают его, можете поверить мне. Если они задремлют или ошибутся, отпустят нить, от чего пряжа становится хуже, Бур-тон хлещет их или привязывает к столбу.

— К какому столбу? — провопил Адам. — Как хлещет?

— Хлещет он их кожаными ремнями, которые у него в руках. А привязывает вон к одному из тех толстых металлических столбов, вон там, над нитями. — Он показал на уродливый столб высотой в девять футов. — Эти мелкие негодяи вынуждены стоять там на носках. А в большинстве своем они именно негодяи. Мы два-три раза ездим в Лондон каждый год и набираем их в трущобах. Они живут там в такой грязи, что наши общаги представляются им настоящим раем.

Адам смотрел на детей — у большинства впали щеки, посерели и пожелтели лица, у некоторых проглядывались увечья вроде согнутых ног, страшно вспухших коленок, оторванных пальцев.

— Они все спят в общаге? — прокричал Адам.

Мистер Хоксвуд неприлично подмигнул.

— Ага, парень.

— Мальчики и девочки вместе без надзора?

— Надзора? — Хоксвуд хохотнул. — Никакого дурацкого наблюдения. Некоторые девчушки недурно выглядят, хотя самых смазливых мы посылаем в другое место. Парень вроде вас может вполне порезвиться, если есть такое желание.

Намек был такой непристойный, что Адаму пришлось сдержать себя, чтобы не дать мистеру Хоксвуду по его толстой морде. Ведь этот человек, в конце концов, вводил его в курс дела. Он уже узнал, что Горас Белладон не выполняет закона о десятичасовом рабочем дне, заставляя детей работать по четырнадцать часов. Белладон не соблюдал санитарных правил, превратив цех в непроветриваемую парную баню, и он нарушал закон, принятый в 1844 году, который требовал, чтобы опасные машины огораживались сетками.

Но Адаму предстояло узнать гораздо больше.

— Бернсайд атакует Фредериксбург! — воскликнул Алекс Синклер. Он бросил на стол утреннюю газету и подпрыгнул на стуле, не закончив завтрака в своем каменном доме на Пятой авеню.

— Алекс, куда ты собрался? — спросила Лиза, сидевшая на другой стороне стола.

— Поеду на Уолл-стрит, — ответил Алекс, торопливо направляясь к двери. — Джим Фриск сказал мне, что всякий раз, когда происходит сражение, на бирже творится сумасшествие! Поеду в его контору и постараюсь воспользоваться ажиотажем. До вечера, дорогая.

Послав ей воздушный поцелуй, он выбежал из комнаты в главный зал. И почти тут же она услышала, как хлопнула дверь на улицу.

— Куда он опять полетел? — спросила Лиля, толстая чернокожая кухарка, которая вошла в столовую из кухни с серебряным подносом. — Мисс Лиза, вы вышли замуж за непоседливого зайца, а не за мужчину.

— Думаю, что ты права, Лиля, — вздохнула Лиза.

— Я слышала разговор, что Алексу надо притормозить свою прыть, а он только и делает, что разгоняется все быстрее. Уф! Куда же мне девать его завтрак? А держать нет смысла, потому что сразу не съеденные яйца потом уже никуда не годятся. Хотите взять себе его сосиски?

— Пожалуй, не стоит. Я толстею, становлюсь, как гусыня.

— Мисс Лиза, вы просто в положении. Вам и надо пополнеть. Съешьте еще одну сосиску.

Лиза улыбнулась ей.

— Нет, правда. С меня довольно. Но кофе выпью еще.

— Ну, как хотите. Но, по-моему, вы сильно осунулись.

Лиля поставила поднос на рабочий столик и взяла с него кофейник, чтобы снова наполнить чашку Лизы.

— Мистер Алекс, он сказал мне утром, что снял коттедж на это лето на берегу моря. Отличная новость, потому что Нью-Йорк — это не то место, где можно оставаться летом. Нет, мадам. В июле тут можно просто с ума сойти от жары, даже тараканы падают в обморок.

— Лиля, пожалуйста.

— Да, да. Я не забыла, что вы терпеть не можете насекомых. Во всяком случае, вы, я и этот маленький ангел Аманда, все сможем поехать на берег моря и порадоваться прохладе морского ветра, а мистер Алекс пусть себе носится по городу и зарабатывает деньги. Неужели ему не надоедает все время хлопотать о деньгах? Делать деньги, делать деньги — он думает только об этом.

Лиза засмеялась.

— Думаю, он неисправим.

— Ха. Во всяком случае, на берегу Нью-Джерси он охладится.

В столовую вошла Аманда.

— Доброе утро, мама. Доброе утро, Лиля.

— Доброе утро, дорогая.

— Я приготовлю вкусную яичницу с сосиской, солнышко, — сказала Лиля, когда Аманда поцеловала мать в щеку и села на стул слева от нее. — Последнее время ты кушаешь, как птичка, поэтому я хочу, чтобы ты ничего не оставила на тарелке. Ты хочешь поджаристый ломтик?

— О, да, Лиля. И немного вашего клубничного варенья. Оно такое вкусное.

— Ха, еще бы. Я делала его сама. Так, кто там еще звонит в дверь?

Она вперевалку поплыла в главный зал, а Аманда прикрепила у своей шеи салфетку.

— Чем ты будешь заниматься сегодня? — спросила ее мать.

— Ко мне придет Джимми Брэди, мы с ним будем играть в саду.

— Ну, день сегодня великолепный, приятно поиграть на улице. Тебе нравится Джимми, правда?

— Ну, он ничего, как я думаю. Но он всегда подшучивает над моим акцентом. Он говорит, что я «смешная» иностранка. И очень злит меня этим.

— Скажи ему, что он тебе тоже кажется смешным.

— Уже сказала один раз. Он надулся на целых десять минут.

— Простите меня, мисс Лиза. — На пороге опять появилась Лиля. — Пришел джентльмен из полиции, который хотел бы вас видеть.

— Полицейский?

— Да, мадам.

Лиза поднялась и вышла из столовой. В передней стоял высокий бородатый полицейский, держа свой шлем под мышкой.

— Доброе утро, — приветствовала его Лиза, подходя к нему. — Я — миссис Синклер. Вы хотите видеть меня?

— Да, мадам. Это касается вашего мужа.

— Что-нибудь случилось?

— Боюсь, что да. Несколько минут назад мистер Синклер пытался сесть в свою карету и свалился.

— Алекс!

— Ваш кучер повез его в клинику к доктору Логану. Мы подумали, что при сложившихся обстоятельствах так будет лучше.

Она попыталась сохранить спокойствие.

— Уверена, что вы поступили правильно. Лиля, подай мне шляпу… серую шляпку.

— Да мэм, надеюсь, что у хозяина все будет в порядке.

Она торопливо подошла к стенному шкафу. Лиза опять взглянула на полицейского.

— Спасибо, — поблагодарила она его. — Не могли бы вы вызвать мне экипаж?

— С удовольствием, мадам.

Доктор Логан жил и работал на Пятой авеню, в пяти кварталах от Синклеров, в таком же доме из коричневого камня. Десять минут спустя Лиза уже вышла из экипажа, торопливо поднялась по лестнице и позвонила. Вскоре дверь открыла медсестра.

— Я — миссис Синклер.

— Заходите, пожалуйста.

— Что мой муж…

Медсестра закрыла дверь.

— Он у доктора. Присядьте в приемной, пожалуйста. Доктор Логан сейчас же выйдет к вам.

— Но как мой муж… он в порядке?

— Доктор все объяснит вам сам.

Лиза вошла в приемную. Она помнила, как свалился Алекс в ванной комнате. Она помнила предостережение доктора Логана. Но, как заметила Лиля, чем больше она пыталась остепенить Алекса, тем больше он разгонялся. Когда Джим Фиск открыл брокерскую фирму на Уолл-стрите, Алекс начал играть на бирже, что еще больше взвинтило его лихорадочную деятельность. А теперь вот это. «Ах, эта несносная медсестра! — подумала она. — Почему она ничего мне не сказала?»

— Миссис Синклер?

Она повернулась от высокого окна, из которого открывался вид на Пятую авеню, и увидела, что к ней направляется доктор Логан, вытирая носовыми платком свое пенсне в золотой оправе.

— Как он, доктор? — взволнованно спросила она.

— Присядьте, пожалуйста.

— Ради Бога, пусть хоть кто-нибудь скажет мне! — в отчаянии воскликнула она. — В каком он состоянии?

— В плохом. Боюсь, что у него произошел обширный инфаркт, сильный сердечный удар. Конечно, пока рано говорить с полной определенностью, но, во всяком случае, в данный момент его парализовало.

— Господи, Алекс… парализован!

— Он знал, что такая возможность не исключается. Господь предупредил его.

— Знаю, но он не захотел послушаться нас… Можно мне его увидеть?

— Да, конечно. Но я должен вас предупредить: говорить он может с трудом. Он испуган, что вполне естественно. Его нельзя расстраивать. Никаких слез. Никаких сцен.

— Понимаю.

— Пройдемте вот сюда.

Из приемной он провел ее по коридору в свой кабинет. Алекс без галстука с расстегнутым воротом рубашки лежал на спине на кожаном диване. Сестра снимала с него дорогие полуботинки.

Лиза подошла к нему. Алекс взглянул на нее, в его глазах застыл страх.

— Дорогой… — Она улыбнулась, стараясь не обнаруживать своих опасений, которые усилились, как только она увидела его. Она взяла его руку и слегка пожала. — Все будет хорошо. «О Господи, неужели я говорю ужасную ложь?» Он попытался что-то сказать ей, зашевелил губами. — Не утруждай себя.

— Я…

Она встала на колени возле дивана и прильнула к нему щекой.

— …люблю…

— Тш, дорогой. Пожалуйста. Тебе нужен отдых.

— …тебя.

Она была вынуждена отвернуться, чтобы скрыть слезы.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Зах думал, что находится на пороге преисподней, если таковой существует. Только что пробило полночь 14 декабря 1862 года, стоял страшный холод, а небеса освещались северным сиянием, что было большой редкостью в Виргинии. Скрючившись, он лежал за каменной стеной, которая спасла минувшим днем ему жизнь, смотрел на горы трупов, валявшихся на холме перед ним. В битве этого дня он получил боевое крещение, и какое крещение! По слухам, которые рождались среди конфедератов, янки за один этот ужасный день потеряли пятнадцать тысяч человек, и Зах верил этому. Весь день янки лезли на холм от Фредериксбурга, волна за волной атакуя войска Конфедерации, окопавшиеся на холме Мэри Хайтс, откуда был виден город и река Раппаханнок. Зах и другие восставшие косили их практически непрерывным огнем из-за каменной стены. Генерал Бернсайд, командующий федеральными войсками, бросил все наличные силы против повстанцев, янки без передышки атаковали и гибли. Теперь доносились стоны раненых. Он видел мародеров-конфедератов, которые перелезали через стену, чтобы раздеть и разуть трупы, собрать ружья и снаряжение. Было так холодно, что трупы превращались в ледышки, что придавало этой ночи еще более нереальный вид.

Но несмотря на все эти ужасы, у Заха было приподнятое настроение. Он не сомневался, что в этот день они одержали большую победу для Юга. Популярность Эйба Линкольна все больше падала, и это поражение может оказаться решающим, для того чтобы он пошел на мировую.

Эта ужасно холодная декабрьская ночь может ознаменовать собой окончание войны.

— Шарлотта рассказала мне, что произошло вчера, — заявила Элли Мэй Уитни своему зятю. Клейтон, растянувшись на диване в гостиной особняка плантации «Феарвью», допивал бутылку вина «Шамбертин», которую взял в подвальном помещении. — Просто не могу поверить в это, Клейтон. Просто не могу!

— Ну, придется все-таки поверить. Это правда.

— Ты… путался с этой черномазой…

— Неужели вы не знаете, что тут происходило за последние два столетия?..

— Но ты заразил мою дочь этой ужасной болезнью! Ты порочный человек, Клейтон. Порочный! Ты предал все, за что мы боремся, всю добродетель и благородство Юга…

— Ах, пропади пропадом вся эта добродетель и благородство Юга! — взвизгнул он, допивая бутылку и ставя ее на пол.

— Когда Пинеас узнает об этом, он отстегает тебя кнутом!

— Так же, как он сечет своих слуг? Может быть, пороть белого человека не так интересно, но, думаю, он порадуется и этому. — Клейтон с трудом слез с тахты и взял свои костыли. — Вот что я хочу сказать вам, дорогая маменька. Вы знаете об этом сундуке с деньгами в подвальном помещении, догадываетесь, откуда они? Это взятки, которые ваш муж, великий генерал Уитни, берет с торгашей! Молодых южан убивают и калечат — как меня, — а ваш муж набивает свои карманы золотом! Там лежат деньги, окропленные кровью, Элли Мэй. Поэтому ни слова больше о пресловутом благородстве. Юг насквозь прогнил, и гниль эта идет от рабства, самой мерзкой организации общества, которая когда-либо отравляла нашу землю.

Он заковылял по комнате к двери. Элли Мэй смотрела на него во все глаза.

— Я тебе не верю! — прошептала она.

— Спросите у моего брата. Он уверяет, что в армии об этом знают все. А теперь прошу извинить меня, мадам, я иду за другой бутылкой вина. Единственный способ отделаться от зловония коррупции, которым все здесь пропиталось, это напиться до полного беспамятства.

Он открыл дверь и, постукивая костылями, вышел. Оставшись одна, Элли Мэй, закрыв рот рукой, прикусила указательный палец.

— Я не верю этому, — прошептала она. — Не верю этому.

* * *

В ту ночь на плантации «Феарвью» шел дождь. Проливной. Элли Мэй, лежа в кровати, смотрела на темный потолок и слушала стук дождевых капель по крыше… Она не знала, что ждет ее семью в будущем. Содеянное Клейтоном было хуже всяких слов, она не знала, как отнестись к этому.

И в это время она услышала, как он распевает «Дикси».

— «О, мечтаю оказаться в стране хлопка, минувших дней мне не забыть, где ты, где ты, где ты, земля Дикси!..»

По лестнице в свою спальню поднимался Клейтон, как обычно, пьяный. Веселый напев, написанный незадолго до войны специально для шоу Брайана Минстрела, которое показывалось не где-нибудь, а в Нью-Йорке, в его устах звучал не совсем точно и совсем невесело. Элли Мэй отнесла это за счет того, что он напился. Ее воспитали как леди, но целый поток неприятностей смирил ее гордыню. Она решила было вылезти из кровати и накричать на него, но вдруг пение внезапно прекратилось. Она вспомнила ночь, когда Пинеас возвратился из Европы и запел «Дикси», делясь с ней душераздирающими новостями о том, что война проиграна. Но, конечно, большая победа при Фредериксбурге говорила об обратном, не так ли? О Господи, она не знала этого, но хотела, чтобы Пинеас сейчас оказался дома. Он знал бы, как обойтись с Клейтоном. И она ни на мгновение не верила этой ужасной лжи о том, что ее любимый муж берет взятки.

Где-то в доме прозвучал выстрел. На мгновение она замерла, потом торопливо зажгла лампу. В соседней комнате, в спальне Шарлотты, раздался вопль, потом грохнул другой выстрел.

— О Господи! — Элли Мэй выскочила из кровати, схватила лампу и побежала к двери в зал.

Донесся третий выстрел, и потом что-то тяжелое грохнулось на пол.

Элли Мэй вбежала в зал, подергала за ручку двери в комнату Шарлотты. Дверь была заперта — она вспомнила, что ее дочь стала запирать дверь, чтобы не впускать к себе мужа. Она увидела, что дверь в следующую комнату, где спала Дулси, распахнута. Элли Мэй кинулась в комнату. Она взглянула на кровать и издала вопль. Половину лица Дулси разнесло выстрелом из ружья.

Еще раз пронзительно вскрикнув, она подбежала к двери, ведущей в спальню Шарлотты. Дверь была открыта, комната освещена. Она вошла. На полу лежал Клейтон, рядом валялось охотничье ружье Пинеаса и костыли. Он выстрелил себе в рот.

— Шарлотта! — взвизгнула она.

Ее дочь лежала на кровати. Половина ее лица была снесена, как и у Дулси.

— Элтон, ты прав, — сказала Сара через четверть часа, подавая на кухне старому рабу чашку кофе. На втором этаже не прекращались истерические вопли Элли Мэй, соперничая по громкости с шумом дождя. — Месть надо оставить на усмотрение Господа. Всевышний отомстил этой семье лучше, чем смогла бы сделать это я.

Старик горестно покачал головой.

— Господу виднее, — произнес он. — Но мне очень жалко мисс Шарлотту. И бедная мисс Элли Мэй, как бы она не сошла с ума.

Сара ничего не помнила, кроме искромсанного тела своего сына Такера, которое вывалилось из той бочки смерти с гвоздями.

Обозрение, напечатанное в ведущей французской газете «Ла Пресс», написанное музыкальным критиком, выступавшим под псевдонимом Сальери, было датировано третьим января 1863 года:

Вчера вечером в зале «Плейель» произошло сенсационное событие. Американец по имени Гавриил Кавана дал сольный концерт на фортепьяно. Необычайность события носила двоякий характер. Во-первых, месье Кавана только двенадцать лет, и хотя музыкальная общественность быстро привыкает к поразительно одаренным вундеркиндам, все равно вызывает благоговейный трепет, когда мальчик раскатисто исполняет сонату без малейшей ошибки. Во-вторых, сам факт, что мистер Кавана американец, первый виртуоз с дальних берегов, которого Париж услышал со времени концерта ослепительного Луиса Моро Готтчока. Возможно, пришло время для нас, жителей Старого Света, начать пересматривать свое отношение к уровню культуры в Новом свете. Возможно, в Америке можно увидеть больше, чем индейцы, томагавки и рабство.

Это подводит нас к третьему и, возможно, самому поразительному аспекту вчерашнего концерта. Мальчик, то есть мистер Кавана, негр, сын раба. Это породило много толков в Париже. Этот факт, а также то, что его спонсором выступил Франц Лист, вызвали такой интерес, что зал оказался переполненным. Перед тем как мистер Кавана появился на сцене, среди публики раздавались вульгарные подтрунивания. Продета ли в его носу кость? Будет ли он пританцовывать, как дикарь? Будет ли он жевать бананы? Но когда подросток вышел на сцену, шутников заставили замолчать. Он не только не походил на африканского дикаря, но был удивительно красив и держал себя с достоинством. Он сел за рояль и сразу, уверенно начал зажигательно исполнять первое скерцо Шопена в cu-миноре. Такого исполнения раньше я не имел удовольствия слышать. С первых чарующих аккордов до возбуждающего открытия темы — что нередко смазывается менее умелыми музыкантами — подросток продемонстрировал мастерство владения клавиатурой и просто всех ошеломил. Но самое удивительное заключалось в утонченности его исполнения. В части ажитато мистер Кавана вместо того, чтобы лихорадочно стучать по клавишам, как мы привыкли слышать, играл хотя и с поразительной быстротой, но с чрезвычайной элегантной мягкостью. Мистер Кавана создавал своим исполнением такие музыкальные ощущения, которые раньше мне не встречались. Пленительный раздел си-мажор мотто пью ленто оказался божественным, настоящим шоколадным муссом. Потом возвращение к главной теме, варварский деревенский галоп коды с визгливыми диссонансами, действующими на барабанные перепонки, и, наконец, финальный порыв на клавиатуре в хроматической гамме. Заключительные аккорды подняли всю аудиторию на ноги. Зал заполнили приветственные возгласы, как будто люди почувствовали, что родилось чудо.

Но все это еще была присказка к настоящей музыкальной сказке. Мистер Кавана опять сел на скамеечку, чтобы сыграть очаровательную интерпретацию Листом темы «Фауста» композитора Гуно. Он легко преодолел необычайные технические трудности этого бравурного произведения, чем окончательно развеял остававшиеся сомнения в его мастерском владении клавиатурой. Затем, после небольшого перерыва, он опять возвратился на сцену, чтобы исполнить сонату Бетховена. И если я заметил некоторые недостатки, свойственные юности — в его интерпретации чувствовалось отсутствие зрелости, — все равно, можно только с уважением относиться к его отваге, когда он обратился к такому трудному шедевру.

В завершение этого обзора приходится писать стандартные фразы о том, что произошло. Аудитория просто сошла с ума. И неловко даже упоминать об этом, но многие женщины в зале учинили бешеную вакханалию — визжали и даже падали в обморок на руки своим кавалерам. Престарелая салонная пианистка, принцесса Белгиойозо, которая несколько лет назад сумела собрать на своем вечере шесть выдающихся пианистов Европы, вбежала на сцену и бесстыдно бросилась к ногам мистера Кавана с криком «Грандиозно! Величественно! Вы божественны!» Ее примеру последовали другие представительницы женского пола, и вскоре сцена заполнилась женщинами, которые хватались за одежду и за самого подростка, пока изумленный мистер Кавана не убежал от них с разорванным фраком и чуть не сорванной с него рубашкой. Таким манером жаждущий знаменитостей Париж создал себе нового кумира. Конечно, обаяние мальчика частично объясняется его африканским происхождением: Франция заинтригована своей новой империей на черном континенте. Его удивительно привлекательная внешность также частично объясняет его возбуждающее воздействие на женщин в этот вечер.

Но было бы печально, если бы это затмило самое главное и замечательное — появление подлинно великого музыкального таланта. Даже если бы цвет его кожи был зеленый, то мне как критику все равно приятно сказать, повторяя слова герра Шумана на приеме в честь дебюта Шопена много лет назад: «Снимите шляпы, джентльмены, перед вами гений!»

Сальери.

Молодой солдат Конфедерации стоял под дождем и мочился на могилу брата.

— Зах! — взвизгнул Пинеас Уитни, торопливо выходя из задней двери дома на плантации «Феарвью», держа в руке зонтик. — Что ты делаешь, черт возьми?

— А как вы думаете, что я делаю, генерал? Писаю на могилу Клейтона, на могилу убийцы и предателя, и не собираюсь скрывать этого.

Зах застегнул ширинку своих серых брюк. Зонтика у него не было, и дождевая вода, стекавшая по его лицу, смешивалась со слезами.

Пинеас, тоже одетый в военную форму, положил руку на плечо юноши.

— Понимаю твои чувства, Зах, — заметил он, посмотрев на могилу дочери, похороненной рядом. Клейтон и Шарлотта были погребены на семейном участке. Тело Дулси отправили на плантацию «Эльвира» для похорон на негритянском кладбище для рабов, так как даже смерть не могла соединить эти две расы.

— Я любил его, генерал, — сказал Зах, глаза которого покраснели. — Он был лучшим из всех братьев на свете. — Но потом, когда он обратился… — Он поднес руку к глазам. — Проклятье, янки и без этого твари, но когда они твоего собственного брата… — Он отнял руку от глаз и посмотрел на Пинеаса. — Это янки посеяли семена сомнений в его голове, когда он учился в Принстоне. Эти проклятые аболиционисты!

— Мы должны продолжать борьбу, Зах. Мы должны драться независимо ни от чего.

— Поверьте мне, сэр, обо мне вы можете не волноваться. Я до смерти буду ненавидеть этих влюбленных в негров янки.

— Ты крепок духом, сын. Пока у нас есть такие люди, как ты, наше славное дело никогда не погибнет. Никогда.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Проработав только один день на фабрике «Белладон Текстайлз» в Мэндевиле, Адам стал поражаться выносливости детей, которые работали на хлопковых веретенах. Четырнадцать часов работы вымотали его самого, а ведь он был в расцвете сил. Как могли выдержать четырнадцать часов семилетние дети, имея всего получасовой перерыв на обед из овсяной каши и куска черствого хлеба, и не свалиться с ног, просто невероятно. Он узнал, что у многих сильно распухли колени потому, что они много часов проводили на ногах, и все это ради жалкой заработной платы в два шиллинга и шесть пенсов в неделю.

Фабрика управлялась с помощью террора и надзирателей, как и на плантациях американского Юга, командовали надсмотрщики, применяя грубую силу. В свой первый рабочий день Адам увидел Тима, хлипкого мальчика одиннадцати лет, которого жестоко избил Клифф Буртон за то, что он задремал на рабочем месте. Адам с ужасом наблюдал, как надзиратель отхлестал сыромятной кожаной плетью спину и плечи мальчика, но, не ограничившись этим, повесил на шею паренька до конца рабочего дня груз в двадцать фунтов. Адама бесило, что он не мог остановить надзирателя, так как знал, что его просто тут же уволят, в то время как он не все еще разведал. Скоро он поможет не только этому мальчику, но и другим детям.

Девочки, работавшие уборщицами, беспрерывно обмахивали машины и подметали пол, чтобы собрать пух и хлопковые волокна, поскольку от ткацких станков летели тучи хлопковых кусочков. Девочкам иногда приходилось подлезать под быстро двигавшиеся приводные ремни, чтобы собрать пух, и Адам думал, что это просто чудо, что их волосы не затягивало в машины. Уборщицы относили пух в конец цеха, где Адам сгребал его в огромные белые кучи и выносил во двор, в тяжелые металлические баки. Теперь он понимал, почему они нанимали взрослого на эту работу. Даже самый сильный мальчик не смог бы поднять тяжелый бак. Работа в парном текстильном цеху, где беспрерывно оглушающе гудели машины и где не было питьевой воды, чтобы компенсировать большое количество влаги, выделявшейся с потом, физически изматывала и умственно отупляла. Адам понял, что эти несчастные дети-рабы не только теряли свое детство и губили здоровье, но и не получали никакого образования, если не считать сильных пинков и подзатыльников. И так обращались с будущим Англии!

Условия работы на фабрике были ужасными, но общага еще хуже. В мрачном кирпичном доме за фабрикой размещались пятьдесят детей обоих полов без всяких возможностей умыться или помыться и без туалетов. Во дворе была колонка и грязный сортир на два толчка. Внутренняя часть дома представляла собой один большой зал, заполненный дешевыми койками — грязное, провонявшее, ужасное общежитие.

— Тут полно клопов, — сказал Адаму мальчик по имени Лэрри. — И мы приручаем крыс.

Адам не был ханжой, но, будучи там единственным взрослым человеком, он был потрясен отсутствием у детей застенчивости как по отношению к нему, так и друг к другу. Они так выматывались, что большинство сразу валились спать, а на следующее утро в пять часов утра фабричный гудок поднимал их, и тогда ночная смена приходила сюда спать на тех же самых грязных кроватях.

Рыжеголовый мальчуган Лэрри, койка которого стояла рядом с кроватью Адама, казался смышленым пареньком, и на вторую ночь Адам затеял с ним разговор шепотом.

— Почему ты работаешь в таком ужасном месте? — спросил Адам.

— Здесь не так плохо, — ответил мальчуган. — Там, откуда я приехал, хуже.

— Откуда же?

— Из Уайтчепеля в Лондоне. Там крысы здоровые, как слоны.

— Кто твои родители?

— Не знаю. Никогда их не видел. Здесь, по крайней мере, я что-то зарабатываю, и живу не на улице. И если я буду работать хорошо, тогда миссис Абернати не приедет за мной.

— Кто такая миссис Абернати?

— Она дама, которая забирает плохих мальчиков и девочек.

— Куда же она их забирает?

— Не знаю. Потом их уже никто не видит. Она приезжала сюда в прошлом месяце и увезла с собой Дженни и Нелли и трех других девочек. А иногда она забирает и мальчиков.

— Замолчите, — шепнул мальчик за Лэрри. — Мешаете мне спать.

— Прости.

Лэрри повернулся на бок. Адам пытался заснуть, но хотя он и ужасно устал, эта новая информация взбудоражила его мозг. Через несколько минут он поднялся с койки и вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и подумать. Подтекст действий загадочной миссис Абернати, которая забирала «миловидных детей», ужасал. Забирали ли этих детей, чтобы превратить их в проституток? Он вспомнил замечание мистера Хоксвуда о том, что самых внешне привлекательных детей они посылают «в другие места». Не продавали ли владельцы фабрики детей организациям разврата?

Подышав холодным ночным воздухом, он возвратился в общагу и попытался уснуть.

Это случилось на следующее утро в десять тридцать. Адам сметал хлопковый пух в углу цеха, где стояли двадцать огромных механических ткацких станков, когда услышал разгневанные вопли главного надзирателя Клиффа Буртона. Адам обернулся и увидел, как Буртон колотит кожаной плетью юного Лэрри, сироту из Уайтчепеля. Мальчик взвыл от боли. Отбросив в сторону метлу, Адам побежал по каменному проходу между двумя огромными станками со снующими челноками. Большинство детей прекратили работу и молча с ужасом следили за избиением. Адам подбежал к Буртону и схватился за плеть.

— Бей своего возраста и веса! — выкрикнул он, вырвав плеть и огрев ею по голове Буртона. Дети начали кричать, возбужденные тем, что кто-то поднял руку на ненавистного надзирателя. Буртон был здоровым бородатым мужиком. Хотя он еще не совсем протрезвел, он был готов к схватке. Он прыгнул на Адама, схватил его за пояс и бросил навзничь на каменный пол. Адам с Буртоном, сцепившись, начали крутиться на полу под улюлюканье детей. Буртон изловчился и хлопнул своим кулаком, похожим на кувалду, по носу Адама. Из носа брызнула кровь. Но Адам саданул надзирателя в живот так сильно, что тот взвыл от боли и выпустил Адама, который с трудом поднялся на ноги и рукавом вытер кровь.

Буртон тоже вскочил на ноги и двое мужчин стали петухами ходить вокруг друг друга, а механические станки продолжали гудеть и крутиться, челноки летать взад и вперед между нитями. Вдруг Буртон сделал бросок на Адама, в буквальном смысле прыгнув на него. Адам ловко отскочил в сторону, и Буртон угодил на один из станков — его левая рука застряла в вертикальном передаточном ремне. Буртона потащило вверх, к железному потолку. Надзиратель заревел от ужаса, лихорадочно стараясь высвободиться из приводного ремня, который крутился от большого металлического махового колеса у потолка. Маховое колесо, насаженное на стальной стержень, протянувшийся через всю длину цеха, вращался со скоростью 120 оборотов в минуту, приводя в движение все двадцать ткацких станков. Буртона резко стукнуло о потолок, и он полетел вниз на лес колес, шестеренок и челноков механического станка, где его мгновенно искромсало насмерть.

Ликующие дети окружили Адама, обнимали его и восхищенно постукивали по нему своими кулачками.

Адам опять превратился в героя, на этот раз в глазах совершенно неожиданной аудитории.

— В свете ваших многочисленных благотворительных даров в прошлом, — говорила леди Гвендолин Деспард за чаем с Горасом и Леттис Белладонами в обитой панелями библиотеке их дома, — мы надеемся уговорить вас сделать щедрое пожертвование Манчестерскому обществу сохранения и записи птичьего пения.

Горас, который каждый год толстел в поясе на дюйм, казался озадаченным.

— Простите меня, леди Гвендолин, но я вас не совсем понимаю. Как можно сохранять и записывать пение птиц?

— Удивительно предприимчивый молодой человек, некто мистер Уиппл, разработал метод записи на бумаге пения различных птиц. Мы надеемся, что при должном финансировании сможем распространить соответствующие брошюры по школам всей Англии. В то время как всего несколько поколений назад рядовой английский ребенок рос в сельской местности, то ныне он, скорее всего, живет в городе и, таким образом, совершенно отрезан от живой природы. Наше общество надеется поправить это, привнеся в школы записи пения птиц.

В комнату вошел мистер Клайд, дворецкий Белладонов, и подошел к креслу Гораса.

— Простите меня, сэр, — шепнул он. — Пришел мистер Гриви и желает вас видеть. Говорит, что дело срочное.

Горас нахмурился.

— Пардон, леди Гвендолин. Я сейчас вернусь.

Он вышел из библиотеки и направился в прихожую, где висела огромная картина художника Лендсира, изображавшая собак с грустными глазами.

— Что такое, Гриви? — проворчал Горас, входя в зал.

— Сэр, в Мэндевиле произошел несчастный случай. Главный надзиратель Буртон упал на один из ткацких станков и его искромсало насмерть.

— Черт. Буртон был хороший работник. Ну, найди замену.

— Простите, сэр. Это еще не все. Вероятно, Буртон подрался с новым дворником, Филдингом. И теперь я узнал, кто такой Филдинг.

— Понимаешь ли ты, что отрываешь меня от чая с леди Гвендолин Деспард? — начал кипятиться Горас. — Может быть, она и из какой-то дурацкой благотворительной организации, но она жена лорд-мэра!

— Простите меня, сэр, я бы не стал отрывать вас, если бы дело не было таким важным. Несколько дней назад в забегаловке «Виктория и Альберт» появился молодой человек, который искал работу на фабрике. Я подумал, что впоследствии он может подойти для надзирателя, и направил его в Мэндевиль на вакантное место дворника. Еще тогда я подумал, что где-то его видел, но не вспомнил и махнул рукой. Но сегодня я зашел в комнату к сыну, а он у меня большой поклонник лорда Понтефракта и держит у себя на столе его фотографию. Мальчик заболел корью. Я пробыл в его комнате несколько часов и увидел эту фотографию. Могу поклясться, что человек, которого я отправил в Мэндевиль, лорд Понтефракт!

— Ты с ума сошел! Зачем это богатому аристократу… — Горас замолчал, лицо его побагровело. — Маскировка, — прошептал он. — Он любит переодеваться под других… — На его лице отразился испуг. — И ты направил его в Мэндевиль?

— Сэр, если бы я только знал…

— Ты осел! Олух царя небесного! — Он вскинул оба кулака, чуть не ударив Гриви, но воздержался.

— Сейчас же отправляйся туда, — прошипел он. — Отделайся от него.

— Вы хотите сказать…

— Говорю же тебе, отделайся от него! Если он расскажет об увиденном, то я разорен… я погиб!

— Насколько далеко я могу зайти? Он же герой…

— Прикончи его!

Горас повернулся спиной и зашагал из прихожей обратно в библиотеку, где леди Гвендолин все еще распространялась о пении птиц. Но, не дойдя до двери, он передумал и возвратился к Гриви.

— Сначала доставь его к старой мельнице. Я хочу задать ему несколько вопросов.

— Есть, мистер Белладон.

Он мог к этому делу привлечь и еще кого-нибудь.

В эту ночь, примерно в полночь, Адам вышел из общаги, чтобы глотнуть немного свежего воздуха. Стояла холодная лунная ночь. У двери он увидел Гриви и еще троих мужчин.

Неожиданно кто-то стукнул его по затылку, в глазах Адама потемнело.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

— Всякий раз, когда я смотрю на Алекса, его вид просто убивает меня, — заметила Лиза Джиму Фиску за ужином в своем каменном доме на Пятой авеню. Толстяк Фиск уписывал дикую утку, — Алекс такой энергичный — конечно, чересчур активный — и вот, лежит наверху как ребенок, еле говорит… У меня просто разрывается сердце.

— Считает ли доктор Логан, что он поправится? — спросил Фиск, отправляя куски утки себе в рот.

— Ах, он не знает. Он считается одним из лучших докторов в Нью-Йорке, но что знают доктора? Но он говорит, что может наступить некоторое улучшение. Каждый день приходит массажист-швед и растирает Алекса, но, похоже, это мало что дает. И от этого нет никаких лекарств… Это самое страшное, что с ним могло приключиться. Самое скверное. А он так молод, ему еще не исполнилось и тридцати двух лет.

— Что вы собираетесь делать с магазином? Я знаю, что Алекс почти все делал сам, начиная от подсчета выручки до чуть ли не подметания пола. Кто теперь займется магазином?

— Не знаю. Поэтому-то я и решила поговорить с вами. Дорогой мистер Фиск, вы знакомы с этим бизнесом, а для меня это китайская грамота. Могу ли я обратиться к вам за советом?

— Ну, конечно, миссис Синклер. Алекс — мой приятель, а также клиент моей брокерской конторы, поэтому я с удовольствием поделюсь с вами всеми своими знаниями. Но хочу сказать вам одно: заниматься магазином — дело мудреное. Это каждодневное занятие, и вы должны быть всегда на месте, за всем смотреть — или потеряете последнюю рубашку. Вы можете нанять управляющего, но он начисто обчистит вас, если вы зорко, как сокол, не будете смотреть за ним. Вот, но если Алекс узнает, что я сказал вам это, он убьет меня, но все-таки скажу. Подумайте о том, чтобы продать магазин «Синклер и сын», если только не собираетесь лично заняться этим делом и целыми днями пропадать там.

— Это исключено! И дело не только в том, что в этих делах я ничего не понимаю. Я в положении, должна заниматься воспитанием Аманды, ухаживать за мужем. Я не в состоянии заняться этими делами.

— Тогда, считаю, вы должны подумать о продаже магазина. И послушайте: у меня на примете может оказаться покупатель. Когда-то в Бостоне я работал на фирму «Джордан, Марш» и мне известно, что их подмывает проникнуть на рынок Нью-Йорка. Держу пари, что смогу добыть от них для вас хорошую цену за магазин «Синклер и сын». Да-да, действительно хорошую цену. И по дружбе я все устрою без комиссионных, но, конечно, с компенсацией произведенных расходов.

— Мистер Фиск, вы настоящий друг. Честно говоря, я уже сама пришла к такому заключению. Надо продавать. У меня просто нет иного выбора. Как вы думаете, сколько вам удастся выторговать?

— Ну, конечно, мне надо просмотреть отчеты. Но на глазок могу сказать, что, может быть, миллиона три. Разрешите кое-что предложить?

— Пожалуйста, предлагайте.

— Давайте сделаем так. Вы ничего не говорите Алексу, особенно в связи с его состоянием здоровья. Потому что это взбудоражит его, чего нельзя допустить.

— Уверена, что вы правы.

Она заколебалась. Продать магазин! Она знала, что магазин был гордостью и радостью для Алекса. Она знала, что это причинит ему боль, возможно, настроит его против нее, чего ей совершенно не хотелось. Но он — беспомощный, едва двигается, требует круглосуточного ухода медсестер, которые кормят его, купают, выносят за ним судно. У нее не было альтернативы.

— Тогда давайте так и поступим, — согласилась она.

— Договорились. Послушайте, эта утка удивительно вкусная. Не дадите ли вы мне еще маленький кусочек?

— Ну конечно! — Она позвонила, вызывая кухарку. — О, мистер Фиск, вы — настоящее сокровище. Друг в беде.

— Пожалуйста, мадам. Для друзей я просто Джимми.

И он улыбнулся ей.

* * *

После ухода Джима Фиска Лиза через прихожую прошла на кухню, где Лиля задувала свечи.

— Ты приготовила очень вкусный ужин, Лиля, — похвалила она кухарку, входя в комнату. — Мистер Фиск восторгался твоей уткой.

— Угу. Если бы я хоть немного была умна, то положила бы в фарш крысиного яда.

— Почему ты так говоришь?

Лиля повернулась к ней.

— Мисс Лиза, вы замечательная женщина, очень милая. Вы относитесь к своим цветным слугам как к людям, а не как к чернокожим. Я слышала, что вы сделали там, в Виргинии — освободили рабов еще до начала войны, вы оплачиваете обучение этого мальчика Гавриила, его поездку в Европу, чтобы он мог стать настоящим музыкантом. Вы мне нравитесь и я вас уважаю. Ну, вы можете сказать, что это не мое дело и что я ничего не знаю о бизнесе, но я бы не стала верить Джиму Фиску ни на понюшку табаку. Ну вот, я все-таки сказала это и рада.

— Лиля, мистер Фиск — друг.

— Ха.

— На самом деле. Сегодня он предложил мне свою помощь…

— О, я слышала, когда в третий раз накладывала этому обжоре утки… Если хотите знать, он просто дерьмо с Уолл-стрита, может продать родную бабушку и недорого взять за это. Можете уволить меня, если хотите, но все-таки я скажу, что если вы дадите хоть копейку этому человеку, то обязательно пожалеете об этом. Ну, а теперь я иду спать. Спокойной ночи, мисс Лиза.

Она вышла в кладовку дворецкого, оставив Лизу в одиночестве. Немного постояв, она тряхнула головой, привернула газовые светильники и, пройдя в зал, стала подниматься по лестнице. Она прониклась теплыми чувствами к Лиле, комната которой находилась на верхнем этаже. У Лили было золотое сердце, и Лиза всегда считала, что она проницательная женщина. Неужели она увидела в Джиме Фиске что-то такое, чего сама Лиза не заметила? Да, этот мужчина был неотесанный, но это не беда, и его предложение, сделанное в этот вечер, с ее точки зрения, было проявлением большой доброты. И он не просил даже комиссионных.

Поднявшись на второй этаж, она сказала себе, что Лиля непонятно почему просто невзлюбила его. Лиза пошла в свою спальню, задержавшись у двери спальни Алекса.

— Как он? — шепотом спросила она белого санитара Джо, который подошел к двери.

— Ему предстоит тяжелая ночь. Он не может заснуть.

Лиза вошла в комнату. Алекс лежал на кровати. Она наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб.

— Лиза, — с трудом прошептал он. Говорить он стал немного лучше, но она знала, что каждое слово дается ему с большим трудом.

— На ужин приходил Джим Фиск, — сообщила она ему. — Он все-таки понравился мне.

— Как… на… бирже?

— Сегодня рост на девять пунктов, и не беспокойся за акции.

— Как… с магазином?

— Дела в нем идут отлично, дорогой. Просто великолепно. А теперь поспи.

Она еще раз поцеловала его и вышла из комнаты. В каком-то смысле она чувствовала себя такой же беспомощной, как и Алекс. Она не знала, как поступить с домом, который они строили чуть дальше на Пятой авеню. Она видела счета, которые приводили в ужас, но строительство зашло так далеко, что было нецелесообразно прекращать его, к тому же продать незаконченный готический особняк будет не так-то просто. С другой стороны, не разорится ли она, если продолжит его строительство? Дом был задуман для того, чтобы Алекс мог щегольнуть своими успехами перед всем миром. А теперь, когда его парализовало, это строение будет выглядеть скорее как мавзолей.

Теперь ей предстояло принимать очень много решений, поэтому она с радостью приняла помощь Джима Фиска.

Войдя в свою спальню, она закрыла дверь. Лиза вдруг почувствовала себя очень уставшей. Она легла на кровать и закрыла глаза. Пролежав так некоторое время, начала раздеваться.

Ей было стыдно признаться, но сердце ее болело за Адама. Верный ее рыцарь Адам знал бы, что ей надо делать. Но Адам находился на другом конце света.

— Придется все делать самой, — сказала она себе. — Надеяться не на кого, кроме как на самое себя.

Когда Адам пришел в себя, то обнаружил, что его руки были так сильно связаны за спиной, что нарушилась циркуляция крови. Голова разламывалась от зверского удара. Он сидел на деревянном стуле, к ножкам которого привязали его колени. Стул стоял посередине комнаты, которая раньше, видимо, использовалась под фабричное помещение, а потом была заброшена. В старинной кирпичной печи горели дрова, и в неярких отсветах пламени он увидел ржавые остатки машин, валявшиеся на полу. Большинство оконных рам выломали, часть крыши насквозь проржавела, так что он мог видеть ночное небо — бегущие облака иногда закрывали бледную луну.

— Он очнулся, — произнес один из четырех мужчин, которые набросились на Адама возле общежития. У одного из них — Джона Гриви — в руках был пистолет. — Пойди, скажи мистеру Белладону, — велел он.

Один из мужчин направился к двери. Остальные подошли к Адаму.

— Каунпур, — напомнил Гриви. — Каким образом вы убили Нана Саиба.

— О чем это вы говорите?

— Игра закончилась, милорд, — отозвался Гриви. — Мы знаем, кто вы такой. Правда ли, что Нана Саиб и другие чучмеки насиловали англичанок во время мятежа?

Но Адам не успел ответить. В дверях показался Горас Белладон в сопровождении посыльного. На Горасе был цилиндр и черное пальто с меховым воротником — воплощение богатого фабриканта, которым он и был на деле. Он приблизился к Адаму. На его лице появилась улыбка, бакенбарды в лунном свете приобрели серебристо-серый цвет.

— Какая любопытная ситуация, — заявил он. — Насколько я знаю, мы с вами официально не знакомились, милорд. Но я много о вас наслышан от жены, которая, как вам известно, приходится сестрой миссис Кавана. Если вы меня не знаете, то представлюсь. Я — Горас Белладон, ваш… скажем так… работодатель.

— О, это мне известно, — возразил Адам. — И довольно гадкий хозяин, на которого приходится работать людям. И не пытайтесь прикидываться, что вы не знаете, что творится на ваших мерзких фабриках. — Он взглянул на Гриви и других. — Вы, Гриви, знаете, что он продает детей для проституции?

— Вопросы задавать буду я! — взвизгнул Горас. — Кто еще вместе с вами занимается этим делом?

— Это мое дело.

Горас обратился к одному из головорезов и показал на огонь в печи.

— Принеси мне одно из тех поленьев, — приказал он. Мужчина повиновался, а Горас опять повернулся к Адаму. — В течение ряда лет вы причиняли мне значительный ущерб, — продолжал он. — Сделка, которую я мог бы заключить с генералом Уитни и правительством Конфедерации, принесла бы мне миллионы. Но вы помешали этому своей путаной речью в палате лордов. Мне это не понравилось. Сильно не понравилось.

— Это вы с Уитни наняли людей, чтобы похитить мою дочь?

— Я уже сказал, что вопросы буду задавать я. Расстегните ему рубашку.

Посланный к печи принес Горасу головешку с обуглившимся концом, ночной ветер раздувал пламя, лизавшее середину палки. Горас взял в руку горящую деревяшку, а один из подручных нагнулся и рванул рубашку на груди Адама.

— Итак, — заявил Горас. — Повторяю: кто еще замешан в это дело? Назовите имена.

— Ну, королева Виктория получила место уборщицы, а принц Уэльский пошел на сдельную работу.

— У него, оказывается, есть и чувство юмора, ребята! Ну, тогда, милорд, пошутим вот таким манером.

Он подался вперед и приложил обугленный конец деревяшки к животу Адама. Адам скорчился и взвыл от боли, в комнате запахло горелым мясом. Когда Горас отнял от тела палку, там остался ожог шириной в три дюйма.

— Разве это не забавно? — спросил он. — Великие инквизиторы старых времен почти не обладали юмором, но понимали толк в физической боли. Такая боль может сломить дух человека. Может быть, еще разок, милорд? Или вы ответите на мой вопрос?

— Я занялся этим один, мерзавец, — охнул Адам. Боль была нестерпимая. — Неужели вы думаете, что найдется другой полоумный, чтобы пуститься на то, чем занялся я?

— Тут вы правы. И чего же вы хотели добиться? Разоблачить меня в парламенте?

— Вы правы, будь вы прокляты! Мне доставило бы удовольствие сделать это. Вы мразь, Белладон. Даже хуже, чем мразь. Превращать детей в проституток, ниже пасть нельзя! Сколько же миссис Абернати платит вам за девочек и мальчиков?

— Убейте его, — рявкнул Горас. — Ты, Гриви, вышиби ему мозги, привяжи груз к ногам и сбрось его в реку. Остальные идемте со мной.

Он повернулся и пошел к двери.

— Миссис Абернати? — шепнул один из головорезов Адаму. — Вы имеете в виду мадам из Манчестера?

— Вот именно, черт возьми! — подтвердил Адам, блефуя. Он никогда не слышал про мадам из Манчестера, но, возможно, в этих краях она была видной птицей. — Человек, на которого вы работаете, продает ей детей! Что скажет вам ваша совесть?

— Гриви, — шепнул один из них, глядя на других. — Вы знали об этом?

— Конечно, — ответил Гриви. — Это же дерьмо из лондонских трущоб. — Убирайтесь отсюда ко всем чертям, не мешайте мне прикончить это!

Его сообщники торопливо вышли из комнаты. Гриви повернулся к Адаму. Держа пистолет обеими руками, он медленно поднял его и нацелил Адаму между глаз. Адам напряженно смотрел в дуло, находившееся от него меньше чем в шести дюймах. Смерть. Последнее приключение. Он гадал, будет ли ему больно. Гриви вздрогнул от выстрелов за стенами фабрики.

— Что за черт…

Он повернулся к двери. В помещение вбежали Бентли Брент и еще трое. Бентли вскинул пистолет и выстрелил. Гриви получил пулю в грудь. Он крутанулся и свалился замертво лицом вниз.

— Господи! — воскликнул Адам. — А я-то терялся в догадках, куда вы подевались!

Бентли торопливо подбежал к нему.

— Простите, старина, — извинился он. — Нас слегка задержали на улице. Ни в коем случае не позволил бы застрелить вас.

Адам, который нанял Бентли обеспечить ему прикрытие в его опасной авантюре в Мэндевиле, произнес:

— Рад это слышать… О Господи, мой живот…

Несмотря на ночной холод, Адам весь покрылся потом. Когда Бентли разрезал веревки на его коленях, Адам повалился со стула вперед и без сознания упал на пол. Бентли осмотрел свежую рану на его животе, от которой все еще поднимался пар.

— Отвезем его поскорее к доктору.

Письмо от королевы Виктории лорду Пальмерстону.

Виндзорский дворец. 23 января 1863 года

Королева с ужасом и возмущением прочитала газетные отчеты о разоблачениях лордом Понтефрактом условий жизни и работы на фабриках Белладона. И опять этот благородный человек сослужил Англии великую службу. Мне сообщили, что лорд Понтефракт находится сейчас вне опасности, что он вышел из больницы, но что шрам на его животе останется на всю жизнь. Только подумать, английский бизнесмен прибегает к физическим пыткам, как какой-нибудь болгарин или турок! Это ужасно постыдно! К счастью, на этот раз никакие внутренние моральные соображения, вроде романа лорда Понтефракта с миссис Кавана, не помешают Королеве наградить его орденом Подвязки, и Королева твердо намерена сделать это.

Но, награждая лорда Понтефракта, следует наказать это подлое чудовище, мистера Белладона. Королева всем сердцем поддержит призыв лорда Понтефракта к английской нации не покупать товаров, произведенных компанией «Белладон Текстайлз». Этот бесстыдный человек вполне заслужил, чтобы его поставить на колени в финансовом отношении, но я также поручила министру внутренних дел изучить возможность предъявления Белладону уголовных обвинений не только за нарушение закона о десятичасовом рабочем дне и закона 1844 года, требующего ограждения опасных для здоровья людей машин, но и за его отвратительную торговлю детьми. Однако Королеве подсказали, что таскание этого гнусного человека по судам может возыметь отрицательный побочный эффект на общественность, которая узнает о неблаговидных деталях его преступлений, так как мы никогда не должны упускать из вида свой долг оберегать чистоту английского семейного очага.

В. Р. (Виктория Регина)

Семилетний лорд Генри, первый граф Кастлфорд и будущий маркиз Понтефракт, сидел на коленях у отца, засунув свой пальчик под рубашку Адама.

— Это здесь плохой дядя прижег тебя, папа? — спросил он.

— Да, — подтвердил Адам. Ожог заживал, но прикосновение все еще вызывало боль.

— Он поступил ужасно. Он, наверное, очень, очень злой.

— Да, очень злой.

Генри, обвив шею Адама ручонками, прижался к нему.

— О, папа, я так горжусь тобой! Ты настоящий герой! — воскликнул он.

— Что такое герой? — спросил четырехлетний Артур, который сидел у ног отца в детской комнате Понтефракт Хауза и играл оловянными солдатиками. У Артура, как и у отца, были черные волосы. Оба мальчика были удивительно красивы.

— Ну, ты задал хороший вопрос, — отозвался Адам, думая о бале, который они с Сибил давали в этот вечер. Сибил сказала ему, что Дизраэли пригласил на бал Эдгара Масгрейва, надеясь повлиять на развитие романа между ним и Эмилией Макнер. Адам не представлял себе, получится ли что-нибудь из этого, но с большим уважением относился к способностям Диззи убеждать. И он должен был признать, что если бы Эдгар и Эмилия заинтересовались друг другом, то это было бы двойным облегчением. Сибил рассказала ему о втором случае шантажа со стороны Эдгара, и он согласился, хотя и неохотно, выплачивать ему в год по десять тысяч фунтов, чтобы он не болтал. Теперь, глядя на своих двух обожаемых сыновей, он внутренне содрогался при мысли о тучах, сгущавшихся над их головами. Нынешний наследник по сути не был наследником, настоящим наследником фактически был младший сын. Несмотря на все почести (Адам гордился тем, что Королева награждала его орденом Подвязки), будущее его детей все еще оставалось под большим вопросом.

— Никакой я не герой, Артур, — объяснил он мальчику. — Я просто делаю то, что считаю правильным.

— А я думаю, что ты герой, — возразил отцу лорд Генри. — Все газеты пишут про это, и королева дает тебе орден Подвязки. Поэтому если ты не герой, то кто же тогда герой?

— Может быть, настоящим героем является Лэрри, — ответил отец.

— Кто такой Лэрри?

— Сирота, с которым я познакомился в Мэндевиле, у которого нет таких замечательных преимуществ, как у тебя с Артуром. Маленький мальчик, жизнь которого отвратительна. Может быть, именно Лэрри настоящий герой.

— Про Лэрри я ничего не знаю, — не соглашался сын, — но он мне не кажется героем. Для меня героем являешься ты, папа.

— И для меня, — подхватил Артур, продолжая сидеть на полу.

— Диззи говорит, что либералы в парламенте возмущены тобой из-за того, что ты сделал с мистером Белладоном, — поведала Сибил этим вечером Адаму, когда они, выйдя из своей спальни, направлялись к лестнице. Сибил эффектно выглядела в шелковом платье лимонного цвета с ожерельем из бриллиантов и рубинов на шее. Драгоценные камни сверкали и на ее серьгах, и на диадеме.

— Это потому, что Белладон делает крупные взносы для этой партии, — отозвался Адам. Он выглядел тоже шикарно в своем фраке, с лентой ордена Подвязки, наискось перепоясавшей его накрахмаленную белую сорочку, с бриллиантовой звездой ордена Подвязки, прикрепленной к левому лацкану его фрака. На бал ждали двадцатидвухлетнего принца Уэльского и поэтому на приглашениях были слова «Награды» и «Строго по этикету», что означало: ожидается присутствие члена королевской семьи. Принц, который недавно объявил о своей помолвке с датской принцессой Александрой, осуществлял теперь все социальные функции королевской семьи, поскольку его мать, королева Виктория, ушла практически в полное затворничество в связи с трауром по своему любимому мужу, принцу Альберту. — Белладон должен радоваться, что я не подал на него в суд за покушение на убийство. Думаю, что достаточно разорить его компанию. Не хочу, чтобы ты и мальчики стали косвенными участниками еще одной судебной драмы.

— Это благоразумно с твоей стороны, дорогой, ценю это. Мальчики очень гордятся тобой, как и я. Ты выглядишь очень красивым с орденом Подвязки.

— Спасибо. — Они начали спускаться по лестнице. — Но должен сказать тебе, что я очень неспокоен в связи с тем, что сегодня сюда приходит Эдгар Масгрейв. Я знаю, что Диззи планирует соединить Эмилию с ним, но Эдгар, по-моему, неуправляем. Вся эта затея может выйти боком.

— Знаю. Я тоже неспокойна. Но, похоже, Диззи уверен в успехе, и думаю, что в данном случае надо оставить это дело на его усмотрение. Он сказал мне, что у него большие надежды на твою политическую карьеру. Он думает даже, что в будущем ты можешь стать вице-королем Индии.

— Диззи может быть исключительно сладкоречивым.

— Знаю, но, Адам, подумай, разве это не ослепительная перспектива? Стать вице-королем!

— Должен признать, что звучит это заманчиво. Но поживем, увидим. А, кажется, наши первые гости уже прибыли.

Они остановились на лестничной площадке, чтобы встречать гостей.

Эмилия Макнер никогда раньше не была в таком блестящем обществе. Список Диззи включал самых влиятельных людей Лондона, правителей примерно четверти планеты. Все они тесно столпились в Понтефракт Хаузе. Эмилия со своими родителями медленно поднималась по лестнице среди других гостей, выстроившихся в очередь, чтобы поздороваться на верхней площадке с Сибил и Адамом. Неожиданно шум говора смолк, она оглянулась и увидела принца Уэльского с его великолепной невестой, которые только что прибыли. Люди, стоявшие на лестнице, расступились, неуклюже приседая по мере того, как прибывшие поднимались. Эмилия сделала реверанс и невольно задержала взгляд на удивительно красивом блондине, который стоял за ней на ступеньках.

Эмилия сказала себе, что она все еще влюблена в Адама. Но когда движение очереди возобновилось, она невольно оглянулась назад, пытаясь над головами разглядеть заинтриговавшего ее незнакомца.

— У меня есть молодая леди, с которой я хотел бы познакомить вас, — сказал Диззи Эдгару Масгрейву через пятнадцать минут. — Ее зовут Эмилия Макнер. Отец ее, сэр Карлтон Макнер, живет в Калькутте и является одним из богатейших чайных плантаторов Индии. Думаю, что вам было бы полезно познакомиться с мисс Макнер. Она очаровательная девушка.

Эдгара нельзя было упрекнуть в застенчивости, но Дизраэли нагонял на него благоговейный страх. Его поразило, что такой могущественный политический деятель не только запомнил его имя, но и проявил к нему необычайную любезность.

— Вы очень добры, мистер Дизраэли, — ответил он и последовал за ним по бальному залу, который заполнялся гостями, уже поздоровавшимися с хозяевами.

— В душе я сводник, — улыбнулся Диззи. — Люди принимают меня за старого циника, но истина заключается в том, что я неисправимый романтик. Бедняжка мисс Макнер мало кого знает в Лондоне, и я подумал, что, может быть, вы ей покажете кое-какие достопримечательности нашего города. — Он понизил голос. — Мне, между прочим, известно, что сэр Карлтон мультимиллионер, а Эмилия у него единственный ребенок. Можно только гадать, каких размеров окажется приданое у этой наследницы, верно? — Он опять стал говорить нормальным голосом. — Вон она, златокудрая в белом платье с розовыми бантами. Правда, выглядит потрясающе?

— Да, правда, — искренне подтвердил Эдгар.

— В Лондоне очень много проходимцев, которые подобно ищейкам вскоре ринутся по ее следам, чтобы заполучить наследство. Увы, в палате общин полно таких беспринципных, но внешне привлекательных молодых парней. Но я знаю, что Эмилия с вами будет в безопасности, Эдгар. Мне говорили, что вы человек благородных принципов и характера.

— Кто вам говорил обо мне?

— Леди Понтефракт, — Диззи улыбнулся. У Эдгара хватило стыда, чтобы слегка покраснеть.

— Сэр Карлтон! — воскликнул Диззи, подходя к плантатору. — И леди Макнер. Разрешите мне представить вам мистера Эдгара Масгрейва. А это очаровательное создание — Эмилия.

Эмилия повернулась и увидела перед собой привлекательного блондина, которого она приметила на лестнице.

— Мисс Макнер, — промурлыкал Эдгар, поднося к губам ее руку в перчатке, — не согласитесь ли вы танцевать следующий вальс со мной?

Эмилия, так же как и ее родители, выказала явное удовольствие.

— Где спальня лорда Генри? — спросил Эдгар одного из сорока слуг в белых париках и ливреях, которые обслуживали прием. Это происходило двадцать минут спустя. Эдгар станцевал с Эмилией два вальса и был уверен, что произвел благоприятное впечатление на девушку.

— На третьем этаже, сэр, в конце дома. Дверь с левой стороны, рядом с детской комнатой.

Эдгар оглянулся. Оркестр наигрывал быстрый галоп и танцующие носились по бальному залу, даже несколько раскачивая дом, о чем свидетельствовало позвякивание хрустальных люстр.

Держа в руках бокал шампанского, Эдгар поднялся на третий этаж. Он пытался понять, почему Дизраэли начал им манипулировать. Как и все в Лондоне, он знал, что Дизраэли сблизился с Сибил. Возможно ли это, что они оба — и даже, возможно, Адам — подбрасывают ему Эмилию в качестве приманки, чтобы оторвать его от своего наследника? Этого нельзя было исключать. Проходя по коридору третьего этажа, он подумал, что наступило время сделать шаг, который он вынашивал уже несколько лет. Генри — его сын, а не Адама! Это было мощным оружием.

Подойдя к двери, он постучал.

— Кто там?

Эдгар открыл дверь и заглянул внутрь. Лорд Генри лежал на кровати в ночной рубашке и читал. Светловолосый мальчик взглянул на блондина в дверях.

— Разрешите войти? — спросил Эдгар, но не стал ждать, когда Генри ответит «да». Притворил дверь и подошел к кровати.

— Кто вы такой? — спросил Генри.

— Меня зовут Эдгар Масгрейв. — Я друг твоей мамы. Много наслышан о тебе. Мне захотелось повидать тебя. Что ты читаешь?

— Французскую грамматику.

— Французская грамматика — ужасно нудная вещь, верно? Ты не против? — Он пододвинул стул и сел рядом с кроватью. Генри с любопытством наблюдал за ним.

— Вы знаете моего папу? — спросил он.

— Ну, конечно.

— Мой папа герой, правда?

— Да. Он также очень богатый. Когда-нибудь и ты станешь богатым, верно?

Вопрос озадачил мальчика.

— Наверное.

— Кажусь ли я тебе… знакомым?

Генри нахмурился.

— Да, немного, — наконец, утвердительно ответил он.

Эдгар допил свое шампанское, подошел к столику, взял там маленькое зеркало. Потом возвратился к кровати и поднес зеркало к лицу Генри. Мальчик взглянул на свое отражение. Потом перевел взгляд на Эдгара, который напряженно наблюдал за ним.

— Что мы… родственники? — спросил Генри.

— Да, родственники.

— Кем же вы мне приходитесь? Я прежде не слышал вашего имени.

— Это длинная история, — ответил Эдгар, относя зеркало обратно на столик. — Когда-нибудь я тебе расскажу об этом. А пока мне просто захотелось повидать тебя. У нас с тобой много общего. — Он подошел к двери. — Спокойной ночи, Генри.

— Спокойной ночи, мистер Масгрейв.

Эдгар вышел и мягко притворил дверь. Оставшись один, Генри вылез из кровати и подбежал к столику. Взяв зеркало, он опять посмотрел на свое отражение в нем.

Потом взглянул на дверь, на его лице отразилось замешательство.

Пять минут спустя Эдгар подошел к Адаму, который стоял у стены бального зала и смотрел на танцующих.

— Замечательный вечер, милорд, — улыбнулся Эдгар. — Поздравляю вас с выбором шампанского. Только что выпил еще один бокал. Первосортное. Но у вас и все остальное тоже первосортное.

Адам холодно посмотрел на него.

— Масгрейв, — произнес он тихо, — достаточно того, что вы шантажируете мою жену. Бог мой, мне не надо делать вид, что вы мне нравитесь, и быть учтивым с вами. Буду признателен, если вы выпьете моего шампанского с кем-либо еще.

— Вот как, старина, это звучит не очень-то дружелюбно. Да, определенно, недружелюбно. А ведь у нас имеются немалые основания для дружбы. Я только что поднимался наверх, чтобы поболтать с лордом Генри. Восхитительный мальчик.

Глаза Адама расширились.

— Держитесь подальше от него, Масгрейв, — прошипел он. — Не то, видит Бог, я…

— Ну, что же вы сделаете? — улыбнулся Масгрейв. — Он же ведь все-таки мой сын, а не ваш. Я не вижу причин, по которым я не мог бы видеть его, если того захочу. Полагаю, кстати, что суд может решить этот вопрос в мою пользу.

В глазах Адама отразился страх.

— Вы ему сказали об этом?

— Пока нет, но могу сказать. — Эдгар отпил шампанское, с удовольствием наблюдая, как влиятельный лорд извивается подобно червяку на рыболовном крючке. — Вы только что произнесли слово «шантаж», — продолжал он. — Мне оно не очень нравится. Такое неприятное словечко. Но полагаю, что здесь можно говорить о незаконнорожденном ребенке… Однако мне пришло на ум, что все эти годы я шантажировал не того человека, мне следовало бы шантажировать вас. — Он сделал еще глоток шампанского. — Возможно, я так и поступлю, старина.

И отошел.

— У нас теперь большие неприятности, — сказал Адам в четыре часа утра. Последние гости только что уехали вместе с принцем Уэльским, и хозяин с хозяйкой поднимались по лестнице, а слуги занялись уборкой. — Эдгар поднялся в комнату Генри и представился ему.

— Что?! — спросила пораженная Сибил.

— Я же говорил, что он неуправляем. И теперь он открыто намекает на то, что вместо тебя начнет шантажировать меня. Грозит сообщить Генри, кто его настоящий отец.

— Но это нечестно. После того как мы заплатили ему столько денег… тысячи фунтов…

— Эдгару наплевать на честность. Этот проклятый человек — кровососная пиявка! Не знаю, что мне делать. Такая идиотская ситуация. В любом случае ужасно пострадает один из мальчиков.

— Убей его! — прошептала Сибил, кладя свою ладонь на его руку. — Убивать ты умеешь. Это единственное средство заткнуть ему рот. Ах, Адам, знаю, что это моя вина. Эдгар — моя детская страсть…

— Как Лиза была моей страстью.

— Да, правильно. Но с Лизой ты был счастлив, а Эдгар ничего кроме горького несчастья не принес мне. Но мы должны оградить Генри. Было бы жестоко лишить этого восхитительного ребенка наследства…

— Но несправедливо и жестоко также лишать наследства Артура, который является подлинным наследником. Но с Эдгаром можно справиться и другим способом. Необязательно перерезать ему глотку, хотя это и доставило бы удовольствие. Такие вещи больше подходят для него. А вообще-то, возможно, я допустил ошибку, что сам не рассказал об этом Генри.

— Адам, ты не должен этого делать!

— Вначале я тоже так думал. Но сам я рос, не зная, кто я на самом деле, и я бы не хотел, чтобы мой собственный сын, вернее сын Эдгара, оказался бы в таком же положении. Нет, Генри должен узнать правду. Это будет справедливо по отношению к нему. А самим Эдгаром пусть займется Диззи.

Они подошли к спальне.

— Любишь ли ты Генри так, как если бы он был твой собственный сын?

— Да.

— Слава Господу за это. — Она помолчала. — Но, Адам, что будет, если он возненавидит нас обоих за это? Что если они оба возненавидят нас?

— Не думай, что я и сам не прихожу в ужас от такой мысли. Но если это случится, ну что же, ничего не поделаешь.

— Все это по моей вине. Простишь ли ты когда-нибудь меня?

Он обнял ее.

— Я уже давно простил тебя, — шепнул он. — Ведь я тоже обманывал тебя с Лизой на продолжении многих лет. Не мне читать кому-нибудь мораль. Но молись за нас, Сибил. Думаю, что предо мной возникла самая трудная задача за всю мою жизнь.

— Может быть, нам сделать все это вместе?

Он немного подумал.

— Хорошо. Утром мы поговорим с ним.

— Ты… не мой папа? — поразившись, Генри вытаращил глаза.

— Не твой.

Адам сидел на краю кровати сына. Сибил стояла рядом, с волнением наблюдая эту сцену.

— Значит, тот человек вчера… Мистер Масгрейв..?

— Твой папа — он, — негромко подтвердила Сибил.

Генри взглянул на мать, потом опять на Адама. По его щекам потекли слезы.

— Ты был моим героем, — прошептал он. — Кем же ты стал теперь?

— Надеюсь, ты позволишь мне оставаться твоим папой, — сказал Адам. — Для меня ты был сыном, и всегда будешь им.

— А Артур твой сын? — спросил Генри.

— Да.

— Значит, наследником станет он, а не я.

Адам и Сибил обменялись взглядами.

— Мы хотим, чтобы наследником продолжал оставаться ты, — сказала Сибил. — Иначе, ну, может возникнуть скандал.

Сидевший на кровати мальчик как будто оцепенел. Он долго молчал. Потом сказал:

— Я должен хорошенько заботиться об Артуре, правда? Я должен быть особенно честным по отношению к нему, потому что ко мне несправедливо переходит так много от него. Я не хочу обманывать своего собственного брата. — Он опять посмотрел на родителей. — Ах, мама и папа, зачем же вы это сделали?

Адам наклонился и обнял его.

— Сможешь ли ты простить нас? — прошептал он.

После долгой паузы он попросил:

— Разрешите мне побыть одному…

Адам отпустил его и поднялся. Сибил наклонилась и поцеловала сына. Потом они вышли и тихо притворили за собой дверь.

Они молча ждали в зале. Через некоторое время они услышали, как Генри начал всхлипывать.

Они пошли по залу, стараясь не притрагиваться друг к другу. Потом Адам взял ее за руку.

— Ему это надо было сказать, — шепнул он.

— Знаю. Но я почувствовала себя такой… низкой.

— Эдгар попросил меня стать его женой! — воскликнула на следующей неделе Эмилия Макнер в гостиной Понтефракт Хауза. Она выглядела особенно привлекательно в темно-синем шелковом платье.

— Поздравляем, — сказал Адам. — Настоящее ураганное ухаживание.

— Не правда ли? Но, ах, Адам, я так влюбилась. И Дизраэли добивается рыцарского звания для Эдгара, поэтому я стану леди Масгрейв.

— Да, Диззи сообщил мне, что его назначают новым английским консулом во Флоренции.

— Эдгар с ума сходит по Италии и говорит мне, что я тоже полюблю эту страну. Не правда ли, все вышло великолепно? — Она повернулась к Сибил, которая сидела на диване. — Вы знаете, леди Понтефракт, я должна вам признаться… Одно время я была влюблена в вашего мужа. Я бесстыдно бросилась ему на шею. Я просто краснею, признаваясь в этом, но я ведь даже сняла номер в «Кларидже» и пригласила Адама на обед. Намерения мои, — она с вызовом посмотрела на Адама, — были неблаговидные. Но ваш муж оказался настоящим джентльменом. Думаю, именно тогда я разлюбила его. — Она засмеялась. — Удивительная вещь жизнь, не правда ли?

— Но вы влюбились в Эдгара? — спросила Сибил.

— О, да. Он замечательный человек. Конечно, я не слепая, вижу его недостатки. Думаю, что он немного мошенник. Но некоторая жуликоватость делает его еще более привлекательным. — Она опять посмотрела на Адама. — Ваш муж тоже был когда-то в некоторой степени проказником, — добавила она довольно сухо. — Кстати, Адам, Эдгар попросил меня передать вам вот эту записку. Не знаю, о чем она.

Она вынула из своей сумочки конверт и передала его Адаму. Тот открыл конверт и извлек оттуда записку, где было написано: «Понтефракт, я согласился на сделку с Дизраэли. Я получаю титул и консульство во Флоренции. Вы получаете моего сына. Передайте Сибил, что она может больше не высылать мне денег, поскольку приданое Эмилии превратило меня в богатого человека. Вы оба можете успокоиться. Я буду помалкивать и больше не играть в такие игры. В конце концов, мы должны быть достойны Империи, так ведь?» И подпись: «сэр Эдгар Масгрейв».

Все это выглядело настолько цинично, что Адам не мог сдержать улыбки. Он вспомнил, что ему однажды сказал Дизраэли: «Зачем же тогда нужна Империя, если вы не можете в ней купить своим бедным родственникам и врагам работу и титулы?»

 

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

— В Геттисбурге завязалась схватка! — зычно крикнул своим солдатам капитан Зах Уитни. — Некоторые из наших ребят отправились сегодня утром в город, чтобы купить башмаки, и наткнулись на кавалерию янки. Генерал Ли приказал всем ротам двинуться в город. Вперед марш!

Это происходило в нестерпимо жаркое утро 1 июля 1863 года. Когда рота Заха двинулась вперед, то в отдалении послышались залпы артиллерийских орудий. Прошлой зимой после битвы при Фредериксбурге Пинеас Уитни позаботился о том, чтобы Заха произвели в офицеры. И поскольку Шарлотта и Клейтон погибли, Пинеас и Элли Мэй усыновили Заха, сделав его своим наследником, если останется что-нибудь из того, что можно будет унаследовать.

Обе стороны предчувствовали, что кровавая война приближается к какому-то апогею. Череда побед генерала Ли опустошила Виргинию, и командование южан решило, что боевые действия следует перенести на вражескую территорию. Поэтому восставшие вторглись на территорию Пенсильвании через долину Шенандоа, и последние недели прошли довольно приятно. Пенсильвания была такой же обильной, как и Виргиния до войны. Большинство здешних фермеров охотно, хотя некоторые со страхом, продавали продовольствие солдатам Юга, принимая в качестве оплаты деньги Конфедерации. Повстанцы бросились за покупками, быстрее всего раскупали ботинки и сапоги, потому что кожа на Юге почти совсем пропала из продажи. Пинеас перевел своему приемному сыну пять тысяч долларов в ассигнациях Конфедерации, часть своих взяток наличными, которые хранились в сундуке в подвальном помещении дома на плантации «Феарвью». Зах купил себе отличные ботинки, столь необходимое нижнее белье, дюжину кусков мыла, а в одной из таверн города Чамберсбурга, где-то в долине Самберленд, к юго-западу от Гарисбурга, устроил обед из жареного мяса для своих коллег офицеров. Тот факт, что на все это он израсходовал большую часть пяти тысяч долларов, показывает цену денег Конфедерации за пределами Юга. Но теперь желудок его был полон, он ощущал себя чистым, хорошо обутым и был готов немного прославиться.

На следующее утро после того как пришли сообщения о столкновении у Геттисбурга, он подумал, что, возможно, ему выпадет шанс прославиться. Но, маршируя по шамберсбургской дороге впереди своей роты, он также опасался и того, что может с ним произойти. Он вспомнил нагромождение ужасных трупов в ту ледяную ночь декабря прошлого года под Фредериксбургом. Зах знал, что через несколько часов или даже раньше он может и сам превратиться в труп, и хотя он старался не думать об этом, настроение было прескверным. Его лицо заливал пот, когда они приблизились по нестерпимой жаре к Геттисбургу. Зах был мужественным человеком, но и ему было страшно.

Примерно в одиннадцать часов утра Зах начал различать широкий хребет горы к востоку, где проходило сражение. Он назывался хребет Макферсона, хотя Зах и не знал этого. Высота хребта достигала четырехсот футов, и с одной точки их движения Зах заметил, что хребет рассекала расщелина, прорытая в этой небольшой горе для железной дороги. Когда солдаты Заха проходили мимо другого холма, называвшегося хребтом Герр, то они увидели солдат в серых мундирах повстанческой армии, которые бежали с холма по направлению к хребту Макферсон, пересекая извивающийся ручей Виллоуби Ран.

— Вот туда нам и надо, друзья! — зычно крикнул он своим разгорячившимся и запылившимся солдатам. — Враг на этом хребте! Присоединимся к нашим у излучины ручья!

Испустив знаменитые воинственные возгласы повстанцев, рота рассыпалась и побежала вместе с другими с примкнутыми штыками, зарядив и держа ружья наготове.

Как и под Фредериксбургом, во время сражения беспокойство и страх сменялись у Заха нарастающим возбуждением. Вопли, стоны раненых, трескотня выстрелов и несносная июльская жара создавали у солдат приподнятое настроение. Федеральные войска на хребте Макферсон находились под командованием генерал-майора Джона Ф. Рейнольдса, у которого были веские основания удерживать хребет. Поскольку повстанцы наступали с запада, хребет Макферсон прикрывал все подходы к городу Геттисбургу. Небольшая рощица примерно в центре хребта обеспечивала защиту янки. Они могли вести оттуда продольный огонь по неприятельским колоннам, которые продвигались по шамберсбургской дороге, или на юге по феарфилдской дороге, или по обеим дорогам сразу. Самая уязвимая сторона позиции Рейнольдса заключалась в ее открытости для артиллерийского огня с правого фланга, со стороны Оук Хилл к северу, и к нападению пехоты, которая в качестве прикрытия могла бы воспользоваться высокой пшеницей соседних полей. Именно в этом месте Зах повел в атаку своих людей. Бегом устремившись через пшеничное поле, не обращая внимания на пули, свистевшие над его головой, на пот, от которого взмокла вся его одежда, он думал, какое это было бы счастье остаться в живых.

Когда Зах выбрался из пшеничного поля, он увидел всю панораму битвы. Повстанцы в серых мундирах массированно наступали на хребет Макферсон, шла горячая схватка.

— Вперед на холм! — громко скомандовал он своим людям. — Враг наверху! Вперед на холм!

Они карабкались до тех пор, пока не оказались в радиусе вражеского огня. Тогда и они открыли пальбу, останавливаясь, чтобы перезарядить свои энфилдские винтовки, как учил их Зах, делая по три выстрела в минуту. Все смешалось, но у Заха было такое впечатление, что его потери пока были небольшими. Но он не мог оглядываться назад. Как командир, он рвался вверх на холм и продвигался так быстро, что через несколько минут обнаружил, что оторвался от своих людей и потерял их, или, если сказать точнее, все повстанцы перемешались, слившись в одну большую массу стреляющих, издающих возгласы солдат.

Зах остановился за деревом, чтобы отдышаться и перезарядить ружье. Он увидел федерального офицера на лошади примерно в ста футах от себя, которого окружали еще несколько офицеров. Зах не знал, кто это такой, но он выглядел важно. Зах прицелился и выстрелил. Лошадь офицера попятилась назад, а сам всадник свалился вперед на землю. Окружавшие его офицеры тут же соскочили со своих коней и подбежали к упавшему. Зах ухмыльнулся.

— Думаю, я накрыл его, — пробормотал он.

И действительно, он попал в него и сразил. Но капитан Захарий Уитни не мог знать, что он только что застрелил генерал-майора Джона Ф. Рейнольдса, федерального командующего войсками на хребте Макферсон. Благодаря глупой, слепой удаче, что всегда бывает решающим фактором во время войн, Зах обеспечил войскам Конфедерации большой успех в первой же стычке в первый день трехдневной битвы под Геттисбургом. После полудня федеральные войска начали отступать, перегруппировываться на следующем хребте к востоку, на Семинари Ридж. К сумеркам федеральные войска, в первую очередь ударная железная бригада, последний раз попыталась удержаться на хребте Семинари. В течение семи или восьми минут разгорелась, возможно, самая отчаянная схватка между артиллерией и пехотой на близком расстоянии без малейшего прикрытия с обеих сторон. Повсюду жужжали и свистели пули, грохотала канонада. Беспощадная схватка — дым, пыль, кровь, обломки… Железная бригада полегла почти целиком. Двадцать четвертая мичиганская бригада потеряла восемьдесят процентов личного состава. К вечеру хребет Семинари оказался в руках конфедератов, а янки отступили в Геттисбург, пытаясь занять новые позиции на кладбищенском холме, рядом с раскрытыми воротами кладбища Эвергрин к югу от города.

Когда вымотавшийся, но веселый Зах попытался уснуть, он думал, что сражение закончилось, возможно, закончилось и сама война, и что его любимое дело восторжествовало.

Зах ошибался.

— Похоже, что федеральные войска одержали победу около этого небольшого городка в Пенсильвании, — прочитала Лиза заметку из газеты три дня спустя. Они сидели на крылечке дома на берегу океана в штате Нью-Джерси, который Алекс снял на лето.

— У Гутенбурга? — спросил Алекс, сидевший в инвалидной коляске. Ему на плечи была наброшена шаль, чтобы укрыть его от прохладного морского ветра.

— Нет, дорогой, у Геттисбурга. Армия генерала Ли бежит обратно в Виргинию, бежит «спотыкаясь», если можно так сказать. Это похоже на его разгром, потери с обеих сторон ужасающие.

— Северу уже пора бы и победить, — с трудом проговорил Алекс. Хотя он оставался частично парализованным, но выздоровление после паралича шло неплохо, и его речь значительно улучшилась. У него даже немного порозовели щеки. — Это хорошо для бизнеса, — продолжал он. — Как дела… на бирже?

— Вчера акции поднялись на несколько пунктов, но сегодня после получения новостей о победе цены просто взлетят. Мы можем заработать на этом кучу денег.

Он наблюдал, как на пляже играли в мяч дети. Выдалось великолепное утро. Воды Атлантики сверкали серебром в лучах солнца.

— Какие… акции… ты приобрела? — спросил он.

— Алекс, ты знаешь, что я ничего не понимаю в бизнесе. Я все отдаю на усмотрение Джима. Последний раз, когда я разговаривала с ним, он сказал, что закупает большое количество акций какой-то железной дороги или что-то в этом роде.

— Не очень-то… доверяйся Джимми. Он хитрая лиса.

— Но ты сам доверял ему.

— Да, но я его контролировал.

— Дорогой, он для нас зарабатывает так много денег! Вот только на прошлой неделе он прислал мне двадцать тысяч долларов.

Алекс взглянул на нее с удивлением.

— Сколько… сколько денег ты… инвестировала через него?

Лиза отложила в сторону газету «Нью-Йорк таймс», мысленно ругая себя. Алекс все еще не знал, что она продала его магазин.

— Мисс Лиза, — обратилась к ней Лиля, выплывая покачиваясь из покрашенного белой краской домика на крылечко.

— Ваш ребенок опять весь обмочился. Клянусь, что этот мальчик поливает, как из реки Гудзон.

— Ты сменила ему пеленки? — спросила Лиза, благодарная за то, что ее прервали. Шесть недель назад она родила замечательного мальчика, которого назвали Сомерсет.

— Да, мэм. Не хотите ли вы еще чашечку кофе?

— Нет, спасибо.

— А вы, мистер Алекс? Налить вам еще кофе?

Алекс покачал головой.

— Лиза, будете ли вы кормить ребенка?

— Конечно.

— Тогда я пойду застелю кровати. Разбужу эту соню Аманду. Девочка совсем изленилась.

Лиля вернулась в дом. Алекс продолжал смотреть на жену.

— Сколько… денег? — повторил он.

Лиза сделала несколько шагов к перилам крыльца. Ветерок раздул ее золотистые кудри.

— Ну, несколько тысяч долларов, — соврала она.

— Нельзя заработать… несколько тысяч долларов за один месяц… вложив несколько тысяч долларов.

Она обернулась к нему.

— Алекс, я без конца повторяю тебе, не беспокойся о делах. Доктор очень доволен твоим выздоровлением, но о делах ты не должен волноваться.

— Магазин, — продолжал он. — Ты взяла… деньги под залог магазина?

— Нет, в магазине все обстоит нормально.

Он посмотрел на нее с подозрением.

— Я хотел бы… вернуться в город.

— Мы не можем это сделать. Там жарко, вспыхивают мятежи. Об этом сообщается в газетах… что-то из-за нового закона о призыве в армию. — Она подошла к нему, наклонилась и поцеловала его. — А теперь, пожалуйста, расслабься. Ты крепнешь с каждым днем. Доктор говорит, что к Рождеству…

— Лиза, не продала ли ты магазин, а?

Она выпрямилась.

— Почему это тебе пришло в голову? — вопросительно заметила она. — Конечно, нет.

— Я соскучился по магазину, — произнес он задумчиво.

Лиза понимала, что когда-нибудь он узнает о продаже. «Но не теперь», — думала она. Она знала, как дорог ему магазин «Синклер и сын», но у нее не было выбора. Джим Фиск предложил ей от имени «Джордана и Марша» два с половиной миллиона, и она просто не могла не согласиться. Теперь, однако, у нее появились новые тревоги. Она позволила Фиску пустить почти все деньги на ценные бумаги биржи, и хотя она питала большое доверие к его деловым способностям, цены на бирже так прыгали вверх и вниз, что иногда ее охватывал большой страх, а что если?.. Что если Джим Фиск ошибся? Что если окажется, что он скорее плут, чем гений бизнеса? Что если Лиля права?

Но ей больше некому было довериться.

— С днем рождения тебя, Алекс! — поздравила она его тремя днями позже, когда Лиля внесла большой белый торт в столовую летнего коттеджа.

— С днем рождения, папа! — повторила Аманда.

Алекс расслабился в своей инвалидной коляске и попытался улыбнуться. Лиза вместе с санитаром одели его в просторный белый костюм для такого случая, но Алекс не проявлял особой радости.

Лиля поставила торт перед Алексом.

— Загадай желание, дорогой, — улыбнулась Лиза.

Алекс обиженно посмотрел на нее.

— Хочу, — произнес он, — хочу… опять оказаться в своем магазине.

Потом он наклонился вперед и дунул. Погасли только семь из тридцати двух свечей.

— Миссис Синклер?

Кто-то постучал в дверь спальни. Лиза зевнула и посмотрела на часы на ночном столике. Было уже почти четыре часа утра. Прошла неделя со времени дня рождения.

— Да?

— Это Джо.

— Боюсь, что что-то случилось.

Сон с нее как рукой сняло.

— О Господи… Иду…

Вывернув фитиль керосиновой лампы повыше, она вылезла из кровати, набросила на себя халат, надела шлепанцы и торопливо направилась к двери. За дверью стоял санитар Джо.

— Что случилось?

— Думаю, что у него случился еще один удар.

— Он…

Джо кивнул.

— Умер от сердечного приступа, так же как его мать.

На мгновение она зажмурилась, прислонясь к косяку двери.

— Он был таким хорошим человеком, — произнесла она. — Как это несправедливо.