Глава 1

У меня не было никаких дурных предчувствий. Это и неудивительно: еще в юности я поняла, что не обладаю даром предвидения. В колледже мне доставались отнюдь не те экзаменационные вопросы, к которым я тщательно готовилась, и звонил мне совсем не тот парень, на которого, как мне казалось, я произвела впечатление. Вместо того, чтобы завершить свое гуманитарное образование и получить диплом магистра антропологии, я вышла замуж за микробиолога и примкнула к своеобразной компании бродячих исследователей-медиков, кочующей из одного университета в другой в поисках стипендий и субсидий.

Даже мои дети появились на свет неожиданно, после переезда из Нью-Йоркского университета в Беркли. В промежутках между одеванием Кэрри и чисткой зубов Питера я написала роман. Правда, после того, как было продано две с половиной тысячи экземпляров, он больше не появлялся на полках магазинов. Но привычка к литературной работе уже появилась, и я стала писать другие романы. Они расходятся неплохо, особенно те, что издаются в мягкой обложке. Хотя до сих пор меня иногда спрашивают, под каким псевдонимом я пишу.

Потом Тед (это мой муж) перебрался в Рокфеллеровский университет, и я опять оказалась в Нью-Йорке, где меня ожидал новый сюрприз. Однажды вечером, после обеда, Тед объявил, что собирается жениться на другой – белокурой шведке из лаборатории генетики. Я отчаянно боролась полгода, но однажды проснулась и поняла, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Начались переговоры с адвокатами об алиментах. Отец Теда производил оборудование для нефтяных скважин, и мы имели доход помимо субсидий и университетских окладов. Возвратившись после недельной поездки в Мексику, я обнаружила, что бракоразводный процесс закончен. Когда я была супругой господина доктора и на собственной машине разъезжала по Кембриджу, мне и в голову не могло прийти, что через год я останусь с двумя детьми в старом доме на Восточной улице.

В общем, мне явно недостает женской интуиции. Мои предчувствия никогда не сбываются. Если я ощущаю подозрительный запах, выясняется, что он не имеет отношения к пожару, и страшный скрежет в ночи не означает, что к нам пожаловали грабители. В то время, как мне снится что-то ужасное о детях, они преспокойно спят в своих кроватках… Но если я катаюсь на коньках по ровному льду, он может неожиданно проломиться.

В тот вечер, когда произошло несчастье с Джоулом, у меня, конечно же, не возникло никаких подозрений. Даже несмотря на то, что он опаздывал. Ведь он опаздывал всегда. Одно время я пыталась воздействовать на него, как старшая сестра. Но все мои увещевания оказались тщетными, и мне пришлось переменить тактику. Я стала готовить обед позже назначенного срока, и только после прихода Джоула начинала жарить мясо. Пока у него была постоянная работа, я во второй половине дня звонила ему в офис, и он приходил прямо оттуда. Но, когда мы вновь вернулись на Восток, Джоул уже закончил Колумбийский университет и успел сменить несколько мест работы – редакция журнала, энциклопедии, издательство. Потом была несчастная любовь и отчаянная поездка в Марокко, которая истощила его сбережения. Он прислал телеграмму из Танжера, и я перевела ему деньги на обратный билет. После этого он стал свободным редактором, и, когда мне удавалось застать его дома, я снова приглашала его, назначая время обеда с большим запасом Джоул тоже вернулся к своим прежним привычкам – раньше семи он и не думал являться.

В тот вечер я испытывала досаду и раздражение. Дети после школы встречались со своим отцом, но вместо того, чтобы, как планировалось, повести их на выставку Боннара в Музее современного искусства, а потом напоить чаем со сладостями, Тед потащил их в свою лабораторию – оказывается, ему только что прислали новый штамм бактерий из Техасского Центра здоровья. В подобных случаях Питер и Кэрри несколько часов слонялись по стерильной лаборатории, рассматривая инфицированных кроликов под стеклом, а Тед просто забывал про своих детей. Но на этот раз дети заинтересовались: штамм, обнаруженный при вскрытии трупа, представлял собой особую разновидность чумы. Некий охотник поймал зараженного кролика, и блоха, прыгнувшая из шкурки зверька, укусила беднягу в лодыжку. Через два дня человек скончался. Такие случаи, в общем, известны, но они столь редки, что даже скептицизм тринадцатилетней Кэрри дрогнул. Питер, конечно, забыл про все на свете: он решил стать микробиологом, как его отец, и после нашего с Тедом развода занял беспристрастную позицию, как подобает человеку науки. Хотя Теду не хватало душевной теплоты, он все-таки мог быть просто великолепным. Отсутствие у него сантиментов оставалось исключительно моей проблемой. Отдавая должное Теду, Питер проявлял снисходительность и к моим женским чувствам. В общем, очень печально, когда у вас беспристрастный двенадцатилетний сын.

Во всяком случае они явились домой, ведя профессиональную беседу об антигенных суспензиях и антителах. Тем временем я как раз закончила на редкость неудачный рабочий день за пишущей машинкой, не сумев реализовать ни одного из своих замыслов. Выписывая недельный чек Веронике, нашей пуэрториканке-горничной, я узнала, что дети вместо музея ходили в лабораторию, а потом посетили новый дом Теда и пили чай вместе с Мартой. Последнее меня особенно задело. Я бы, конечно, никогда такого не позволила. Но у нас не существовало правила, запрещавшего встречаться с Мартой. Питер остался о ней высокого мнения. Трудно придраться к очаровательной белокурой сотруднице лаборатории генетики. Более лаконичное замечание Кэрри было бальзамом для моего уязвленного самолюбия, но я постаралась выглядеть безразличной, тем более в присутствии Вероники, которую явно заинтересовал разговор о новой жене Теда.

– Теперь пойдите умойтесь. Сегодня к обеду придет ваш дядя Джоул.

– О, только не сегодня! – горестно воскликнула Кэрри.

– Он придет сегодня, – твердо заявила я, протягивая Веронике ее чек.

– Но это невозможно! Мы же сегодня идем в кино на шесть пятьдесят в «Коронет». А поесть можно и после.

– Вряд ли. Джоул придет обязательно. До понедельника, – сказала я Веронике, пытаясь придать своей речи легкий непринужденный тон. Чтобы скрыть тяжкий вздох Кэрри, я добавила: – Питер, сходи погуляй с Бароном, хорошо? Может, это его успокоит…

– Не могу, – ухмыльнулся Питер. – Снег идет.

– О Господи, – вздохнула я. Наверное, у нас единственная в мире венгерская овчарка, которая боится снега. Насколько я знаю, в Венгрии его предостаточно. – Ну тогда, хотя бы посади его на цепочку.

– А фильм идет последний день, – вновь попыталась возражать Кэрри.

– Не сегодня, – парировала я с фальшивым спокойствием.

– Какая же ты вредная! – возмутилась Кэрри.

Я сама чувствовала, какая я вредная. И еще жалкая, всеми покинутая и несчастная. С двумя удрученными детьми и нервной овчаркой. К тому же после снегопада придется расчищать тротуар около дома, – потому что каменная соль разъедает лапы Барону. Когда Вероника открыла дверь, он малодушно попятился и заскулил. Это означало, что тротуар уже замело.

В довершение ко всему Джоул опаздывал. Я приготовила салат, нарезала французскую булку. Печеный картофель давно сморщился. Но я была достаточно опытна, чтобы, по крайней мере, не жарить мясо. Мы расселись в столовой, являя собой живую картину американского образа жизни. Темноволосая, еще довольно стройная дама, двое благовоспитанных детей, черная овчарка, кремовый коврик, мебель в льняных чехлах, идеально чистые зеркала, огонь в камине, падающий снег за окном. Но на душе у всех было очень скверно. Это чувствовалось хотя бы по вздохам Кэрри.

Обычно она – милый забавный ребенок с длинными золотистыми локонами и напоминает всем Алису в стране чудес. Но никто не обнаружил бы этого сходства в несчастном раздраженном создании, накручивавшем свои волосы на палец.

– Оставь в покое волосы, – не выдержала я.

С мученическим видом она сплела пальцы и взглянула на стенные часы. Было семь. Ее взгляд означал, что фильм уже начался. Мы сидели в полной тишине, пока в камине не треснуло полено. Взвившиеся искры осели на каминном экране. Барон мигнул и принялся за одно из своих излюбленных занятий, состоявшее в том, чтобы следить за некими невидимыми существами. По-видимому, они совсем маленькие и летают примерно на высоте одного фута над полом. Если протянуть к ним руку, Барон залает.

Питер избрал другой способ времяпрепровождения. Он просто прикинулся Тедом. Сосредоточенное лицо, темные волосы, падавшие на лоб, раскрытая книга на кофейном столике… Со своего места я могла видеть, что Питер старательно копирует факсимиле Теда. Впервые он начал быть Тедом после развода. Добрый умный мальчик, изображающий холодную беспристрастность, – какое душераздирающее зрелище! Я встала и подошла к окну, надеясь увидеть Джоула. Но на улице никого не было. Наверное, все давно сидят дома и обедают. Я видела лишь облицованные песчаником стены домов, снег, пролетавший мимо уличных фонарей. Голые ветви деревьев уже запорошило.

– Идет? – спросила меня Кэрри.

Я отрицательно покачала головой, и Кэрри снова вздохнула. Действительно, это было уж слишком. В последнее время Джоул стал как будто еще безалабернее. По крайней мере до прошлого года ничего подобного не случалось. В детстве он очень напоминал Питера. Те же темные глаза, добрые и любознательные. Наша семья едва ли походила на счастливые семейства из детских книжек. После нескольких тяжелых нервных приступов мать покончила с собой в санатории для душевнобольных. Отец был жизнерадостным и обаятельным, но он часто бывал в отъезде, и наше положение оставалось неопределенным. Он владел урановыми рудниками в Канаде. Точнее говоря, основал там акционерное общество. Мы имели все вестчерские блага – лужайку с подстриженной травой, садик перед домом, летнюю виллу. Но большой роскошный дом принадлежал не нам, и иногда мне приходилось уговаривать владельца, чтобы он подождал, пока придет чек из Канады. Отец надеялся сделать нас миллионерами. Но в возрасте семидесяти лет внезапно умер, с гордостью показывая кому-то проспект богатейшего в мире месторождения редких металлов.

Поскольку я была на десять лет старше, а отец так часто отсутствовал, в конце концов я стала матерью для Джоула. В первый раз я проводила его в детский сад, когда сама шла в школу. Я следила, чтобы наше белье вовремя возвращалось из прачечной, готовила еду. Джоул помогал мыть посуду. Он был чудесным ребенком, очень сообразительным, с замечательным чувством юмора, много читал. И еще – быть может, от того, что общался только со мной, – он всегда сторонился толпы.

А потом, когда Джоулу исполнилось десять, все переменилось. Я покинула его, и, наверное, ему показалось, будто я просто растаяла в тумане. Конечно, так получилось из-за Теда. Мы встретились и поженились, и вскоре отправились в Калифорнийский университет. А дом стал слишком большим для ребенка и мужчины, который появлялся там очень нечасто. Джоула послали в интернат. Я долго чувствовала себя виноватой. Но ведь тогда речь шла о моей судьбе.

Я могла потерять и Теда, и свое будущее, если бы вовремя не решилась на это. Может быть, следовало все делать постепенно? Или даже взять Джоула с нами? Но не думаю, чтобы это пришлось по вкусу Теду. Для Джоула наступили тяжелые времена. Новая школа, новые лица и ощущение перевернувшейся вселенной. Он схватил пневмонию, и мы даже подумали, что он умрет. Однако Джоул выкарабкался, худой и слабый, но уже более стойкий. Кажется, тогда в его взгляде появилась какая-то печальная усталость.

Потом он приезжал к нам во время каникул, а позднее, когда мы перебрались в Кембридж, проводил с нами уик-энды. Внешне наши отношения ничуть не изменились, но в глубине души я продолжала испытывать чувство вины, а Джуол, конечно, не мог забыть, как его бросили. В результате у меня постепенно возникло подсознательное стремление критиковать поступки Джоула. Долгое время у меня не было к тому никакого повода. Он превосходно учился в колледже. Правда, получив диплом, за короткий срок сменил несколько рабочих мест, но таков путь многих молодых людей: они должны найти себя. Его несчастная любовь тоже не встревожила меня – лучше уж пережить это в молодости. Но внезапное путешествие Джоула в Марокко доставило мне немало волнений. Меня очень обеспокоило легкомыслие, с которым он растратил все свои деньги. Вернувшись из Танжера, он уже не искал себе нового места и, работая свободным редактором, едва сводил концы с концами. Если я звонила ему в полдень, он был еще в постели. Однажды взяв книгу с его книжной полки, я уронила какой-то шарик, обернутый фольгой. Фольга немного отогнулась, и под ней обнаружилось нечто вроде нуги, но когда я отломила кусочек, чтобы попробовать, Джоул остановил меня:

– Не надо, это киф.

– Киф? – Слово показалось мне знакомым, и все же я не могла припомнить его значения.

– В Турции его называют – гашиш.

– Гашиш! Так вот как он выглядит. – Я рассматривала шарик, пока Джоул не забрал его у меня. – Ты что, интересуешься наркотиками? К чему это тебе?

Джоул пожал плечами, как обычно делал, когда хотел избавиться от дальнейших вопросов.

– Я привез его из Марокко.

– И ты теперь присоединился к тем, кто расширяет свое сознание? – спросила я самым равнодушным тоном, на какой только я была способна.

Но Джоул больше не доверял мне. Он легко сменил тему разговора, а у меня появился новый повод для беспокойства.

Все это пришло мне на ум, когда я ждала у окна. В конце концов раздражение уступило место тревоге. Повинуясь внезапному импульсу, я оставила свой стакан и устремилась к телефону.

Мои дети слишком сообразительны. Услышав, как я набираю номер, Кэрри догадалась, кому я звоню.

– Ты думаешь, он все еще дома? Что же это такое!

– Он мог прилечь и проспать.

– Очень мило, – фыркнула Кэрри. – Я думаю, мне можно взять хотя бы кусок хлеба.

– Наверное, можно, – ответила я рассеянно. В трубке слышались только долгие гудки, но я не вешала ее, ведь у меня не было другого способа связаться с Джоулом. Я подумала, что не знаю, кто его друзья и есть ли они у него вообще. В колледже у Джоула был приятель. Они жили в одной квартире в доме без лифта недалеко от университета. Но тот приятель, кажется, уехал в Вашингтон. Были несколько симпатичных девушек, но они вышли замуж. И была Шерри. Долгий и безнадежный роман – однако он тоже остался в прошлом.

«И все-таки должен быть кто-то еще», – подсказывала мне моя интуиция.

Погрузившись в размышления о прошлом, я не сразу осознала, что гудки в трубке уже прекратились.

Правда, никакого ответа не последовало – ни единого слова. Просто кто-то снял трубку, и я услышала приглушенные звуки медленного джаза.

– Джоул! – закричала я в трубку. – Это Нора!

Послышался глубокий вздох, потом какой-то хрип, как будто отвечавший не вполне владел своими голосовыми связками. Потом незнакомый голос медленно повторил.

– Нора.

Я снова назвала его по имени, хотя сильно сомневалась, что говорю с Джоулом, – этот голос никак не мог ему принадлежать. Но я не услышала больше ничего, кроме неторопливого завывания джаза. Питер оказался рядом со мной. Кэрри осталась на месте, но ее лицо утратило обычную уверенность. Она снова стала маленькой послушной девочкой.

– Что случилось? – спросила она испуганно.

Я повесила трубку и с большим трудом обрела подобающую матери семейства уверенность. Однако мои мысли метались в поисках решения. Конечно, я могла вызвать полицию. Но тут же мне вспомнился шарик в фольге. Гашиш – это наркотик. Если они найдут его, Джоул может попасть за решетку.

– Не знаю, – призналась я, – у Джоула снята трубка. Вы посидите спокойно, пока я к нему сбегаю?

– Я тоже пойду, – заявил Питер, и Кэрри положила руку ему на плечо.

Они выглядели собранными и решительными. Но, разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы взять эту бравую армию с собой. Я понятия не имела, что меня там ждет, о чем и сказала им. Они стали возражать. Пускаться в прения не имело смысла. Я быстро надела пальто, натянула боты и, наклонившись к зеркалу в прихожей, обнаружила, какой у меня ужасный вид: бледное испуганное лицо, вытаращенные глаза. Чтобы выглядеть лучше, я попыталась соорудить кое-какую прическу. Но у меня не было времени доделать ее, поэтому пришлось обмотать голову красным шарфом.

– Если он болен, понадобится доктор, – напомнил мне Питер.

– Сначала я сама посмотрю. А потом можно будет позвать твоего отца.

Прежде чем они смогли продолжить дискуссию, я открыла дверь, и ветер унес их протестующие возгласы.

На улице почти не было машин. Утопая в снегу, я добрела до Парк-авеню и там остановила такси.

По дороге мое воображение рисовало ужасные картины. Джоул пытался покончить с собой. Его избили грабители. Или что-то еще, более жуткое. Мне не давали покоя те мучительные попытки овладеть речью и странный чужой голос.

– Прибыли, – объявил водитель. – А вам точно сюда, вы уверены?

Я поняла, что он имеет в виду, когда мы подъехали к дому, где Джоул снимал квартиру Двое бородатых парней в кожаных куртках сидели в дверях под плакатом на английском и испанском языках, запрещавшим бродяжничество. Мусорные ящики выстроились вдоль исписанной мелом стены. Уличные фонари были разбиты.

– Да, сюда, – ответила я водителю, нащупывая онемевшими пальцами деньги. Должно быть, он все же решил, что меня ввели в заблуждение, – вполне приличная дама в меховом пальто направилась к какому-то подозрительному полуразвалившемуся строению.

Поскольку замок на парадной двери оказался сломанным, я проникла в дом без звонка и, спотыкаясь об осколки кафеля, поднялась по разбитой мраморной лестнице мимо голубой стены с непристойными надписями. С замирающим сердцем я постучала в дверь.

– Джоул! Пожалуйста, открой дверь! Это Нора. – Я приложила ухо к замочной скважине Но из квартиры доносились лишь звуки медленного джаза. Я схватилась за ручку, и, к моему удивлению, дверь открылась.

С того места, где я стояла, можно было видеть всю комнату: диван, холщовый шезлонг, зажженную медную лампу, дымчатого кота Джоула, испуганно прижавшегося к книжной полке. Сам Джоул сидел на мексиканском ковре, вытянув ноги и прислонившись к стене. В руке он все еще держал телефонную трубку.

– Джоул! – опять крикнула я, потом осторожно подошла и опустилась на колени рядом с ним Я не увидела ни крови, ни следов ограбления. Если тут и происходила борьба, то скорее внутренняя. Лицо Джоула – узкое, с тонкими чертами, совсем как у Питера, с той же прядью темных волос, падавших на лоб, – исказилось страшной гримасой.

Я выключила маленький транзисторный приемник, потом нагнулась к Джоулу. Никакого перегара. Ни стакана, ни следов таблеток, ни фольги. Внезапно похолодев от ужаса, я засучила рукава его рубашки и стала осматривать руки. К моему облегчению, следов уколов тоже не оказалось.

Затем я взяла трубку и набрала номер Теда. Марта позвала его к телефону. Я постаралась как можно короче рассказать о происшедшем. Тед терпеливо слушал.

– Что с ним? – спросила я.

Конечно, не имело смысла задавать такой вопрос, хотя Тед и был доктором.

– Откуда мне знать. Он мог принять все, что угодно, – ответил Тед.

– А может, он ничего не принимал, может, он просто болен? – Но взглянув еще раз на Джоула, я отказалась от этой мысли.

Его лицо странным образом двигалось. Мне еще не доводилось видеть ничего подобного. Словно в движение пришли мышцы, которые никогда прежде не использовались. Одна бровь опустилась, губы скривились, и лицо приняло какое-то лукавое, чуть ли не озорное выражение. Он пытался заговорить. Я не могла его понять и наклонилась пониже.

– Ты Нора? – прохрипел он незнакомым голосом.

 

Глава 2

Потом меня словно окутала пелена густого тумана. Я очень смутно помню звук сирены, быстрые шаги в коридоре, темно-голубые униформы. Очевидно, Тед попросил Марту вызвать «скорую помощь», пока мы с ним говорили. Все происходившее воспринималось словно отдельные кадры бессвязного фильма. Сержант отеческим тоном спрашивает: «Он ваш родственник?» и записывает что-то в черный блокнот. Джоул медленно и неуклюже двигает руками и ногами, как будто они ему не принадлежат. Двое санитаров в белых халатах натягивают на него смирительную рубашку и привязывают рукава к груди. Телефонный звонок. Снова Тед – просит, чтобы ему дали поговорить со старшим полицейским.

Я плохо помню поездку на машине «скорой помощи». Должно быть, я ехала вместе с Джоулом. Потом внезапно мои мысли опять прояснились. Когда открылись ворота больницы «Бельвю», я снова воспринимала все с мучительной ясностью. Санитары посадили Джоула в кресло на колесах и повезли через вращающиеся стеклянные двери в ярко освещенное отделение неотложной помощи. Миновав регистратуру, они свернули за угол и скрылись из вида. Я попыталась идти за ними, но медсестра остановила меня.

– Подождите здесь. Возможно, нам понадобятся некоторые сведения.

– Кому я должна сообщить их?

– Просто подождите, – ответила сестра, – за вами придут.

Возле регистратуры собралась целая толпа: полицейские, санитары, врачи, несколько пуэрториканок с печальными лицами. Я заметила еще одну комнату со стеклянной дверью и табличкой «Приемная № 1». В комнате толпились усталые встревоженные люди всех возрастов: подростки в джинсах и кожаных куртках, женщина в бобровой шубе с приколотым к плечу букетиком фиалок. Сквозь стеклянные вращающиеся двери я видела, как отъехала доставившая Джоула машина «скорой помощи» и прибыла новая. На носилках вынесли какую-то очень бледную женщину с закрытыми глазами. Двое полицейских привели пьяного с окровавленным лицом. Мне казалось, что прошло уже несколько часов. Я обернулась и посмотрела на приемную. Но там как будто не произошло никаких перемен. Все неподвижно сидели на своих красных и черных пластиковых стульях. Снег таял и капал на линолеум. Санитары и интерны в нарукавниках сновали туда-сюда. Медсестры болтали. Подъехала дежурная реанимационная машина. Стеклянные двери раскрылись, и я ощутила поток холодного ночного воздуха.

Потом появился Тед, и при виде его долговязой фигуры я сразу почувствовала облегчение. Собранный педантичный человек может быть не очень хорошим мужем, но в экстренных ситуациях он весьма кстати.

Как обычно, Тед не тратил время на любезности.

– Где он?

– Там где-то, – неуверенно ответила я. – Меня не пустили внутрь.

– Подожди здесь, – сказал он так же, как медсестра, и принялся рыться в ворохе белых халатов. Через минуту он уже натянул нарукавники и обменялся рукопожатием с коллегой. Ученые вроде Теда предпочитают сугубо официальный тон в беседе с молодыми ординаторами.

Пока они разговаривали, я пыталась подойти поближе, но прежде, чем мне удалось что-то услышать, они свернули за угол, и медсестра снова преградила мне дорогу.

Я продолжала ждать. Появился молодой человек с забинтованной рукой. Проходя мимо компании подростков в кожаных куртках, он сочувственно улыбнулся. Какой-то ординатор стал беседовать с женщиной в бобровой шубе. Женщина задавала вопросы и медленно кивала, слушая ответы. Потом она покинула приемную. Подъезжали машины «скорой помощи» и патрульные машины, из которых выносили окровавленные жертвы несчастных случаев, пьяных. Как будто в тот вечер, накануне уик-энда, по меньшей мере половина города получила увечья.

Наконец Тед появился снова и стал переодеваться в хвою меховую куртку.

– Все в порядке, – сказал он мне. – Его приняли. Мы можем идти.

Я не сразу поняла, что мы уходим без Джоула. Не знаю, чего еще я ожидала, может быть рассчитывала на какое-то чудодейственное лекарство, которое поставит Джоула на ноги. Тед дошел до вращающихся дверей и нетерпеливо оглянулся.

– Пойдем, я возьму тебе такси.

– Что с Джоулом? – спросила я.

– Его отправили в психиатрическое отделение.

У меня сжалось сердце. Я чувствовала, что готова заплакать, – но это нельзя было делать ни в коем случае. Ничто так не бесило Теда, как женские слезы. Изо всех сил стараясь не разреветься, я без всяких пререканий вышла на улицу.

Ветер уже стих. Полная луна выплыла из-за облаков и освещала снег, смягчавший угловатые очертания комплекса «Бельвю». На холодном воздухе слово «психиатрическое» перестало восприниматься столь остро. Пробираясь по глубокому снегу рядом с Тедом, я почувствовала, что снова могу доверять своему голосу.

– Что же с ним случилось? – спросила я Теда.

– Похоже, кое-что принял.

– Ты имеешь в виду ЛСД?

– Может, мескалин или галлюциногенные грибы. По дыханию и пробам крови ничего сказать нельзя. От них не остается никаких следов. Но это, очевидно, какой-нибудь галлюциноген. Ведь прежде с Джоулом не случалось ничего подобного?

– Конечно, нет, – поспешно ответила я. Тед пристально посмотрел на меня, и мне сразу вспомнилось, как странно вел себя Джоул в последнее время. Несчастная любовь, отказ от хорошей работы, путешествие в Танжер. Потом – квартира в трущобах, странная жизнь без друзей. Возможно, тут существовала какая-то связь и с самоубийством нашей матери. Но мне не хотелось теперь думать о ней и, чтобы избавиться от этих мыслей, я быстро заговорила:

– Ты видел его сам?

Тед кивнул.

. – Что он сказал?

– Он не говорил.

– Если бы ты только слышал этот голос…

Мы стояли у Первой авеню. Когда Тед остановил такси, у меня возникло чувство, что все происходит слишком быстро.

– Они не могут привести его в сознание?

– Ему дали торазин. Но это не моя область. Давай залезай.

Я села на заднее сиденье, но когда он захлопнул дверь, я не выдержала и крикнула:

– Тед!

По-видимому, ему немалых усилий стоило сохранить спокойствие. Он явно хотел поскорее исчезнуть. Я вдруг поняла, что сегодня мы отняли у него несколько часов, которые он рассчитывал посвятить работе.

– Он все еще… ограничен в движениях? – Я не могла произнести: «в смирительной рубашке».

Но Тед не захотел отвечать. Между нами опять выросла стена.

– Послушай, – сказал он, теряя терпение, – я сделал все, что мог. Завтра поговорю с психиатром.

– Ты позвонишь мне, когда поговоришь с ним?

Он коротко кивнул. Я поняла, что он опасался слез.

– Водитель, отвезите леди на Восточную, шестьдесят четыре.

Когда машина отъехала, я обернулась и посмотрела через заднее стекло. Тед уже останавливал другое такси. Прежде чем мы свернули, я еще раз взглянула на «Бельвю». Множество зданий из кирпича и камня, большие железные ворота. И где-то внутри остался Джоул.

На следующее утро, в субботу, я проснулась, когда за окном моей спальни на заиндевевших деревьях уже сверкали солнечные лучи. Но сказочная красота зимнего утра не развеяла моих тревог. Чтобы взбодриться, я сварила себе кофе. В столь ранний час Тед, конечно, еще не успел позвонить в «Бельвю». Чтобы отвлечься, я включила радио и стала слушать последние новости, но мысли неизменно возвращались к Джоулу. Я опять видела, как он с жуткой гримасой сидит, вытянув ноги, на мексиканском ковре, потом вспомнила отделение неотложной помощи в «Бельвю». И еще у меня осталось смутное ощущение, будто я забываю о чем-то очень важном. Но мне так и не удалось больше ничего вспомнить. Наконец, услышав шум внизу, я спустилась к детям.

Они стояли в прихожей, уже одетые. Вообще-то мы собирались идти покупать пальто, но я решила отложить это на потом. За годы жизни в Калифорнии дети соскучились по настоящей зиме. А в Центральном парке после снегопада было чудесно. Белые холмы, ослепительно сияющие кусты. К тому же, пока дети катаются на коньках, я могла бы спокойно съездить в «Бельвю».

– Что случилось с дядей Джоулом? – спросила Кэрри.

Я уже думала, как ответить на такой вопрос, и решила сказать правду. Это могло даже пойти им на пользу, раз уж они растут в Нью-Йорке.

– Ему стало плохо после какого-то препарата.

Кэрри взглянула на меня сквозь прядь своих длинных золотистых волос.

– Ты имеешь в виду наркотик?

– Что-то вроде того.

У нее округлились глаза, я надеюсь, не от восхищения.

– Как он себя чувствует? – поинтересовался Питер.

– Пока не знаю. Я позвонила твоему отцу, и мы отвезли Джоула в больницу. – Можно ли назвать настоящей ложью то, что я не упомянула про полицию?

– Один человек с нашей улицы принимал ЛСД, а потом выпустил себе кишки, – сообщила Кэрри.

– Кэрри! – возмутилась я.

– Да, так и было. Он прожил только три часа. Доктор в «Ленокс-Хилле» сказал, что он за всю жизнь не видал ничего ужасней.

Я начала понимать, почему многие родители стараются поскорее покинуть Нью-Йорк. Чтобы отвлечь их внимание, я принялась в традиционной родительской манере отдавать распоряжения обо всем, что приходило в голову, в данном случае об их походе на каток.

– Пообедайте в зоопарке. Если будет холодно, не ешьте на открытом воздухе. – Конечно, они не обращали внимания на мои слова. Я знала, что мои дети будут обязательно есть на улице. Пока они обувались, я добавила: – Не забудьте надеть перчатки.

– Если дядя Джоул в больнице, кто позаботится об Уолтере? – вдруг спросила Кэрри.

– Об Уолтере? – машинально переспросила я.

– О коте Джоула. Его зовут Уолтер.

Действительно, я совсем забыла про испуганного дымчатого кота, прижимавшегося к книжной полке. Кто-то должен был накормить Уолтера.

После завтрака я вновь отправилась на Вторую авеню.

Я попросила водителя такси остановиться, не доезжая до дома Джоула, чтобы купить еду для кота. Ярко светило солнце, и улица выглядела чистой и почти веселой. Встречались русские старушки, жившие в этих краях с тех пор, когда Ист-Вилидж еще назывался Ист-Сайдом. В витрине одного из магазинов громоздилась куча буханок ржаного хлеба. На уличных лотках красовались пуэрториканские фрукты. В бакалейной лавке на углу я купила молока и консервированною тунца. Этих продуктов могло хватить надолго – лишь бы привратник согласился немного поухаживать за котом. Я дотащила сумку с продуктами до квартиры Джоула, прежде чем сообразила, что у меня нет ключей.

Некоторое время я стояла в нерешительности возле сломанного почтового ящика, гадая, куда они могли деться. Если ключи лежали у Джоула в кармане, тогда в больнице их запечатали в специальный конверт вместе с остальными его вещами. Но большинство людей, приходя домой, бросают ключи на стол. Вероятно, я нашла бы его ключи внутри. Эту проблему мог решить привратник.

Я попыталась позвонить из парадной в его квартиру. Звонок не работал. Тогда, заметив номер квартиры, я открыла незапертую переднюю дверь и прошла в темный грязный коридор. Несмотря на столь ранний час, кто-то уже готовил обед. В ноздри ударил запах жареной рыбы. На кафельном полу валялась разбитая бутылка из-под вина. Я перешагнула через осколки и подошла к двери привратника. После моего звонка, похоже, выключили телевизор. Я подождала немного, но больше ничего не произошло, хотя у меня появилось ощущение, что за дверью кто-то стоит и прислушивается.

– Мне нужны ключи от квартиры «Д» на пятом этаже, – обратилась я к невидимому обитателю квартиры.

Ответа не последовало. Я позвонила снова. Тишина. Мое терпение начало истощаться.

Потом я заметила, что дверь в подвал не заперта: хотя и не распахнута полностью, а лишь приоткрыта на несколько дюймов, – так мог оставить ее привратник, когда спускался в котельную. Но мне вовсе не хотелось идти туда. На память приходили газетные истории о похищенных женщинах, которых потом находили в печах и моечных машинах. И еще я чувствовала, что там водятся крысы.

И все же мне надо было попасть в квартиру Джоула. Внезапно решившись, я поставила на пол свои сумки и шагнула к двери. Открыв ее, я застыла. Из подвала поднимался какой-то человек.

Он был в солдатской рабочей одежде, широкоплечий, смуглый, небритый и вообще очень грозный на вид. Но я все же подавила в себе стремление к бегству. Конечно, он мог оказаться агрессивным маньяком, о которых пишут в газетах. И тем не менее я очень надеялась встретить настоящего привратника.

– Чего вам здесь надо? – прорычал он.

По его тону я уже окончательно убедилась в том, что передо мной действительно мистер Перес, привратник.

– Мне нужен ключ от квартиры «Д» на пятом этаже, – сказала я твердо, стараясь выглядеть очень респектабельной дамой. – Я сестра мистера Делани.

По его взгляду я поняла, что он видел все вчерашнее.

Полиция, «скорая помощь», Джоул в смирительной рубашке – такую картину трудно недооценить.

– Мой брат в больнице, и я принесла еду для его кота, – продолжала я.

Он слегка покачнулся и для устойчивости схватился за перила.

– Кота? – повторил он, словно слышал это слово впервые.

– Я хотела бы узнать, не согласитесь ли вы кормить его. Я вам заплачу.

– Уходите.

– Что вы сказали? – Внезапно я почувствовала всю безнадежность моих усилий. Привратник, несомненно, был пьян. От него исходил сладковатый запах дешевого вина. Но это едва ли объясняло его поведение. Поскольку я колебалась, он двинулся вперед, очевидно собираясь оттолкнуть меня в сторону. Я отступила, и мистер Перес, пошатываясь, поднялся по ступенькам. Похоже, он был не только пьяным, но и сумасшедшим.

– Я звонила в вашу дверь, но никто не ответил, и я хотела найти вас. Мне нужен ключ от квартиры брата.

– У меня нет ключей, – буркнул он. Но взглянув на свою дверь, он заметил мои сумки. Их вид как будто умерил его подозрительность, и я поспешила воспользоваться благоприятным моментом.

– Если вы согласитесь кормить его кота, я могла бы платить по два доллара в день. И сама буду приносить еду. Вам нужно будет только зайти и открыть консервы.

– Нет! – вдруг закричал он. – Я не пойду туда!

Вне всяких сомнений, я прикоснулась к какой-то болезненной точке. Но это ничего не дало – похоже, я нажала не на ту кнопку. Не спутал ли он Джоула с кем-то другим? Я сделала еще одну попытку:

– Речь идет о квартире «Д» на пятом этаже. Делани.

– Парень, у которого куча книг.

Мне стало совершенно ясно, что никакой ошибки нет. Можно было подумать, что мой брат участвует в войне с самодуром-привратником. Но Джоул, конечно, не стал бы выяснять отношения из-за парового отопления с безобразным пьяницей вроде Переса. Я не знала, что делать дальше. Вероятно, оставалось одно – взломать дверь и забрать кота Джоула к себе домой. Я только не могла решиться попросить Переса присмотреть за моими сумками, пока буду искать поблизости слесаря. Но неожиданно он сдался.

– Подождите, – сказал он мне и, добравшись до своей двери, принялся барабанить в нее и кричать что-то по-испански. Наконец дверь приоткрылась, и он исчез за ней. Я немного постояла на лестнице, потом вернулась к своим сумкам и стала искать кошелек.

Из-за приоткрытой двери доносился шум, свидетельствовавший о том, что в квартире идут поиски. Выдвигались какие-то ящики, слышалась яростная брань. Вспомнив свои познания в области антропологии, я сообразила, что слышу не настоящий испанский, а диалект «борикуа» – на нем говорят в Пуэрто-Рико. Я слушала и ничего не понимала, замечая лишь отличия от ясного звучного мексиканского, к которому мы привыкли в Калифорнии. Пуэрториканская речь была более быстрой, отрывистой.

Когда от сквозняка дверь раскрылась пошире, я увидела гостиную, искусственные цветы, статуэтку из черного дерева, изображавшую, вероятно, Святого Мартина Поресского. На стене висела картина. Человеческая рука. Приглядевшись, я заметила, что ладонь пробита гвоздем. Должно быть, это была рука Христа. Под ней на полке стоял стакан с водой. Все это мне вдруг показалось очень знакомым. Когда дверь опять качнулась от сквозняка, послышалось звяканье колокольчика, и я уловила запах благовоний. Вероятно, в спальне находился алтарь со свечами. «Эспиритизмо», – вспомнила я наконец. Религия, связанная с духами воды и огня. Вода улавливает и удерживает силы зла. Колокольчики служат для привлечения благодати. Мне никогда не приходилось видеть жилище последователей этого культа. Заинтересовавшись, я подошла поближе, надеясь осмотреть все помещение, и заметила маленькую темнокожую женщину. Она была, вероятно, моего возраста, но выглядела гораздо старше. Сделав еще один шаг, я совершила ошибку. Мистер Перес издал предостерегающий возглас, оттолкнул женщину и выбежал из квартиры.

– Вот. Теперь уходите. – Прежде чем я успела достать деньги, он бросил мне ключи и захлопнул дверь.

Я стояла одна на темной площадке, пытаясь понять, что все это значит. Я всего лишь попросила привратника покормить кота, а потом заглянула в квартиру и увидела женщину, которая не отпирала мне дверь, когда я звонила. Во всяком случае ясно, что он хотел поскорее отделаться от меня. Пока я поднималась по лестнице, меня начали одолевать сомнения: действительно ли этот человек так рассердился. Конечно, со стороны казалось именно так. Но под маской гнева могли скрываться и другие эмоции. Я задержалась на лестничной площадке, припоминая, как он отказался идти в квартиру Джоула, как изменилось его лицо при упоминании о ней. И мне стало ясно, что причиной такого поведения могло быть только одно – страх.

Уолтер просто озверел от голода. Я услышала его нетерпеливое мяуканье, прежде чем вставила ключ в замочную скважину. Джоул подобрал этого кота на улице, замерзшего и промокшего, когда переехал сюда в ноябре прошлого года. И теперь Уолтер, очевидно, снова чувствовал себя покинутым.

Я подумала, что быть запертым здесь чрезвычайно неприятно. Кому-то пришло в голову выкрасить стены в зеленый цвет, к тому же краска кое-где облупилась. В квартире царила неприятная гнетущая атмосфера. Хотя батареи работали и дневной свет проникал сквозь окна, освещая превосходный мексиканский ковер и латунную лампу, – в воздухе все равно ощущалась какая-то сырость. Я стояла в нерешительности, испытывая сильное желание поскорее уйти отсюда.

Но Уолтер требовал немедленной кормежки. Я с трудом добралась до кухни, он вился у меня под ногами. Отыскав консервный нож, я открыла банку, и пока Уолтер поглощал ее содержимое, принялась искать подходящую сумку.

Я вспомнила, что у Джоула есть большая нейлоновая сумка. Он летал с ней в Марокко, и она вполне подходила для перевозки кота. Нужно было только оставить щель, чтобы проходил воздух, и закрепить молнию булавкой. Но в прихожей сумки не оказалось. Я посмотрела под диваном в гостиной, заглянула в тесный кабинет, заваленный какими-то бумагами – вероятно, рукописями, которые редактировал Джоул. Я даже зажгла свет в ванной и нашла там подходящую английскую булавку. Вернувшись в прихожую, я обнаружила над шкафом небольшую антресоль.

Чтобы заглянуть туда, мне пришлось принести стул из кухни. Взобравшись на него, я сумела разглядеть темно-синюю нейлоновую сумку, но не смогла до нее дотянуться. Сложив на стуле небольшую башню из телефонных справочников, я наконец дотянулась до сумки и сбросила ее на пол. Однако вместе с сумкой упал еще один предмет.

Я нагнулась и подняла его. В моей руке оказался нож с выскакивающим клинком.

Я осторожно нажала на рычажок, и тотчас из рукоятки выскользнуло острое, как бритва, лезвие длиной около десяти дюймов. Я не могла понять, для чего Джоулу такой нож. Конечно, он мог приобрести подобную игрушку на Таймс-сквер. Но зачем ему понадобилось прятать свое оружие? В случае нападения грабителей он все равно не успел бы им воспользоваться.

К тому же я просто не могла себе представить Джоула в рукопашной схватке. Он был самым миролюбивым из всех, кого я знавала, любителем философии и защитником бездомных кошек. Ему всегда нравилось в одиночестве сидеть с книгой в каком-нибудь тихом кафе. По вечерам он часто посещал музеи, ходил в кино. У такого юноши, как Джоул, просто не могло быть ничего общего с холодным оружием.

Когда я относила на кухню стул, мне вдруг пришло на ум, что у Джоула не должно быть ничего общего и со смирительной рубашкой, галлюциногенными препаратами и завернутым в фольгу шариком гашиша.

И еще одно: я полагала, что у Джоула нет друзей и знакомых, но на самом деле он просто ничего мне о них не рассказывал. По крайней мере, кто-то снабжал его наркотиками. И у него могло быть много знакомых среди ночных обитателей Мандугал-стрит, площади Святого Марка и еще Бог знает каких мест.

Стук в дверь прервал мои мрачные раздумья. При мысли о том, что это явился пьяный мистер Перес, я содрогнулась. Вряд ли он переменил свои намерения относительно кормления Уолтера. Я сунула нож в карман пальто и прошла к двери, когда стук повторился, настойчивый и требовательный.

– Одну минуту, – сказала я и открыла дверь.

– Здравствуй, Нора, – приветствовала меня Шерри Тэлбот, несчастная любовь Джоула. Некоторое время я лишь молча смотрела на нее. Внешне она нисколько не изменилась. Те же длинные светлые волосы, вздернутый носик и неизменная жизнерадостная улыбка дочери процветающего политического деятеля. На ней было новое пальто – парка из шкуры леопарда с откинутым капюшоном.

А я-то думала, что Джоул ни с кем не видится.

– Привет, Шерри, – наконец выдавила я. Она прошла мимо меня в его комнату. Из-за этой блондинки Джоул бросил работу и покинул страну. Она была красива, как пантера, которую она носила, – и столь же опасна.

 

Глава 3

Когда я закрыла дверь и обернулась, Шерри стояла у окна и рассматривала голубятню на крыше соседнего дома. Сунув руки в карманы и расставив ноги в ботинках с низкими каблуками, она выглядела, как главарь какой-нибудь экстремистской группировки.

Детство Шерри прошло в сельской местности. Ее отец, в прошлом висконсинский фермер, вырос до сенатора. В течение двух десятилетий он занимался государственными делами и последние шесть лет состоял членом весьма влиятельной комиссии по международным связям. Его простое грубоватое лицо типичного американца часто появлялось на телеэкранах, когда сенатор разъяснял остальному миру суть демократического процесса. В юности Шерри постоянно шокировала своего родителя какими-нибудь радикальными идеями, но разменяв третий десяток, она резко изменилась и стала увлекаться туризмом.

С Джоулом она встретилась как раз в тот переломный период своей жизни. Компании бородатых маоистов уступили место костюмированным балам в Венеции и поездкам на Гренадины. Но былые увлечения давали о себе знать. Шерри непременно хотелось самой зарабатывать на жизнь. Она ненадолго устраивалась в разные издательства Нью-Йорка и Вашингтона и в одном из них познакомилась с Джоулом. Они проработали вместе два месяца. Он водил ее в музеи, картинные галереи, скромные рестораны, они гуляли в Центральном парке.

Но потом, в один прекрасный день, она просто исчезла.

Джоул был убит горем. Я никогда не видела его таким несчастным. Через неделю она позвонила с другого конца берега Атлантики и игривым тоном сообщила, что отправляется с каким-то итальянским гонщиком кататься на лыжах в Гстааде. Гонщика сменил сорбоннский активист, собиравший пожертвования на площадях. Очевидно, характер Шерри состоял из одних противоречий. В течение нескольких лет она лечилась у специалистов по психоанализу.

Глядя на нее теперь, я удивлялась ее невинному виду: столь ясные глаза и длинные блестящие волосы с платиновой заколкой могли принадлежать и ребенку.

– А где Джоул? – спросила она своим бархатистым голосом, который я очень хорошо помнила. – Мы должны были встретиться.

– Джоул в «Бельвю». – Я вкратце рассказала ей о случившемся, и она опустилась на диван.

– Но они не установили, что он принял, – продолжала я, – может быть, тебе что-нибудь известно?

Но она только тряхнула своими блестящими волосами. Судя по этому движению, Шерри едва ли знала о шарике гашиша.

Я попыталась кое-что уточнить.

– Ты знала, что он экспериментирует с галлюциногенами?

Она встретила мой взгляд с невозмутимо-простодушным видом.

– Трудно сказать. Сейчас многие этим занимаются. Ответ не отличался обилием информации, и я сделала еще одну попытку.

– Вы часто виделись в последнее время?

– Я долго отсутствовала, – сообщила она, и я начала понимать, каким безнадежным делом было общение с Дельфийским оракулом. Но после некоторой паузы она добавила:

– Мы ездили с отцом в Лаос. А еще раньше я побывала в Кении. И это пальто я купила там во время сафари.

– Я вижу, – кивнула я, хотя видела лишь то, что мы так ни к чему и не пришли.

– Там был один француз – ужасный пьяница. – Опять пауза. – Я уверена, с Джоулом будет все в порядке, – ободрила она меня.

Я вздохнула и прошла на кухню. Уолтер уже покончил со своей рыбой. Я вымыла его тарелку и поставила ее сушиться. На пороге появилась Шерри.

– Может, сегодня что-нибудь прояснилось?

Если Тед и звонил, он не застал меня дома. Я набрала его домашний номер, но никто не снял трубку. Я взяла Уолтера, посадила его в нейлоновую сумку Джоула и заколола молнию булавкой. Шерри помогла мне нести остальные вещи. На улице стоял ее маленький «порше», вклинившись между двумя сугробами на краю мостовой. Летом его бы облепили мальчишки, но зимой пуэрториканские дети куда-то исчезают. Они появляются только с первыми теплыми днями весны.

Я мысленно похвалила себя за то, что не села на заднее сиденье, – мы отъехали чрезвычайно резко, с отчаянным скрипом тормозов. Я пыталась успокоить себя простым доводом: если Шерри до сих пор не попала в аварию – возможно, обойдется и на этот раз. Она включила свет в салоне машины и сказала:

– Извини, наверное мне нужно было сбавить скорость. Но я терпеть не могу возиться со всеми этими передачами.

– Хорошая машина, – сдержанно заметила я.

– Если не считать переключения скоростей. Вообще-то, она не моя. Один знакомый дал на время. Вчера вечером.

Будучи бродячим котом, Уолтер, несомненно, повидал на своем веку немало самых разных существ. Тем не менее он оказался явно неподготовленным к встрече с черной венгерской овчаркой. Когда я открыла сумку, кот выпрыгнул, увидел Барона и в мгновение ока оказался под креслом. Но Барон – страстный любитель кошек и умеет находить с ними общий язык. Он тут же сел в позу заклинателя кошек, и его глаза влажно заблестели. Я поняла, что могу идти мыть посуду. С понедельника до пятницы у нас была Вероника, но по уик-эндам мы все делали сами.

Я бросила пальто на диван, пошла на кухню и перемыла посуду, потом вытерла руки и насыпала песку в пластиковую кювету. Но когда я вернулась за Уолтером, чары Барона еще не начали действовать. Он только придвинулся ближе. Я поняла, что им нужно дать еще время, и решила снова позвонить Теду. В его квартире по-прежнему не снимали трубку. Тогда я набрала номер его лаборатории, и ассистент сказал мне, что Тед неожиданно улетел в Вашингтон. Я села и закурила, воображая, как он с важным видом показывает новый штамм какому-нибудь правительственному эксперту. Но потом я вспомнила, что сама отсутствовала все утро. Наверное, Тед звонил мне перед тем, как уехать в аэропорт.

Во всяком случае, поскольку он улетел, мне предстояло делать все самой. Я достала телефонную книгу и позвонила в «Бельвю». Однако когда я назвала имя Джоула, мне сказали, что его карточка еще не поступила в регистратуру. Некоторое время я сидела, глядя на Барона, и размышляла. Наконец мне на ум пришла Эрика.

Она лежала на животе голая, когда Чарлз, ее эконом, провел меня в оранжерею. В окружении каменных изваяний доколумбовой эпохи, среди зарослей экзотических растений, Эрика сама казалась частью музейной экспозиции, посвященной культуре Майя. Правда, теперь она пила свой утренний кофе и листала журнал мод. По крайней мере, она меньше всего походила на психиатра, хотя имела обширную клиентуру среди актеров, художников и писателей, которые опасались, что «ортодоксальный» фрейдист может повредить их творческим способностям.

– Здравствуй, дорогая, – приветствовала она меня, окутывая свое изящное загорелое тело розовым полотенцем. – Чарлз, можно еще чашечку горячего кофе? И нет ли еще бутербродов с сыром?

– Сыр, корица и вишня, – отозвался Чарлз.

– Ты просто сокровище, – прощебетала она, и Чарлз самодовольно ухмыльнулся. Он был черен, как вулканическое стекло, и обладал поразительной сноровкой.

Когда мы остались вдвоем с Эрикой, я спросила:

– Откуда у него такие ресницы? Они настоящие?

– И да и нет. Они настоящие, но он их завивает специальной машинкой. Вообще, Чарлз чересчур чувствителен. Внешне мы ведем себя сдержанно, но на самом деле у нас война. Он влюбился во время своего отпуска в Амстердаме и с тех пор все время туда летает. Сегодня утром опять заявил, что хочет меня покинуть.

– Может, его соблазняют большие деньги?

– Сомневаюсь. По-моему, он богат, как Крез. Я плачу ему приличную сумму, и к тому же он уже несколько лет занимается электроникой.

Эрика завернула конец полотенца на манер саронга. Вынув две черепаховые шпильки, она рассыпала по плечам свои длинные темные волосы. У нее были красивые глаза и стройная фигура, а время и деньги сделали ее прекрасной, похожей на причудливую тропическую птицу.

Тед познакомился с Эрикой в Нью-Йоркском университете в то время, когда мы только что поженились. Она посещала занятия по микробиологии, которые он вел, и, похоже, была весьма обеспеченной девушкой. Во всяком случае, у нее постоянно появлялись новые меховые куртки, туфли на тонком каблуке, брильянтовые браслеты. Тед решил, что она подруга какого-нибудь рэкетира. Но его удивило усердие Эрики. Она не обладала особыми способностями, однако не пропустила ни одного занятия десятинедельного курса. Оказалось, что Эрика уже два года училась в колледже. Но, кроме этого, она не поведала о себе ничего. В следующем семестре мы переехали в Калифорнийский университет, и Теду пришлось о ней забыть.

Через шесть лет он однажды пришел домой и сообщил:

– Я видел Эрику Лоренц.

– Кого? – переспросила я.

– Гангстерскую подружку из Нью-Йорка. Она теперь интерн в Больнице ветеранов.

Я очень удивилась. В Больнице ветеранов работали лучшие специалисты.

– Она пригласила нас на обед в следующую субботу, – неожиданно добавил Тед.

– Надеюсь, ты принял ее приглашение?

– Да, черт возьми.

Оказалось, что у нее роскошная квартира на Рашн Хилл с мебелью из тикового дерева и чудесным видом из окна. Чарлз ловко сновал между нами, подавая напитки. Прежде он служил на корабле стюардом, а потом попал в Больницу ветеранов, и Эрика оказалась одним из его лечащих врачей. Теперь он разносил поджаренный хлеб, а я рассматривала хозяйку, пытаясь обнаружить в ней характерные черты «гангстерской подружки». Но я просто не могла узнать Эрику.

Норковые куртки, брильянты и прочее уступили место скромной, хотя и элегантной, рубашке и черным вельветовым брюкам. Не осталось и прежней скрытности. Эрика рассказала о своей семье. Тед ошибся насчет гангстеров, хотя и не совсем. Ее отец занимался продажей подержанных машин. Он называл себя Безумным Гарри и, чтобы поведать о своей сумасшедшей щедрости, использовал рекламные щиты, газетные объявления и даже дымовой след в небе над тремя штатами Среднего Запада. Карьера его начиналась с ремонтных мастерских в трущобах Чикаго, где, по-моему, порядочному человеку просто не выжить. Эрика не пользовалась особой благосклонностью отца. Главным источником ее дохода были акции некой компании, которые она унаследовала от матери.

Помешивая лед в своем стакане, я подумала, что тайна еще только приоткрылась. Почему богатая девушка поступила в медицинскую школу, какая сила заставила ее устроиться на работу в больницу? Жизнь интерна всегда сурова и безрадостна. Но мои размышления прервал звонок в дверь. Эрика отчего-то забеспокоилась.

– Я хотела вам сказать. Понимаете, он здесь проездом и вообще еще не бывал в этой квартире. Я подумала, если будут друзья… – Она запнулась. – Не беспокойся, Чарлз, я открою сама. – Она повернулась и быстро пошла к двери.

Мне потребовалось некоторое время на расшифровку этого ребуса. Замок на вершине холма, окна с видами и тиковая мебель предназначались для определенной цели. И мы тоже. Когда Эрика встретила Теда, у нее, очевидно, возникла идея о «друзьях». Мы служили декорацией для какого-то великого события. Мое любопытство возросло неимоверно.

Я почти не сомневалась в том, что нам предстоит встреча с ее отцом.

Он оказался невысоким, очень загорелым человеком. У него были седые волосы, отличный костюм, немного помятый в дороге, и ленивая улыбка.

– Именно так! – объявил он, задерживаясь в дверях, словно для того, чтобы лучше рассмотреть нас. – Так я себе все и представлял.

Эта фраза и акцент уроженца Центральной Европы озадачили меня. Он совсем не походил на магната, торгующего подержанными машинами.

Потом Эрика появилась из прихожей, где она отдавала какие-то распоряжения Чарлзу. Минутная нервозность прошла, и она снова стала любезной хозяйкой, представляя нас доктору Гансу Райхману. Я знала его по воскресным выпускам газет. Доктор Райхман был самым знаменитым психиатром – хотя в ортодоксальных кругах такое выражение считалось неприемлемым. Наконец я поняла Эрику.

Но это было шесть лет назад. Времена меняются, и люди вместе с ними. В тот вечер в оранжерее, рассеянно поглаживая пальцами каменного идола, я спросила:

– Как поживает доктор Райхман?

– О, мой старый бедный Ганс. – Эрика достала сигарету, закурила и выпустила облачко дыма. Она имела обыкновение не заканчивать фразу. Но смысл улавливался подсознательно. С годами между Пигмалионом и Галатеей установились спокойные, стабильные отношения. Все началось, вероятно, с его поездки в Сан-Франциско. Но они не поженились из-за сложных семейных обстоятельств доктора. (Фрау Райхман некогда была звездой венской оперетты. В свои пятьдесят лет она оставалась жизнерадостной и порочной. И, кроме того, отличалась коварством. Но, кажется, Эрике удалось с ней поладить.) Потом с возрастом пришла лень и привязанность к дому.

– Он стал старым и ленивым. Больше не практикует, только консультирует и пишет книгу о демонах.

– О чем? – удивилась я.

– Ну, сам он в них не верит, верят те, кто от них пострадал. И все равно – темное дело. Я говорила ему, что он погубит свою репутацию.

– Что за демоны? – спросила я, все еще плохо понимая. Вероятно, столь своеобразная манера подачи информации помогала Эрике в ее работе с художниками, но в обычной беседе создавала некоторые неудобства.

– О Боже, самые разнообразные – тигры-оборотни, китайские лисы, пантеон Бодана. Сейчас его интересуют Карибские Обеа. В прошлом году был, как видишь, Юкатан. – Она показала на каменные фигуры. – Вот это – ягуар, владыка потустороннего мира. А это алтарь. В углубление клали человеческое сердце.

Я поспешно отдернула руку от каменного монстра. Меня подмывало спросить, как доктор сумел заполучить их. Я знала, что вывоз подобных вещей из Мексики запрещен. Но мне довелось жить с ученым, и я знаю: они одержимы своими идеями и не слишком заботятся о законах, считая их чрезмерной обузой.

– В джунглях есть специальные посадочные площадки, – пояснила Эрика, как будто прочитав мои мысли.

Несмотря на все свои недостатки, она была весьма проницательным и искусным психологом.

– Расскажи мне, что стряслось с Джоулом.

Пока я рассказывала, Чарлз успел несколько раз появиться со своим подносом. Потом Эрика позвонила какому-то приятелю, который работал психиатром в «Бельвю». Ожидая, пока закончится шутливая болтовня, предваряющая деловой разговор, я подошла к окну и протерла пальцем запотевшее стекло, чтобы посмотреть, не виден ли наш дом – он находился всего за несколько кварталов отсюда. Наконец она повесила трубку и сказала:

– Он пришел в сознание.

Я поняла, в каком напряжении находилась, только потом – когда почувствовала облегчение.

– Когда можно будет его увидеть?

– Когда хочешь. Его перевели из палаты для буйных в психиатрическое отделение. Это на первом этаже. Я заказала тебе пропуск.

Чем закончился мой визит, я уже не помню. Мне не терпелось увидеть Джоула. Наконец Эрика нажала на какую-то кнопку, и Чарлз, возникнув неожиданно, словно джинн, провел меня через всю квартиру, заполненную трофеями доктора Райхмана. Гостиную украшали шелковые знамена Водана и маска Общества Леопардов. Возле шкафа в прихожей стоял ритуальный барабан, украшенный человеческими челюстями. Надевая пальто, я вспомнила, что рассказала Эрике не все. Мои пальцы коснулись в кармане рукоятки ножа с выскакивающим лезвием.

В соответствии с теорией психоанализа, вы забываете именно то, что связано с вашими бессознательными стремлениями. Я думала об этом по пути в «Бельвю». Очевидно, мне могла понадобиться помощь Эрики для освобождения Джоула. А нож мог вызвать у нее вполне определенные сомнения.

 

Глава 4

Уже у входа в психиатрическое отделение царила тревожная атмосфера. Я нажала на кнопку больничного звонка и, ожидая, когда мне откроют, прочла табличку, запрещавшую давать пациентам спички, стеклянную посуду и бритвенные лезвия. В холле царило запустение. Часы на стене не имели стрелок, в лифте не работал указатель этажей. Рядом с лифтом стояла тележка для белья, а в ней лежали окурки. Наконец за дверью послышалось какое-то ворчание, и я поспешно сообщила:

– У меня пропуск для свидания с Джоулом Делани. Это был, конечно, не лучший способ завязать беседу.

Я даже решила, что обратилась к одному из пациентов. Но через некоторое время ключ повернулся в замке, и передо мной возник дежурный. Он схватил мой пропуск и тут же захлопнул дверь, как зверек, спрятавшийся в свою норку. В раздражении я уже собиралась позвонить еще раз. Но, вероятно, моя бумажка удовлетворила его. Он резко открыл дверь пошире и жестом пригласил меня войти.

– Подождите здесь, – сказал он, снова заперев дверь, и оставил меня один на один с пациентами.

Бледные люди в поношенных пижамах окружили меня, словно золотые рыбки упавший к ним в пруд незнакомый предмет. Я оглядывалась по сторонам, стараясь сохранить невозмутимый вид. Кто-то писал на стене непристойности черным жировым карандашом. Его товарищ пытался стереть надпись. Один человек начал петь, другие тут же зашикали на него. Наконец появился Джоул в такой же пижаме, как остальные, и так же шаркая ногами в бумажных шлепанцах. Небритый и похудевший, как после долгой болезни, все же передо мной стоял прежний Джоул.

– Привет, Нор, – сказал он в своей обычной манере. Правда, он не решался встречаться со мной взглядом. Когда мы поцеловались, собравшиеся вокруг нас пациенты стали разочарованно расходиться.

– Я принесла сигареты.

– Спасибо.

Он сделал попытку весело улыбнуться и показал на окно с металлической сеткой.

– Не хочешь посидеть в нашей темнице?

Мы прошли и сели на деревянную скамью. Он тут же изъявил желание покурить. Но когда я протянула ему пачку, мне вдруг вспомнилась табличка в холле.

– Черт возьми, спички… – пробормотала я.

Джоул удивленно взглянул на меня, потом покраснел. Он показал на мою сумку, и, когда я открыла ее, сам взял коробок и подал мне. После того, как я дала ему прикурить, наступило тягостное молчание.

Я вспомнила, как в детстве мы играли в шахматы. Джоул предпочитал оборонительную тактику и подолгу обдумывал ходы. Иногда, получив большое преимущество, он становился смелым и даже безрассудным, но такое случалось нечасто. Теперь он упорно молчал, и я видела, как дрожали его пальцы, державшие сигарету. Прямой вопрос мог бы пробить брешь в обороне, но у меня не хватало решимости задать его, и вместо этого я сообщила, что взяла к себе Уолтера.

– Спасибо, – кивнул он, глядя на извилистый дымок от сигареты.

– Я воспользовалась твоей старой сумкой с молнией.

– Да, хорошо.

– Я нашла ее у тебя в прихожей над шкафом.

Он снова рассеянно кивнул, явно не вспомнив о ноже с выскакивающим лезвием. Я поняла, что окольные пути ни к чему не приведут, и спросила напрямик:

– Джоул, что ты принял?

Он молчал. Только между бровей у него пролегла небольшая складка.

– Я нашла тебя на полу.

Складка углубилась. Он опустил голову и стал рассматривать свои белые, сделанные из папье-маше шлепанцы с черными точками, похожими на дырки от перфоратора.

– Ты не узнал меня, – продолжала я, – а потом отбивался от санитаров «скорой помощи».

Он поднял голову, и я вдруг подумала, что ему, наверное, здорово досталось от санитаров, когда те напяливали на него смирительную рубашку.

– Ты совсем не помнишь, как я тебя нашла? Полицию, «скорую помощь»?

Красивое лицо Джоула застыло в напряжении. В конце концов он решился взглянуть на меня.

– Послушай, Нор, – тихо произнес он, – я ничего не принимал.

Глядя на человека, с которым меня связывала самая старая, самая большая любовь в моей жизни, к тому же окрашенная чувством вины, я погрузилась в воспоминания о далеком детстве. Как наивны были все его хитрости и уловки!

Джоул разбивает большое рыбное блюдо и среди бела дня ложится спать. Он похищает у меня деньги, предназначенные для оплаты счета из прачечной, покупает на них черепаху у мальчишки из соседнего квартала, а потом исчезает. В конце концов полицейский обнаруживает его в кустах возле библиотеки.

Джоул никогда не сочинял историй, как другие дети. Ложь не доставляла ему удовольствия. Он скрывался и молчал, если это было возможно. Только когда его ловили, он лгал, глупо и бездарно. Меня сводило с ума это зрелище: с ужасной гримасой он зажмуривал глаза и отрицал очевидные факты.

Мне хотелось схватить Джоула и вытрясти из него всю правду, но вместо этого я неожиданно закричала:

– Почему ты всегда отрицаешь очевидное?!

Он пожал плечами – характерный жест Джоула, от которого у меня кровь прилила к вискам. Мне захотелось ударить его. Но в нашей семье дело никогда не доходило до драки. Детям основателя акционерной компании оружием служило только слово.

– Если ты ничего не принимал, почему же тебя привезли сюда? – Я показала на оконную сетку, на всех этих алкоголиков, наркоманов, психов. – Тед вызвал «скорую». Ты не узнал меня. Была полиция, были санитары, врачи. Они написали официальные отчеты. Если ты начнешь все отрицать, тебе отсюда не выбраться.

Джоул задержал дыхание – от страха или негодования, – но, прежде чем он успел ответить, перед нами появилась Шерри Тэлбот с огромной дорожной корзиной. Очевидно, мы были столь поглощены спором, что не заметили, как она вошла.

Многолетний опыт предвыборных баталий научил Шерри спокойно относиться к таким пустякам, как семейная свара в городской психушке. Она улыбнулась нам своей лучезарной улыбкой.

– Привет, Джоул.

Ее чудесные светлые волосы сияли. Она протянула Джоулу корзину, и он в смущении стал разглядывать великолепные яблоки, гроздья винограда и персики, завернутые в зеленый целлофан.

– Как ты попала сюда? – спросил он наконец.

– Я вспомнила одного парня – мы с ним встречались прошлым летом в Хэмптоне. Он тут на какой-то административной должности.

– Но как ты узнала, что я здесь?

– Нора сказала, – ответила она.

Он бросил на меня пронзительный взгляд, и я поняла, каково ему теперь: небритый, в поношенной пижаме и шлепанцах на босу ногу. Но у меня не было возможности объясниться.

Видя, что от нас толку мало, Шерри уселась на соседнюю скамейку и, не обращая внимания на зарешеченные окна и разгуливающих вокруг психов, принялась рассказывать нам о газетной заметке, которую ее попросили написать.

Пока она говорила, Джоул, очевидно, сам того не замечая, протяжно вздохнул, и этот вздох показался мне очень знакомым. Когда он повторился, я вспомнила, что так же вздыхала наша мать. Был теплый майский день. Она распахнула окна, и вся комната наполнилась ароматом цветущей сирени. Мама лежала и вздыхала, рассеянно поглядывая на экран телевизора. Вечером отец отвез ее обратно в санаторий для душевнобольных, и на следующий день она покончила с собой. Ей удалось найти ножницы в корзинке для шитья, принадлежавшей сиделке.

Я взглянула на Джоула. У него было ужасно бледное, как будто даже испуганное лицо. Мне стало ясно, что оставлять его здесь ни в коем случае нельзя.

Когда наконец вернулся дежурный, чтобы поторопить меня, я предложила Джоулу:

– Давай пригласим частного психиатра.

– Зачем? – спросил он с беспокойством, но потом вдруг добавил: – Может быть, ты и права. Лучше сказать им, что я принял ЛСД.

– О Джоул, вот и хорошо, – обрадовалась я, сознавая в то же время его тонкую игру: он только соглашался сказать кое-что им, но ни в чем не признавался мне.

– И тогда мне не понадобится психиатр, – резонно заметил он.

– Джоул, дорогой, но ведь нам надо убедиться, что ты не примешь его опять, – возразила я и, прежде чем он успел что-нибудь сказать, поспешно добавила: – Послушай, это будет всего лишь Эрика Лоренц.

Джоул просветлел. Он видел Эрику, когда приезжал к нам на побережье во время каникул, и она, похоже, произвела на него большое впечатление. Во всяком случае, в течение нескольких лет он иногда спрашивал о ней. Возможно, к тому же ее фривольные манеры помогали преодолеть страх перед врачом-психиатром.

– Ну если это только Эрика, – пробормотал он.

Моя миссия была завершена, и теперь мне хотелось поскорее исчезнуть, пока не возникло дополнительных осложнений. Когда я поцеловала его в щеку, Джоул похлопал меня по плечу, и я почувствовала себя прощенной.

Однако когда мы с Шерри шли по темному коридору, меня не покидало чувство тревоги. Я поняла, что мы просто заключили молчаливый договор, чтобы обмануть врачей.

Благодаря Эрике осмотр Джоула психиатрами прошел гладко, и через десять дней его признали здоровым. Я пришла за ним в среду днем со свежей сменой белья, наручными часами, ключами и деньгами, хранившимися в его персональном пакете. Джоул был в прекрасном настроении. У меня в памяти запечатлелось его сияющее лицо.

Но когда мы покидали психиатрическое отделение, словно какая-то тень скользнула по лицу Джоула. Оказавшись на свежем холодном воздухе, он вдруг совершенно переменился. Лицо его сделалось тревожным и напряженным. От жизнерадостного настроения не осталось и следа. В то время мне казалось, что я все понимаю: двенадцать дней в подобном заведении делают человека беспомощным перед внешним миром.

Мы прошли до Первой авеню и поймали такси. Но когда надо было назвать адрес, Джоул заколебался.

– Ты не хочешь домой? – удивилась я.

– У тебя не найдется комнаты на несколько дней? – спросил он.

Я попросила водителя отвезти нас на Восточную, 64, и мы молча поехали домой. Рассеянно скользя взглядом по фасадам магазинов, я пыталась понять, что происходит с моим братом, и в то же время мысленно переделывала свой кабинет в удобную спальню. Когда мы свернули с Первой авеню, я украдкой взглянула на Джоула и с удовлетворением обнаружила, что он откинулся на спинку сиденья и, по-видимому, немного расслабился.

Дети еще не вернулись из школы, и наше прибытие не вызвало никаких особых эмоций. Вероника выключила пылесос, чтобы открыть дверь, и, как истинная пуэрториканка, восприняла неожиданное появление брата как нечто само собой разумеющееся. Она застенчиво приветствовала его и тут же сходила за чистыми одеялами и простынями, после чего приготовила нам кофе. Когда мы уселись в гостиной, Барон подошел, обнюхал нас и ушел.

– Уолтер где-нибудь тут. Наверное, спит, – сказала я, надеясь, что Джоул не рассчитывал на трогательную встречу.

Но каких-либо признаков разочарования я не заметила. Он был скорее вялым, просто сидел и смотрел на дрова, сложенные у камина.

– Хочешь, разведем огонь? – предложила я.

– Да, неплохо бы, – ответил он рассеянно.

Я подождала немного и, поскольку он не двинулся с места, скомкала кусок газеты, сложила щепки и сверху положила два полена лимонного дерева. Когда я разожгла огонь и отодвинула заслонку, мне пришло на ум своеобразное объяснение поведения Джоула. Возможно, для человека, только что вышедшего из больницы, такая работа, как разведение огня в камине, представлялась слишком тяжелой.

Воспоминание о больнице сообщило моим мыслям новое направление. После того как Вероника принесла поднос и удалилась, я сказала:

– Ты знаешь, Эрика не принимает пациентов дома. У нее кабинет в больнице.

Мне хотелось намекнуть ему, что нужно бы позвонить и договориться о встрече. Но мои ухищрения, как всегда, не увенчались успехом. Он только рассеянно кивнул. Я подала ему чашку. Он поставил ее на стол перед собой и продолжал неподвижно сидеть, глядя на языки голубоватого пламени в камине.

Я пила кофе в полной тишине, пока перезвон каминных часов не напомнил мне, что скоро должны прийти из школы Кэрри и Питер. Они посещали частную школу, которая очень нравилась Теду и находилась на Восточной, 80. В хорошую погоду они возвращались домой пешком. Поэтому их можно было ожидать в любую минуту. А я так и не получила никаких подтверждений того, что Джоул действительно начнет лечиться. Но у него могли быть обычные затруднения с деньгами. Свободная профессия не приносила больших доходов.

– О деньгах не беспокойся, – сказала я. – С Эрикой я сама расплачусь, а ты потом мне отдашь.

Но после этого он вдруг поднялся.

– Ты меня поселила в кабинете?

Я не сразу смогла ответить, и только смотрела, как он, приложив ладонь ко лбу, идет по лестнице. У него опять был мрачный и усталый вид.

– У тебя все в порядке? – спросила я.

Мне показалось, что с ним произошла какая-то внезапная перемена, но я понятия не имела, в чем она заключалась.

Джоул не обернулся и даже не остановился.

– Я устал, – пробормотал он. – Пойду полежу немного.

Это было сказано достаточно мягко и спокойно, но когда я посмотрела ему вслед, мне почему-то стало страшно, и я не решилась последовать за ним. Он быстро скрылся за дверью. И тогда я подумала, что, быть может, освободив Джоула из «Бельвю», я тем самым затронула нечто совершенно мне неподвластное.

Вскоре явились дети. Весть о новом обитателе нашего дома они встретили с энтузиазмом – не столько из семейных чувств, сколько оттого, что Джоул побывал в «Бельвю». Когда я не могла вызволить его оттуда, они очень беспокоились.

– Держу пари, ему здорово досталось, – заявила Кэрри. – На него набрасывались сумасшедшие!

Она принялась изображать, как это происходило. Питер, обычно более сдержанный, был столь увлечен ее пантомимой, что решил, показать собственную версию. Мне пришлось положить конец представлению.

– Он сейчас отдыхает. Постарайтесь вести себя тише.

Они тут же присмирели. Питер с таким видом принялся готовить уроки, что я не могла не почувствовать немого упрека. Кэрри тем временем на цыпочках прошла в свою комнату, где провела длинный телефонный разговор со своей самой близкой подругой Кэролайн о превратностях домашней жизни. Подобная беседа уже происходила совсем недавно. Отец Кэролайн, худой впечатлительной девочки с кудрявыми волосами, был весьма раздражительным человеком.

Но вечер продолжался. Я правила гранки моей новой книги. Вероника почистила овощи к обеду, потом оделась и отправилась в Испанский Гарлем – она посещала курсы машинисток. Похоже, она собиралась в скором времени покинуть нас.

Потом я вспомнила, что сегодня среда, и, поскольку дети были фанами «Рэйнджерс», мне следовало уже позаботиться об обеде: матч начинался в половине восьмого, и они обычно отправлялись в Медисон-Сквер-Гарден к семи.

В половине седьмого я пошла будить Джоула и уже собиралась постучать в его дверь, но, услышав, что он разговаривает по телефону, замерла с поднятой рукой. К моему удивлению, Джоул говорил по-испански и к тому же совершенно изменившимся голосом. В ту ужасную ночь, когда я нашла его в полубессознательном состоянии, он тоже говорил очень странно. Тогда у меня возникло ощущение, будто собственный голос стал для Джоула чужим. Но теперь я слышала совсем другие интонации – грубые, резкие, чуть ли не злобные.

Такого я никак не ожидала от Джоула и в первую минуту просто растерялась. Мне пришло на ум, что, может быть, Вероника еще не ушла и разговаривает со своим приятелем. Но ведь я сама проводила ее до двери, и к тому же приятель Вероники никак не мог оказаться в моем рабочем кабинете. Пока я размышляла, разговор неожиданно резко оборвался. У Меня даже возникло сомнение: не почудился ли он мне. Я постучала и, когда Джоул отозвался, вошла и увидела, что он лежит на моей кушетке.

– Привет, – сказала я, включая верхний свет, – не знала, что ты говоришь по-испански.

Он прикрыл рукой глаза, заслоняясь от яркого света, и взглянул на меня с сонным видом.

– Разве ты не говорил только что по телефону? – удивилась я.

Джоул посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

– Уйди, – буркнул он и повернулся лицом к стене.

Я отказалась от намерения раскрыть телефонную тайну.

– Но сейчас пора обедать. Все уже готово.

– Я не голоден. После поем.

– Джоул! – крикнула я. Но он не ответил.

У меня возникло подозрение, что Джоул звонил человеку, снабжавшему его ЛСД. Но и это ничего не объясняло. Почему он скрывал свое знание испанского? Тут явно было что-то еще.

Но я не хотела ссориться с ним. По крайней мере, следовало подождать, пока дети уйдут на хоккей. Приняв решение, я вышла из комнаты.

Когда они ушли, я достала консервы и приготовила сэндвичи. Потом со стаканом молока на подносе я отправилась в свой кабинет, чтобы дать ясно понять его обитателю, что никакие глупости не должны нарушать домашний порядок. Постучав и не услышав ответа, я открыла дверь и резко зажгла свет.

Вельветовое покрывало было смято, но простыни и наволочки все еще лежали на кресле, куда их положила Вероника. Джоул исчез. Я поставила поднос с молоком и сэндвичами на стол и прошла по коридору в ванную. Там никого не было. Но ведь он не мог никуда уйти! Я все время находилась здесь, и по пути к передней ему пришлось бы пройти мимо меня. Потом мне показалось, что в квартире стало подозрительно холодно. Я вернулась в кабинет и увидела, как затрепетали шторы от сквозняка. Окно оказалось распахнутым настежь – и это в морозную февральскую ночь!

«Безобразие», – подумала я и поспешила навести порядок. Но борясь со шторами, я вдруг подумала, не улизнул ли Джоул через окно. Такая мысль показалась мне совершенно нелепой: взрослый человек карабкается по стене, вместо того чтобы воспользоваться дверью. Я прислонилась к подоконнику, едва ощущая острый уличный холод. Кабинет находился на третьем этаже. Правда, вдоль стены от тротуара до крыши тянулись мощные стебли вистерии. Но Джоул никогда не был спортсменом. Он не увлекался ни легкой атлетикой, ни баскетболом – только немного умел плавать. Во всяком случае, карабкаться по стеблям он не стал бы.

И тем не менее Джоул исчез. На миг мне почудилось, будто я вижу его – какой-то человек быстро прошел мимо уличного фонаря и скрылся за углом. Но его движения нисколько не напоминали походку Джоула – в таких вещах родной сестре трудно ошибиться. Я дрожала от предчувствия чего-то ужасного, и все же заставила себя закрыть и запереть окно. Если Джоул надеялся вернуться незамеченным, его постигнет разочарование. Я снова разожгла огонь в гостиной, нашла колоду карт и холодными дрожащими пальцами принялась раскладывать пасьянс.

Дети вернулись со своего хоккея около десяти и, держась с нарочитой вежливостью, отправились спать.

Только Барон как будто почуял неладное. Обычно он спит с Питером и Кэрри, но сегодня примостился у моих ног.

Когда стенные часы пробили два, он поднял голову и завыл. Барон любит полаять, понаблюдать за невидимыми мухами. Иногда он даже встает на задние лапы и танцует – но никогда не воет. От этого звука мне стало жутко. Я велела Барону замолчать, но он вскочил на ноги и начал лаять в сторону кабинета. Я подумала, не явился ли Джоул. Вероятно, он не заметил, что окно уже закрыто, и стал карабкаться по лианам. Он мог растеряться и упасть. Я бросилась к лестнице, чтобы успеть открыть окно, и наткнулась на сонного Питера, который спускался по ступеням.

– Что происходит? – спросил он, и в это время в дверь позвонили.

Я попыталась придумать какое-нибудь объяснение, но ничего не пришло на ум, кроме: «Иди в свою комнату». Джоул, должно быть, заметил, что окно закрыто, и решил действовать иначе.

– Почему Барон лает и кто звонит в дверь? – продолжал Питер.

– Будь любезен, вернись в постель.

Он взглянул на меня с оскорбленным видом – и все же это был Питер, он пошел обратно наверх. Мне повезло, что не проснулась Кэрри.

Дрожа от страха и злости, я успокоила Барона и сняла дверную цепочку. Открыв дверь, я увидела Джоула, который стоял с беззаботным видом, сунув руки в карманы пальто.

– Привет, Нор, – сказал он, – забыл попросить у тебя ключ.

– Джоул! – начала я гневно и тут же умолкла, когда разглядела его при свете лампы в прихожей. Лицо Джоула было белым как полотно, губы дрожали, казалось, что он вот-вот заплачет.

– Где ты был? – спросила я спокойным тоном.

Он неуверенно пожал плечами, словно не надеялся на свой голос.

– Ты мог разбиться насмерть, вылезая из окна.

Он неподвижно застыл, слушая меня с напряженным вниманием.

– Почему же ты не мог выйти через дверь?

Молчание.

Он машинально поднес руку ко лбу, потом быстро сунул ее в карман. Но я успела заметить три кровавые полосы на тыльной стороне ладони.

– Кто тебя оцарапал, Джоул?

Он затряс головой.

– Не знаю. Я не могу вспомнить.

Я нахмурилась, решив, что он опять притворяется. Но жалкий измученный вид Джоула и то, как он растерянно тряс головой, заставили меня поколебаться.

– Я был здесь, и был вечер. А потом оказался там, на улице, и уже наступила ночь.

Чем дольше я наблюдала за ним, тем больше убеждалась в искренности его слов.

– Ты не помнишь, как спускался из окна по стеблям вистерии? – спросила я.

Он посмотрел на меня с мольбой во взгляде.

– Боже мой, Нор, я же до смерти боюсь высоты.

Я вспомнила, как однажды во время каникул в Калифорнии помогала ему на пляже спускаться со скалы. Страх совершенно парализовал его, хотя скала была ниже нашего окна.

– Джоул, что ты принимал? ЛСД? Или свой киф из Танжера?

Он отрицательно покачал головой, и я поверила ему.

– Ничего. Я и в тот раз ничего не принимал, по крайней мере в тот день.

Потом он вынул из кармана свою оцарапанную руку, и некоторое время мы ее вместе рассматривали.

– Я позвоню Эрике утром, – пообещал он.

 

Глава 5

На следующий день у Эрики нашлось свободное время, и она смогла принять Джоула сразу же. Потом один из ее пациентов, археолог, получив Рокфеллеровскую стипендию, уехал в Ирак изучать шумерские цилиндрические печати, и Джоул стал посещать клинику регулярно по вторникам и четвергам. Вскоре мы все почувствовали облегчение, словно Эрика освободила наш дом от какого-то гнетущего бремени.

Мы перестали считать Джоула гостем. Он как-то естественно вписывался в картину семейной трапезы, оживлял процедуру мытья посуды, вступал в дискуссию с детьми по поводу пользования ванной и телефоном.

По-прежнему он не выказывал желания вернуться в свою квартиру, и даже привез оттуда кое-какие вещи: одежду, транзистор и пишущую машинку. Очевидно, Джоул решил возобновить свою редакторскую работу.

Однажды я посетила свой бывший кабинет, намереваясь заглянуть в уэбстеровский словарь, и обнаружила некоторые перемены в расстановке мебели.

– Я вижу, ты передвинул стол, – заметила я. (Кроме того, он был завален рукописями.)

Джоул лежал на кушетке, листая свежий номер географического журнала. Похоже, он не уловил нотку иронии в моих словах – или просто не обратил на нее внимания.

– Когда я работаю, мне хочется видеть что-нибудь красивое.

Он придвинул стол к окну, из которого открывался вид на живописные, словно сошедший с викторианских открыток, старинные особняки.

– Меня эта картина всегда отвлекает, – призналась я, – приходится сидеть спиной к окну.

Джоул слегка прищелкнул языком – очевидно, выражая сожаление по поводу слабости моего характера, и вернулся к цветным фотографиям Непала в журнале. Я подошла к полке со словарями, отыскала нужное слово и уже собралась вернуться к своей собственной машинке, стоявшей теперь на столике перед моей кроватью, когда Джоул положил журнал на грудь и сказал:

– Знаешь, Нор, эти мои провалы в памяти появились неслучайно.

– Неслучайно? – осторожно переспросила я.

Поскольку Эрика считалась моей подругой, ситуация была довольно деликатной. Конечно, если Эрика придерживалась бы традиционных взглядов на психиатрию, она не взялась бы за такой случай.

– Это какие-то последствия галлюциногенов, – продолжал Джоул.

– Но ты, кажется, говорил… – начала я и остановилась, сообразив, что спорить сейчас неразумно.

Он уже начал раздраженно хмуриться, но пересилил себя, чтобы закончить свою мысль.

– Я не говорил, что никогда не пробовал ЛСД. Я принимал его дважды. И последний раз – за день до того, как… Ну ты помнишь, когда ты нашла меня. В общем, оказывается, симптомы могут появиться позже без ЛСД. Самопроизвольно.

– Понимаю, – кивнула я, надеясь, что в моем голосе звучало лишь дружеское участие, свободное от лишних эмоций.

– Обычно сознание сохраняется, и потом все проходит без следа. Но иногда возникают разные последствия. В моем случае – просто провалы в памяти.

– Да, наверное, – согласилась я, хотя меня немного смущал его энтузиазм по поводу вызванной наркотиками амнезии.

Видя, что Джоул доволен собой, я решила воспользоваться случаем и задать весьма волновавший меня вопрос.

– Ты только два раза терял память?

– Конечно, – уверенно ответил он. – Больше такого не случалось. Это что-то вроде наркотического переутомления.

Но меня все еще беспокоила мысль, что с Эрикой я была не совсем откровенной. Я решила, что будет лучше, если Джоул сам расскажет ей о ноже с выскакивающим лезвием, который все еще хранился у меня в спальне. Я сходила за ним и молча положила его на кушетку.

– Что это? – удивленно спросил Джоул. Он взял нож и стал с любопытством его разглядывать, потом дотронулся до рычажка и испугался, когда выскочило длинное острое лезвие.

– Я нашла эту вещь у тебя в прихожей над шкафом, когда искала сумку для Уолтера.

– Где? Над шкафом в прихожей? – переспросил он. – Да, там есть антресоль. Но я ее никогда не осматривал – только забросил туда сумки. Наверное, нож остался от прежнего жильца. Может, там жил какой-нибудь грабитель?

Конечно, такое объяснение казалось вполне приемлемым. Джоул всегда был разгильдяем. И все же история с ножом беспокоила меня слишком долго, чтобы я могла так просто от нее отмахнуться.

– А что, если это еще один провал в памяти?

– И я пошел и купил нож? Но зачем тогда я положил его на антресоль?

– Может, спрятал? – предположила я.

– От кого? От самого себя?

Да, действительно, он жил один.

– А полиция?

Но мысль о полицейской облаве на Джоула показалась нам обоим столь нелепой, что мы рассмеялись. Потом раздался телефонный звонок. Звонила Шерри, и я выскользнула из комнаты, наконец-то почувствовав настоящее облегчение.

То, что можно назвать облегчением, продолжалось в течение всего февраля и большей части марта. Дети ходили в школу, на хоккей, к друзьям. Джоул продолжал посещать Эрику. А я опять занялась своей новой книгой. Приятно было постукивать на машинке, сидя за своим карточным столиком и смутно воспринимая отдаленный гул пылесоса Вероники, в то время как угли в камине постепенно превращались в пепел. А потом приходили из школы дети.

Пожалуй, единственной ложкой дегтя было поведение Шерри. Я никак не ожидала от нее такого постоянства. Она звонила каждый день или заезжала за Джоулом, отрывая его от работы, и они со свистом уносились на маленьком «порше». (Оказалось, что Шерри взяла эту машину у какого-то советника ООН, который отправился с официальной миссией в Камерун и задержался там дольше, чем предполагалось.)

Они могли уехать или приехать в любое время суток. Мне, конечно, не нравилось, что Джоул так часто посещал эти сомнительные вечеринки, где резвились богатые лоботрясы, наркоманы, эксцентричные музыканты. Такая обстановка едва ли подходит для человека, лечащегося у психиатра. Правда, я знала, что Эрике все известно, и опасалась лишь одного: как бы у Джоула не повторился прежний срыв. Но, судя по всему, после истории с Шерри у него развился стойкий иммунитет. Джоул казался холодным и бесстрастным.

Конечно, его мысли занимала только Шерри.

Я встретилась в Эрикой в одной из галерей Парк-Бернет.

– Все идет чудесно, дорогая, – уверенно заявила Эрика. – Положись на меня, и ни о чем не беспокойся.

Она избегала профессионального жаргона. Такой своеобразный снобизм я наблюдала у некоторых ученых. И слова, которые она употребляла, никогда не имели особою значения. Но в них ощущалась уверенность опытного врача. От ее изящной фигуры в красивом белом свитере и элегантного шелкового зонтика исходили покой и уверенность. Я просто терялась рядом с Эрикой, когда она прохаживалась по красной ковровой дорожке под хрустальными люстрами, и служители в зеленой униформе кланялись ей.

– Ты, наверное, часто тут бываешь, – заметила я.

– Да я-то что. – Все же ее манера выражаться порой напоминала о Безумном Гарри. – Это мой бедный Ганс. Он оставил здесь целое состояние – совершенно теряет голову на аукционах. Сегодня я, кажется, заставила его ждать. Мы договорились встретиться в три.

Мы не спеша проплыли через зал современной живописи, где я некоторое время рассматривала рисунок Пикассо, который очень хотела, но не могла приобрести. Потом, миновав нефритовые чаши и шелковые свитки Древнего Востока, мы наконец добрались до примитивного искусства Карибского бассейна, где и обнаружили доктора Райхмана, ожидавшего Эрику.

Впрочем, едва ли это можно было назвать ожиданием. Забыв про Эрику и вообще про все на свете, доктор переходил от предмета к предмету, подолгу застывая над каждым из них. Статуэтки, связанные с культами Водана и Шанго, стояли на постаментах под картинами на фоне стенных драпировок из коричневого вельвета. Доктор наклонился, изучая одну из картин, когда Эрика подвела меня к нему и объявила:

– Ты, конечно же, помнишь Нору Бенсон.

У мусульман это называется «барака» – некое сочетание энергии, тепла и духовного очарования, которое служит признаком святого или целителя. А также богатого психиатра. Когда доктор Райхман пожал мою руку и обратил на меня все свое внимание, выказывая искреннюю заинтересованность в моем благополучии, – общий эффект от подобного обращения соответствовал нескольким порциям мартини. Седые волосы были все так же густы, как в тот вечер на Рашн Хилл в Сан-Франциско. За шесть лет доктор совсем не изменился. Тот же бронзовый загар, несмотря на зиму. Тот же отлично скроенный и немного помятый костюм. И даже запах того же одеколона.

Мы с большим взаимопониманием обменялись любезностями. Потом, пытаясь заразить меня своим энтузиазмом, он взял меня под руку и повернул лицом к картине.

– Что вы об этом скажете?

Я отнюдь не любительница примитивного искусства. Двумерные картинки, в ясных детских тонах изображавшие постройку амбара или добычу кленового сахара, ничего во мне не пробуждали. В данном случае я увидела белый сказочный катафалк, ехавший по тропической улице, конечно совершенно плоский, на жизнерадостном красно-голубом фоне.

– Присмотритесь к катафалку, – пришел мне на помощь доктор.

Я присмотрелась, пытаясь не разочаровать его. Но увидела лишь маленькую телегу, которую везли четыре лошади, украшенные перьями.

– Действительно, на островах пользуются такими катафалками, – уклончиво заметила я.

– Да, особенно для детских похорон. Но взгляните, дорогая моя, в этом старом европейском катафалке вы видите раковины каури!

Я взглянула на маленький гроб и увидела, что он действительно окружен рядом тщательно прорисованных раковин. Но я не могла понять, почему они вызвали такое возбуждение у доктора.

– Вуду, – подсказала мне Эрика.

– Ну нельзя же все так упрощать, – возмутился доктор Райхман, – такие раковины встречаются в магической практике от Океании до Гарлема. Ты помнишь маленьких идолов, украшенных раковинами, со Сто десятой улицы?

– Какие-нибудь беженцы с Гаити, – возразила Эрика.

– Нет, моя дражайшая, не только Гаити. Как насчет Шанго с Тринидада, Сангериа с Кубы, Обеа с островов?

В их споре я стала лишним участником. Доктор Райхман опять поймал меня за руку и подвел к другой картине:

– А что вы видите здесь?

Я видела хижины, расположенные на склоне горного хребта. На переднем плане зеленый сахарный тростник, спутанные лианы, жалкая лачуга из гофрированного цинка, окруженная высокими пальмами. Повсюду зловещий зеленоватый свет. А внизу справа – шар голубоватого пламени. У меня возникло ощущение, что все это – из какого-то забытого кошмара.

– Гуайама, деревня ведьм в Пуэрто-Рико, – пояснил доктор Райхман. – Огненный шар – это бруха, ведьма. Она летает по ночам и выискивает себе жертву.

– Тут есть что-то жуткое, – согласилась я.

Он опять обернулся к Эрике.

– Это не вуду, моя дорогая. Это Пуэрто-Рико. А теперь такое можно найти и в Испанском Гарлеме.

Я вспомнила дверные колокольцы и магическую воду в доме Джоула и решила немного прихвастнуть:

– Мне тоже довелось видеть спиритические храмы. Эспиритизмо.

– Эти люди вызывают духов умерших и занимаются брухерией – колдовством. Вы видели в Нью-Йорке botanicas?

– Конечно, я видела их в Ист-Вилидж. Но я всегда считала их просто лавками, где торгуют целебными травами.

– Они продают порошки, с помощью которых можно вызвать души умерших, руту для защиты от дурного глаза, мимозные ванны для изгнания злых духов.

Слушая доктора Райхмана, я невольно подумала о Веронике: такая современная жизнерадостная девушка, посещающая курсы машинописи. Ведь она жила в Эль-Баррио.

«Неужели она тоже ведет какую-то тайную жизнь?» – подумала я с беспокойством.

– Рядом с нами, – продолжал доктор Райхман, – находится город, где царит сверхъестественное. Он основан на верованиях, которые продолжают жить в тысячах душ.

– Ты погубишь в себе психиатра, – заключила Эрика.

Этот разговор припомнился мне через неделю, когда мы с Вероникой помогали Джоулу переехать с его старой квартиры. Джоул не заключал договора об аренде и потому решил найти себе другую квартиру в Уэст-Вилидж. Между тем выяснилось, что ему хотелось бы перевезти свою мебель на Восточную, 64. Я была встревожена. Его пребывание у нас и так уже растянулось на весь февраль и большую часть марта.

Но он был моим единственным братом, и к тому же находился в неважном положении. В тот вечер мы с Вероникой бодро взялись упаковывать его вещи, а Джоул просмотрел номера «Вилидж войс», подыскивая подходящего перевозчика.

У нас имелись все основания надеяться на непродолжительность переезда. Действительно, у Джоула оказалось совсем мало вещей. Они все вполне могли уместиться на одной вокзальной тележке. Когда бородатый грузчик вынес мебель и они с Джоулом уехали, я стала помогать Веронике наводить порядок в опустевшей квартире.

Очищая кухонную раковину, я вдруг вспомнила слова доктора Райхмана. Наверное, это произошло оттого, что порошок, которым я пользовалась, назывался «Магическая сила». Мне захотелось спросить у Вероники о колдунах и ведьмах. Но она так бодро терла плиту и вообще выглядела такой современной – едва ли отличаясь от тех хорошеньких девушек которые каждое утро наводняют страховые конторы, – что я даже не смогла придумать подходящего повода.

Все же у нее, несомненно, сохранились какие-то воспоминания. Вероника родилась на острове, и из ее рассказов я поняла, что она провела детство в трущобах в местечке под названием Ла-Эсмеральда. Начищая раковину, я вспомнила лачуги из рифленого цинка с крышами из смоленой бумаги.

Мне довелось побывать в Сан-Хуане еще в студенческие годы во время пасхальных каникул. Однажды внезапный карибский закат застал меня врасплох, когда я шла через старое кладбище. Окруженная бледными мраморными ангелами, я видела, как хмурится небо и темнеет океан. Прижавшиеся к скалам хижины с крышами из смоленой бумаги вдруг приобрели какой-то мрачный зловещий вид. Метаморфоза произошла удивительно быстро.

Меня охватил страх, и я бросилась бежать по высокой траве, спотыкаясь о мраморные плиты, пока не очутилась на Калле Сан-Себастьян возле старого собора. Только там я немного пришла в себя и побрела на Сэмс-Плэйс, где заказала ром с кока-колой. Когда сердце наконец перестало бешено колотиться, я попросила гамбургер. У него оказался чудесный вкус, такой привычный и умиротворяющий.

Проснувшись на следующее утро в своей мягкой постели в гостинице ЮУКА, я сказала себе, что все дело в сочетании темноты и кладбищенской атмосферы. Возможно, так оно и было. Но в памяти запечатлелась встреча с чем-то жутким, сверхъестественным.

Однако Вероника некогда разгуливала по тем подозрительным улочкам среди пивных банок, битых бутылок и кудахтающих кур. И оттого, что я все это знала, мне трудно было говорить с ней о таких вещах, как брухерия. У Вероники не осталось испанского акцента, внешне она совершенно не отличалась от типичной молодой американки. Мои расспросы могли обидеть ее.

В конце концов я отказалась от этой мысли, ополоснула раковину, и мы с Вероникой вымыли пол. Потом мы заперли дверь в квартиру Джоула и стали спускаться по разбитым мраморным ступеням, вынося мусор. Оставалось только занести ключи привратнику.

Но когда мы позвонили в его квартиру, никто не открыл. Мы стояли в полутемном коридоре, делая вид, будто не замечаем надписей на голубых стенах. Я видела, что почтовый ящик по-прежнему сломан. Откуда-то шел слабый, но весьма неприятный запах вина и мочи. Все же переезд Джоула казался мне добрым знаком – спасибо Эрике. Меня даже меньше стало беспокоить появление его вещей в моем доме. Но проблема ключей требовала решения. Вспомнив свой прошлый визит, я проверила дверь в подвал, но она оказалась запертой, и за ней не было света.

– Наверное, придется послать по почте, – сказала я Веронике. Но в этот момент открылась парадная, и мы увидели маленькую темнокожую женщину с бакалейной сумкой, вероятно возвращавшуюся из магазина.

Я видела ее только раз, и то совсем недолго, среди искусственных цветов, статуэток святых и атрибутов эспиритизмо. И все же я сразу узнала ее. Она, несомненно, была той изможденной женщиной, которую пытался скрыть от меня мистер Перес. Я шагнула к ней, протягивая связку ключей Джоула. Но она не захотела обратить на меня внимания и, подойдя к своей двери, принялась рыться в сломанной пластиковой сумочке в поисках своего собственного ключа.

Я предприняла еще одну попытку:

– Это – ключ от квартиры мистера Делани. Он переезжает.

Она оглянулась на меня с испуганным видом и стала еще усерднее рыться в своей сумочке. Мне пришло на ум, что она, может быть, просто не понимает по-английски. Но у меня была Вероника.

– Ты не могла бы спросить, где ее муж? Он привратник.

Но я умолкла, не договорив, потому что Вероника очень странно отреагировала на встречу со своей землячкой. Миловидная жизнерадостная девушка исчезла, словно ушла в себя. Даже черты ее лица вдруг погрубели – осталась лишь какая-то непроницаемая маска. Похоже, Вероника не хотела разговаривать с темнокожей женщиной.

Я не могла поверить, что она стыдится своей бедной соотечественницы. Насколько я знала Веронику, она никогда не проявляла снобизма и часто рассказывала мне о своих многочисленных родственниках, оставшихся в Пуэрто-Рико. Если бы ей хотелось скрыть свое происхождение, она не стала бы рассказывать мне о Ла-Эсмеральде.

Однако дело не терпело отлагательства. Я хотела избавиться от ключей, прежде чем женщина скроется в своей квартире.

– Вероника, – строго потребовала я, – спроси ее. Очень неохотно, совершенно чужим голосом Вероника произнесла:

– Donde esta su esposo?

Я поняла, что такую фразу могла бы составить и сама.

– Muerte, – бросила женщина через плечо, наклонив сумочку, чтобы наконец вытрясти из нее свои ключи.

Я узнала это слово, но все же не была полностью уверена.

– Что она сказала? – спросила я Веронику.

– Она говорит, что он мертв, – ответила Вероника и потянула меня за рукав пальто, словно желая увести отсюда.

– Но такого не может быть, – возразила я, вспомнив, как пропахший перегаром мистер Перес, спотыкаясь, поднимался по лестнице. – Я разговаривала с ним недавно и видела, что он вполне здоров. Может, ты не поняла ее?

Я ощутила на себе взгляд женщины и, обернувшись, увидела ее печальные карие глаза. На минуту мы как будто освободились от отчуждения и просто изучали друг друга с любопытством. Я видела маленькую сухую женщину с темно-седыми, коротко подстриженными волосами, тонкими накрашенными ярко-красной помадой губами и длинными проколотыми для серег мочками ушей.

– Он пошел с крыша пять недель назад, – сказала она по-английски, хотя и с сильным акцентом.

– Пошел? – машинально переспросила я, с трудом осознавая эту неожиданную смерть.

– Крыша, – повторила женщина и сделала своеобразный жест, словно что-то оттолкнув от себя.

Я была встревожена и растеряна.

– Как же это произошло?

Но благоприятный момент уже прошел. Она опять стала просто маленьким испуганным существом. Повернув ключ в замке, она проворно юркнула в квартиру и захлопнула за собой дверь. Я мельком уловила изображение пробитой руки Христа, запах благовоний и слабое звяканье колокольчиков.

 

Глава 6

После той сцены у меня остался такой тяжелый осадок, что мне не хотелось даже думать о ней. Я так и не поняла, отчего Вероника вела себя столь странно по отношению к бедной пожилой пуэрториканке. Но она не сочла нужным извиниться или дать какие-то объяснения, к ней вернулась обычная жизнерадостность.

Вечером, когда началась подготовка к дню рождения Джоула, я опять благодарила судьбу за то, что она послала мне такое сокровище, как Вероника. Все утро она занималась уборкой, а после обеда принялась печь свой знаменитый именинный пирог. Когда Джоул вернулся после своего ежедневного обхода редакций в поисках работы, дети уже ждали. Едва он зашел в гостиную, они зажгли люстру и с криком бросились к нему.

Наша гостиная опять представляла собой идиллическую картинку из детской книжки – молодой всеми любимый дядюшка, бумажные колпаки, праздничные ленты. Потом приехала Шерри и привезла шампанское. Когда бутыль была извлечена из ведра со льдом, все бросились разыскивать высокие стаканы, которые обнаружились в одной из коробок в бельевом шкафу.

Затем последовала традиционная церемония. Джоул, увенчанный короной из золотой бумаги, восседал на своем троне и разворачивал подарки: золотой портсигар с выгравированными инициалами от Шерри, большой теплый свитер от меня, пара украшенных вышивкой комнатных туфель, которые привлекли, внимание детей в марокканском магазине.

Я боялась, как бы эти туфли не напомнили Джоулу о неприятных днях в Танжере. Но он, по крайней мере, не подал вида и царственным жестом повелел разлить вино.

Дети впервые пили шампанское, и меня очень волновала, как они к этому отнесутся. Мне не хотелось, чтобы они придавали вину слишком большое значение. С другой стороны, я опасалась, как бы они не выпили его слишком много. Но вскоре я увидела, что мои опасения были напрасны. Дети вели себя на удивление прилично. Питер – немного чопорно, Кэрри – с наигранной скукой, словно не пила ничего другого с колыбели. Потом все внимание постепенно переключилось на Шерри.

Я пыталась понять, что же на самом деле скрывается за очаровательной внешностью и приятными легкими манерами дочери политического деятеля. Бессмысленно было рассуждать о том, как некая ранняя страсть к седовласому сенатору стала причиной столь беспорядочной интимной жизни Шерри. Меня интересовало не столько ее прошлое, сколько будущее, и главное – какое место в нем отводилось Джоулу.

Я подумала, что на такой вопрос мог бы ответить лечивший ее специалист по психоанализу. Шерри посещала его несколько лет, и, быть может, небезрезультатно. Возможно, неудача Джоула ослепила меня, и я не заметила улучшений. Недавно Шерри снова устроилась на работу – опять в журнал; она сняла себе и обставила квартиру на Восточной, 80.

Такие поступки явно свидетельствовали о появлении некой склонности к оседлой жизни. К тому же в последнее время прекратились неожиданные поездки в Грецию и Швейцарию с молодыми актерами и спортсменами. «Конечно, нынешняя холодность Джоула могла усилить его привлекательность в глазах Шерри», – цинично подумала я.

– Еще шампанского, Нор? – предложил Джоул.

Я вышла из задумчивости, обнаружив, что виновник торжества, пожалуй, чересчур увлекается ролью официанта. С бумажной короной на голове, в новом голубом свитере и марокканских туфлях, он предлагал налить еще. Я взглянула на детей, но они только немного разрумянились. Мне не хотелось разрушать их игру. К тому же пришла Вероника и объявила, что обед готов.

Салат из креветок удался на славу. За ним последовал лимонный суп и, наконец, – ростбиф, который привел в восторг Джоула. По правде говоря, я была довольна. Джоул никогда не пил много, после двух рюмок он становился оживленным и смешливым. После третьей ему могло стать плохо. На сей раз, кажется, все обошлось как нельзя лучше, и я мысленно поздравила себя, когда Кэрри сделала неожиданное открытие:

– Шерри, вы знаете, что у вас только одна серьга?

Шерри схватилась за ухо.

– Черт возьми, новые серьги!

Но она всегда отличалась безукоризненным поведением. Сняв оставшуюся серьгу, Шерри сунула ее в карман и спокойно продолжала обедать. Подобная беззаботность поразила Кэрри.

– Можно, я посмотрю там, где вы сидели? – Она побежала в гостиную, и мы услышали шум передвигаемых стульев. Но вскоре она вернулась и отрицательно покачала головой.

– Ничего, найдется, – добродушно улыбнулась Шерри. Она словно явилась из другой эпохи; с такими манерами ей бы следовало быть маркизой в восемнадцатом столетии.

– Я найду ее.

Все обернулись к Джоулу. Его глаза сверкали. Хотя он неподвижно сидел на месте, казалось, будто он уже куда-то стремительно несется. Перемена была столь явственной, что я невольно взглянула на стакан Джоула. Но я не могла определить, подливал ли он себе еще.

Мы молча наблюдали, как Джоул с таинственным видом придвинул к себе стакан с водой и некоторое время смотрел в него с сосредоточенным видом. Вероника остановилась в дверях, не решаясь подавать десерт.

Наконец Джоул с удовлетворенным поднял голову от стакана.

– Идем, – сказал он.

– Джоул, подожди, возмутилась я, – мы же еще не закончили обед.

Но Джоул не обратил внимания на мои слова. Отодвинув кресло, он сделал нам знак следовать за ним и покинул столовую, уводя с собой детей, словно Пестрый Дудочник.

Мы с Шерри переглянулись, и она улыбнулась.

– Может, нам тоже посмотреть, что там происходит?

– Извини, пожалуйста, – сказала я Веронике и, поднявшись, раздраженно последовала за Шерри.

Когда мы пришли в гостиную, он открывал входную дверь, собираясь уйти в морозную звездную ночь.

– Джоул, оставь, мы все простудимся! – крикнула я, но он уже шел по тротуару, пританцовывая, словно вел конгу.

Маленький «порше» стоял на краю мостовой. Приблизившись к нему, Джоул повернулся и поднял руки, как фокусник, который собирается извлечь из шляпы кролика. Потом он повернул ручку, открыл дверь, склонился на минуту над сиденьем водителя и наконец выпрямился, держа в руке какой-то предмет.

– Это серьга! – воскликнула Кэрри. Джоул поклонился, и дети захлопали в ладоши. Он вручил серьгу Шерри, и все побежали обратно в дом. Мы снова заняли свои места, и пока Шерри надевала серьги, дети потребовали объяснений.

– Ты действительно увидел ее в стакане с водой? – спросила Кэрри.

– Держу пари, он просто припрятал ее, – заявил Питер. – Шерри, наверное, уронила ее в гостиной, а он сделал вид, будто нашел в машине.

Джоул отрицательно покачал головой. Он был необычайно возбужден. В глазах его уже плясали безумные огоньки. Следующей стадией могло быть расстройство желудка. Когда Вероника собирала пустые тарелки, Джоул потребовал, чтобы она наполнила стаканы. Я сделала ей знак не наливать больше имениннику, но мой жест от него не ускользнул.

– Нет, – упрямо покачал головой Джоул, – я выпью еще.

Вероника взглянула на меня, не зная, что делать.

Внезапно Джоул пришел в ярость и разразился грубой испанской бранью. Я оцепенела. Подобные тирады можно услышать, проходя мимо ссорящихся пуэрториканцев. Но при чем здесь Джоул? Он не мог так ругаться. И тем не менее мы все слышали.

– Джоул! – закричала я.

Но это его не остановило. Он выхватил у Вероники бутылку и налил себе полный стакан шампанского.

Вероника некоторое время в изумлении смотрела на него, потом повернулась и побежала на кухню. Поспешив за ней, я нашла ее в буфетной. Вероника пыталась установить свечи на именинном пироге.

– Не могу понять, что в него вселилось, – пробормотала я, – вся беда в том, что ему нельзя пить.

Она кивнула, но, похоже, мои объяснения ее не интересовали.

– Что он сказал тебе? – спросила я, но Вероника только покачала головой.

Все мои настойчивые расспросы оказались тщетными. Хотя вечер еще только начинался, она чиркнула спичкой и стала зажигать свечи. Мы стояли над сияющим именинным пирогом, не зная, что предпринять.

Однако зажженный пирог требует определенных действий. Мне следовало возвратиться к столу и, как ни странно, я сама уже этого хотела.

Конечно, Питер оказался не готов. Но он быстро сообразил, вскочил и выключил свет. Вне себя от злости на «виновника торжества», я поставила перед ним пирог.

Но у Джоула опять переменилось настроение. Или ему захотелось, чтобы мы вернулись к прежнему веселью. Во всяком случае, он поднялся, делая вид, будто колеблется и не знает, какое желание ему загадать. Подразнив немного Шерри – хотя его многозначительные взгляды в ее сторону были достаточно красноречивы – он наконец решился и задул свечи.

Моя злость сменилась беспокойством. Все это было явно не в стиле Джоула. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так преображался за один вечер. Когда вновь зажегся свет, я подумала, что Джоулу лучше всего уйти сейчас, сославшись на плохое самочувствие. Шерри все еще сидела спокойно, слегка улыбаясь, но она продолжала бы в том же духе, даже если бы началось светопреставление.

Я была в отчаянии, сознавая, что спектакль еще не кончился. Когда Кэрри принесла нож, Джоул театральным жестом вручил его Шерри. Потом он поднял пирог – так что я затаила дыхание, опасаясь, как бы он его не уронил, – и, обойдя вокруг стола, поставил пирог перед ней.

Вероятно, желая сделать какой-то еще более галантный жест, он снял свою золотую корону и водрузил ее на голову Шерри. Я почувствовала неладное даже раньше, чем его рука коснулась ее высокой прически. Шерри смирилась с похищением серьги, даже с его выходкой по отношению к Веронике, но нелепое коронование переходило всякие границы. К тому же он случайно задел несколько золотых шпилек. Каскад сияющих волос упал на ее плечи.

Если бы тогда Джоул смутился, возможно, вечер еще можно было бы спасти. Но когда Шерри подняла руки, чтобы поправить свою прическу, он завладел ее блестящими локонами и несколько мгновений завороженно смотрел на них.

Даже в гневе Шерри сохранила изящество. Она осторожно высвободила из его рук свои волосы, медленно сняла бумажную корону и поправила прическу.

– Мне очень жаль, – тихо произнесла она учтивым, но неумолимым тоном. – Ужасно разболелась голова. Надеюсь, вы меня извините.

Она поднялась, легким кивком попросила у меня прощения и вышла. Все это время Джоул стоял и смотрел на нее каким-то бессмысленным взглядом. Вскоре мы услышали, как от дома отъезжает «порше».

Только я и дети остались за именинным столом. В пироге еще торчали обгоревшие свечи, но праздник был безнадежно испорчен.

– Что все это значит? – спросила Кэрри, но Питер шикнул на нее. Джоул, не говоря ни слова, отправился к себе наверх.

Я разрезала пирог и раздала детям, потом пошла в гостиную и стала смотреть на угасающий огонь. Я злилась на Джоула за безобразие, которое он учинил, но в то же время ужасно жалела его. В конце концов жалость победила. Я поднялась и постучала в дверь его комнаты.

Когда я вошла, Джоул стоял у окна, заложив руки за спину, и сжимал одной из них запястье другой. Судорожные движения свободных пальцев выдавали его сильное возбуждение.

– Джоул, – сказала я, – мне очень жаль, что так получилось.

Он резко дернул головой. Кажется, он не хотел оборачиваться и показывать свое лицо. Но с уходом Шерри его опьянение, похоже, прошло.

– Все обойдется, – заверила я, хотя и не представляла себе, каким образом тут что-то может обойтись. Но я опасалась, как бы он в таком состоянии не позвонил Шерри. Это наверняка еще больше осложнит их отношения. Джоул сунул руки в карманы и продолжал смотреть в окно.

– Хочешь снотворного? – предложила я.

У меня на ночном столике стоял пузырек с тех пор, как я пережила развод с Тедом.

Но он отрицательно покачал головой. Его явно тяготило мое присутствие.

Я вышла, закрыв за собой дверь, и отправилась успокаивать Веронику. Однако она ушла, даже не домыв посуду. Это был зловещий знак, так далеко дело никогда не заходило.

Мы закончили мытье посуды вместе. Я мыла, а Питер и Кэрри вытирали. Ополаскивая тарелки, я вдруг почувствовала вину перед детьми. Они и так претерпели немало невзгод, лишившись отца, а теперь еще вынуждены терпеть сумасбродства Джоула.

Я отправила их спать и твердо решила, что Джоул больше не будет жить у нас. Оставалось только посоветоваться с Эрикой, как перевезти его на другую квартиру.

– Привет, Нор, – раздался голос Джоула. – Ты забыла помыть кофейник.

Я вздрогнула, неожиданно застигнутая на мысли о его изгнании, и обернулась. Джоул стоял на пороге кухни с кофейником в руке. Я почувствовала, что краснею.

Но он был поглощен собственными мыслями и, кажется, не заметил моего замешательства.

– Давай выпьем мировую, – предложил он.

Я не могла не улыбнуться, услышав эту почти забытую фразу. В детстве у нас существовало правило: нельзя ложиться спать, пока между нами остается какая-то ссора. Когда Джоулу было шесть лет, мы придумали специальный ритуал – чашка какао, выпитая перед сном, означала взаимное прощение и примирение.

Он привел меня в гостиную и сам принес чашки с блюдцами. Потом мы сидели у камина и допивали кофе – горькие остатки со дна кофейника. Но мы оба делали вид, будто наслаждаемся превосходным напитком. К тому же горечь очень подходила к нашему примирению. Я по-прежнему любила Джоула, но ему предстояло покинуть дом.

Потом мы пошли спать. Когда Джоул пожелал мне спокойной ночи, я вдруг остро почувствовала, какой одинокой и безрадостной становилась его жизнь. Неудачная карьера, поездка в Танжер, потом наркотики и теперь неприятная история с Шерри. Но, быть может, Шерри еще не окончательно потеряна? Я коснулась его рукава и сказала:

– Не звони ей пока.

Он взглянул на меня. Я никогда не забуду этот странный взгляд, мрачный, и в то же время как будто озорной, и главное – совсем чужой.

– Джоул, – неуверенно пробормотала я, – не делай больше ничего сегодня вечером.

Он повернулся и вышел из комнаты.

На следующее утро я проснулась, ощущая шум в голове и металлический вкус во рту. Меня лихорадило. Взглянув на маленькие часики, я не смогла определить время – их стрелки расплывались перед глазами.

Я снова опустила голову на подушку, решив, что, кажется, заболеваю. Однако тщательный осмотр не выявил никаких других симптомов. Наконец я заставила себя встать, взять чашку и включить кофейный автомат.

Когда я сидела и пила кофе, мой взгляд упал на бутылочку со снотворными таблетками, которая стояла на ночном столике. Мне пришло в голову, что я, пожалуй, могла машинально принять несколько штук по привычке, сложившейся в тот период, когда Тед уже переехал к своей новой жене, но я еще отказывалась лететь в Мексику и в течение нескольких месяцев каждую ночь принимала снотворное.

Я осмотрела содержимое бутылочки, и мне показалось, что количество его уменьшилось. Но с тех пор, как я пользовалась им в последний раз, прошло так много времени – едва ли следовало доверять впечатлению. Однако, не желая больше подвергать себя опасности машинального приема барбитуратов, я положила пузырек в тумбочку. Теперь, чтобы достать снотворное, требовалось выдвинуть ящик, что, несомненно, помогло бы мне осознать свои действия.

Потом смутные подозрения – быть может, имевшие вкус вчерашнего кофе – заставили меня встать и одеться. Стараясь отогнать нехорошие мысли, я босиком прошла через холл, чтобы взглянуть на Джоула. Он спал глубоким сном на кушетке в кабинете. У меня отлегло от сердца. Я побывала в ванной, потом вернулась к себе в комнату.

«Не будем впадать в паранойю», – сказала я себе. Металлический вкус во рту пропал – стоило почистить зубы. И сизоватый туман перед глазами постепенно рассеялся. Скоро Джоул переедет на новую квартиру, и мой дом вернется к нормальной жизни. Приободрившись, я налила себе еще одну чашку кофе и включила транзисторный приемник.

«Прогноз погоды в Нью-Йорке. На Манхеттене ясно. Сейчас температура воздуха двадцать восемь градусов. Ветер западный, восемь миль в час. Относительная влажность восемьдесят три процента».

Я взяла листок бумаги, карандаш и стала составлять список покупок. Мясо, апельсины, собачьи консервы, колбаса для кота Джоула.

«Общенациональное статистическое исследование показывает, что сегодня в Соединенных Штатах меньше всего страдают от аварий водители старше шестидесяти пяти лет. Исследование, проведенное Национальным Советом Безопасности…»

Я решила сходить в банк и записала: «Банк». Да, еще надо купить средство для чистки раковин. Я продолжала писать, рассеянно слушая результаты вчерашних баскетбольных матчей.

Потом, забыв про покупки и про список, я принялась за свою книгу.

«Дочь сенатора Кеннета Тэлбота из комиссии по внешним связям была убита сегодня утром в своей квартире в Ист-Сайде. Жертва преступления, Шерри Тэлбот, двадцати двух лет, зарезана и обезглавлена. Ее тело обнаружил отец, неожиданно приехавший из Вашингтона. На его телефонный звонок никто не ответил, и он решил сам приехать к дочери, однако он не смог разбудить ее и обратился к привратнику».

Мне казалось, что сообщение длится целую вечность. Голос диктора словно окутывал меня какой-то мутной пеленой.

«… войдя в квартиру, они обнаружили голову жертвы, подвешенную за волосы к стеблям вьющегося растения… Согласно сообщению полиции, в доме отсутствовали следы взлома… Очевидно, ограбление не являлось мотивом преступления… Мисс Тэлбот работала в национальном журнале новостей…»

Первым моим побуждением было сбежать по лестнице. Барон залаял. Открыв переднюю дверь, я обнаружила полицейских.