Ссылки

1

Ну и напросился же я на неприятность и поделом заслужил ее — нет, это было не то, чего я хотел! И, тем не менее, сейчас уже ничего нельзя было поделать. Я согласен был находиться где угодно, только не в этом металлическом цилиндре, в этой огромной, искусно сделанной оболочке, которая казалась неподвижной, как гора, но на самом деле летела с грохотом и свистом сквозь Небытие со скоростью более, чем скорость света...

Более чем скорость света! Более, чем 600 миллионов земных миль в час.

В начале путешествия я часто находил успокоение в том, что все время записывал эту цифру — 6 и затем восемь аккуратных маленьких нулей. Но и это плохо помогало. Хоть я и знал точно, что это действительно так, мой ум не мог по-настоящему осознать это.

Само собой разумеется, для других это было совершенно безразлично. Они привыкли к невероятным космическим скоростям. Кроме одного или двух бывалых приверженцев Пространства, которые достигли тридцатилетнего возраста, все они казались мне детьми. Мне уже больше сорока лет, я не был воспитан в духе понятия о КГ-энергии. Когда я был в их возрасте, скорости изменялись всего лишь в тысячах миль, и мы никогда не думали, что в течение жизни нашего поколения увидим Человека, способного губить себя в Межзвездном Пространстве.

Более чем 600 миллионов миль в час! Я знал, что никогда не заставил бы свой ум спокойно примириться с мыслью об этом. И тем более с некоторыми последствиями этого.

Возьмем, например, то, что они называют «сжатием времени». Эти дети знали — они восприняли механически,— что время, зафиксированное на каждом конце одного из этих нелепых путешествий, сконцентрировано в течение самого путешествия. Но я этого понять не хотел. Мой ум продолжал восставать. Не будучи математиком, я не мог удержаться от того, чтобы не рассматривать это как какую-то приводящую в бешенство мистификацию. Джон Адамс рассказал мне (и я проверил это у Квинна), что сокращение времени в продолжение этого путешествия, которое для нас самих продлится около года, находится в какой-то невероятной пропорциональности. Я вежливо улыбался им, благодарил за информацию, но мой разум все еще сомневался в том, что если бы мы даже достигли нашей цели и вернулись немедленно на Землю, то мне бы потребовалось только 24 месяца на это путешествие туда и обратно, а все мои друзья на Земле стали бы на 20 лет старше. Кроме тех из них, которые уже умерли бы за это время...

Правда, для меня это не имело значения. После смерти Каролины для меня уже ничто не имело значения. И все же первое время я часто думал об этих юношах, составляющих экипаж корабля. Несмотря на свою молодость, большинство из них было опытными исследователями космоса, и я не мог не беспокоиться о том, как сложится их жизнь.

Представьте себе, они влюбляются, а затем отправляются в путешествие и, возвратясь, находят свою девушку поседевшей, с искусственными зубами!

Эта мысль — пожалуй, именно эта мысль — окончательно заставила меня перестать заблуждаться относительно них. Они были новым поколением — искателями приключений, отверженными остальным Человечеством, как всегда, в известном смысле, были отверженными все искатели приключений. Но с одной лишь огромной разницей: искатели приключений старой школы умышленно отделяли себя от общества, будучи уверенными в том, что это остальное Человечество будет махать им с пристаней мокрыми от слез носовыми платочками и восклицать: «Возвращайтесь скорее!» А что касается этих мальчиков, то никто — в персональном смысле — не хотел, чтобы они возвращались скорее или даже вообще когда-либо. Ведь вряд ли кому-то понравится, что ему напоминают о том, как быстро он приближается к могиле,— особенно, если это напоминание делается бесцеремонным сверстником, которому следовало бы быть таким же старым, но который почему-то не состарился... Такова психология людей — а уж мне-то, как невропатологу, она, к сожалению, неплохо известна, — людей той половины мира, которая послала их в Пространство, проклятая психология родины-мачехи...

Таким образом, это были мальчики, которые внешне казались такими же, как и многие другие, что служат в многочисленных конторах любой западной страны, но внутренне они вели какой-то особый, спартанский образ жизни, выглядели старше своих лет и не чувствовали никаких эмоциональных привязанностей ни к чему, кроме как друг к другу и к своей сверхчеловеческой работе...

Вообще-то говоря, большинство из них мне очень и очень нравилось. И мне кажется, что я сам нравился некоторым из них. Моим советам они следовали, разумеется, безоговорочно. И многие из них уже до того, как пробыли в полете первые три месяца, запросто заглядывали ко мне в промежутках между обязательными осмотрами. Но, кажется, я никогда по-настоящему не сближался с кем-либо из них, даже с офицерами, с которыми разделял, в конце концов, все свое свободное время, за исключением часов, проведенных в моем собственном маленьком (6 на 8 футов) кабинетике-клетке.

Я не узнаю, чувствовали ли они то же самое по отношению ко мне или нет. Я склонен думать, что да. Но все-таки между нами существовала некая гибкая, невидимая и неосязаемая преграда, заключавшаяся в том — и это они знали не хуже меня,— что ведь я все-таки не принадлежал к их поколению...

2

Вероятно, мне не следовало бы забывать 356-й с начала нашего полета завтрак. Я точно знал, что это был именно 356-й, потому что считал по самодельному календарю, когда брился. За второй чашкой кофе я умышленно сделал на этот счет замечание. Я сказал:

— Повара и работников кухни следует наградить медалью после этих 356 завтраков,— и даже не подумал, что мои слова могут прозвучать как жалоба. Я ведь не собирался выражать какое-то недовольство. Я просто сказал это небрежным тоном, надеясь кое-что узнать. Еще раньше, во время одного из предыдущих полетов, я убедился, что самым строжайшим «табу» в межпланетных путешествиях является запрет, который налагается на, казалось бы, весьма естественный вопрос: «Когда мы доберемся ТУДА?»

Но, видимо, мой тон показался недостаточно небрежным. Во всяком случае, для Джерри Фармана. Он посмотрел на меня со своей обычной широкой ухмылкой, а потом подмигнул Адамсу. Он сказал:

— Поднимите ему настроение, командор! Я слышу, что здесь пытаются кое-что выведать.

Адамс взглянул на меня. Как обычно, выражение лица не выдавало его. Он сказал:

— Вам следовало бы попытать счастья у Лонни Квинна, доктор. Он легче поддается на провокации.

— Не понимаю, о чем вы говорите,— засмеялся я, показывая, что понял его.— Ведь Квинн сейчас на вахте.

— А я,— сказал Адамс,— собираюсь сменить его.

Он направился к выходу, но, когда открывал дверь, взглянул на меня через плечо.

— Однако,— заметил он,— посмотрим, что вы скажете о Завтраке Номер 360.

Дверь закрылась за ним. В его голосе не было заметно каких-то необычных интонаций, и я не был уверен, что мне сказали то, о чем я хотел узнать, пока не заметил выражение лица Джерри Фармана. Он смотрел вслед Адамсу широко открытыми от удивления глазами.

— Нечто из ряда вон выходящее, доктор! — Теперь он глядел на меня.— Никогда бы не подумал, что он проговорится именно вам!

Итак, мне сказали, что нам осталось лететь всего лишь три дня!

Я поспешил покончить с завтраком и отправился в свой кабинет. У меня был час свободного времени перед дежурством в лазарете, и мне хотелось побыть наедине с собой, подумать. Я запер дверь, снял свою форменную блузу, сел на край кровати, закурил сигарету и дал волю своим мыслям идти любым путем, каким только им заблагорассудится. Большинство мыслей — тех, что были об окончания путешествия,— оказались хорошими. Другие — о том, через что мы должны были пройти, прежде чем закончится путешествие,— плохими, тяжелыми. Я поймал себя на том, что пытался установить равновесие между сильным волнением в предвкушении высадки на неизвестной планете и своим ужасом перед тяжким испытанием в момент уменьшения скорости, которое мы должны пройти, прежде чем войдем в то, что Квинн и другие называли Системным Полем Индукции, или просто Полем Индукции. На жаргоне межпланетной команды период ускорения назывался «Джиг» (движение толчками), а период уменьшения скорости — «Джэг» (опьянение). Когда я вспоминал о том, что испытывал, проходя через первый период, одна только мысль о втором периоде, казалось, превращала мои кости в воду. Особенно после того, что я успел «выудить» у других. «Джэг» считался труднейшим из этих двух периодов.

Мои весы перетягивали в худшую сторону, и с каждой минутой я все больше и больше трусил. Подчиняясь какому-то внезапному импульсу, я встал с кровати, подошел к противоположной стене и нажал выключатель внешнего обзора. Это было во второй раз за весь год путешествия. После первого раза я поклялся себе, что никогда не сделаю этого снова. Во всяком случае, добровольно. Ибо, то, что случилось со мной тогда, было ужасным. Это не было похожим на страх, который я испытывал, скажем, перед «Джэгом», но и не лучше. Это была тошнота, но Тошнота с большой буквы. «Пространственная болезнь» — так называли ее мои мальчики, многие из которых тоже испытывали ее в начале своей космической карьеры,— и я не хотел, чтобы у меня были причины еще раз почувствовать ее.

Однако теперь эти причины были. Во-первых, я радовался, что путешествие подходило к концу и мы снова оказывались вне Пространства. А, во-вторых, предстоящий «Джэг» так ужасал меня, что уже ничто другое не казалось страшным.

Экран внешнего обзора стал мутнеть, потемнел, потом начал пульсировать внутренним светом, постепенно становясь все ярче... Свет исчез — и экран стал похож на окно, будто двойной корпус корабля за ним каким-то образом растворился.

А за окном был Мрак. Не похожий сколько-нибудь на мрак Земли или какой-либо другой планеты. Мрак ужасающей бесконечности Небытия... Даже хуже: это было Небытие в движении. Впечатление, что корабль был неподвижным, усиливалось до уверенности, потому что само Небытие, казалось, неслось с головокружительной быстротой, пролетало мимо с шумом и свистом на невероятной скорости...

Я знаю, что мои слова, если вы проанализируете их, не передают нужного ощущения, но это единственный способ, которым я могу описать, на что это было похоже.

Голова начала кружиться, но я наклонился к экрану, ухватившись руками за его скошенные края, и заставил себя пристально вглядываться в пролетающее мимо Небытие и ощущение головокружения постепенно пропало. Но только пока не засверкали огни. Они находились за ПРЕДЕЛАМИ Мрака, подобного теперь туннелю, стены которого стали вдруг прозрачными. Это были даже не огни, а какой-то невероятный свет, бесформенный и испещренный более яркими прожилками, что-то вроде бессмысленно начертанных каракулей или безобразных узоров на фоне полной темноты.

А так как я знал, что это были звезды, световые лучи которых искажались на моих глазах благодаря нашей немыслимой скорости, я внезапно почувствовал, что именно корабль — а значит, и я сам — двигался... Голова и желудок взбунтовались. Ощущая тошноту и головокружение, едва лишь удерживая себя от рвоты, я ухитрился щелкнуть выключателем экрана и, шатаясь, вернуться к кровати... И хотя мне все еще было плохо, через несколько минут я немного пришел в себя. Но созерцание Небытия не пошло мне на пользу. Я все еще боялся этого «Джэга» — и, что хуже всего, боялся больше, чем прежде.

3

Прошло 26 часов. Я только что закончил утреннюю часть своей работы, когда по коммуникатору прозвучал сигнал и раздался голос Адамса:

— Внимание всей команде! Слушайте все! Общий приказ всему экипажу! Скоро Искусственное Поле Тяготения будет выключено. Закрепить все механизмы! Закрепить все механизмы! Шефам секций доложить об окончании работы. Все.

Итак, настал час — Час Начала Операции, который через некоторое время превратится в Минуту!

Через четверть часа я привел все в порядок, проследил, как двое из команды застегнули крепежные зажимы в кабинете, и вернулся в свою кабину-клетку 6 на 8 футов. Я надеялся, что хотя бы внешне не выглядел так скверно, как сам себя чувствовал.

Дверь кабины была открыта, и, войдя, я увидел там Бозана устанавливающего магнитные крепления. Мне нравился Бозан, и часто мне хотелось, чтобы он был не простым мичманом, а кем-нибудь повыше, вроде меня или Адамса, Квинна или Фармана. Но продвижение в чине чаще всего, зависит у нас далеко не от личных качеств, а главным образом от принадлежности к замкнутому «высшему кругу», протекции, умения ладить с начальством. Этими «достоинствами» — насколько я мог судить за довольно короткое время нашего знакомства — Бозан совершенно не отличался. Зато он был уже опытным ветераном космоса, хотя ему, должно быть, не более 32 лет. Во всяком случае, мы с ним всегда прекрасно ладили, особенно после того, как я вылечил его от хронической и — как он считал — неизлечимой диспепсии.

Увидев меня и четко откозыряв, он сказал:

— Мне хотелось самому позаботиться о Вашем салоне, сэр.

Я ответил:

— Весьма благодарен.

Скажу по правде, в этот момент мне хотелось, чтобы его вообще здесь не было. Холодный пот уже начал катиться с моего лба, и я вынужден был достать платок, чтобы вытереться. Я попытался скрыть этот жест трусости, тем, что вместе с платком, достал сигареты и предложил ему:

— Курите — и не будьте так официальны.

Усмехнувшись, он взял сигарету и сказал:

— Не беспокойтесь, доктор. Это отнюдь не приятно, но скоро кончится.

— Разве я уже так плохо выгляжу? — спросил я уныло.

— Я видал и похуже,— ответил он.

Подойдя к амортизационному креслу, он откинул его в надлежащее для «Джэга» положение, укрепил и вытащил широкие пластмассовые ремни. Потом снова взглянул на меня. Теперь он уже не улыбался. Он сказал:

— Единственное, доктор: вам нужно привязать себя довольно крепко.

— Я приму это к сведению,— ответил я и попытался улыбнуться, но, видимо, довольно безуспешно, так как он вдруг протянул руку и похлопал меня по плечу.

— Относитесь к этому спокойней,— сказал он.— Относитесь спокойней.— И вышел, закрыв за собой дверь.

Я закурил сигарету и стал ходить взад и вперед по каюте — 4 шага туда, 4 шага обратно. Мне казалось, что время тянется невыносимо медленно, но на самом деле прошло всего две минуты, когда по коммуникатору прозвучал резкий, пронзительный свист.

— Внимание всей команде! — раздался всед за ним голос Адамса.— Приказываю: всему экипажу — к станциям Постоянного Напряжения! Всему экипажу к станциям Постоянного Напряжения! Шефам секций — доложить о выполнении. Все.

Теперь потом был покрыт не только мой лоб. Я взмок с головы до ног. Сев в амортизационное кресло, я укрепил ноги на стойках и начал скреплять ремни. Гибкая пластмасса казалась холодной и скользкой на ощупь.

Внезапно открылась дверь и вбежал Бозан.

— Ну вот...— начал я и на этот раз даже не пытался улыбнуться.

— Потерпите только пару минут,— прервал он меня и подтолкнул так, что я откинулся в кресле.

— Нет времени для разговоров.

Он закончил привязывать мои ноги — и привязал так туго, что я начал беспокоиться о кровообращении. Потом он взялся за главный ремень, прикрепляющий тело. Я застонав и начал было выражать недовольство, но потом, подумав, замолчал.

Когда он кончил со мной, я едва мог дышать.

— Теперь крепко схватитесь руками за ремни,— сказал он.— Схватитесь так, будто вы стараетесь их разорвать.— Он пошарил в своем кармане и вытащил два маленьких предмета, которые я не успел разглядеть.

— Они хоть как-то помогут вам,— оказал он, наклонился надо мной и вставил по одному из них в мои уши. Секунду он озабоченно оглядывал меня — и вдруг усмехнулся. Затем ушел.

Спустя несколько минут — или лет, или секунд — я услышал — очень слабо из-за ушных пробок — свист коммуникатора. На этот раз только три звука, как будто сильные порывы ветра, но голоса за ними не последовало...

Временная тишина — а затем началось «Опьянение» — «Джэг»... Первая ступень — какое-то бешеное, почти конвульсивное содрогание, встряхнувшее весь корпус корабля так, что у меня даже мелькнула мысль, что что-то случилось, какая-то часть бесконечно сложной машины не в порядке.

Несмотря на мучительную тесноту ремней, тело мое непреодолимо потянуло вперед, так что я думал, что пластмасса врежется в мясо.

Затем последовал неистовый Грохот. Несмотря на пробки в ушах, этот Грохот, казалось, пронзил мой мозг, подобно раскаленному добела скальпелю. Что-то вроде апофеоза грохота, который исходит от подвергаемого испытанию металла, доведенного до самого предела его прочности. Затем все — грохот, вибрация, резь ремней — все это слилось вместе и было ВНУТРИ меня. Я чувствовал себя так, как будто все мое существо — под этим я подразумеваю нечто большее, чем одно мое тело,— сопротивляется СИЛЕ, алчущей моего полного уничтожения, совершенной дезинтеграции...

Потом — НИЧТО... пока я не пришел в себя и не почувствовал, как чьи-то руки возились с ремнями, стягивающими мои ноги.

Это был Бозан. Он нормально держался на ногах, и я понял, что Искусственное Поле Тяготения снова начало действовать.

Когда он отстегнул нательные ремни, я ухитрился даже произнести несколько слов. Возможно, он даже не разобрал их, но догадался, о чем я пытаюсь спросить. Он сказал:

— Вам уже нечего беспокоиться, доктор. Мы прошли через все...

4

Прошло немного времени, и я смог наконец снять свою промокшую одежду, надеть свежую форму и отправиться в кают-компанию. Если не считать головной боли и слабости в коленях, я чувствовал себя довольно неплохо. Но мне был просто необходим стакан вина. Видимо, я оказался не одинок в этом желании, потому что Фарман был уже там. Благодаря могучему телосложению его у нас прозвали «Межпланетной Гончей Особенной». У меня екнуло сердце, когда я его увидел. Но было похоже, что на этот раз меня не собирались высмеивать.

Да, Джерри Фарман не был склонен шутить. Он только сказал:

— А, док!—И поднял свой стакан. Затем добавил:

— Это был очень трудный «Джэг», что и говорить! — Он надул щеки,— Я думал, что части моего тела уже больше никогда не сойдутся.

Это заявление помогло мне почувствовать себя увереннее. Я ответил:

— И я тоже.

Налив стакан вина, я одним залпом выпил добрую его половину.

— Самое неприятное — это мои ноги,— сказал я.— С ними что-то нехорошо.

— Это зависит не от вас, док,— ответил Фарман.— Это зависит от корабля и от разницы в скорости.

Он осушил свой стакан, поставил его и направился к выходу, но у двери остановился и обернулся.

— Не хотите ли подняться в Зону Управления? Сейчас самое время встряхнуть себя тем, чтобы взглянуть в Большой Экран.

Я ухватился за эту возможность почему-то с таким нетерпением, что, даже не допив своего стакана, поспешно последовал за Фарманом в Зону Управления.

Адамс сидел в кресле пилота, и глаза его были устремлены на восьмифутовый экран огромной телеустановки. Он даже не пошевелился, когда мы вошли, но зато Квинн, увидев нас, вскочил. Он сказал: «А!» — и облизнул губы, томимый жаждой. Посмотрев на меня, он спросил:

— Не хотите ли сесть на мое место, доктор? — И быстро прошмыгнул мимо меня к выходу.

Все еще не оборачиваясь, Адамс заговорил с Фарманом. Он сказал:

— Сообщите мне координаты корабля, Джерри.

— Сейчас проверю,— ответил Фарман и торопливо сел на свое место перед огромным астроглобусом, мягко поворачивающемся в прозрачном футляре.

Кресло Квинна стояло немного в стороне от мест пилота и астронавта, возле второй группы вычислительных машин. Я сел в него, повернулся и взглянул на экран телеустановки.

Внезапно у меня вырвалось удивленное восклицание.

Кончилось мнимое впечатление неподвижности в движущемся космосе. Теперь — я это хорошо чувствовал| - корабль двигался. Он мчался, как стрела, направляясь к одной-единственной на экране яркой звезде, которая повисла впереди во мраке...

Это была Олтэя — невероятно сверкающий драгоценный камень на невероятном занавесе невероятно черного бархата!..

5

Спустя несколько часов — на Земле их прошло около 1800 — мне опять удалось побывать в Зоне Управления. Хоть мне и следовало быть в своем кабинете и готовить все необходимое для осмотра команды, обязательного перед высадкой на всякую планету, я, заметив, что Кенни вышел в радиокабину, поспешил проскользнуть на его место.

Таким образом, я снова был в его кресле...

Теперь я мог проверить свое первоначальное впечатление от Олтэи, так поразившее меня тогда. Сначала мне показалось, что разница между тем, что звезда, представлявшаяся мне драгоценным камнем, приблизилась и казалась больше. Но вскоре другие, более мелкие драгоценные камни начали проступать сквозь черный бархат вокруг огромного центрального камня, и каждый из них представлялся моему зачарованному взору различного цвета. Это были звезды, и, казалось, я наблюдаю их рождение. Я знал, что они были всего лишь другими, более отдаленными представителями этого созвездия и существовали с начала Времени, не это не имело для меня никакого значения и не мешало восторженно наблюдать за их появлением на свет.

Не знаю, сколько я просидел там, как завороженный но наконец вернулся Квинн и буквально вытащил меня из кресла. Мы с Адамсом вышли из кабины, перекусили, после чего я отправился в постель.

Разумеется, спать я не мог. Адамс сказал мне, что к утру в поле нашего зрения появятся планеты Олтэи, и поэтому я был так взволнован, что не спал, а только дремал. Внезапно я очнулся. Из коммуникатора раздался резкий свист, а потом и голос Адамса, вызывавшего всю команду на совещание.

Я оделся и поспешил в кают-компанию, где обычно проводились собрания. Там я занял место в первом ряду между Фарманом и Квинном. Сзади нас сидели Бозан и два сержанта. Позади них устроились другие члены экипажа. Нас было 20 человек.

Джона Адамса еще не было, согласно неписанному закону, который будто бы требует, чтобы командир всегда заставлял себя ждать. Я оглянулся и в тысячный раз подумал о том, какими молодыми были все эти люди. Юные по плоти, а в другом смысле не такие уж молодые. Наоборот, стойкие, выносливые, закаленные благодаря своему опыту. Поэтому я невольно вспомнил свои прежние мысли о новом поколении, представленном этими юношами.

Вошел Адамс. Он остановился у входа в кают-компанию и оглядел нас. Как обычно, он был суров и сдержан. Мне пришло в голову, что, пожалуй, из всех здесь присутствующих он наиболее типичный представитель этого нового поколения. Видимо, это показалось мне потому, что он, несмотря на свою очень правильную красоту и принадлежность к разряду нестареющих людей, благодаря своему самообладанию и какой-то особой самоосознанной силе, выглядел гораздо старше 27 лет, которые приблизительно можно было ему дать, имей он другую профессию.

Наконец он сказал:

— Вы все, конечно, догадываетесь, зачем вас здесь собрали. Согласно инструкции пока я не имею права говорить вам, в чем заключается цель нашей экспедиции. Но лично я считаю это правило не сообщать команде, что ей предстоит, пока она не прибыла на место, просто глупым. Устаревшим, как реактивное движение. Я уверен, что вам следует знать не только то, где мы находимся, но и зачем.

Внезапно на его лице появилась одна из его редких приятных улыбок.

— Но если кто-нибудь из вас, космических жуков, попытается выдать меня, я отдам его в руки полиции за клевету на офицера.

Раздался приглушенный смех. Адамс продолжал:

— Как вы знаете, нас направили к четвертой планете Олтэи. И если лейтенант Фарман действительно такой хороший штурман, как он это утверждает, — снова раздался смех — то мы должны будем сесть через 24 часа.

Секунду он помолчал.

— Наша цель — выяснить, что случилось с экспедицией номер 83. Она покинула базу на Земле 20 лет назад по земному времени на звездолете С-Х 101 «Беллерофонт». «Беллерофонт» имел на борту обычную смешанную команду из ученых, техников и охраны. Это была первая экспедиция к созвездию Альфы Аивилае.

Он снова оглядел нас.

- Никто не знает, что случилось с «Беллерофонтом» и с его экипажем. Мы даже не знаем, высадились ли они вообще на Олтэе-4. Это произошло потому, что всякая радиосвязь на таком расстоянии почти невозможна даже сегодня, а оборудование на «Беллерофонте» на 20 лет старее, чем наше... Итак, вот что вам следует запомнить: мы должны узнать, приземлился ли «Беллерофонт», и если он сделал это, выяснить, что случилось с его командой. Не забывайте о неожиданностях, которые создает время: если они остались в живых, то нам предстоит интересная встреча. Ведь они были вынуждены провести 20 лет на планете, которой раньше не касался человек...

Вот и все, что мы узнали. Адамс распустил экипаж и поспешил обратно в кабину управления, взяв с собою Фармана. Среди команды, в особенности среди ее старых членов, как мой друг Бозан, об Адамсе говорили как о человеке, который страшно не любит оставлять свой корабль на бесконтрольное автоматическое управление. Им всем нравилось это. Для них это было признаком действительно хорошего командира.

Когда я подошел к двери, то заметил возле себя Квинна. Алонзо Квинн нравился мне, несмотря на свою педантичность, чрезмерную аккуратность и довольно стародевические манеры, которые, как я постепенно убеждался, были следствием его профессии. В конце концов, изобретатель обязан быть точным до мелочей, чтобы должным образом выполнить свою работу.

Я сказал:

— Мне кажется, что все это необычно даже для вас, опытных космонавтов, а меня это и подавно захватывает и волнует.

Он испытующе посмотрел на меня через свои огромные очки:

— Вы правы, доктор.

— Сегодня ночью я не надеюсь уснуть,— сказал я. — Слишком много любопытного.

— Насчет вашего любопытства я скажу вам совершенно определенно, — ответил он, — чем больше вы будете предполагать и фантазировать, тем сильнейшие потрясения, вероятно, предстоят вам и тем больше ударов достанется на вашу долю...

6

Предсказание Адамса о том, что эти 24 часа будут последними в нашем путешествии, казалось похожим на правду. Спустя некоторое время, уже глубокой ночью, меня вывел из забытья свист коммуникатора, а потом, как ни странно, — голос Фармана:

— Внимание! По приказанию командора говорит лейтенант Фарман. Наша цель — Олтэя-4 — в поле зрения. Члены экипажа, которые не находятся на дежурстве, повторяю, только те, кто не выполняет никаких обязанностей, могут воспользоваться телевизионными установками на деке-2. Планета и спутники видны слева. Все.

Я соскочил с постели, одним прыжком пересек кабину и очутился у телевизионной установки. Щелкнув выключателем, я с нетерпением стал дожидаться, пока экран помутнеет, осветится и, наконец, станет ясным. Странно, но мое первое впечатление было разочаровывающим. Планета выглядела такой маленькой, повисшей, словно рождественская игрушка, как раз посередине экрана. В ее форме не было ничего необычного (одному богу известно, какие картины рисовались моему воображению!), разве что очертания ее были несколько сжаты по бокам, немного овальны — но во всем остальном она была очень похожа на Землю.

И только через некоторое время я начал понимать, какой удивительно красивой и необыкновенной оказалась эта планета с ее бирюзово светящимся кольцом атмосферы и двумя маленькими зеленоватыми спутниками, цвет которых был такой, какого я раньше никогда не видел.

Вероятно, я простоял перед телевизионной установкой более часа, наблюдая, как планета все приближалась и приближалась, увеличивалась, благодаря неимоверной скорости нашего звездолета, пока совсем не заполнила весь экран...

Меня привел в себя приход Бозана.

— Доброе утро, доктор, — сказал он. — Вам привет и наилучшие пожелания от командора. И, если вы хотите подняться в кабину управления, — добро пожаловать!

Он усмехнулся, так как я кинулся за одеждой.

— Бросились к телеустановке даже без... Ха!..

— А почему бы и нет? — Я натянул блузу и стал лихорадочно застегивать пуговицы,— Если вы хотите знать, что я о вас думаю, так вот: вы межпланетный грубиян, если расцениваете мое восторженное состояние только как позу.

Бозан взглянул на меня, усмешка его исчезла.

— Может быть,— ответил он.— Может быть, у нас слишком большой опыт, а может быть, мы просто стараемся скрыть свои чувства, потому что сами перепуганы.

Что-то такое послышалось в его тоне, и я быстро взглянул на него, подняв глаза от ботинок, которые в этот момент натягивал. Но то, что я смог увидеть, было лишь его спиной — он уже вышел за дверь...

Наверху, в кабине управления, я нашел Адамса, Фармана и Квинна — всех на своих местах. Но экран огромной телевизионной установки оказался пуст.

Я не мог понять, почему его выключили, пока Адамс не придвинул к себе микрофон коммуникатора и не проговорил в него:

— Внимание! Приказ экипажу. Мы входим в состояние «Ф. А.». Весь экипаж — к Установкам Постоянного Напряжения! Весь экипаж — к Установкам Постоянного Напряжения! Все.

Тогда я понял, в чем дело. Мы собирались пройти через то, что называется «Мгновенным Замедлением», или «Мгновенным Уменьшением Скорости», так как нам нужно было прорваться сквозь оболочку атмосферы планеты. Я не боялся. Я уже испытывал это состояние во время тренировок. Это не было похоже на «Джэг».

Фарман и Квинн подошли к ряду огромных ламп Постоянного Напряжения, которые были расположены около радио-телевизионной зоны, а я отправился вместе с Адамсом. Я подошел к своей установке в самом конце ряда и ступил на площадку под лампой. Другие встали на такие же площадки. Адамс — последним.

Почти тотчас же корабль содрогнулся, замигали контрольные лампочки, потом как-то странно потускнели. Корабельный сигнал начал ритмично отсчитывать свое «бип, бип, бип...». Необычайно разноцветные омега-лучи потоками заструились из ламя над нашими головами, облучая нас. Я оцепенел и почувствовал под ложечкой приступ тошноты.

Внезапно сигнал прекратился, опять загорелись контрольные лампочки, а лампы Постоянного Напряжения автоматически выключились. Я сошел со своей площадки. Шея одеревенела, и я все еще испытывал легкую тошноту. Но ЭТО кончилось... Я сказал:

— Как бы было хорошо, если бы эти лампы применялись в момент состояния опьянения.

Но на меня никто даже внимания не обратил. Адамс и Фарман уже вернулись на свои места, а Квинн молча прошмыгнул мимо меня, направляясь к прибору, который, как мне помнилось, был коротковолновым радиотелевизионным приемником.

Потом, видимо, кто-то снова включил телевизионную установку, потому что экран осветился, засверкал, начал пульсировать, нагреваясь.

И вдруг Олтэя-4 заполнила весь экран, как огромная рельефная карта. Это было целое полушарие, заливаемое солнечным светом звезды Олтэи. Свет был необычным, голубовато-зеленым, как будто бы его пропустили через бирюзовый фильтр. Этот свет был изумительно чист и ясен...

Я стоял зачарованный, мое сознание, казалось, сосредоточилось в глазах, и все, что был в состоянии делать мой ум, так это только воспринимать впечатления. Это было похоже на гипноз, и я вообще не представляю себе, как долго это продолжалось.

Когда ко мне вернулась способность думать, первая мысль оказалась неожиданной и удивительной. То, что открылось моим глазам, все больше и больше походило на планету Земля. Здесь не было ни серовато-белой, изрытой кратерами лунной пустыни, ни красной, покрытой скалами и иссеченной пропастями марсианской однотонности. Здесь были равнины и океаны, реки и горные цепи — и ни одной преобладающей краски. Какой-то невообразимый калейдоскоп оттенков и постепенных переходов светотеней...

Внезапно мне захотелось поговорить об этом. С кем-нибудь, с любым человеком. Я оторвался от созерцания того, что было на экране, и сразу же почувствовал всеобщее напряжение. Никто не двигался, казалось, даже ничего не делал, но здесь царила атмосфера напряженности. Она была почти осязаемой.

Вдруг Адамс заговорил, и я чуть не вздрогнул от неожиданности. Он спросил:

— Все еще ничего нет, Лон?

Квинн, не оглядываясь, покачал головой. Я увидел, что у него на голове были надеты наушники странной формы. Он ответил:

— Ничего, командор. Я думал, что что-то появилось несколько секунд назад, но это были только атмосферные помехи.

Я заметил его хмурый взгляд за толстыми стеклами очков.

— Странные атмосферные помехи,— продолжал он,— но, видимо, это все-таки атмосферные помехи.

Фарман посмотрел на Адамса.

— Полетим к другому полушарию, командор?

— К чему такая поспешность? — резко ответил Адамс. Он снова взглянул на Квинна.

— Продолжайте настойчиво вызывать, Лон,— приказал он и повернулся к своим штурманским регуляторам настройки радиоприема.

Мне стало стыдно. Я, видите ли, находился в состоянии экстаза, переполненный своими чувствами, тогда как другие все это время думали о людях, ради которых мы прибыли сюда и которых обязаны были найти.

Теперь уже ни о чем другом я не мог думать и лишь рассеянно поглядывал на экран, чтобы видеть, что делает Адамс с кораблем. Он снижал его медленно, очень медленно, огромными кругами.

Прошло полчаса, может быть, час, но наши поиски все еще были безуспешными. Складка между бровями Квинна становилась все глубже, линия рта Адамса очерчивалась все жестче. Даже Фарман казался обеспокоенным. В один из моментов я подумал, что мы что-то уловили. Над пилотским креслом включили большой громкоговоритель, и из него вдруг раздались какие-то звуки. Необычные, странные звуки. Они были похожи...

Собственно говоря, они ни на что, по-моему, не были похожи. Но Квинн утверждал, что это атмосферные помехи, а ведь он был специалистом. Наверное, был прав...

Время тянулось невыносимо медленно. Мы спускались все ниже и ниже по очень пологой спирали. По приказанию Адамса Фарман надел особо усиливающие очки и вплотную приблизился к экрану, внимательно разглядывая его.

— Никакого признака массового поселения, командор.. Ни города, ни моста, ни плотины, ни дамбы.— На секунду к нему вернулась его мальчишеская ухмылка.— В самом деле, ни единого предмета.

Усмешка исчезла.

— Быть может, я не замечаю отдельных построек, но тогда они должны быть уж слишком маленькими»

Адамс проворчал:

— Продолжайте, продолжайте наблюдение.

Думаю, что он собирался добавить еще что-то, но не успел, потому что Квинн внезапно прервал его:

— Командор! Нас тщательно изучают локатором! Последовательность «К»!

Из громкоговорителя послышалось хриплое кудахтанье. Все тело Квинна напряглось в тот момент, когда он, поспешно протянув руку к одной из многочисленных, шкал настройки, быстро и осторожно регулировал что-то.

Кудахтанье прекратилось, и металлический голос из громкоговорителя произнес:

— Тщательно изучают...

Это было похоже на невероятное эхо Квинна, и оно сорвало меня с места. Я впился взглядом в рупор громкоговорителя. Адамс и Фарман тоже настороженно смотрели в него. Кажется, Квинн что-то сказал, но никто из нас не расслышал его, так как снова раздался голос. Это был низкий, размеренный голос. Он отчетливо произносил:

— Космический корабль, дайте свои опознавательные знаки. Вас тщательно изучают...

Адамс бросился к своему микрофону.

— Это межзвездный крейсер «С-57-Д», командор Джон Адамс. Кто вы?

Последовала пауза. Довольно длительная. Потом голос снова заговорил, и мне послышалось еле уловимое изменение в его тембре. Казалось, слова произносились неохотно.

— Это... говорит... Морбиус.

Фарман положил на край пульта перед креслом Адамса раскрытую газету. Адамс заглянул в нее.

— Эдвард Морбиус? — опросил он в микрофон. — С борта космического корабля «Беллерофонт»?

— Совершенно верно,— последовал ответ, и снова молчание. Адамс и Фарман обменялись взглядами. Они были так же озадачены, как и я. Реакция человека на первую связь с Землей, в которую он, быть может, впервые вступил за эти два десятилетия, казалась совершенно необъяснимой, неестественной с его стороны.

Адамс сказал:

— Приятно узнать, что с «Беллерофонтом» наконен установлена связь... доктор Морбиус.

Адамс пытался найти нужный тон.

Опять последовала пауза, а затем голос спросил:

— Вы собираетесь приземляться, командор?

На этот раз нельзя было ошибиться в холодности тона.

— Что? — недоуменно спросил Адамс — Вы, кажется, не понимаете, доктор. У меня задание, касающееся именно команды «Беллерофонта». Я должен выяснить, в каком положении она находится. И оказать ей помощь, если необходимо.

После этого последовало больше, чем пауза. Стояла такая тишина, что Адамс удивленно взглянул на Квинна и спросил:

— Он что... все еще молчит?

Квинн утвердительно кивнул. Тогда Адамс повернулся к своему микрофону и снова заговорил:

— Послушайте, доктор Морбиус, вы что же, находитесь под чьим-то давлением, под какого-либо рода принуждением? Отвечайте «да» или «нет». Я ведь обязан продолжать разговор.

Эти слова вызвали немедленный ответ.

— Не может быть никакой речи о каком-то давлении или принуждении, командор. — Теперь тон был резким и насмешливым. — Никакой надобности в помощи нет. Нет необходимости и приземляться. Это просто нежелательно.

Снова пауза.

— Имейте в виду, это может оказаться гибельным.

Адамс ответил, тщательно подбирая слова:

— Я имею приказ, я повторяю, мне приказано опуститься на Олтэю-4 и выяснить обстановку.

— Приказы командиру космического корабля всегда должны быть подчинены благоразумию. — Теперь голос звучал еще резче и громче. — Я повторяю: вам нет никакой необходимости спускаться. Повторяю: это может оказаться для вас гибельным.

Адамс сказал:

— Благоразумие подсказывает мне то же решение, что и полученный приказ.

Его тон был категоричен и решителен. Видимо, ом все обдумал.

— Мне хотелось бы получить координаты для приземления. И — насколько это возможно — ближе к вам.

Говоря все это, он что-то быстро написал в блокноте и передал Фарману. Тот взял блокнот, поспешно встал и показал его Квинну. Я догадался, что это был приказ запеленговать местонахождение на планете передатчика Морбиуса.

— Командор, — произнес голос, — если вы приземлитесь на этой планете, я не смогу взять на себя ответственность за безопасность вашего корабля и команды.

В голосе слышалась дрожь. Возможно, это было результатом гнева или страха.

Адамс ответил:

— И все-таки я приземлюсь, доктор Морбиус. Каков характер этой опасности?

Молчание. Фарман прошел мимо меня, и я снова мельком увидел блокнот командора. Квинн написал на нем: «Квадрат, приблизительно ограниченный пятьюдесятью милями длины и ширины. Единицы измерения земные».

Фарман положил блокнот перед Адамсом. Тот заглянул в него и затем заговорил в микрофон:

— Повторяю, доктор Морбиус: каков характер опасности?

Ответ прозвучал как-то странно, нерешительно:

— Это не может быть точно... объяснено. Нет даже специальных слов...

Адамс прервал:

— Тогда дайте мне координаты для приземления. Как один из командиров экспедиции, вы должны их знать.

— Вы понимаете, командор, что я отказываюсь от ответственности, если с вами что-нибудь случится?

В голосе снова послышалась дрожь, но теперь уже — явно дрожь гнева.

— Дайте координаты. — Тон Адамса был непреклонен.

Мы услышали звук, который мог быть только вздохом. Потом голос ответил:

— У меня здесь вычисления нашего астронавта.

Адамс сделал знак Квинну. Тот быстро подошел. Фарман с блокнотом и карандашом наготове приблизился к рупору громкоговорителя. Голос начал называть цифры, пересыпанные техническими выражениями. Мне они ничего не говорили, но Фарман старательно записывал их, а Квинн пристально изучал запись через его плечо.

— Все, — сказал голос.

Адамс бросил взгляд на Квинна, который теперь быстро переписывал цифры в свою тетрадь. Адамс помедлил.

— Хочу проверить запись, — сказал он в микрофон и начал читать то, что было записано в блокноте. Он почти закончил, когда Квинн взглянул на него и утвердительно кивнул. Голос произнес:

— Записано верно, командор.

И снова мы ясно услышали вздох.

После этого наступила тишина. Это была совсем другая тишина, не такая, как во время предыдущих пауз. Квинн бросился к своим ручкам настройки. Секунду он настраивал, но потом поднял глаза и покачал головой.

— Выключился, — сказал он.

Несколько мгновений все молчали, потом заговорил Фарман.

— Ну, что вы скажете об этом радушном приеме, а?

Адамс повернулся к Квинну.

— Эти координаты вы сравнили со своими собственными данными пеленга?

— Да. — Квинн был вполне уверен. — Он указал точку почти как раз посередине моего пятидесятимильного квадрата.

— О чем вы подумали, командор? — спросил Фарман.— О том, что Морбиус должен нас посадить именно в это место?

— Или в самое пекло,— проворчал Адамс. К моему удивлению, он посмотрел на меня. Я думал, что он вообще забыл о моем присутствии.

— Что вы думаете о его голосе, доктор? Не показалось ли вам, что этот Морбиус сошел с ума?

— Нет,— ответил я. — Он не сошел с ума. — Я помолчал, раздумывая. — Голос был взволнованным, колебавшимся можду гневом и страхом. Вот что я подумал о нем.

— Страхом? — Адамс ухватился за это слово.— За себя?

— Не думаю,— пожал я плечами.— Конечно, я только предполагаю, но мне показалось, что он искренне боялся за вас. Гнев в его голосе слышался потому, что вы не захотели посчитаться с его мнением.

Квинн спросил:

— Командор, что вы имели в виду, когда спросили, не действует ли он под чьим-то принуждением?

— Как раз именно это я и имел в виду, — ответил Адамс. — Почему бы там не быть своей собственной разумной жизни?

Он откинулся в кресле, полузакрыв глаза, и, казалось, взвешивал все в уме. Но это не заняло у него много времени. Он стремительно выпрямился, посмотрел на Джерри Фармана и твердо сказал:

— Определите наш курс по этим координатам.

Потом так же быстро приказал Квинну:

— Лон, займитесь атмосферой и вычислением силы притяжения, а то мы уже теряем высоту.

Он повернулся в своем кресле, включил микрофон коммуникатора.

— Командор обращается к экипажу! — четко проговорил он.— Говорит командор. Внимание! Мы садимся на планету, которая является целью нашей экспедиции. До следующего распоряжения корабль пребывает в состоянии полной готовности. Повторяю: с данной минуты корабль приводится в полную готовность. Бозану доложить в Зону Управления, когда закончится приведение корабля в готовность. Все.

Он выключил микрофон и обернулся ко мне. Фарман уже пичкал вычислительную машину своими цифрами. Квинн был поглощен контрольными анализами.

— Итак, состояние полной готовности,— сказал Адамс, обращаясь ко мне.— Но это не освобождает вас, майор, от обязательного осмотра экипажа перед посадкой.

Я пробормотал извинение, быстро выбрался из Зоны Управления и прошел в свой кабинет. В нем не было телевизионной установки, но теперь это не имело для меня никакого значения. Я был слишком занят.

Через некоторое время, когда я осмотрел последнего человека, последовал новый приказ Адамса. Его голос коммуникатора звучал отрывисто и однотонно:

— Внимание! С момента окончания данного сообщения корабль будет находиться в состоянии тревоги. Мы готовимся к посадке на планету. Исследования показывают, что эта планета типа Земли. Ее атмосфера и сила тяготения не требуют, повторяю, не требуют специальных костюмов или шлемов. Форма одежды — по Полевому приказу № 2. С оружием. Бозану доложить в Зону Управления о выполнении. Все.

Я бросился в свою каюту переодеваться.