Началось все с обуви Фрэнка.

Сапоги отчима, оставляемые им на ночь на первом этаже, принялись пахнуть так, что не давали нормально выспаться. Я прокрадывалась босиком до входного коридора и выставляла их за дверь, а потом мыла руки. Пару раз отчим удивлялся, как мог разуться за дверью, пока не застал меня на месте преступления в длинной ночной рубашке, брезгливо держащую одной рукой сапоги, другой — зажимающую нос. Он качал головой и долго смеялся. Фрэнк — добрый человек. И очень понимающий.

Запахи появлялись внезапно. То не чувствовались совсем, то налетали резко. Раздражали слизистую носа, заставляя чихать и таскать с собой бумажные салфетки.

Псину мисс Фламберг я начала определять далеко на подходе, прямо кожей ощущала, как эта пакость приближается, чтобы визгливо полаять и облить клумбу ровно под окном моей спальни. В доме соседки была собачья дверца, поэтому четвероногая негодница выбиралась на прогулку самостоятельно и тут же целенаправленно трусила к нашим цветам.

Мама все переживала, почему в клумбе не приживаются даже известные стойкостью растения, я регулярно выливала на непрошеную гостью кувшины воды, но к лучшему ситуация так и не менялась.

Дни бежали чередой, меня по-прежнему преследовали запахи, но проявлением Двуликости это точно быть не могло. Время трансформации для оборотней, восемь-двенадцать лет, я давно пропустила. Возможно, в моей крови хулиганят далекие гены, и скоро все уляжется, успокаивала я себя.

Весной из Юридической Академии Лоусона пришло сообщение о принятии на первый курс магистратуры. Я была счастлива, родители нервничали, но свободу принципиально не ограничивали, уезжать не запрещали и окружали поддержкой. В доме витал бесконечный запах свежей сдобы, а Фрэнк иногда пропускал походы в молельню, просиживая с нами вечера за неспешной беседой.

Маленький Ньюберг перешептывался и качал головой. Ай-ай-ай, нельзя отпускать юную девушку в полный порока внешний мир. Вокруг скрещивались недовольные взгляды, родителей осуждали, как же они не смогли наставить на путь истинный заблудшую душу Мы жили в городке шесть лет и все это время считались чужаками, но тут город пересмотрел свою точку зрения, посчитав меня своей, «какая-никакая приезжая, а жила тут».

За день до отъезда в дверь постучали сваты. Город решил спасти «глупую Мари», пожертвовав самым лучшим мужским экземпляром. В дверь вслед за старейшиной, стеснительно поворачиваясь боком, протиснулся Патрик. Осмотрелся, нашел мою замершую в шоке фигурку на верху лестницы и с надеждой улыбнулся. Крупный, излучающий надежность парень. Моя беда в выпускном классе, кружившая голову тайными быстрыми взглядами и неловкими случайными касаниями.

На выпускном балу он увел меня в подсобку, целовал мягкими большими губами, неуверенно всматривался в лицо. Я краснела, но не вырывалась. Странное сладкое и стыдное томление, мучающее по ночам, пришедшее ко мне вместе с запахами, на выпускном вдруг проявилось ярко и совершенно обессилило меня, заставляя тяжело дышать от касаний Патрика.

На следующий день с утра в мое окно ударил камешек. И в нашем саду за сараем Патрик снова целовал и ласкал меня, а вечером парень вдруг пришел в третий раз. Он был мрачен и все так же молчалив. Обнимал, царапая кожу мозолистыми, уже привыкшими к фермерской работе руками. Я недоумевала, тихо задавала вопросы, не получая ответы, но в итоге опять сомлела в кольце больших сильных рук.

Представила, как Патрик шепчет: «Любимая», улыбнулась и… замерла от злобного шипения прямо в ухо:

— Шлюха Вавилонская, развратница приезжая.

Старший сын в консервативной семье, давно обрученный с соседской Лайзой. Фигуристой, пухлощекой, настоящей блондинкой, скромной и глубоко верующей девушкой. С чего я решила, что у меня есть шансы? На что надеялась? Слова Патрика все расставили по местам.

Больше я не выходила на стук камешка. Лежала, кусая костяшки, прощаясь со своей первой влюбленностью.

«Что бы ни случалось с человеком, уважение к себе удержит его на плаву», — говорила моя мама, а она знала толк в решении сложных ситуаций.

Все лето Патрик то невзначай прохаживался мимо окон адвокатской конторы, где я работала помощницей по связям с судом штата, то останавливался у нашего дома поговорить с отчимом о последних новостях. Рассеянно посматривая в сторону дома, парень отбрасывал со лба вьющиеся светлые пряди, щурил глаза, вытирал вспотевшие ладони о выцветшие джинсы таким почти родным знакомым движением.

Зимой пошли слухи, что их свадьба с Лайзой откладывается на год к обоюдному неудовольствию семей. А еще через год Лайзу поймали рядом с клубом, прилюдно целующуюся с Тревором Дуговски на глазах проходящего мимо Патрика. И она вынуждена была пойти под венец с толстяком Тревором, не скрывая дорожку злых слез по щекам.

Все это время я училась на заочном филиале Университета Юты, ездила в соседний городок сдавать тесты, выходила из дома только на работу или учебу, вызывая всеобщее недоумение. Штат оплачивал мне стипендию за отличные показатели, поэтому кумушки недовольно поджимали губы, но сказать было нечего, кроме «доучится девка до старой девы, и кому она, слишком умная, будет нужна».

Нас с мамой, «приезжих штучек», не любили.

— И что в этой варварке нашел Фрэнк? — говорила мисс Фламберг, поджимая узкие губы. — Дочка совсем от рук отбилась, творит что хочет. Вот попомните мои слова, пойдет девочка по дурной дорожке, никто из приличных молодых людей даже не подумает ее сосватать.

Мы с мамой гордо проходили мимо. Никогда, слышишь, Ньюберг, никогда я не пойду по дурной дорожке. Что бы ни случилось в моей жизни, свои желания я научусь контролировать. Мама говорит, что у меня «хорошее воспитание». Фрэнк считает, что «характер в маму» и «наша Мари всего добьется».

А сейчас, посмотрите-ка, Патрик зовет замуж.

— Мари, добрый вечер, милая, — старейшина широко искусственно улыбался, еще немного, и щеки трескаться начнут. — Мы к вам с большой радостью. Патрик решил составить тебе пару для семейного счастья на всю жизнь.

Я только звонко расхохоталась, свесившись через перила.

— Спасибо за предложение, уважаемые. Уверена, Патрик составит чье-то другое счастье, потому что завтра я уезжаю в Юридическую Академию в столицу.

Уже засыпая, я вспоминала побелевшие от негодования лица гостей. Боялась, что буду тосковать по Патрику. Но меня беспокоил только запах. Сапоги… Фрэнк опять их оставил в коридоре.