Я почти задыхаюсь, когда, наконец, выскакиваю на улицу. Первая неделя октября не балует: вчера было холодно, сегодня днем солнечно, и вот опять – промозглый рваный ветер, прямо в лицо. И грохот грозы над головой, от которого я трясусь, словно девчонка. В зловещей вспышке молнии мир на мгновение преображается. Это словно включить и выключить свет, и в коротком промежутке даже знакомые вещи кажутся чужеродными.

Моя машина безнадежно потеряна на парковке среди десятков внедорожников и элитных седанов. Найти ее самостоятельно я смогу только днем, но точно не сейчас, одурманенная собственными неясными желаниями и испуганная стихией, перед которой совершенно беспомощна.

Машинально достаю телефон, набираю номер Евы и сбивчиво, путаясь в словах, говорю, что мне нужно бежать. Она даже не спрашивает, куда и почему – слишком хорошо меня знает, чтобы не расслышать слова между строк. Завтра или послезавтра, или через неделю, когда приведу мысли в порядок, я все ей расскажу. Облегчу душу, чтобы хоть одна живая душа на всем белом свете сказала, что я – не мерзкая тварь, тайком мечтающая о чужом мужчине. Ева поймет. Ева всегда все понимает.

Меня бросает в озноб. Кажется, будто под одежду сунули пакет со льдом, и от позвоночника расползается опустошающая изморозь. Я хватаюсь за то немногое, что у меня осталось: желание иметь семью, желание стать матерью, желание держать на руках чудесного малыша. Чудесного черноглазого малыша, с ресницами, как у дорогой куклы и родинкой над губой.

Я знаю, что упала в самую глубину – дальше некуда. И нужно прямо сейчас, пока еще могу хоть немного контролировать свое тело, уходить. Пешком, в грозу, в резкий хлесткий дождь, понукаемая эхом слов Олега: «Я же люблю тебя, родная… Я же для тебя все…»

Он любит, и я бегу к нему, но от него.

Я почти сразу замерзаю, но даже не пытаюсь согреться. Промокаю насквозь и сразу вся. Кажется, иду так долго, что скоро переступлю за край света. Пар валит изо рта, руки дрожат, пальцы сжимаются в кулаки и разжимаются, вытягиваясь до болезненного хруста. Еще никогда в жизни мне не было так больно. Я словно вся истекаю кровью, и хуже всего то, что даже это сожаление – оно насквозь фальшивое.

Молния разрезает небо прямо у меня над головой, превращая плоть в камень. Легкие разрываются без спасительного вдоха.

— Дыши… - слышу голос рядом.

И сильные руки обнимают, защищают от всего мира.

— Просто дыши, Принцесса, - шепчет Кай, перебирая мои мокрые волосы. – Это всего лишь гроза.

— Кай… Кай… - шепчу его имя непослушными губами. – Я же сбежала от тебя, понимаешь?

Он ничего не говорит, только подтягивает к себе, вынуждает встать на носочки. Его рубашка прилипла к телу, и я чувствую, как вода течет между пальцами, когда сжимаю в кулаках насквозь мокрую ткань.

— Отпусти меня, пожалуйста, - плачу навзрыд.

И знаю, если он сейчас разожмет руки – это будет навсегда. Потому что таким, как мы, судьба не дает второй шанс, ведь мы и так украли у нее эту встречу, нарушили правильный порядок вещей, в котором я – чья-то счастливая жена, а он – чей-то счастливый муж.

— Ты мой программный сбой, - говорит Кай - и я скорее чувствую, чем слышу, как он улыбается. – Ошибка, которую не исправить без полной перезагрузки мозгов. Но я тебя не держу, Принцесса.

Я отстраняюсь, увеличиваю расстояние между нами. Мне нельзя на него смотреть, но и не смотреть невозможно. Последний раз, одним глазком, чтобы выжечь на сердце, превратить в мою собственную черно-белую татуировку.

Его челка прилипла ко лбу, в вороте рубашки болтается цепочка с военными жетонами. Ткань облепила тело, грудь тяжело поднимается и опускается, а дождь стекает по приоткрытым губам. И волчий взгляд разрывает душу, просачивается в кровь, заменяя собой кислород. Может быть, только на минуту, а, может, навсегда, и тогда я умру, как только он исчезнет.

И как обухом по голове: уже слишком поздно. Я уже не спасу свое сердце, но могу побороться за душу.

— Уходи! – кричу прямо в его бесстыжие глаза, впервые в жизни совсем не стесняясь слез. И громче грозы, до порванных связок, перекрикивая тревожные сигналы собственного сердца: - Я замужем! Я не девочка на раз!

Кай даже не шевелится – просто смотрит, пока я пытаюсь осознать, что гоню прочь то, без чего смогу существовать, но не смогу жить.

— Ты дура, - спокойно говорит он. Тыльной стороной ладони вытирает губы, зло усмехается. – Вперед, вали к своему папику и к его сраной упакованной жизни, Принцесса. Хватит с меня ебанутых на всю голову телок.

Он просто проходит мимо, задевая меня лишь своим дымным запахом.

Я кладу себя ему под ноги, выстилаю рваную душу под каждый тяжелый шаг, но он никогда этого не узнает.

Так правильно, так должно быть. Я как-то научусь с этим жить, вот только придется заново учиться дышать.

Когда приезжает Олег, я все еще стою под дождем, только мне уже не холодно. И не больно. Мне пусто и немного тихо. Как будто вся моя жизнь до этого момента была громкой дискотекой, а Кай вытолкал меня за дверь. Я словно глухая и слепая, но оно и к лучшему: сейчас это именно то, что нужно. Никаких взрывных страстей, в которых мне просто не выжить. По крайней мере в этом полном штиле у меня есть маяк: собственная жизнь и семья.

Олег бежит ко мне под дождем, на ходу снимает пиджак и кутает меня в него. Теплая ткань царапает кожу, но я прижимаюсь к мужу и позволяю усадить себя в машину.

— Родная, что случилось? – слышу его встревоженный голос.

— Мне стало душно, вышла, а там гроза. – Ложь царапает горло и кажется такой очевидной, что я морально готовлюсь услышать жесткий укор. Но муж лишь сильнее прижимает меня к себе, и я фокусирую взгляд на растекающихся по его рубашке мокрых пятнах. – Отвези меня домой.

— Конечно, родная.

Муж целует меня в висок, и эта капля тепла пусть немного, но согревает.

Я с трудом помню, как мы приезжаем домой. Наверное, задремала в машине, вымотанная напряжением последних дней. Олег на руках относит меня в спальню, раздевает и словно неразумного ребенка кутает в одеяло. Оставляет ненадолго, но только чтобы принести горячий чай с лимоном и бергамотом – как я люблю.

В этой тишине между нами я чувствую себя корабликом из спичечного коробка, который непостижимым для себя образом пережил поток бурной весенней оттепели. И сейчас мне нужно просто прибиться к знакомому берегу, вспомнить о том, что семья – это уютная гавань, где я всегда могу переждать шторма и бури.

— Дани, может, сейчас не время, - начинает Олег и я невольно машу головой, предостерегая его от этих слов. Он еще ничего не сказал, но я чувствую: чтобы не сказал муж – это станет моим новым испытанием. – Родная, пожалуйста. Оля нашлась.

Я закрываю глаза, лихорадочно возвожу вокруг себя неприступные стены безразличия, но все равно не успеваю.

— У нее очень тяжелый период в жизни. Она поживет у нас, ты же не против?

— Я против, - говорю не задумываясь.

Муж вздыхает, поднимается и немного нервно расстегивает рубашку, стоя спиной ко мне. Я знаю, что дочь для него – все, и что после развода Оля поддержала его, а не мать, и, кажется, за одно это Олег заранее готов простить ей все фокусы. Но я не хочу ее видеть, потому что она будет ходячим напоминанием о том, с кем я попрощалась навсегда.

— Она очень изменилась, Даниэла. – Олег вздыхает и присаживается передо мной на корточки, поглаживает по спрятанным за толстым покрывалом коленями.

«Если бы Кай сидел так, он бы смотрел мне в глаза», - думаю я, почему-то чувствуя себя странно, даже не узнав, какого же он роста. Сто девяносто сантиметров? Нет, точно выше.

— Ты не представляешь, насколько. Работает, сдает хвосты в институте, ходит к психологу. Даже курить бросила.

Мне плевать, кем или чем стала Оля. Настолько сильно плевать, что как последней суке хочется рассмеяться прямо в лицо отцовской гордости Олега. Все, что меня интересует: до сих пор ли она – жена Кая? Но я спрашиваю совсем о другом.

— Почему она не может жить у себя?

— Потому что я нашел ее мозгоправа и поговорил с ним. Ей нужна поддержка семьи, а Нина свалила с новым хахалем на курорт и чихать она хотела на дочь, - злиться Олег.

Я не могу осуждать его жену. Может быть тот, новый и другой, ее таблетка от боли.

— Дани, родная, - Олег забирает чашку из моих рук, сжимает ладони в своих ладонях и целует костяшки. – Она не доставит хлопот. Это на время, пока Оля не встанет на ноги.

Кто я такая, чтобы становиться между отцом и его вставшей на путь исправления дочерью?