В студии как всегда много работы, и последние дни перед показом самые напряженные.

Но я трудоголик и никогда не боялась работы, даже если она забирала все мое свободное время, даже то, которое нормальные люди тратят на сон.

Сейчас я почти не сплю. Потому что в последние недели мои сны превратились в сущий ад: в них, сменяя друг друга, словно разбитые лошадки на ржавой карусели, мелькают то сумасшедшие врачи с игрушечными младенцами, то Кай, у которого почему-то нет лица.

И все это началось после того, как еще один врач подтвердил мой диагноз – бесплодна. Они даже не говорят, в чем конкретно дело. И вот уже четвертый – или пятый? – труженик медицины ответственно заявляет, что у меня – «комплексная проблема». Что я не смогу зачать, потому что что-то не так с моими яйцеклетками, и не смогу выносить, потому что что-то не так с моей маткой. И все, как заведенные, тычут пальцем в отрицательный резус фактор.

Когда Олег предлагает поехать заграницу, в Израиль, к врачу, который, как ему сказали, может заставить родить даже мужчину, я останавливаю его. Хватит. Я сыта по горло. Я просто больше не выдержу еще одной разбившейся надежды. Все эти бесконечные обследования, сочувствующие взгляды «такая молодая, красивая, а деток не будет»… Это марафон на выживание, и я бегу его снова и снова, каждый раз замертво падая у самой линии финиша.

Олег… Он очень изменился. Больше не задерживается после работы и даже изредка плюет на все, чтобы остаться со мной на целый день. Мы можем просто валятся в кровати: я со своими эскизами, он – с ноутбуком, в своих жутко сексуальных очках. Нашу семейную жизнь больше не штормит. И по всей логике вещей я должна чувствовать приятную расслабляющую радость, но ее почему-то нет. Каждое утро каждого дня я уговариваю себя, что все дело в еще одном безнадежном диагнозе, и Кай не имеет к этому никакого отношения. И, наверное, когда-нибудь я проснусь с мыслью, что так и есть. Но пока этот день не настал, Кай безвылазно торчит у меня во снах, пряча лицо за чернильной кляксой Роршаха[1], той, что похожа на маску.

Оля появляется в студии после обеда: забегает после института, вся такая счастливая, что я невольно подхватываю ее загадочную улыбку, когда она ни с того ни с сего вдруг крепко меня обнимает. Я отчетливо слышу запах сигарет от ее волос.

— Ты снова куришь? – Ненавижу себя за этот тон, но она сама просила быть с ней построже.

Оля втягивает обе губы в рот, мотает головой, чуть не поджигая меня счастливым взглядом, и прежде, чем я начинаю понимать, что происходит, за ее спиной вырастает знакомая фигура.

Теперь я понимаю, почему он в маске во сне. Подсознание отчаянно, как последний воин со знаменем, пытается защитить меня от его дьявольской, какой-то нереальной, не человеческой красоты. Он похож на нож из черной керамики: настолько завораживающе острый, что хочется порезать об него палец.

Он немного поменял прическу: выбрил виски змеистыми узорами, а челку запустил до самого кончика носа. Поэтому Каю приходится наклонить голову, чтобы волосы упали с лица, и он мог на меня посмотреть. Черный взгляд совсем непроницаемый. Если раньше я видела там хотя бы что-то, то теперь не вижу совсем ничего. Это все равно, что заглядывать в два высохших колодца. И я боюсь, что если попытаюсь нырнуть глубже, то выужу на свет совсем не безобидное эхо, а сорвавшихся с цепи дьяволов.

— Я сделала, как ты сказала! – Оля счастливо смеется и снова бросается мне на шею, только на этот раз у меня нет сил даже поднять руки, чтобы ее обнять.

Я сказала? Господи, что я сказала? О чем она?

Тем временем Кай проходит вглубь студии, мягким шагом сытой пантеры – он снова весь в черном – идет к холодильнику и запросто, не спрашивая разрешения, достает бутылочку с соком.

— Оля, что ты сделала? – пытаюсь сохранить равновесие, но меня неумолимо клонит в сторону злости. Хочется отхлестать ее по щекам и заставить сказать, что за дикая блажь заставила ее думать, будто я сказала мириться с Каем. – Ты знаешь, что скажет отец?

Она, наконец, начинает понимать, что я не собираюсь разделять ее радость, вздыхает и снова поджимает губы, но на этот раз в них не прячется скрытая улыбка. Мне хорошо знаком этот жест: падчерица сдерживается, чтобы не сказать гадость в ответ. Раньше, до того, как она попыталась запустить новый, правильный виток своей жизни, Оля никогда не сдерживалась, и говорила вещи, от которых меня выворачивало наизнанку. Но сейчас она пробует держать себя в руках. И я ненавижу себя за то, что не пытаюсь ей помочь, а только провоцирую.

— Отец должен будет согласиться, что мы с Каем снова вместе. На этот раз – по-настоящему.

— По-настоящему? – переспрашиваю я, надеясь, что это просто слуховая галлюцинация.

— Я переезжаю к нему.

Я очень стараюсь держать себя в руках, но удар слишком сильный. Хорошо, что Оля стоит рядом - и у меня есть единственная возможность не упасть, потому что ее радость только что срубила меня, словно беспомощную травинку.

Я просто обнимаю Олю в ответ, крепко и до боли в кончиках пальцев, и глушу в этом жесте непреодолимое желание расцарапать ей лицо. И она в ответ обхватывает меня за талию, и мы стоим так, как живое подтверждение тому, какой циничной бывают женская боль и ревность. Мы просто живой памятник лжи и притворству. Точнее, только я одна, потому что Оля, кажется, всерьез настроена бороться за Кая.

А он медленно отвинчивает крышечку с бутылки, делает пару глотков и смотрит на меня через ее плечо, потому что сейчас Оля – единственная преграда между нами. И когда Кай, поглаживая нижнюю губу, задевает серебряное колечко, я хочу прокричать прямо в его дьявольские глаза: «Сделай же что-нибудь с этим абсурдом!» А он, словно читая мои мысли, медленно качает головой и одними губами говорит: «Привет, Принцесса!»

— Ты ведь поговоришь с отцом? – хнычет мне в волосы Оля. – Как ты умеешь. Он послушает.

Не представляю, как буду говорить Олегу о том, что Кай и его драгоценная дочка, которую он так холит и лелеет, снова вместе. Но Кай поднимает бровь, как бы бросая мне вызов: ну что, Принцесса, хватит тебе духу и честности перед самой собой, чтобы сделать это?

Он словно вскрывает мне грудную клетку, кладет в мои слабые руки ржавый гвоздь и молоток, и говорит: «Давай, Принцесса, бей, больно будет только в первый раз».

— Я… постараюсь, - говорю очень тихо, потому что боюсь, что мое вранье будет слишком очевидным.

Оля с облегчением вздыхает и тут же пятится к Каю. Привычным жестом падает спиной ему на грудь и закладывает обе его руки себе на плечи. Точно так же, как в тот день, возле бассейна, когда этот мальчишка снова ворвался в мою жизнь.

Хотя, нет, уже не мальчишка. Это волшебное слово больше не работает против его бешеного притяжения.

— Мне нужно собрать вещи, - говорит Оля. Переплетает его пальцы со своими и собственническим жестом потирается щекой о костяшки его пальцев.

Это слишком.

Это разрывает внутренности в клочья. Это больнее, чем ржавыми гвоздями в сердце.

— Я привезу, - говорю сбивчиво, опуская взгляд на часы. – Будет лучше, если Олег узнает о твоем переезде от меня, а не застав тебя с сумками.

— Ты самая лучшая! – радуется Оля и тянет Кая за руку в сторону двери. – Адрес помнишь?

«Я помню даже цвет двери, к которой он прижимал меня, стягивая джинсы!» - окровавленным ртом орет моя душа, но я не произношу ни слова.

Падчерица выбегает за дверь, но Кай задерживается, чтобы выбросить в урну почти полную бутылочку с соком. Я просто дико счастлива, что в зале появляется Анжела с ворохом образцов тканей, и теперь мне есть куда опустить взгляд, чтобы не наблюдать за каждым движением этого чудовища.

Да, все так. Кай – мое чудовище, мой оживший сладкий кошмар, то, что я ненавижу, чего боюсь и чего так сильно желаю, что чувствую его запах даже с другого конца зала. Он разъедает терпение, окутывает твердыми жесткими ладонями. И на губах расцветает его вкус, так, что я невольно облизываю их языком, жмурюсь до алых пятен под веками и вдруг так отчетливо слышу прямо над ухом:

— Будем хором корчить счастливую семью, Принцесса. Ты хочешь трахнуть меня, я хочу выебать тебя, а Ляля между нами – живая, блядь, жертвенная овца.

Я сглатываю, потому что это не наваждение – Кай действительно стоит рядом и шепчет мне на ухо, а у маячащей где-то там Анжелы ошалелый взгляд. К счастью, она давно на меня работает и одного кивка достаточно, чтобы подобрала образцы и скрылась из виду. Когда-то точно так же она убегала после визитов Олега.

Это какой-то замкнутый порочный круг, скоростной экспресс, на который меня снова угораздило сесть, и единственная возможность спастись – спрыгнуть наудачу, даже если это означает верную смерть.

— Зачем ты это делаешь? – спрашиваю шепотом и всхлипываю, как последняя сука, когда Кай прикусывает краешек моего уха.

— Чтобы видеть тебя, Принцесса, - не лукавит он.

Что ж, по крайней мере хоть кто-то из нас двоих честен. Но я рано радуюсь, потому что следующая правда разбивает меня в пух и прах.

— И чтобы ты видела меня. С Лялей. На долбаных семейных праздниках. Хочешь семью, Принцесса? Угощайся, но не жалуйся, что у этого десерта дерьмовый вкус.

[1] Имеется ввиду психодиагностический тест исследования личности, более известный как «Пятна Роршаха»