— Ты с ума сошел?! – орет на меня врач.

Да, я сошел с ума. Я не знаю, как это назвать, потому что в голову лезет какая-то спиритическая чушь. Никак иначе, кроме знака свыше, я не могу это объяснить, но говорить об этом вслух как-то позорно. Хотя в жопу все!

— Я должен поехать к ней, понимаешь, старик? – Кладу здоровую руку доктору на плечо. – Я не знаю, что это за хуйня и как ее назвать, но у меня вот здесь, - прикладываю руку к груди, -не спокойно. Горит, словно меня из «вулкана» изрешетили. Скажи своим медсестрам, что у меня крыша поехала, что я помешался из-за антибиотиков. Придумай что хочешь – срать. Я уйду отсюда, и лучше бы ты не стоял у меня на пути.

— Помереть хочешь? – спрашивает этот умный мужик с золотыми руками, и демонстративно сует руки в карманы халата.

— Хочу убедиться, что с ней все в порядке. Считай, что у меня просто дурь через уши прет, что угодно делай – только дай уйти. Не приду своими ногами – выпьешь за меня и попросишь боженьку не судить дурака Кая слишком строго.

— Ты же только с того света, дурак.

Я правда не знаю, что ему сказать. Поэтому, проглатывая боль, сажусь на край кровати и зашнуровываю ботинки. С футболкой хуже, но справляюсь.

Принцесса рассказывала, что когда Ляля подстрелила меня, она чувствовала боль в тех же местах, где я истекал кровью. Тогда я принял ее слова за излишнюю впечатлительность, а теперь вот самого «укрыло». Просто лежал с иголкой в вене – и словно солнце свалилось на грудь, прожгло до самого нутра, до кишок. И почему-то имя Даниэлы на губах, со вкусом крови.

— Она не берет трубку, понимаешь? – говорю врачу, когда тот скептически оценивает мои попытки самостоятельно влезть в куртку. – Она всегда берет трубку, или хотя бы пишет сообщение.

Он перепроверяет: набирает Даниэлу со своего, но, когда она и ему не отвечает, тоже начинает хмуриться. Только на прощанье говорит, чтобы был осторожнее со швами. Как будто я смогу о них забыть с такой зверской болью.

Поймать такси в такое время не самая простая задача, но мне как-то зверски везет – только подхожу к обочине, как из-за поворота выруливают «шашечки». Я даже не раздумываю, сразу выхожу на дорогу, так что ему остается только притормозить. Даже не разбираю, что там мелю, лишь бы уговорить его ехать быстрее, и все время пытаюсь дозвониться до Даниэлы. После каждого не отвеченного звонка – я жду до упора, пока система нас не разъединит – становится все труднее дышать. Наверное, я выдохну только когда узнаю, что с ней все в порядке, когда сожму ее в руках и собственными глазами увижу, что ни один волос не упал с ее головы.

И чем ближе ее дом, тем тяжелее в груди. Как будто во мне продолбили дыру размером с футбольный мяч. Натолкали туда тротила и каждую секунду раздается взрыв, от которого разрывается сердце, а потом отрастает вновь, до следующего взрыва. Никогда, за всю мою долбаную жизнь, я не чувствовал такой паники. Даже когда умирал и был почти уверен, что уже не выкарабкаюсь, что вся моя удача закончилась на встрече с Даниэлой, я не боялся. Было жаль, что столько всего в жизни не попробовал, но страх был лишь за мою Принцессу.

А сейчас я просто теряю себя. В голове лезет такая херня, что и думать противно, но образы атакуют голову прожигающими мою защиту искрами. Я пытаюсь убедить себя, что Оля сидит за решеткой, а гандон Никольский не тронет Даниэлу, потому что он и так уже под колпаком. Но тревога от этого самовнушения никуда не денется. И хочется взять себя за шиворот и как следует отделать за то, что оставил ее одну. И уже кажется, что больница и смерть, которой я чудом избежал, не такой уж и повод, чтобы не прикрывать свою Принцессу от всех невзгод.

Когда такси притормаживает у дома, я на ходу бросаю водителю деньги и влетаю в подъезд. Боль простреливает бок, но плевать – быстрее, по лестнице, вверх. Тут всего несколько этажей.

Я сразу замечаю пятно между лестничными пролетами, перед последней лестницей. Оно небольшой, но это точно кровь, и она размазана, как будто…

Перед глазами распускает красная дымка, кулаки сжимаются до состояния отбойных молотков. Реальность, в которой все хорошо и гладко, остается где-то там, за пределами этого пятна крови, потому что я знаю, кому оно принадлежит. Потому что не зря чувствовал.

Дверь в квартиру Даниэлы приоткрыта и поднимаюсь по ступеням. Злость давит сверху вниз, кажется, что лестница просто рухнет от очередного шага.

Бог или кто ты там, сидящий сверху – ты огромный кусок дерьма. Почему не меня? Ее-то зачем? Мало было? Мало мучилась?

Я толкаю дверь ладонью: у Даниэлы красивое светлое покрытие и на нем видны темные полосы, а ярдом – следы от обуви. Кто-то тащил Даниэлу, потому что сама она идти не могла.

В груди взрывается весь запас тротила, и искры из глаз, фейерверком, который разрывает реальность до состояния лохмотьев вокруг дыры, за которой – совсем ничего, только пустота.

Даниэла не могла идти.

Она… Она…

Я захожу в гостиную – и Принцесса лежит на полу. Такая маленькая, худая и бледная, что я точно знаю – кем бы ни было то чудовище, которое причинило ей вред, я просто разорву его на куски. На крохотные кусочки, размером с ноготь. Вырву сердце из груди и заставляю им подавиться.

На лице Даниэлы кровоподтек, и под носом запеклась кровь. Но она дышит – прядь волос, которая лежит на ноздрях, медленно поднимается и опускается.

— Ты доктор? – слышу голос у себя за спиной и поворачиваюсь, инстинктивно сжимаясь для удара.

Голос женский, но я все равно готовлюсь.

Пол поворота – и я вижу ее. Словно блядский призрак, которого слепили из Никольского и почему-то забыли прицепить член, а заодно омолодили лет на двадцать. Я даже моргаю, потому что из-за злости вполне могу потерять связь с реальностью, но девушка все там же, но теперь я замечаю нож в ее руках: узкое керамическое лезвие, которое она держит двумя руками. Держит слишком высоко, потому что уже порезала одну ладонь, но вряд ли обращает на это внимание.

Я медленно, чтобы не испугать этого Франкенштейна, поднимаю руки ладонями вверх, и говорю:

— Да, я доктор, я приехал осмотреть эту женщину.

Девушка шмыгает носом, но стоит мне попытаться подойти к Даниэле, истошно вопит:

— Нет! – Хаотично машет ножом перед собой, но при этом делает резкие замахи. Может быть, не знает, куда бить, но если не промажет, то всадит лезвие по самую рукоять.

Я уже видел такой блеск в глазах. Когда был наемником и в нашу первую вылазку кроме меня с группой пошел еще один новичок. Когда началась перестрелка и пули засвистели прямо над головой, он словно потерялся в собственной голове, начал размахивать винтовкой перед своими и орал, что пристрелит первого, кто к нему подойдет. Он тогда не различал, где свои, а где – чужие. Вот и у этой взгляд точно такой же: она знает, что просто должна защищаться от чего-то или кого-то, но вряд ли понимает, друг перед ней или враг. И если я только попытаюсь подойти к своей Принцессе, эта полоумная наверняка всадит нож мне в спину. Но мне плевать, что будет со мной. Даниэле нужно помочь, а дохлым я это вряд ли смогу сделать.

— Хорошо, видишь, я стою. – Взглядом пытаюсь «сцапать» ее взгляд, одновременно придумывая, как ее лучше обезвредить.

— Она просто уснула, - говорить Франкенштейн. – И не просыпается.

— Что случилось? – Я выбираю самый спокойный тон из возможных, потому что сейчас главное удержать ее от глупостей, а рык и злость, которые полосуют меня на части, этому точно не помогут.

— Я толкнула ее с лестницы, - спокойно и почти гордо заявляет чудовище. – Она ударилась головой и уснула.

В мыслях снова каша.

Даниэла. Наш ребенок.

Я вдруг остро – впервые так сильно, что хочется выть до кровавых слез – ощущаю, как нуждаюсь в них обоих. В моей женщине и ребенке, которого она носит. В этих двух жизнях, которые удерживает во мне все хорошее, не дают оторваться от земли, словно я - напичканный всякой дрянью воздушный шар в руках страшного клоуна. И что без них я просто… Ничто. Пустое место, оболочка из плоти и кожи, которая не видела и не понимала жизни, просто кочевала из одного года в другой, росла, как сорняк.

Возможно, я тоже безумен, но совершенно ясно осознаю – я готов убивать за них. Готов рыть землю голыми руками, выгрызать у жизни каждую их улыбку.

И как только эта мысль крепнет – мысли сразу успокаиваются. В башке – полный штиль. Лишь четкое осознание того, что я должен сделать. Никакого страха последствий, ни намека на сожаление. Я не буду ничего переигрывать, я сделаю то, что должен.

— Она хотела забрать моего ребенка! – верещит тварь и тычет в сторону Даниэлы кончиком ножа. – Она не получит ничего! Ее нужно очистить. Пустить кровь. Знаешь, вот так?

Ненормальная поднимает руки, перебинтованные на запястьях. Ей определенно сложно на мне сфокусироваться, потому что взгляд то и дело соскальзывает на Даниэлу.

— Отдай мне нож, и я это сделаю. – Протягиваю руку, но зараза делает шаг вперед и наотмашь рассекает воздух прямо у меня перед носом.

— Нет! – кричит она снова. – Нет! Нет! Я сама! Так нужно, чтобы ребенок был только мой! Видишь, она же хочет его забрать!

Я хотел бы посмотреть на Даниэлу, но не могу, потому что сейчас самое время делать шаг. Пусть и в неизвестность. Принцесса упала с лестницы. Ей и нашему ребенку нужен врач. Это единственное, что имеет значение. И не важно, сколько я проживу. Главное – успеть доставить их туда, где о них позаботятся.

Тварь не отдаст мне нож.

А я не отдам ей Даниэлу и сына.

Надо же, сына. Я уверен, что моя принцесса носит богатыря. Такого же балбеса, как и я.

И это последняя трезвая мысль в моей голове, ведь именно она стегает меня сделать шаг.

Мне нужно всего пара прыжков, чтобы на всем ходу снести преграду. Она каким-то образом знает, что я собираюсь размазать ее по стенке, и успевает выставить нож: я чувствую, как лезвие смазанным движением режет куртку, но не идет дальше.

Тварь вопит, со всего размаху бьет меня по лицу свободной рукой. Я отбиваю ее в ответ, валю на пол, но она совершенно больная, и поэтому сильная и не думает о безопасности. Наверное. Будь я чуть поменьше, перевернула бы на спину, но вместо этого она вырывает руку у меня из-под подмышки. Белое лезвие рвет воздух перед самым моим носом – и скользит по щеке.

Это больно, но я сгребаю заразу за шиворот и встряхиваю так сильно, что ее голова опускается на пол с громким стуком. Взгляд гаснет, тело становится мягким и больше не пытается сопротивляться.

Рывком вытаскиваю из ее толстовки шнурок, перевязываю запястья, а ремнем из брюк – ноги под коленями.

Кровь заливает свитер, в глазах темнеет, потому что болит вообще везде, даже в костях, и я бы с удовольствием передохнул хотя бы минуту, но это будет потом. На коленях, к моей Даниэле, прикладываю ладони к ее щекам, легонько похлопываю.

— Принцесса, открой глаза. – Голос предательски дрожит и уже кажется, что мне почудилось то ее дыхание. Она такая бледная. Артерия на шее бьется, но мне все равно страшно. Нащупываю в кармане телефон, вызываю «скорою» и когда заканчиваю диктовать адрес, Даниэла медленно, словно выплывает из затяжного сна, открывает глаза. – Ты вернулась.

Банальная сухая фраза. Она не выражает совсем ничего из всего, что я чувствую, ведь сердце в истошном вопле радости заходится в груди.

— Кай… - Даниэла пытается поднять руку, тронуть меня за щеку, и в ее серебристых глазах паника.

— Это фигня, Принцесса, - улыбаюсь я. – Просто царапина. Заштопают – ты меня с ней еще больше любить будешь.

— Больше некуда, - устало, едва шевеля языком, отвечает она. – Я задохнусь без тебя, мой большой злой парень.

Я поднимаю ее к себе: маленькую, беспомощную, совершенно и до конца времен – только мою. Обнимаю, пряча лицо в ее волосах. Когда все кончится, я скажу ей, что она держит в своих слабых ладошках мое колючее сердце. И душу, на которой красной краской крови выбита татуировка: «Принадлежит Бархатной принцессе».