Я опускаю обе ладони ей на талию и толчком, как юлу, разворачиваю к себе спиной.

— Держись за дверной косяк, — говорю довольно жестко, потому что меня, пусть совсем немного, но все же раздражает ее отказ.

Наверняка я просто недостаточно «чистенький» для бриллиантовой девочки с Рублевки, но она слишком хорошо воспитана, чтобы сказать об этом в лоб. Хоть это и странно, потому что во всем остальном она даже слишком прямолинейна.

Эвелина послушно поворачивается, и я делаю то, о чем думал на свадьбе, после свадьбы и едва она переступила порог: расстегиваю верхнюю из густого ряда пуговиц. Дорожка из пузырьков перламутра стекает до самого копчика, и потребуется минут двадцать, чтобы расстегнуть их все. Мысли кружатся вокруг потребности просто разорвать тонкую ткань на две половины, и насладиться контуром чернил на алебастровой коже. Но я наслаждаюсь самоистязанием: хлещу себя плеткой за непотребные мысли, словно монах в одной келье с блудницей. Пуговица за пуговицей, пока из ткани постепенное не показывается основание тонкой шеи.

Снежная королева смотрит на меня в пол-оборота. Несколько прядей выпали из ее прически, и один платиновый локон змеей вьется вдоль уха.

Я завожусь. Так внезапно, что быстро становлюсь под таким углом, чтобы даже случайно к ней не прикоснуться. В одно движение рву платье и без особых церемоний стягиваю ткань к ее талии. Эвелина даже не шевелится, отдает контроль в мои руки, хоть вряд ли понимает, насколько сильно я хочу забить на ее доверчивость и холодность, и трахнуть прямо здесь. Всего то нужно покрепче взять ее за бедра и потянуть на себя, чтобы похотливо прогнулась в спине.

Но вместо этого тяну платье еще ниже, освобождаю ее бедра и длинные ноги. Скатываю испачканные чулки.

Она прислоняется лбом к стене, и наступает очередь прически: вытаскиваю чертову кучу шпилек, когда, наконец, освобожденные из плена волосы падают на спину.

Эвелина поворачивается ко мне лицом, заводит руки за спину. Скребет ногтями по дереву, как будто злится, но лицо холодное, отрешенное. Разве что, если очень постараться, на самом дне прозрачно-голубого взгляда можно отыскать каплю любопытства.

На ней тонкая, почти прозрачная грация с лаконичной вышивкой. Под тканью хорошо видны светло-розовые соски, и я даже не тружусь скрыть улыбку, когда под одним только моим взглядом они твердеют и натягивают ткань. У Снежной королевы наверняка неполный третий: красивая форма, маленькие ореолы. Готов спорить, она любит, когда ее соски жестко втягивают в рот. Я бы мог сделать так, что она кончит только от моих губ вокруг этих недозрелых вишен, но ей это определенно не нужно.

— Ты знаешь, где душ. — Делаю шаг в сторону кухни, куда только что поплелся немытый котяра. — Голодная? Могу приготовить что-нибудь.

Это чистое самоубийство, потому что на часах половина одиннадцатого, я устал, как собака, и планировал поспать хотя бы до десяти, чтобы к одиннадцати успеть в спортзал. Но теперь у меня появилась четвероногая причина встать максимум в восемь. Кота нужно показать ветеринару и купить ему что-то на первое время, пока не придумаю, к кому его определить. С моим образом жизни животному вряд ли будет комфортно сидеть в одиночестве большую часть суток.

— У тебя есть арахисовое масло? — спрашивает Эвелина. — Кранч[1]? Хотя подойдет и просто паста.

— Есть, — зачем-то скалюсь я. Первый на моей памяти человек, который любит арахисовое масло. И это еще одна монета в копилку ее странностей: Снежная королева точно не похожа на женщину, которая ложками трескает губительные для фигуры сладости.

— Я бы съела пару тостов.

Пока она плещется в душе, я поджариваю треугольники ржаных гренок и завожу будильник на семь тридцать утра.

— Тебе повезло, что я спортсмен, — говорю коту, ставя перед ним два блюдца: одно с молоком и одно с куриной грудкой. Дважды просить не нужно: он с урчанием набрасывается на угощение.

Кот порядком потрепанный, но лишая на нем как будто нет. И то хорошо.

Когда вода перестает журчать, я с интересом слежу за тем, как Эвелина, в одном полотенце, идем прямо к моему шкафу, открывает и задумчиво ведет пальцем по стройному ряду рубашек на плечиках. Выбирает черную, мою любимую и наряжается с таким достоинством, словно в таком виде можно и нужно встречать даже королеву.

Потом идет ко мне и с какой-то кошачьей грацией, подтягиваясь на руках, усаживается задницей прямо на кухонную стойку, где я как раз усердно намазываю тосты. Не могу удержаться: подношу к ее губам уголок ржаного треугольника, но тут же забираю, когда она пытается взять его руками. Снежная королева быстро соображает, чего я от нее хочу. Приоткрывает рот и откусывает небольшой кусочек.

— Хочу тебя выебать, — озвучиваю единственную трезвую мысль в голове.

Не морщится, не сводит переносицу гармошкой. Ноль чертовых эмоций на лице, как будто ей плевать. Бросаю нож на мраморную столешницу и пока вокруг нас звенят отголоски металлического эха, спрашиваю:

— Зачем пришла?

Я готов услышать что угодно, даже чушь пополам с ложью, но ее ответ убийственно честный и прямой:

— Потому что бездомный кот привел тебе ничейную кошку. Хочешь, твоей будет?

Мое «да» — последнее, что ей нужно, поэтому я заталкиваю его куда подальше, беру тарелку и иду к дивану. Эвелина идет следом, совершенно беззвучно прикасаясь ступнями к полу. Садится боком, чтобы вытянуть ноги мне на колени, и немного щурится, когда глажу контур ее милой ванильной татуировки на щиколотке. Она не долго ищет, что посмотреть: находит у меня в подписке перечень детских каналов и включает «Машу и Медведя».

Через пять минут мы превращаемся в двух великовозрастных детей, которые едят тосты и ржут над мультиками для шестилеток.

И это лучше, чем секс.

* * *

Тарелка с тостами пустеет довольно быстро, и я собираюсь идти за новой порцией. Похоже, моя гостья собирается остаться до утра и мне, если честно, не по себе. Я живу один уже пять лет и с тех пор ни одна женщина, кроме Юльки, не оставалась на ночь в моей берлоге. Даже Инна, хоть наверняка считает себя хозяйкой почти всего, что у меня есть.

Пока я готовлю новую порцию, Эвелина, не спрашивая, усаживается за мой ноут. Не переживаю, что она найдет там что-то эдакое, потому что ничего «эдакого» у меня нет. Я не пользуюсь никакими социальными сетями, потому что у меня нет на них времени и потому что, когда решу завязать, в моей жизни не должно остаться вообще ничего, что будет тащить обратно в прошлое. Наверное, даже мне когда-нибудь захочется стать порядочным мужем и отцом, и будет очень хуево, если моя маленькая дочка наткнется в сети на отголоски бурной молодости своего папаши.

Эвелина забавно сидит на стуле: сразу с ногами, поджав колени к подбородку. Как при этом еще что-то набирает — ума не приложу. Она пришла сюда, как есть: в платье, туфлях и с пустыми руками, не считая кота. Наверное, пишет родителям. Не сомневаюсь, что эту Принцессу на горошине уже ищут с собаками по всему городу.

— Могла бы просто попросить телефон, — говорю я, возвращаясь на «наше место». Сделал еще по чашке кофе, потому что глаза уже слипаются, а мне почему-то совсем не хочется уснуть первым.

Она закрывает ноутбук, возвращается на диван и на этот раз садиться ровно, устраивая ноги на пуфик, куда их только что клал я. Недолго думая, устраиваю голову у нее на коленях. Эвелина даже не отодвигается, просто берет еще один тост, сосредоточенно жует и говорит:

— Будет лучше, если ты останешься моим секретом.

Вроде, херня вопрос. Я уже привык быть чьим-то секретом, я даже за прозвищем прячусь без всяких комплексов, потому что у меня есть контингент клиенток, которые не хотят Руслана, но не прочь трахнуть Плейбоя. Но Снежная королева прячет меня, словно пятно на любимой белой блузке: его не вывести и не прикрыть, но и блузку жаль выбрасывать, поэтому любимую одежку «списывают» в самый дальний угол шкафа, и надевают только дома, чтобы никто не увидел.

Я закрываю глаза и говорю себе, что этой бриллиантовой девочке моя компания на остаток ночи, все равно абсолютно не нужна.

Просыпаюсь от того, что кто-то трется о мои босые ступни. Зеваю, приподнимаюсь на локтях: это кот. Кажется, раздумал сторожить еду даже во сне и решил найти место поуютнее пола. За окнами уже темно, в комнате рассеянный полумрак от работающего с выключенным звуком телевизора.

Я знаю, что Эвелины уже нет, но все равно плетусь на кухню, чтобы сгрузить в мойку грязную посуду. Ее платье так и лежит на пороге потрепанной и местами испачканной белой кучей. На тумбочке для обуви обертка с банки арахисового масла, на обратной стороне которой написано: «Не отдавай кота, пожалуйста».

И я не могу отделаться от мысли, что потек от буквы «К» — это ее нечаянная слеза.