Октябрь радует теплыми туманными днями, как будто готовится встречать зиму и кутает город в толстый серый плед.

«Восемь дней без «Руслана», — пишу утром в своей записной книжке в телефоне, пока стою в вечерней пробке.

Я не просто так беру его имя в кавычки.

«Руслан» — это мое снотворное. Та самая заветная таблетка, которая отправляет меня к Морфею в считанные минуты. Это случилось всего раз, но я внутренним чутьем понимаю, что могу принять ее еще раз, и эффект будет тот же. Когда вся жизнь состоит из бесконечных попыток ловить сон рваным сачком, невольно начинаешь различать места его обитания.

Я сбежала от Руслана в тот раз, когда позволила его образу оказаться в моей постели.

Я сбежала от Руслана, когда поняла, какой слабой становлюсь рядом с ним.

И вот уже восемь дней не то, чтобы очень успешно пытаюсь бегать от желания ему позвонить, или написать, или приехать. Четыре дня назад я написала ему двадцать семь сообщений, ни одно из которых так и не отправила. Два дня назад я нарочно каталась в районе его дома. Не знаю, зачем. Вчера я пошла на тот же фильм в надежде поймать сон, но чуда не случилось.

«Или плечо удобное…» — донимает его немного насмешливый голос, пока я выруливаю на дорогу к дому родителей. И даже если на всю катушку врубить музыку, он все равно в моей голове, как заевшая пластинка.

Я обещала маме помочь с подготовкой благотворительной выставки, так что до восьми мы просто занимаемся списком приглашенных и обсуждаем, кого из местных творческих личностей можно пригласить в пару к молодому фотографу, которого мать собирается сделать гвоздем мероприятия. Все деньги, которые будут выручены с продажи его фотографий пойдут на покупку медицинского оборудования.

— Лиза сказала, что ты очень ее обидела, — осторожно, когда мы уже собираем разложенные на столе записи, говорит мать.

Даже странно, что разговор об этом всплыл только сейчас.

— Что-то случилось, солнышко?

— Давай сделаем вид, что ты ни о чем меня не спрашивала, — грубее, чем собралась, предлагаю я. Потому что это — моя мама, и потому что я не умею врать, и не смогу сказать неправду даже под страхом разоблачения.

— Эвелина, ты обидела мою сестру, и если Лиза говорит, что повода не было, то я не вижу причин ей не верить. Она мне врет и между вами что-то все-таки произошло?

— Между нами произошел другой мужчина, — говорю я. Сразу, одним махом, как удар скальпеля по агонии соблазнительной лжи. Чтобы не мучилась.

Мама смотрит на меня с непониманием.

— Какой мужчина, солнышко?

«Который делает меня слабой, с которым мне хорошо молчать и которого Лиза выкуривает, как сигарету», — мысленно отвечаю я.

— Мама, не надо… — Голос трескается, как один из четырех столпов на которых держится Пизанская башня моего самообладания. Кренится все ниже и ниже, и я вместе с ней, чтобы упасть в теплые материнские объятия. — Не спрашивай, пожалуйста…

Она просто обнимает меня, лакового гладит по голове и шепчет, что иногда сердцу нельзя приказать, и иногда маленькие девочки принимают за любовь блестки в лаке для ногтей.

Странно, что слово «любовь» впервые звучит именно от нее, но я знаю, что теперь за моей спиной появился еще один Цербер, от которого не сбежать.

Я еду к нему в эту ночь. Не признаваться в чувствах, которых не знаю и не понимаю, а потому что даже у бега по замкнутому кругу есть конечная точка, обрыв, в который рано или поздно придется упасть, стоит лишь не вовремя нажать на тормоза. В сырую и холодную субботнюю ночь, выключив телефон для всего остального мира, пропуская красные светофоры. Сбрасываю листву, как осеннее дерево в ветреную погоду, абсолютно беспомощная перед эмоциями, которых боюсь.

На часах — почти полночь.

Я звоню в домофон, но никто не открывает. Еще раз — и опять без ответа.

Еще и еще, но динамик домофона шепчет беззвучным едким голосом у меня в голове: «Ничейная кошка никому не нужна».

Холодно. Не телу — душе.

Сажусь на порог, плотнее кутаясь в пальто, прячу нос в толстый меховой воротник.

В эту ночь мне никуда больше не хочется идти. Ни к кому на всем белом свете. Эта ночь делится на часы, как горькая таблетка, и каждый я глотаю вместо лекарства от бессмысленной надежды. А она все живет и живет, и даже когда закапываю ее в глубокую могилу, рассветает на свежем холмике арахисовым кустом.

Но в эту ночь дверь для меня так и не открывается.

Пока дворники сгребают с лобового стекла опавшие листья, я пишу в своей записной книжке: «Девять дней без «Руслана». Зачеркиваю, и изменяю на: «Совсем без «Руслана».

Перед глазами все плывет, и зубы стучат, словно заводная челюсть из магазина дурацких приколов. Не знаю, как добираюсь до нашей с Юрой квартиры. Просто не знаю и все, как не знаю, почему вокруг меня люди в белых халатах, и кто-то из них говорит, что с температурой сорок я только чудом ни во что не врезалась.

* * *

Несколько дней — или больше? — я провожу в болезненной лекарственной дреме в одной из честных клиник. Когда бы не открыла глаза — вокруг постоянно незнакомые лица и голоса, и только изредка всплывает теплая ладонь мамы на моем раскаленном лбу, и еще голос отца, который клянется разнести все по кирпичикам, если мне не дай бог станет хуже.

Юра тоже почти все время рядом: даже в отключке я слышу, как он выстукивает очередную морзянку на экране своего телефона.

Мне нравится болеть, потому что какой бы химической дрянью не пичкали мои вены, она выключает мою реальность. Жаль, что нельзя болеть вечность: лежать в пустой жесткой койке и предаваться миру грез, в которых я на том закатном пляже, и есть только прибой, теплый песок под ногами и мужчина с выгоревшими волосами.

Но у меня просто тяжелый грипп, и через пять дней мне становится лучше, а еще через два меня отпускают домой на поруки мужа. Я хочу побыть ребенком хоть немного, засучить ногами и сказать, что мне нужно побыть рядом с мамой, потому что только материнская забота поможет мне вернуться к полноценной жизни, но на самом деле это будет лишь детская попытка сбежать от реальности. И когда Юра привозит меня в нашу роскошную квартиру с видом на реку, я не чувствую ничего, кроме потребности развесить указатели по всему дому, иначе нарочно потеряюсь в лабиринтах множества комнат в поисках своего Минотавра.

Выставка, которую организовывает мать, проходит с блеском. Юра несколько раз переспрашивает, хочу ли я пойти, потому что после выписки прошла всего неделя, и каждый раз мне хватает силы воли спокойно ответить: «Да, хочу».

Я знаю, для чего туда иду.

Мне нужен повод вернуться. Нужна нитка от путеводного клубка, чтобы отыскать дорогу, которую я и так прекрасно помню. Потому что на улице уже последние недели ноября, а последнее сообщение в моем телефоне датировано, кажется, еще прошлой жизнью.

Даже если Руслан придет с Лизой — я готова вытерпеть и это.

Но в этот раз Лиза приходит со своей лучше подругой Инной, и они обе практически ни на шаг не отходят от моей матери.

— Может, домой? — Яс трудом убегаю от непонятной тоски, и хватаюсь за Юру, словно за спасительную соломинку. — Хочу с тобой побыть. Давно не было…

Нет необходимости продолжать пресную фразу, потому что Юра всегда готов утихомирить меня в постели.

В начале декабря мы летим в Амстердам. Он по заданию отца, а я — просто гулять. Хоть на самом деле это немощная попытка натянуть струну до максимального предела и позволить ей разорваться. И она тоже с треском проваливается.

Около четырех вечера Юра звонит и извиняется, что придется отложить наш запланированный поход в ресторан, потому что его пригласили на совместный ужин и отказать просто невозможно. В этот раз я уверена, что дело только в работе, а не в очередной кукле с коровьими ресницами. Если он и нашел себе местную деваху, то вряд ли поведет ее выгуливать в ущерб нашему времени. После того, как он проворонил мой грипп, отец явно хорошо прополоскал ему мозги на тему ответственности и внимания к собственной жене. Если бы Юра столько раз не забивал на меня, я бы, пожалуй, испытывала угрызения совести, ведь в той моей выходке его вины не было совсем.

— Может, пройдешься по магазинам? — говорит Юра, с облегчением выдыхая после моего спокойного ответа, что я смогу себя развлечь. — Нужно купить подарки родителям, а я совсем замотался.

— Не переживай, разберусь. Позвони, когда освободишься.

— Люблю тебя, Ви, — говорит он.

Ложь, не любишь.

— И я тебя, — автоматически отзываюсь я.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌Здесь уже лежит снег, и город вовсю готовиться к Рождеству. Вечерний город подсвечивается изнутри бесконечным количеством фонарей и гирлянд, и мне нравится бродить среди них, воображая себя девочкой в волшебном лесу. Одиночество — не самая плохая компания.

Я прячусь в капюшон, чтобы спрятаться от пушистого снегопада, медленно поднимаюсь на покатый мост. Странно, что пода еще не замерзла. Свет фонарей плещется в темной воде ленивыми золотыми рыбками и, кажется, все вокруг шепчет, что пришло время отпускать. Страна не порвана, но натянута слишком сильно и каждый вздох режет по сердцу.

У меня есть только номер телефона, но я знаю, что больше никогда его не наберу и ничего не напишу. Старым друзьям можно звонить раз в полгода — и это нормально, но никто не набирает остывай за месяц номер едва знакомого человека.

Я в последний раз перечитываю нашу переписку: она очень короткая и скупая, но я как будто прощаюсь с человеком всей своей жизни. Хочу сохранить хоть что-нибудь, но это все равно, что дать себе повод копаться дальше и глубже.

Стираю все наши сообщения.

Удаляю его номер.

Удаляю его фото.

Переворачиваю страницу и делаю шаг в жизнь, где у меня не будет иллюзий, и где никто никогда больше не заглянет под мою маску.

Поворачиваюсь — и врастаю в старую каменную кладку под ногами.

Он всего в десятке шагов от меня. Останавливается, чтобы прикурить: сует перчатки под подмышку и, как всегда, немного щурится. В темно-сером полупальто, с высоко поднятым воротом, кое-как обернутом вокруг шеи белом шарфе, потертых джинсах и ботинках на тяжелой подошве. Волосы уже немного потемнели, и я вижу каждую из сотен снежинок в паутине русых прядей.

‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌Может быть, мои ловцы просто поймали желанный сон? Я почти трое суток толком не спала, поэтому в голове может быть что угодно, и даже слишком яркая фантазия.

Руслан бросает зажигалку в карман пальто, стряхивает снег с волос, поднимает голову.

Мы смотрим друг на друга через один какой-то нереально бесконечный мост, хоть на самом деле это простой мост через канал, и он не длиннее пары десятков метров.

Руслан не двигается с места: просто курит и смотрит на меня сквозь сигаретный дым. Пока он не сделает хоть шаг навстречу, я просто не сдвинусь с места. Так и буду стоять здесь, даже если заледенею.

Он делает этот шаг.

И я делаю свой.