Я давно удалил ее номер из телефона, просто потому, что с детства привык избавляться от всего, что мне не нужно и что может стать балластом.

Я давно перестал думать о том, чтобы отдать Кота в другие руки.

Я уже не храню на верхней полке холодильника арахисовое масло и не покупаю ржаные треугольники для гренок. И мультики тоже не смотрю.

Но у меня в шкафу до сих пор висит ее испачканное свадебное платье. Вот на хер оно мне — не знаю, но выбросить так и не смог. Помню, что хотел отдать, когда Эвелина придет в следующий раз, но она не пришла. Перед поездкой пообещал себе, что как вернусь — выброшу и эту тряпку, и ракушку. Просто чтобы рука не тянулась к отголоскам нормальной жизни.

Я здесь с парой приятелей. Не «по работе», просто был повод поехать за компанию. Могу позволить себе выходные, особенно когда понимаю, что предохранители вот-вот перегорят. У всех мужиков в моей профессии со временем вырабатывается чуйка на закидоны собственной психики. Что-то вроде собачьего чутья перед землетрясением.

Мы медленно идем друг к другу, как в долбаном романтическом фильме. В свое время мне пришлось пересмотреть целую кучу этого дерьма, чтобы быть в курсе женских потребностей, и иногда использовать особенно удачные фишки. Если обо мне и Эвелине снимали фильм, эта сцена была бы достойна финала. Что-то в духе: «И встретились два одиночества…» Зрителям бы не показали наш последний диалог, а отъезжающая камера спрятала бы нас за ветками деревьев. Концовка «догадайся сам».

Скорее всего, я не так далек от истины.

О чем нам говорить? Вообще не о чем. Если бы она не смотрела прям на меня, я бы, скорее всего, просто по-тихому свалил, чтобы не чувствовать сейчас эту идиотскую неловкость. То, что у меня без проблем работает с другими женщинами, с Эвелиной похоже на попытку решить сложное уравнение с помощью букв.

— Я пришла к тебе! Просидела до утра на пороге твоего дома, а ты даже не открыл! — выпаливает мне в лицо Эвелина. — Ты придурок!

Я бы, пожалуй, послал ее, потому что начинать разговор с претензий как-то уж слишком. Но у нее такие глаза, что мне хочется быть умнее и старше, и списать эту придурь на ее постоянные фокусы. Не в первый же раз.

— Наверное, меня не было дома, — говорю в ответ. — Наверное, я был занят. Наверное, я просто с кем-то трахался. Что такое, Кошка? Некому было почесать за ухом, и ты вспомнила обо мне?

Она поджимает губы и ведет плечами, как будто стряхивает с себя плащ ненужных мыслей.

— Ты с кем здесь? — спрашивает немного спокойнее.

Так и знал, что она уйдет от прямого вопроса.

— Просто с друзьями, отдыхаю. Через пару дней домой.

Не хочу задавать аналогичный вопрос, потому что ответ известен заранее: с вероятностью в девяносто девять процентов, Снежная королева здесь с мужем. Возможно, он околачивается где-то поблизости и свалится на нас прямо сейчас.

На ум приходит крамольная мысль, что я не хочу видеть их вместе, но я быстро выбрасываю ее в утиль. Мне, в общем, почти по фигу.

— У мужа работа… — немного рассеянно говорит Эвелина.

Вот какого хуя?

Я же не спрашивал.

Мне не по фигу, что она здесь в качестве прилежной декабристки: пошла за своим благоверным и зачем-то говорит об этом мне.

— Ждешь его? — Конечно, она ждет его. Стояла бы здесь, на ветру, чтобы просто смотреть на отражение города в реке?

— Не жду. — Честно, открыто, прямо прозрачным серебром мне в душу. — Ты где остановился?

— Там, куда тебя не отвезу, — легко угадываю ход ее мыслей.

Есть две почти очевидных вещи. Я допускаю, что мог промахнуться, но шансы невелики.

Вещь первая: Эвелина меня хочет. Это всегда легко разгадать по взгляду, по тому, как женщина смотрит на мои губы или даже по безуспешным попыткам не улыбаться. Снежная королева не улыбается и не сжирает взглядом мой рот. Она просто смотрит глаза в глаза, и там, в блюдцах зрачков, желание трахаться со мной просто выплескивается через край.

И вещь вторая: она не хочет со мной секса.

Парадокс: хочет меня, но не даст и пальцем себя тронуть.

Есть еще третья вещь, но она проста, очевидна и не требует доказательств, потому что принадлежит мне.

Я еще сильнее, чем раньше, хочу ее выебать. Вот так, грубо, без нежностей, до красных следов от моих пальцев на этой безупречной коже, до ее сорванного от криков голоса. До полного опустошения в ней. До отпечатков наших потных тел на простынях.

Но морально я больше не готов услышать от нее очередное «нет».

Так что…

— Хорошего тебе отдыха, Ничейная кошка. — Очень мастерски изображаю дружелюбие. — И с наступающими.

Щелчком отправляю сигарету за край моста, прохожу мимо и…

— Погуляй со мной, — шепот мне в спину, такой тихий, что я чуть было не теряю его в шуме ночного города.

Узкая ладонь сама ложится в мою, и я с удивлением для себя самого, сжимаю ее пальцы.

Это чужой город, где никто не знает кто я, кто она, кто мы друг другу. Между нами будет ровно то, что мы сами придумаем, и всем деревьям, светофорам и желтым окнам будет вообще глубоко плевать.‌

* * *

Мне нравится, как она послушно идет за мной, пока я за руку веду ее с моста.

И не очень нравится, что лицо Снежной королевы спрятано в глубине ее капюшона, и пока мы идем рядом, плечом к плечу, я вижу только кончик ее носа и облачка пара, которые изредка вырываются изо рта.

Я понятия не имею, что делать и куда идти, потому что не так часто выезжаю заграницу и до сих пор теряюсь в незнакомых местах, но, к счастью, есть мобильный интернет и есть куча всяких путеводителей и еще GPS, по которому я быстро ориентируюсь во всех ближайших интересных местах.

— В Квартал красных фонарей? — предлагаю я.

Она слишком напряжена, и хорошая шутка должна ее расслабить. Если уж я «гуляю» женщину, то она не должна быть зажатой, как медведь на цепи посреди ярмарочной толпы. Эвелина вскидывается, поворачивает ко мне лицо и на пару секунд я все-таки хочу остановить время, чтобы полюбоваться этими глазами из прозрачного горного хрусталя, и губами, в которых нет ни кровинки, не считая двух совсем свежих ранок. Эвелина быстро втягивает нижнюю губу в рот, как будто понимает, что выдала свое волнение. Странно, раньше она не была такой дерганой, хоть в день нашего знакомства мы неслись по мокрой трассе на бешенной скорости, и я трахал ее пальцами под грохот музыки любимой группы. Сейчас-то усе почти целомудренно: просто держимся за руки, как школьники-переростки.

Правда, есть одно «но»: сейчас она замужем, даже если вероятность натолкнуться на общих знакомых практически равна нулю. Хотя, судьба только что столкнула нас лбами в чужом городе, а я тут рассуждаю о несовпадениях.

— Кошка, я пошутил, — говорю на всякий случай, потому что Эвелина до сих пор напряженно всматривается в мое лицо. — Я там уже был.

И вот снова, то, чего не было раньше, даже когда она почти голая стояла у меня на пороге.

Дымка румянца на щеках, прищур, упрямо сжатые губы. Кровь из ранок растеклась по трещинкам, и я с трудом подавляю желание слизать ее языком. Не поцеловать, а попробовать ее на вкус, как если бы она была заварным пирожным, которое хочется откусить с середины, чтобы сразу добраться до крема.

— И как тебе рассадник порока на земле? — спрашивает Эвелина, пока я за руку веду ее вверх по улице. Следующая остановка — музей Ван Гога. Не знаю ни одной другой женщины в мире, с которой бы я хотел пойти таращиться на альтернативную живопись, в которой ни хуя не смыслю.

На языке вертится ядовитая шутка о том, что я сам себе рассадник и садовник в одном лице, и за последние пять лет увидел столько всего, что меня не удивить голыми бабами в витринах а ля коробка для куклы. Но это — моя личная грязь, и я, как застигнутый врасплох пацан, заталкиваю ее обратно в душу, где ей самое место. Сидит, сука, как влитая.

— Я толком и по сторонам не смотрел, — пытаюсь криво улыбнуться. — Они там все страшные, потасканные и из этих… — Щелкаю пальцами, помогая себе вспомнить. — Которые принципиально не бреют ноги и подмышки.

Эвелина осторожно улыбается, подсказывает, что этот стиль жизни называется «бодифри». С кем бы я еще поговорил о такой фигне?

Она даже не спрашивает, куда мы идем. Просто позволяет мне вести, и это доверие почему-то неимоверно злит. Все равно, что поливать огонь бензином, чтобы быстрее потух. Как будто меня заранее, несмотря на осязаемую сексуальную потребность, списали во френдзону, и поэтому рядом с «подружкой» можно больше не дергаться и не переживать за порванные чулки или потерянные трусики.

Тем не менее, мы идем в чертов музей, ходим от картины к картине, и пока Эвелина любуется живописью одноухого художника, иногда надолго зависая около какого-то полотна, я наблюдаю за ее повадками. За тем, как она хмурится, когда пытается высмотреть что-то среди маслянистых мазков, как отводит с лица волосы, когда наклоняется слишком низко. И самое главное: как она нарочно, очень старательно, я бы даже сказал, через чур сильно, пытается делать вид, что не хочет посмотреть в мою сторону.

И несмотря на то, что большую часть времени мне до зевоты скучно, я расстраиваюсь, ‌потому что и музей конечен, и мы покидаем его примерно через полтора часа, когда на улице уже ночь и Амстердам заваливает внезапной метелью.

Мы стоим около дороги и даже в грохоте машин, оба отлично слышим настойчивую мелодию ее телефона.

— Я поймаю тебе такси, Кошка.

Свободная машина торчит практически у нас перед носом.

Не могу понять, что происходит. Мне то хочется послать Эвелину куда подальше, чтобы не раздражала своим холодным лицом и голодными глазами, то растянуть время, как жвачку, чтобы минуты превратились в часы. Меня раздражает ее молчаливость, но еще больше раздражает, когда Эвелина начинает говорить. И мне хочется отправить ее домой и больше никогда не видеть, но стоит ей нырнуть в салон такси, как руки ломит от желания выволочь Кошку наружу и сказать, что к мужу она может вернуться и на час позже.

Но я просто захлопываю дверцу и быстро сую руки в карманы пальто, чтобы не сделать какую-нибудь херню.

— Я удалила твой телефон, Руслан! — стараясь перекричать звук мотора, кричит Эвелина.

И я вижу еще одну маску, которая опадает с ее лица, обнажая для меня еще одну неизведанную эмоцию Ничейной кошки — панику.

‌«Я твой тоже», — одними губами отвечаю ей, потому что такси уже стартует и слишком резво сливается с потоком машин. Бессмысленно выкрикивать цифры, половину которых она все равно не услышит.